Две ведьмы в семье | Two Witches In the Family (джен)

Петуния пытается убедить себя, что она вовсе не нервничает, сидя прямо на стуле и ожидая. Никакой нервозности, вовсе нет. Просто она постукивает ногой по полу, чтобы скоротать время между взглядами на карманные часы.

(Это очень хорошие часы, оправдывается она про себя, подарок от Эмити на её 17-й день рождения — еще одна традиция волшебного мира. Это абсолютно обычные часы; Эмити сама пошла покупать их в маггловский магазин вместе с двоюродной сестрой Чарити. Может быть, и возникла пара заминок из-за чрезмерного энтузиазма Чарити поговорить с настоящими магглами и её непонимания маггловской валюты, но Эмити явно гордилась собой, когда вручала подарок. Петуния все еще бережно ухаживает за часами.)

Питер опаздывает.

Сердце Петунии пытается не разрываться на части. Возможно… возможно, он все-таки решил не приходить. Возможно, он испугался — или, может быть, он никогда и не планировал встретиться лицом к лицу снова. Петуния не знает, что из этого было бы хуже.

Они обменивались письмами уже шесть месяцев, раз в неделю — что быстро переросло в два, а затем и три раза в неделю, и единственной причиной, по которой они не писали друг другу каждый день, было то, что Питеру приходилось скрывать факт отправки сов кому-то за пределы Хогвартса, чтобы избежать подшучиваний Блэка и Поттера. Да и Петуния была занята Квиддичем и иногда слишком уставала, чтобы взять перо и написать письмо.

Но постоянные тренировки приносили свои плоды, ведь «Педдл» завершили сезон шестыми в Лиге, что было их лучшей позицией за последние сорок лет и их наилучшим результатом с 1931 года, когда, несмотря на череду поражений, им удалось коллективно выиграть премию Йозефа Вронского за выдающееся мастерство на поле.

(Эта премия до сих пор выставлена в витрине в штаб-квартире фан-клуба «Педдл», окружённая Кубками, которые команда выиграла в XVIII веке, и несколькими более скромными наградами за индивидуальные достижения игроков. Петуния надеется, что скоро к ним добавится награда с её именем.)

Конечно, есть (завистливые? циничные?) люди, которые считают, что «Педдл» коварно воспользовались войной, что сейчас охватила всю Великобританию — потому что это уже полномасштабная война, и даже «Пророк» был вынужден это признать, — а также тем фактом, что с начала сезона у многих команд Лиги отсутствовали один или два ключевых игрока. Вкупе с агрессивным стилем игры Петуньи, применением продуманных стратегий, которые она буквально вбивала в команду (и неважно, что капитаном на самом деле является Дениз Уэнслидейл), и, откровенно говоря, чистой удачей (что не имеет ничего общего с Феликс Фелицис, вопреки слухам; все игроки «Педдл» были проверены медиколдунами, администраторами Лиги и чиновниками Министерства и признаны чистыми), «Педдл» провели очень хороший сезон.

И именно поэтому Петунья здесь: потому что Питер предложил отпраздновать вместе в его следующую поездку в Хогсмид. Сегодня.

А его всё ещё нет, и беспокойство Петуньи всё больше растёт. Ей не следовало приходить; это было глупо. Конечно, Питер (она не называет его Петтигрю в своих мыслях, и никто больше не называет) не был серьёзен. Ему шестнадцать лет, и он дружит с группой шутников; у него, вероятно, есть дела поважнее, чем прийти в кафе мадам Паддифут на чай…

— Прости, что опоздал! Мне пришлось найти отговорку, чтобы уйти раньше от Ремуса!

И, похоже, она ошибалась, и он действительно пришёл, осознаёт Петунья, ощущая, как у неё перехватывает дыхание.

Петунья не подпрыгивает на месте и старается не выдать своих чувств, медленно поворачиваясь на стуле. Голос Питера изменился с того времени, когда они виделись в последний раз, стал глубже, больше похож на голос взрослого, чем подростка, которого она помнит. Что касается его самого… ну, физически он изменился не слишком сильно, замечает Петунья.

За два года Питер Петтигрю едва подрос; он достаёт ей только до подбородка (что, впрочем, не является хорошим ориентиром, потому что Петунья сама по себе довольно высокая женщина), и вряд ли он станет намного выше. Его глаза всё такие же водянистые, а волосы всё такие же мышино-коричневые; правда, они стали длиннее, настолько, что их можно собрать в короткий хвост. Он всё ещё пухлый, но, если Петунья не ошибается, он на самом деле стал немного худее (возможно, из-за скачка роста, который сжёг немного жира?). Он носит свою школьную форму (что неудивительно, ведь обычную, повседневную одежду можно надевать только после уроков в своей гостиной), но Петунье кажется, что он выглядит взрослее, чем в последний раз, когда она его видела.

Он улыбается, выглядит смущённым.

— Надеюсь, я не слишком опоздал?

Это выводит Петунью из раздумий.

— Вовсе нет, — говорит она как можно теплее, пока он идёт к столу и усаживается (а ведь опоздал почти на десять минут, но Петунья решает, что может простить его за это). — Только Ремус Люпин? — вежливо спрашивает она, потому что думала, что Питеру придётся увернуться от Блэка и Поттера в первую очередь.

Питер чуть усмехается.

— О да, только он. Представляешь, Сириусу и Джеймсу запретили выходить за пределы замка? Дело в том, что профессор МакГонагалл была крайне недовольна их последней шуткой и решила, что им нужно напомнить, что пора сбавить обороты. Теперь у них наказания каждую субботу до конца месяца.

Петуния приподнимает бровь.

— Неужели? А вас с Люпином отпустили без наказания?

Питер моргает.

— А почему нет? Мы-то не участвовали. Или, по крайней мере, — добавляет он тише, с подмигиванием, — вы не сможете этого доказать.

Петуния слегка хихикает, потому что, конечно, все обратят внимание на ярких проказников, но забудут, что их двое друзей, более незаметные, вполне могли, да и наверняка, помогали им в подготовке проделки. Она никогда не встречалась с Люпином раньше (хотя помнит его, конечно; худого, болезненного на вид, всегда вежливого), но из писем Питера она поняла, что он тоже из тех тихонь, которых никто не подозревает, пока не становится слишком поздно.

Возможно, это её смех подействовал, но внезапно вся самоуверенность Питера словно испаряется, и он начинает нервничать, неловко кашляя и поглядывая на неё. Петуния старается не ёрзать; думает ли он, что она тоже изменилась? Она не стала выше (слава Мерлину, она и так достаточно высокая!), и она всё ещё очень худая, но её руки стали гораздо более мускулистыми (слишком для женщины хорошего воспитания, как наверняка сказала бы миссис Эванс), а волосы она обрезала после окончания Хогвартса. Это делает её старше, по мнению Амити и Лили, но Петунии нравится, ведь она хочет выглядеть взрослее своих девятнадцати лет.

… Считает ли Питер её симпатичной? Она не осмеливается спросить, а он… ну, либо он не осмеливается сказать (как это не по-Гриффиндорски!), либо он так не думает. Петуния надеется, что верно первое.

Он оглядывается, всё ещё выглядя неловко.

— Итак, это и есть кафе мадам Паддифут? Никогда раньше не заходил. Знал об этом месте, но вот впервые зашёл. Здесь, э-э, мило?

Он, конечно, не очень красноречив, но Петуния не комментирует это. Ей просто становится легче от того, что он начал разговор. Они непринуждённо болтают о том, что, конечно же, Питер не мог знать это место, ведь большинство студентов предпочитает «Три метлы», но Петунии не нравится сливочное пиво, и она в любой день выберет хороший чай. В кафе мадам Паддифут ходят в основном девушки — всех возрастов, но чаще всего с пятого курса и старше, и, как правило, не одни.

Петуния не говорит этого вслух, но надеется, что Питер сам поймёт намёк. Ведь за столиками вокруг сидят только парочки. Некоторые студенты смотрят на них с любопытством, но, похоже, не узнают её. Петуния рада, что выбрала муслиновый шарф, чтобы повязать на шляпу и скрыть часть лица.

— Тебе это очень идёт, — замечает Питер, и Петуния слегка краснеет. — А, э-э, прежде чем мы продолжим разговор, я хотел спросить кое-что… — Петуния напрягается. — Не будет ли слишком дерзко с моей стороны, если я буду звать тебя Петунией вместо Эванс? — волнуется юноша (или всё же уже мужчина?).

Что угодно, но только не это ожидала Петуния.

— Но… конечно! Ты ведь уже так делаешь в наших письмах, не так ли? — говорит она удивлённо (и ощущает, как в животе будто кто-то наколдовал бабочек, хотя старается этого не показывать).

Питер отмахивается.

— Да, но это письма, это совсем не то же самое, что беседа лицом к лицу, не так ли? Правильно ведь сначала спросить леди, можно ли называть её по имени, а не по фамилии? По крайней мере, так мне всегда говорила мама, — добавляет он, покусывая нижнюю губу.

Сердце Петунии вдруг начинает биться быстрее. Это так мило (старомодно, даже немного романтично), что гриффиндорец думает спросить разрешения. Возможно, она могла бы…

— Ну, мне не сложно, если ты будешь называть меня Петунией, — отвечает она спокойно, — но только если ты позволишь мне называть тебя Питером.

Питер Петтигрю моргает, и его неловкая улыбка становится шире.

— Конечно! Ну, Петуния, раз ты здесь хорошо ориентируешься, что бы ты посоветовала из чая и сладостей? Боюсь, я не знаю и половины из того, что есть в меню.

В итоге они заказывают половину десертов и три разных вида чая, прежде чем день заканчивается и им приходится расстаться. Питер не предлагает ей стать его девушкой. Петуния не говорит ему ничего о своих возможных, растущих чувствах, какими бы они ни были. Они даже не целуются на прощание, к досаде Петунии, ведь поцелуй помог бы ей лучше понять, что между ними, но если Петуния уже достигла совершеннолетия в волшебном мире, Питер — ещё нет. Это просто не принято.

Питер возвращается в Хогвартс. Петуния возвращается в свою квартиру. Оба берут перо и пишут письмо, как только оказываются дома.

Как для первого «неофициального» свидания, это, конечно, не худший вариант, размышляет Петуния, прежде чем отбросить эту мысль.

(До тех пор, пока она не получит следующее письмо от Питера, конечно.)