Бой за любовь (гет)

Хёнвон сидел на кровати, опираясь на подушки. Рина меняла повязки на его рёбрах — осторожно, стараясь не причинить боль. В открытое окно влетал прохладный вечерний воздух, играя с занавесками.

— Послушай, — вдруг сказал он, поймав её руку, — может, начнём сначала?

Она замерла, всё ещё держа бинт:

— Что?

— Сначала, — он мягко погладил её запястье. — Как будто не было этих трёх лет. Как будто мы снова встретились впервые.

— А так можно?

— Не знаю, — он слабо улыбнулся. — Но я хочу попробовать. Правильно в этот раз.

— И как это будет?

— Ну, — он сделал вид, что задумался, — для начала я мог бы пригласить тебя на кофе. В ту самую кофейню.

— Где ты назвал меня волшебницей? — она улыбнулась воспоминанию.

— Именно.

Они оба рассмеялись, и что-то изменилось в воздухе — словно отпустило тяжесть прошлого.

— А потом? — тихо спросила она.

— Потом... может быть, прогулка по набережной? Когда я смогу ходить без этих чёртовых бинтов.

— Я подожду, — она наклонилась, осторожно целуя его в лоб. — У нас теперь есть время.

Он притянул её ближе:

— Прости меня. За всё.

— Тш-ш-ш, — она легко гладила его по волосам. — Мы же начинаем сначала, помнишь?

— Помню, — он поднял голову, глядя ей в глаза. — Привет. Я Че Хёнвон. И я влюбился в твои глаза с первого взгляда.

Она почувствовала, как к горлу подступают слёзы:

— Привет. Я Ирина, можно просто Рина. И я никогда не переставала тебя любить.

За окном догорал закат, окрашивая комнату в тёплые тона. Они сидели, держась за руки, строя робкие планы на будущее — такие простые, такие обычные. Кофе по утрам. Прогулки в парке. Может быть, когда-нибудь, совместная квартира.

— Я боюсь, — прошептала она.

— Чего?

— Что это сон. Вот проснусь, и ты снова исчезнешь.

Он крепче сжал её руку:

— Я никуда не исчезну. Больше никогда.

* * *

Запах маринованного мяса и дым мангала встретили Рину ещё у калитки. На заднем дворе родительского дома разворачивалось настоящее пиршество — дядя Левон, в фартуке с надписью «Шашлычных дел мастер», колдовал над мангалом.

— Э-э-э, кто это у нас тут? Моя любимая Ира-джан! — его зычный голос, казалось, заполнил весь двор. — Иди сюда, посмотри, какой шашлык делает дядя Лёва!

— Левон, не отвлекайся, — строго сказал Александр, а глаза при этом выдавали доброе расположение духа. — А то опять пережжёшь.

— Я? Пережгу? — Левон картинно схватился за сердце. — Саша-джан, ты меня обижаешь! Когда это армянин портил шашлык?

Лара, расставляющая тарелки на столе, тихонько рассмеялась.

— В прошлый раз, дорогой. Когда заговорился о своих приключениях в девяностых.

— А, это другое! — отмахнулся Левон. — То была не пережарка, то было... копчение! Специальное!

Лидия, нарезающая овощи для салата, фыркнула:

— Ага, такое специальное, что папа потом час отскребал угли.

— Дети не уважают старших, — пожаловался Левон небу. — А где Джексик? Вот он бы оценил мой шашлык!

— На работе, — вздохнула Лидия. — Что-то срочное в компании.

— Срочное? — Левон покачал головой. — Что может быть срочнее армянского шашлыка под коньячок? Эх, молодёжь...

Рина устроилась рядом с сестрой, помогая с салатом. Александр священнодействовал с соусами, а Лариса доставала из духовки лаваш.

— А помнишь, Саша, — начал Левон, переворачивая мясо, — как мы в девяносто втором...

— Лёва, нет! — хором воскликнули все.

— Лёва, да! — он подмигнул. — История что надо! Значит, едем мы с вашим папой на рынок...

Рина слушала знакомую историю (которую слышала уже раз двадцать), наблюдая за лицами родных. Мама, качающая головой, улыбающаяся. Папа, делающий вид, что раздражён, но явно наслаждающийся моментом. Лидия, закатывающая глаза на особо красочных моментах рассказа.

— И тут я ему говорю... — Левон взмахнул щипцами, и кусочек мяса полетел в траву. — Ой.

— Лёва! — Александр подскочил к мангалу. — Дай сюда щипцы! Иди лучше истории рассказывай.

— Но шашлык...

— Шашлык я сделаю. А ты травмируй детям психику своими девяностыми.

Они шутливо поборолись за щипцы, пока Лара не прикрикнула:

— Мальчики! Ведите себя прилично!

— Мы? — Левон приложил руку к сердцу. — Мы всегда приличные! Правда, Саша?

— Конечно, — кивнул Александр. — Мы же интеллигентные люди.

— Очень интеллигентные, — согласился Левон. — А вот в девяносто третьем...

И снова полилась история, и снова все делали вид, что слышат её впервые, и воздух был полон смеха, и запаха шашлыка, и той особой теплоты, которая бывает только в кругу семьи.

* * *

Лидия нашла сестру на балконе родительского дома — Рина сидела, подтянув колени к груди, и безотрывно смотрела в телефон, где светилось сообщение от Хёнвона.

— Ну и долго ты будешь так улыбаться экрану? — Лидия плюхнулась рядом, протягивая сестре чашку чая.

— Я не улыбаюсь.

— Конечно-конечно. А это что, судорога лицевых мышц?

Рина пихнула сестру локтем, но улыбка стала ещё шире.

— Рассказывай, — потребовала Лидия. — Что у вас происходит?

— Мы... — Рина замялась, — начинаем сначала.

— О, этот знаменитый «чистый лист»? — Лидия фыркнула. — И как, получается забыть всё, что было?

— Нет, — Рина покачала головой. — Мы и не пытаемся забыть. Просто... учимся жить с этим. Строить что-то новое.

Лидия внимательно посмотрела на сестру:

— Знаешь, что в нём особенного?

— В ком?

— В Хёнвоне. Он смотрит на тебя так, словно ты — чудо. Бэм-Бэм смотрел… м-м-м… ну, иначе. Чувствуешь разницу?

Рина вздрогнула при упоминании Бэм-Бэма:

— Это было ошибкой.

— Нет, — Лидия покачала головой. — Это был урок. Иногда нужно обжечься, чтобы понять, какое тепло тебе на самом деле нужно. Да и кто бы отказался от секса с таким горячим тайцем?

— Когда ты стала такой мудрой? — Рина улыбнулась.

— Примерно тогда же, когда влюбилась в парня, который боится нашего папу как огня, — Лидия рассмеялась. — Кстати, о Джексоне — он наконец-то научился правильно произносить «здравствуйте»!

— Серьёзный прогресс.

— Не то слово. Папа даже прослезился от гордости. Но я намекаю, что папе пора учить китайский, а то как-то несправедливо получается.

Они помолчали, глядя на ночной город.

— Я рада за тебя. За вас обоих. — тихо сказала Лидия. — Ты заслуживаешь кого-то, кто будет любить тебя целиком. Не только твоё тело. Не только твою силу. А всю тебя — даже те части, которые ты сама в себе не любишь.

— Как Джексон любит тебя? — поддразнила Рина.

— Именно, — неожиданно серьёзно ответила Лидия. — Он вчера час сидел со мной на кухне, пока я плакала над сгоревшими блинами. Просто держал за руку и говорил, что я самая лучшая, даже если не умею готовить.

— Это любовь.

— Да, — Лидия улыбнулась. — Хёнвон, который помнит, какой кофе ты любишь. Который смотрит на твои синяки после той драки с такой болью, словно это его ранили. Который готов ждать, пока ты будешь готова.

Телефон Рины снова пискнул: «Спокойной ночи, волшебница. Завтра кофе?»

— Ты ответишь «да», — уверенно сказала Лидия.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что ты улыбаешься. Той самой улыбкой, с которой смотришь старые фотографии с ним.

Рина набрала ответ: «Конечно».

* * *

— Тебе явно некомфортно, — сказала Рина, заметив, как Хёнвон в очередной раз поморщился, пытаясь устроиться поудобнее в кресле в кафе. — Поехали к тебе.

— Но ты хотела кофе...

— Я хотела побыть с тобой, — она легко коснулась его руки. — А кофе можно и дома сварить.

Дома она вдруг замерла у кухонной стойки:

— У тебя есть мука? Яйца? Ванилин?

Он очень удивился.

— Вроде да. А что?

— Сейчас увидишь.

Она двигалась по кухне словно в танце. Тёмно-русые волосы собраны в высокий хвост, на талии повязан фартук, в глазах — то самое волшебное сияние, по которому он так скучал. Рина что-то напевала себе под нос, отмеряя ингредиенты, взбивая тесто, добавляя специи. Хёнвон наблюдал за ней с дивана, не в силах оторвать взгляд. В его строгой, минималистичной кухне она казалась видением из другого мира.

— Что? — спросила она, заметив его взгляд.

— Ты... другая.

— В смысле?

— Словно светишься изнутри.

Она смутилась, отвернувшись к духовке.

— Глупости.

Когда кексы были готовы, вся квартира наполнилась божественным ароматом. Рина выложила их на тарелку — идеальные, золотистые, с хрустящей корочкой.

— Это невероятно, — выдохнул он, попробовав первый кусочек. — Где ты научилась так печь?

— Всегда любила, — она пожала плечами. — С детства. Мама научила основам, а потом я сама экспериментировала. Когда грустно, тревожно или просто нужно подумать — я пеку.

— И часто?

— Постоянно, — она вдруг замолчала, словно что-то осознав. — Хм... я никогда об этом не думала, но это действительно делает меня счастливой. Сам процесс, запахи, результат...

Хёнвон смотрел на неё — раскрасневшуюся от жара духовки, с мучной пылью на носу.

— Может быть, — осторожно начал он, — это твоё призвание?

— Что?

— Выпечка.

Она замерла с чашкой в руках.

— Действительно?

— Я думаю, что никогда не видел тебя такой... гармоничной с собой, как сейчас на кухне.

Рина опустилась рядом с ним на диван, задумчиво глядя на свои творения.

— А ведь правда. Когда я пеку, словно весь мир становится на свои места. Все проблемы отступают, остаётся только... магия.

— Вот она, настоящая волшебница, — он притянул её к себе, осторожно целуя в щёку. — Не та, что творит чудеса взглядом, а та, что создаёт счастье своими руками.

* * *

Данил появился без предупреждения — просто позвонил в дверь во время семейного ужина. Рина застыла с вилкой в руке, увидев его на пороге. В дорогом костюме, с золотой цепью на шее, он казался чужим в этом доме, где его знали ещё мальчишкой.

— Дэнчик! — обрадовалась Лара. — Проходи, как раз ужинаем.

— О, тётя Лариса, — он небрежно чмокнул её в щёку. — Всё такая же красотка. В отличие от некоторых...

Его взгляд скользнул по Рине, и в нём мелькнуло что-то злое.

— Данил, — Александр нахмурился. — Давно не заходил.

— Дела, дядь Саш, дела, — Данил плюхнулся на стул, закинув ногу на ногу. — Знаете, как это бывает — то одно, то другое... То прибыль, то откаты...

— Какие откаты? — Лара замерла с тарелкой в руках.

— Да так, шучу, — он рассмеялся, но смех звучал фальшиво. — Хотя знали бы вы, сколько я сейчас поднимаю...

— Дэн, — тихо предупредила Рина.

— Что «Дэн»? — он резко повернулся к ней. — Боишься, что расскажу, как ты тоже не бедствуешь?

Все принялись за еду и простые разговоры ни о чём. Всё было спокойно, но что-то не давало Рине покоя.

— Кто будет добавку? — громко спросила Лидия.

— Я! — Данил протянул тарелку. — Обожаю вашу стряпню, тётя Лариса. Не то что в ресторанах этих пафосных. Хотя, когда денег много, начинаешь привыкать к хорошему.

Он достал бумажник, небрежно помахивая толстой пачкой купюр:

— Вот, хотел вам помочь финансово...

— Мы вроде не нуждаемся, — улыбнулся Александр.

— Да ладно вам, — Данил подмигнул. — Все нуждаются. Не все умеют деньги делать.

— И как же ты их делаешь? — глаза Александра сузились.

— О, это интересная история...

— Дэн, не надо, — Рина положила руку ему на плечо.

Он стряхнул её ладонь:

— Что, стыдно? Боишься, что родители узнают, чем их примерная дочка...

— Данил! — Лидия стукнула кулаком по столу. — Прекрати!

— А то что? — он оскалился. — Позовёшь своего китайского богатея? Или сестрёнка позовёт своего корейца?.. Обе пригрелись к этим азиатам, совсем о корнях забыли.

— Достаточно, — Александр встал. — Я не знаю, что с тобой случилось, Данил, но в моём доме...

— В вашем доме? — Данил тоже поднялся. — Да что вы знаете о реальном мире? Сидите тут, строите из себя... А там, снаружи...

— Дэн, пойдём, — Рина потянула его к выходу. — Тебе нужно проветриться.

— Не указывай мне! — он дёрнулся. — Ты же просто... — он осёкся, глянув на её родителей. — Ладно. Сам уйду.

В дверях он обернулся:

— Вы все такие правильные, такие честные... А ваша Ирочка...

Дверь хлопнула. В столовой повисла тяжёлая тишина.

— Доченька, — тихо начала Лара, — что он хотел сказать?

— Ничего, мама, — Рина старательно улыбнулась. — Он просто... устал. Много работает.

Но по глазам родителей она видела — они не поверили. Как и она сама не верила, что от прежнего Данила что-то осталось. Рина догнала его:

— Дэн, постой!

Он обернулся, и в свете фонаря его лицо казалось чужим — острые тени, жёсткая линия рта, незнакомый блеск в глазах.

— Чего тебе? Хочешь поучить меня манерам? — его голос сочился ядом.

— Что с тобой происходит? — она шагнула ближе. — Это же моя семья, Дэн. Они любят тебя как родного.

— Любили, — он усмехнулся. — Пока я был удобным. Бедным мальчиком, которому можно кинуть кость со стола.

— Ты же знаешь, что это неправда.

На балконе появились Лидия и только что приехавший Джексон — молчаливые свидетели этой сцены.

— А что правда, Ира? — он вдруг шагнул к ней, нависая. — Что ты прячешься за свою новую жизнь? За своего драгоценного Хёнвона? За эту ширму приличной семьи?

— А ты прячешься за деньги, — тихо ответила она. — За показную крутость. За маску, которая не имеет ничего общего с настоящим тобой.

Что-то мелькнуло в его глазах, но тут же исчезло.

— Настоящим мной? — он рассмеялся, но смех звучал надломлено. — А кто это, Ира? Тот мальчик, которому ты помогала с уроками? Тот неудачник, который не мог защитить даже собственную девушку?

— Тот друг, которого я люблю, как родного брата.

Он дёрнулся, словно от пощёчины. В окне кухни мелькнуло встревоженное лицо Ларисы. Александр стоял рядом.

— Не верю, — Рина покачала головой. — Он где-то там, внутри. Просто потерялся.

— Потерялся? — Данил снова рассмеялся, но в этом смехе звенели слёзы. — Я наконец-то нашёл себя! Я больше не тот слабак, которым ты меня считала!

— Я никогда так не считала, Даня.

— Заткнись! — он вдруг схватил её за плечи. — Просто заткнись! Ты ничего не понимаешь! Ты со своей идеальной семьёй, со своими правильными решениями...

— Дэн, ты делаешь мне больно.

Он отпустил её резко, словно обжёгся.

— Вот видишь? Даже сейчас ты делаешь из меня чудовище.

С балкона донёсся шорох — Джексон уже подался вперёд, чтобы вмешаться, но Лидия удержала его.

— Я не делаю из тебя чудовище, — Рина потёрла плечо. — Ты сам это делаешь. Тебе это нравится.

Он смотрел на неё долгим взглядом, и на секунду ей показалось, что она видит в его глазах того прежнего Данила — растерянного, ищущего поддержки.

— Пока, Ира, — наконец сказал он. — Увидимся на «работе». Передай своим... спасибо за ужин.

Он ушёл в ночь, оставив её одну на тротуаре. Лидия спустилась, молча обняла сестру за плечи.

— Я потеряла его, да? — прошептала Рина.

— Нет, — Джексон подошёл и встал рядом. — Он сам себя потерял.

В окне родители смотрели на дочерей с болью и непониманием. Они не знали всей правды, но чувствовали: что-то безвозвратно изменилось в их маленьком, уютном мире. А Рина стояла, глядя вслед другу детства, и понимала: иногда любовь означает отпустить. Даже если это разбивает тебе сердце.

* * *

«Не спишь, волшебница?»

Рина улыбнулась экрану телефона. Три года назад он точно так же писал ей по ночам.

«Не сплю. А ты почему?»

«Думаю о тебе. О нас. О том, как странно всё сложилось».

Она свернулась в кресле, кутаясь в плед.

«О чём именно думаешь?»

«О том, как ты морщишь нос, когда смеёшься. Я помнил это все три года».

Они говорили часами — о прошлом и настоящем, о мелочах и важном. О том, что изменилось, и о том, что осталось прежним.

«Помнишь нашу первую прогулку?» — спросил он однажды ночью.

«Когда ты пытался научить меня фотографировать?»

«И ты постоянно делала размытые кадры».

«Это была художественная задумка!»

Они смеялись над старыми шутками, но в них теперь звучала новая нота — глубина понимания, выстраданная годами разлуки. Иногда они просто молчали в телефон, слушая дыхание друг друга. В этой тишине было больше близости, чем в сотне слов.

— Расскажи мне что-нибудь, что я о тебе не знаю, — попросила она как-то.

— Я... разговаривал с твоей фотографией, — признался он. — Когда было особенно тяжело. Рассказывал о брате, о боях, о том, как скучаю.

— А я хранила подвеску, — прошептала она. — Даже когда ненавидела тебя, не могла её снять.

Новые откровения смешивались со старыми воспоминаниями. Они узнавали друг друга заново — те же люди, но изменившиеся, выросшие через боль и расставание.

— Мы были такими юными тогда, — сказала она, глядя на их старое фото в телефоне.

Каждый день приносил новые открытия. Как он хмурится, читая сообщения от брата. Как она покусывает губу, когда волнуется. Маленькие детали, которые делают любовь живой.

— Я боюсь, — признался он однажды.

— Чего?

— Что недостоин этого второго шанса.

Она молчала минуту, а потом тихо сказала.

— Любовь не о том, кто чего достоин. Она просто есть.

В такие моменты они оба чувствовали: то, что между ними, глубже простой влюблённости. Это история, написанная временем и болью, счастьем и разлукой. История, которая только начинается заново.

— Закрой глаза, — сказала Рина.

— Я уже где-то это слышал, — усмехнулся Хёнвон, но послушно зажмурился.

Она достала небольшую коробку, аккуратно упакованную в тёмно-синюю бумагу.

— Теперь можно.

Он осторожно развернул упаковку — его рёбра всё ещё болели при резких движениях. Внутри лежали часы — классические, строгие, с кожаным ремешком.

— Перевернуть, — скомандовала она.

На задней крышке была гравировка: «Время не имеет власти над любовью. Твоя волшебница».

— Это... — он запнулся, проводя пальцем по надписи.

— Я заметила, что ты всегда смотришь на часы отца, — тихо сказала она. — Но никогда не носишь их. Наверное, боишься повредить на боях.

Он кивнул, не в силах оторвать взгляд от подарка.

— Эти прочные, — продолжала она. — Я специально выбирала. Противоударные, водонепроницаемые. Чтобы ты мог носить их... везде. И чтобы знал: каждую секунду я с тобой.

— Рина...

— И ещё, — она накрыла его руку своей. — Чтобы ты помнил: то время, что мы потеряли, не имеет значения. Важно только то, что впереди.

Он притянул её к себе, игнорируя боль в рёбрах, и поцеловал — долго, нежно.

— Я не заслуживаю тебя, — прошептал он ей в губы.

— Прекрати, мы уже обсуждали это, — она легонько щёлкнула его по носу. — Просто скажи «спасибо» и надень их.

Часы идеально легли на его запястье. Он посмотрел на циферблат, потом на Рину, и улыбнулся:

— Спасибо.

* * *

— Может, здесь лучше о том, как она любила всё контролировать? — Хосок сидел на матах, рассеянно перебирая струны гитары. — Она даже расписание составляла, когда мы можем видеться.

— Серьёзно?

— Ага. «С семи до девяти — свидание. С девяти до десяти — репетиция. С десяти...» — он изобразил строгий голос, и они оба рассмеялись.

Хосок подхватил мелодию, добавляя аккорды:

— «И я благодарен судьбе, что ты ушла насовсем», — неожиданно выдал он и сам удивился своим словам. — Ого.

— Ого, — эхом отозвалась Рина. — Похоже, ты действительно так думаешь?

Он задумался, продолжая перебирать струны:

— Да. Сейчас, когда мы пишем эту песню, я всё больше удостоверяюсь в этом — она не разбила мне сердце. Она освободила меня.

— Расскажи мне о ней, — Рина устроилась поудобнее. — Только честно.

— Она была... идеальной. Слишком идеальной. Всё по полочкам, всё по плану. А я... — он провёл рукой по волосам. — Я просто хотел петь. Быть собой.

— И что она говорила?

— «Пение — это хобби. Нужна стабильная работа. Нужен план. Нужно...» — он махнул рукой. — В общем, ты поняла.

Они работали над песней часами. То, что начиналось как грустная история о расставании, превратилось в гимн освобождению. В ней было всё: и ирония, и благодарность, и радость новых возможностей. Рина наблюдала, как меняется его лицо, когда он поёт: словно каждая строчка снимала груз с его плеч.

— Только никому не говори, что я такой слезливый, — он шутливо толкнул её плечом. — У меня репутация сурового бойца.

— О да, очень сурового, — она закатила глаза. — Особенно когда сочиняешь припевы про освобождённое сердце.

Они снова рассмеялись, и этот смех был лёгким, искренним — смехом людей, которые нашли в музыке не только творчество, а ещё и настоящую дружбу.

— Спасибо, — вдруг серьёзно сказал Хосок. — За то, что помогаешь с песней. За то, что слушаешь. За то, что не осуждаешь.

— Для этого и нужны друзья, — она пожала плечами.