To Cause a Soul to Crack  (джен)

Примечания:

Сны, слезы и смех.

Снег падал огромными пушистыми хлопьями, быстро укрывая землю белым полотном. Снегопад был таким обильным, что с веток деревьев в лесу периодически срывались тяжелые снежные шапки. Но он пробирался по такой погоде, несмотря на то, что иногда совершенно ничего не видел в снежной круговерти. Он чувствовал шарф, плотно обмотанный вокруг шеи, и знал, что снег не проникнет сквозь доспехи и не попадет в грудную клетку.

Он шел, и шел, и шел все глубже в лес. Разум ничего не занимало, кроме хруста снега под сапогами и редких мягких хлопков упавшего на землю снега.

Было мирно. И хорошо.

Но почему он оказался здесь?

Он остановился на мгновение и огляделся. Все казалось знакомым и незнакомым одновременно, от чего в душе растекалось странное ощущение уюта в сочетании с легким беспокойством.

Почему он здесь?

Неважно. Он скоро вспомнит.

Так что вперед. И он снова пошел, сильнее углубляясь в лес. Он понимал, что у него должна была быть причина для нахождения здесь, поэтому нужно идти вперед. Все будет хорошо. Все в порядке. Ничего страшного, что он не помнит. Это нормально.

— Приветик!

Паника заставила его примерзнуть к месту, а душу затопил страх, после чего эмоции смешались в нездоровое мерзкое ощущение где-то в районе живота.

Ох. Точно. Вот почему он здесь.

Цветок выжидающе ухмылялся.

Ему нужно было что-то сказать. Он знал это. И ему было, что сказать, но слова попросту не выходили изо рта.

Цветок ждал.

Он двинул правой рукой, чтобы поправить шарф, но обнаружил, что в руке уже что-то зажато: альбом. Верно. Он собирался показать цветку свой рисунок, не так ли?

Открыв альбом, он пролистал страницы, но не смог ясно увидеть ни один из рисунков, его разум терял четкость восприятия. Нет, это не правильно.

— Ты сегодня ужасно тихий, друг.

Он выронил альбом, и тот упал в снег. Он наверняка пострадает. Но почему-то это не казалось важным, все, что он мог делать — неотрывно смотреть на маленький желтый цветок перед собой.

Цветок больше не улыбался.

— Знаешь, уже слишком поздно.

Нет. Он не хотел в это верить.

— Тебе стоило бы сказать что-нибудь раньше.

Ему стоило, но он этого не сделал. Но он мог сказать сейчас… ведь мог же?

— Хотел бы я, чтобы ты был другом получше.

Он тоже хотел бы этого.

Он заметил, как неприятное ощущение в груди превратилось в боль в грудной клетке — с недавних пор она стала привычной.

— Но все-таки, что ты хотел мне сказать?

Он тоже задавался этим вопросом. Его взгляд скользнул вниз и упал на альбом. Тот был испорчен — так зачем он вообще принес его? Но он этого не делал.

Он этого не сделал.

Не смог сделать.

— Ну?

Он снова перевел взгляд на Флауи, и его осенило пониманием. Он тихо вздохнул.

— Неважно, — пробормотал он. — Это все равно сон.

Папирус закрыл глаза и открыл их, чтобы увидеть фигурки, аккуратно расставленные на столе, недалеко от кровати. Лес, снег и Флауи пропали, и он снова вернулся в свою комнату. Ничто из этого не было настоящим.

Кроме боли в груди. Она была настоящей.

Внезапно он сел в постели и, быстро задрав пижаму, осмотрел грудную клетку. Внутри по-прежнему была подушка — это помогало отогнать ощущение наличия в грудной клетке чего-то еще… иногда — так что он вытащил ее. Что касается самих ребер — на них виднелось несколько тонких царапин рядом со шрамами, но ни одна из них не была свежей. По крайней мере, это хорошо.

Опять же, это все равно был не тот кошмар, который заставлял его делать такое.

Но все же это был кошмар.

Папирус сжал голову руками — тот же самый кошмар, который посещал его каждую ночь на этой неделе. Нет, он не был связан с болью или чем-нибудь действительно страшным, но сон оставался кошмаром.

Настоящий кошмар — видеть своего друга, с которым ничего не случилось, стоящего там совершенно нормальным… а потом просыпаться и понимать, что это неправда.

Честно говоря, он не мог точно сказать, что было хуже.

Вдобавок, он точно знал, почему его снова начал посещать этот кошмар. Воспоминание обрушилось на него, как толстый снежный покров, цеплялось за кости, от чего он чувствовал неподъемную тяжесть.

Сегодня. Именно сегодня он собирался это сделать. Он принял решение неделю назад (после продолжительных внутренних дебатов), но тогда неделя казалась таким долгим сроком. А теперь, когда время пришло, он чувствовал, что слишком рано. Он не был готов.

Но он сделал свой выбор и не собирался отступать.

Утерев слезы подолом пижамной футболки — все равно сегодня день стирки — Папирус заставил себя встать с кровати и подошел к шкафу. Ему не нужно было включать свет, чтобы в идеальном порядке вещей найти свое «Боевое Тело Мк. II», как Санс предложил называть его. Если перчатки, сапоги и шарф остались прежними, нагрудник стал значительно меньше и плотнее прилегал к ребрам, а нижняя половина брони теперь лучше закрывала тазовые кости.

В целом, снимать и надевать его было истинной болью.

Именно так, как он хотел.

Хотя броня была не так удобна, как изначальное боевое тело, он знал, что со временем привыкнет. И будет хорошо заботиться о новом доспехе — он дал себе такое обещание.

После вечности сражения с новым доспехом он, наконец, полностью облачился в боевое тело и осмотрел себя в зеркале. Взгляд скользнул по его фигуре — скелет сознательно старался не задерживать его слишком сильно на обнаженных ногах и позвоночнике. Никто не обращал внимания на его шрамы, так что и он не должен, но ему не удавалось игнорировать то, насколько меньше он выглядел в новой броне по сравнению со старым боевым телом.

Неважно. Он восполнит это, став в два раза более великим!

Папирус выпятил грудь, встал максимально прямо и принял свою обычную горделивую позу. Ветер не развевал шарф за спиной, но он легко мог себе это представить.

Выглядело фальшиво.

Тем не менее, он продолжал позировать, глядя на свое отражение и борясь с желанием разбить зеркало. Да, это фальшивка, но когда-нибудь он сделает это реальностью.

…Только не сегодня.

Папирус резко отвернулся от зеркала, его ноги немного заплелись, но он постарался выровнять походку, пока шел к двери, даже когда за кости снова начало цепляться знакомое чувство страха.

В гостиной не было тихо, заметил он, спускаясь по лестнице. Где-то в доме раздавался тихий скрежет сверчка, что было немного странно. Кроме того, за столом, заваленным различными записями, пробирками, пипетками, банками и, похоже, остатками эхо-цветка, храпел Санс. Папирус поморщился, и не только из-за беспорядка.

Первым делом он отправился на кухню, чтобы приготовить чашку кофе и овсянку. Последняя была особенной редкой марки — человеческая еда, так что ее нужно было специально изменить, чтобы она стала пригодна для монстров. Обычно такие вещи хранились для особых случаев, но если ему когда-нибудь и требовался дополнительный импульс, то сейчас.

Дожидаясь, пока еда приготовится в микроволновке, он сел за стол и осмотрел вещи, разбросанные вокруг. Одна его часть была рада видеть, что Санс так усердно над чем-то работает… но вторая хотела, чтобы он работал над чем-то другим.

Одна из записных книжек была открыта на странице, которая привлекла его внимание: схема эхо-цветка с подписями к каждой его части. Папирус почти засмеялся, когда увидел это — у цветка было неверное количество лепестков, все они были разных размеров, серединка цветка находилась не в середине, а сам цветок был до смешного непропорционален стеблю.

Подняв бесхозный лист бумаги и шариковую ручку, Папирус набросал цветок по памяти и подписал части цветка, его рисунок выглядел несравнимо лучше эскиза Санса. У него ушло немного времени, чтобы дорисовать цветок, и он поймал себя на том, что добавляет окружение — заштриховывает гладь реки и россыпь гальки у берега.

— Ммм… здорово получилось, бро… но это должна была быть схема сечения.

Папирус вздрогнул и поднял взгляд, гадая, как давно Санс проснулся и наблюдал за ним.

— Сечения?

— Ага, — пробормотал Санс, моргнул и перевел взгляд на рисунок. — Типа, ну знаешь, разрезанный напополам, вроде как вид на внутреннее строение.

— Вот уж не подумал бы, — парировал Папирус, кивая в сторону растерзанного растения, куски которого валялись по всему столу. — Мне кажется, что ты планировал его взорвать, а не разрезать.

Санс усмехнулся и наклонился, снова ложась головой на руки.

— Ну, я бы нарисовал тебе твое «сечение», вот только не шатаюсь по округе, кромсая цветы пополам, так что не знаю, как…

БУХ.

Папирус подпрыгнул от неожиданного звука, его душу пронзила боль, когда та в панике заметалась в грудной клетке. Но он заставил себя успокоиться, когда понял, что Санс, не поднимая головы, вытащил из кармана какой-то предмет и с грохотом швырнул его на стол. Паника быстро превратилась в раздражение, стоило высокому скелету узнать в этом предмете искалеченный, разделенный пополам эхо-цветок.

— Вот тебе для справки, — сказал Санс с вымученной жизнерадостностью кого-то, кто спал всего два часа.

— Д-да, — Папирус подергал свой шарф, все еще пытаясь успокоить бешено бьющуюся душу, — это, безусловно, будет хорошим подспорьем для точной иллюстрации.

И только когда скелет почувствовал, что ему, наконец, удалось успокоить нервы, из кухни донесся пронзительный писк микроволновой печи, заставивший душу вновь биться в лихорадочном ритме. «Это просто микроволновка», сказал он себе, делая глубокий вдох, от которого ребра прижались к внутренней стороне нагрудника.

— …Все хорошо, бро?

Папирус немного слишком быстро выдохнул.

— Да, порядок, — ответил он и отправился в кухню, пока Санс не успел начать выспрашивать лишнее. Он налил кружку кофе, вытащил овсянку из микроволновки, потом перенес это все к столу и поставил кофе перед Сансом. — Я решил, что это поможет тебе полностью проснуться?

— Да, должно сработать.

Пока Санс отпивал кофе, Папирус мешал кашу в тарелке, дожидаясь, когда растворится сладкая посыпка. К его раздражению, Санс потянулся через стол и, выудив прямо из тарелки несколько сахарных горошин, бросил их в свой кофе.

— Санс!..

— Нужен сахар, — ответил Санс, криво улыбаясь. Он сделал еще один глоток кофе, потом взглянул в тарелку Папируса, и его ухмылка пропала. — …Овсянка? По какому случаю?

Папирус вздохнул, продолжая помешивать кашу.

— Это сегодня.

— О. Уже?

Смущенный спокойной реакцией брата, Папирус поднял взгляд.

— Я мог поклясться, что это должно было быть на следующей неделе, — отозвался Санс, постукивая пальцем по стенке кружки. — Неужели Ал на самом деле нужно встречаться с тобой так рано? Хех, ну, могу телепортировать тебя в ее лабу, если хочешь.

— Нет! — Папирус откинулся назад, хмуря надбровные дуги. — Я не об этом, и ты все равно в таком состоянии не будешь никуда телепортироваться. Помнишь, что случилось в последний раз, когда ты попытался после трех часов сна?

— Неа.

— Мы появились, наполовину утонув в озерном иле в Водопадье. И Герсону пришлось выуживать нас из этой грязи.

Папирус слишком поздно узнал глупую улыбку на лице брата.

— Но мы же не рыбы, бро. Приличных скелетов принято выкапывать, разве нет?

— Это даже не… — он махнул рукой на попытку критиковать шутку, Санс все равно уже задыхался от смеха. Рыкнув, он в шутку шлепнул брата. — Пей уже свой кофе! — с этим он сунул ложку овсянки в рот, проигнорировав то, как она обжигала горло.

«По крайней мере, — думал он, — таким чокнутым Санс бывает только от недосыпа. Не то чтобы недостаток сна сам по себе был хорошей штукой, но могло бы быть и хуже. Уже хорошо, что он не шарохается по дому, обтирая стены в стельку пьяный».

По крайней мере. Уже хорошо. Могло быть и хуже.

Иногда он мог поклясться, что сам проглотил немного этой проклятой сыворотки из эхо-цветка, так часто в голове вертелись одни и те же фразы.

— Подожди, куда он делся?

Папирус оглянулся на Санса и обнаружил, что тот пялится на пустую банку, которая стояла на столе.

— Куда он делся? — повторил Папирус, зачерпнув еще одну ложку овсянки.

Санс поднял крышку, лежавшую рядом с банкой, и осмотрел со всех сторон.

— Сверчок!

— О, а мне-то было любопытно, как он здесь оказался, — Папирус обвел взглядом гостиную и нахмурился. — Я слышал его, когда спускался сюда.

Санс раздраженно заворчал.

— Поможешь мне его поймать, ладно?

Сделав еще один глоток кофе, он встал из-за стола и потер глазницы. Папирус с некоторой неохотой поднялся вслед за ним, и они приступили к обыску гостиной. Санс не сильно помогал, только зевал и постоянно тер глазницы, но, в конце концов, Папирус обнаружил жука, приютившегося на дальней стене, рядом с лестницей.

— Иди сюда, малышка-жучишка… — сказал он, наклоняясь, чтобы его поймать. Потребовалось несколько попыток, потому что сверчок оказался прытким, но, наконец, Папирусу удалось зажать его между большим и указательным пальцами. Скелет поднял его.

Жук беспомощно барахтался в его хватке.

Он невольно разжал пальцы и отпрыгнул назад, его душа гулко билась в груди. Санс быстро подхватил сверчка ладонью, обернутой рукавом.

— Все нормально, бро. Сверчки не кусаются, — заверил он, неся жука обратно к столу.

Но Папирус выпустил его не поэтому. Его кости содрогнулись.

— Иди сюда. Я хочу тебе кое-что показать, — Санс уже сидел за столом, прижимая сверчка к столешнице.

Папирус медленно подошел, демонстративно не глядя на жука.

— Ты собрался его мучать?

Санс бросил на брата взгляд.

— Это ему не навредит, бро. Просто… немного запутает.

— Тоже ничего хорошего, — пробормотал Папирус, садясь на свое место и сверля взглядом овсянку. Он уже не был уверен, что у него остался аппетит.

— Так вот, потребовалось время, но я думаю, что в этот раз получилось, — продолжил Санс, в его голосе слышался редкий намек на волнение. Его было приятно слышать, по крайней мере. — Это было, эм… — он прищурил глазницы, разглядывая ряд пузырьков, наполненных лазурной жидкостью, и, наконец, остановив свой выбор на втором слева, окунул в него пипетку. — Вот этот.

— К-как ты поймешь, что это сработало? — Папирус обнаружил, что спрашивает вслух, как будто если он узнает, то у него будет надежда не смотреть.

Санс повертел пипетку в пальцах, изучая дозировку.

— Должно быть, будет делать что-то повторяющееся. Скрежетать, прыгать на месте или вперед, даже когда упрется в стену… Вот что-то из этого, и ничего больше.

Вздохнув, Папирус заставил себя смотреть, как Санс подносит пипетку к сверчку, стараясь ничего не пролить. Его кости ныли от напряжения, а душа тревожно стучала. «Он делает это ради тебя, — напомнил он сам себе, хотя ему совершенно не хотелось этого видеть. — Он не спал ночами ради тебя».

Если бы только он мог сделать что-нибудь еще…

— Всего двух капель должно хватить, — Санс поднял пипетку над жуком и, немного поколебавшись, наконец, сжал ее. Две капли жидкости упали на голову жука. — И…

Они ждали.

После нескольких секунд, проведенных в напряжении, Санс убрал руку, и сверчок тут же спрыгнул со стола. Он несколько раз скакнул в разные стороны, а потом затерялся среди узоров ковра.

Папирус не был уверен, успех это или нет, до тех пор, пока не услышал, как Санс застонал от отчаянья и дал своей голове со стуком упасть на стол.

— Я думал… думал, что в этот раз у меня получилось. Я был уверен…

— В-все нормально, Санс, — сказал Папирус и протянул руку через стол, чтобы потереть плечо брата, пытаясь скрыть этим свое облегчение.

— Нет, не нормально, — Санс сжал голову руками, по-прежнему не поднимая ее от стола. — Мне нужно в этом разобраться. Нужно понять… Эта сыворотка не вечна.

— Ну… — Папирус вернулся к овсянке и снова помешал ее. Она почти остыла. — Может, в этом нет такой уж необходимости.

— Мы уже обсуждали это, Папирус — Санс, наконец, поднял голову и выглядел более уставшим, чем тогда, когда только проснулся. — Я не думаю, что ты…. что хоть кто-нибудь сможет вразумить эту хрень.

— О-о-он не хрень! — Папирус ударил кулаком по столу, его лицо нагрелось от гнева раньше, чем он успел осознать собственную злость. — Перестань его так называть! Ты н-не можешь…

Санс закрыл лицо ладонями, и Папирус замолчал, стыдливо опустив взгляд — иногда было легко забыть, что он не единственный, кому Флауи причинил боль. Он все еще не знал подробностей того, что произошло между Флауи и Сансом в ту ночь, но если это было что-то вроде того, чего он боялся… Санс имеет полное право злиться.

В его несуществующем желудке забурлил тошнотворный гнев от мысли, что Флауи мог ранить Санса. Мысль, что кто-то мог ранить брата, просто немыслима. Даже если Санс не был… если ему не был нанесен урон, все еще оставалась…

…но…

— Я… я собираюсь сделать это сегодня, — сказал он, заставив себя посмотреть на Санса.

Наконец, его брат открыл лицо и встретился с ним непонимающим взглядом, который быстро превратился в шокированный от осознания.

— Сегодня! Это сегодня? Бро, ты уверен?

— Я-я… ну… нет. Н-но… я сказал себе, что мне нужно это сделать.

— Это не значит, что ты должен, — ответил Санс, потянувшись через стол, чтобы положить свою ладонь на руку брата. — Ты всегда можешь сделать это в другой раз. Я могу поговорить с Там, и…

— Н-нет, Санс, — Папирус посмотрел Сансу в глаза, даже если ему нестерпимо хотелось отвернуться. — Я не собираюсь убегать.

— Никто такого не говорит.

— И, кроме того, откладывать я тоже не собираюсь, — он перевел взгляд на овсянку и подхватил ложку. — Ты сам сказал… что сыворотка не вечна, — сказав это, он заставил себя есть, чтобы на этом закончить разговор.

— …Ты прав, бро, — Санс допил остатки кофе и откинулся на спинку стула. — Ты прав.

* * *

Около полудня они шествовали через город, Папирус нес в руках несколько контейнеров с едой. В одном были спагетти, а в другом разные овощи и фрукты — порезанные кусочками, а не нашинкованные — как он помнил, она почему-то предпочитала, когда они хрустят. Тем временем Санс тащил в руках небольшую связку соцветий рогоза.

Каждый раз, когда кто-то махал им, Папирусу приходилось делать над собой усилие, чтобы помахать в ответ, а не напрягаться или ускорять шаг. Он не делал ничего необычного, и у них не было причин пялиться, так что они не будут. Они не пялятся. У них нет повода.

Санс мягко ткнул его локтем в бок, и Папирус обратил внимание на брата.

— Все хорошо?

— Хорошо, — сказал он. — А что такое?

— Кости гремят.

…Так оно и было. Он глубоко вздохнул и заставил тело успокоиться, все так же продолжая двигаться. Хотя это было трудно, когда его разум постоянно возвращался к тому, что ему нужно будет сегодня сделать, и уже очень скоро.

— Так, и когда у вас следующая встреча? — спросил Санс.

Эта тема не входила в топ-двенадцать приятных тем для обсуждения, но он с радостью ухватился за возможность отвлечься.

— В следующий четверг, — ответил Папирус, проверяя, что крышки контейнеров сидят надежно.

— В этот раз будет что-то особенное?

— Не думаю, но… после этого она пригласила меня смотреть аниме.

— Звучит отаку-ительно.*

Не совсем так, но идея посидеть и посмотреть телевизор с кем-то — с другом — казалась нормальной, а Папирус был готов на все ради ощущения нормальности. Его встречи с АЛЬФИС — или Доктором Альфис, а это и было ее настоящее имя — теперь стали обычным явлением, и он постепенно свыкался с этим. Большинству монстров не нужно было раз в неделю или две проделывать путь до Жаркоземья, чтобы попасть в лабораторию, где на твои кости навешают кучу датчиков для контроля твоей души… но, опять же, у большинства монстров не было персональной тренировки один на один с Капитаном Королевской гвардии. Так что это не было чем-то плохим, ведь так?

Это не было нормально для других, но для него такое положение вещей было нормальным — что-то обычное, на что можно рассчитывать и в чем можно быть последовательным.

В урагане адских кошмаров, случайных воспоминаний и нестабильных настроений, качающихся от злости к ужасу и к депрессии и всему связанному с этим, последовательные занятия и встречи становились якорем.

— Когда-нибудь тебе стоит подновить краску, — сказал Санс, вырвав его из мыслей.

Папирус тряхнул головой и заметил, что они переходят каменный порог моста, который он красил.

— Наверное, — ответил он, глядя на плоскую поверхность, которую раскрасил под деревянные доски. Краска облупилась и стерлась под ногами многих монстров, проходивших тут. Он мельком подумал, похож ли край обрыва на тот утес, и посмотрел вниз.

Рука Санса тут же легла ему на грудь и отодвинула назад.

— Эм… ну, потом когда-нибудь, — пробормотал он. — В смысле, вся эта наскальная живопись все равно никуда не денется.

Папирус посмотрел на него, но прямо сейчас не чувствовал никакого желания спорить на эту тему, так что они вдвоём миновали скалы ущелья и направились в сторону станции Большого Пса. Но вместо того, чтобы углубиться в замерзший лес впереди, они свернули налево и спустились вниз по склону.

Несмотря на колючий холод, по дрожащим костям Папируса катился пот, а душа бешено колотилась. Он ощущал головокружение и тошноту, а ноги так и чесались, чтобы развернуться и пойти обратно в гору. И он почти соблазнился на это.

Но потом ощутил давление руки Санса на спину и оглянулся на брата. Санс смотрел ему в глаза.

— Я с тобой, — сказал он. — Я… не знаю, что произойдет, но я с тобой. Ладно?

Он ответил не сразу — боялся, что если сделает это, то потеряет то малое самообладание, которое у него было. Сглотнув несколько раз, он поднял руку и тут же вспомнил, что нес с собой что-то. И по какой-то причине единственное, о чем получалось думать — что ему не стоит брать с собой контейнеры с едой, так что Папирус неуверенно перехватил их.

— Эм… н-не мог бы ты… п-подержать их пока?

Санс посмотрел на контейнеры, а потом твердо взглянул на брата.

— …Папирус, ты так серьезно боишься…

Папирус вздрогнул и поморщился.

— …что готов расстаться со своим обедом?

Братья долго смотрели друг на друга, каждый из них ждал, что скажет другой. Через несколько секунд уголки рта Санса дернулись, Папирус прыснул, и они одновременно рассмеялись. Санс задыхался от смеха, выронив пучок рогоза, а у Папируса подогнулись колени, от чего он упал спиной в снег. Они смеялись, пока смех Папируса не превратился в отчетливые всхлипывания.

— Я-я не смогу, не смогу, не смогу этого сделать, Санс, я не смогу у-увидеть его, н-н-не смогу… — он не мог дышать, не мог унять дрожь, и его мутило.

Руки Санса мгновенно обняли его, поглаживая по спине.

— Ты сможешь, бро, — сказал он между рыданиями Папируса. — Ты Великий Папирус, и тебе все что угодно по плечу.

Папирус яростно вытер лицо, но поток слез не останавливался, и он только намочил перчатки.

— Но…

Он моргнул, пытаясь сосредоточить взгляд на Сансе, и его брат посмотрел ему прямо в глаза.

— Тебе не обязательно делать это прямо сейчас, или вообще, если уж на то пошло, — он вырисовывал успокаивающие круги по спине брата и мягко покачивал его. — Ладно?

Нет. Он должен сделать это сейчас, или никогда не сможет. Он попытался объяснить это, но голос хрипел и не слушался.

— Дыши, Папс.

Он последовал совету, так хорошо, как мог. Дыхание было неровным и порывистым, но постепенно все больше успокаивалось. Казалось, он вечность заставлял себя дышать и позволял брату мягко раскачивать его, сидящего в снегу, но потом все же успокоился и вытер последние слезы.

— Я… я сделаю это, Санс. — сказал он, садясь прямо. — Сейчас.

— Лады, — Санс отступил, собрал рассыпанный рогоз, взял у брата контейнеры с едой и помог ему подняться. — Готов?

Папирус кивнул, и они продолжили свой спуск с холма.

Внизу их встретили несколько снежных фигур в форме псов и гифтротов, Малый Пес поднял взгляд от своей работы и весело тявкнул, приветствуя скелетов. Если он и слышал что-то из недавней истерики Папируса, то ничем этого не выказал и вернулся к удлинению шеи очередного снежного пса.

Этот вид застал Папируса врасплох. Он не спускался сюда с тех пор, как… ну, какое-то время. Он слышал, что пост Малого Пса переместили, и что гифтроты стали куда чаще приходить из своих пещер, и что из Нового Дома приехал какой-то садовник, и что…

Он уставился на выход из пещеры.

— Отрадно видеть тебя, Папирус.

Он вздрогнул, кости загремели друг об друга, а душа испуганно затрепетала, но быстро успокоилась, когда он заметил фигуру, прокладывающую путь между снежных скульптур.

— Прив, Там, — сказал Санс, кивнув гифтроту.

— Здравствуй, Тамарак! — крикнул Папирус, восторженно махая приближающейся к ним подруге рукой. — Я тоже рад тебя видеть!

Гифтрот встала перед братьями-скелетами. Оглядела их всеми своими глазами. А затем остановила взгляд на Папирусе.

— Значит, ты готов?

— Э-э!.. — Ну разумеется, Тамарак никогда не была из тех, кто ходит вокруг да около. — Эм… — он покосился на Санса, который ему кивнул, и снова посмотрел на Тамарак, выпрямив спину. — Д-д-да.

— Тогда иди за мной, — с этим гифтрот повернулась и, легко ступая, зашагала в сторону пещеры.

Папирус провожал ее взглядом, а когда заставил себя двигаться, собственное тело напомнило ему один из автоматических механизмов его же головоломок. Санс шел следом, но остановился у входа в пещеру, повернувшись к нему спиной. Это действие заставило Папируса замереть, но всего на миг — в конце концов, они договорись об этом неделю назад.

Сделав несколько шагов вглубь пещеры, скелет уловил запах. Тот был призрачным и слабым, но был, и принес с собой туманные воспоминания о страхе, боли и печали.

Тамарак коротко незлобно рыкнула, вернув его обратно в реальность. Услышав звук, с пола пещеры поднялись другие гифтроты и потянулись к выходу. Когда они разошлись, Папирус увидел его.

В стене пещеры пробили несколько отверстий, свет снаружи просачивался в них, падая на мягкий земляной пол, и там, в световом пятне, был Флауи.

Папирус ощутил себя оторванным от всего мира, пока брел к нему, словно во сне. Разве что этот сон больше походил на бесчисленные кошмары, в которых Флауи стоял перед ним, раскачивался на стебле и что-то говорил, или хуже.

Этот Флауи лежал, распластавшись на земле, глядя в потолок широко распахнутыми остекленевшими глазами. Даже в полумраке Папирус мог разглядеть бело-голубые пятна в уголках его рта. Его лепестки были такого же странного оттенка — вены в них слабо отсвечивали ядовито-зеленым, а лицо отливало синевой. Его лозы — те немногие, что у него остались — подергивались и слабо извивались вокруг. Папирус знал, что некоторые из лоз обрезали, чтобы его было проще сюда перенести, но другие покрывали следы укусов, а одна из лоз выглядела явно перекушенной надвое.

— Старые раны, — шепнула Тамарак, заставив Папиурса вздрогнуть от неожиданности. — Оленята не смогли удержаться. Всегда существует подобный риск, если ты просишь гифтротов присмотреть за растением, — она качнула ушами. — Однако мы заставили их прекратить.

Папирус слабо кивнул, не отрывая взгляд от цветка.

Хотя раньше его накрыл страх, все еще сжимавший кости, он больше не казался таким подавляющим сейчас, когда скелет на самом деле, воочию, увидел Флауи. Он не мог нырнуть под землю, не мог никого схватить, никого связать, не мог говорить, запутывая мысли.

Он был беспомощным и больным.

Тамарак тихо фыркнула, и Папирус, дрожа, сделал шаг вперед и присел рядом с головой цветка.

— П… привет, Флауи.

Цветок не ответил.

— Я… я-я знаю, что… мы давно не виделись, — он аккуратно опустился на колени, ища хоть какую-то реакцию со стороны цветка — любой знак, что Флауи мог его слышать. — Хотя… я уверен, что ты понимаешь, почему.

Он услышал, как на некотором отдалении за его спиной Санс шаркает ногами.

— Е-если ты меня вообще слышишь, — он попытался улыбнуться, но не смог.

В пещере воцарилась тишина; он слышал дыхание Тамарак и звуки, издаваемые лозами, корчащимися на земле. Папирус откашлялся.

— С тех пор… прошло несколько м-месяцев. Я вернулся к настройке г-головоломок и… и-и тренировкам с Андайн… — внезапно он оглянулся через плечо — Санс все так же смотрел в сторону — потом снова повернулся к цветку и понизил голос. — А е-еще я тренируюсь самостоятельно, немного… Много.

Он бросил быстрый взгляд на Тамарак, но она никак не выказала, что слышала его слова, если слышала. Иногда с ней было трудно общаться. Он вздрогнул.

— Н-ну, кроме того, эм… я н-начал встречаться… Т-ты помнишь АЛЬФИС? М-мне кажется, я р-рассказывал тебе про нее. Он-на доктор! Как будто из какого-то научно-фантастического романа, вроде тех, что н-нравятся Сансу… только взаправду… и… она, — он сухо сглотнул, дергая шарф. — Она… провела кое-какие… тесты.

Говорить становилось все труднее. Его пальцы впивались в шарф, хотя ему хотелось бы держать что-то другое.

Он понимал, что мог просто закончить на этом. Он даже не знал, слышит ли его Флауи вообще. Но в то же время казалось неправильным не сказать.

— Я-я не… н-не… знаю, известно ли тебе, что… — его взгляд сместился — было невероятно трудно смотреть в эти остекленевшие глаза, и он обнаружил, что вместо них пялится на лозы. Внезапно он выпрямил позвоночник с болезненным хрустом и невольно вздрогнул, рука поскребла грудную клетку. Снова было больно.

Тамарак с фырканьем выдохнула воздух и опустилась коленями на землю рядом с ним. Он отдернул руку от груди и обнял ее за плечи. Тело гифтрота излучало тепло, и он сосредоточился на этом ощущении.

— Т-так случилось, что… м-моя душа… — он закрыл глаза. Ему не хотелось признаваться, не нравилось, что кто-то знает, но из всех монстров, цветок обязан был знать. — Она треснула.

Через секунду он открыл глаза и частично растерялся, увидев, что выражение Флауи не изменилось. Слышал ли он? Знал ли он, что это значит?

— Герсон… Он старый монстр, и он сражался на войне. Он видел подобное раньше. И он сказал… с-сказал, что это признак силы.

Должно быть, ему стоило радоваться этому.

— Такое… такое происходит, когда… — Папирус прервался, пытаясь вспомнить, что именно сказал старая черепаха, — когда… к-кто-то атакует монстра ударом, способным убить его, но без намерения убить. — Вроде он говорил так? — Н-но душа монстра достаточно сильна… чтобы оставаться целой, — он потер руку и неосознанно отвел взгляд. — Такое… не часто случается. Н-но это все равно ранит монстра, и-и… — покачав головой, он заставил себя улыбнуться. — Н-но все хорошо! Эм, Альфис г-говорит, что сейчас мой базовый ХП вернулся к двадцати очкам! Так что я… я думаю…

Он снова посмотрел в глаза Флауи, вспоминая, как тот выглядел, когда…

Нет. Он должен сказать то, ради чего пришел.

— Ф-Флауи… я-я знаю, что ты не… пытался меня убить, и-иначе меня бы… з-здесь не было. Но… — он судорожно вдохнул, — С-Санс… рассказал мне кое-что.

Санс, стоявший у входа в пещеру, начал подпинывать обломки льда.

— Чт-что ты… сделал. То, что ты сделал… — он снова вздохнул и непроизвольно выдохнул через нос; его грудь тяжело вздымалась, а зрение начало расплываться. — Т-т-ты… ты мне лгал. Солгал и обманул, что…

Кости Папируса гремели, но сейчас не от страха.

— А-а потом ты ранил Санса и Тамарак, и!.. — его лицо горело, несмотря на пролившиеся слезы. — И я знаю, что если… если бы ты мог сейчас говорить, ты бы просто снова о-о-обманул меня, запутал… заставил дум-мать, что на самом деле ты делал не это, н-но я не хочу снова быть обманутым! Я не дам тебе снова меня облапошить! Я-я знаю, что ты сделал со мной, Флауи!

Какое-то время он просто смотрел на цветок, дыша сквозь зубы и вытирая лицо. Он больше не мог думать обо всех тех вещах, которые ему рассказал Санс, поэтому сосредоточился только на чувстве — мучительном гневе, сжигавшем душу.

Но как долго он мог бы злиться на слабый неподвижный цветок.

Злость утекала из него, словно густой ил в водосток. Частица гнева все еще осталась в душе, но с этим он мог справиться. Как бы ни был ужасен Флауи, всегда оставался шанс, что Папирус просто не знал его историю целиком.

— …Но… может быть, ты не знал? — предположил он, хотя не был уверен, верит ли сам в свои слова. — Т-ты не знал, что делаешь?..

Обломок льда, который Санс подпинывал от нечего делать, улетел в одну из снежных скульптур у пещеры.

— И-или, может, ты что-то перепутал, или… — он покачал головой. — Неважно… Я-я…

Папирус сглотнул, потом сглотнул второй раз, прочищая горло, посмотрел на лозы, на стебель, затем перевел взгляд на невидящие глаза Флауи и сморгнул слезы.

Ему казалось, что он сидел так очень-очень долго. Пытаясь подобрать слова — слова, которые он никогда не думал, что ему придется говорить, слова, которые он никогда не хотел бы говорить. Но он должен был их сказать.

Он заставил себя подумать о том, что сотворил Флауи, возненавидеть его за это; он думал о том, как Флауи напал на него без причины, из-за него Папирус заболел и не смог быть рядом, чтобы помочь Сноуи, о том, как цветок заставил его думать, что все произошедшее его вина — порой это чувство все еще преследовало его — и снова заманил в лес, и…

Он должен это сказать.

— Я не думаю, что дальше м-могу быть твоим другом.

В его разуме тут же завертелся ворох мыслей, ему хотелось взять слова обратно, но они уже были произнесены, слышал их Флауи или нет. Он снова открыл рот и заговорил нервным взволнованным голосом.

— Но… но если, к-когда тебе станет лучше, ты захочешь… начать все с чистого листа, так сказать, т-то я-я!..

Папирус снова вытер лицо и протянул дрожащую руку.

Его взгляд метнулся назад к лозам, чтобы убедиться, что они не тянутся к нему, не пытаются схватить за запястья, или атаковать Тамарак, или…

Втянув воздух, он протянул руку и положил ее на стебель Флауи. Выражение лица Папируса, прежде испуганное, теперь стало твердым.

— Санс не считает, что ты можешь измениться, но… я считаю. Я верю в тебя, Флауи, — он погладил пальцами синеватый стебель, как будто надеясь, что это его утешит. — Я могу помочь тебе, если ты позволишь. Но если нет… — его рука задержалась еще мгновение, а потом скелет убрал ее. — Ну… я надеюсь, что ты понимаешь.

Папирус еще какое-то мгновение неподвижно сидел, разглядывая Флауи. Глаза цветка были по-прежнему стеклянными, но, кажется, скелет уловил изменение выражения его лица — его веки как будто немного опустились, а уголки рта слегка дернулись.

Или, может, это было просто его воображение.

Вздохнув, Папирус откинулся назад.

— Пожалуйста, подумай об этом… если можешь, — и с этим он, наконец, поднялся на ноги.

Тамарак моргнула несколько раз, поднялась вслед за ним и потянула ноги. Когда он повернулся к выходу из пещеры, она пошла рядом, держась совсем близко.

— Это были не те слова, которые я ожидала услышать, — тихо заметила она.

Папирус оглянулся на нее.

— Ты… думаешь, я сказал правильно?

Немного помолчав, она тряхнула рогами.

— Если ты так думаешь.

Санс по-прежнему стоял у входа в пещеру, опустив голову, сунув руки в карманы и дыша медленно и размеренно. Можно было подумать, что он спит, но Папирус знал, что это не так. Когда они проходили мимо, Санс моргнул, «пробуждаясь», и поднял взгляд.

— О, уже закончили? — спросил он, зевая.

— Да, — ответил Папирус, не оглядываясь. — Теперь мы можем идти.

Санс потащился за ними, кивнув Малому Псу, когда они развернулись в сторону холма. За их прогулкой наблюдал гифтрот, которого они видели раньше, потом он качнул головой и вернулся к пещере.

— Как теперь себя чувствуешь, бро?

Ответ должен был звучать как «лучше». Или «бремя снято», как однажды сказала Тамарак.

Но он мог сказать только правду.

— …Странно, — признался он. — Это… в конце концов, это еще не конец.

— Ну, основная нервотрепка кончилась, — сказал Санс и ухмыльнулся, услышав, как Папирус ворчит. — Давайте притворимся, что это так, хотя бы на сегодня.

— Совершенно верно, — поддержала его Тамарак. — У нас ведь все еще намечается пикник. Да?

— Конечно, Тамарак, я приготовил для тебя отличную еду! — улыбнулся Папирус.

— О? — ее уши опустились, хотя он не понял почему.

— Да. Нарезка из помидоров, салата моркови, и несколько порезанных крабовых яблок, — ответил он с улыбкой, а Санс поднял контейнер с едой.

Она с облегчением выдохнула, закрыв нижние глаза.

— Звучит здорово.

— Разумеется, ты можешь угощаться моими спагетти.

— Или водяными сосисками, — добавил Санс, перехватив поудобнее пучок рогоза, который нес.

Она одновременно посмотрела на них отдельными парами свои глаз.

— Нет.

Санс ухмыльнулся, а Папирус не смог сдержать смех — искренний, громкий смех, в котором не было страха. Это стало чем-то таким редким для него, но он знал, что со временем научится смеяться чаще.

А что касается Флауи…

У него будет время подумать об этом позже. Когда сыворотка, наконец, прекратит свое действие.

А до тех пор, он будет отчаянно держаться за такие моменты.

---

Примечания:

* тут Санс говорит ani-mazing — производная из слов удивительно и аниме.

Новое боевое тело Папируса:

http://asleepyskeleton.tumblr.com/post/153850146768/battle-body-mk-ii-from-an-upcoming-chapter-of-my