Петля (джен)

Все кончилось. Кончился и я сам.

У меня больше не было сломанных ног и сломанных рук. Ничего не было.

Я помнил правду. Я помнил её всегда, с самого начала в больнице. Но как тогда, так и теперь, я не мог понять, почему. Что случилось. Что привело. Во всех воспоминаниях Сергей был нормальным. И лишь иногда как будто усталым, как будто печальным — но разве это странно?..

Только теперь было уже все равно. Я был только куском белой пустоты. Я плыл в пустоте в пустоту.

Я больше не был уверен в том, что была петля. Может быть, я только внушил себе это от усталости и бессилия.

Не было никакого смысла объяснять Эле правду. Эля знала правду. Эля была частью той правды.

Обрывки и осколки памяти тихо плыли ко мне навстречу. И самый острый вонзился в грудь

Я стоял посередине комнаты, а Сергей сидел на полу. Он улыбался, но его глаза были неживыми и жуткими.

— Зачем же ты это сделал, Эл? — мягко спросил он, словно бы растекаясь очень медленно. Нет-нет. Это не он растекался, а моё зрение ломалось. Все было не так.

— Что?..

— Зачем ты убил их, Эл? Кукушкина так верила, что ты её спасешь, похоже, надеялась, что ты её великий рыцарь, а ты…

— Я не понимаю… — Сергей улыбался, а что-то похожее на тонкие осколки медленно проникало под мою кожу. Когда, наконец, боль ярко пронзила меня, я вдруг вспомнил все. Все, яркой вспышкой. Все дурнотой неверия. Все.

Когда все разбрелись, мы с Сергеем остались в комнате, где меня создали. В комнате, где лежал и Рэсси. Рэсси с новым, человеческим телом. Мы испортили сюрприз. Мы вошли, хотя профессор не разрешал. Мы вошли… Ведь в моей голове стучало, что нужно войти.

— А сам Рэсси, он не против, что теперь человек? — Сергей был рассеянным. Нет. Лишь казался таким. Его взгляд выдавал сосредоточенность почти страшную. — Он хотел быть таким, как другие собаки.

— Все в порядке. Он сможет быть собакой, когда захочет. Просто теперь у него будет и такая форма тоже. Это подстраховка, Сергей. Никто не будет знать о нем. Когда… Когда профессор умрет, Рэсси появится в другом городе, как человек, и скажет, что он отец: мой и Элин. И мы будем его детьми. Надеюсь, в том же городе, в котором ты станешь учиться или работать. Но только если понадобится…

— Да нет, Эл, не понадобится, — спокойно возразил Сергей. Мне казалось, что я уже вёл с ним этот разговор, но я спросил:

— Почему?

— Потому что сейчас ты включишь Рэсси, оставив его без прежнего разума, — его голос не изменился ни на тон, но звучал лишь в моей голове. — И он пойдёт и сломает телефон, снаружи, а потом вернётся и спрячется. А ты пойдёшь к профессору и велишь ему запереть дверь. И убьёшь его.

И я действительно пошёл. Беспрекословно и бессердечно. И профессор послушал меня. Только убивать мне не пришлось: он умер от ужаса. От ужаса, когда понял, какая судьба ждёт нас всех.

Я вспомнил глаза Эли, злые глаза, полные боли и гнева. Она боролась, в отличие от меня. Может быть, она была сильнее — все-таки, у неё был дар к чтению мыслей. Но, может быть и иначе — просто она не любила Сергея, не доверяла ему целиком, как мы с Рэсси. Она была опасна для Серёжи. И он переборол её волю, заставив совершить только глупость, но не убийство. А когда её ударило, я стёр её. Стёр, пока Майя доставала ключ. Стёр мою милую, упрямую, сторгую сестру… И вернул к жизни её тело.

Думаю, после этого, Сергей не решался мной пользоваться. Смерть Бубликов и Володи не была не моей совести. Витю и Чижикова тоже убил не я, ведь я действительно стоял в комнате обездвиженный. Теперь было ясно, что Рэсси мог. И пустая Эля могла.

И только ещё одно, последнее воспоминание: Эля, Рэсси и я. И несчастные, напуганные, кричащие… Зоя и Майя. И Гусев, так и не пришедший в себя.

Я плакал, и знал, что бессилие моё сейчас в сотни раз хуже, чем было прежде.

А Сергей улыбался. Рэсси и Эля вошли в комнату. Их глаза сияли жутким синим цветом. Верно, и мои стали такими же. Нечеловеческими. Непомнящими. Незнающими. Беспощадными.

— Сейчас мы заберёмся в Рэсси, как ты и предлагал, Эл. И дождёмся спасения. Я придумаю, как все объяснить.

— Почему?.. — мой голос как будто пытался найти дорогу сквозь толстую вязкую стену.

— Потому что я не хочу умирать, и не хочу отвечать за все, что тут случилось, но… Не хочу, чтобы за это отвечали вы тоже. Не знаю, Эл, правда ли есть твоя петля времени и устройство, ее создающее… Долго тебе ждать придётся для новой попытки, если есть. Но, утешу, возможно, это тебе только кажется: я ломал твою голову очень долго, чтобы приучить мне подчиняться без сомнений.

— Ради чего? За что, Серёжа?..

— Да за все хорошее, — огрызнулся он, но потом пожал плечами, как будто извиняясь. — Да нет, Эл, без ехидства. Вы ничего плохого не сделали. Вы замечательные и все вокруг замечательно. Мы живём в чудесном безоблачном мире. Даже странно, что в нем есть такая вот лаборатория, правда? — Серёжа вздохнул. — Ничего, Эл. Нет никакой причины.

Его слова разъедали меня очень медленно. Слезы капали очень медленно. Секунды остановились, но минуты менялись незаметно.

— И поэтому, Эл, я думаю, будь эта петля правдой, ты все равно ничего не поменял бы. Ты никогда не заподозришь меня. Никогда не подумаешь, потому что нет логической цепочки. Если не в лаборатории, то где-нибудь ещё. Как-нибудь ещё. Это случится все равно, ещё раз, снова. Нет решения, Эл. Не для твоей логичной головы. Так что, все попытки будут лишь мучением для тебя, а я буду приходить к тому же, снова, снова и снова. Не знаю… — он снова помолчал, вставая на ноги, — не знаю, велеть ли Эле стереть тебя, как ты стёр её. Все-таки, Эл, я тебя люблю. В хорошем смысле.

— А разве можно любить в плохом смысле? — устало спросил я.

— Конечно. Особенно, когда ты любишь, а весь класс смеётся, и она смеётся, и тебе за это ещё и достаётся.

— С тобой такого не было… — сорванно возразил я. Потому что его взгляд почему-то шептал, что было, точно было. Но разве я мог бы не знать?!

— Конечно, нет, Эл.

Он вдруг засмеялся.

Рэсси превращался. Эля была готова. Серёжа был прав, до такого мне не дойти даже за гранью отчаяния. Весь этот ужас был просто так. Просто так… И неизвестно, продолжится ли, если мы спасемся.

И я… Протянул руку. И смех обратился в хрип. Ни Эля, ни Рэсси не успели бы ничего изменить.

Сергей умер.

А мне оставалось только ждать конца.

* * *

Во мне, в том, чем я был теперь, ничего не осталось. Ни боли, ни крика, ни слез. Теперь я помнил все, и все равно не мог понять. Не видел ответа нигде.

И не хотел кануть прежде, чем узнаю, что же случилось с Серёжей.

Я плыл и летел, и тихий звон позвал меня.

Пыльное зеркало. Я прошёл сквозь него, и оно процарапало меня изнутри, сделало лоскутами, но это уже ничего не значило.

Палата была та же. Та же кровать, те же стены, те же лампы. И на кровати очень похожий на меня. Сергей.

Он поднял глаза, но от глаз его осталась лишь густая чернота.

— А, Эл. Видишь, я дошёл до ручки. Говорю с тобой напрямую. Хотя тебя нет, не так ли? Ну, иди сюда, садись. В конце концов… Ты единственный, кто у меня есть.

Я прошёл и сел на его кровать. Кровать не прогнулась. Сквозь меня видна была простынь.

— Почему ты здесь? Что с тобой? Ты все-таки выжил?

— Подожди, Эл, все по порядку.

Глаза его затуманились.

— Я всегда любил воображать… Мечтать. Представлять мир и жизнь получше. Так что, Эл, представь себе, я — писатель. Почти, — Серёжа дернул плечами, будто смеялся сам над собой. А мне не было понятно, но мне некуда было спешить, и я слушал его. — Только вот людей придумываю плоховато, в смысле, имена и внешности — совсем не моё. Личности — пожалуйста. И, как видишь, на помещения тоже фантазии не хватает… Твою палату я описал ровно как свою.

— Описал?

Он протянул ко мне белый планшет. Я прочёл несколько строк. Там… Там были те мысли, что текли в моей голове не так давно. Там были слова, которые мы говорили друг другу. Там были описания, которые я видел…

— Не понимаю…

— Подожди, это легко, Эл. Я всегда был одинок, всегда. Даже дядя Витя — профессор Громов ваш… Не очень часто со мной говорил. Он подарил мне Рэсси. Да. Рэсси был до тебя. А тебя… Не было. Тебя нет, Эл.

Я заглянул ему в глаза, и осознал это с трудом. Меня нет? Но тогда… Кто же думает и сидит здесь?..

— Да, Эл. Это странно. Ты — лишь фантазия. Или безумие. Наверное, безумие. И ты — самое настоящее, что у меня есть. И самое лучшее… Дядя Витя обещал мне тебя, но не создал. Не смог или… Не знаю. А мне уже так понравилась эта идея. И я… — он снова горько улыбнулся, — стал представлять. Стал писать истории о тебе. Я ввёл в них тех, кого особенно ярко видел в жизни. Но так, Эл… Чтобы Гусев получал по заслугам, а потом и вообще относился ко мне с уважением, и был хуже во всем… Это из-за него я здесь, — он кивнул на свои ноги. — Из-за него. Не такой уж он и смешной… Всегда оставляю его напоследок, чтобы посмотреть, как он медленно подыхает… — он осекся, но без смущения. — И другие… Другие в воображении тоже стали лучше. И Майка… Да и сам я тоже. В общем, я забавлялся, утешал себя. Сначала это помогало. А потом стало только хуже. И я решил вас бросить. Перестал придумывать. А вы стали меня звать, доставать, дёргать… Надоели. И я решил вас убить. И убил.

Убил.

Я проследил за воздухом, что он выдохнул. Я устало моргнул.

Теперь было ясно, что это не тот Сергей. Не тот, кого я знал. Не тот, кто заставил меня убить своих друзей.

Кто-то другой. Измученный и несчастный. И очень одинокий.

Он был тем, кто почему-то не мог вынести разницы между приятным вымыслом и печальной правдой, но не смог и отпустить своего вымысла.

И я поцеловал его, хотя мой поцелуй вряд ли был ощутим сейчас.

Он вздрогнул и посмотрел мне в глаза. И показался совсем жалобным.

— Только без тебя, Эл, во мне как будто появилась дыра. Я стал пустым. Никаким. Бесцельным. Ты был больше, чем просто выдумка. Ты… Ты был лучшим, что во мне осталось. Моей душой. И без тебя я не могу. Поэтому, я вернул тебя. Думал, перехитрил сам себя… Нет. Ты ожил, но какую бы историю я ни придумал, все они кончались там же, в твоей петле. Как будто кто меня за руку тянул писать именно так. Пока ты не остановишь меня, Эл, я не смогу… Ничего исправить.

Я помолчал, глядя на него. У меня не было сил, но сейчас не было и слабости. Я не мог злиться. Я тихо спросил:

— Дорасскажи мне эту историю. Ты выжил? Несмотря ни на что, выжил? Почему Эля приходила ко мне?

Сережа помотал головой.

— Не выжил. Но я успел ей приказать, чтобы она проследила, чтобы тебе не было легко. Там была такая причина, а здесь — я надеялся, если дать тебе это время, ты лучше запомнишь. Потому что… Я не могу на тебя влиять. Не могу влезть в твою голову, как ни смешно, если учесть…

Конечно, ничего смешного в этом не было. Я помолчал ещё немного.

— Ты не можешь сделать так, чтобы не ты был виноват?

— Нет. Иначе ты не остановишь меня, Эл.

— Хорошо, Серёжа, — пускай в этом хорошо не было ничего действительно хорошего. — Я сделаю все, чтобы спасти наших друзей и тебя. Сколько бы раз ни пришлось…

— Спасибо, Эл. И… Прости меня.

Я беззвучно кивнул, и вновь поплыл в белой пустоте. Может быть, я был лишь частью Серёжи. Может быть, лишней частью, портящей все. Но я должен был спасти нас в целом.

Я плыл. А следом за мной — грустные слова:

— Я злился на девочек-бубликов, за то, что они так неразлучны и добры друг к другу.

— Я злился на Володю Королькова, за то, что он такой умный и гордый, и поправляет меня, и одергивает мои фантазии.

— Я злился на Чижикова, за то, что он был таким радостным и любознательным, и никогда не унывал.

— Я злился на Витю и Свету за их силу, их оптимизм, и их влюблённость, которую они не трудились скрывать.

— Я злился на Зою Кукушкину за то, что она доносила учителям о каждой мелочи и так злорадствовала, когда меня ругали. И за то, что она разболтала, что мне нравится Майя.

— Я злился на Майю Светлову, за то, что она такая весёлая и светлая, и совсем не любит меня.

— Я злился на Макара Гусева, за то, что он злобная безмозглая тварь с кулаками, которой не нравлюсь именно я.

— Я злился на Рэсси за то, что он когда-то исчез из моей жизни навечно.

— Я злился на профессора Громова, за то, что он не создал тебя.

— Я злился на тебя, за то, что ты не существуешь. За то, что ты такой идеальный. За то, что в вымышленном мной мире, ты все равно важнее, чем я.

— Я злился на себя… Потому что я всегда не такой, как надо…

— Я злился на весь мир. И поэтому мой мир был мной уничтожен…

* * *

Это была не то экскурсия, не то просто прогулка по лаборатории.