Муня (гет)

Агафья готовилась ко внеурочному радению с особой тщательностью. В подвальной горнице расставила свечи, возле каждой поставила курительницу с ладаном. Напекла белых булок с изюмом — импровизированное "причастие", выложила на поднос, накрыла рушником с вышитой на нем голубкой.

Дмитрий пришел в избу до того, как стали собираться прихожане.

-Для чего общину сбираем, брат? — обратилась к нему Агафья.

-Не мне то ведано, матушка. Нынче велят вам над Божьими людьми нового христа поставить, чтобы ты, матушка-богородица, ему сослужила. А после пушшай проречет нам, грешным, каждому свою долюшку, да и всему кораблю путь укажет.

-Столько лет общину держала, пошто нынче в христе новом нужда?

-А сама да порассуди, матушка. Како богородица без христа? Тото-ж.

-Сам, братец, из пророков будешь?

-Сам я пророк Даниил. Потому во рву со львами пребывал. На чем поставлен, на том и стою.

К вечеру начала прибывать и паства. Со всего села и окрестностей собрали тридцать человек "Божьих людей". Мрачные, молчаливые мужчины и женщины без единого звука переодевались в радельные рубахи и спускались в подземную горницу. Агафья чувствовала себя, как если бы она была актрисой, которая должна выйти на сцену и в сотый раз отыграть нелюбимый и надоевший спектакль. Она сама переоблачалась в рубаху, но как же ей не хотелось идти к "верным" и пророчествовать... Сама она давно ни в какого Бога не верила. Православного Христа не могла простить за гибель Евсея и за вечную неразделенную любовь к Григорию. А хлыстовского давно поняла и разоблачила: пустая, смешная сказка, которую умело используют нечистоплотные люди. Бежать не могла, остаться не хотела. Постыло, постыло все...

Пришло время спускаться в подпольную горницу. Снова проверили замки, окна. Агафья всегда была осторожна, но Дмитрий велел: схорониться так, чтобы обнаружить радельщиков не было возможно ни при каких условиях. Стены в горнице завесили черной парчой и бархатом, по углам расставили картины с агнцами и белыми лилиями, богато украшенные цветными лентами. Пол вымыли дочиста, постелили ковры. На лавках расставили подносы с белыми булками: Агафья любила, чтобы паства "обильно причащалась". Радельщики расселись тут же, около тридцати человек "верных", босые, в белых рубахах.

Первым в середину горницы вышел Дмитрий. Вся община поклонилась новоявленному пророку:

-Бог тебя благослови, отче Данииле!

Он воздел руки к небу и запричитал:

-Грядите людие, поем песнь нову, прииде Иисус из Назарета в Кану Галелейскую! Ныне спасение миру бысть! Христос воскресе, братие, и радостью друг друга обымем и тако возопиим: Христос Воскресе из мертвых,смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!

По углам зашептали, сначала тихо, а потом шепот стал ропотом, а ропот протяжным молитвенным напевом:

-Э пойдем в дом Божий молиться, там есть чудные дела!

С одного конца лавки запевали, а с другого конца уже гремел ответ:

Пойдем в дом Божий молиться там есть чудные дела

там все праведны ликуют как ангелы в высоте

в страхе Божем пребывают в премудрости чистоте

они там как Давыд пред своим ковчегом

с людьми Божими святыми скакавши и игравши

во круг мысли соединимши руками восплещут

руками ногами праведно трепещут

вот молются поты льются как волны плескаются

полно вам с Богом с праведным браниться

уж ты дом ты дом Давидов что в тебе твориться

не может земная мудрость в тебе водвориться

от них там заперты царские вороты

туда только входят кроткие сироты

кроткие сироты бедные земледельцы

бедные земледельцы рыбаки простые

рыбаки простые праведные святые

Богу слава и держава во веки веков аминь

На середину вышла Агафья и начала кружиться, выпевая главную молитву хлыстов:

-Дай нам, Господи, дай-подай нам Господи Иисуса Христа!

Вслед за Агафьей закружился и Дмитрий. Широко раскинув руки, он как-то особо ступал на передки ног, поворачиваясь и словно ныряя во время кружения. В какой-то момент "богородица" остановилась и принялась наблюдать за ним. Поворот головы, ладони и эта поступь... эту легкость, грацию и изящество движений она уже где-то видела... кто-то уже двигался перед ней с такой легкостью полета... но кто?

А Дмитрий так вошел во вкус, что будто и не замечал, как за ним наблюдают. Вот уже вся община закружилась, выпевая молитву:

-Дай нам, Господи, дай-подай нам Иисуса Христа!

Какая-то женщина затянула роспевец:

-Порадейтесь, покрутитесь!

Христу-Богу потрудитесь!

А с другого конца ей уже отвечал целый хор голосов:

-Обратись Израиль на путь мой

оглянись скорее на глупость свою

раньше ты был воин за правду Мою

а теперь направил погибель свою

по нраву своему ты так поступаешь

а Господа Бога совсем забываешь

прежде принял яство что Бог запретил

игры и пьянство ты так возлюбил

ваши посты слёзы где девалися!

Голоса мешались, то стихали, то начинали звучать с новой силой.

Агафья устала кружиться. Она села на лавку и взяла булку с одного из подносов, чудом не упавших на пол под ноги танцующим и поющим "верным". Тут же кто-то из радельщиков, а может быть, Дмитрий, но в бесконечном шуме голосов было не разобрать, провозгласил:

-Станем добре, станем со страхом вонмем, святое возношение в мире приносити!!!

Радельщики все как один принялись падать на пол, простирая руки в стороны, в полном земном поклоне, как принято молиться у православного священства.

-Со страхом Божиим и верою преступите! — провозгласил Дмитрий. Агафья слышала его голос как сквозь шум ветра и уже приготовилась преподавать "причастие" членам общины.

Но ни ей, ни ее "верным"-хлыстам не суждено было причаститься в ту ночь.

Внезапно одна из стен, занавешенная черной парчой, с пылью и грохотом рухнула на пол, заставив людей, стоявших подле нее, рассыпаться в разные стороны. Из-за стены показались люди. А еще через пару мгновений, когда пыль и известка осели на землю, члены общины хлыстов смогли разглядеть, что на головах у людей были полицейские каски, а в руках — шашки и пистолеты.

-Всем оставаться на своих местах! — прогремел звонкий бас из-за разрушенной стены. — Руки вверх, сдавайтесь, вы арестованы!

Тут же началась потасовка. Застигнутые врасплох хлысты заметались кто куда: тех, что попытались выбежать наверх, ловили полицейские, проникшие в избу через разбитые окна. Остальных хватали прямо в горнице. Женщины визжали, мужчины бранились, а Агафью внезапно кто-то ударил прикладом ружья по голове и она упала без сознания на лавку. Всюду валялись булки с изюмом: несостоявшееся "причастие". Полицейские выводили людей из избы по одному и вели в участок, а сопротивляющихся били прикладами или глушили, ударяя головами о стену. Через полчаса подземная горница опустела.

Дуня и Катя, сестры Дмитрия, не знали о брате самого главного: ему не просто так удалось избежать уголовного преследования после облавы в Верхотурском монастыре. Два дня он действительно скрывался в лесу. Еще до прибытия в Верхотурье они с Григорием успели многому друг друга обучить: Дмитрий показал другу, как собирать и заготавливать грибы и ягоды, какие растения в лесу можно собирать для пропитания, какими следует останавливать кровь или снимать жар, как разводить огонь без спичек. А Григорий, обладая хорошей физической формой , научил Дмитрия быстро бегать, прыгать через овраг и карабкаться по деревьям, если вдруг придется спасаться от диких зверей. Оба умели охотиться, но дали обет не брать в руки оружия и не есть мяса. Рыбу ловили голыми руками или заостренными ветками, тут же в лесу жарили, до самых заморозков купались в Туре и до монастыря дошли подобно двум первобытным охотникам-собирателям: волосы до середины спины, бороды по грудь, одним словом, дикари.

Дмитрий полюбил вольное дикарское житие-бытье. Но теперь, когда рядом не было Григория, в лесу выживать стало намного сложнее. Да и по веткам деревьев он уже не так проворно бегал: полгода, проведенные без тренировки давали о себе знать. Григорий говорил ему: танцуй во славу Божью, будут ноги крепки, а душа радостна. Но Дмитрий предпочитал книжную премудрость, хотя иногда был непрочь потанцевать с другом. Жалел, что балалайки не было: сам он еще в Покровке славился красивым голосом и умением играть на балалайке и гуслях. Григорий ничего подобного не умел и голос имел тихий, подсиповатый, зато плясал, как ураган. От него Дмитрий и перенял "полетную манеру танца" с особой выворотностью и ступанием на передки ног, поразившую Агафью на радении.

Проведя два дня в лесу, Дмитрий решил вернуться в Покровское. Он вышел из леса на тропинку, ведущую в соседнее Верхотурью село. Однако, до села он так и не дошел: полицейским дали ориентировку, а заодно и награду за "крестьянина Дмитрия Печеркина, скрывающегося в лесу". Его остановили посреди дороги, надели наручники и повели в участок, где заставили дать показания против всех членов подпольной монастырской общины. И когда Дмитрий подробно рассказал все, что ему было известно, следователь предложил ему чаю, велел освободить руки и обьявил:

-Вы, Дмитрий Иванович, человек смышленый и ученый. Могли бы быть полезны нашим товарищам. С Вами желает поговорить один важный господин, и я не имею права ему препятствовать.

Тут же, словно ожидая знака, в комнату, где велись допросы вошел невысокий и неприметный человек в штатском. Дмитрий понял: агент Охранки. Следователь вышел в коридор и аккуратно закрыл за собой дверь.

Человек в штатском вежливо поклонился:

-Вы должны нам помочь, Дмитрий Иванович.

План агента был очень прост. Дмитрию предлагалось под видом "вестника" проникать в различные общины хлыстов в Сибири и Центральной России. Выведывать имена "верных" и кормщиков, конспиративные помещения, тайные знаки, а затем сдавать общины полиции и покидать село или город, в котором удалось разоблачить "корабль". Работать было нужно не чаще двух раз в полгода и все время менять местоположение, чтобы не быть узнанным. Разоблачать хлыстов по собственному почину строго запрещалось: Охранка давала наводку Дмитрию, а он делал так, чтобы полиция могла арестовать сектантов на месте преступления, а именно, во время радения или, что еще лучше, Причастия. . За каждую раскрытую общину платили большие деньги, но пользоваться ими открыто или прилюдно тратить также строго запрещалось, чтобы не возникли подозрения. Дмитрий согласился. Он желал отомстить хлыстам, из-за которых потерял друга и чуть было не отпал от истинного Бога. Через несколько лет работы осведомителем он понял, как устроено хлыстовство в России. Практически ни одна община не возникала сама по себе. Чуть ли не каждый кормщик или кормщица тайно являлись агентами Охранки. Государство само создавало общины хлыстов, чтобы вокруг них собирались люди и противостояли революционным настроениям. Но иногда "корабли" выходили из под контроля, теряли адептов, перевербовывали агентов, а то и вовсе уходили в "соцалисты". И тут нужна была помощь Дмитрия. Он наводил полицию на провинившихся и исчезал.

В этот раз Дмитрия вызвал к себе сам Ордовский-Танаевский. Дмитрию надлежало ликвидировать общину в соседнем селе: работа простая и непыльная.

-Сработайте чисто, Дмитрий Иванович, — велел ему тобольский губернатор, — да и личный интересик у вас есть. Кормщица местная, говорят, с дружком вашим бывшим, с Распутиным нюхалась. Вот и сквитаетесь. А то что же: он вас посреди моря хлыстовского бросил, а Вы ему оставите?

-Разве не я однажды уже сдал его Тобольской консистории? У нас все счета уплочены, аха. Не за Распутина я, за себя сработаю.

-Вы сдали, верно. Но ведь его не сослали на Сахалин и даже не зарезали из мести "совращенные с пути истинного".

-Только потому, Николай Александрович, что таковых не нашлось. Многие у нас считают Распутина безумцем, но никто — проходимцем или еретиком. Вы ведь знаете, он и не таков.

-Не о Распутине нынче речь. Эту пагубу я сам сотру с лица Земли. Агафьи Томилиной корабль раздави, Митька, сам тебе заплачу. Ступай уже, леший.

Так Дмитрий получил очередное задание. Найти Агафью Томилину оказалось проще простого: ее на тракте знал каждый.

И Дмитрий познакомился с нею на следующий день после посещения Ордовского-Танаевского.

Агафья любезно посадила гостя за стол, маленькой пухлой рукой подала ему калач, налила чаю из самовара... И он вдруг увидел ее большие синие глаза под черными ресницами. Длинные густые волосы почти до колен, собранные в тяжелую толстую и блестящую косу. Ямочки на щеках. Розовые ноготки на маленьких деликатных пальчиках. От Агафьи приятно пахло корицей и кардамоном: видимо, в то утро она выпекала столь любимые всей общиной булки.

И тут он еще больше возненавидел хлыстов. За то, что они поймали в свои мерзкие лживые сети... кого? Вот эту пухленькую, милую, сдобную женщину с блестящими волосами и румяными щеками. А еще до крови, до хрипа возненавидел бывшего друга. За то, что вдруг почувствовал: Агафья с ним не нюхалась. Она не могла с ним нюхаться, не было того вовек. Она-то не нюхалась, но... Агафья его любила. Будто тяга, свет, лучи, будто голоса от нее шли и пели, звенели, кричали " любила, любила..." И — самое страшное, непростительное, то, за что тому бывшему другу, Распутину, не жить, а сдохнуть во веки веков — Агафья его все еще любит. Так и стоит у нее в глазах окаянный образ, пляшет, раскинув руки и не касаясь земли... Но сам он, Дмитрий, так просто Агафьюшку не отдаст. Ни бывшему другу, ни вечным недругам-хлыстам, ни Ордовскому-Танаевскому с его тайными агентами и охранкой.

Когда же в тайную комнату влетела полиция, чтобы арестовать всех членов ее общины, а заодно и саму "богородицу" именно он, Дмитрий, ударил Агафью по голове, чтобы оглушить и спрятать под черную парчу, слетевшую с упавшей стены. Так он намеревался спасти ее от тюрьмы и каторги.

-Пусть не найдут... пусть только уберутся прочь... я ее ночью сам выведу...сам, сам...никто не узнает.

Дмитрий до конца не верил, что у него получится. Ведь он всю свою жизнь сдавал, разоблачал, выводил на чистую воду, но еще ни разу никого не спасал. Вдруг снова не выйдет? Вдруг судьба его, Дмитрия, такова: быть только причиной раздора, гибели, облав, и никогда — спасения?

Но в этот раз все вышло именно так, как он задумал. Полицейские ушли, не заметив ни его, ни Агафьи, лежащей без сознания под черной тканью и обломками стены в разоренной хлыстовской избе.