Взаперти (гет)

Солнце стояло в зените, безжалостно выжигая все вокруг, но здесь, на пустынном скалистом берегу, дул свежий ветер с моря, пахнущий солью и свободой. Два силуэта, мужской и женский, застыли друг напротив друга на раскаленном песке, с волшебными палочками в руках.

— Нет, нет, не так! — Сириус сделал шаг вперед; его движения были отточенными, грациозными даже сейчас, в роли инструктора. — Ты делаешь взмах слишком широкий, Кэт. Это не каллиграфия — это укол. Резко, от локтя. Представь, что ты бьешь кинжалом.

— Прости, — Кэт, с вытянутой рукой и высунувшимся от сосредоточения кончиком языка, смущенно опустила палочку. — Я привыкла, что движения должны быть плавными. Для зелий. Или для наложения повязок.

— А здесь нужно, чтобы было больно, — парировал он, но в голосе не было ни капли злобы, лишь легкая улыбка в уголках губ. — Снова. Флиппендо!

Яркая вспышка света вырвалась из кончика его палочки и помчалась к ней. Кэт инстинктивно отпрыгнула в сторону, но движение вышло неуклюжим — она едва не споткнулась о собственные ноги.

— Не прыгай, как испуганный кролик! — скомандовал Сириус, опуская палочку. — Уклонись! Увести корпус, сделать шаг и Протэго, а не подпрыгнуть всем телом. Они целятся в центр массы. Не дай им его поймать.

— «Они»? — переспросила Кэт, выпрямляясь и смахивая песок с колен.

Тень пробежала по его лицу. Он на мгновение отвел взгляд, в сторону горизонта.

— Пожиратели. Боевые маги Темного Лорда. В первую войну… они не церемонились. Не предупреждали. Атаковали быстро, жестко, чтобы убить или покалечить, а не обезвредить. Ты должна быть быстрее. Хитрой. Не жди честного боя. Его не будет.

Он подошел к ней вплотную, встал сзади, обнял, поправив хватку палочки в ее пальцах. Его голос прозвучал прямо у уха, тише, серьезнее:

— Я не хочу, чтобы ты когда-либо оказалась в такой ситуации. Клянусь всеми богами, я сделаю все, чтобы этого не случилось. Но если… если дело дойдет до этого… я хочу, чтобы ты могла защитить себя. Хотя бы на то время, пока я не доберусь до тебя.

В его словах сквозила такая голая, неприкрытая забота, что у Кэт екнуло сердце. Она повернула голову — их взгляды встретились.

— Я привыкла лечить, а не калечить.

— Я знаю, — он мягко коснулся ее щеки, и его пальцы на миг задержались у виска, словно пытаясь запомнить каждую черту. — И это одна из миллионов причин, почему я… почему ты должна оставаться в безопасности. Твой дар — редкий. Но иногда, чтобы спасти, нужно сначала уцелеть. Поняла?

Она кивнула, сжав губы. Она поняла груз, который лежал на нем — груз прошлого опыта, груз страха не успеть, не смочь.

— Снова, — приказал он, отходя на позицию. — Флиппендо!

На этот раз ее движение было чуть увереннее. Она не прыгнула, а резко отклонилась в сторону, пропуская заклинание мимо себя. Оно ударило в скалу, оставив на камне черный опаленный след. Сириус замер, палочка в его руке опустилась.

— Вот! Видишь? — в его голосе прорвалась настоящая, ничем не прикрытая гордость. — Идеально! Молодец!

Он подбежал к ней, схватил за талию и крутанул вокруг себя, заставив ее рассмеяться от неожиданности. Песок хрустел под их ногами, а ветер трепал ее волосы, смешивая ее смех с шумом прибоя.

— Я же сказал, ты сможешь! Ты все можешь, просто надо найти правильный подход! — он поцеловал ее в макушку, все еще не выпуская из объятий, его дыхание было теплым и неровным. — Моя гениальная, неуклюжая целительница.

И в этот момент, под палящим солнцем, с растрепанными волосами и вспотевшим лбом, она чувствовала себя не неуклюжей ученицей, а волшебницей. Потому что он смотрел на нее так, словно она только что победила целого дракона, а не просто увернулась от одного-единственного заклинания. И этот взгляд значил для нее больше, чем любые похвалы.

* * *

Ночь была бездонной, бархатно-черной, усыпанной алмазной россыпью звезд. Море, уставшее за день от ярости, дышало ровно и спокойно, его темные воды лениво лизали песок, оставляя кружевные узоры из пены. Они шли босиком по самой кромке воды, там, где песок был плотным и прохладным, и каждый новый всплеск остужал кожу.

Сириус шел, засунув руки в карманы, и рассказывал историю. Его голос, обычно хриплый и насмешливый, сейчас звучал тепло и лениво, сливаясь с шепотом прибоя.

— ...и Джеймс, этот идиот, решил, что гобелены в Большом зале выглядят слишком уныло для такого вечера. Мы стащили у библиотекарши пару бутылок с самонаполняющимися чернилами — знаешь, тех, что используют для тренировочных чернильных бомб? — он хихикнул, вспоминая. — Мы пробрались туда ночью и... ну... «оживили» рыцарей на гобеленах. Заставили их драться не на жизнь, а на смерть. Сэр Кэдоган лично вызвал на дуэль целый отряд гоблинов. Филч чуть с ума не сошел на следующее утро.

Кэт смеялась, ее смех был тихим и счастливым, словно позвякивание стеклянных бусин. Она шла чуть впереди, ее босые ноги оставляли четкие следы на мокром песке, которые тут же смывались следующей волной.

— И чем все кончилось?

— Месяцем отработок с Филчем и лишением привилегий на последний семестр. Если бы Джеймс не был капитаном, его бы и квиддича лишили. — Сириус усмехнулся. — Но оно стоило того. Лицо у Дамблдора, когда он увидел сэра Кэдогана, гарцующего на малиновом толстом единороге... Оно стоило всех отработок в мире.

Кэтрин отстала, давая волне намочить подол своего легкого платья, и вдруг ушла вперед, к самой воде. Сириус замедлил шаг, давая ей расстояние, и замолк. Она остановилась, запрокинув голову к небу. Лунный свет серебрил ее темные волосы и играл на обнаженных плечах. Легкий ветер с моря трепал пряди и подол платья, обрисовывая силуэт. Она стояла, маленькая и бесстрашная, под огромным, бесконечным звездным куполом, словно отдаваясь на волю вселенной, доверяя ей. Это была картина такой первозданной, дикой красоты, что у Сириуса перехватило дыхание.

Он подошел совсем близко, но не сразу заговорил, давая моменту натянуться, как струне. Над ними висела огромная, почти полная луна, заливая все вокруг призрачным серебряным светом.

— Эй, — тихо сказал он.

Кэтрин обернулась, и в ее глазах отразились целые галактики. Сириус посмотрел на нее — на эту девушку, которая собрала его по кусочкам, которая не боялась его тьмы, которая сейчас стояла перед ним, вся из света и ветра. И слова, которые он так долго носил в себе, нашли выход сами, без усилий, в его привычной, немного грубоватой манере.

— Знаешь, а ты... ты чертовски красивая тут, под луной. Прямо как та самая безумная сирена, что выманивает моряков на рифы, — он сделал паузу, его глаза были серьезны. — И я, кажется, готов ради тебя на своем корабле разбиться. Я.. Понимаешь...

— Понимаю, — мягко улыбнулась Кэтрин, и в уголках ее глаз собрались лучики смешинок.

Он наклонился и поцеловал ее. Это был не нежный, робкий поцелуй, а полный, глубокий, соленый от моря и сладкий от обещаний, которые они дали друг другу. Поцелуй, в котором было все — и боль прошлого, и страх будущего, и безрассудная, всепоглощающая радость настоящего. Она ответила ему с той же яростью, вцепившись пальцами в его мокрую от морских брызг рубашку, притягивая ближе, словно боялась, что его унесет ветром. Когда они наконец разомкнули губы, чтобы перевести дух, он не отпустил ее, а прижался лбом к ее лбу, их дыхание смешалось на прохладном воздухе.

— Дурак, — прошептала она, но в голосе не было никакого раздражения, одна только нежность.

— Абсолютно в точку. Твой дурак, — парировал он, и его губы снова нашли ее губы, на этот раз медленнее, слаще, растягивая мгновение, пока море продолжало шептать свои вечные истории у их ног.

* * *

Вечерний воздух, еще недавно такой спокойный и наполненный ароматом ужина, вдруг застыл, стал густым и тяжелым. Три совы, словно по зловещему сговору, врезались в тишину почти одновременно. Маленькая взъерошенная — от Тонкс; серая, серьезная, с аккуратно повязанным свертком — от Люпина; и гордая белая — от Гарри.

Сириус замер. Его взгляд стал острым, охотничьим. Он молча снял письма, кинул птицам угощение, и те, почуяв напряжение, умчались так же стремительно, как и появились.

— От Тонкс, — тихо сказала Кэт, взяв самый неказистый листок. Ее глаза быстро пробежали по размашистому, нервному почерку, буквы которого скакали и сползали со строк. — Она была там. На дежурстве. Пишет… пишет, что это был не просто беспорядок. Это была… демонстрация силы.

Она подняла на Сириуса взгляд, и в ее глазах читалось понимание всей серьезности происходящего.

— Пожиратели шли строем. В масках. Они… развлекались. Круциатус на магглах, которых заставляли парить в воздухе и танцевать… Детей… — голос ее дрогнул, и она сжала листок так, что бумага смялась. — Она говорит, что у них был слаженный, почти военный порядок. Как…

Сириус молча вскрыл конверт Гарри. Его лицо стало каменным, пока он читал. Пальцы, сжимавшие бумагу, побелели.

— Гарри… — выдохнул он имя почти беззвучно. — Он видел, как поставили Метку. Говорит, что это был не призрак… а живой человек. Невысокий. В плаще с капюшоном. Но лица он не видел. Не знает, кто это.

Он швырнул письмо на стол, словно оно обожгло ему пальцы.

— Но это… это невозможно! — его голос сорвался на крик, полный ярости и неверия.

Последним он вскрыл сверток от Люпина. Там лежала аккуратно вырезанная статья из «Пророка» с фотографиями перевернутых горящих палаток и паникующих людей. И короткая, сухая записка:

«Сириус. События на Чемпионате мира выходят за рамки обычного хулиганства. Стиль узнаваем. Они проверяют почву, смотрят, кто выйдет из тени. Будьте оба осторожны. Р.Л.».

Тишина, наступившая после этих слов, была оглушительной. Даже море словно затаило дыхание. Сириус отшатнулся от стола. Все его тело напряглось, как струна. Он был больше не расслабленным человеком, греющимся на сицилийском солнце. Он был волком, загнанным в угол, почуявшим знакомый запах крови и пепла.

— Они… они проверяют силы, — прошипел он, и в его голосе зазвучала леденящая душу уверенность старого солдата, видевшего это раньше. — Смотрят, испугается ли толпа, дрогнет ли Министерство. И они… они выбрали для этого детей. Чтобы посмотреть, как отреагирует Министерство, Дамблдор. Как отреагирует… Гарри.

Он резко развернулся и с ревом швырнул в стену свою кружку. Глина разлетелась на тысячу осколков с оглушительным треском.

— НЕТ! — его крик был полон бессильной ярости. — Они не посмеют тронуть его! Я не позволю! Я сожгу их всех!

Кэт не отпрянула. Она сделала шаг вперед, прямо навстречу его буре, ее собственное лицо было бледным, но решительным.

— Они уже посмели, — сказала она твердо, и ее голос резал тишину, как нож. — И они будут продолжать. Потому что думают, что все, кто мог им противостоять, либо мертвы, либо сломлены. Либо сидят по норам.

Она подошла к нему вплотную, заставив встретиться с ее взглядом.

— Ты не в норе. Ты не сломлен. И ты не мертв. Ты здесь. И у тебя есть он. — она ткнула пальцем в письмо Гарри.

Сириус тяжело дышал, его грудь ходила ходуном. Слепая ярость в его глазах медленно уступала место холодной, обжигающей ясности. Он кивнул, коротко, резко.

— Пергамент, — выдохнул он хрипло. — И перо. Сейчас же.

Он схватил со стола первый попавшийся клочок бумаги — обратную сторону письма Тонкс — и обмакнул перо в чернильницу с такой силой, что брызги полетели на стол. Его почерк, обычно такой размашистый и небрежный, стал резким, колючим, каждое слово — как выстрел.

Кэт молча наблюдала, как он пишет, и в груди у нее защемило. Она молча пододвинула к нему чернильницу, убирая со стола разлетевшиеся осколки его кружки, — жест, в котором была и поддержка, и прощание с миром, который они только что потеряли.

* * *

Сентябрьский ветер гнал по небу рваные, свинцовые тучи. Сириус вернулся с пробежки вдоль кромки прибоя весь мокрый — не столько от дождя, начинавшего накрапывать, сколько от соленых брызг волн, яростно бившихся о скалы. Он скинул промокшие насквозь ботинки на пороге и вошел в хижину, оставляя за собой на полу мокрый след. Кэт сидела за грубым деревянным столом, в руках у нее был лист плотного пергамента с знакомой эмблемой Хогвартса. Выражение ее лица было сосредоточенным, чуть отстраненным.

— Реклама какого-нибудь сливочного пива? — прокомментировал он, проводя рукой по коротким мокрым волосам, с которых струилась вода. — Или Тонкс прислала выговор за твое развратное влияние на мою и без того подпорченную репутацию?

— Дамблдор, — ответила она, не поднимая глаз. — Пишет о Турнире Трех Волшебников.

Сириус замер на полпути к полотенцу. Его плечи напряглись.

— Турнир? После событий на Кубке Мира? Они с ума сошли?

— Пишет, что усилят меры безопасности. Вдесятеро, — она наконец посмотрела на него, и в ее глазах он прочитал смесь тревоги и… интереса. — И что больничному крылу понадобится дополнительная помощь. Он предлагает мне место до конца учебного года. Но готов ждать моего ответа и меня саму до октября.

Сириус хмуро схватил полотенце и с силой провел им по лицу, скрывая гримасу. Идея возвращения в Хогвартс, даже на таких условиях, висела в воздухе тяжелым, неозвученным вопросом.

Его взгляд упал на стол, где рядом с письмом Дамблдора лежал еще один конверт. Аккуратный, без лишних пометок, с знакомым твердым почерком. От Люпина. Адресованный Кэт.

Все его тело мгновенно напряглось, как у пса, учуявшего чужого.

— Опять? — его голос прозвучал резко, с непрошенной колкостью. — Он что, календарь тебе присылает? Расписание полнолуний? Советы по уходу за больным экс-узником?

Кэт вздохнула, откладывая письмо Дамблдора.

— Сириус…

— Нет, серьезно, — он швырнул полотенце на спинку стула. — Что ему еще от тебя нужно? Ты же здесь. Со мной. Он это знает.

— Может быть, он пишет мне, а не тебе, по какой-то своей причине? Ты не ответил ему на последние письма, — парировала она, поднимая бровь. Ее терпение было титаническим, но и оно имело пределы. — Может, он беспокоится? Как друг.

— Друг, — Сириус фыркнул, подходя к столу и тыча пальцем в злополучный конверт. — Друг, который…

— Который что? — она перебила его, вставая. Ее глаза сверкнули. — Закончи мысль, Блэк. Я жду.

Он замолчал, сжав челюсти. Сказать это вслух — значило признать свою иррациональную, дикую ревность, свою вину перед Римусом, все то, что клокотало в нем и не находило выхода. Вместо этого он отшутился, стараясь вернуть легкость тону:

— Который явно имеет виды на моего личного целителя. Думает, переманить тебя обратно своими учеными письменами. У него же там, в архивах, скучно смертельно. А тут я, живой, дышащий конфликт.

Кэт покачала головой, но уголки ее губ дрогнули. Она знала его слишком хорошо.

— Идиот. — Она взяла конверт и сунула ему в руку. — Вот. Сам открой и прочитай. Убедись, что там нет ни единого намека на мое похищение. Я последняя женщина, которая интересует Римуса Люпина.

Сириус отшатнулся, будто конверт был отравлен.

— Не надо. Мне не интересно.

— Ага, конечно, — она фыркнула. — Все тебе не интересно, а сам потом всю ночь ворочаешься и скрипишь зубами, будто перемалываешь кости всем пожирателям разом. Бери. Или признай, что ты просто упрямый осел, который боится обычного письма.

Он посмотрел на конверт в своей руке, потом на ее вызывающее лицо, и сдался.

— Ладно, ладно! Ты права! Я упрямый осел! Довольна? — Он повернулся и направился прочь, к спальне, бормоча себе под нос: — Осел, который сейчас пойдет и высохнет, прежде чем простудиться и стать обузой для своего личного целителя…

Их перебранка, их привычный, почти ритуальный танец вокруг болезненных тем, стихла, оставив после себя легкое напряжение. Конверт так и остался лежать на столе нераспечатанным. Кэт медленно провела ладонью по шершавой поверхности стола, чувствуя, как между ними снова натянулась невидимая струна — струна его старых обид и ее нового выбора.

* * *

Ночь заглянула в окно хижины, но покой ей был не свой. Сириус метался на кровати, его сон был тревожным, прерывистым. Сначала он бормотал что-то неразборчивое, потом дыхание участилось, стало сдавленным — будто тюремные стены снова смыкались вокруг него.

— Нет… — вырвался сдавленный стон. — Не… не здесь… Отстаньте…

Его тело дернулось, пальцы впились в простыню, будто пытаясь уцепиться за что-то реальное. Сквозь веки мерещились тени дементоров, леденящий холод, проникающий в самые кости, и тихий, навязчивый шепот, сулящий лишь безысходность.

— Сириус. — Сквозь кошмар пробился теплый, твердый голос. Руки коснулись его плеч. — Проснись. Ты здесь. Со мной.

Он резко рванулся, глаза распахнулись, в них читался животный ужас. Он тяжело дышал, сердце колотилось где-то в горле. В темноте с трудом различал ее черты.

— Кэти? — голос сорвался на шепот.

— Я здесь, — повторила она мягче, ее руки не отпускали его, твердо и уверенно удерживая в реальности. — Это просто сон. Азкабан далеко.

Он сглотнул ком в горле, позволив ей притянуть себя. Лег, уткнувшись лицом в ее живот, в теплую, тонкую ткань ночной рубашки. Вдыхал ее запах — травы, моря и чего-то неуловимого, что было просто ею. Его собственное, живое противоядие от всех кошмаров. Ее пальцы медленно водили по его спине, по коротким колючим волосам на затылке, смывая остатки ужаса.

— Глупый, — прошептала она куда-то в темноту над его головой. — Боится писем, а не боится нырять в шторм.

Он не ответил. Уже засыпал, дыхание выравнивалось, становясь глубоким и ровным. На этот раз сны обходили его стороной.

Он был дома.

* * *

Вечерний воздух на террасе был теплым, напоенным ароматом моря и дикого розмарина. Сириус растянулся на диване, закинув ноги на подлокотник, а Кэт сидела у его ног, перебирая травы для вечернего чая. Идиллию, как это часто бывало в последнее время, разорвал резкий звук крыльев.

На перила, тяжело дыша, уселась белоснежная сова Букля. К ее лапке был привязан не просто конверт, а целый сверток, перевязанный бечевкой. Сириус поднялся, как по тревге. В его движениях не было прежней расслабленности, лишь привычное уже напряжение. Он снял письмо, сунул птице кусок хлеба, и та, не отдыхая, тут же улетела обратно, словно чувствуя важность послания.

Блэк развернул пергамент. Его глаза пробежали по строчкам, написанным срывающимся, взволнованным почерком. Сначала он хмыкнул, потом провел рукой по лицу с усталой усмешкой. Но Кэт, сидевшая рядом, заметила, как его пальцы замерли на нескольких строчках в конце письма. Как его брови медленно поползли к переносице, а легкая улыбка сползла с губ, сменяясь нахмуренной сосредоточенностью.

— Что там? — спросила она, откладывая травы.

— Шрам, — Сириус произнес это слово тихо, с какой-то животной осторожностью. — Пишет, что болит. С прошлой ночи. Колет, будто раскаленной иглой. Спрашивает, нормально ли это.

Он швырнул письмо на стол с резким движением, словно оно обожгло ему пальцы.

— Чертов шрам! Опять! После того кошмара на Чемпионате мира… Из-за чего теперь?

Но Кэт уже подхватила пергамент. Ее глаза, привыкшие видеть не симптомы, а их причину, быстро пробежали по строчкам. Она не увидела там истерики или преувеличения. Она увидела точное, почти клиническое описание боли, которое заставило ее кровь похолодеть. Ее лицо стало серьезным, профессиональным, но в глазах вспыхнула тревога.

— Нет, — тихо сказала она, отрываясь от письма и глядя куда-то в пространство, мысленно перебирая все известные ей случаи. — Так не бывает от стресса или плохой погоды. Такой характер боли… Это не остаточное явление. Это реакция на что-то активное, злое. На близость… или на пробуждение. Того, кто этот шрам оставил.

Сириус замер, всматриваясь в ее лицо. Он видел не тревогу женщины, а уверенность целителя. И это бесило его еще больше.

— Что?! — его голос прозвучал как хлопок. — О чем ты? Какое пробуждение? Он мертв! Он исчез! Это просто… память тела! Или Пожиратели где-то рядом шастают, навели порчу…

— Сириус, — она перебила его, и ее голос стал твердым, как сталь. — Я годами изучала последствия темных ритуалов, шрамы, оставленные проклятой магией. Такую боль вызывает только одно — пробуждение исходного проклятья. Шрам — это не просто память. Это живая связь. И она активизировалась.

Он отшатнулся от нее, будто она сама стала источником этой угрозы. Его лицо исказилось яростью — яростью бессилия.

— НЕТ! — зарычал он, сметая со стола кружку. Та разбилась о каменный пол с оглушительным треском. — Не может этого быть! Я не позволю! Он уже достаточно настрадался из-за этой метки! Это кончено! Слышишь?! КОНЧЕНО!

Он схватился за голову и начал метаться по террасе, как пантера в клетке, выкрикивая проклятия в адрес судьбы, Пожирателей, всего мира. Он был снова не здесь, не на Сицилии. Он был там, в прошлом, где все только начиналось, и где он был бессилен что-либо изменить.

Кэт не пыталась его остановить. Она смотрела на него, сжимая в руке письмо Гарри, и ее собственная тревога кристаллизовалась в холодную, ясную решимость. Она была права. И это было хуже, чем если бы она ошибалась.

— Я возвращаюсь. Я буду рядом. В Хогсмиде, в пещере, в образе собаки под кустами — мне все равно. Но я буду там. Я лечу на север, Кэтрин.

Кэт смотрела на него, и ее собственное сердце разрывалось на части. Она видела боль в его глазах, его абсолютную, животную готовность бросить все и ринуться в самое пекло. И она знала, что будет с ним, если он пойдет один. Одичавшим, одиноким волком, которым был до нее. Она не стала спорить. Не стала уговаривать его остаться. Она просто молча кивнула, подошла к сундуку у стены и откинула крышку.

— Что ты делаешь? — его голос прозвучал хрипло.

— Собираю вещи, — ответила она просто, ее голос был ровным, но в нем слышалась бездонная грусть. Она взяла свой безразмерный походный рюкзак и начала аккуратно, легким взмахом палочки, методично складывать в него свои вещи: баночки с зельями, засушенные травы, несколько вещей, которые связала здесь, теплый плед.

Сириус замер, наблюдая за ней. Его ярость вдруг куда-то ушла, сменившись щемящим чувством вины. Он смотрел, как ее пальцы гладят шершавую шерсть того самого пледа, как она с тоской окидывает взглядом хижину, вновь становящуюся похожей на ту лачугу без капли уюта, которую они нашли в конце июня, — их общий, выстраданный рай.

— Кэт… — он начал, но слова застряли в горле.

Она обернулась к нему, и в ее глазах не было упрека. Лишь тихая, горькая решимость.

— Блэк, ты думал, я позволю тебе уйти одному? — она сказала мягко. — Ты там превратишься обратно в призрака. А я… я буду здесь сходить с ума от беспокойства. Нет уж. Если ты идешь на войну, то и я иду с тобой. Кто же еще будет следить, чтобы ты не натворил глупостей?

Он подошел к ней и притянул к себе, спрятав лицо в ее волосах. Они стояли так посреди хижины, которая за два месяца стала им домом, и прощались с ним. С тишиной. С безопасностью. С коротким миром, который они так отчаянно вырвали у судьбы.

— Прости, — прошептал он. — Я разрушаю все, к чему прикасаюсь.

— Ты не разрушаешь, — она ответила, обнимая его крепче. — Ты защищаешь свою семью… Гарри. И это… это гораздо важнее.

* * *

Через час они уже стояли на пороге. Сириус окинул взглядом пустующую темную хижину, и сердце сжалось от боли — острой, почти физической. Это было не просто бегство. Это было предательство — предательство их общего, хрупкого, такого выстраданного мира.

Его взгляд скользнул по деталям, каждая из которых была вручную выписана в память об их общем быте.

На грубом деревянном столе лежал забытый нож для резки трав — тот самый, рукоятку к которому Блэк вырезал для Кэтрин из оливкового дерева. Рядом — одинокая кружка с отколотым краем, из которой он пил утренний кофе, а она — свой травяной чай. Он так часто разбивал эту проклятую чашку, что даже Репаро не собирало все осколки воедино, оставляя сколы по ободку.

У погасшего очага все еще стоял чугунный котелок с подгоревшими по краям остатками ее очередного «кулинарного эксперимента» — на этот раз, если он не ошибался, это была попытка рагу из кролика. Он ворчал, но съедал все до последней крошки, а потом они вместе оттирали посуду, смеясь над ее абсолютной неспособностью управляться с едой — в разительном контрасте с идеально выверенными зельями.

На каменной полке над очагом теснились баночки с ее заготовками — сушеный тимьян, оливки в масле, темная, пахнущая морем паста, которую она мазала на хлеб. Он мысленно представил, как они заплесневеют и высохнут. Рядом — смятый лист пергамента с начатым и заброшенным письмом Римусу. На полях Кэти нарисовала смешного дракончика, до боли похожего на него самого.

Кровать — теперь просто голый матрац на дощатом основании — хранила вмятины от их тел, как карту страсти и успокоения. Воздух здесь все еще был густым, напоенным запахом их кожи, смешанным с горьковатой полынью от ее зелий и дымом его сигарет. Он видел то самое место, где она любила спать, свернувшись калачиком и прижавшись лбом к его лопатке, ее дыхание, теплое и ровное, смешивалось с его, создавая один общий ритм, один пульс. И то, где он лежал по ночам, когда его душили кошмары, а она, не просыпаясь до конца, проводила ладонью по его спине, сметая демонов одним прикосновением, шепотом его имени — таким хриплым от сна, что оно звучало как заклинание.

Теперь же в тишине ему мерещились призраки ее стонов — не тихих и сдержанных, а яростных, сдавленных, вырывавшихся вопреки воле, когда ее ногти впивались ему в спину, оставляя на коже красные полосы — тайные знаки их принадлежности друг другу.

Его взгляд упал на вмятины от его пальцев на дереве изголовья — следы отчаянных попыток вцепиться во что-то, чтобы не сойти с ума от наслаждения, чтобы не кричать ее имя так громко, что эхо могло бы долететь до другого берега залива.

А ниже, у стены, — царапины от трения деревянного остова кровати о камень. Ритмичный, навязчивый скрежет, бывший музыкой их самых отчаянных ночей, когда они пытались не просто любить, а выжечь друг из друга все прошлое, всю боль, все одиночество, сливаясь воедино в поту, соли и обоюдном голоде.

Каждую такую дикую ночь Блэк хотел запомнить навсегда. Вкус ее губ, соленых от моря или сладких от вина. Запах ее шеи, где пахло травами, вереском и чем-то неуловимо ее собственным. Ощущение ее бедер под его руками, упругих и сильных, и тот звук — между вздохом и стоном, между болью и полным экстазом. Его дикая кошка.

Кэт не обернулась, выходя за порог. Она стояла, уже на улице, спиной к хижине, напряженная, как струна, стараясь запечатлеть в памяти дом таким, каким он был сегодня утром — наполненным солнцем, запахом кофе и ее смехом. Сиротливо оставленные на окне кружевные занавески, которые она с таким трепетом вязала крючком и которые он потом вешал, ворча на «глупые рюшечки», словно посерели, провожая их в неизвестность.

Сириус сделал последний, тяжелый вздох, вбирая в себя запах этого места — оливкового дерева, дыма, моря и ее духов. Потом шагнул за порог и тихо прикрыл дверь. Он не стал запирать ее на ключ. Пусть кто-то другой найдет этот кусочек рая. Может быть, он принесет им больше счастья.

Сириус глубоко вздохнул, в последний раз вобрав в себя воздух их убежища, и повернулся к выходу.

— Поехали, — сказал он тихо, и в его голосе не было ничего, кроме усталой готовности к бою. — Пора домой.

И они шагнули в ночь, туда, где ждал Клювокрыл, оставив за спиной теплый свет и тихий шум моря, которые больше не могли их защитить.