Победительница (гет)

Возвращение в сознание было похоже на пытку — будто её вытаскивали за шкирку из ледяного болота, вязкого, тёмного, обволакивающего, с отвращением и злостью, будто против её воли. Казалось, тело сопротивлялось, не желая возвращаться в реальность, и всё же что-то цепкое, чужое, безжалостное вытягивало её наверх, к свету, от которого становилось только хуже.

Первое, что пришло — боль. Резкая, пульсирующая, как раскалённая спица, вонзённая в череп. Голова гудела, как полый котёл после удара кувалдой. Казалось, череп треснул в нескольких местах, и боль сочилась из трещин горячими волнами, захлёстывая сознание. Каждый вдох отзывался тупой ломотой в груди, словно рёбра трещали от внутреннего напряжения. Пульс бился в висках — не как стук сердца, а как глухие удары молота по плоти.

Глаза отказывались подчиняться. Они дрожали, скользили по размытым пятнам, будто в мире не осталось ни одного чёткого контура. Цвета сливались, формы плавали, как в тумане. Сама мысль о том, чтобы сфокусироваться — прицелиться взглядом в какую-то точку — вызывала тошноту.

Внутри всё было не просто пусто — мертво. Будто кто-то выжег изнутри всё: мысли, воспоминания, эмоции. Осталась только обугленная оболочка, заполненная липкими, болезненными ощущениями. Как после долгой, изматывающей лихорадки, когда тело уже не твоё, а чужое: тяжёлое, неуклюжее, словно его замуровали в тисках из плоти и мышц.

Дышать было мучительно. Словно кто-то сел на грудь, прочно и намеренно, отбирая воздух. Он стал вязким, горьким на вкус, будто пропитан гарью или плесенью. Каздое движение — даже шевеление пальцем — отзывалось либо судорогой, либо острой вспышкой боли, как укол раскалённой иглы. Не жизнь — сплошное выживание, без пауз, без облегчения, без шанса отвлечься. Просто медленное существование в теле, которое отказывается быть своим.

— Эйлин, ты как? — попыталась позвать соседку Вика. Голос прозвучал в голове хрипло, еле слышно, как будто пробивался сквозь вату.

Молчание. Даже не тишина — пугающая, звенящая пустота. Ни привычного шороха в мыслях, ни раздражённого вздоха, ни язвительного комментария. Просто ничего.

Слишком тихо. Слишком непривычно.

Сердце больно дернулось. Неужели… что-то случилось?

Она пыталась понять — Эйлин игнорирует её, не может ответить… или исчезла? Навсегда?

От этой мысли по позвоночнику пробежал холод.

Да, Эйлин раздражала. Своим высокомерием, детским взглядом на жизнь, какой-то странной наивностью, будто она нарочно не хотела взрослеть. Они ссорились, часто не понимали друг друга… но она была рядом. Своей. Потеря её — это как лишиться половины себя. Странной, капризной половины, но всё же — родной.

Но что могло стать причиной её исчезновения? Всё ведь было… более-менее в порядке.

По крайней мере, до последнего момента.

Вика напряглась, пытаясь восстановить хронологию.

Боль… отчаяние… похороны.

А потом — мужчина. Добрый, спокойный. Он помог им аппарировать.

И — провал.

Пустота.

Как она оказалась здесь?

Тело откликнулось тупой тянущей болью, когда она попыталась оглядеться.

Парк.

Несколько кварталов от её дома. Лавочка, клумбы, детская площадка вдалеке.

Всё вроде бы как всегда — но что она здесь делает?

В голове роилось слишком много вопросов, и только в одном Вика была уверена: мужчина, который перенёс её сюда, не мог хотеть зла. Он был… правильный. Чистый. Его невозможно было испугаться — рядом с ним даже боль казалась не такой страшной.

— Эйлин! — позвала она снова, громче. Внутренний голос сорвался в крик, полный тревоги и надвигающейся паники.

Никакого ответа.

Что, чёрт возьми, происходит?

Мысли метались, как мухи под стеклом. Всё это начинало походить на бред.

Может, она действительно сходит с ума? Может, сидит где-нибудь в палате с белыми стенами, обнимает колени, а то, что она воспринимает как реальность, — всего лишь вспышка болезненного воображения? Очередное обострение?

И добрый мужчина — просто санитар, который забыл выдать таблетку?

— Я сошла с ума. Какая досада, — пробормотала она вслух и нервно рассмеялась. Голос прозвучал неестественно, хрипло, слишком громко.

Рядом кто-то шевельнулся.

Вика повернула голову, и мир словно на секунду замер.

На соседней скамейке сидела девочка. Совсем маленькая, с тонкими руками, аккуратными косичками и круглыми, немного испуганными глазами. Она съёжилась, будто готовилась в любой момент вскочить и убежать, а её взгляд метался — и, странным образом, останавливался не на Вике, а… чуть в сторону. На пустом месте.

Сердце Вики болезненно сжалось, когда в её сознании всплыла мысль.

Это же… юная Петунья Эванс.

Но как? Откуда?

— Как ты тут оказалась? Что случилось? — Вика задала вопрос, который вытолкнула первая тревога. Слова прозвучали резче, чем она хотела.

Девочка подалась вперёд и вдруг заговорила быстро, будто репетировала заранее:

— Вам уже лучше? Как вы себя чувствуете? Вы так странно выглядели, я подумала, что вы… ну, вдруг потеряли сознание… — она осеклась, настороженно покосившись всё туда же, будто за плечом Вики стоял кто-то невидимый.

Вика моргнула.

— Спасибо, вроде… уже лучше, — ответила она с сомнением, машинально прислушиваясь к себе.

И правда, головная боль отступила, тяжесть ушла. Ни жара, ни онемения. Всё как будто в порядке.

Слишком в порядке.

Она напряглась.

— Эйлин, — позвала она снова, уже не с тревогой, а с вызовом.

И на этот раз — ответ был.

Резкий. Холодный.

— Что такое?! — раздражённо выкрикнула Эйлин, как будто её вырвали из сна или из удовольствия. Голос звенел колючей яростью.

Вика вздрогнула.

— Что случилось? Куда ты пропала? Я думала…

— Никуда, — отрезала Эйлин. — Мерзкая захватчица. Я просто не хочу с тобой общаться. Магглы не заслуживают моего внимания.

Слова ударили, как пощёчина.

Глухо. Жёстко. Без предупреждения.

Вика выпрямилась, будто удар пришёл не только в сердце, но и в позвоночник.

— Что… ты сейчас сказала?

— Я сказала, ты недостойна. Всегда лезешь куда не просят. Думаешь, я не знаю, что ты тут делаешь? Претендуешь на то, чего тебе не дано.

Наша песня хороша, начинай сначала. И вопрос «Что случилось?» снова был как нельзя актуален. Эйлин же была в последнее время почти адекватна, они нормально взаимодействовали, и к маглам она стала относиться почти терпимо. А тут Вику посетило дежавю, та так вела себя, только когда она впервые её услышала.

Спорить с Эйлин и что-то выяснять откровенно не хотелось, поэтому Вика обратила свой взор на молчавшую Петунью.

— Но я немного не помню, как я тут оказалась и что случилось. Может, ты мне поможешь? — мягко спросила Вика.

— Да, конечно. Лили где-то оставила мяч, и мама отправила меня его искать. Я увидела его в кустах и полезла доставать. Услышала ваш голос, и честно хотела выйти поздороваться. Но... — Петунья замялась.

— Что случилось?

— Только выглянув из своего укрытия, я увидела, что вы не одна, рядом с вами стоял очень странный дедушка. Мама говорит от таких держаться подальше, да и меня он, если честно, испугал, и я решила подождать, пока он уйдёт. Простите, я знаю, что подсматривать и подслушивать нехорошо, но я не хотела, честно-честно.

— Ничего страшного. Так что же ты услышала и увидела? — с нетерпением спросила Вика.

— Он стоял ко мне спиной, весь в чёрном, и напоминал саму смерть. А вы стояли лицом ко мне, и у вас были такие пустые, будто стеклянные глаза. Я сразу решила, что он гипнотизёр и хочет вам навредить. Я хотела позвать на помощь, но поблизости никого не было, и от страха я не могла сдвинуться с места. Так что всё, что мне оставалось, это слушать, но он говорил какой-то несвязный бред про маглов, магию, род и ещё что-то.

— И что ты сделала?

— Я поняла, что он просто сумасшедший, и решила, что его надо отвлечь, но не знала, как, вокруг было не души. Тогда я громко закричала, что нашла мяч, и начала звать родителей. Он чертыхнулся и исчез будто вникуда. А вы осели на землю. Я испугалась, помогла вам подняться и провела сюда. Но вы будто были не здесь, и я решила подождать и, если что, позвать взрослых, чтобы они отвезли вас в больницу.

— Спасибо, милая, ты спасла меня, — искренне сказала Вика и нерешительно обняла девочку. Та как будто этого ждала и сама крепко прижалась к ней.

— Я просто, — девочка замялась, — вы просто единственный взрослый, который отнёсся ко мне серьёзно, и я для вас не просто тень младшей сестры.

— Ты не тень, ты очень умная и добрая девочка. Многие бы просто прошли мимо, а ты остановилась и помогла.

Девочка засмущалась.

— Спроси, что говорил дедушка, — голос Эйлин в голове был безумно-растерянный.

— Что? Зачем?

— Кажется, он пытался мне что-то внушить.

— Но зачем?

— Я не знаю, спроси — что. И неплохо бы узнать заклинание.

— Хорошо, но ты должна мне пообещать, что больше не будешь никого оскорблять, не разобравшись.

— Даже магглов?

— Особенно их.

— Хорошо, только если эта девочка скажет что-то полезное.

— Ладно.

— Петунья, милая, а ты не помнишь, что говорил дедушка?

— Ну что-то странное.

— Можешь попытаться вспомнить всё, что ты слышала? — девочка задумалась.

— Там было что-то вроде: вы должны запретить сыну общаться с дедушкой, он плохо на него влияет, и вы сами можете его хорошо обучить; и вы должны применять магию, чтобы ваш муж к ней привыкал; и запретить все секции и запретить сыну общение с магглами, что-то вроде, что не пристало наследнику великого рода тратить себя на такие глупости.

— Это ложь, он не мог такого сказать, — крикнула в голове Эйлин.

Но Вика не была в этом до конца уверена. Что-то внутри сопротивлялось простому объяснению. Великий Дамблдор явно не одобрял перемен, произошедших с Эйлин, и решил «исправить» то, что Вика создавала с ней на протяжении полугода. Мысль об этом больно кольнула. В одно мгновение её отношение к прославленному волшебнику резко изменилось. Почему она вообще считала его добрым и благородным?

Если вспомнить канон, то даже там он не отличался мягкостью или сердечностью. Для него всегда важнее было общее благо, чем отдельные судьбы. Люди — потом, идея — прежде всего.

И это мнение теперь казалось куда более правдоподобным.

Когда-то, в своей реальности, после первого просмотра фильмов Вика была в восторге: казалось, он — настоящий мудрец, добрый наставник, великий человек. Но потом пришла Даша. И целую неделю с жаром доказывала, что Дамблдор — не герой, а холодный манипулятор. Что из-за него Гарри остался сиротой. Что именно он виноват в большинстве трагедий. Сначала Вика спорила, пыталась отстоять прежний образ, но теперь… теперь она видела в нём совсем другого человека.

Политика. Умного, дальновидного — и опасного. Ради своей цели он был готов на всё.

Но самое страшное — осознание того, как легко она в него поверила. Безоговорочно. С детской уверенностью.

А что, если бы Петунья прошла мимо?

Что, если бы не услышала, не вмешалась, не вырвала Эйлин из его внушения?

Как бы всё обернулось тогда?

Как бы это изменило их жизнь?

— Ты уверена? — переспросила Эйлин Вика.

— Конечно, — уже не так уверенно произнесла Эйлин, — это ведь разумно, что отец плохо влияет на Северуса, он может вырасти таким же, как он.

— Каким?

— Не знаю, самоуверенным козлом, — грубо заключила Эйлин.

— И что в этом плохого для него?

— Да не знаю я! — сорвалась Эйлин, выкрикнув это с неожиданной яростью.

И в тот же миг Вику пронзило.

Не метафора — буквально. В голове будто вспыхнула молния. Будто в затылок вонзили острый ледяной клинок и с силой провернули. Боль была ослепляющей — разом вымела всё: мысли, чувства, дыхание. В глазах потемнело, мир покачнулся, будто под ней провалился пол.

Тело выгнулось судорогой, пальцы вцепились в край скамейки, но та вдруг стала чужой, холодной, неощутимой.

Парк исчез. Звуки исчезли. Воздух — вязкий и липкий — вырвался из лёгких и не вернулся. Осталась только боль. Сырая, глухая, первобытная.

— Что с вами?! — испуганный голос Петуньи прорвался сквозь тьму.

— Всё хорошо… да… всё в порядке, — выдавила Вика, неуверенно улыбнувшись. — Спасибо… и за помощь… и за память.

— Точно всё хорошо? — девочка не сводила с неё глаз.

— Да, правда… спасибо.

— Я вас провожу. Вдруг станет хуже.

— Не нужно, я сама… — начала было Вика.

— Я видела, как вы «сама», — строго перебила её Петунья. — Не спорьте.

— Хорошо… — выдохнула Вика, наконец сдавшись.

Они отправились домой. Идти было туда минут двадцать быстрым темпом, правда, о быстром темпе сейчас речь не шла. У Вики было состояние из серии «спасибо, что жива». Резкие приступы напрягали, но раздумывать об этом не хотелось. Хотелось отвлечься от всего, что произошло с ней, и поговорить о чём-то отвлечëнном. Вика откровенно устала решать проблемы Эйлин, а после странной встречи с Дамблдором к тому же чувствовала себя опустошëнной.

— А твои родители не будут волноваться? Всё-таки это довольно далеко, — внезапно вспомнила о главном Вика, ведь путь не близкий, а Петунья маленькая девочка.

— Нет, я уже взрослая. И я туда уже сама ходила, — с гордостью ответила, — там за поворотом продаётся самая вкусная выпечка, которую любит Лили, и мама часто меня отправляет за ней. И сейчас сказала: если не найду мяч, то принести хотя бы любимых пирожных Лили.

— А почему сестра с тобой не пошла? — поинтересовалась Вика, стараясь говорить как можно мягче.

— Она не захотела. Устала, — с еле заметной тенью недовольства ответила Петунья, но тут же поправилась, словно вспомнив, что говорить плохо о сестре — нехорошо. — Зато я могу побыть одна… или вот с вами поговорить. А то с Лили я редко успеваю хоть слово вставить.

— Бывает, — кивнула Вика. — Есть такие люди, которым просто необходимо быть в центре внимания.

— Это точно. Она без этого не может. Сразу скучает и начинает лезть ко всем, — Петунья фыркнула, но в голосе не было злобы — скорее усталость.

— А есть и другие, — сказала Вика. — Те, кто согревают, даже находясь в тени.

— Как это?

— У меня была подруга… — Вика ненадолго замолчала. Комок подкатил к горлу, но она продолжила. — Она никогда не стремилась выделяться, не была самой яркой или громкой. Но люди к ней тянулись. Из-за её доброты, из-за света, который будто исходил изнутри. Не обязательно быть самой красивой или самой шумной, чтобы тебя любили.

— Правда? — с каким-то трепетом спросила Петунья.

— Конечно. Её звали Лис. Внешность у неё была… ну, необычная. Бледная кожа, тонкие черты, почти невидимая среди толпы. Но когда она улыбалась — казалось, весь мир становился лучше. Даже самые мрачные люди рядом с ней мягчали. Она никого не осуждала. Старалась разглядеть в каждом хоть крупицу света — и умела это делать.

— Она… звучит невероятно.

— Так и было, — Вика опустила глаза. — Но вчера она умерла.

— Мне очень жаль… — тихо сказала Петунья, искренне.

— Спасибо. Но я рассказала это не ради жалости, — тихо сказала Вика, — просто… Лис никогда ни с кем не соревновалась. И ты не обязана. Понимаешь, возможно, ты никогда не затмишь Лили в глазах родителей. И, может, в этом нет ничего плохого. Ты — это ты. И этого достаточно. Ты не должна быть похожа на неё. Твоя задача — быть собой. И, если и стараться, то лишь ради того, чтобы становиться лучше самой себя.

Петунья уставилась на неё с растерянным и ничего не понимающим лицом.

— Это как?

— Ну… ты сегодняшняя — должна быть хоть немного лучше, чем ты вчерашняя. Не чем Лили. Не чем кто-то ещё. Только собой и для себя. И не обижайся на родителей и сестру. Они любят тебя, как умеют, но любят.

Петунья кивнула, будто пытаясь это осмыслить. Потом вдруг, не выдержав взгляда Вики, тихо пробормотала:

— Я не обижаюсь, — Вика чуть приподняла бровь. И Петунья сдалась. — Ладно… иногда обижаюсь. А откуда вы узнали?

— Я бы тоже обиделась, — спокойно призналась Вика. — Твоя семья такая, какая есть. И, скорее всего, ты её не изменишь. Но знаешь… есть дети, которым достались родители куда хуже. Которые кричат, бьют, унижают. А твои, при всех недостатках, тебя любят. Заботятся. Просто… Лили для них всегда будет особенной. Любимой. Может, даже идеальной. И с этим трудно смириться.

— Значит, мне вообще не стоит стараться?

— Нет. Стараться нужно. Но — не ради их признания. Ради себя. Чтобы однажды рядом оказался человек, который полюбит тебя такую, какая ты есть. Со всеми твоими плюсами и минусами. Без сравнения. Без условий.

Петунья молчала, потом почти шёпотом сказала:

— Спасибо.

Вика мягко улыбнулась.

— Не за что. Просто не забывай это, — Вика мягко улыбнулась, понимая, что они уже почти подошли к её дому. — Хочешь зайти на чай?

— Нет, спасибо. Я пойду. А то меня и правда потеряют, — с лёгкой улыбкой ответила Петунья и, немного замявшись, развернулась и убежала.

Вика осталась стоять у двери, провожая её взглядом. У неë не укладывалось в голове, как из этой милой, чуткой, заботливой девочки могла вырасти та самая женщина, которая позже будет измываться над своим племянником. Неужели обида на сестру так и осталась в ней, приросла, пустила корни?

Она пыталась представить: та самая Петунья, которую она только что видела — трепетная, ранимая — кричит на ребёнка, закрывает его в чулане… Нет. Не верилось. Совсем.

«Кому, как не ей, знать, каково это — быть в тени сестры, быть лишней в собственной семье… Неужели обида на призрака оказалась столь сильна?»

Мысли клубились, мешались, но в них не было ответа. Только странное чувство неправдоподобия.

Всё было… слишком странным.

Особенно молчание Эйлин.

Вика вдруг поняла, что с самого начала дороги та не произнесла ни слова. Ни шëпота, ни раздражённого комментария, ни ехидной усмешки — ничего. И от этого становилось только тревожнее.

— Эйлин, ты в порядке?

— Я не знаю, — растерянно ответила та.

— В смысле?

— Всё, во что я верила, всё, чем жила, всё рушится.

— Почему? Что рушится?

— Я с детства верила в величие магии и магов. Мне казалось, мы можем всё, я ведь до последнего верила, что Лис не умрёт. Что я смогу найти решение или кто-то другой, и она будет жить. А тут, какой прок от магии, если она не может спасти самых близких?

— Но магия не всесильна. У нее тоже есть свои ограничения, — попыталась успокоить Эйлин Вика.

— Вот-вот, она оказалась абсолютно бесполезна. Хотя нет, польза от неё есть, вот только не для меня. Дамблдор, он ведь был моим любимым учителем. Я никогда не верила Лис в том, что он виновен в гибели тех детей, мы с Лу больше склонялись к тому, что они сами были виноваты, но никогда не озвучивали Лис это, чтобы не волновать. И вот он приходит ко мне и пытается воздействовать, чтобы навредить мне и моему ребёнку. Вот объясни мне, зачем? Зачем ему это надо?

— Не знаю, на этот вопрос тебе может ответить только он сам.

— И знаешь, что самое обидное? — будто не слыша, продолжила Эйлин. — Что, если бы не эта маггловская девчонка, даже с тобой мы бы никогда об этом не узнали.

— Но почему?

— Да потому, что я вспомнила магическую формулу, которую он применил, и, если бы не наличие тебя в моей голове и Петунья так чётко не рассказала всё, что она слышала, я бы никогда не поверила этому, а значит, не смогла бы это осознать. И постепенно уничтожила бы собственную семью, — слова Эйлин были наполнены горечью, а потом, будто вспомнив что-то хорошее, спросила. — И знаешь, что из этого выходит?

— Что?

— От магглов намного больше пользы, и они сделали мне намного больше хорошего, чем маги, — тихо закончила Эйлин.

Отчаяние снова захлестнуло Вику с головой. Казалось, что из этого нет выхода, что они все обречены. Эйлин было невероятно больно, она не могла смириться с гибелью подруги, а внушение Дамблдора окончательно её добило. Она не хотела бороться, не хотела жить. Вика осознала, что розовые очки всегда бьются стёклами внутрь, и осколки придавили собой Эйлин. Она сдалась, ей хотелось выть раненым зверем от собственной глупости и беспомощности. Эйлин оказалась не готова к принятию суровой реальности и тянула Вику в пропасть за собой.