Душа Зорро (гет)

В течение следующих двух дней Диего находился в состоянии эйфории. Осознание того, что София любит его, росло в нем, пуская глубокие корни в самую душу.

Они сидели плечом к плечу, безмолвно внимая красоте момента. Диего прикрыл глаза, подставив лицо ласковому дыханию ветра, растворяясь в умиротворении этого заповедного уголка. Ароматы трав и полевых цветов, опьяняющие и нежные, окутывали его, словно теплый, ласковый платок.

Озеро было его убежищем, местом, куда он приходил, чтобы найти утешение и вдохновение. Еще с детства эта водная гладь оказывала на него особенное воздействие. Воспоминания о детских играх с матерью на берегу, о первых рыбалках с отцом создавали особую атмосферу, которая помогала ему обрести внутренний покой.

И вот, именно это озеро стало свидетелем признания Софии, обрушившегося на него, как летний ливень в засуху.

Сперва казалось, будто в порыве откровенности она просто делится историей из прошлого. Но постепенно, слово за словом, он понял, что эта история — о нем.

София описывала тот вечер в Монтерее с такой живостью и проникновенностью, что сердце его невольно замерло. Воспоминания об Анне Марии, о вихре, ворвавшемся в его жизнь и оставившем после себя лишь горький привкус недосказанности, всплывали из глубин памяти, словно тени из небытия.

В голосе Софии звучала тихая грусть, когда она говорила о своей безответной любви. Диего знал, что она имеет в виду. Призрак прошлой привязанности блуждал по темным лабиринтам его памяти, но с каждым словом Софии, с каждой ее робкой улыбкой, тень Анны Марии становилась все более призрачной, все более бесплотной.

Диего держал руку Софии в своей. Ее пальцы были прохладными и нежными, как лепестки распустившейся розы. Легкий трепет пробежал по его телу, словно искра нового, неизведанного чувства. Он сжал ее ладонь чуть крепче, боясь, что этот хрупкий, драгоценный момент ускользнет, как песок сквозь пальцы.

Зорро ласково похлопал по шее нетерпеливо всхрапнувшего Торнадо и обвел взглядом дорогу, ведущую к гасиенде дель Кастильо.

Два дня Диего позволял себе тонуть в омуте любви, наслаждаясь каждым мгновением счастья. Вчера он снова приехал к озеру и задумчиво смотрел на сверкающую гладь воды. Это место было для него своего рода укрытием, где можно было спокойно размышлять и наслаждаться моментом.

В памяти всплывали слова признания Софии, и сердце его наполнялось трепетным волнением, затмевающим все прочие чувства. Пикник на берегу озера запечатлелся в его душе навечно. Он помнил каждое слово, каждый взгляд, каждое прикосновение. Благодарность переполняла его за каждое мгновение, проведенное рядом с ней у этого заветного места. Даже если судьба распорядится иначе, озеро останется немым свидетелем их чувств, связующим звеном, куда он всегда сможет вернуться и вновь пережить те волшебные минуты. В тишине ночи ему будет слышаться шепот волн, эхом отзывающийся о любви, которую они разделяли.

Но вместе с этим счастьем росло и тревожное предчувствие. Диего понимал, что их отношения развиваются стремительно, и эта скорость пугала его. Он словно летел на крыльях, не зная, куда они его приведут. В голове мелькали обрывки мыслей о будущем, о возможности построить с Софией что-то серьезное. Но страх перед разочарованием, перед болью от возможной потери, не давал ему покоя.

Он боялся признаться себе, что влюбился по-настоящему. Что София стала для него не просто увлечением, а человеком, без которого он больше не представлял своей жизни. Эта мысль одновременно и грела, и обжигала. Он чувствовал себя беззащитным, словно выставил свое сердце напоказ.

И вот, спустя два дня, он вновь замер в ожидании ее следующего шага. Ночь давно укутала землю своим темным покрывалом, и Зорро начал сомневаться в своих расчетах. Но вдруг ворота гасиенды распахнулись, и он понял, что София все же решилась выйти.

Она медленно вывела под уздцы Фантома. Мгновение спустя белая лошадь уже несла ее по дороге, словно призрак, устремляясь навстречу ночи.

Зорро затаился под сенью раскидистого дерева, его острый взгляд неотрывно следил за ней. Он не раз наблюдал, как София с грацией управляет Фантомом, но сейчас что-то неуловимо изменилось в ее поведении, нечто, что тревожным набатом отозвалось в его сердце. Девушка держалась в седле как-то неуверенно, словно невидимая сила пыталась сбросить ее наземь. Чувство неясной тревоги, словно колючий репейник, вцепилось в его душу. Зорро решительно ударил коленями Торнадо и понесся вперед, стремясь приблизиться к ней, хотя ранее предпочел бы держаться на расстоянии.

Фантом мчал ее все быстрее и быстрее, а София, обессилев, боролась за то, чтобы удержаться в седле. Ее руки дрожали, тело безвольно болталось, словно марионетка, лишенная кукловода. Внезапно она отпустила поводья, и взгляд ее, полный какой-то затаенной тоски, устремился в бескрайнюю даль. И в следующее мгновение она начала медленно, словно в кошмарном сне, падать. Время, казалось, застыло, и вот, с глухим стуком, она рухнула на шею Фантома.

Умный конь, почувствовав, как ослабла хватка поводьев, и хозяйка оказалась в опасном положении, мгновенно остановился. Осторожно опустив голову, он подставил свою могучую шею, стараясь поддержать бессильно повисшее тело. В этот самый миг Зорро, на всем скаку подлетев к ним на Торнадо, ловким движением подхватил Софию и посадил перед собой.

Вороной жеребец, ощутив двойную нагрузку, заволновался, заржал, но был тут же решительно остановлен властным голосом хозяина:

— Стоять, Торнадо!

Зорро, крепко удерживая левой рукой поводья, осторожно приподнял подбородок девушки и внимательно вгляделся в ее лицо. В призрачном свете луны София казалась неестественно бледной, глаза ее были закрыты, а сама она, казалось, потеряла сознание. Сняв перчатку с правой руки, он коснулся ее щеки и отдернул пальцы, словно обжегшись. Кожа ее пылала огнем.

— Матерь Божья! — прошептал он, проводя пальцами по ее лбу. Ее тело горело в лихорадке. — Mi alma[1], — нежно добавил он и с укором посмотрел на белого коня. — И ты тоже хорош, позволил ей в таком состоянии сесть на тебя.

Фантом тихо заржал, словно признавая свою вину.

— Следуй за мной, — бросил ему Зорро, разворачивая Торнадо.

Через некоторое время они достигли озера. Зорро осторожно снял Софию с коня и, посадив ее на землю, прислонил к дереву. Затем слегка расстегнул ворот ее амазонки и вытащил белоснежный шейный платок. Решив, что он идеально подойдет, он подошел к кромке воды, намочил его и вернулся к девушке. Зорро опустился на колени и легким движением протер влажной тканью ее лоб. Она тихо вздохнула от облегчения, ощущая прохладу на своей пылающей коже.

— Тише, все хорошо, — прошептал он, стараясь успокоить ее.

Зорро без устали смачивал ее лоб, тщетно пытаясь унять жар, пожиравший ее изнутри. Лихорадка лишь крепче вцеплялась в Софию. В отчаянии отбросив платок, он решительно распахнул ее жакет. Освободив хрупкие руки из плена рукавов, он бережно снял его, затем принялся за крошечные серебристые пуговки на батистовой блузке. Пальцы скользили, не повинуясь, и он, сорвав перчатки, вновь принялся за неподатливые застежки.

Наконец, три верхние пуговки сдались, открывая вид на горячую, словно раскаленную, кожу ключиц. Лишь сейчас Зорро заметил, как предательски дрожат его руки. Опустившись на траву, он откинул шляпу и сорвал маску. В этот миг он почувствовал себя обнаженным, лишенным не только защиты, но и своей силы, своей непоколебимости.

Ему стало страшно. Все эти годы он сражался с врагами, избегал ловушек, рисковал жизнью, но никогда еще не испытывал такого всепоглощающего, парализующего ужаса. Сердце бешено колотилось в груди от одной мысли, что София может умереть.

Она лежала перед ним, лицо, покрытое испариной, грудь тяжело вздымалась в лихорадочном ритме. Все ее тело содрогалось в огне. Коснувшись ее лба, Зорро почувствовал обжигающий жар. Его собственное сердце застучало в унисон с ее страданием. Он понимал — медлить нельзя.

Сорвав с седла Торнадо флягу, он осторожно смочил ее пересохшие губы, пытаясь вернуть ускользающее сознание.

Внутри него разгорался пожар молитв. Он взывал ко всем святым, клялся, что спасет ее, готов был отдать все, лишь бы облегчить ее муки. И сквозь пелену слез он увидел, как дрогнули ее ресницы. Его сердце забилось вновь — теперь уже от хрупкой надежды.

— Диего... Что случилось? — едва слышно прошептала София.

Зорро замер, на миг решив, что она узнала его, но тут же понял — она бредит. Снова натянув маску, он, в который раз смочив платок в озере, продолжал свои отчаянные попытки охладить ее. Теперь он осторожно отирал не только лоб и щеки, но и верхнюю часть груди, и руки, рукава которых он бережно закатал.

Первый луч солнца пронзил сумрак, и свежий утренний ветер коснулся его лица, когда он почувствовал, как лихорадка отступает, словно ночной кошмар, уступающий место рассвету. Он облегченно выдохнул, слушая ровное, спокойное дыхание девушки. Она просто спала, беззащитная и хрупкая, и мысль о том, что нужно как можно скорее доставить ее домой, стала единственной целью.

Свист Зорро разорвал тишину, и мгновение спустя Торнадо, словно тень, возник из-за деревьев. Зорро заставил коня опуститься. Затем накрыл плечи девушки жакетом амазонки и, осторожно подняв ее на руки, усадил полубоком на шею вороного коня. Сам вскочил в седло, и Торнадо, повинуясь легкому прикосновению колен, рванулся вперед, в обратный путь. Фантом неотступно следовал за ними.

Уже рассвело, когда Зорро, неся на руках свою бесценную ношу, вошел во внутренний дворик гасиенды дель Кастильо, а затем и в сам дом. Тихо ступая, он пронес девушку в гостиную и осторожно уложил на тот самый диванчик, где увидел ее три дня назад. Заботливо укрыл жакетом, стараясь не потревожить ее сон.

Она слегка пошевелилась, и на ее губах расцвела слабая, словно робкий цветок, улыбка:

— Диего…

Он облегченно вздохнул, чувствуя, как уходит напряжение последних часов, и нежно коснулся губами ее прохладного лба.

— Все хорошо, mi alma, все будет хорошо, — тихо произнес он и в этот момент услышал топот ног.

Он выпрямился, словно пружина, и увидел, как в гостиной появляется Анна, а в дверях, ведущих в патио, стоит Педро с ружьем наперевес, готовый защищать свою хозяйку.

— Сеньор Зорро? — удивилась компаньонка, наблюдая, как человек в маске делает шаг вперед, словно намереваясь заслонить собой лежащую на диване девушку.

— Сеньорита, я никому не причиню вреда, — предупредил он, подняв руки ладонями вперед, демонстрируя, что безоружен. — Попросите своего цепного пса опустить оружие.

— Педро, — Анна бросила короткий взгляд на слугу, и тот с неохотой опустил ружье, но не отвел от Зорро настороженного взгляда. — Что здесь происходит?

— У сеньориты был сильный жар, когда я нашел ее. Мне пришлось ее охладить, прежде чем доставить домой.

При слове «охладить» Педро вскинул ружье, но Анна решительно остановила его жестом.

— Что вы имеете в виду под «я нашел ее»? — в ее голосе звучала сталь.

— У сеньориты появилась опасная привычка, — спокойно произнес Зорро, опуская руки. Левая непроизвольно легла на эфес шпаги, и Педро вновь наставил на него ружье. Зорро поднял руки выше и повторил. — У сеньориты, к несчастью, появилась страсть к ночным прогулкам верхом.

— Прогулкам верхом? — недовольно переспросила Анна, бросив на слугу испепеляющий взгляд. Тот лишь беспомощно развел руками, словно сам был поражен новостью.

— Когда я нашел сеньориту, у нее был сильный жар. Мне пришлось отвезти ее к озеру и охладить ее.

Анна смерила разбойника долгим, изучающим взглядом.

— Сеньор Зорро, искренне благодарю вас. Немедленно отправлюсь за доктором, — заявила она.

Зорро лишь слегка склонил голову в знак согласия.

— Педро, пропусти сеньора, — приказала она.

— Но он… — попытался возразить слуга.

— О, ради всего святого, Педро! — Анна выхватила ружье из его рук. — Он только что спас твою хозяйку!

Зорро, не спеша, прошел мимо них и, уже переступая порог, обернулся:

— Фантом ждет за воротами.

Затем на прощание взмахнул рукой, быстро преодолел патио и, вскочив в седло, исчез на своем Торнадо. Педро в последний момент успел схватить под уздцы белоснежного коня, пытавшегося последовать за бывшим хозяином.

[1] (исп.) — душа моя.