Тени Вайаты (джен)

В том, как Сеннуф вошел, как собственноручно притворил резные двери, как изогнулась его длинная шея, точно змеиная, Садахар увидел недоброе предзнаменование. Всю ночь он почти не смыкал глаз, ожидая вестей — и вот они, вряд ли добрые.

— Говори. — Садахар слушал, как голос его разлетается по мидаберу гулким, грозным эхом. — Или ты думаешь, я не вижу, что вести твои дурны? Думаешь, что сумеешь потрясти меня?

— Да простит меня господин… — Сеннуф как никогда напоминал умирающую змею, зажатую рогатиной. — Впрочем, никому из нас нет прощения. Они оба бежали из тюрьмы, не знаю, каким черным колдовством. Перебили не меньше полусотни стражей и скрылись в трущобах. Дальше их след потерян…

Не договорив, Сеннуф вжал голову в плечи. Похоже, он ожидал брани, ожидал бешенства. Садахар же молчал, ибо слов у него не было. Он не любил признавать свою неправоту; послушай он сына вчера вечером в застенке, ничего бы не случилось. Знал ведь, сам видел, что такое «тени»! Однако Садахар не привык махать кулаками после драки и сожалеть о том, что уже не изменить. Да и само положение его позволяло винить в своих ошибках других людей.

— Ты храбр, Сеннуф, — медленно произнес Садахар, — поскольку решился сам принести мне эту весть. Но для того поста, который ты занимаешь, одной храбрости недостаточно. Подумай об этом — и я подумаю. — Сын затрясся открыто, а Садахар продолжил: — Полагаю, прочие вести столь же черны? Вы не нашли ни Огешана, ни девчонку?

— Нет, господин, — ответил Сеннуф уже увереннее, видимо, решив, что двум смертям не бывать, а одной не миновать. — Ни в городе, ни в окрестностях. Я даже оставил засаду в доме Берхаина — вдруг девчонка вернулась бы туда? — но напрасно. Правда, мне доложили, что в предместьях к западу от Вайаты нашли убитыми трех моих соглядатаев. Кто убил их — королевич, сбежавшие разбойники или кто-то еще, трудно сказать.

— А что Кумах? — задал неожиданный вопрос Садахар.

— По его словам, господин, тоже ничего. — Глаза Сеннуфа засверкали. — Видели бы вы, как он тяготился необходимостью докладывать мне. Глядел на меня, будто на пустое место, и знай себе твердил: «Никого».

— А ты уверен, что он сказал правду? — последовал очередной неожиданный вопрос.

— Я… — на миг Сеннуф опешил, но тотчас оправился. — Он же чтит близнецов, господин, а для их почитателей ложь — страшнейший проступок. К тому же я расспросил его воинов. Все они сказали то же самое: никого не нашли. Правда, они слишком преданы Кумаху, и стоило мне намекнуть на его ненадежность, они тут же замолкали…

— Что ж, таким пора замолчать навеки. — Садахар сцепил пальцы вместе. — Мне они здесь не нужны, пускай боги забирают их, если вправду так любят честных и добрых людей, как утверждают жрецы. Возможно, беспорядки помогут тебе устроить это, а не помогут — устрой сам. Надеюсь, на этот раз ты проявишь больше ловкости. — Он помолчал и дал волю гневу: — Подумать только, почти сотня стражников, а не смогли схватить двоих, мальчишку и девчонку! Это немыслимо!

— Господин мой, — голос Сеннуфа звучал вкрадчиво, глаза вновь сверкали, — а так ли важно, чтобы девчонка была именно та?

Садахар не сдержал улыбки, позабыв о гневе. Вот за такие мысли он и ценил своего сына.

— Ты все-таки можешь думать, если захочешь, — сказал он. — Верно: этот рыжий мерзавец обожает свою дочь. Достаточно распустить нужные слухи, и наш любящий отец сам примчится спасать ее. Итак, берите любую девушку — хоть с кухни, хоть служанку, хоть первую попавшуюся на улице, лишь бы подходила по возрасту и внешности. И пусть твои соглядатаи трудятся, не покладая рук — вернее, языков. Пусть к рассвету все знают, что захвачена дочь одного из беглых преступников.

Рассыпавшись в уверениях, что на сей раз все пройдет благополучно, Сеннуф удалился. Садахар не сомневался в его усердии, как бы ни были горьки принесенные им вести. Не всегда все проходит гладко, да и он не таков, чтобы пасть под гнетом житейских неурядиц. Пускай подобные случайности нередко портят хитроумные замыслы — у него в запасе немало собственных. Настало время для одного из них.

Сеннуф еще не успел разослать своих людей на поиски, когда посланец Садахара мчался во весь опор к старшим жрецам Мерхамета и Ниразака. Им было велено тайно явиться во дворец, а посланцу — проводить их. Но не в привычный тайный покой, где они обычно совещались, а в комнаты, смежные с самыми заповедными покоями — королевскими.

* * *

Еще не рассвело, когда Садахар сам явился в королевские покои. Явился открыто, пренебрегая потайными ходами, ибо намерен был играть открыто. Если в одном месте оборона слишком крепка, стоит поискать более уязвимое место. А самое уязвимое место Вайи находится здесь, за этими дверьми.

Правда, и цепной пес здесь есть. И готов показать зубы, а то и укусить, если потребуется.

— Нет, господин! — Бойят встал в дверях, растопырив в стороны длинные жилистые руки и упершись ими в косяки. — Властью того, кто там и кто еще жив, я запрещаю вам входить! Его нельзя тревожить сейчас, когда правда появилась наде…

— Прочь с дороги, собака! — Ударом кулака Садахар отшвырнул лекаря и распахнул двери.

В следующей комнате обнаружились двое помощников Бойята, которые тотчас разделили его участь и подмели каменный пол своими бело-серыми одеяниями. На сей раз Садахар не утруждался сам, а предоставил дело страже, что следовала за ним. Выкинув прочь всех лекарей, стражники заперли двери и встали возле них. Им было велено не впускать никого.

Миновав опустевшую комнату лекарей, Садахар открыл следующие двери.

— Мой государь, — твердым голосом произнес он. — Ваш сын мертв.

Тот, к кому он обращался, не шевельнулся, по-прежнему безучастно сидя на полу, застеленном толстым ковром. Пустой взгляд темных глаз был устремлен на подножие каменного изваяния, которое слегка оживляло комнату, больше похожую на жилище отшельника. Впрочем, нет, не оживляло. Оно превращало ее в могильный склеп, в каких погребают королей и благородных.

— Вы слышите меня, государь? — повторил Садахар, подходя ближе. — Ваш сын, королевич Огешан, сегодня ночью убит мятежниками. В Вайате пролита божественная кровь.

— Н-нет-т, — медленно проговорил король Самартал, качая растрепанной головой.

Он чуть приподнялся и ухватился за белую руку изваяния, словно ожидая в ответ пожатия. Но прекрасное лицо королевы Карны так и осталось неподвижным, а рука — холодной.

— Да, — не отступал Садахар. Его низкий, почти грубый голос заполнил всю маленькую комнату, так, что король сделал движение, словно желал зажать уши ладонями. — Вы не верите, но боги знают, что я говорю правду. Можете лгать себе и затыкать уши от правды сколько угодно.

— Ты лжешь… — сказал король уже тверже, подчеркнув «ты». — Ты — змея с золотыми глазами… Уберите прочь змею! Откуда она здесь? Не хочу слышать, как она шипит! Она больно кусает, она отравит меня… Не хочу верить змее…

— Что ж, — протянул Садахар, будто в самом деле подражая змеиному шипению, — тогда поверьте королеве. Пусть она сама скажет вам, ведь мертвые знают все. Королева, мать Огешана, знает доподлинно, где ее возлюбленный сын.

Говоря это, Садахар прислушивался к едва различимому шуму, что доносился из-за стены, затянутой заморским шелком. Мысленно он улыбался: жрецы не подведут, как не подведут и подвластные им незримые силы. Слишком уж велика эта страсть — жажда земной власти, с которой порой не в силах сравниться высокое могущество бессмертных богов. Светлый мир небесных вод далек и неведом, тогда как этот мир, мир смертных, так богат, манящ и беззащитен.

Король так же медленно, держась за руку изваяния, поднялся на ноги. Его босые ступни выглядывали из-под подола измятого шелкового одеяния. Сжав ладонь королевы обеими руками, он во все глаза смотрел на нее, словно вправду ждал ответа каменных уст.

— Карна… — прошептал он. — Вечерняя моя звезда, алая моя заря, скажи мне: это правда? Вернись ко мне, приведи нашего мальчика… Где он? Почему я не вижу его? Ступай и отыщи его — может, он играет в саду? Такой маленький, совсем один… Возвращайтесь скорее, я скучаю, Карна…

Слушая этот безумный бред, Садахар заметил, что воздух вокруг изваяния задрожал и засиял. Бледная, унылая комната обрела краски, тишину разорвали звуки. Белое изваяние превратилось в живую, цветущую красотой женщину в серебряном венце. Она дышала, шелестел ее вышитый шелковый наряд, в воздухе зазвенел бубенцами нежный смех. Король вытаращился, побледнел и выпустил из рук ладонь королевы. Но тотчас вновь схватил — должно быть, ему вправду показалось, что холодная каменная рука ожила и потеплела.

— О Карна… — вновь зашептал он, точно юный любовник на свидании. — Прекрасная моя, нежная голубка… Скажи, где наш сын?

Королева заулыбалась, лицо ее просияло, как солнце поутру. Алые уста медленно разомкнулись, и сладостный, певучий голос произнес:

— Наш сын теперь со мной, Самартал, возлюбленный мой государь. Он счастлив и весел, ибо его возлюбили бессмертные боги. Ныне они ждут тебя, и мы ждем тебя. Не заставляй жену твою и сына томиться в тоске там, где нет печали.

— Мой сын… — повторил король. — Мой Огешан… Он мертв?

— Он покинул телом землю Вайи, — звенел неземной голос, — духом же он со мной, его матерью. Такова святая воля богов, такова воля бессмертного Архатшира. Он взял к себе последнего своего потомка, ибо настает время для нового рода, столь же славного и великого…

Видение не договорило. Издав слабый стон, король упал у подножия изваяния. Стоны, хрипы и плач словно разрушили чары, и яркие краски померкли, божественный голос умолк, и на месте призрака королевы вновь оказалось белое изваяние, мертвое и молчаливое.

«Надеюсь, не перестарались», — подумал с презрением Садахар, глядя на скорчившегося у ног изваяния короля. А тот бился головой о каменное подножие, обнимал твердые складки одеяния королевы и повторял снова и снова: «Карна… Мой Огешан…» Когда он на миг поднял безумное лицо, оно все было залито слезами.

— Утешьтесь, мой государь, — сказал Садахар. — Вы же слышали слова королевы: ваш сын счастлив, как и она сама, они ждут вас. Зачем цепляться за эту мрачную, ненавистную, черную жизнь, когда впереди светлая и бесконечная? Сам предок ваш, бессмертный Архатшир, снимает с вас тяжкое бремя жизни и власти, дабы передать другим. Вы сделали все, что должны были, как человек, государь, супруг и отец. Настало время получить заслуженную награду.

— Награду… — чуть слышно выдохнул король. — Моя Карна… Сын мой…

— Подпишите, государь. — Садахар подал королю очиненное перо из стебля горшва, оправленное в серебро. — Подпишите и предайте себя в руки великих богов. Они не замедлят соединить вас с королевой и королевичем.

Гладкий желтоватый лист тихо прошуршал. То, что было на нем написано Садахаром собственноручно, вскоре прочтут на всех площадях Вайаты, а потом разошлют во все области Вайи, ближние и дальние, от западных границ до реки Сехры и восточных каменоломен, от побережья до самых южных пустынь. Держа лист перед королем, Садахар мысленно поторапливал его подписать «волю богов» — собственное отречение от престола.

С пера капали на пол густые чернила, брызги летели на подол королевского одеяния. Король то водил по лбу тыльной стороной кисти с зажатым в ней пером, то глядел на него, как ребенок — на непонятную, но забавную игрушку. Бледные губы дрожали, с них срывались лишь бессвязные звуки.

— Подписывайте, мой государь, — повторил с нажимом Садахар. — Вы же хотите, чтобы королева была счастлива. Вспомните, что она говорила вам только что. Она хочет, чтобы вы подписали это. Ваш сын хочет, чтобы вы подписали.

Медленно, будто на запястье висела тяжелая цепь, рука короля шевельнулась. Поднесла перо к листу, сделала первый росчерк. Садахар следил за каждым движением и ощущал себя стоящим на раскаленных углях. Прежде чем король провел по листу второй раз, сзади хлопнули двери и прозвенели скрытой тревогой поспешные шаги.

Садахар едва сдержал вопль ярости: король тоже услышал шум и тотчас замер, прижав к груди перо. А в комнату ворвались — иначе не скажешь — оставленные в соседнем покое стражи.

— Господин, — заговорили они, перебивая друг друга, — только что сообщили, что в городе пожар — горят саррады стражи. На улицах волнения, люди собираются в отряды и движутся сюда, ко дворцу. Что повелите, господин?

— Будьте вы прокляты! — выдохнул Садахар.

Прежде чем стражники закончили говорить, король без чувств повалился на пол. На листе с отречением так и чернела одна-единственная закорючка-росчерк, сам лист и перо тоже валялись на полу. Подобрав лист и сделав знак стражам следовать за собой, Садахар выскочил из королевских покоев.

Последнее, что он заметил мельком, — как внутрь вбежал встрепанный Бойят и, поминая всех богов, кинулся к бесчувственному королю.