Под Невидимым венцом (джен)

Нирея откинула длинные зеленые ветви — и как они могут зеленеть сейчас, по осени? Хотя здесь, в обители волхвов, может быть все, что угодно. Даже такая вот светлая роща, отражение божественных чертогов, среди мрачных, зловещих болот.

Дом колдуна по имени Онотун — это он повстречал их на берегу — казалось, вырос сам собой из здешней благословенной земли. Он и вырос: стенами ему служили деревья с белоснежной корой, гладкой, как шелк, а крышей — переплетенные ветви. Такие же ветвистые перегородки отделяли один покой от другого. Не было нужды в светильниках — здесь все сияло собственным светом. На такой же светящейся лавке, что мягче и уютнее любой пуховой перины, спал сейчас Лейтар, сжимая в руках холщовую лошадку вместо потерянного камушка. Воины отдыхали в отведенном им покое, самой же Нирее не сиделось на месте.

Далеко впереди свет тускнел, превращаясь в тот самый чародейский туман, — там заканчивалась обитель волхвов и начинались болота. Нирея не смотрела туда. Здесь хватало других диковин: зеленеющие, точно по весне, плакучие деревья, нежное щебетание птиц в ветвях. Вдали, за рощами и домом Онотуна, звенели ручьи, а теплый ветерок колыхал ветки, отчего листва сверкала и переливалась, как россыпи северных самоцветов.

Невысокая душистая трава не сминалась под ногами. Толстая свита и платок остались в доме, и Нирея с удовольствием подставляла струящемуся отовсюду свету лицо и шею. Свет не походил на обычный солнечный, он был мягче и словно крепче, сытнее, если можно так сказать. Он не только радовал глаз и согревал тело, но и незримо омывал ее душу, уносил прочь страхи и тревоги. Одна из тревог развеялась бесследно: Лейтар поправился — не иначе, божественное чудо, — и здесь он в безопасности. Другая же крепко впилась в ее сердце и не желала уходить. Впрочем, Нирея не гнала ее.

Она не верила ни в гибель Адевара, ни в его предательство. Перед глазами по-прежнему стояла картина, похожая на отрывок из сказки, что так любит Лейтар: один-единственный всадник, сверкая глазами, бросается навстречу множеству врагов. Правда, жизнь — вовсе не сказка. Что могло с ним случиться тогда? Быть может, ему удалось вырваться, но не пропустили болота, боги весть, почему. Или же самое страшное: он жив, но в плену.

— Тревожишься, госпожа? — послышался рядом голос Панарета.

Нирея обернулась и кивнула. Странно: она даже не расслышала твердой поступи воинов — не иначе, здешняя земля все и всех делает легкими. Воины тоже наслаждались теплом и светом — кто расстегнул кафтан, кто вовсе снял. И тревожились они о том же, хоть и не так, как она.

— Я не знаю, почему… — Нирея вздохнула: казалось, здесь невозможно плакать, но слезы все равно подступали. — Почему мы выбрались, а он — нет? Говорите что хотите, но в предательство я не верю. Уж лучше смерть…

— Есть и третий путь, госпожа, — заметил Грас. — Он мог попасть в плен. И тогда нам только молить богов даровать ему силы не выдать нас.

— Ну, ты скажешь, — бросил Панарет. — Он — парень темный, скользкий, я ему не доверяю, но чтоб такой кому что выдал… Скорее помрет. Да и если бы выдал, Оннейв со своими уже был бы здесь.

— А что он мог выдать, Панарет? — сказал Овандим. — В топях нет ни троп, ни вешек каких, ехать только наудачу. Мы сами-то чудом отыскали путь да не отбились друг от друга — не иначе, впрямь боги охранили.

— Он велел мне ехать напрямик… — медленно произнесла Нирея. — Может быть, сказал наугад. А может, правда знал. Хотя я бы нипочем не выбралась, когда бы не…

Она не договорила. Далекая стена тумана впереди зашевелилась, застонала и неспешно дрогнула, словно незримые руки раздвинули ее, как тяжелые занавеси. На светлую землю ступил, спотыкаясь, крупный буланый конь, он хрипел и дрожал, с морды и боков падали клочья пены. На спине коня сидел — вернее, лежал — человек. Не успел конь сделать и пяти шагов, как всадник упал на землю и замер неподвижно, раскинув руки.

Нирея и воины опрометью кинулись к нему. Издали казалось, что он одет во что-то красное, но стоило Нирее подойти ближе, и у нее затряслись все поджилки, а ноги едва не подкосились. Она смотрела — и не узнавала.

Узнать Адевара можно было разве что по росту и сложению. Лицо — избитое, изрезанное, обожженное — страшно распухло, волосы сделались полностью седыми. Широко распахнутые побелевшие глаза казались незрячими, и Нирея невольно опустила взор. Когда же она разглядела его раны, то задрожала так, словно увидела собственную смерть. Ясно, где и как он их получил.

— И вы еще сомневались? — прошептала она и сморгнула слезы. — Так глядите. Вот они, доказательства, кровью писаны. Неужели и теперь не поверите?

Воины переглянулись, кто-то выругался шепотом. Панарет качнул головой и коснулся шеи Адевара, перетянутой поперек кровавыми ссадинами, как от веревки.

— Живой, — шепнул десятник. — Бьется кровь. Да в чем душа держится…

Ридам побледнел и отвернулся.

— Ладно боевые раны… — с трудом выговорил он. — Но вот такое…

— Зло, — прозвенел над ними глубокий голос, который, казалось, тоже исходит из этой благословенной земли.

Нирея вскинула голову. Онотун по привычке опирался на извилистый, унизанный пестрыми оберегами посох, белые брови сурово сдвинулись. Серые пронзительные глаза волхва смотрели на Адевара без особой приязни, он даже качнул головой.

— Он принес с собой зло, — прибавил Онотун.

Изможденного коня он погладил по морде, и тот вмиг успокоился и перестал дрожать. В душе Ниреи вскипела ключом лютая ярость.

— Как же зло, служитель богов? — вскричала она и встала, заслонив собой Адевара, совсем как он ее недавно. — Он спас нас, защитил…

— Он — товарищ наш, — твердо сказал Панарет, прочие кивнули.

— И болота его пропустили, — напомнила Нирея. — Ты же сам говорил, что боги не пускают сюда подлинное зло.

— Не пускают, — сказал Онотун. — И все же в сердце этого человека оно есть, совесть его нечиста. Он тяготится жизнью, душа его просит воли. Быть может, боги привели его сюда, чтобы упокоить навеки.

— Нет…

По щекам Ниреи бежали слезы. Она протянула руки, упала на колени.

— Молю тебя, всеми богами заклинаю, спаси его! Я знаю, ты можешь…

— Встань. — Онотун слегка стукнул ее по колену концом посоха. — Кто я такой, чтобы преклонять передо мною колени? Хорошо. Исцелить тело я могу. А вот душу…

Он не договорил, но знаком велел воинам нести раненого вслед за ним. Нирея поняла, куда идет Онотун, — в тайный свой покой, куда прежде не позволял им заходить. Они миновали одну лиственную завесу, другую и очутились словно в дупле огромного дерева: покой был темнее, меньше и ниже, чем прочие. И пахло здесь иначе — как в лесной чаще, где стоят могучие вековые деревья. Густой благоуханный воздух насыщал не хуже самого плотного обеда.

Едва они вошли, стены засветились, а прямо из земли, повинуясь движению посоха, выросло нечто вроде ложа из ветвей. Онотун застелил его мягкой холстиной и кивнул воинам, что несли Адевара.

— Не знаешь, как класть-то, — буркнул Овандим. — То ли на спину, то ли на живот…

— На спину кладите, — отозвался волхв. — И ступайте. Коли желаете пищу приготовить, так рядом с вашим покоем поварня моя, там сухой хворост есть. Что найдете, берите.

Воины миг-другой помялись на месте и вышли. Нирея не шелохнулась.

— А ты чего стоишь, девица?

— Дозволь помочь тебе. — Нирея выпрямилась, тяжело сглотнула. — Долг платежом красен. Он спас меня, а я хочу спасти его.

— Против воли? — качнул головой Онотун. — Быть может, заблуждаюсь я, но есть ли здесь что спасать? Душа его исстрадалась. Не лучше ли отпустить ее к тем, кто его ждет?

Слова обожгли Нирею неведомой неприятной горечью, какой она вовеки не знала. Ей вспомнился давний разговор на одном из привалов, когда она по-ребячески навязчиво расспрашивала Адевара о жене и детях. Разумеется, они ему дороже какой-то едва знакомой юной дурочки, которую вечно приходится выручать…

— Ты только спаси, — произнесла она. — А потом пусть он сам решает, как ему быть и как жить.

Онотун поставил близ ложа плетенный из веток короб со снадобьями и молча посмотрел на Нирею, словно видел насквозь. Она же вспыхнула, будто в лихорадке, опустила вмиг помутневший взор. А волхв так же молча улыбнулся чему-то и воздел руки, безмолвно взывая к богам.

Нирея подошла к Адевару, опустилась на колени и коснулась губами его истерзанной руки. И, глядя на широкое запястье, на жилистую ладонь, на длинные пальцы, она думала не о том, что рука эта поднимала оружие, чтобы убивать и защищать. Она думала, что этой рукой он обнимал другую женщину — а женщина обнимала его. И расчесывала частым гребнем его волосы, когда они еще не были седыми, и сидела у очага с иглой. И родила ему сыновей, и он любил их. А теперь в его сердце все выгорело, кроме ненависти и мести.

Незачем было лгать себе, особенно здесь, в светлой обители. Нирея призналась, что привязалась всею душой к Адевару — она не смела сказать «полюбила» — боги весть, почему. Еще до того, во время пути, она не раз задумывалась о своих чувствах к нему, проклиная свое жалостливое девичье сердце. А за жалостью вмиг пришел целый ворох дум и чувств: она и боялась — его и за него, и сострадала — знала ведь, каково терять родных. И поневоле восхищалась: ведь все против него, он сам это понимает — и не сдается, борется за что-то. А главное — как они с Лейтаром потянулись друг к другу.

Вновь вспомнила Нирея Геледа, первую любовь свою, вернее, блажь девичью. Нет, братом он был, не возлюбленным, он едва касался, как здешний благоуханный ветерок. Адевар же вонзился ей в сердце острым мечом — и крепко засел там, сотне рук не вытащить.

«Даже если ты никогда меня не полюбишь, — произнесла мысленно Нирея, — я тебя вовеки не позабуду. Навязываться не стану, ты бы не стерпел такого. Да сделаю что угодно, лишь бы исцелить твою душу». Не сразу она поняла, что последние слова сказала вслух, потому что Онотун ответил ей:

— Ежели озверела душа, не исцелиться ей. — Он помолчал и прибавил: — Но права ты, Нирея. Каждый сам решает за себя. Человек — не зверь, тем и отличается, что способен измениться. Если осознает неправоту свою.

Онотун не пустословил понапрасну — он вынимал из короба новые и новые горшочки и склянки. Одну из них он протянул Нирее вместе с ложкой, руки его словно испускали мягкий прозрачно-белый свет.

— На вот, влей в рот ему трижды по три, да гляди не разлей, — велел Онотун. — Он уже горит весь, самое время за дело приниматься.

Адевар вправду горел, кровь его, что недавно еле билась, теперь мчалась бешено. Руки Ниреи задрожали, она воззвала всей душой к небесным супругам и медленно влила в приоткрытые обожженные губы одну за другой девять ложек терпко пахнущего зелья. Закончив, она не удержалась и провела рукой по спутанным седым волосам, испачканным тиной и кровью. Адевар дернулся раз-другой, и Онотун тотчас протянул к нему руку, окутывая серебристым сиянием. «Спи», — прошептал он и вновь обернулся к Нирее.

— Вон там, в углу, полотно лежит да ножницы, — сказал он. — Ступай нарежь, чтоб было чем перевязать.

Нирея проворно отыскала и то, и другое, и принялась за дело. Полотно казалось невесомо мягким, будто не смертные руки ткали его. Порой на него падали горячие слезы, и Нирея смаргивала их, украдкой поглядывая на Онотуна. А он сперва вытащил из обожженных ран в боку и в бедре наконечники стрел, потом осторожно принялся счищать с подбородка и щек Адевара облезлые клочья мертвой кожи и спекшиеся волосы — усы у него чудом уцелели, только опалились слегка. Зато глаза, как сказал Онотун, остались зрячими.

Пока Онотун хлопотал, Адевар не издал ни звука, будто вправду погрузился в сон — или в чародейское забытье. Нирея втайне опасалась, что он в бреду станет звать кого-то — быть может, жену или детей. Но он молчал, только хрипел едва слышно, пока не затих и дыхание его не сделалось ровным.

— Нирея… — послышался сзади робкий голосок Лейтара.

Она оглянулась. Выспавшийся братец бочком пролез между ветвей и глядел то на нее, то на Адевара и волхва. Лицо Лейтара было бледно, глаза широко распахнуты — страх явно мешался с любопытством. Нирея заставила себя улыбнуться ему и кивнула на полотно: мол, подержи, пока я разрежу.

— Опять я все проспал, — посетовал Лейтар, пока держал на растопыренных руках полотно. — А я сразу говорил, что Адевар жив! А тут мне Панарет сказал… — Лейтар помолчал, облизнул губы. — Он ранен, потому что защищал меня, да? Он же не умрет, правда, Нирея?

— Конечно, нет. — Она вновь улыбнулась и, отложив ножницы, обняла его. — Разве можно умереть там, где живут боги?

Тут ее окликнул Онотун. Нирея подхватила охапку нарезанных повязок, Лейтар поспешил вслед за нею. Правда, стоило ему подойти, как он побледнел еще пуще и прикусил сжатый кулак, не сдержав испуганного вскрика.

— Я же не должен бояться, да? — спросил он то ли у волхва, то ли у Ниреи. — Ведь я князь и воин…

— Бояться всем случается, — сказал Онотун, принимаясь с помощью Ниреи за перевязку. — Да ты верно сказал: воины ран не страшатся.

Пока они трудились, Лейтар стоял, как вкопанный, и хлопал глазами, приоткрыв рот.

— Что с ним случилось? — тихо спросил он. — Ему больно?

— Сейчас нет, — сурово ответил волхв, — он спит, ничего не чувствует. Но до того — было. Очень.

Нирею поневоле задела эта жестокая прямота. Впрочем, Онотун еще с тех пор, как встретил их на берегу, говорил с Лейтаром, как со взрослым, без всяких уверток и недомолвок. «Быть может, он читает в его сердце и видит, что Лейтар в самом деле взрослый, ведь он князь по праву». Следом мелькнула мысль о том, ради чего они явились сюда, — о Невидимом венце, о котором речь еще ни разу не зашла. А вслед прилетели иные думы — и заставили содрогнуться.

— Онотун, — заговорила Нирея, придерживая край повязки, — скажи, он мог что-нибудь видеть там, в болотах, пока ехал сюда? Я ведь видела…

— Об этом молчи, — оборвал волхв, даже глазами сверкнул почти грозно. — Те, кто проходит топями по воле богов, обычно не рассказывают о том, что здесь видели.

— А почему? — тут же выпалил Лейтар, чья робость почти растаяла.

— Потому что с богами говорят один на один, — ответил Онотун и неспешно разогнулся, перед тем невесомо коснувшись лица Адевара. — Теперь идемте, оставим его. Он проспит долго, зато поднимется здоровым.

Лейтар тут же потянул Нирею за руку. Она пошла, но все время оглядывалась, словно не хотела уходить, — и вправду не хотела. А свет в маленьком покое понемногу мерк, только слабо переливалось в полутьме бледное сияние, что окутало Адевара. Нирея оглянулась в последний раз и вышла — и почти не удивилась оттого, что на душе вдруг сделалось легко.

* * *

В обители богов дни не сменялись ночами — здесь всегда было светло. Разве что чудесные живые покои-рощи будто приглушали свое свечение, когда обитателям их вздумывалось отдохнуть. Воины с наслаждением отсыпались впервые за много дней — здесь не было нужды нести стражу. Лейтар перестал жаловаться на пищу, наворачивал за двоих, что ни дадут, и тоже спал, а потом носился по поляне, размахивая хворостиной. Только Нирея не могла спать — она ждала.

«Торопить нельзя, — сказал ей Онотун. — Каждый сам знает свою меру, одному нужно больше времени, другому меньше. Коли душа здорова, и тело исцеляется быстрее». И Нирея безмолвно говорила с душой Адевара, стоя у входа в темный покой: «Если не ради меня, то хоть ради Лейтара вернись! Ты звал его князем своим, ты клялся служить ему, кровь за него пролил. Так служи дальше, береги и храни. С такой стеною, как ты, ему ничто не будет страшно».

Когда же Нирея услышала наконец еле различимый шорох, она тотчас бросилась в тайный покой, позабыв обо всем. Онотун появился словно из ниоткуда и знаком удержал ее, лишь кивнул — ласково, как ей показалось. Сияние вокруг Адевара померкло, зато стены засветились ярче. Онотун снял повязки с его лица и капнул на губы из длинной узкой склянки.

Сердце Ниреи заколотилось в горле, руки и ноги онемели. Она сама не знала, чего ждет, что именно желает услышать. Адевар же слегка потянулся, с губ его сорвался хриплый выдох-стон, словно он хотел заговорить и не мог. Нирея чуть не вскрикнула, когда он рывком поднялся на локте, огляделся, словно не понимая, где он, и уставился на нее и Онотуна своими бешеными глазами.

— Зачем? — сипло выдохнул он.

Онотун чуть повел ладонью и зашагал к нему.

— Некуда тебе торопиться, молодец, — сказал он, в руке его появилась странная прозрачная чаша. — Вот, выпей. И не гневи богов.

На удивление, Адевар послушался и выпил. Нирея же смотрела на него, сердце ее одновременно ликовало и пылало горечью. Когда Онотун назвал его молодцем, это прозвучало почти как насмешка. Адевар и прежде казался старше своих лет, но раньше глядел на сорок, теперь же — на все пятьдесят, если не на шестьдесят. Раны исчезли, на их месте остались неровные белесые шрамы — вряд ли борода вновь вырастет. Прежде она слегка скрывала его резкие черты, а теперь каждая жилка, каждая складочка его изможденного лица дышала неукротимым упрямством и яростью.

Он вернул чашу Онотуну, отерся голой рукой, откашлялся и заговорил обычным своим голосом, разве что слегка хриплым:

— Благодарить я должен, да? — Он качнул головой, запустил пальцы в волосы. — Не за что благодарить. Я думал, все правда кончено. Одного лишь хотел — вольным умереть, а не жалкой жертвой. Правы они, вовеки мне теперь не отмыться. Было бы лучше погибнуть в топях, как они…

— Они? — воскликнула Нирея, вмиг растеряв все мнимые и подлинные тревоги. — Кто — Оннейв и его люди? Они все погибли? Ты сам это видел?

Адевар посмотрел на нее.

— Нет, просто знаю. Все до единого там остались, некому вернуться, некому рассказать. Оно и ко мне подбиралось, я помню. Видно, мною даже здешняя нечисть брезгует…

— Перестань. — Сама себе удивляясь, Нирея подошла к нему, взяла за руку. — Тебя боги сохранили, как и всех нас. Зачем говорить сейчас о старой твоей вине, если она вообще была? Разве ты сполна не искупил ее? Разве можешь отступить теперь, когда ты совершил невозможное?

— Вспомни, что сказали те, кого ты видел, — сурово прибавил Онотун.

Адевар умолк, лицо его и взор сделались странно смущенными. Он лишь держал руку Ниреи и не отпускал, будто она связывала его с миром живых, куда он так не хотел возвращаться, боги весть, почему. Но коли вправду не хотел, зачем тогда держался?

Смущение и молчание продлились недолго. Адевар выпрямился, оглядел себя, усмехнулся чему-то. Нирея принесла ему рубаху, недавно сшитую ею из того же чудесного полотна, рассеянно ответила на кивок. Казалось, все бы отдала, лишь бы узнать, что за видения явились ему в топях. Да вряд ли он скажет.

— Что ж, — сказал он вместо этого и сел, спустив ноги с ложа, — тогда нам пора действовать.

— И как таких борзых земля рождает, а? — послышался из-за ветвей голос Панарета. — Тебе б сперва поправиться, а потом уже действовать.

Десятник и прочие воины вошли, низко поклонились Онотуну. С ними вместе, сверкая яростной надеждой в глазах, вошел Лейтар — и тотчас бросился к Адевару, схватил за ногу, не оторвешь.

— Как хорошо, что ты жив, — просто, по-детски сказал он. — Больше тебя никто не тронет.

Адевар посмотрел на Лейтара, моргнул раз-другой, отвернулся на миг. Видно, сомнения и отчаяние остались позади, ибо ответил он спокойно и ровно:

— Они больше никого не тронут. — Он посмотрел на Панарета. — Оннейв со своими погиб в топях, когда пустился в погоню за мной. Правда, мне доказать нечем… — Он криво усмехнулся.

— Кто старое помянет, тому глаз вон, — отозвался Панарет и чуть склонил голову. — Прости, что думали о тебе худо, да сам понимаешь, чем порой доверчивость оборачивается. Был ты нам товарищем и впредь оставайся.

— Спасибо на добром слове, — поклонился в ответ Адевар. — Тогда не будем болтать попусту. Надобно решать, что делать станем.

— Выходит, их там человек тридцать потонуло, — сказал Овандим. — Не считая тех, кого ты положил. Это добрая весть. Без Оннейва и воинов Насиаду придется туго.

— У него наверняка остались еще свои там, в Тойсее, — заявил Панарет. — Хотя в Пратаме потеряли, здесь потеряли… Куда этим бродягам тягаться с дворцовой и городской стражей, коли припечет? Чуть только объявится законный князь, наши мигом встанут обок с ним. Никакой подлый убийца не проберется.

— Стало быть, открыто двинемся в Тойсею? — спросила Нирея. Лейтар вернулся к ней, обхватил и весь содрогнулся, будто в предвкушении.

— А чего нам таиться? — сказал Адевар. — Довольно побегали. Я понял, как смогу оправдаться. Меньшого врага боги у меня отняли, так хоть старший пусть останется. Вызову его на бой, он не посмеет отступиться. Вызову и убью.

— А если он тебя убьет? — возразил Панарет.

— Если так, — Адевар сверкнул глазами, прищурился, — значит, богов нет…

— Прикусил бы ты язык свой длинный! — сурово вмешался Онотун и стукнул по полу посохом. — Тебе ли такое говорить, тебе ли гневить богов — после всего, что с тобой было?

Он неспешно обошел ложе и встал так, чтобы видеть каждого. Нирея глядела на него, не отрываясь, как и Лейтар, и прочие. Каждой жилкой, каждым волоском она ощущала приближение чего-то страшного, могучего и таинственного — того, ради чего они проделали столь нелегкий путь.

— Ты хочешь свершить справедливую месть, — продолжил Онотун. — Да, ты вправе, ибо она справедлива. Но есть нечто превыше любой человеческой мести. Здесь рассудит не бой, а боги.

Онотун поглядел в упор на Лейтара, сделал ему знак подойти. Тот выпустил подол Ниреи, поймал ее ласковый кивок и улыбку. А волхв вытянул вперед свой посох, обереги на нем вспыхнули, точно солнце в полдень. Казалось, сама земля отозвалась на чародейский призыв, зазвучали вокруг неземные голоса, недоступные ушам смертных. Свечение сгустилось, побелело, пожелтело и обрело вид.

Над головой Лейтара сиял Невидимый венец.