О воспитании (гет)

— Вот ты мне скажи, сколько нужно выпить, чтобы о пацанёнке этом не думать?!

— Если до сих пор не подействовало, то уже и не поможет. Как бы хуже не стало.

— Яков, откуда ты можешь это знать, если ты в девяносто девяти процентах случаев трезвее меня?

— Не уверен.

— Ну, в девяносто пяти или в девяноста, но всё равно почти всегда.

— Не уверен. Тут не учтено время, когда мы оба трезвые. И вообще, нам пора завязывать — или с коньяком, или с математикой.

— С коньяком я пока не готов... Мальчишку жалко, сил нет. Машуткиных башибузуков мне напомнил, сразу всех троих. Только они шебутные, а он серьёзный не по возрасту. Во время войны таких много было, помнишь? Когда страшное видели, а что будет завтра — не знают. Какого чёрта сейчас такое, Штольман? Ещё и в интеллигентной семье... И Людмила эта, рычать хочется!

— Ты и рычал.

— Рычал. Потому что мальчишку ещё жальче, чем её. А так неправ был, не бьют лежачего. Встать помогают. Лишь бы к убийству действительно отношения не имела, а то как бы не сбылось желание Антона — насчёт детдома.

— Не похоже, что Людмила виновата, Володя. Во всяком случае, не в убийстве.

— Меня было зло взяло, что она не заметила, что с сыном происходит. А потом вспомнил, как сам, сыщик со стажем, год с лишним не замечал, что доча с Игорем встречается. И ведь не сказать, чтобы в дела её не вникал. Вникал, разговоры разговаривал, время уделял — всё какое мог. И всё равно получил сюрприз к её восемнадцатилетию — хорошо, хоть заявление в загс, а не... беременность, как Родницкие.

— Володя, ты б заканчивал всё на себя примерять, а то никакого коньяка не хватит. Я не вижу ничего общего между вашей с Машей историей и нынешним уголовным делом.

— Что, не похож я на академика?

— В первую очередь Мария Владимировна ничем не похожа на Людмилу Петровну. Нет в ней ни безволия, ни бессилия, и мужа она себе выбрала не по твоему слову, а по собственному усмотрению, причём так, что мы все впечатлились.

— Ну, да. "Папа, я тебя люблю, но это мой мужчина и моя жизнь..." Только я так и не понял, зачем надо было всё скрывать. Почему настолько не доверяла?

— Просто ты, Володья, мужчина темпераментный и до зубов вооружённый...

В пылу разговора Штольман с Сальниковым появления Аси не заметили. Яков Платонович удивлённо поднял брови, Володя обернулся всем телом.

— Я не подслушивала, — сказала Августа строго, хотя им и в голову не пришло бы обвинить её в подобном. — Я пришла сказать, что постелила в гостиной на диване и...

— Присядешь с нами? — спросил Штольман неожиданно для себя; никогда Ася им компанию не составляла, но столько всего изменилось уже за последние месяцы, так что почему бы и нет?

— Коньяк пить не буду, — сказала жена и села на табуретку в торце стола.

— А там уже особо нечего пить, — отозвался Володя. — Мы сами справились... Ты что сказать-то хотела, Августа Генриховна? Про Машутку?

— Это мне Маша не доверяла, то есть доверяла не достаточно, чтобы рассказать. А тебя, мне кажется, она просто берегла. И себя, и Игоря немного, конечно. Яков с Платоном меня тоже, случается, так берегут.

— Как? — спросил Володя озадаченно.

— Она же собралась замуж рано и далеко, Володья. Вначале вообще предполагалось, что Игоря на Тихоокеанский флот направят. Ты бы извёлся за год, если бы он у тебя был...

Володя растерянно почесал в затылке:

— Э-эм. Ещё как извёлся бы. И Игоря бы на вшивость проверил всеми возможными способами. И досье бы на него полное собрал, до седьмого колена. И следил бы за ними во все глаза, как бы чего не вышло... А так не довелось.

— Годная версия, Асенька, — кивнул Штольман. Жена улыбнулась, принимая комплимент.

— А теперь вы мне расскажите, что у вас за дело такое, что вы пьёте уже третий час, — попросила она.

Яков Платонович переглянулся с Володей. Рассказывать не хотелось, но уклониться от разговора сейчас было неправильно.

— О воспитании у нас дело, душа моя, — сказал он наконец. — Вроде того, что у тебя с Бочкиным.

— А ведь верно, — подхватил Володя, — от и до — всё о воспитании. Папа-академик с мамой-домохозяйкой воспитывают умницу-девочку, пестуют, лелеят, школят, но от реальной жизни стараются держать подальше. Успешно учат математике и послушанию, а вот знать себе цену, разбираться в людях и защищаться — не учат совсем. В какой-то момент, вырвавшись ненадолго из-под плотной опеки, девочка, то есть уже девушка... попадает в историю.

— С далеко идущими последствиями? — уточнила Августа.

— Именно, — подтвердил Сальников, — и чтобы эти последствия прикрыть и избежать скандала, папа-академик навязывает ей в мужья одного из своих подчинённых — обаятельного, талантливого, красноречивого и цепкого карьериста, которому ничего не стоит убедить девушку, что он её спаситель, принц на белом коне.

— А на самом деле?

— А на самом деле мамаша этого субъекта — она тоже, кстати, в нашей истории фигурирует — воспитала его умным и бессовестным подонком, "интеллигентной мразью". Пока тесть-академик жив и вовсю способствует карьере зятя, тот успешно маскируется, унижает жену неявно, упрекает с улыбкой, издевательство маскирует нарочитой заботой и вниманием. Но позже тесть и тёща умирают друг за другом, жена рожает второго, общего сына, а муж вызывает из провинции свою мамашу и вместе с ней превращает жизнь жены, а потом и её старшего сына в кошмар. Жена начинает болеть — серьёзно, с угрозой для жизни, а девятилетнего мальчика они "воспитывают" так, что рука сама тянется... к колотушке для мяса, как у тебя. — Августа понимающе кивнула. — А потом этого замечательного мужа и отца убивают.

— Туда и дорога, — проговорила Ася отрывисто и добавила, поразмыслив: — Так вам не хочется ловить убийцу?

— Подозреваемого мы уже задержали, душа моя, и серьёзные улики против него собрали, — покачал головой Штольман. — И хорошо, что задержали, потому что он опасен, этот бывший спецназовец, убивший с особой жестокостью, и сидеть будет долго, тут вариантов нет. Но с мотивом пока не ясно...

— А если мотив — благородный? Тогда что? — спросила она остро.

— Всё то же самое, но скрепя сердце, — вздохнул Володя, — но если честно, то только серийного убийцы — Робин Гуда нам на ленинградских улицах и не хватало...

Около полуночи Августа, неожиданно разделившая их ночное бдение, решительно выставила Сальникова со Штольманом проветриться перед сном с собакой. Цезарь явно удивился, но возражать против ночной прогулки не стал. Хмель их сегодня так толком и не взял, несмотря на усталость, но напряжение Владимира Сергеевича немного отпустило. Сейчас он бы, и правда, к Римме пошёл, хоть под окнами постоять, вот только в такое время и окна у них с Мартусей наверняка уже были тёмными. Завтра он обязательно ей позвонит и вечером к ним выберется, придётся Штольманам снова потерпеть его на своём диване.

Далеко они уйти не успели. Когда вышли из подворотни, Сальников остановился под фонарём раскурить сигарету, а спущенный с поводка Цезарь неторопливо потрусил вперёд вдоль сугробов. Метрах в сорока пёс, однако, остановился, вглядываясь в темноту на противоположной стороне вроде бы пустой улицы, потом оживился и вдруг негромко приветливо взлаял, даже хвостом вильнул.

— Кто-то свой у телефонной будки, — сказал удивлённо Штольман.

Своих у Цезаря тут было не так много. Сигарету Сальников выронил в снег. Римму он перехватил посреди проезжей части.

— Ну, ты как здесь? Что случилось?

— А ты? А у тебя?

Любимый голос звенел и срывался. Бежала она всю дорогу, что ли?

— У меня? Как всегда: гнусное дело, тяжёлый день, с Яковом коньяку выпили, пока обсуждали.

— Правда? — Она заглянула ему в глаза.

— И ничего, кроме правды. Можешь Штольмана спросить или Цезаря — он из нас самый трезвый. Ты сама почему на улице в такое время, а?

— Я тебе позвонить хотела...

— Ри-им, и в который это раз?

— В третий, — чуть смутилась она.

— Нельзя так, моя хорошая. У меня же такое если не каждый день, то через день.

— Коньяк?

Она улыбалась уже, но в глазах всё равно была тревога.

— Вы уж не делайте из меня алкоголика, девушка... У меня был, есть и будет ненормированный рабочий день. Никаких нервов тебе не хватит, если каждый раз так.

— Я знаю. Я не хотела, но всё равно целый день тревожилась. Тяжело на душе, невозможно отвлечься, даже спать легла и опять поднялась. С тобой точно всё в порядке?

Римма стиснула руки на его плечах. С ним сегодня не всё было в порядке. Кошки скребли, даже драли. И он побоялся принести ей с собой эту горечь, а о том, что женщина у него необыкновенная и такое может почувствовать даже на расстоянии, не подумал. Просто он отвык за много лет давать кому-то отчёт, куда идёт и когда будет дома. Надо снова привыкать... На перекрёстке сверкнули фары сворачивающего к ним автомобиля, и Сальников увлёк Римму к обочине.

На тротуаре их терпеливо дожидались Штольман с Цезарем. Пёс деликатно ткнулся Римме в колени, Яков сказал:

— Добрый вечер, Римма Михайловна! У вас что-то случилось?

— Уже нет, — ответила она, ещё крепче сжав руку Сальникова, и только после этого, опомнившись, поздоровалась.

— Тогда мы с Цезарем, с вашего позволения, в другую сторону прогуляемся, — улыбнулся Штольман. — Володя, если задержишься, я тебе ключ от входной двери под ковриком оставлю.

С минуту Римма смотрела в удаляющуюся спину, а потом обернулась к Сальникову, заглянула ему в глаза. Где-то когда-то Владимир Сергеевич слышал, что целоваться на морозе нельзя. Это была редкостная глупость.

Жаркий туман, грохот сердца, шум в голове, восхитительная податливость нежных губ. Только теперь он понял, насколько нетвёрдо стоит на ногах. Сдёрнул перчатки, чтобы держать её лицо в ладонях. Сердцу было тесно от невыразимого чувства.

Когда поцелуй всё же закончился, он зачем-то спросил:

— Не горько?

— Нет пока, — усмехнулась ему в щёку Римма. — Свадьбу же только на двадцатое января назначили.

Вообще-то он имел в виду привкус коньяка, но получилось гораздо лучше. Риммины губы медленно ласкали ему щёку, скулу, подбородок, и его пресловутая щетина нисколько не была в том помехой. Он держал свою женщину и держался за неё, это было так правильно и так важно. По-настоящему любить можно только так. Наконец она с явным сожалением отстранилась. Погладила его по плечам, поправила съехавшую на ухо шапку. Попросила:

— А теперь расскажи мне, пожалуйста, что у вас за дело такое. Мне кажется, я должна знать...