Тень (гет)

Медленно поднимаясь по лестнице, Саске размышлял над словами Шисуи. Действительно, какое ему дело до Изуми? Знал он её всего ничего и друзьями они никогда не были. Пересекались пару раз на работе, приветствовали друг друга в коридоре. Если бы не фотография, день ото дня мелькающая в новостях, он бы, наверное, не вспомнил, как она выглядела. Так зачем ему рисковать своей размеренной жизнью, вести тайное расследование, за которое по голове не погладят? Может, он всего-навсего хотел оправдать своё никчёмное существование, поймав настоящего преступника? Или отдать должок за сказанные ею когда-то простые, возможно, фальшивые, но такие нужные слова, брошенные в здании суда после вынесения приговора?

Суд был закрытым, и ни одна собака не забежала бы на слушанье. В этом отец постарался на славу и за это Саске был ему благодарен. Ему не особо хотелось встречаться с коллегами, семьёй, журналистами; видеть осуждающие или полные жалости глаза, наполненные лживым сочувствием. Изуми сидела на скамье в коридоре, но стремительно поднялась, когда он с адвокатом прошёл мимо. Тогда он решил, что её послал Итачи, чтобы она доложила о его состоянии, поэтому недовольно нахмурился и шикнул, когда девушка засеменила за ними следом. Адвокат остановился у мраморной широкой лестницы, пожал ему руку и удалился, завидев старого приятеля.

— Саске, — послышалось за спиной, и он поспешно стал спускаться. — Подожди, Саске, — каблуки звонко постукивали, — тот... Тот человек, как он выглядел? — он резко затормозил, Изуми пролетела на две ступени вниз, прежде чем остановилась.

— Пожалуйста, расскажи мне... — девушка смотрела на него встревоженным взглядом, тяжело дыша.

— Передай ему, что его взяла... — выплюнул он, сделав два шага и задев её плечом. Изуми крепко схватилась за перила, чтобы не упасть.

— Кому?

— Ты издеваешься? — рыкнул он, развернувшись и схватив её за локоть. Саске начал трясти ее, как трясут наркоманов, чтобы пришли в себя. — Передай ему, что его глупый брат признал, что стрелял в галлюцинацию, признал, что наркоман и нуждается в лечении. Понятно?!

— Итачи тут ни при чём, — нахмурив брови, сказала Изуми и отвела взгляд вниз, будто наблюдая за копошащимися внизу людьми. — Извини за наглость… Я сама пришла. Ты уверен, что тебе привиделось? — полушёпотом спросила она, опасливо оборачиваясь назад.

— Я был под кайфом... И я убил её... — выдавил Саске, непонимающе рассматривая девушку. Взгляд цеплялся за все детали, лишь бы не смотреть в ее глаза — верхние пуговицы накрахмаленной блузки были расстёгнуты, тонкая нить золотой цепочки сверкала на светлой коже...

— Я знаю, каково это, — прошептала девушка, мягко коснувшись его руки. — Когда тебе не верят, — Изуми тяжело сглотнула, и уставилась на него понимающим взглядом, — очень легко подвергнуть сомнению всё происходящее.

— Это какая-то игра? Если не Итачи, то мой отец послал тебя? Мать? — зло ухмыльнулся он, сбрасывая с себя её тёплую ладонь.

— Прости, — прошептала Изуми и, отойдя в сторону, спустилась на одну ступень, — если задела. Я зря пришла... Я просто хотела сказать, что понимаю тебя и вер...

— Идите вы все к чёрту со своим понимаем! — его терпение кончилось и теперь раздражение превращалось в ярость. Он быстро сбежал на лестнице, хотелось как можно скорее оставить это мерзкое место и неприятный диалог.

Секретарь остановил его у двери, задумавшийся Саске нервно дернул головой в ее сторону:

— Простите, прошу вас немного подождать. Вы пришли на пятнадцать минут раньше. В кабинете сейчас...

— О, — Саске растерянно посмотрел по сторонам. Здесь он всегда терялся: белые стены, кафельный пол, горшок с кремовыми орхидеями на стеклянном журнальном столике, белый кожаный диван, большие фотографии на стенах с безмятежной природой — все было пропитано фальшью насквозь. Немного напоминало клинику, в которой он провёл больше года, оттого доставляло еще больше дискомфорта.

— Кофе? Чай?

— Нет, — отмахнулся он и сел на диван, сцепив руки в замок. Взглянув на часы, он недовольно цокнул — секундная стрелка, на его взгляд, слишком медленно двигалась. Ему хотелось побыстрее убраться отсюда, так как идеальная картинка стерильного мира, напрочь оторванная от реальности, нервировала.

Дверь открылась, вышедший оттуда пожилой мужчина торопливо поправил очки, протер лысеющую голову платочком и направился к секретарю. Саске внутренне напрягся —пора заходить. Он прикрыл глаза, проходя мимо картины в стиле Роршаха — черно-красные кляксы вгоняли его в панику, словно он вяз в едкой масляной краске.

— Рада снова вас видеть. Прошлый сеанс был отменён. Я полагаю, на то были веские причины, — сказала Цунаде. Её медовые глаза не излучали тепло, смотрели на него изучающе, оценивали.

— Да, — ответил следователь, неосознанно поёжившись, засунул руки в карман чёрных брюк и уселся в кресло.

— Я не доложила начальству. Однако, если это повторится, я вынуждена буду сообщить, — жёстко сказала женщина, щёлкнув механической ручкой. — Как прошло возвращение на работу?

— Неплохо, — сухо ответил он, цепляясь взглядом за шарики Ньютона, которые покачивались из стороны в сторону, тихо постукивая.

Цунаде недовольно посмотрела на него исподлобья и, облокотившись о спинку удобного кресла, сложила пальцы домиком.

— Вы говорили, что вам придётся работать со следователем, девушка которого была вашей напарницей и погибла при исполнении. Как прошла встреча?

— Если я здесь, живой и без переломанных рёбер, можно прийти к выводу, что довольно неплохо, — съехидничал Саске.

Женщина громко вздохнула, закатив глаза — ужасно хотелось рявкнуть, смотря на это самодовольное лицо, но пришлось сдержаться. Саске был одним из самых сложных пациентов на её практике. Если бы не начальство, которое буквально заставило взять его к себе, она с радостью направила бы его к другому врачу. Учиха Саске раздражал своим упрямством и полной закрытостью. Первое время они могли часами сидеть в молчании и наблюдать друг за другом. Ей приходилось вытаскивать из него слова клещами, прощупывать его болезненные места, а затем давить на них, чтобы увидеть хоть какую-то реакцию. Цунаде не нравился такой подход, но это был единственный способ разговорить его. После нескольких сеансов она сказала начальству, что Учиха Саске вполне готов к работе, отпустив пациента на все четыре стороны и вздохнув с облегчением. Казалось, задача была выполнена, но начальство огорчило — надо было курировать следователя еще на протяжении года, сдавая подробные отчеты о его состоянии. Цунаде была осведомлена, кому он приходился сыном и предполагала, откуда исходила столь пристальная, на её взгляд, чрезмерная опека.

— Работа превыше всего. Личное остаётся за дверью, — пробормотал Саске, прерывая молчание.

— Вы проделали большую работу над собой — достойно уважения.

Ухмыльнувшись, он посмотрел на закрытые жалюзи, затем взгляд резко метнулся на круглый кактус в небольшом коричневом керамическом горшке на её рабочем столе, заскользил по книгам и сертификатам на настенной полке, и остановился на красивых руках, с вызывающим для её возраста красным маникюром. Ей было около пятидесяти, но на вид он дал бы ей сорок. Она была в хорошей форме, видно было, что ходит в спортзал и на косметические процедуры. Представив, как её большие груди колышутся на беговой дорожке, он тихо фыркнул, пытаясь подавить вырывающийся наружу смешок. 

— Вам кажется это смешным?

— Нет, — растерянно сказал он, испугавшись, что она прочла его мысли. — Вы сказали, словно учитель, который хвалит ребёнка за хорошо выполненную домашнюю работу, — выкрутился Саске, почесав нос.

— Вас хвалили в детстве?

— Да, — нахмурившись, ответил следователь.

— Что вы чувствовали при этом?

— Какая разница? И при чём тут моё детство? Какое отношение это имеет к моей работе? Напишите моему начальству, чтобы хвалило меня больше?

— Если это поможет вам, то да, — спокойно ответила Цунаде и положила руки на стол.

— Не уходите от вопроса. Что вы чувствовали?

— Облегчение, — выдыхая, произнёс следователь.

— Облегчение? — приподняв в удивлении светлые брови и что-то чиркнув в тетради, она с интересом взглянула на него. — Почему именно это чувство?

— Хватит. Я не хочу говорить об этом, — завозившись в кресле, Саске нервно скрестил руки перед собой и закинул ногу на ногу.

— Хорошо, — озадачено произнесла женщина и, поняв, что он больше ничего не сообщит, решила сменить тему. — Вам всё ещё снится тот сон?

— Нет, — сглотнул он, пытаясь придать голосу оттенки равнодушия — ей лучше не знать, какую картину он видит каждую ночь: лужа густой, вязкой крови, расползающаяся по полу, пачкает его кожаные ботинки, оставляя на них тёмно-бордовые отпечатки; мутные, ввалившиеся глаза и приоткрытый рот с застывшим вопросом; рослый человек в сером пальто за стеной. Он настолько к этому привык, что уже и не знает, какими бывают нормальные сны. —  Теперь только кашель не дает уснуть.

— Вы уже поговорили с бывшей женой, братом, родителями? — поинтересовалась Цунаде. Он как-то обмолвился, что хочет подать на совместное опекунство. И она очень надеялась, что он сможет уладить этот вопрос полюбовно, так как перспектива таскаться по судам её не слишком радовала.

— Я бы хотел опустить личную жизнь.

— Вам неприятно?

— Я не готов обсуждать её с вами, — тяжело вздохнув, Саске посмотрел на неё в упор, как бы прочерчивая границу между ними.

— Придётся. Вы же подаёте на опекунство, а моё заключение будет иметь весомое значение. Сказать вам правду?

— Что из меня никудышный отец?

— Я не знаю, какой из вас отец. Да и вы сами этого понять пока не можете. Вы только делаете первые шаги, а какой из вас отец, покажет время. Но если говорить о судьях, то они не столь благожелательны, как я. По правде говоря, закон не на вашей стороне, какой бы хорошей ни была характеристика с работы и материальное положение. Вы проиграете дело, если не разбавите сухие факты рассказами от близких о вашем чудесном исправлении.

— Я что, перепутал кабинет? Вы мой адвокат?

— Нет, Саске. Но я была свидетелем множества таких дел: плачущие, издёрганные дети; уставшие, но всё ещё готовые перегрызть друг другу глотки, лишь бы насолить, выместить свои обиды, родители.

— По-вашему, я хочу насолить Сакуре?

— По крайней мере, складывается такое впечатление. Она отсекла вас, живёт своей жизнью (по вашим словам, довольно счастливой жизнью). Вы многое потеряли, а дочь является для вас маяком, который будет светить даже в холодном безбрежном океане. Страх осознания, что скоро единственный маяк будет светить для кого-то другого, лишает человека здравомыслия, заставляет чувствовать зависть, злость, несправедливость. Желание добавить бывшей жене, например, ложку дегтя в бочку меда.

— Замолчите! — вскипел Саске, резко вскочив с кресла и неожиданным рывком приблизившись к столу. — Рассуждаете обо мне, как будто знаете всё. Страх, зависть... Что ещё вы мне припишете? — Цунаде спокойно наблюдала за его реакцией — лицо и шея стали покрываться красными пятнами, ноздри раздулись, на лбу от напряжения вздулись вены, дыхание стало тяжёлым, прерывистым. Ей показалось, что он задыхается. — Подпортить жизнь бывшей жене? Я... я рад за неё, правда... У нас с ней были тяжёлые отношения. Я был ужасен! Она достойна счастья, я не хочу портить ей жизнь. Я просто хочу встречаться с дочерью без свидетелей.

— Вы говорили об этом Сакуре?

— Да, я сказал, что короткие встречи с дочерью при посторонних меня не устраивают и что я подаю на опекунство!

— Пфф, — не сдержавшись, прыснула женщина и откинулась на спинку кресла. — Вы удивительный человек — Учиха Саске. Если бы вы сказали ей то, что только что сказали мне, я уверена, у вас было бы куда больше шансов добиться мирного решения этого вопроса без суда.

— Она бы не стала меня слушать! Она меня ненавидит!

— И вы решили говорить с ней на языке закона? Повышая тем самым свою значимость в её глазах. Может, всё-таки, стоит поговорить нормально? И что вас смущает в свидетелях?

— Я вижу их взгляды.

— Взгляды?

— Да, они смотрят на меня как на преступника, считают меня опасным. Считают, что я могу навредить собственной дочери, — сжав кулаки, проговорил Учиха, отвернувшись к окну. Сквозь жалюзи просачивались тонкие струйки света и в тёплых лучах медленно плавали пылинки.

— Они вам говорили об этом? — сложив пальцы ромбиком, спросила она.

— Нет. Но я чувствую их презрение и недоверие.

— А вы себе доверяете?

— Что вы, чёрт возьми, от меня хотите?! Хотите сказать, что я параноик и везде вижу только недоверие? Да вы знаете, каково это — два раза в неделю сдавать мочу на наркотики? Ссать под присмотром, потому что подозревают, что я могу подсыпать соль. Посещать вас, чтобы вы покопались в моей голове и пришли к выводу, что я не пристрелю очередного напарника! Вы думаете, за моей спиной не говорят «О, это же Учиха Саске — тот наркоман, убивший свою коллегу, избивавший жену и оставивший грудного ребёнка с открытой форточкой зимой», «А, это же сын прокурора, которого всегда отмажут, в какое бы дерьмо он ни влез! Ох, бедный отец! В семье не без урода»? Думаете, я не слышу эти мерзкие шепотки? — закончив, он провёл рукой по волосам, откидывая их с лица назад.

— Во-первых, я ничего от вас не хочу, — спокойно начала Цунаде, вставая с кресла. Во-вторых, я не называла вас параноиком. Люди в лаборатории и, в частности, я просто делаем свою работу. Как и вы свою, расследуя дела. В-третьих, вы действительно слышали эти разговоры? И, наконец, в-четвёртых, вы так и не ответили на мой вопрос. Вы себе доверяете?

— Я так понимаю, сеанс окончен, — гулко сглотнув и приподняв подбородок, сказал Саске и посмотрел на настенные часы. — Я могу идти?

— Как пожелаете. Жду вас на следующей неделе.

Цунаде, устало вздохнув, поправила белый кардиган и убрала бумаги в выдвижной шкаф. Надо впустить свежего воздуха в этот кабинет, пока он не задушил ее окончательно. В дверь осторожно постучали и секретарь бесшумно вошла, поставив чашку чёрного кофе на стол. Уходя, она сообщила, что Хьюга Неджи перенесён на восемь вечера. Цунаде поблагодарила девушку и, как только дверь закрылась, достала сумочку и нащупала мини-бутылочку с бренди. Плеснув в напиток янтарную жидкость, она устало плюхнулась на разноцветные декоративные подушки, хаотично разложенные на диване. Потерев круговыми движениями виски, безуспешно попыталась унять пульсирующую боль в голове, которая преследовала её с самого утра.

— Ох, ну что за день, — скорбно простонала женщина, плотно прижимая подушку к лицу, и тут же её убрала, поняв, что испортила вещь тоналкой и помадой. Покарябав длинным ногтем, она недовольно цокнула и закинула подушку на соседнее кресло.

С Неджи было непросто, но относительно легче по сравнению с Саске. Он был более сдержан, осторожен, следил за речью, и это наводило её на мысли, что история с самообороной была далека от истины. Откровенности она от него тогда не добилась, да и следствие не смогло его ни в чём уличить. По правде говоря, Цунаде было неважно, виновен он или нет. Ей хотелось помочь пациенту, хоть пришёл он не по собственной воле, а по приказу начальства. Следователь не мог оправиться от потери любимой и, вдобавок ко всему, явно переживал шок от убийства человека. Главной проблемой Хьюга Неджи было то, что он до сих пор жил прошлым и испытывал вину за каждый счастливый день в настоящем. Другими словами, он умер три года назад вместе с Тен-Тен Такахаши, и Цунаде не знала, как его воскресить.

Женщина достала тетрадь, усевшись удобно в кресло, взглянула на часы — восемь вечера. В дверь постучались. Неджи никогда не опаздывал, и эта черта ей всегда импонировала.

— Добрый вечер, — слабо улыбнувшись, сказал он. Мужчина присел на диван и закинул ногу на ногу.

— Добрый вечер, — улыбнулась Цунаде, заметив небольшую перемену в его взгляде, в котором теперь трепыхалась жизнь. — С нашей последней встречи прошло довольно много времени.

— Да, честно говоря, не думал, что к вам вернусь. Если мне не изменяет память, вы передали меня другому психотерапевту, —ответил следователь, ослабляя чёрный галстук.

— Вы обижены на меня за это?

— Нет, я в недоумении. Неужели наверху решили, что я могу навредить сыну прокурора? — потерев пальцами переносицу, спросил он. — Только не делайте вид, что вы не знаете, что мы с ним теперь напарники. Ведь поэтому я здесь.

— А вы считаете, что можете навредить своему напарнику?

— Я думал, это ваша работа — определять, — ухмыльнулся Неджи, откинувшись на спинку дивана.

— А вы стали язвительны, — прищурившись, подметила Цунаде.

— Наверное, постоянное нахождение с Учиха делает меня таким.

— Вам неприятно с ним работать?

Следователь посмотрел на дверь, озадаченно потёр шею и, пожав плечами, спокойно произнёс:

— Я думал, что когда увижу его, то сорвусь и переломаю рёбра. Представить не мог, как буду с ним работать. Но... когда увидел, то почувствовал лишь жалость. Он был похож на побитого бродячего пса, — Неджи замолчал и прикрыл глаза, голос его стал гнусавым— Он был совсем не тем, кого я знал раньше. Жизнь расставила всё по местам.

— Что вы имеете ввиду?

— Я хотел, чтобы он тоже что-то потерял. Хотел, чтобы он страдал, мучился.

— По-вашему, он страдает?

— Счастливым я бы его не назвал.

— Он говорил с вами о случившемся?

— У него хватило ума этого не делать, — Неджи встал и неспешно подошёл к книжному шкафу, что находился в углу. На полках вразнобой были сложены книги по психологии и, вытянув одну с красной обложкой, он без интереса пролистал страницы, задев рукой чёрный нефритовый шар на хлипкой подставке. Тот с шумом покатился по полке и упал бы на пол, если бы следователь ловко не поймал его. Поставив шар на место, мужчина вернулся на диван и громко чихнул.

— Вы так и не ответили на вопрос. Вам неприятно работать с Учиха Саске? — спросила Цунаде, приложив палец к виску.

Неджи наклонил голову набок и почесал указательным пальцем длинную жилистую шею, будто раздумывая над вопросом.

— Знаете, Тен-Тен говорила, что он хороший следователь, с этим я согласен, — женщина, подметив, что он говорит о девушке в прошедшем времени, довольно улыбнулась и тут же нахмурилась, когда он достал из кармана пиджака обручальное кольцо и провёл по золотому ободку длинными, красивыми пальцами. — Если отбросить всё личное, то работать с ним вполне комфортно.

— Вы всё ещё носите с собой кольцо?

— Да, не могу выбросить. Ходил несколько раз к могиле, оставлял и возвращался за ним, — сдавленно произнёс Неджи, продолжая рассматривать изделие. — Она мне больше не снится. Наверное, обиделась.

— Обиделась?

— Я предал наши с ней воспоминания: переехал, избавился от большинства её вещей, — слёзы застыли в уголках глаз и он утёр их большим пальцем. — Оставил её... позади. Когда она сказала, что хочет уйти со службы и выйти за меня замуж, я испугался. Я почувствовал страх перед семейной жизнью, страх, что всё будет иначе. Странно, да? Разве любящие друг друга люди должны испытывать страх?

— Перемены всегда пугают, Неджи. Это вполне нормально.

— Мы должны были пожениться после её увольнения, но она решила немного повременить. Я не задумывался тогда, что сподвигло её на это, возможно, она сомневалась и решила оттянуть предстоящее событие. Я помню только, что почувствовал облегчение, словно мне открыли окно в наглухо закрытой комнате. Я думал только о себе. Я так и не надел его на её палец... — следователь провёл рукой по лицу, шумно выдохнув, и вернул кольцо в карман. Посмотрев на часы, он встал, поправив пиджак. Голос его стал твёрдым, от былой грусти и боли не осталось и следа. — Вы спросили, могу ли я навредить своему напарнику. Я отвечу вам — нет. Если кто и способен навредить Учиха Саске, то только он сам.

Цунаде дописывала отчёт, когда дверь тихо скрипнула. От неожиданности женщина подпрыгнула на стуле, выронив ручку. Время было позднее, здание было безлюдно, за исключением ее и пары охранников.

— Зачем так пугаться? — сказал высокий мужчина, появившийся в проёме двери.

— Знали же, что я приду.

— Я думала, что заеду в департамент и передам отчёт лично, — приподняв светлую тонкую бровь, сказала женщина, поставив руку на документы.

— Вас не поставили в известность? — с интересом спросил мужчина, подойдя к её столу.

От него пахло табаком и веяло холодом, он нагнулся к ней, позвонки его громко хрустнули, и маленькие далеко посаженные глаза посмотрели на неё в упор, заставляя поёжиться. Женщина сглотнула, притягивая документы к себе.

— Я так полагаю, в главном управлении частенько забывают сообщить что-то важное.

— О да, — хищно улыбнулся он, показывая желтоватые зубы. —Они решили не нагружать вас лишней работой, теперь я лично буду забирать отчёты.

— Как заботливо с их стороны. Не хотят ли они передать моих пациентов другому врачу?

— Что вы, — громко захохотал мужчина и развёл руками. — Лимит заботы ограничен. К тому же, вы хороший специалист, если не брать в расчёт распитие спиртного на рабочем месте.

— Другими словами, единственный специалист, который не будет лезть в ваши дела под угрозой лишиться работы из-за распития спиртного на рабочем месте.

— Вы умная женщина, Цунаде. Вы всегда мне нравились, —подмигнул он, плюхнувшись в кресло и с наслаждением вытягивая ноги. — Как наши мальчики, не перегрызли пока друг другу глотки?

— Довольно неплохо, я бы сказала, что никакой угрозы нет. По крайней мере, господин Фугаку может не волноваться — его сыну ничего не угрожает, — проговорила женщина, передавая документы через стол.

Мужчина, улыбнувшись, взял документы и, подперев пальцами подбородок, задумчиво сказал:

— Если бы вы записывали сеанс на диктофон, было бы намного лучше.

— Если бы я и записывала, то с вами бы не делилась. Это поставило бы крест на моей карьере.

— Цунаде, на ней уже давно крест. Просто пока его никто не видит, — мужчина встал и, подняв маленький кактус на уровень глаз, широко улыбнулся. — Вот думаю тоже завести. Они же неприхотливы? Доброй ночи, Цунаде.

Женщина с облегчением вздохнула и, достав бутылочку с бренди, выпила всё до дна. Танцы с бубнами вокруг Саске и Неджи ей не нравились. Дурное предчувствие растеклось по груди и, накинув зелёное пальто, она поспешно выбежала на улицу, краем глаза заметив, как Кисаме надевает кожаные перчатки на углу и придерживает плечом телефон, о чём-то разговаривая. Женщина развернулась и пошла в противоположном направлении.