Направит тебя к миру (гет)

Прошел год с тех пор, как Тобирама переехал в главный дом клана Учиха, и, честно говоря, он был смутно озадачен тем, как мало изменилось. Он провел десять ночей подряд в дезориентирующе комфортных объятиях Киты и Мадары, прежде чем крылья дома были полностью достроены и стали пригодным для жилья, потом три дня он пытался освоиться в своих новых и украшенных с большим вкусом покоях, но на следующий месяц он снова оказался на футоне Мадары с ими обоими. Существовало множество, множество причин, по которым ему правда не стоило этого делать, но он все равно не мог заставить себя прекратить.

Сейчас он уже научился достаточно хорошо спать в одиночку, но он все равно обнаруживал себя утром в постели Мадары примерно дважды в неделю. Обычно намеренно: было менее смущающе делать поправку на собственную слабость, чем просыпаться в другой кровати, а не в той, в которой он уснул, открывая глаза и видя позабавленного Мадару, который неизменно начинал историю, как он пытался забраться в спальню Киты.

Теперь оба супруга спали на футоне в комнате Мадары, а не Киты. Формально ради удобства, хотя ее одежда и личные вещи до сих пор хранились там. Все дети были в равной степени сбиты с толку этой внезапной сменой на 180 градусов ранее установившейся нормы, но когда Бентен в первый раз пришла в гости после этого изменения, она слишком знающе улыбнулась, а затем ловко сменила тему, спросив о том, как ее младшим братьям и сестрам нравится их новое крыло.

Детям очень нравилось их новое крыло. Им также нравилось, что дети Тобирамы жили с ними и что они находились дальше от их новой сестры-младенца, у которой были очень здоровые легкие и которая немного страдала от колик.

Тобирама регулярно сползал с футона Мадары, чтобы пройтись с малышкой по дому посреди ночи, тихо мурлыкая ей колыбельные. Маленькая Аситака, родившаяся в День мальчиков, была довольно большим и проворным ребенком, но у нее явно были некоторые проблемы, которые медики не могли точно определить. Вдобавок к проблемам, которые они могли определить, как тот факт, что у нее были постоянные проблемы с пищеварением и в данный момент резались зубки.

Ей очень нравилось ее мурлыканье: Тобирама проводил минимум три часа в день с новорожденной дочерью Киты на руках, мурлыкая и одновременно занимаясь бумажной работой клана Сенджу или просматривая выпускные документы своих учеников, сооружая их квалификационные профили во что-то, что подойдет бюро обработки миссий. Мурлыканье было почти что единственной вещью, которая надежно заставляла ее перестать кричать.

Кита бормотала об обработке и фильтрации сенсорной информации, но было очевидно, что она слишком уставала, чтобы сделать с этим что-то, связанное с фуиндзюцу. Обычно после того, как она передавала ему младенца, она сворачивалась на постели (полностью одетая), чтобы подремать.

Иногда она сворачивалась на его футоне, и сёдзи, ведущие в его спальню, оставляли полуоткрытыми, чтобы она могла быстро встать, когда Аситака проголодается. Она бы и вставала, чтобы также поменять пеленки малышке, но Тобирама был вполне способен делать это сам, и то, что младенец был прижат к нему, означало, что он мог сказать, когда ему потребуется что-то сделать, за минуты до того, как что-то фактически случится. Следовательно, ему часто удавалось раздеть ребенка и подержать ее над туалетом, так что ее не надо было переодевать, что влекло за собой отсутствие слез, криков и значительно более долгий сон Киты.

Надо было сказать, что Мадара ходил минимум на половину ночных прогулок, что могли подтвердить постоянные синяки у него под глазами. Он также сумел поговорить со своим троюродным братом Обихиро вскоре после того, как Аситака перестала спать по ночам в возрасте пяти месяцев, так что Нари, восемнадцатилетняя дочь Обихиро, выполняла сейчас почти всю готовку. Нари заручилась дополнительной помощью для уборки теперь очень большого главного дома клана, хотя Тобирама предпочитал самостоятельно убирать свою часть, если мог. По крайней мере свои офис и спальню.

Время Киты было аккуратно разделено между сном, заботой о младенце и обеспечением того, чтобы ее старшие дети не чувствовали себя забытыми — все остальное было воткнуто между этими тремя и часто накладывалось друг на друга. Тобирама подозревал, что они каким-то образом умудрялись вставить в расписание время мужа и жены (их запахи подтверждали его подозрения), но это никогда не происходило там, где он мог это видеть, и, честно говоря, он в любом случае предпочел бы этого не замечать, так что он не допытывался. Их чакра смешивалась по краям, перетекая друг в друга и слегка колебаясь в идеальной синхронности, так что он не волновался попусту. Если проблема когда-нибудь появится, он был уверен, что с ней быстро разберутся.

Аситака была очень милым младенцем, когда не кричала. Темные учиховские глаза, тонкие и пушистые черные волосы, которые торчали во все стороны, острый подбородок точь-в-точь как у Изуны и уши — полная копия ушей сестры Киты, портнихи по плащам Наки. Однако она унаследовала кисти и ступни Мадары, что Кита находила очаровательным.

Не считая кричащей малышки, это был довольно хороший год. Брат Киты Дзонен женился в июне, и именно тогда Тобирама обнаружил (постыдно с опозданием), что Азами и Тоши-ко были на самом деле сестрами Киты, а не ее кровными детьми. Их мама умерла в родах, так что Кита взяла их к себе («все еще мокрых и кровавых», — сказала она ему с ироничной улыбкой) и воспитала их как собственных детей. В этот момент она даже не была замужем, хотя, судя по всему, уже жила в главном доме клана.

Обе близняшки настаивали, что Кита их мама «во всех смыслах, которые имеют значение», но это объясняло, почему они звали Кину «нее-чан», несмотря на то, что все другие дети называли кузнеца по проволоке, недавно ставшей подмастерьем, «Кину-ба», включая Бентен, несмотря на то, что Бентен была старше, чем ее «Кину-ба».

Дзонен оказался еще одним кузнецом по проволоке, которого Тобирама видел в селении, его легко было узнать по отсутствующим пальцам и глубоким шрамам. Услышав то, что они были последствием нападения тигра, когда тот был маленьким ребенком, Тобирама был впечатлен, что он вообще пережил тот несчастный случай. Его молодой женой была Сурибати, воительница, с которой он был более близко знаком благодаря тому, что она была в том же отряде, что и Бентен: разведчица, чьи навыки сочетались с дипломатической специальностью Бентен, так что они уже некоторое время состояли в одном отряде.

Мадара коротко съездил в столицу поздней осенью, чтобы представить Шираками даймё на Сити-Го-Сан (к очень громкому разочарованию Адатары, так как она тоже хотела отправиться с ними), но что бы Кита к тому времени изначально ни планировала, все это было полностью сорвано настойчивым отказом малышки Аситаки спать по ночам.

Его собственный клан, к счастью, должным образом покорился после того, как он представил эдикт Мадары, до такой степени, что он выслушивало значительно меньше родительских жалоб из-за того, что их дети выбирали невоенные специальности. Он был благодарен за это: у него и так было достаточно других дел.

Большинство его оставшихся учеников, тех, чьим обучением шиноби он занимался лично последние пять лет, остались на еще полный год в академии, а не выпустились в свои соответствующие дни рождения. Он надеялся, что это было настолько же из-за товарищества со своими сверстниками, насколько и из-за желания научиться у него максимально возможному до выпуска. Он вложил большое количество времени и усилий в воспитание чувства плеча и группы, поощряя своих учеников, уже являющихся подростками, думать настолько же о потребностях и надеждах своих товарищей по оружию, насколько и о собственных силах и слабостях.

Тобирама чувствовал, что одержал победу благодаря тому, что меньше половины его учеников будут брать миссии и тренироваться с Внешней Стражей теперь, когда они вылетели у него из гнезда. Учиха Токими, конечно, присоединялась к полиции, как давно и обещала, но с ней были Шимура Данзо, Акимичи Торифу и Инузука Хара: он был уверен, что они отлично справятся. Учиха Хатсу, Сенджу Сэшама, Нара Сидзуэ и Митокадо Хомура покинули академию, чтобы заняться ученичеством до того, как им исполнилось тринадцать (в медицине, гончарном деле, садоводстве и фуиндзюцу соответственно), и дела у них шли очень хорошо. Из оставшихся только Учиха Отофуке, Сарутоби Хирузен, Инузука Кегава и Утатане Кохару, кажется, были настроены завершить полноценную карьеру с миссиями. Другие трое, Учиха Кагами, Учиха Омуся и Ширануи Нао просто хотели несколько лет опыта выполнения миссий, прежде чем перейти к другим карьерам, таким как обучение, работа с информацией и логистика, где понимание, что может пойти не так в поле, было основополагающим условием.

В следующем году он не возьмет еще один класс: ему будет нужен перерыв от обучения, и учебной программе академии пойдут на пользу реформы теперь, когда он на своем опыте увидел ее слабые и сильные стороны. Класс, который он мог бы взять, будет учить Учиха Кагуцучи, который вырос в очень доброго и готового прийти на помощь молодого человека и который ушел в отставку из Внешней Стражи этой зимой, чтобы проводить больше времени в деревне со своей молодой женой Саёми. Саёми была одной из тех немногих Учих, у кого было две стихии: она была настолько же ветром, насколько и огнем, что она относила к тому, что ее отец родился в Стране Ветра.

Кита позже объяснила ему, что Саёми осиротела очень рано из-за того, что ее родители были частью предыдущей торговой ветви клана Учиха, что заставило его чувствовать себя довольно некомфортно в течение пары дней. Ему не часто напоминали, что он внес значительный вклад во все еще несбалансированную демографическую динамику Учих (тех, кто был старше сорока пяти, можно было назвать по именам за короткое время, несмотря на то, что сейчас клан насчитывал восемьсот человек), и несмотря на то, что они без заминки его поприветствовали, это все равно его дезориентировало.

И все же это был очень хороший год. Беспокойства в Стране Воды продолжались, но сейчас это в основном были разные рассеянные и мятежные кланы против сил даймё. После небольшой охоты на пиратов Мадары зимой в позапрошлом году множество кланов незамедлительно заключили союзы с даймё Страны Воды, и тут шли удивительно согласованные усилия по объединению. Или, возможно, очень хорошо скоординированные усилия по охоте за пиратами. В любом случае, вся территория быстро становилась умиротворенной, и несколько недель назад пришли новости, что клан Кагуя наконец вынудили подчиниться. Тобирама точно не знал, в каком виде будет мир в Стране Воды, но он был уверен, что Мадара будет заинтересован взглянуть на это рано или поздно.

Он был в меньшей степени уверен в том, что происходит в Стране Ветра (истории, приходящие из пустыни, были намного менее связными), но со временем все станет яснее. Чем бы это ни было, это казалось больше политическим, чем чем-то еще, так что он надеялся, что ситуация не перерастает в насилие.

* * *

Мадара сидел на энгаве, потягивая чай и наслаждаясь снегом, медленно падающим в саду в наступающих сумерках. Зима наступала и погода была холодной, но у него была чакра, чтобы держать себя в тепле, и он мог слышать смех своих детей в доме позади.

Это был сложный год. Аситака наконец перестала кричать по ночам в июне, сначала спя одну ночь из трех, потом одну из двух, и к августу она стала придерживаться четкого расписания, когда просыпалась на несколько часов посреди ночи, чтобы потребовать внимания, прежде чем снова заснуть.

Новая рутина была большим облегчением даже с вынужденными полуночными прогулками по дому. Тобирама брал на себя эту обязанность каждый раз, когда делил с ними спальню, даря Ките и Мадаре восхитительно непрерываемое время только для друг друга, которым они могли насладиться. В конце ноября Мадара почувствовал, что туман истощения наконец спал: по ощущениям все было похоже на последствия долгой военной кампании, хотя, к счастью, и не было неожиданных смертей и похорон.

Сейчас Тобирама делил с ними футон каждую вторую ночь. Мадара не мог решить, был ли он позабавлен или раздосадован тем, что Тобирама пытается не навязываться им, несмотря на то, что они ясно дали ему понять, что они ему рады. Не говоря уже о том, что мужчина очевидно хотел оставаться с ними каждую ночь. Возможно, он не хотел этого осознанно, но его кровь и душа успокаивались здесь, и для шиноби, так крепко связанного с контрактом призыва, было немного раздражающе, как целеустремленно Тобирама игнорировал свои инстинкты.

Мадара делегировал эмоциональные вопросы своим инстинктам (в основном, иногда слова были необходимы) с тех пор, как ему исполнилось пятнадцать. Как у наследника своего отца у него было слишком много всего, о чем ему надо было думать, так что он научился доверять себе и действовать в соответствии со своими предпочтениями. Кита научила его многому о том, чтобы дважды проверять, что эти инстинкты здоровые, но не считая того, что он уделял несколько дней каждую четверть года на то, чтобы удостовериться, что он не избегает важных вещей и не потакает нездоровым привычкам, он в основном позволял своему сердцу вести его, оставляя голову свободной для руководства Внешней Стражей.

Именно его инстинкты требовали, чтобы он сворачивался у Киты поспать каждый раз, когда она оказывалась в пределах его диапазона сенсорства, и он перестал бороться с этим, как только она смогла убедить его, что у нее правда нет никаких возражений. Инстинкты Тобирамы приняли такое же решение (скорее всего, по тем же причинам, что и инстинкты Мадары тогда: Кита создавала ощущение безопасности), но текущий глава Сенджу все еще боролся с изменениями.

Мадара оставил его проиграть эту битву в свое время. Неважно, насколько чутко мужчина мог спать в другом месте — когда он растягивался с ними на их футоне, он вполне мог быть в коме. Уже не такие маленькие дети, вторгающиеся в спальню из-за кошмаров, редкие ночные призывы в бюро обработки миссий для срочного принятия решений, его жена, решающая, что предрассветная тишина — это отличный момент для небольшой скрытой интимности — Тобирама спал сквозь все это с трепещущими ресницами и тихим урчанием, которое нельзя было назвать храпом. Единственное, что его будило, — это хныканье Аситаки, которая готовилась раскричаться, от чего он вставал и начинал мурлыкать и укачивать малышку почти до того, как Мадара осознавал, что что-то не так.

Тобирама также был удивительно подвижным во сне: он никогда не просыпался на том же месте, где засыпал, иногда растягиваясь поперек Киты и Мадары под одеялами, другие разы втиснутый между ними как особо настойчивый кот, а бывало, что он умудрялся каким-то образом перелезть через них обоих, вечером ложась спиной к спине Мадары и вставая посреди ночи с другой стороны от Киты. Это было одновременно абсурдно, невозможно и странно мило. Ну, так стало, как только Мадара подавил свою зависть к тому, что неважно, в каком безумном положении спал Тобирама, он никогда не страдал от последствий утром. Как будто его позвоночник был сделан из воды!

Добавление еще двух детей в дом было очень малой ценой за получение дополнительного родителя, доступного в любое время: дети были склонны идти к тому, кто ближе, когда им было что-то надо, и теперь, когда у Аситаки установилось стабильное расписание сна, и он, и Кита обнаружили, что в их расписаниях немного больше свободного времени, чем это было раньше. Мадара использовал это время, чтобы должным образом разделить свои разные дела в надежде на то, что он сможет развести обязанности «главы Внешней Стражи» и обязанности «главы рода Аматерасу» для его сыновей. Если переход к миру продолжится в долгосрочной перспективе, тогда глава рода Аматерасу будет мирным лидером, чье внимание будет сосредоточено на политике и дипломатии, тогда как глава Внешней Стражи будет военным лидером, ответственным за миссии шиноби, разведку и определение политики кланов.

Обихиро теперь был главой торговой ветви клана, которая стала полностью независимой от Внешней Стражи, несмотря на то, что пересекалась с ней в некоторых моментах (торговцам было нужно несколько лет опыта во Внешней Страже, и они должны были быть совершеннолетними), так что Мадара больше не отвечал за эту сферу доходов клана. Ему надо было регулярно встречаться с Обихиро (обычно с Какузу, который заправлял деньгами), чтобы принимать участие в решениях, что где продавать и как взаимодействовать с новыми клиентами и их запросами, потому что как главе Внешней Стражи ему нужно было выбирать общее направление движения клана, но это было немного по сравнению с тем, что он делал раньше.

Конечно, если он это сделает, тогда ему понадобится подготовить сына к новой должности. Митама занимался подготовительными обязанностями Домашней Стражи с таким пылом, как будто молодому ястребу наконец разрешили воспарить в небеса, а Шираками демонстрировал значительную перспективность в простых упражнениях на развитие мышления для заданий Внешней Стражи, а также в кандзи, так что эти две позиции были почти что точно подтверждены, но Мадара все еще не знал, что делать с еще теоретической ролью главы Аматерасу. Этот человек займется работой, которую выполнял Изуна, и, скорее всего, он или она будет больше присутствовать при дворе, чем на это есть время лично у Мадары, так что обучение одной из девочек может сработать… только Сукумо уже почти закончила свое ученичество в фуиндзюцу и слишком сильно любила гендзюцу, чтобы отложить их в сторону ради политики, а Адатара была весьма очевидно наследницей своей мамы в создании плащей с композициями рисунков. Ей только недавно исполнилось восемь, и ей уже позволили помогать со сборкой: Кита очень гордилась, и сам Мадара был не менее горд.

Такахара был очевидным кандидатом, но Мадара не хотел рассчитывать на своего старшего без спроса. Теперь, когда ему почти исполнилось пятнадцать, его первенец с каждым днем все больше походил на Таджиму, но в отличие от отца Такахара был заворожен архивами клана и провел последние три года охотно обучаясь у Ямизо-сенсея, пользуясь привилегиями принадлежности к Аматерасу и позицией старшего сына Мадары, чтобы копировать старые письма и журналы в архивах клана, чтобы сопоставить их с гражданскими записями и предоставить Учихам более целостное понимание их собственной истории.

Мадара одобрял этот проект. Более того, он любил то, что делал его сын, любил, что Такахара так явно находит удовольствие в работе, и больше всего он был глубоко благодарен тому, что его первенец совсем не был против, что его обошли в выборе будущего руководства кланом. Однако теперь, когда его сын подрос, он мог видеть, что Такахара был бы очень хорош в переговорах при дворе, его меньший интерес к личному ради теоретического позволял ему использовать правила приличия себе на пользу и не терять самообладание, что произошло бы с его младшими братьями.

Он планировал сначала поговорить с Изуной, чтобы получить второе мнение (хотя по правде он уже знал, что скажет его брат), а потом, после дня рождения Такахары, он усадит сына и объяснит, в чем нуждается клан. Мадара уже знал, что если он попросит, то сын скажет «да»: Такахара очень серьезно воспринимал свои обязанности. Однако он надеялся, что его старший найдет радость в необходимости.

Допив чай, когда солнце окончательно село, Мадара открыл сёдзи и быстро зашел обратно в гостиную жены, где она рисовала при свете фонарей фуиндзюцу, а Такахара тихо читал вслух завороженной и слегка покачивающейся Юкино, тогда как Адатара шила. Сёдзи, ведущие в приемную, были широко раскрыты, и сквозь них было видно, как Тобирама лежит на животе на пороге, а Аситака распласталась у него на пояснице и крепко спала, несмотря на возгласы и жалобы Сукумо, Митамы, Макумы и Шираками, играющих в игру с рыбами под присмотром «Биры-джи».

Его дом был полон детей, его жена была счастлива, и как бы он сильно ни скучал по его не совсем брату, его жена заполнила пустоту в их жизнях, которую никто из них раньше полностью не осознавал. Жизнь была хороша.

* * *

Это весна была неспокойной. К счастью, не в Стране Огня, но в вассальных нациях рядом со Странами Ветра и Земли и на архипелаге к югу от Страны Воды. Конохагакуре брала множество миссий по охране караванов, проходящих по спорным территориям, как чтобы защищать товары от бандитов и грабителей, так и для защиты от их «конфискации» сторонниками даймё, повстанцами, защитниками и захватчиками в равной степени, и Кита наблюдала за тем, как ее муж тяжело выносил ответственность знания того, как наверняка закончатся многие из этих стычек, и понимания, что нельзя вмешиваться в суверенитет этих наций.

Разнообразные даймё писали ее мужу, чтобы нанять клан Учиха для подавления восстаний — Мадара послал полицейские отряды и команды расследователей, а не воинов, и после этого запросы резко стихли. Нелетальный захват повстанцев и четкое откровение, почему они бунтуют, совсем не являлось тем, чего хотели эти правители, при всем при том что они слишком опасались Учих, чтобы не заплатить, когда буква контрактов была выполнена. Однако запросы полностью не прекратились: один даймё специально нанял команду расследователей, чтобы определить, кто из его дворян готовит заговор, и планы этого переворота рухнули даже до того, как начали претворяться в жизнь.

Кита подозревала, что часть волнений происходила из-за того, что даймё Страны Огня умер, когда зима перетекла в весну, после короткой битвы с болезнью, в которой Кита подозревала рак. Его сыну, новому даймё Страны Огня, было за тридцать, и он был очень способным политиком, уже имеющим двух маленьких сыновей, но он не был своим отцом. Мурасаки-доно продолжила жизнь при дворе с тихим апломбом, как и подобало ее новой позиции вдовы, но смерть ее мужа означала, что свадьбы ее младшего сына и старшей дочери (а также нескольких дочерей фавориток ее покойного мужа) должны были быть отложены, чтобы соблюсти должный период траура.

Учихи давно перестали откладывать заключения браков из-за смертей, но они также не видели ничего плохого в том, чтобы носить траурные символы на свадьбе. Жизнь и смерть всегда существуют совместно, и клан не видел в этом никакого позора.

С новым даймё встал вопрос надлежащего обращения: Мадара был на десять лет старше своего номинального сюзерена, так что ему было положено уважение как к старшему, а также более высокопоставленному дворянину. Мадара также много раз видел младшего мужчину при дворе, когда он учился выполнять свои обязанности, так что существовала степень знакомства. Кита тоже была в некоторой степени знакома с его женой Цуру-ко, дальней родственницей главной семьи правящего клана Страны Огня и наследницей в своем праве.

Хидэнари-доно был тихим и умным человеком с шармом своей матери, но у него отсутствовали харизматическая власть и воинское мастерство отца. Цуру-ко тоже была очаровательной леди, но при всей ее проницательности и красоте она не обладала способностью свекрови приковывать к себе внимание комнаты, когда просто в нее входила. Ее сыновья были очень милыми, семь лет и три года, но Кита подозревала, что у Цуру-ко были сложности либо с зачатием, либо с вынашиванием детей до срока, раз она родила только двух детей за десятилетие брака. Сложности, которые, скорее всего, продолжатся. И все же она обеспечила преемственность в Стране Огня, так что никто не мог выступать против нее. Ну, не публично: всегда существуют несогласные голоса обычно от тех, кто недоволен своей судьбой и с завистью жаждет продвижения. Это тоже человеческая природа, и очень немногие способны достойно принять поражение, когда дело касается придворной политики.

Сложные реверансы между вассальной зависимостью и более высокопоставленным положением между Учихами и даймё Страны Огня были важны для национального и международного мира, а не только для отношений между их соответствующими кланами. Кита с Мадарой оделись в их самые роскошно формальные наряды для официального вступления Курахаси Хидэнари из клана Абэ на пост даймё Страны Огня и взяли с собой глав всех других родов и надлежаще дорого одетую свиту. Изуна представлял род Аматерасу, Кита носила в первый и наверняка единственный раз великолепное чрезвычайно пышное дзюни-хитоэ, которое отмечало ее как главу рода Тоётама (она не была воином, так что не могла быть «генералом», несмотря на ее Мангекьё), и даймё сумел не дернуться от линии внимательно крутящихся красных глаз, когда клан Учиха сделал шаг вперед раньше всех остальных (включая младших братьев самого даймё), чтобы подтвердить свои клятвы.

Кита была рада, когда помпезность и напускная церемониальность кончились: она была беременна, и хотя восхождение Хидэнари-доно на пост проходило тогда, когда у нее только начал быть виден живот, она подозревала, что могла неправильно рассчитать дату зачатия, учитывая то, как ее чакра стала скапливаться на добрых десять дней раньше, чем она этого ожидала. Это говорило о том, что в данный момент она была ближе к шестому месяцу беременности, чем к пятому, но учитывая то, что это совсем не совпадало с ее предыдущим менструационным циклом, она решила поговорить об этом с Ёри. Но опять же, ее живот был намного больше, чем должен был бы на этом сроке…

Ей было уже тридцать восемь, так что было ожидаемо, что ее цикл фертильности стал немного шатким, несмотря на то, что она и близко не подошла к менопаузе. Медицинская проверка была скорее для ее душевного покоя: у нее еще не умирал малыш, хотя у нее была почти беременность между Митамой и Шираками, которая закончилась достаточно рано, что она не думала об этом как о выкидыше.

Стоял конец апреля, Аситака скоро будет праздновать свой второй день рождения (ее энергичный маленький попугайчик теперь кричал только от радости, и она была бесконечно любопытной), ее муж в данный момент учил девятилетнего Шираками формам с мечом, а Тобирама был где-то в лесу, уча Юкино искать съедобное и выслеживать добычу вместе с его снежными барсами). Все ее старшие дети находились на утренних уроках в деревне, не считая Такахары, который обучался у Изуны придворной политике и, следовательно, сегодня пил чай с Абураме, так что она могла встретиться с Ёри без излишних переживаний со стороны ее семьи.

— Твоя чакра накопилась рано? И ты об этом не упомянула?

— Это случилось прямо в тот момент, когда мы планировали поездку в столицу, Ёри. Я думала только о том, как это повлияет на организацию путешествия, — сухо сказала Кита, когда медик осторожно прощупала ее чакроканалы. — Я не задумалась о времени, пока мы не находились в столице уже несколько дней, а затем сразу отложила эту мысль на потом.

— Ну, «потом» наступило, — колко согласилась Ёри, — и я не вижу ничего особо неправильного в твоем организме, но раннее накапливание чакры может быть симптомом того, что твое тело компенсирует другие сложности, связанные с беременностью. Которые скрываются, пока стресс от схваток не станет слишком сильным, и все печально вскроется.

Кита почувствовала, как ледяная дрожь пробежала у нее по позвоночнику: она была почти такого же возраста, как и ее мама, когда та умерла. Вот почему никто ничего не заметил, пока не стало слишком поздно помогать?

— Я возьму немного крови для тех печатей для анализов, которые создал Ручиши в качестве своего проекта на мастера, — деловым тоном продолжила Ёри, упомянув бывшего ученика Киты, который в данный момент расширял границы знаний по биологии и медицине. Он был Мидзухамэ и подходил к человеческому телу так же, как его двоюродная сестра Кома подходила к доспехам: с решимостью знать каждую деталь работы, цели и функции, чтобы он мог лучше заботиться о нем и чинить его.

Печати для анализов были очень удобными, потому что Ручиши сумел установить исходную отметку на «то, что нужно этому телу», так что добавление капли крови предоставляло длинный ряд показателей, которые были либо в пределах, либо выше, либо ниже «приемлемого» диапазона, а затем медик мог их интерпретировать. Это был тест на витамины, микроэлементы, уровень сахара в крови и на тысячи других вещей, для которых у Киты не было слов, но которые медики могли отлично расшифровать.

Кита не была медиком. Она никогда не училась этому ни в одной из своих жизней, и она старалась не делать предположений на основе прошлых знаний, потому что добавление целой новой системы циркуляции для чакры означало, что анатомия наверняка работала совсем по-другому, чем то, к чему она привыкла.

Если чакра не шла по лимфатической системе — нет, лучше не спекулировать.

После того, как тест был выполнен, Ёри добрых четверть часа издавала задумчивые звуки над результатами. В это время Кита делала наброски идей для печатей.

— Твое кровяное давление немного высокое, но это вполне нормально на твоем сроке, — в конце концов сказала она, — и у тебя нет никаких тревожных признаков. Однако это, — она постучала пальцем по одной из маленьких линий, — ниже, чем я бы хотела. Насколько много ты занималась сексом с мужем в последнее время, Кита?

Кита фыркнула. С учетом поездки в столицу, волнений и того, что сейчас ее муж обучал их сыновей разным аспектам своих обязанностей, в последнее время для этого было меньше шансов. К сожалению. Однако эта беременность не усилила ее либидо настолько же, насколько некоторые предыдущие, так что она не особо обращала на это внимание.

— Не сильно много, хм? — знающим тоном сказала Ёри. — Скажи ему выделить время, наказ врача, — она лукаво улыбнулась, — и знай, что проглатывание его семени задокументировано как обладающее лучшим эффектом.

Мадара покраснеет и собьется с мысли, даже если она скажет ему об этом наедине. Он не был настолько же стеснительным, как когда они впервые начали познавать друг с другом физическую близость, но при всей устойчивости, которую он воспитал в себе к физическому акту и ее поэзии, он не мог откровенно об этом говорить, пока не был хотя бы слегка пьян. Ей надо будет достать саке.

Ее осмотр закончился, и Кита осталась еще на некоторое время, чтобы поговорить с подругой и услышать о том, чем в последнее время занимаются ее дети. Полицейская подготовка Токими шла очень хорошо, Сатими было четырнадцать, и она выбрала своим медицинским направлением то, как прирожденная стихия человека влияет на него, Коки хорошо занимался в академии и прилежно учился знаниям рода Ятагарасу, и Кичо удивительно хорошо себя вел для двухлетнего. Ёри со смехом призналась, что знает, что это долго не продлится, так что она наслаждается этим, пока может.

У открытых сёдзи раздался стук, и на пороге появилась Юкино и помахала:

— Здравствуйте, Ёри-ба, ба-сама!

— Привет, Юкино-чан, — тепло сказала Ёри. — Только ты пришла меня навестить?

— То тоже здесь! — радостно объявила Юкино. — Он сказал, что ба-сама тут, так что мы пришли ее увидеть!

Как по сигналу Тобирама появился с вежливым кивком:

— Ёри-сан, Кита.

Он перестал добавлять уважительные суффиксы к ее имени на второй день после того, как Мадара назначил ему технический домашний арест в главном доме клана Учиха, что было честно: использование хонорификов для кого-то, с кем делишь футон, — это немного слишком. Его волосы также теперь были длиннее, но он держал их аккуратно уложенными в пучок, а не оставлял их распущенными, как львиную гриву. Его красные полоски на лице были яркими, но это наверняка было потому, что он только что был в лесах с дочерью: они истончатся и потускнеют, когда он станет спокойнее и перестанет так сильно полагаться на сенсорство. Она не осознавала, что они это делают, пока не прошло три месяца его теперь постоянного житья вместе с ними.

— Ты заходишь, Юкино-чан? — спросила Ёри. — У меня есть новые лекарства, которые ты можешь понюхать.

Воодушевленная возможностью тестирования на запах (любимая игра юных Хатаке), Юкино сбросила сандалии и прыгающей походкой забежала в большую операционную.

— Я сопровожу твою баа-сама домой, грибочек, — сказал Тобирама и подождал, прежде чем его дочка кивнула, прежде чем перевести взгляд на Киту. Ките всегда было забавно от этого прозвища, как от связи с Хатаке так и из-за того, что на языке этого мира это слово писалось (и произносилось) как «ребенок дерева».

Кита поднялась, помахала Ёри на прощание поверх потрясающе пушистых косичек Юкино и направилась в гэнкан за сандалиями. Тобирама терпеливо подождал ее на тропинке и пошел вслед за ней, шагая короче, чтобы его темп совпадал с ее. Он выглядел… как-то менее напряженным, чем сегодня утром.

Подождите.

— Ты знал, что что-то не в порядке?

Тобирама переступил с ноги на ногу.

— Я подозревал, что что-то может быть не так, — уклонился от ответа он, когда они завернули за угол. — Ты пахнешь… странно. Не совсем больной, но как будто слегка с надрывом, даже учитывая твое положение. Я собирался предложить поговорить с Ёри, если бы запах продолжился всю неделю.

Ките еще раз напомнили, что у Тобирамы нос Хатаке и что носы Хатаке почти сверхъестественны в своей чувствительности. Конечно, их надо было тщательно тренировать (что, судя по всему, включало аспект чакры) и требовалось знание широкого спектра запахов, чтобы таким образом добытая информация что-либо значила, но Тобирама владел всем этим и даже большим.

— Ну, Ёри осмотрела меня и назначила лечение, — сказала Кита, зная, что он неизбежно будет вовлечен в ее разговор с мужем. Ну, что им придется поговорить не только друг с другом, но и с ним, учитывая то, что он находился в их постели половину времени. Он имел право голоса.

— Лечение? — поинтересовался Тобирама, когда они повернули к новым парадным воротам главного клана Учиха.

— Судя по всему, я недостаточно занимаюсь сексом с мужем, — спокойно ответила Кита, когда они подошли к гэнкану.

Тобирама остановился, оказавшись на полшага позади нее, пока она снимала сандалии и надевала тапочки:

— Дети смогут принять то, что теперь я буду читать им на ночь, как ты думаешь?

Сказки на ночь были значимой традицией для ее детей. Для нее было важно, чтобы они у них были, воспоминания из ее предыдущей жизни настаивали, что они необходимы. Больше всего им читал Мадара (что часто заключалось в пересказывании мифов, легенд и истории клана, а не в чтении как таковом), и было видно, как он этим наслаждался.

Кита легко уловила подтекст (Тобирама хотел дать им пространство и время для близости без ущерба для сна рядом с ним) и издала задумчивый звук.

— Сегодня определенно: мне надо обсудить вопросы с моим мужем, — она подумала еще немного. — Спроси их, захотят ли они? По крайней мере пока я беременна.

Это должно было склонить старших детей на их сторону. Аситаку не надо было никак уговаривать, так как она была слишком маленькой, чтобы выражать свое мнение по поводу того, кто читает, и сейчас она была радостно безразличной к тому, кто из мужчин дома обнимал ее, пока она получала объятия.

— Я удостоверюсь, что они знают, что это из-за того, чтобы их отец мог хорошо позаботиться о тебе, пока ты ждешь ребенка, — сказал Тобирама, и его тон был достаточно сухим, что мог засушить киви на лиане, и он надел собственные тапочки.

Кита широко улыбнулась и направилась в глубь дома. В отличие от ее мужа у Тобирамы не было никаких проблем с обсуждением практических аспектов и механики секса. Именно романтический аспект (а также искусный танец поэзии и намеков в качестве выражения чувств, а не просто чтобы вызвать возбуждение, что добавляло нежно интимный подтекст к самым невинным обменам реплик) заставлял его шерсть встать дыбом, как у застанного врасплох кота, и сбегать из комнаты настолько быстро, насколько он мог.

* * *

Мадара планировал быть дома до обеда, но караван бунраку из Страны Ветра прибыл на четыре дня раньше и с в полтора раза большим количеством людей, чем ожидалось, так что ему пришлось послать Шираками обратно в селение с почти семнадцатилетним Накано (младшим сыном Тоёни от его первого брака, двоюродным братом покойного возлюбленного Яри с тем же именем), чтобы ему принесли надлежащее кимоно, пока он умоется и с боем приведет волосы в порядок.

Затем шли подарки, которые надо было формально принять, чай, который надо было выпить, и длинный сложный разговор, в котором тут и там мелькал диалект бунраку (с которым Мадара был немного знаком, но он знал, что не владеет им достаточно, чтобы понимать все нюансы), и все завершилось прояснением новой политики даймё Страны Ветра и ее дополнительных деталей. А именно, что Шиба-доно, который был даймё Страны Ветра уже около пяти лет, решил, что хочет объединить шиноби Страны Ветра под своей властью, как сделали Страны Земли и Молнии, и в процессе достижения чего находился Симадзу-доно из Страны Воды.

Разница была в том, что у Датэ-доно из Страны Молнии был брат-военный гений, который руководил этим проектом и тихо убивал целое поколение независимых шиноби, чтобы достичь этого. Предыдущий Тамура-доно из Страны Земли просто воспользовался высоким статусом Ишикавы среди шиноби своей нации и предложил им то, от чего никто из них не смог позволить себе отказаться (гарантированное питание весь год для всех, кто поклянется ему в верности после завершения обучения), и даймё Страны Воды был очень воинственным лидером, который использовал это как повод превратить то, что было почти несвязным собранием полунезависимых вассальных провинций-островов, в одну единую нацию под его единоличной властью.

Однако Шиба-доно правил территорией, которая была по сути пустой: лишь тонкая оболочка пахотной земли вокруг мозаики из полузасушливых территорий, песчаных дюн и выжженных камней, где единственными людьми, кто рисковал соваться в безжалостные и непредсказуемые недра Страны Ветра, были торговцы, перебегающие от оазиса к оазису (путь по самой территории был короче и парадоксально безопаснее, чем долгий обход по границам), и коренные кочевые кланы шиноби.

В Стране Ветра было много разных шиноби, они все жили в одном ареале, но их пути редко пересекались. Тут обитали наездники ветра, которые защищали торговцев от песчаных бурь, караваны бунраку, которые проводили представления для всех, кто мог им заплатить за это, будь это кубик соли за скамейку в фермерской деревне или мешок риса за комнату в изысканном театре, ткачи, чья ткань проводила чакру и отталкивала песок, лозоходцы, которые всегда могли найти воду, и заклинатели металла, чьи техники позволяли им поднимать ценное железо, серебро и золото из земель, где, кажется, нет ничего полезного. Идея объединить их под одним знаменем была ужасно амбициозной, особенно в стране, где сельскохозяйственные угодья были такими незначительными.

Шиноби Страны Ветра путешествовали, потому что не было земли, которая могла бы кормить их весь год. Неважно, где они могли осесть, сделать это означало бы стать полностью зависимыми от даймё в плане еды и навсегда обречь своих детей на эту опасную зависимость, так как тогда эти дети не будут воспитаны в их традициях и, следовательно, не будут знать, как выжить, не считая служения капризам их даймё.

Следовательно, было неудивительно, что этот караван-баши, проницательная, видавшая виды женщина, которая знала Учих дольше, чем Мадара был жив, решила выбрать Конохагакуре как место, где они пустят корни. Да, им понадобятся документы и разрешения, чтобы путешествовать по территории Страны Ветра, но в качестве граждан Страны Огня даймё Страны Ветра не сможет мешать им без риска потерять намного больше, чем приобретет. Мадара уже дважды показал, что он готов сделать с даймё, которые превышают свои полномочия, чтобы навредить тем, кто под его защитой. Шиба-доно не будет испытывать его на прочность.

Конечно, Шиба-доно также затаит небольшую обиду, но учитывая все моменты ситуации, Мадара предпочитал это отказу каравану бунраку, который был поколениями союзником клана Учиха: он не хотел делать из них врагов. Шиноби-марионеточники из Страны Ветра были упорными и невероятно терпеливыми врагами, и Мадара не хотел оставлять такую проблему сыну в качестве наследства. Он будет поддерживать союзников в этом и в других вещах, и они продолжат действовать вместе перед лицом тех, кто будет им противостоять.

Так что он принял караван Итикава в Конохе, выбрал участок земли, чтобы сдавать им в аренду за скромную годовую плату, где они смогут построить театр, обеспечил то, что имена абсолютно всех людей были внимательно внесены в перепись населения деревни, от Чихо караван-баши, ее внуков-подростков Чиё и Эбизо до младенцев. Затем, когда его официальные обязанности были выполнены, он дал задание Ясакатоне проследить, чтобы все обустроились, и благодарно направился домой на ужин. Было уже поздно, но он не настолько опоздал, чтобы Нари-чан и его жена уже решили накормить детей, не дожидаясь его.

Еда была подана, когда он объявил о своем присутствии, и ему ответил хор приветливых голосов вокруг ирори. Мадара прошел сквозь приемную, закрыл за собой сёдзи, устроился по правую руку от жены и принял полную чашку с палочками, которые ему передал Тобирама.

Как только у всех оказалась еда, раздался хор «Итадакимасу!», и все начали есть. Сукумо помогла Аситаке с первыми несколькими ложками и следила за тем, чтобы тарелка ее сестры не падала.

Мадара позволил запаху супа с лапшой и всем звукам ужина расслабить мышцы и успокоить разум. Он был дома, в кругу семьи. После еды он поговорит с Китой о прошедшем дне, а затем уложит детей в постель.

Только, оказалось, что планы были другими.

— Бира-джи сегодня почитает нам на ночь, чичи! — серьезно сказал Митама, аккуратно передав пустую чашку Нари, — чтобы ты мог провести больше времени с хахой!

Мадара взглянул на жену, которая уверенно встретилась с ним глазами, после чего опустила взгляд, и ее темные ресницы бросили тени на светлое золото ее кожи.

— Действительно, в последнее время у меня не получалось проводить много времени с вашей ока-сама, — легко согласился он.

У них будет много времени поговорить, как только детей будут укладывать спать: весь процесс обычно занимал почти два часа, от восьмилетней Адатары до тринадцатилетней Сукумо. Такахаре было пятнадцать, он был достаточно взрослым, чтобы самому решать, когда идти спать, и испытывать последствия, а Аситака все еще была малышкой и спала на миниатюрном футоне в комнате родителей. Однако она будет присутствовать во время сказки. Но, несомненно, она уснет на Тобираме на середине истории, как она всегда делала на Мадаре, и ее присутствие обеспечит то, чтобы старшие дети не шумели и слишком сильно не протестовали, когда придет время на самом деле засыпать.

— Итак, чем ты занималась, Адатара? — спросил Мадара, приняв решение провести больше времени с детьми до сказки. Он всегда начинал с младшего ребенка, потому что ему или ей надо идти спать в первую очередь, и он следил за тем, чтобы не исключать никого, не важно, насколько «скучным» некоторые дети иногда объявляли свой день. Суть была не в том, что они делали: дело было в том, чтобы они знали, что он проявляет к ним внимание и всегда готов выслушать. Обычно он делал это позже, но учитывая то, что он не будет им читать, ему надо было сделать это сейчас.

Его вторая самая младшая дочь мгновенно пустилась в восторженный рассказ об академии, в которую она ходила меньше месяца, так что она все еще была для нее захватывающе новой. Она делила класс с Акимичи Шори, вторым сыном Чоко, Иноцуги, старшей дочерью Яманака Иноске, Сенджу Ибарой, которая была дочерью сестры Тобирамы Кейки, Сенджу Хашиги (сыном одного из воинов), Шимурой Хокурой, младшим сыном Косы, маленькой Хьюга Хияке с золотистыми волосами, голубоватыми глазами и розовой веснушчатой кожей, Хатаке Судзу, Хатаке Такэно, а также с Макото, третьим сыном Канмури, первенцем Мидори Куро и вторым сыном Осики Фусими.

Пока Мадара слушал дочь, он обращал долю внимания на то, как на другом конце комнаты Макума описывал уроки собственному отцу. Макума рано ушел из академии (в девять), чтобы сосредоточиться на каллиграфии, литературе и фуиндзюцу. Каллиграфии и литературе он учился у Ямизо-сенсея: для фуиндзюцу сын Тобирамы занимался у Сенджу Мито, которая также тренировала его в использовании золотистых цепей чакры, которые он мог призывать. Сын Тобирамы действительно обладал кровью Узумаки.

— И я снова была лучшей в сюрикенах, чичи!

Мадара улыбнулся счастливо ерзающей дочери и взъерошил ее гладкие волосы:

— Хорошая работа, птичка.

В классе Адатары было много мальчиков (просто так случилось, в том году родилось намного больше мальчиков, чем девочек), и она обожала доказывать им, что, даже если она не собирается становиться шиноби, она все еще лучше их во многих вещах шиноби. Сенджу Шиби-сенсей (очередной двоюродный брат Тобирамы по линии его тети Рики) действительно был занят по горло, держа их в узде, но, кажется, он вполне прилично справлялся.

Когда Адатара закончила, начал Шираками, описывая собственный день в академии с двоюродными братом и сестрой Симмоэ и Каннон (Каннон была дочерью портнихи по плащам Наки), Хьюга Хидори-чан, его соперницей в математике, географии и тайдзюцу, Нара Шизукой и Нара Наоки, Ширануи Дайбеем, Утатане Акихито, Имано Осаму (немало вассалов Сенджу выбрали собственные фамилии за те пятнадцать лет после учреждения деревни и до того момента, когда Тобирама наконец объявил, что клановое имя принадлежит всем с доказанным и задокументированным кровным родством с главной семьей, и большинство решили сохранить новые имена, а не объявлять себя Сенджу), Харуно Кишо (из еще одной вассальной семьи Сенджу), Хатаке Мигуно, Хатаке Серори и Хатаке Сукино, Абураме Хяку, Абураме Ягой и Юхи Момо.

Шираками, которые уже провел целый год со своими сверстниками, знал имена всех одноклассников и много других имен. Адатара тоже скоро этого достигнет.

Этой весной чуть больше половины класса Митамы ушла в ученичество (учитывая то, что двенадцать лет было самым ранним возрастом, когда большинство мастеров были готовы взять не являющихся родственниками детей), но он был счастлив говорить о Сенджу Менке вместе с сыном Хидзири Нотори, которые оба все еще учились вместе с ним, и о Сарутоби Эцу, Шимуре Томоэ и Кураме Шинономэ. Все были девочками, не считая Митамы и Нотори, но, кажется, его сын был очень доволен.

Сукумо теперь была на последнем году академии и думала о будущих возможностях, хотя Мадара подозревал, что в итоге она станет заниматься чем-то, связанным с фуиндзюцу. Технически она уже была мастером по печатям, ее печати гендзюцу использовались в театрах Конохи для имитации декораций местности как реальной, так и воображаемой. Существовало много чудесных вариаций этих печатей, которые бы пользовались большим спросом, например «шкатулки для просмотра видов» известных мест, но Мадара пока придерживал информацию об этом. Им не нужны были деньги, и его тихой, спокойной дочери (которая ужасно сильно напоминала ему о маме, когда не походила на Охабари-оба) должно было быть позволено делать со своей жизнью то, что она захочет.

К тому времени, когда наступила очередь Такахары, Шираками и Адатаре почитали и уложили их в кровать вместе с Юкино и Макумой, и Тобирама вернулся, чтобы забрать Митаму и Сукумо, чтобы отправить и их в постель, и Аситака лежала у него на плече, как мешок риса, и спала глубоким сном.

Однако Такахара провел последнюю часть вечера разговаривая со своей мамой о своем визите к Абураме.

— Нет, чичи, я присоединюсь к Сукумо и Митаме на сказку на ночь, — серьезно сказал он. — Ты проведи время с хахой.

Значит, Такахара, скорее всего, останется бодрствовать еще несколько часов в своем маленьком кабинете, читая при свете печатей, так что Мадара позволил ему уйти и обратил все внимание на жену, с которой он действительно в последнее время не проводил настолько много времени, насколько наверняка стоило. Все из-за политики и всего остального.

— Жена, — тихонько сказал он, когда их старший сын закрыл за собой сёдзи в детское крыло.

— Муж, — ответила Кита, и ее взгляд был нежным, а в голосе была слышна нотка юмора. — Присоединишься ко мне в моей комнате на несколько минут?

Футон в спальне его жены был недавно подготовлен. Тут также стоял маленький столик с бутылкой саке и единственной чашкой. Мадара оглядел ее, позабавленный и удрученный.

— Из-за чего я сегодня нужен пьяным моей жене?

Было очевидно, что она намеревалась соблазнить его (наедине, так что неважно, когда Тобирама вернется от детей, он их не потревожит), но ей не нужно было спаивать его для этого. Он всегда был в ее распоряжении.

Его жена улыбнулась ему и налила саке:

— Сегодня я сходила к Ёри.

Мадара мгновенно принял чашку и сделал глоток. Он лучше справлялся с вынесением неопределенности ее беременностей теперь, чем когда она вынашивала Такахару, но у него никогда не будет грациозности его жены в принятии того, что нельзя контролировать или предсказать.

— Мое здоровье все еще в порядке, но она считает, что надо предпринять меры против возможных осложнений, — продолжила Кита, и он сделал еще один большой глоток, почти осушив чашку.

— Какие меры, любимая?

Если бы это была просто диета, она бы так не отвела его в сторонку, это явно было что-то, с чем ей требовалась его помощь.

Его жена ухмыльнулась ему, и ее глаза сияли озорством.

— Нам надо больше заниматься сексом, муж, — прямо сказала она.

Мадара почувствовал, как его щеки нагрелись и лицо стало алым, и он едва сумел задавить слегка истерический смешок, чуть не вырвавшийся у него изо рта. Он закончил саке и налил себе еще одну чашку.

— Это все, путеводная звезда? — выдавил он слегка дрожащим голосом. Он сделал очередной большой глоток, чтобы вернуть себе самообладание. — С этим не будет никаких проблем, обещаю. Тебе не надо спаивать меня для этого.

Хотя алкоголь определенно помогал ему игнорировать ужасно смущающую прямоту жены.

Ухмылка Киты стала греховной и таинственной.

— Медицинская рекомендация заключается в том, чтобы я проглатывала твое семя, муж, — хрипло сказала она, и ее скромная поза была ярким контрастом по отношению к ее бесстыдным словам. — Так что, так как я планирую уложить тебя в мою кровать и сделать с тобой все, что захочу, я подумала, что будет лучше сначала снизить твой уровень сопротивляемости.

Мадара уронил чашку саке, в его голове стало совершенно пусто, и чашка скатилась с его коленей, оставив позади себя влажное пятно. Его жена широко ему улыбнулась: некомфортно знающее выражение лица, которое вызывало настолько же трепет, насколько и желание. Кровь зашумела у него в ушах.

— Разденься для меня, муж, — сладким тоном потребовала она, ее глаза счастливо прищурились, и она все еще улыбалась этой великолепно уверенной тигриной улыбкой.

Мадара мгновенно развязал свой оби, отложил его в сторону и быстро разобрался с хакама, прежде чем встать, чтобы легче закончить снимать одежду: когда его жена так на него смотрит, что он может сделать кроме того, как подчиниться?

Затем его жена поднялась, чтобы толкнуть его на футон, и села на его икры, наклонившись, чтобы влажно поцеловать его в бедро, не разрывая зрительный контакт, и все связные мысли покинули его, оставив только парализующую страсть.

* * *

Тобирама проснулся на рассвете от того, что кто-то пинал его в лицо. Учитывая то, что его щека прижималась к животу Киты, это не было так удивительно: она уже приближалась к седьмому месяцу беременности, осталось не так уж много времени до родов и малыш хорошо рос. Если он закроет глаза и прислушается, он услышит по-кроличьи быстрое трепетание сердца ребенка.

Это был успокаивающий звук вне зависимости от маленьких пинков в его челюсть и верхнюю часть груди, и ему приятно контрастировало более умеренное, но все еще быстрое сердцебиение Киты. Сейчас она пахла лучше, чем месяц назад: все еще напряженно (беременность забирает много сил), но та слегка кислая нотка, которая заставляла его волноваться без причины, которую он мог бы определить, исчезла.

Только… теперь, когда он действительно прислушался, он мог услышать слабое эхо. Более быстрое биение не было полностью равномерным: сердце задерживалось на мгновение и трепетало. Нахмурившись, Тобирама немного поменял позу, чтобы послушать с другого угла.

И опять это слабое эхо. Но сейчас немного другое. Открыв глаза, Тобирама аккуратно вытащил ноги из-под Мадары и подобрался ближе к Ките, выскользнув из-под простыни и подвинувшись с футона.

— Тобира? — Кита пошевелилась, ее глаза приоткрылись, и она наклонила голову назад, чтобы посмотреть на него. — Что не так?

Тобирама открыл рот, чтобы сказать, что все вроде в порядке, когда Мадара поднял голову от подушки, в которую утыкался лицом, чтобы издать вопросительный звук. Тобирама мог убедительно солгать одному из двух, но не обоим одновременно, потому что они искали разные признаки лжи, а он не мог подделать их все.

— Кита, можно я воспользуюсь чакрой, чтобы посмотреть на ребенка? — вместо этого спросил он. Жидкость в матке не была только водой, но в основном состояла из нее, так что она хорошо слушалась его чакру. Он мог видеть каждую рыбу в реке, когда запускал в нее чакру, мог чувствовать форму русла реки и ощущал все тонкости течения потока.

Мадара с подозрением прищурил глаза, глядя на него:

— Зачем?

Тобирама решил ответить честно.

— Я не думаю, что что-то не так, — твердо сказал он, — но это меня успокоит.

Было… тяжело, видеть Киту беременной, когда его мама умерла от осложнений, когда была намного младше, чем Кита сейчас. Умом он понимал, что это было что-то, связанное с беременностью, о чем ему просто никогда не говорили, потому что он мужчина и был женат только короткое время, но ему все равно было некомфортно.

Взгляд Киты был наполнен теплом и нежностью, и он был таким знающим, что Тобирама почувствовал, как будто ему посмотрели в душу.

— Муж? — спросила она, не отводя глаз от лица Тобирамы.

Мадара застонал и снова уткнулся лицом в подушку.

— Как тебе будет угодно, жена, — раздались приглушенные, но разборчивые слова.

Легкая улыбка Киты была полна нежности и тепла.

— Тогда вперед, — сказала она, приподнявшись на локти и поменяв позу, чтобы сидеть более-менее прямо, и ее колени оказались раскрыты таким образом, что ее немаки бы распахнулся, если бы он не был специально сшит с дополнительными вставками, чтобы учесть ее беременность.

Тобирама встал на колени на пол лицом к ней, потянулся вперед (снова взглянув на ее лицо, чтобы проверить, правда ли она не против) и осторожно и легко положил ладони на ее выпуклый живот. Судя по всему, это будет еще один большой ребенок, так как ее живот уже был значительным, хотя оставалось еще два месяца до родов.

Чакра Киты была горячей и плотной под кончиками его пальцев, но она расступилась, как дым, чтобы позволить его собственной чакре пройти без препятствий: от ее доверия ему было даже неловко. Тобирама все еще точно не знал, чем заслужил это доверие, но он всегда прилагал все усилия, чтобы проявить себя достойным его. Пройдя через слои кожи и растянутых мышц, его чакра нашла жидкость и разлилась, как чернила, чтобы заполнить пространство.

Два пространства, которых разделял двойной слой мембраны. Два сердцебиения, всего лишь на долю секунды звучащие несинхронно. Два крохотных тельца, каждое энергично ерзающее в наполненном жидкостью пузыре, толкающее настолько же друг друга, насколько и то, что окружает их обоих.

Крохотный мальчик, достаточно маленький, чтобы легко поместиться на одной ладони, и такая же крохотная девочка.

Тобирама аккуратно оттянул (всю) свою чакру, убрал руки и снова сел на пятки.

— Все в порядке? — должно быть, у него появилось странное выражение лица, так как Кита смотрела одновременно с нежной улыбкой и обеспокоенностью.

— Да, все в порядке, — сумел сказать Тобирама. — Я, я просто…

Что ему сказать? Надо ли ему было что-то сказать? Учитывая то, что мама Киты умерла, производя на свет ее сестер-близняшек, возможно, было бы лучше промолчать. По крайней мере, сказать не ей: он мог объяснить ситуацию Ёри?

— Малыш все еще такой маленький? — выдавил он.

Беспокойство Киты смягчилось и полностью исчезло.

— О да. Надо еще подрасти, чтобы быть здоровым, — тепло согласилась она, обхватив живот одной рукой. Ее взгляд стал острым. — Ты можешь мне сказать, будет ли это мальчик или девочка, не так ли?

— Ты хочешь, чтобы я тебе сказал?

Тобирама не знал, что он выберет в этом случае (в этом случае он точно был бы одновременно правым и неправым, и возможные последствия были довольно пугающими), но если она попросит, он выберет один из вариантов.

— Нет, — после паузы решила Кита. — Это имеет меньше значения для имен, чем я могла бы подумать. Я выбрала имя «Аситака» для мальчика, но оно подошло нашей малышке лучше, чем любое из женских имен, о которых я думала. Я не буду знать, какое имя подойдет, пока я не увижу малыша вживую, так что мне просто надо быть терпеливой, — она быстро и широко улыбнулась. — Сохрани это в секрете, пожалуйста.

— Обещаю.

Он сможет сказать Ёри, что Кита ждет разнояйцевых близнецов, не раскрывая их пол. Затем Ёри будет предупреждена и сможет надлежаще заботиться о своей пациентке.

— Итак, раз мой муж явно еще не встает, — позади Киты Мадара издал ворчащий звук, но не сдвинулся с того места, где лежал растянувшись на другой стороне футона, — возможно, ты сможешь помочь мне подняться, чтобы я могла умыться, прежде чем дети решат, что пришло время завтрака.

Миниатюрный футон Аситаки в данный момент находился со стороны постели Мадары (Мадара, судя по всему, настаивал на том, чтобы передвигать его, когда Кита беременна, чтобы она могла ночью пройти на кухню или в ванную или просто добежать до энгавы, чтобы ее вырвало в ведро и чтобы она не споткнулась о ребенка), и малышка еще не проснулась, так что Тобирама полностью выступал за тихое начало дня. Неважно, насколько рано он начался: они смогут подремать позже, когда солнце поднимется высоко и воздух станет душным.

— Ты сможешь приготовить сегодня завтрак?

Кита остановилась у сёдзи:

— Пожалуй, смогу.

Ну, это было хорошим знаком.

* * *

С учетом того, как много вещей ее малыш делал рано, у Киты было сильное подозрение, что вполне возможно, что он и родится рано. Ее срок не должен был прийти до середины августа (и раньше случалось такое, что она рожала на десять дней позже срока), но пока что ее самым ранним ребенком был Шираками, который пришел в мир за пятнадцать дней до того, как должен был. Преждевременно, да, но не опасно: осложнения начинают возникать, когда ребенок рождается более, чем на месяц раньше, и при двух месяцах раньше шансы на выживание падают обескураживающе низко. Бентен родилась на шесть недель раньше срока, но ее выживание до сих пор казалось Ките чудом.

Сейчас уход за младенцами был намного лучше, чем когда Кита была ребенком: ее множество печатей помогли создать чистые и теплые пространства, где могли спать эти малыши, и медицинское дзюцу с чакрой Инь Ёри оказалось намного более эффективным для укрепления тел младенцев и напоминания им, как надо работать, чем дзюцу Сенджу, основанное на чакре Ян, но они все равно время от времени теряли детей. Кита считала себя благословенной, что не потеряла ни единого ребенка, и она молилась каждый день, чтобы такого не произошло и в этот раз.

Июнь не был ее любимым или самым нелюбимым месяцем: наступало время, когда тепло становилось некомфортным и было приемлемо носить кимоно без подкладки, но этот месяц не был настолько удушающим, как июль или август. Однако находиться на большом сроке беременности в июне было липко и утомительно даже в кимоно без подкладки, так что Кита с ужасом ждала июля. Ну, вообще она очень сильно старалась не думать о проблемах, которые еще не наступили, но ей было тяжело избавиться от этих мыслей. К счастью, это было третье лето, когда Хьюга жили в Конохе, так что ситуация была намного менее сложной и хаотичной, чем два года назад или даже год назад.

В конце марта почти половина побочной ветви клана Хьюга покинула Коноху и направилась на восток и юг к землям своего клана, чтобы проследить за засевом рисовых полея и помочь подготовить другие поля для летних овощей. Большинство гражданских вассалов на всей территории их клана на самом деле не покинули их, но как только пища будет посажена, поля надо будет охранять от бандитов и пиратов, так что побочная ветвь отправилась туда, чтобы патрулировать границы.

Деревню покинули только воины и несколько медиков Нохара, так что в группе был уклон в сторону мужчин: женщины побочной ветви Хьюга отвечали за заботу о родичах из главной ветви и за уход за шелкопрядами клана (большую часть которых удалось восстановить, но дефицит взрослых шелковиц и отсутствие Хаширамы, чтобы вырастить их за секунды, означали, что множество яиц все еще хранили охлажденными часть года и их продукция не вернулась к тому уровню, на котором когда-то была).

Кита подозревала, что единственная причина, по которой Хьюга позволяли своим детям посещать школу и академию шиноби Конохагакуре, заключалась в том, что очень много родителей этих детей сейчас были либо мертвы, либо в разной степени покалечены, либо слишком заняты, чтобы заниматься обучением на дому. Ну, не считая обучения детей своему коронному стилю тайдзюцу и как пользоваться их кеккей генкаем. Из их главной ветви осталось ровно три главы рода, кто пережил нападение пиратов без серьезных травм, и из этих трех только у Хисааки была все еще живая жена. Еще три главы рода были покалечены, один ослеплен, один хромой и одни и то, и другое, и еще двое были мертвы: одного заменил сын, который еще не совсем достиг совершеннолетия и которому придется быть аккуратным с правым коленом до конца своей жизни, а другого — младшая сестра (Химико, жена Хикаге, покойного брата Хисааки), которая также была обязана заботиться о трех детях своего брата вдобавок к собственным.

В отличие от Учих, которые традиционно заводили четыре или пять детей на пару вне зависимости от статуса, в главной ветви клана Хьюга редко рожали больше трех детей на пару, и двое были более частым явлением. Кита подозревала, что это было для того, чтобы они никогда не становились настолько многочисленными, чтобы размыть власть над побочной ветвью, но проблема с этим заключалась в том, что сейчас главная ветвь насчитывала едва ли половину здоровых воинов, чем было раньше (большинство убитых были подростками или молодежью), и один из четырех из всех выживших был в некой степени покалечен. Немало детей тоже умерло, и несколько в разной степени увечных женщин (а также значительное количество женщин из побочной ветви клана с незначительными травмами) родили детей в июне после того, как клан переехал в Коноху.

Мадара дал ясно понять в уставе деревни, что все дети, рожденные на землях Учих, считаются гражданами Конохагакуре вне зависимости от статуса их родителей, что (вместе с предоставлением Мадаре неоспоримой власти над абсолютно каждым неблагородным, родившимся за последние шестнадцать лет) означало, что главная ветвь клана Хьюга не могла заклеймить своих детей войны и перевести их в побочную. В отличие от Абураме и Акимичи, Хьюга не владели землями, на которых в данный момент проживали. Это также означало, что те дети из побочной ветви, рожденные на землях Учих, не могли насильно получить печать Птица в клетке, чем некоторые члены побочной ветви, кажется, пользовались. Не то чтобы главная ветвь это уже уловила, но они не ставили печать на детях младше трех (пять лет было обычным возрастом), так что это была фора в еще один год, если не больше.

Однако Кита заметила тенденцию в именах, которые главная ветвь клана Хьюга дала рожденным во время войны: да, их можно было писать с кандзи со значением «солнце», как велела традиция, но они звучали, как будто должны были писаться с кандзи «секрет», который тоже произносился как «хи» в многосложных словах.

Хинагику назвала своего сына Хиден, Химико назвала сына Химицу, Химасу, молодая жена Хьюга Хиби, назвала сына Хикецу, а Хидомо, мама одноклассницы Адатары Хияке, выбрала Хиги в качестве имени для новой дочери. Очевидный консенсус, что эти дети были чем-то, что надо скрывать, был… ну. Кита понимала почему. Однако наклеивать на ребенка такой ярлык за что-то, что было за пределами его или ее контроля, было немного слишком.

Однако равновесие в клане Хьюга снова менялось, и установившийся баланс нарушал недавно обосновавшийся в деревне клан бунраку. Хинагику, отодвинутая на второй план своим мужем за травмы, из-за которых она не могла ходить и видеть, провела последние два года в попытках вернуть столь немного независимости, сколько могла, одновременно прилагая все усилия, чтобы не ненавидеть своего злополучного нового сына. Кита навещала ее настолько регулярно, насколько у нее получалось, помогая Хинаке найти новые способы позаботиться о матери и становясь надлежаще отдаленным человеком, который готов выслушать, чтобы наследница Хьюга (которая все еще хромала, одно сухожилие теперь навсегда было короче другого) могла выразить свои чувства, не сдерживая себя из страха оскорбить.

Хинака навещала Киту дома каждую неделю, в один и тот же день в одно и то же время, с той же скрупулезной педантичностью, которую она демонстрировала во всех аспектах своей жизни. Кита подавала чай в наименее формальной чайной церемонии, а после Хинака говорила (выпускала пар), а Кита слушала и поддерживала, иногда предлагая утешение или совет, если ее просили. Хинагику определенно знала об этих визитах: может, Хисааки тоже знал, но Кита подозревала, что он не имеет представление о том, что они означают. Хисааки умышленно игнорировал много вещей, так что, так как у него, несомненно, были собственные представления о том, почему его старшая регулярно ее навещала, он не задумывался об этом дважды.

Кита не ожидала, что реакцией Хинагику на поселение клана Итикава в Конохе, стало то, что женщина решительно попросила представить ее их главе, но как только это было сделано, Кита могла увидеть, насколько очевидным был этот шаг: в конце концов, они были марионетчиками, которые сделали ногу Ио и руки И. Глаза Хинагику нельзя было заменить, но каркас, который позволит ей контролировать непослушные ноги с помощью чакронитей, сработает прекрасно.

Так что Кита организовала представление в апреле, и сейчас, почти два месяца спустя, перемены уже шли во всю: Хинака прошла экспериментальное лечение на укороченном сухожилии и теперь носила стальной шарнирный фиксатор, чтобы компенсировать, как все надеялись, временную слабость, созданную растягиванием сухожилия, чтобы оно стало таким же, как неповрежденное, несколько других членов клана Хьюга тоже носили ортезы на руки или ноги (немногие даже прибегли сразу к ампутации и замене конечности протезом), а Хинагику решительно училась управлять ногами с помощью чакросистемы, выпуская чакронити из тенкецу, чтобы использовать шарнирный экзоскелет, который она заказала на той первой встрече, и постепенно возвращала себя в боевую форму.

Хисааки, кажется, находил целеустремленность своей жены вернуть себе мобильность и независимость в некоторой степени тревожной, судя по тому, что разные другие люди хотели ей рассказать. Включая саму Хинаку.

— Оба-сама, — сказала шестнадцатилетняя девушка после того, как чай был подан, выпит и чашки были убраны, — вы не поделитесь со мной своей мудростью?

— Для чего тебе требуется мудрость, Хинака-кун? — спросила Кита. Называть наследницу клана Хьюга «чан» было бы унизительно, так что оставался суффикс «кун».

Хинака вежливо не поднимала серебристые глаза, но она сжимала и разжимала пальцы поверх своего элегантного кимоно в оттенках серого, и шрам поперек одного запястья был выцветшим, но безошибочным. Благодаря тому, что за последние два года она видела, как Хьюга реагируют на ее плащи с вышивкой, Кита подозревала, что ценой почти всенаправленного взгляда был дальтонизм: они в основном носили белое и оттенки серого, формы листьев и текстуры были намного более выраженными, чем яркость цветов в их садах, и те цветы, которые у них были, имели тенденцию также быть белыми или других светлых оттенков.

Она не комментировала это: это определенно не было ее делом. Однако она в равной степени была уверена, что существовало по крайней мере три члена клана Хьюга, которые не были дальтониками, учитывая то, что они, кажется, предпочитали неброские, но в то же время яркие аксессуары, на которые большая часть их соклановцев не обращала внимания. Однако все эти Хьюга были гражданскими из побочной ветви, так что, возможно, то, что они видят цвета, являлось серьезным недостатком, когда ты видишь так много.

— Я наследница моего отца, — аккуратно сказала Хинака, — и у меня есть долг перед ним, но я также дочь моей матери, и у меня есть долг перед ней. Моя мама возвращает себе подвижность: это хорошо. Но мой отец… — она стихла.

— Твоя почтенная матушка всегда была энергичной и волевой женщиной, — мягко сказала Кита. — Она испытывает сильные чувства по поводу вашего клана и его благополучия.

Хинака решительно кивнула:

— Это так. У нее хорошо аргументированные мысли и взгляды.

Намеком шло то, что мысли и взгляды ее отца были менее чем хорошо сформулированы.

Кита подождала.

— Мой отец… — нахмурилась Хинака. — Он оплакал мою маму. А затем, когда мы получили ее обратно, он не особо часто ее навещал. Он обеспечил ее комфортом и слугами, но он не приходил с ней увидеться. Вместо этого он начал тренировать Харуки. Даже после того, как Хиден-чан родился и был отлучен от груди.

— Как дела у Харуки-куна? — спокойно спросила Кита. Она не будет спрашивать о Хидене: у Хинаки были очень смешанные чувства по поводу ее брата-малыша, чьи волосы были пыльно-коричневыми и торчами мягкими шипами, а не были темными и гладкими, и чьи глаза были с оттенком золотого, а не серого или лилового.

Хинака поджала губы.

— Он хорошо совершенствуется, — решила сказать она, — но он все еще слишком самоуверенный и ему не хватает сосредоточенности.

По сравнению с самой Хинакой, Кита думала, что большинству детей не хватало бы сосредоточенности. Хинака была чрезвычайно сфокусированной на том, что хотела, и, по словам Хинагику, так было всегда. Харуки был более обычным в этом плане, и маленькие мальчики часто слишком самоуверенные. Однако сказала она только одно:

— Ему еще надо подрасти.

— Это верно, — задумчиво согласилась Хинака.

— Возможно, ты можешь больше с ним спарринговаться? — предложила Кита. — Я уверена, что ты сможешь помочь ему улучшить себя.

Спарринги со своей намного более способной старшей сестрой также дадут Хьюга Харуки более реалистичное понимание, как далеко ему придется зайти, если он когда-либо захочет победить ее: мальчик явно забыл, что Хинака убила полностью взрослого шиноби в возрасте всего лишь четырнадцати лет. Да, в итоге она была ранена и побеждена, но это было когда она защищала одного живого младшего брата и тело второго.

Хинака не была тем, кого ее клан назвал бы гением, но неустанный перфекционизм сам по себе, несомненно, был значительным качеством. Ей также будет полезно провести время с младшим братом.

— Я обдумаю это. Я могу снова полюбоваться сегодня вашей печатью, оба-сама?

Хинака имела в виду печать «руки прочь».

— Конечно можно, Хинака-кун. Я принесу свиток.

Лезть в печать, когда она находилась на человеке, было чрезвычайно опасно, если у тебя не было на это разрешения, и Хинака в любом случае предпочитала поэзию и аллюзии развернутого и разложенного по полочкам дизайна более практическому методу исследования активной печати и попыткам почувствовать ее форму.

В печать «руки прочь» было встроено множество бесстыдно летальных предохранителей, потому что любой, пытающейся ее обойти (либо напрямую, стараясь распутать ее структуру, или косвенно — через обман с гендзюцу или насильственное принуждение), заслуживал пострадать от последствий. Более того, Кита вдохновилась Мягким Кулаком Хьюга для первичного предохранителя: попытка повредить печать выпускала взрывной импульс чакры Инь-Ян, нацеленный в верхние врата чакры в мозге, в любого без этой печати в радиусе двадцати метров. Любому, испытавшему это, повезло бы не упасть замертво: разорванные чакроканалы, паралич и кровоизлияние в мозг в равной степени были возможны, что растянет смерть на минуты или даже часы.

Хинака звала это «элегантно соответствующим». Кита знала, что главная ветвь клана Хьюга отчаянно хочет ее печать «руки прочь», но она притворялась, что не замечает этого, пока они не уступят и не поменяют печати и на побочной ветви. Она не будет участником угнетения, и разрешение главной ветви использовать ее печать без настояния, чтобы Птицу в клетке стерли из архивов клана, приведет к еще большему разделению между двумя половинами клана Хьюга.