Хрупкие дети Земли (гет)

Он думал, у него получится. Получится то, о чем твердил ему каждый первый: «жить своей жизнью». В отсутствии Авы Полгар. Но шли дни, — утомительно-однообразные, какими бы событиями он их не заполнял, — а беспокойство, и ощущение того, что он, Уильям Блейк, идет ложной дорогой, не покидали его. Совсем наоборот. Они становилось только глубже, больше и глуше. Как ход подземных, невидимых человеческому глазу тектонических плит. И чем дальше уходило время, тем основательнее и страшнее был для Уильяма этот незримый ход. Он перестал узнавать себя и дошел до того, что даже это, — с учетом характерной для него щепетильности, —  теперь, кажется, мало его тревожило. Раньше он бы непременно добрался до самой сути того, что произошло, раньше бы он… мысли, молчание и отсутствие Авы Полгар, прикрытые обыденностью и банальностью каждого следующего дня обескураживали андроида, а иногда Уильям ловил себя на том, что впервые за все время своего присутствия в человеческом обществе, он совершенно не знает, что ему следует делать. Раньше он был уверен, что не изменится, потому что это — удел человека. А он — андроид, даже внешне ничуть не поменялся, и сегодня выглядел точно так же, как в день знакомства с Авой Полгар. Так думал Уильям.

И подходил к зеркалу, чтобы рассмотреть свое лицо и то выражение, которое было в нем. Однажды, стоя вот так, перед зеркальной гладью, и требовательно вглядываясь в глубину своих собственных глаз, он вспомнил слова, прочитанные им в одной из человеческих книг. Слова эти были о том, что лицо человека незаметно для него самого меняется, стоит ему подойти к зеркалу, и взглянуть на себя. «Выходит, абсолютно чистой искренности не существует? Не может быть даже с собой?» — думал андроид, допрашивая себя безмолвно, одним лишь острым, требовательным, разгоряченным взглядом. 

Увиденный им в отражении, так похожий внешне на человека, ему не нравился: он был чужим ему, незнакомым и замкнутым. И замкнутость эта раздражала Уильяма тем сильнее, что он никак не мог от нее отделаться.

После подробного изучения своего лица андроид непримиримо и высокомерно вздергивал голову вверх, и резко отходил от зеркала, при всей своей внимательности не замечая одной мелкой, но самой важной детали: в том, как он разглядывал, и теперь не узнавал себя, как заостренным взглядом вел молчаливый допрос отражения, в том, как, устав от бесцельности всех своих поисков и размышлений, — потому что ответы не находились или не устраивали Уильяма, а вопросов становилось все больше, — было не столько высокомерие, сколько боль, непримиримость перед тем, как теперь «обстояли дела», ранимость и непонимание. Искреннее непонимание того, почему все вышло именно так? Почему Аве Полгар непременно понадобилось уехать? И почему она плакала и просила прощения у него, напоминая, чтобы он был осторожен и берег себя?..  Что она этим хотела сказать? В самом начале их знакомства он знал, что если девушка помешает реализации его планов, то он расправится и с ней. Андроид считал способным себя на это, и не испытывал тогда ни того, что люди зовут «муками совести», ни стыда, ни сожаления, которые могли бы остановить его.

Но когда Уильям стал воплощать свой план в реальность, когда Ава, — не зря он об этом подозревал! — попробовала ему помешать: сначала при убийстве Сэла Риджеса, затем — во время его расправы с Роджером Дюком и Требли… тогда, именно из-за ее крика, Уильям упустил главного охранника. Он был неимоверно зол на Аву, зол до бешенства, до последней крайности, но… к этому времени незримая грань уже появилась, и теперь андроид не мог, и не мыслил о том, чтобы причинить ей вред. Когда это стало иным? Когда все изменилось?… Уильям отходил от зеркала, бродил по комнатам, — своим и другим, пустующим в этом громадном доме, избегая только покоев Авы Полгар, — и не находил ответа. Ни на этот, ни на все другие, важные для него вопросы. Скрывать все это ему, — он сам, конечно, так не думал, — становилось все сложнее. И может быть, именно этот груз не давал Уильяму покоя, снова и снова разжигая, до боли и едва переносимого жжения, точку его солнечного сплетения?

Тонкие губы андроида, запрятавшего весь этот ворох воспоминаний, вопросов, догадок и сомнений подальше от самого себя, в свои микросхемы, образующие его ментальное обеспечение, привычно легли в усмешку. Мягкую, кошачью, обволакивающую смехом и предупреждением. Она легко могла смутить смотрящих на Уильяма. Впрочем, именно так чаще всего и было.

Но не сейчас. Сейчас он сам смотрел на себя, и требовал ответа: где он? Где тот Уильям, к которому он привык? Где он? Где его характер, где его энергия? Почему глаза стали такими… при всем изобилии словарного запаса андроида, при всей его любви к изящной словесности, он, наблюдая за своим отражением не без подозрения, не мог, как ни старался, отыскать нужное слово. Подмигнув себе, и все еще не узнавая себя до конца, и удивляясь тому, что это, все-таки, он, и никто другой, Уильям рассмеялся. «Ты же уверял себя, что никак не изменился… с момента ее отъезда прошло еще двадцать три дня. Всего сто шестнадцать…». Уильям растер лицо руками и взлохматил волосы.

Довольно! Пора что-то с этим делать. Все это тягостное состояние не идет ему на пользу, действует на нервы… какими бы они у него, робота, ни были.

Вытянув руки вдоль тела, Уильям медленно прошелся по комнате, сжимая и разжимая кулаки. «Ты же привык действовать! И всегда гордился тем, что, в противоположность людям, ты очень легко переходишь к действию! Сделай же что-нибудь со всем этим! Сделай!» — требовал андроид от себя, еще не зная, что именно он предпримет.

Хорошо.

Он попробует.

Еще раз. «Жить свою жизнь».

Но эта попытка будет последней. А если не сработает… в конце концов, все, с кем он говорил об Аве Полгар, уверяли его, что в ее поисках нет никакой необходимости, и что ему, Блейку, стоит расслабиться и жить как обычно, как все.

«Ну и? Как именно живут эти «все»? Неужели то, что я успел узнать о жизни людей, — это и есть все, абсолютно все, что ее составляет? В чем тогда смысл?» — недоуменно обратился андроид то ли к самому себе, то ли к своей операционной системе, которая теперь совершенно отбилась не только от рук, но и от всяческих алгоритмов, и вела себя только так, как считала нужным. Или не вела. То есть не выходила на связь с Уильямом и вообще делала вид, что ее не существует. 

«Что вообще это значит: «жить своей жизнью»? Это еще одно причудливое выражение из человеческого языка, или за этой фразой действительно что-то есть? Ведь ясно, что жить я могу только своей, а не чужой жизнью: в своем теле, таким, какой есть… что люди делают, когда живут эту жизнь? И почему так гордо иногда об этом заявляют, словно выставляя напоказ: вот, посмотрите, я живу свою, а не чужую жизнь… что они делают? Чем заняты и заинтересованы? Зачем вообще люди живут, зная заранее, что они смертны, и что когда-то и где-то, все равно, как всегда и со всеми иными, с ними случится то, что случается с каждым?...».

«Смерть» — подсказала операционка, слушая витиеватые, и, как ей казалось, несколько занудные рассуждения андроида.

«Это совершенно не удивительно… смерть — отмахнулся от ОС Уильям, — а, напротив, очень понятно».

«Хорошо, что ты не понял это в тот день, когда для тебя было назначено распыление», — кольнула она в ответ, желая хоть немного расшевелить андроида. Прежний Уильям, которого помнила операционка, отчитал бы ее за подобный тон и дерзость, — и здесь бы ОС наверняка вздохнула, если бы могла, — но этот, нынешний андроид… он только молчал. Наконец, по прошествии очень долгих минут, Уильям хлопнул в ладоши и стал собираться. Операционка очень надеялась, что это связано с его решением поискать ответы на свои вопросы и хоть как-то себя успокоить, потому что даже она, будучи всего лишь большой системой обеспечения, не знала, сколько сможет еще выдерживать такой ритм. Неожиданно работа на андроида оказалась слишком нервной, и по ночам, когда робот восстанавливал свои силы, ОС, спрятавшись в скрытых переплетениях программного обеспечения, — прямо как эта Ида из мира людей, — мечтала об увольнении.

* * *

Уильям остановил Land Rover недалеко от ночного клуба, и стал ждать. Чего именно? Пока он этого не знал. Но здесь обязательно что-нибудь произойдет. Всегда происходит, как во всяком другом клубе, где смешаны люди, ночь, алкоголь, наркотики и адреналин.  Андроид был безоговорочно уверен в этом, даже несмотря на то, что именно в этом заведении он был впервые. Проследив за парой машин, проехавших друг за другом по главной дороге, Уильям отстучал едва слышную дробь на рулевом колесе, и перевел взгляд на входные двери клуба. Семнадцать минут ничего не происходило. А в истечении восемнадцатой он, понаблюдав за действиями мужчины, вздохнул от абсолютной предсказуемости человеческих действий, выпрыгнул из внедорожника и побежал в направлении человека.

Все повторялось, все было настолько избито и пошло, что даже андроиду, который провел в обществе людей не слишком много времени, это до черта надоело. Может быть, именно по этой причине Уильям решил ничего не спрашивать, и молча влетев между женщиной, — теперь она была за его спиной и плакала, прижав ладони к лицу, — и мужчиной, стал все также молчаливо избивать последнего? Все шло как обычно. Как идет почти в каждой такой потасовке. Уильям был уверен в себе, в своих силах. Боковым зрением он даже успел заметить тот момент, когда женщина, отойдя от первого шока, все-таки смогла сдвинуться с места и побежать. На краю его сознания,— теперь, после отъезда Авы Полгар ставшего совершенно беспорядочным, — что-то пронеслось и затаилось. А секунду спустя вспыхнуло яркой картинкой и давним воспоминанием: вот он, вернувшись к трейлеру, понимает, что упустил Требли! Того самого Требли, встречи с которым он так жаждал! И все из-за кого?… вот, посмотрите! Вот она, Ава Полгар собственной персоной! Опять вмешивается в его дела! Уильям помнил, как побежал к ней, чувствуя, как все внутри кипит от ярости.

— Невероятно! — так он сказал, останавливаясь за спиной девушки, и только в этот момент замечая, что она — на прицеле у Дюка. 

Роджера Уильям все-таки поймал в тот вечер. И вот он-то, сбитый на землю и обездвиженный двумя пулями, раненный и истекающий кровью, сам будучи на последних силах, — что, впрочем, не мешало ему, как и прежде, оставаться жестоким ублюдком, — направил пистолет на Аву Полгар!

…Наверное, вспышка ярости была такой громадной, что поглотила в сознании и памяти Уильяма  абсолютно все. В том числе и последовательность его действий. Он пришел в себя только в машине. Ава Полгар была рядом. Сидя в пассажирском кресле внедорожника, она, стараниями Уильяма, которых он теперь тоже не помнил, была перевязана ремнями безопасности. Сознание еще не вернулось к ней, и андроид, кратко осмотрев ее, пришел к выводу, что она находится в глубоком обмороке.

Так… почему он об этом вспомнил?… То, как эта женщина онемела на месте, и не сразу смогла убежать, напомнило Уильяму Аву Полгар в тот вечер. Было бы поистине немыслимо, если бы… если бы… он опоздал, и Ава могла… Эта неоконченная мысль полоснула Уильяма холодом и жаром. Внутри собрался, мгновенно отзываясь на его состояние, давний, — в обычные дни верно спрятанный, — страх. Тогда Ава Полгар могла умереть. Огнестрельное ранение в живот — особенно мучительно… что бы Уильям стал делать?

Андроид не успел себе ответить. Просто потому, что до его отвлеченного глубокими размышлениями сознания наконец-то достучалась вполне осязаемая, физическая боль. Машинально прижав ладонь к щеке, Уильям недоуменно посмотрел на мужчину, перевел взгляд вниз. Вот оно что… его зацепили ножом, оставив на щеке шрам. Андроид помотал головой, стряхивая с себя дурман мыслей и воспоминаний. Как такое могло произойти? Такая мелочь, досада и глупость! Его порезали ножом! Изумление было таким большим, что, уклоняясь от нового удара человека, он начал смеяться. Хохотать. Безудержно, свободно и громко. «Меня порезали! Ну, послушайте, это же действительно…» — андроид хотел сказать себе в мыслях  «удивительно», но говорить стало не о ком: незадачливый кавалер, выронив нож, предпочел окончательно ретироваться с места встречи с безумным блондином.

* * *

Когда утром следующего дня Уильям заглянул в аудиторию Стэнфордского университета, студентки миссис Парнелл, — «самого успешного и опытного психолога штата Калифорния», как было сказано в рекламном буклете, зажатом в руке андроида, — сначала притихли, а затем, под прикрытием ладошек, с глазами, которые неотрывно наблюдали за внезапно возникшим незнакомцем, стали перешептываться. Эдит Парнелл тщетно пыталась призвать девушек к порядку: сейчас их внимание было слишком увлечено высоким блондином, который, судя по его внешности, вполне мог сойти с рекламных плакатов, — одного или всех сразу: настолько яркой, неправдоподобно красивой она была. Судя по реакции студенток, они придерживались именно такого мнения. Профессор Парнелл, наблюдая за взволнованными девушками, которым появление нового лица явно нравилось больше учебных планов, которые гласили, что сейчас они должны изучать психологию, вздохнула и отложила указку в сторону. Ничего не поделаешь. Это один из тех моментов, которые невозможно предусмотреть заранее. С мыслью о том, что хочет она того или нет, но ей придется несколько минут потратить на разговор с молодым человеком, Эдит повернулась к посетителю.

— Чем могу помочь? 

Блондин перешагнул порог огромного лекционного зала, отдающего эхом на любое, даже самое небольшое движение, и, окинув онемевшую аудиторию быстрым взглядом, обратился к преподавателю:

— Добрый день. Прошу извинить за внезапность моего визита, но в расписании учебных занятий сказано, что данная лекция открыта для посещения.

Профессор довольно улыбнулась, мысленно радуясь чрезвычайной вежливости и правильности звучащей речи.

— Здравствуйте. Все верно, эта свободная лекция по психологии, на ней могут присутствовать все желающие. Вы студент нашего университета? 

Последнюю фразу Парнелл произнесла с явным сомнением в голосе. Если бы этот молодой человек, одетый в черный классический костюм и безукоризненно-белую рубашку без галстука, был студентом Стэнфорда, она бы непременно его запомнила. Из-за внешности, роста и… — профессор позволила себе, вслед за студентками, остановить на лице и фигуре посетителя заинтересованный взгляд, — …да, определенно! Эдит, к собственному удивлению, взволнованно вздохнула. Она бы запомнила его, прежде всего, благодаря ярким и пристальным глазам. И этому острому, быстрому, беспокойному взгляду, который, кажется, пронзает тебя насквозь и за доли секунд узнает тебя лучше, нежели ты сама могла это сделать за всю свою прежнюю жизнь.

— Нет, я… — молодой человек замолчал, словно вспоминая нужные слова, — …скорее, вольный слушатель.

Эта невинная фраза была произнесена медленно, с утраченным чувством размеренности и уважения к собеседнику, на безупречном английском с британским акцентом, и вызвала на лицах некоторых девушек улыбки и румянец.

Профессор тоже улыбнулась, — подобная безупречность речи давно была ее тайной лингвистической слабостью. Она даже пыталась привить подобную культуру своим студентам, но надо ли говорить, что это почти никогда не удавалось? А сейчас, только посмотрите на этих девушек: они очарованы этим молодым человеком и его речью, они смотрят на него и слушают его так завороженно, что Эдит едва не высказала вслух свою дикую мысль: не согласится ли этот внезапный, элегантный гость вести занятия по культуре речи? Хотя бы на полставки?.. Хотя бы два раза в неделю? Очнувшись от своих неуместных мыслей, профессор увидела, что взгляд ярко-голубых глаз вольного слушателя обращен к ней. Его светлая, чуть приподнятая бровь стала для Эдит выходом из долгого молчания. Зацепившись за нее, она сказала уже своим привычным тоном:

— Вы можете остаться, если у вас есть желание послушать лекцию, мистер…

— Блейк.

Вольный улыбнулся краем губ, сделал шаг вперед и остановился: аудитория наполнилась общим шорохом сдвинутых в сторону вещей. Так негласно почти каждая из присутствующих студенток выразила желание, чтобы эту лекцию профессора Парнелл он послушал сидя рядом с ней. Но Блейк, переключившийся, похоже, только на свою собственную волну, прошел мимо освобожденных мест, и сел за свободную парту у окна, в дальнем ряду. Стоило ему выбрать это обособленное, одинокое место, как в один момент несколько пар разочарованных, недоуменных и откровенно злых взглядов сопроводили его лицо и фигуру новыми разглядываниями. Затем настал миг абсолютной тишины, за который сама аудитория Стэнфордского университета, казалось, разочарованно вздохнула, и только-только начала приходить в себя от того, что Блейк предпочел приятной компании какой-нибудь студентки свое привычное одиночество. Лекция, посвященная человеческой душе, началась. Но вот снова раздался шорох. На этот раз он обозначил крушение иллюзий и возврат сдвинутых девичьих вещей на прежние места. Профессор Парнелл, покинув кафедру, вышла вперед и остановилась на краю верхней ступени.

Она начала свою лекцию с определения души, и не забыла упомянуть о том, что научный мир до сих пор, за все время своего существования, так и не смог дать единого определения этому понятию, а затем ушла в различные толкования термина. Составленное всего из двух слогов, таких легких в произнесении, что они казались невесомыми, само это слово, — «душа», — словно в насмешку над попытками ученых мужей определить и зафиксировать его, — бежало всяких точных определений. У людей и сейчас не было понимания или, хотя бы, общей договоренности о том, что именно им следует понимать под этим понятием. А многие ученые вообще отрицали сам факт существования души: бесплотная, незримая, неосязаемая… как, позвольте, можно всерьез об этом говорить? По крайней мере, так следовало из рассказа профессора Парнелл. Душа — это… что? Явление, данность, факт или что-то совсем иное? На словах профессора психологии о том, что «душа — это нечто…» Уильям, не сдержавшись, криво улыбнулся и окончательно утратил к лекции всякий интерес.

Уйти прямо сейчас, в этот самый миг, когда он понял, что психология, сколько бы лет в своем существовании она не насчитывала, не поможет ему разобраться в том, что его тревожит, Уильям не мог, — мешали его собственные, иногда весьма странные, нормы этикета и уважение к возрасту профессора Парнелл, которая отдала психологии более сорока лет своей жизни. Поэтому андроид, вокруг которого шло негласное совещание студенток о том, кто он такой и откуда взялся (девушки посвятили решению этих важнейших вопросов отдельную тему в общем сетевом чате), не вслушиваясь больше в речь профессора, просто сидел за ученической партой. Мысль о том, что он смог сойти за студента, и сейчас находится в учебной аудитории как самый обычный человек, вызвала у робота затаенную улыбку. Впрочем, она не была долгой: разум Уильяма, не получая новую информацию, на ознакомление с которой он очень рассчитывал, и во избежание праздности, вновь обратился к своим прежним мыслям и незавершенным вопросам. Почти все они, прямо или косвенно, были связаны с Авой Полгар. Вопросы требовали ответов, планы —  дальнейших действий,  но чем отвечал на это Уильям? Он сидел здесь, за самой настоящей партой, и, совершенно потерянный, смотрел в окно. 

Позднее осеннее солнце, золотое и тяжелое в своем медном сиянии, медленно шло на закат. Еще один день угасал. Еще один день прошел зря, — Уильям не узнал ничего, что помогло бы ему найти ответы. Что волнует человека? Зачем он живет на этой земле? Чем он занят в этой «своей жизни», которую, по словам просвещенных людей, он должен жить? Ничего из того, что узнал андроид сегодня, не приблизило его к пониманию этих вопросов, и  того, почему Ава Полгар повела себя именно так, как это было? Почему она плакала в день отъезда? И зачем уехала? Почему не сказала полиции о том, что он, Уильям, сделал? Она испугалась за себя? Почему даже после всего, что она узнала и от чего страдала (в памяти андроида вспыхнули очень яркие воспоминания о том, как ей было плохо, физически и душевно), она попросила у него… прощение? Она — у него! Эта мысль, снова появившись перед андроидом, в который раз поразила Уильяма с прежней, неослабевающей силой.

В действиях Авы Полгар он, как ни старался, не находил логики. Ни явной, ни линейной, ни просто выгодной для самой Авы! Он надеялся найти ответы в этой лекции о душе. Или хотя бы часть ответов. Но все это… то, о чем говорят люди с научной кафедры… разве это поможет? Это так далеко от того, что было, так безумно далеко от Авы Полгар, и от всего, что между ними… — мысли Уильяма затаились и прошептали очень осторожно, — …произошло. Что ему делать? Где найти ответы? Почему, за все это время, — прошедшие сто шестнадцать дней, — он никак не может не только успокоиться, но и вернуться в свою прежнюю, ментальную и психо-эмоциональную норму? Почему он все время думает об Аве Полгар? О том, как она смотрела на него, когда он склонился над ней в гостиной, в день нападения Требли. Сколько было в ее взгляде, когда она поняла, действительно осознала, что тот, кто ворвался в ее дом — один из тех, кто намеренно, долго, жестоко и с выдумкой издевался над Уильямом! Пол Новак сам ей об этом сказал, и Ава видела — никаких угрызений совести он никогда от этого не испытывал. Ни сейчас, ни в прошлом. С этой минуты «Требли» перестал быть умозрительным, существующим только со слов андроида, охранником, требовавшим, чтобы по пятницам, после окончания вечерней смены, Уильяма и других андроидов приводили сначала в его кабинет, а потом, когда он лично одобрил бы и утвердил состав участников новой «жатвы», спустили бы в подвал… Требли, получивший это прозвище за свою особую жестокость, — по аналогии с названием одного из огромного множества нацистских лагерей, Треблинки, — вдруг стал плотью, стал реальностью. Той, что едва не искалечила или вовсе не убила саму Аву. И он действительно намеренно, с удовольствием издевался над Уильямом. Именно в такую, —запланированную, тщательно организованную жестокость Аве было сложнее всего поверить. Но это было правдой. Они издевались над Уильямом. Над этим Уильямом, которого она знает, который сейчас с таким страхом, что плещется в его ярких, голубых глазах, смотрит на нее. Над этим Уильямом, слова которого, вырываясь едва слышным шепотом, согревают ее кожу кратким, щекочущим и чуть прохладным теплом… это даже чуть-чуть притупляет острую, изломавшую все ее тело боль… над этим Уильямом, с которым они столько раз шутили, спорили и ругались… он к ней так близко, а она не может смотреть на него четко, — боль и кровь, что вытекает из раны на голове теплыми, мерзкими каплями, кажется, все больше забирают ее к себе. Но она держится. Цепляется за Уильяма, хватает его за ворот рубашки. Прямо как тогда, во время полета по орбите Земли…

— Как тебя зовут? Скажи мне!

— Меня зовут Уильям. Я придумал свое имя сам.

От страха за нее, он, который, кажется, знает все, обо всем и всегда, совсем потерян. Его руки дрожат, и он, — тот, кто говорит так красиво и правильно, — путается и теряется в словах. Он не знает и не понимает, что именно ему делать? Как ей помочь? Как сделать так, чтобы ей не было больно? А вся эта боль — по его вине! А ведь все, что сделала Ава — это спасла его, подарила ему еще одну, целую и настоящую жизнь. Без унижений, страха и боли…

Ты уже свободен, Уильям

Мы друзья, правда?

Ава Полгар, подожди! Только не теряй сознание!

…Почему он не может забыть ее? Что ему еще от нее нужно?.. Зачем он хочет ее найти? Все его вопросы не такие сложные, и невозможно поверить, чтобы ни один из людей, — ныне или ранее живущих, — не пытался ответить на них. Книги, сетевые ресурсы — все это он уже просмотрел. И нашел, конечно, очень много информации. Сухой, длинной, где-то откровенно устаревшей, небезынтересной, но, кажется, почти нежизнеспособной, — словом, той, что никак не приближала его к ответам, а только, кажется, старалась успокоить пылью веков, скопившейся на страницах книг. «Не переживай, не тревожься, не усердствуй… придет время, и ты все поймешь…». К черту все это! Он допустил такую глупость! На каком основании он решил, что посторонние люди ему помогут? Они не знают и не узнают всего, они не знают Авы Полгар, они…

«А вам в точности известен характер Авы Полгар? События ее жизни?.. Действительные, а не те, что она могла сама изобрести или придумать? Попытайтесь найти ответы на эти вопросы, и тогда вы, с большой долей вероятности, приблизитесь к пониманию того, что вас тревожит…».

Системное сообщение — еще одно из многих, которые Уильям получил от своей ОС, — засветилось перед ним приглушенно-зеленым светом, и, посветив еще несколько секунд, исчезло. Он глупый! Он такой глупый! Что он надеялся услышать на этой лекции? Объяснения того, почему иной раз человек ведет себя так нелогично и противоречиво? И даже если бы сейчас ему выдали точное и самое правильное определение души… что он бы стал с этим делать? Прикладывать к тому, что он знал о мисс Аве Полгар? А что, в действительности, он знал? Немного скупых фактов и его наблюдений, которые вполне, — как теперь стало ясно, — могли быть неверными? А вопросы о смысле человеческой жизни и о том, как люди «обычно живут свою жизнь»?... От лавины новых вопросов точка солнечного сплетения начала медленно нагреваться. На секунду прикрыв глаза, Уильям выпрямился и быстро огляделся. Волны шепота за его спиной мгновенно стихли.

«Нет, дальше так быть не может!» — оборвал себя он, и вышел из аудитории так стремительно, что листки в тетрадях студенток, исписанные конспектом лекции, — в которой, к слову, так и не оказалось однозначного определения души, — бурно зашелестели ему вслед.

* * *

Посещение лекции по психологии было только частью неожиданного учебного плана андроида. И пока операционка Уильяма латала дыры в количестве израсходованной энергии и радовалась тому, что боль в его груди стихла, Уильям ехал на следующее учебное занятие. На этот раз — по философии. Также, как и в случае неудачной для него лекции по психологии, он планировал посетить целое занятие по философии у одного из лучших ученых, — мисс Маргарет Пиквел. Она была почти столь же преклонных лет, что и профессор Парнелл, но, в отличие от своей коллеги, славилась «нестандартным подходом к своему предмету». Уильям даже думать не хотел, что именно скрыто за этой фразой, — выстраивание гипотез после допущенной им ошибки казалось ему занятием, как минимум, бесполезным. К тому же, он был очень зол на себя. Бросив взгляд на наручные часы, андроид включил «Времена года» Вивальди на полную громкость, и погнал внедорожник из пригорода Пало-Альто, где располагался Стэнфордский университет, к месту новой встречи.

Музыка помогала ему, это он почувствовал постепенно, со временем. А музыкальные этюды Вивальди, гремящие сейчас из его автомобиля, на деле оказались много сложнее и интереснее, чем обычно об этом писали или говорили  так называемые «музыкальные критики», уверенные в своей правоте, наверное, потому, что, например, «Зима»,  — совершенно потрясающее по своей страстности и высоте произведение, была банально и пошло затаскана по всем углам массовой культурой и рекламой. Уильям улыбнулся, наслаждаясь тем, как великая, неотразимая в словах мелодия, снова и снова поднимается вверх, к своей вершине. Сейчас ему было почти хорошо, — андроид даже подумал, что «Зима» охладила его пыл: впервые за долгое время он был абсолютно спокоен, уверен в себе и собран. И даже если сейчас, во время его разговора с Маргарет Пиквел выяснится, что она тоже ничем не сможет ему помочь, он знал, что станет делать дальше.

Это знание придавало ему еще больше уверенности, и, в то же время, сбивало все его привычные алгоритмы в такое громадное смятение, что, кажется, даже операционная система андроида не знала, как ей быть: за одно и то же мгновение Уильям то успевал увериться в том, что следующий его шаг будет исключительно верным и правильным, то, не закончив этой мысли, задавал самому себе вопрос о том, а уверен ли он?.. Может быть… нет, не может. Даже если мисс Пиквел, доктор наук, даст ему исчерпывающие ответы на все его вопросы, он не отступит. Но…

— Я не могу дать таких точных и однозначных ответов, каких вы, вероятно, ждете от меня, молодой человек! Философия — это древнейшая наука размышления, а не телефонный справочник на автобусной остановке, где каждый волен рыться в незамысловатой информации, тыкая в страницы грязным пальцем!

Маргарет Пиквел повторила свой ответ застывшему перед ней блондину, и замолчала. Да, он оплатил частное занятие, в рамках которого она, — если вернуться к сетевой рекламе, которая, вполне возможно, могла быть того же качества, что истаскала Вивальди за белоснежный парик, — обещала сообщить «исчерпывающие ответы на вопросы о человеке», но чтобы вот так… прямолинейно? Нет, это ужасно! С философией так обращаться нельзя! Маргарет прикрыла свое морщинистое лицо не менее морщинистой ручкой, и картинно вздохнула:

— Все ваши вопросы: о смысле человеческой жизни, о том, как следует человеку жить свою жизнь, и что ему надлежит делать… они… не такие простые, мой дорогой. Давайте лучше порассуждаем, и вспомним Софокла, который…

— У меня нет времени на вашего афинского драматурга, мадам. Я очень спешу. Именно поэтому, прежде, чем начался наш разговор, я спросил у вас: можете ли вы ответить мне на эти вопросы компетентно и точно, или все, что я услышу, будет не более, чем ни к чему непригодной и неприложимой схоластикой, совершенно оторванной от реальной жизни?

— И я сказала, что отвечу, но я же не думала…

— Что мне нужны настоящие ответы?.. — голубые глаза молодого человека посмотрели на профессора с иронией и неприкрытым сочувствием.

— Знаете, это настоящее оскорбление науки! Оскорбление философии! Я непременно… — кричала Маргарет в спину выходящего из кабинета блондина, который не счел нужным как-то реагировать на ее слова.

Уильям бежал по маршам длинной лестницы вниз, перепрыгивая через ступени. Вся операционная система андроида, отвечающая за его жизнеобеспечение, все электронные показатели, поддерживающие его в оптимальной форме, вопили от нетерпения. Теперь все стало ясно, абсолютно, кристально ясно! Он с такой остервенелой скоростью бежал вниз, что обладай его тело вестибулярным аппаратом, тот бы от такого наплевательского отношения наверняка приказал долго жить, попутно впечатав своего обладателя в какую-нибудь из мелькающих перед ним в невероятном, смазанном потоке, стену. Но привычная людям вестибулярная система у этого робота отсутствовала. А даже если бы она и была, едва ли бы он вспомнил о ней сейчас, когда, — снова обозвав себя «недальновидным и примитивно мыслящим», — Уильям осознал единственно верное действие, которое ему следовало совершить уже давно.

* * *

— Келс! Келс!

Уильям ворвался в кабинет адвоката, остановился посреди комнаты, взглядом отыскал юриста, онемевшего от удивления и громкого шума, за компьютером, и подскочил к нему, упираясь взглядом, — в лицо мужчины, а руками — в столешницу его письменного стола. Продолжая нависать над человеком, Уильям молчал, перебивая возникшую тишину лишь трудным, резким дыханием.

— Где она?

Адвокат вздохнул, устало откинулся на спинку кресла и соединил пальцы в жесте, напоминающим пирамиду.

— Уильям… опять вы за свое? Сколько мо…

— Где она?! Где Ава Полгар?!

Келс молча поднялся из кресла, обошел стороной рассвирепевшего андроида, и тихо сказал, стоя к нему спиной:

— Теперь я понимаю, почему Ава не говорит вам ничего о себе. И почему она запретила мне сообщать вам подобную информацию. — Мужчина всплеснул руками и повернулся к роботу. — Посмотрите на себя! Вы же просто неуправляемы!

— Это не ваше дело, Келс! Я не спрашиваю вас о том, что вы обо мне думаете, мне только нужна информация об Аве Полгар. И вы мне ее сообщите.

— Вот как? — уточнил адвокат со смешком, в котором внимательный наблюдатель, к числу которых Уильям, безусловно, себя относил, — мог без труда услышать волнение и даже толику страха. — Вы так уверены?

— Да.

Андроид утвердительно кивнул, ничуть не сомневаясь в своих словах, и, понизив голос, уже тише произнес:

— Иначе я вынужден буду навредить вам.

Изумление Келса, застывшего в этот момент без единого движения, едва ли возможно описать. После нескольких минут абсолютной тишины он произнес:

— Это угроза?

— Расцените это как вам угодно. Где Ава Полгар?

Адвокат сглотнул, усмехнулся, и, развязав узел темно-красного галстука, обратил на андроида прямой, открытый взгляд.

— Я не скажу вам. У меня нет на это ни права, ни желания. А знаете, почему? Я хорошо помню, как и каким взглядом вы смотрели на Аву здесь, в моем кабинете, в то утро, когда мы обсуждали предстоящий обыск ее дома и возможные допросы полицейских на тему того, способна ли Ава Полгар владеть андроидом. — Келс сдернул очки с лица и закрыл глаза. — Черт возьми, Уильям, да вы просто не спускали с нее глаз! И я уверен теперь, что вы хотите навредить Аве. Поэтому от меня вы ничего не узнаете!

Андроид помолчал, — словно они с Келсом вели негласное  соревнование в том, кто дольше промолчит после очередной откровенной фразы своего собеседника, — и рассмеялся.

— Расцените и это так, как вам угодно, Келс. Я не стану ничего объяснять. И конечно, вы можете думать обо мне так скверно, как вам это нравится. Я совсем не против.

Андроид расставил ноги на ширине плеч и скрестил руки на груди. Келс, быстро посмотревший на его резкое, надменное лицо, хотел ответить, но вместо слов снова взглянул на Уильяма, безмолвно отмечая про себя шрам на правой скуле робота, и прекрасно зная, что этого в его внешности раньше не было. 

— Вы ужасно выглядите, Уильям. Даже страшно. Если бы вы были человеком, и ваша внешность могла меняться под влиянием эмоций или каких-то других факторов, то я бы сказал, что в последнее время вы сильно похудели и стали слишком нервным. Но поскольку таких перемен с андроидами, как мне известно, не бывает, я просто говорю вам: убирайтесь отсюда и оставьте меня в покое! 

Келс сделал широкий жест правой рукой, словно заранее предупреждая ненужность каких-либо возражений со стороны андроида, и вернулся за письменный стол. Уильям проводил его ничего не упускающим взглядом, сделал шаг в направлении мужчины и остановился, с интересом слушая незамысловатую мелодию компьютерного приложения, предназначенного для обмена сообщениями и звонками. Она начала играть неожиданно и тихо, и чем дольше длился звонок, чем громче становилась, возрастая, мелодия, тем более ясно для Уильяма становилось одно: Келс не ждал этого звонка. А стоило Уильяму взглянуть на взволнованное лицо адвоката, — он в эти секунды смотрел на имя звонившего, — как андроид почувствовал: его предположение оказалось абсолютно верным.

Адвокат схватился сначала за узел галстука, — и поздно вспомнил, что уже развязал его, — а затем провел по аккуратно уложенным волосам. К этой минуте выражение на лице Келса сменилось с волнения на нечто, близкое к панике. Уильям заметил, как он потянулся к компьютерной мышке, наверное, желая сбросить звонок, и как дрогнула, чуть передвигая ее, рука. Звонок включился в режиме громкой связи и сначала поплыл короткими помехами, а затем Келс, на секунду прикрыл глаза, сделал глубокий вдох-выдох и, старательно глядя только на монитор (а ни в коем случае не на андроида, который сжигал его взглядом в эти мгновения), медленно сказал:

— Здравствуй, Ава.

Келс вымученно улыбнулся, замечая боковым зрением, как дернулся андроид при звуке произнесенного имени. И как он тут же, мгновенно застыл на месте, превратившись в слух. «Хочет убедиться, что это действительно Ава?» — мелькнуло в мыслях Келса, пока он ждал восстановления сетевого сигнала. Из колонок посыпались звуковые помехи, — такие отвратительные для человеческого слуха, что казалось, будто вам медленно и намеренно режут кожу острым, отвратительно-тонким краем белой бумаги. Адвокат поморщился от этой ассоциации и  побольше натянул улыбку на лицо.

Вот Ава, пробившись сквозь помехи в видео и звуке, показалась на экране монитора. Келс посмотрел на Уильяма, опасаясь его непредсказуемой реакции, но андроид стоял на том же месте, ничего не говоря и не делая. И адвокат рискнул. Повысив голос, он перекрыл им первые фразы Авы, еще плавающие в мелких звуковых помехах, и быстро проговорил:

— Ава, давай созвонимся в другой раз? Связь плохая, я перезвоню позже!

Рука Келса уже легла на мышку, — одно незаметное движение, и звонок будет, наконец-то, прерван. Но именно в тот момент, когда курсор на экране адвоката уже подбежал к крестику, голос Авы зазвучал четко и громко:

— Наконец-то! Келс, привет! Давай я скажу все быстро, хорошо? Просто не знаю, когда в следующий раз я смогу тебе позвонить, здесь ужасно ловит! По поводу Аллеса, моего заместителя…

—  Ава Полгар! 

Уильям схватил монитор обеими руками, и развернул его к себе.

— Ты меня слышишь?!

При виде Уильяма Ава вздрогнула и отклонилась от экрана. Настала тишина. Длилась она всего несколько секунд, но этого времени вполне хватило, чтобы Уильям понял: Ава Полгар не только прекрасно его слышит, но и видит. Голубые и темно-карие глаза встретились. И Ава, не выдержав взгляда андроида, отвела глаза в сторону.

— Ава Полгар… — начал Уильям, но приложение сообщило, что видеозвонок завершен.

Со стороны Келса раздался самый глубокий и самый медленный выдох в мире. А затем его сотовый звякнул сигналом для текстовых сообщений. Открывать новое сообщение не было никакой необходимости: оно вполне уместилось на внешнем экране общих уведомлений и состояло всего из двух слов, набранных Авой Полгар секунду назад: «Ты уволен».