Взаперти (гет)

Закат раскинулся крестом поверх долин, вершин и грез

Ты травы завязал узлом и вплел в них прядь моих волос

Ты слал в чужие сны то сумасшедшее видение страны

Где дни светлы от света звезд

Мельница “Господин горных дорог”

Глава 1 Первый шрам

Октябрь 1981 год.

Темный вечер окутал Хогвартс, словно траурный бархат, пропитанный запахом скорби и тайн. Кэтрин Кейм, оцепенев, стояла у окна в гостиной Гриффиндора. В руках ее дрожало письмо, доставленное Перл, старой, почти слепой сипухой, с печатью Министерства Магии. Пергамент пульсировал в пальцах, словно пойманная птица, отчаянно рвущаяся на волю. Сердце билось так яростно, что заглушало шум предпраздничной суеты. Хэллоуин. Какая горькая ирония.

Девять часов назад сова обрушилась на подоконник ее комнаты в башне Гриффиндора с яростной требовательностью, вырвав ее из предрассветного сна. В клюве она держала свиток плотного пергамента, запечатанного печатью Министерства Магии.

— Это просто возмутительно! — прошипела Аврора Беркли, пухленькая и миловидная блондинка с тяжелой, роскошной косой. — Кэтрин, открой же ты это чертово окно!

Сердце Кэтрин бешено заколотилось, предчувствуя беду. Она знала, что ее отец, Генри Кейм, служил в Отряде Мракоборцев и часто рисковал жизнью в опасных миссиях. Но сова из Министерства в такой час…

Дрожащими руками она развернула письмо. Слова плясали перед глазами, расплываясь в тумане, но суть пронзила, словно удар молнии: "Мисс Кэтрин Кейм. С глубочайшим прискорбием сообщаем вам о гибели вашего отца, Генри Кейма, павшего в бою в Боливии. Ваш отец героически сражался с силами, угрожающими безопасности нашего мира. Министерство Магии выражает вам свои искренние соболезнования в этот трудный час. Министр Магии Миллисента Багнолд."

Кэтрин издала не то стон, не то вой, до смерти перепугав своих соседок по комнате. Она почувствовала, как земля уходит из—под ног, и едва успела ухватиться за край кровати. Слезы хлынули потоком, обжигающие и неумолимые.

Извещения о смерти близких не были редкостью в военные годы. В стенах Хогвартса студенты чувствовали себя в безопасности, укрытые железным щитом Альбуса Дамблдора от ужасов магической войны.

— Мисс Кейм, — голос профессора МакГонагалл, прозвучал за спиной, ласковый, но твердый, как сталь. — Пойдемте со мной, дорогая. Профессор Дамблдор хотел бы поговорить с вами до ужина.

Кэтрин кивнула, не в силах произнести ни слова. Горло сдавило судорогой, и каждый вдох причинял невыносимую боль. Ноги, словно скованные цепями, едва слушались, когда она шла за строгой фигурой профессора по холодным каменным коридорам. Тени от факелов плясали на стенах, словно зловещие духи, нашептывая на ухо что—то недоброе, вторя ее собственным страхам. Она шла навстречу неизвестности, к словам, которые, как она боялась, лишь усилят невыносимую боль. Но она знала, что должна идти. Так было правильно.

Альбус Дамблдор, с его длинной серебристой бородой и проницательными голубыми глазами, сидел за своим столом, окруженный портретов предыдущих директоров Хогвартса. Казалось, сам воздух вокруг него пропитан некой магической мощью и спокойствием. Он поднял взгляд.

— Мисс Кейм, добрый вечер. Мне очень жаль видеть вас при таких печальных обстоятельствах.

— Как он погиб? — Кэтрин не видела смысла в долгих предисловиях.

Директор некоторое время пристально смотрел в глаза девушки, словно пытаясь прочесть ее душу. Под этим пронзительным взглядом хотелось съежиться.

— Это было предательство. Билл Эндрюс, руководитель отряда Мракоборцев, направленных на помощь нашим союзникам на юге, выдал местоположение своих людей. Пожиратели Смерти напали внезапно. Ваш отец сражался как лев и помог товарищам отступить в безопасное место, но сам вернулся, чтобы задержать Пожирателей. Он уничтожил троих темных магов, прежде чем пал от смертельного заклятия. Вашего отца наградят орденом Мерлина… посмертно.

Кэтрин кивнула, сглатывая ком в горле.

— Я знал вашего отца еще со времен учебы в Хогвартсе. У Когтеврана никогда не было столь блестящего старосты. Мисс Кейм, если вам потребуется какая—либо помощь, вы всегда можете обратиться ко мне или профессору МакГонагалл. Не стесняйтесь. Профессор Слизнорт очень высоко отзывается о ваших способностях в зельеварении. Возможно, путь целителя, как у вашего отца, станет лучшим способом почтить его память.

— Профессор Дамблдор… Когда закончится война? — Девушка подняла на директора покрасневшие от слез глаза. — Когда все это кончится?

Директор Хогвартса молчал, погруженный в глубокую задумчивость. В тишине кабинета слышалось лишь тихое потрескивание дров в камине и еле слышный шепот портретов. Наконец он вздохнул, и в его голосе прозвучала усталость, которой Кэтрин никогда прежде не слышала.

— Боюсь, мисс Кейм, я не могу дать вам точного ответа. Война — это зверь, который питается страхом и ненавистью. И пока хоть капля этих чувств будет жить в сердцах людей, он будет терзать нас.

Он поднялся из—за стола и подошел к окну, глядя на темную долину, раскинувшуюся вокруг замка. Луна, скрытая плотными облаками, не проливала ни лучика света.

— Но я могу сказать вам вот что. Война не вечна. Даже самая темная ночь рано или поздно сменяется рассветом. И этот рассвет приближают не только те, кто сражается на передовой, но и те, кто сохраняет в себе свет, кто не позволяет тьме поглотить их. — Он повернулся к Кэтрин, и в его глазах вновь засиял тот самый проницательный блеск. — Ваш отец был таким человеком, мисс Кейм. Он был светом во тьме. И теперь, когда его нет с нами, этот свет должен продолжать гореть в вас.

Дамблдор подошел к ней и положил руку на ее плечо.

— Не позволяйте горю сломить вас. Используйте его, чтобы стать сильнее. Чтобы стать тем, кто будет бороться за мир, за справедливость, за то, во что верил ваш отец. Ступайте отдохнуть.

Он убрал руку и вернулся к своему столу. Профессор МакГонагалл шагнула вперед и обняла девушку за плечи. Кэтрин не сопротивлялась.

— Сейчас вам нужно отдохнуть, дорогая. Я провожу вас.

* * *

Утро ворвалось в Хогвартс оглушительной вестью: война окончена. Ночью Тот—Кого—Нельзя—Называть пал в Годриковой Впадине от руки младенца — Гарри Поттера. Мальчика, чьи родители, герои, пали, сражаясь за свет.

— Бедняжка Лили Поттер… Пять лет назад она помогла мне с Зельеварением перед экзаменами, — Присцилла Свон всплеснула руками, касаясь округлых щек. — Могла пройти мимо сопливой второкурсницы, а она… Такая добрая была.

— Вы слышали? В "Пророке" пишут, что Поттеров предал их лучший друг! — Себастьян Грин яростно тряс мятой газетой над столом Гриффиндора. — Сириус Блэк, его зовут.

— Лучший друг? Не может быть… — Аврора Беркли, третьекурсница, нервно теребила свою пшеничную косу.

— Да я его помню! — басовито отозвался Маркус Авель, шестикурсник. — Они с Поттером — легенды школы! Ван, подтверди!

Август Ван, капитан Гриффиндорской команды по квиддичу, лишь сурово нахмурил брови. Присцилла вырвала газету из рук Грина и жадно впилась взглядом в текст. Кэтрин заглянула через ее плечо, выхватывая отдельные фразы срочного выпуска. С черно—белой фотографии смотрел черноволосый мужчина лет двадцати двух, которого удерживали четверо волшебников. «Сириус Блэк, виновный в смерти десяти маглов и одного волшебника…»

— Псих, говорю вам. От него всегда мороз по коже продрал, — Маркус ткнул вилкой с картофелиной в фотографию преступника. — Как глянет… А ведь его брат, Регулус, был со Слизерина!

— Что же должно было произойти, чтобы он предал лучшего друга? Их с Поттером порознь никто никогда не видел, — задумчиво пробормотал Август Ван, почесывая небритый подбородок.

— Хуже того. Помните Питера Петтигрю? — вмешалась Присцилла Свон. — Прыщавый такой толстячок… Да он же за Поттером как привязанный ходил. Именно он погиб от рук Блэка этой ночью.

— Кошмар какой… Надеюсь, этот мерзавец сгинет в Азкабане! — воскликнул Грин, и голос его дрожал от гнева.

— Да, туда ему и дорога! — поддержал его Маркус.

— И всем Пожирателям Смерти, — тихо добавила Кэтрин, и в ее голосе прозвучала горчинка.

Авель по—свойски потрепал ее по плечу, стараясь успокоить.

— Не дрейфь, третьекурсница, — произнес он с натянутой улыбкой, но в его глазах читалась тревога.

Обсуждение продолжалось, каждый гриффиндорец пытался осмыслить случившееся. Атмосфера в зале была пропитана шоком и недоумением.

— Может, он был под Империо? — предположила Присцилла, ее глаза расширились от ужаса. — Может, его заставили?

— Это не оправдание, — резко отрезал Маркус. — Если он предал своих друзей, то заслуживает всего, что с ним случится. А ты, помнится, сохла по нему, Свон?

— Да это было четыре года назад! И он уже тогда был выпускником, а я только на третий курс перешла… Ох, красивый… И вот нате вам — убийца.

— Но мы не знаем всей правды, — вмешалась Кэтрин, ее голос был тихим, но уверенным. — Может, он не виноват?

— Ты веришь в это? — спросила Аврора, ее голос был полон недоверия. — Как можно оправдать предательство? Кто, как не ты…

— Я просто говорю, что нам нужно быть осторожными с выводами, — ответила Кэтрин, переводя встревоженный взгляд с одного лица на другое. — Мы не знаем, что произошло на самом деле.

— Да, но это не меняет того, что он сделал. Маленькая ты еще, Кэтрин, — проговорил Август с высоты своих семнадцати лет, и лицо его было серьезным.

В этот момент в зал вошла профессор МакГонагалл, и эхо затихающих голосов сопровождало ее появление. Ее обычно строгий взгляд казался притупленным, словно затуманенным пеленой усталости. Глубокие тени залегли под глазами, подчеркивая изможденность, пропавшую, казалось, каждую клеточку ее существа. Даже привычно безупречный пучок волос выглядел небрежно, несколько прядей выбились, обрамляя лицо, где каждая морщинка, обычно свидетельствующая о силе и решимости, теперь казалась высеченной из камня, отпечатком тяжести минувших дней.

Тишина, повисшая в воздухе, была почти осязаемой. Студенты, еще минуту назад оживленно обсуждающие последние слухи, замерли, и их взгляды приковались к профессору.

— Я понимаю, что новостей много, но занятия сегодня никто не отменял.

— Профессор, а это правда, что Гарри Поттер победил Темного Лорда? "Пророк" не лжет?

— Да, мисс Свон. Наконец—то все закончилось, — МакГонагалл медленно кивнула, ее взгляд скользнул по рядам студентов, останавливаясь на каждом лице, словно пытаясь убедиться, что все услышали.

Эти простые слова, произнесенные с такой невыразимой тяжестью, словно сняли с плеч всех присутствующих невидимый груз. По столовой прокатилась волна облегченного вздоха, смешанного с тихими восклицаниями. Студенты начали подниматься со своих мест, их движения были еще неуверенными, словно они боялись спугнуть обретенный мир.

Взгляд суровых глаз профессора остановился на Кэтрин. Это был не просто взгляд, а целая история, рассказанная без слов. В нем читалось понимание и сочувствие. МакГонагалл едва заметно кивнула и прошла мимо гриффиндорского стола к возвышению, где располагались места преподавателей. Профессор Слизнорт приветствовал ее салютом кубка.

Кэтрин зябко передернула плечами, ощущая, как холод проникает под тонкую мантию. Она наблюдала, как старшие товарищи и однокурсники покидают Большой зал. Каждый уходил со своим грузом, со своими потерями, но теперь, казалось, они могли начать двигаться дальше. Ее же, Кэтрин, отец не дожил всего несколько дней до окончания войны. Всего несколько дней. Он так хотел увидеть этот день, день, когда мир снова вздохнет свободно. Он мечтал о том, чтобы его дочь больше никогда не знала страха, который он сам пережил.

— Спасибо тебе, Гарри Поттер. Кто бы ты ни был, — беззвучно прошептала девушка, отодвигая от себя забытый Присциллой Свон "Ежедневный пророк".

— Кэт, ну же, быстрее! Сними ты уже эти проклятые туфли! — Август почти зарычал, подгоняя ее. Они неслись по коридору пятого подземного уровня, стремясь в большой зал собраний.

Казалось, всего час назад Кэтрин источала счастье невесты в особняке семейства Ван. Во всяком случае, собиралась источать его следующие несколько часов. Волосы, скованные сложной прической и пронзенные мириадами шпилек, тяготили непосильной тяжестью. Цокот высоких каблуков эхом отдавался от стен коридора, заставляя головы коллег оборачиваться на звук. Черная мантия, наспех накинутая на белое, едва доходящее до колен, платье, была явно не по размеру и отвратительно пахла затхлым табаком. С чьего плеча Август ее сорвал — оставалось только гадать.

Сначала это были лишь робкие шепотки, что юркими мышками проскальзывали по коридорам. Затем Министерство магии взорвалось оглушительной новостью: «Из Азкабана совершен побег!»

Всех до единого сотрудников Министерства Магии экстренно созвали на совещание, будь они в постелях собственных домов, на важном оперативном задании, в командировке по всей Великобритании и Ирландии, или… на предсвадебном ужине. В глубине души Кэтрин всегда ожидала подвоха. Но побег опасного преступника из Азкабана в день помолвки — это уже смахивало на проклятие.

— Блэк? Сириус Блэк? Вы уверены? — Август вырвался на пару шагов вперед.

— Именно так, мистер Ван, — Глава отдела по борьбе с незаконным использованием изобретений магглов, Артур Уизли, поравнялся с ними пару мгновений спустя.

— Артур, это абсурд. Как кто—то мог обойти дементоров—стражей Азкабана?

— Послушаем, что скажет Министр, — тихий, но четкий голос Кэтрин едва пробился сквозь дробь ее каблуков.

Артур, словно только сейчас заметивший ее, удивленно вскинул брови, но тактично промолчал. Да, все привыкли видеть Кэтрин Кейм, целительницу Отдела Предотвращения Магических Катастроф, со строгим пучком на голове, но уж никак не в вечернем платье под чужой, пропахшей табаком мантией.

В огромном зале заседаний царил хаос и гул. Людей набилось столько, что казалось, они взбирались на плечи друг другу, стремясь увидеть возвышающийся постамент, где стоял Министр магии. Когда более—менее удалось добиться тишины, Фадж выступил вперед. Его голос, обычно громогласный и уверенный, звучал непривычно нервно.

— Дамы и господа, — начал он, обводя взглядом собравшихся. — Я вынужден сообщить вам о чрезвычайном происшествии. Несколько часов назад стало известно, что из Азкабана совершил побег Сириус Блэк!

По залу пронеслась волна вздохов и испуганных перешептываний. Кэтрин почувствовала, как ледяной озноб пробежал по спине. Сириус Блэк. Сбежал. Никто не знает, где он сейчас и что задумал.

— Мы получили официальное подтверждение из Азкабана, — повторил Фадж, его голос стал чуть тверже. — Все возможные меры безопасности были предприняты, но Блэку, к сожалению, удалось ускользнуть. В данный момент дементоры и группы быстрого реагирования прочесывают прилегающие к Азкабану территории. Я поставил в известность премьер—министра маглов о побеге опасного преступника.

Он выдержал паузу, давая информации устояться. Недовольный и местами враждебный ропот поднялся по залу. Кэтрин видела, как присутствующие обмениваются тревожными взглядами, как дрожат пальцы, судорожно сжимающие мантии. Среди толпы мелькнуло знакомое лицо — Нимфадора Тонкс, ее волосы пылали ярко—алым, а вечно смешливое выражение лица исчезло, сменившись сосредоточенной серьезностью.

— Мы понимаем вашу обеспокоенность и недовольство привлечением магглов, — попытался перекричать нарастающий шум Фадж. — Но, чтобы максимально быстро вернуть этого негодяя обратно в застенки Азкабана, мы должны использовать любые средства. Просим вас сохранять спокойствие и не поддаваться панике. Любая информация о его местонахождении должна быть немедленно передана в Министерство в любое время дня и ночи!

— Ага, лично засядет за корреспонденцию, — ядовито прошипел Август так тихо, что услышала только Кэтрин, и она легонько дернула его за рукав пиджака.

— Главы подразделений и руководители отделов, просьба пройти в малый зал для дальнейших инструкций, — поднялась со своего места Амелия Боунс. — Всем остальным сотрудникам прошу вернуться на рабочие места. Никому не покидать Министерство до окончания планирования.

* * *

Спустя некоторое время Кэтрин шла по коридорам Министерства магии, тщетно пытаясь отгородиться от густой, осязаемой тревоги, повисшей в воздухе. Служащие сновали мимо, обмениваясь нервными щепотками о дерзком побеге Сириуса Блэка. Кэтрин и сама чувствовала, как беспокойство скребет когтями под сердцем, но сейчас ее мысли были заняты совсем другим.

— Ну-ка, ну-ка, ну-ка! — лукавый, музыкальный голос донесся сзади. — Святой горшок лепрекона, да вы только посмотрите, кто тут у нас!

Кэтрин обернулась, и губы невольно расплылись в улыбке.

— Тонкс! — воскликнула она, порывисто обнимая волшебницу, чьи волосы мгновенно окрасились в теплый, медовый оттенок.

— Сбежала с эшафота, Кейм?

Кэтрин с раздражением выдернула из прически еще одну предательскую шпильку. Несколько непокорных локонов, словно празднуя обретенную свободу, вырвались и упали на плечи. Тонкс весело хихикнула. Казалось, ее совершенно не трогает всеобщая паника.

— Очень смешно, Тонкс, — ответила Кэтрин, тщетно пытаясь усмирить взбунтовавшиеся волосы. — Просто… день выдался немного напряженным.

— Напряженным? — Тонкс вскинула бровь, и ее волосы на мгновение вспыхнули ярко-розовым. — А я вот что слышала! Говорят, Блэк на свободе, и все бегают как ошпаренные. А ты тут, с прической, словно после схватки с целой армией гремлинов.

Кэтрин вздохнула. Она знала, что Нимфадора не хотела обидеть, просто ее прямолинейность иногда… обескураживала.

— Это не гремлины, — пробормотала она, пытаясь закрепить непослушные пряди. — Я пыталась сделать что-то… элегантное. Родители Августа весьма консервативны. Но, видимо, элегантность в моем мире сегодня не в моде.

— Ну, если тебе нужна элегантность, тебе стоит обратиться к кому-нибудь другому за советом, — подмигнула Тонкс. — Я больше по части хаоса и динамики. Но знаешь, Кем, даже с этим вороньим гнездом на голове ты выглядишь потрясающе. Как будто только что вернулась из невероятного приключения.

Кэтрин невольно улыбнулась. Тонкс, как всегда, умела найти нужные слова.

— Спасибо. Ты всегда знаешь, как меня подбодрить. Но, честно говоря, я бы предпочла, чтобы сегодня никаких приключений не было. Особенно таких.

— Бодрость духа — это именно то, что нам сейчас необходимо! — Тонкс вдруг посерьезнела, и ее волосы вернули свой естественный, приглушенный фиолетовый оттенок. — Факт остается фактом: Блэк на свободе, в Министерстве паника. И он явно не намерен вязать носки в тихой хижине где-нибудь в Малверне. Поверь мне, когда в панике министр — лучше не стоять у него на пути. Особенно если у тебя на голове нечто, напоминающее гнездо фестрала.

— Нимфадора!

— Все, все, молчу, — примирительно подняла ладони вверх Тонкс. В ее сиреневых глазах плясали искорки веселья. — Кстати, птичка напела, что ты отправляешься в Хогвартс.

— Я буду в больничном крыле. Несколько сотрудников усилят охрану школы. Андерсон Роуд из совета попечителей сказал, что Фадж и Дамблдор спорили больше часа о дементорах. Фадж настаивает на их присутствии в Хогвартсе. Дамблдор против. Он считает, что это неоправданный риск для учеников.

— Дементоры? — Тонкс нахмурилась. — В Хогвартсе? Это безумие! Они же высасывают все хорошее из людей, оставляя только страх и отчаяние.

— Именно это и пытался объяснить Дамблдор, — Кэтрин устало потерла переносицу. — Но Фадж непреклонен. Он убежден, что дементоры — лучшая защита от Блэка. Говорит, они способны чувствовать его присутствие и выследить его даже под чарами, изменяющими внешность или оборотным зельем.

— Если будешь ловить Сириуса Блэка в женском туалете около гостиной Когтеврана — зови меня на это посмотреть, — пробормотала Тонкс, и ее волосы снова потемнели. — В любом случае, будь осторожна, Кэтрин. Ты не самая отчаянная из моих подруг, но без тебя это место станет совсем унылым…

— Я тоже тебя люблю, — улыбнулась Кэтрин и с беззлобной ехидцей добавила: — Нимфадора.

Они вместе шли по коридору, погруженные каждая в свои мысли о предстоящих событиях. Кэтрин чувствовала, как тяжесть ответственности давит на плечи. Целительство, искра которого зажглась благодаря отцу и разгорелась в пламя под чуткой опекой профессора Слизнорта и мадам Помфри, стало ее ценностью, неотъемлемым элементом сложного механизма под названием "Отдел".

— Мне нужно зайти к Августу. Рассказать о временном переводе. — Кэт чуть сбавила шаг, желая еще немного времени провести с Тонкс.

Дверь в кабинет Августа была неплотно закрыта. Кэт уже поднесла костяшки пальцев к дверному косяку, но тонкий женский смех заставил ее отойти на шаг и прислушаться. Кэт почувствовала, как кровь отхлынула от лица. Рядом с ней Нимфадора нахмурилась, ощущая ее напряжение.

Что случилось? — беззвучно спросила Тонкс губами. Кэтрин лишь покачала головой, призывая к тишине.

Голоса из-за двери были отчетливыми. Один принадлежал Августу, низкий и уверенный, а второй… Второй был до боли знаком Кэтрин.

— Аврора, ты уверена, что это единственный выход? — голос Августа звучал напряженно, но в нем проскальзывала холодная решимость. — Даже Азкабан дрогнул в день нашей помолвки. Это знак.

— Август, ты же знаешь, что это так, — ответил тонкий женский голос, который Кэтрин узнала как голос Авроры Беркли, секретаря Министра Магии. — Ситуация с Блэком только усугубляет наши проблемы. Нам нужно действовать быстро. Чем скорее ты женишься на Кейм, тем быстрее мы сможем получить доступ к ее активам в Шотландии. Это наш единственный шанс уехать в Америку.

Земля ушла из-под ног, оставив лишь зияющую пропасть. Активы в Шотландии? Бегство в Америку? С Авророй? Сердце сжалось в тисках неверия. Все эти месяцы ухаживаний, свиданий, клятв — все это была ложь, искусно разыгранный спектакль.

— Но она… она же вроде любит меня, — прошептал Август, и в его голосе проскользнула слабая нотка сомнения. — Я не хочу причинять ей боль.

— Август, ты же не собираешься влюбиться в нее по-настоящему, правда? — вкрадчиво усмехнулась Аврора. — Это всего лишь сделка. Ты получишь деньги, я — тебя, а она… она получит хороший урок. К тому же, сбежавший преступник на свободе, знаешь ли, кто его знает, что может случиться. Лучше быть готовым ко всему. Я и так семь лет с этой жабой в одной комнате жила...

— Аврора, не надо так.

— Или ты что? Ах, тебе она нравится, не так ли?

Тонкс вскинула разом посиневшие брови. Ее волосы удлинились и почти закрыли порозовевшие щеки.

— Вот ведь сучка, — прошипела она. Кэтрин схватила ее за рукав, чтобы удержать от опрометчивого шага.

Впервые за долгое время Кэтрин не знала, что делать. Напряжение в Министерстве с Блэком казалось теперь мелочью по сравнению с бурей в ее душе. Она не знала, что это всего лишь игра. Глупая, наивная надежда на настоящее рассыпалась в прах.

— Кэтрин? Ты вся дрожишь, — прошептала Тонкс, с тревогой глядя на подругу.

Кэтрин покачала головой, не в силах произнести ни слова.

— Пойдем отсюда, — прохрипела она, отталкивая Тонкс от кабинета.

— Кэтрин! Мисс Кейм! Ваши документы готовы и ожидают вас в кабинете мистера Андерсона!

Громкий оклик Сильвестра Девона заставил вздрогнуть обеих девушек. Август выскочил из кабинета первым, с расширившимися от ужаса глазами. Аврора пулей вылетела следом, уносясь по коридору. Ее пшеничная коса раскачивалась как маятник.

— Кэт, я… — начал Август, его голос был полон растерянности. Он сделал шаг к ней, но Кэтрин отшатнулась.

— Не подходи ко мне, — прошептала она с такой угрозой, что Август замер.

— Ты… ты слышала? — наконец выдавил он.

Кэтрин кивнула, не отводя взгляда от его внезапно чужого лица. Судорожно вытащив из прически шпильки, она крепко сжала их в кулаке.

— Я не… — начал он снова, но Тонкс перебила его.

— Ты не что, Август? Не собирался ее обманывать? Не собирался использовать? — ее голос звучал резко. — Ты же сам все сказал. Сделка. Деньги. Урок.

Август отвернулся, его плечи поникли.

— Это не так, как ты думаешь, Кэтрин, — сказал он, глядя в пустоту. — Аврора… она не понимает.

— А ты понимаешь? — спросила Кэтрин ледяным тоном. — Ты понимаешь, что ты сделал?

Она не ждала ответа. Подавшись вперед, она вложила шпильки в его ладонь. Несколько штук со звоном упали на пол.

— Надеюсь, ты получишь то, что хочешь, Август. Но это будет без меня.

С этими словами Кэтрин развернулась и, взяв Тонкс за руку, пошла прочь. Она чувствовала на себе его взгляд, но не оглянулась. Они шли молча, пока не добрались до кабинета. Кэтрин быстро забрала документы о переводе и покинула Отдел, мысленно напоминая себе дышать.

— Все будет хорошо, Кэтрин, — прошептала Тонкс. — Хочешь, я превращу Аврору во флоббер-червя?

— Спасибо, Тонкс. Я должна уйти. Мне нужно время, чтобы все обдумать.

— Будь осторожна. И пришли мне сову, когда будешь в безопасности.

Кэтрин кивнула и вышла на улицу. Она вдохнула свежий воздух, чувствуя, как он наполняет легкие. Она не знала, что ее ждет впереди, но она была готова встретить это.

Она была свободна. И это было единственное, что имело значение.

Солнце клонилось к горизонту, окрашивая небо в багряные и золотые тона, когда Кэтрин Кейм, вместе с тремя своими коллегами приблизилась к воротам Хогвартса. Ветер, пахнущий хвоей и влажной землей, трепал ее волосы, выбившиеся из—под шляпы. «Гнездо Фестрала» — пронесся в мыслях Кэтрин лукавый голос Тонкс, заставив девушку улыбнуться уголками губ. Рядом с ней шли трое коллег.

— Мистер Браун, — обратилась Кэтрин к высокому розовощекому, мужчине. — Ваша дочь ведь учится на факультете Гриффиндор?

— О да, мисс Кейм. — Высокий, почти звенящий голос Луиса Брауна эхом отдавался в вечернем воздухе. — Лаванда все лето трещала без умолку о Тайной комнате и заколдованных студентах. Ах, эта юность в Хогвартсе! За каждым поворотом тайна, интрига, расследование!

— Пари держу, Кейм, ты с головой уйдешь в травы и мензурки с мазью, едва доберешься до больничного крыла, — Маркус Авель слегка подтолкнул девушку локтем, успев при этом озорно подмигнуть идущей рядом Мелиссе Нейт.

Нейт и Авель, как и Кэтрин, служили в Отделе Предотвращения Магических Катастроф, а мистер Браун представлял Отдел Магического правопорядка.

Мистер Браун воодушевленно зашагал чуть быстрее, словно забывая продолжить беседу.

Замок Хогвартс, по мере приближения, открывался во всем своем величии и древней мощи. Он вздымался на вершине холма, словно каменный исполин, чьи башни и шпили пронзали сумрачное небо. Стены, сложенные из серого, поросшего мхом камня, казались незыблемыми, храня в себе эхо столетий и магических тайн. Окна, мерцающие на разных уровнях теплым, янтарным светом, манили обещанием уюта и безопасности за каменными стенами.

— До сих пор не понимаю, зачем нас сюда прислали, когда Министр наводнил периметр дементорами, — процедила сквозь зубы Мелисса, нервно одергивая кружевные манжеты блузки. — Неужели в Хогвартсе не хватает персонала? Нам что, теперь тенью за Гарри Поттером ходить?

— Мел, да брось ты. Считай это оплачиваемым отпуском, — Маркус заложил руки за голову и шумно потянулся.

— Не вижу смысла тратить драгоценное время, которое мы могли бы посвятить…

— Очередному несчастному случаю? Кстати, Мэл, что там с той теткой из пригорода? Удалось выяснить, как племянничек умудрился надуть ее до размеров дирижабля?

Кэтрин закатила глаза. Неуемный оптимизм Маркуса ее ничуть не воодушевлял, хотя в душе девушка разделяла его радость от этой командировки. Какая бы опасность ни исходила от сбежавшего из Азкабана узника, оказаться в стенах Хогвартса было сродни возвращению в детство.

У подножия холма раскинулся темный, непроглядный Запретный лес, его деревья стояли плотной стеной, скрывая в своей чаще неведомые существа и тайны. Сквозь редкие просветы в листве проглядывали извилистые тропы, зовущие в глубь. Воздух был густым от запаха влажной земли, хвои и чего—то неуловимо дикого.

Справа от замка, у самой кромки леса, мерцало зловещим зеркалом Черное озеро. Его гладкая поверхность, словно скользкая от древней магии, отражала силуэты деревьев и хмурое небо. Ходили слухи, что в его глубинах обитают таинственные, опасные существа, и даже самые отважные волшебники не решались приближаться к его берегам без крайней необходимости.

Слева от замка, на пологом склоне холма, простирались ухоженные поля, а вдалеке виднелись теплицы для выращивания магических растений. Над этой панорамой возвышался сам замок, его каменные стены казались одушевленными, дышащими, пропитанными древней магией.

Родной дом Кеймов располагался всего в паре часов ходьбы от Хогвартса, в тихой деревушке Ароншир, но с тех пор, как она окончила школу, Кэт почти не наведывалась туда.

Когда волшебники подошли к массивным, кованым воротам, их встретил знакомый, скрипучий голос.

— Кто там? — прозвучал вопрос, и из тени выступила сутулая фигура завхоза Хогвартса, мистера Филча.

Его седые волосы были небрежно зачесаны назад, а острый, придирчивый взгляд буравил прибывших. Верная спутница Филча, кошка Миссис Норрис, восседала у его ног, ее желтые глаза недобро косились на незнакомцев.

— Мистер Филч, — обратилась Нейт, ее голос звучал ровно и уверенно. — Мы из Министерства магии. Директор Дамблдор нас ждет.

— Министерство, значит… Ну, наконец—то, — проворчал Филч, в его голосе слышалось застарелое недовольство. — Думали, я тут один со всеми этими… "неприятностями" справлюсь? — Он прищурился, оценивая взглядом каждого. — Днями и ночами не сплю, за каждым шорохом слежу. Этот Блэк, если он действительно здесь, мимо меня не проскочит!

— Мы здесь, чтобы помочь, мистер Филч. Нам нужна информация. Замечали что—нибудь подозрительное в последнее время? Странные звуки, тени… Может, кто—то пытался проникнуть на территорию замка? — поинтересовался мистер Браун, слегка покачиваясь с пятки на носок. Казалось, этот человек просто не мог стоять спокойно.

— Подозрительное? — Филч фыркнул, поправляя свою потрепанную мантию. — В Хогвартсе всегда что—то подозрительное происходит! Студенты вечно что—то прячут, что—то ломают… Но чтобы он… Нет, ничего такого, что я бы с уверенностью отнес к Блэку. Хотя, признаться, в последние дни воздух какой—то… наэлектризованный. Миссис Норрис тоже нервничает, — он потрепал кошку, и та тихо замурлыкала в ответ, но взгляд ее оставался настороженным. — А вот вас двоих я точно помню! — Узловатый палец ткнулся почти в грудь Маркусу, и тот густо покраснел.

— Мистер Филч, не могли бы вы нас проводить? Не хочется заставлять профессора Дамблдора терять свое драгоценное время. И, может быть, по дороге покажете нам места, которые кажутся вам подозрительными, чтобы мы тоже могли приглядывать…

Филч, казалось, воспрянул духом от возможности продемонстрировать свою власть и знание территории.

— Конечно, конечно. Идемте. Только не шумите. И не дай Мерлин, чтобы вы что—нибудь разбили. Я вам потом этого не прощу!

Он повернулся и, прихрамывая, направился вдоль каменной стены замка, ведущей к одному из боковых входов. Кэтрин и ее коллеги последовали за ним, их шаги эхом отдавались по мощеной дорожке. Замок, казалось, наблюдал за ними своими многочисленными окнами, храня свои тайны и воспоминания. Ветер продолжал свистеть, принося с собой шепот древней магии.

— Вы говорили о странных звуках, — произнесла Мелисса, стараясь не отставать от завхоза. — Что именно вы слышали?

Филч остановился и обернулся, его лицо искажалось недовольством.

— Звуки? Да, звуки! Как будто кто—то шепчет, когда я прохожу мимо пустых классов. Или скрипит пол, когда никого нет. Я даже думал, что это Миссис Норрис шалит, но она всегда рядом, — он указал на свою кошку, которая, казалось, была в состоянии постоянной настороженности.

— Может, это просто призраки? В Хогвартсе их хватает, — Маркус, который шел рядом с Кэтрин, не удержался от улыбки.

— Призраки? — Филч фыркнул. — Ха! Они не так уж и страшны. Но вот Блэк… Он может быть опасен. Я слышал, что он умеет превращаться в черный густой дым. Это не просто слухи, — его голос стал тише, как будто боялся, что кто—то подслушивает.

Обычно бурлящий жизнью, наполненный хороводом голосов, звоном заклинаний и топотом сотен ног, Хогвартс утонул в тишине. Не просто в тишине, а в особенной, тягучей пустоте, сотканной из покоя и едва ощутимой меланхолии, что посещает замок лишь в отсутствие учеников. Летне время было особенным, когда древние стены, казалось, облегченно вздыхают, освободившись от неумолчной суеты.

Скупые лучи, проникая сквозь витражные окна—бойницы, вычерчивали калейдоскопы света на каменных плитах пола. Они ласкали пустые классы, где еще недавно звучали раскаты профессорских лекций, и опустевшие гостиные, где вечерами кипели страсти и ковались нерушимые узы дружбы. В сонном воздухе витал едва уловимый аромат старой бумаги, пчелиного воска и той непостижимой магии, что была присуща лишь этому месту.

Лишь краем глаза можно было уловить призрачные силуэты, скользившие по коридорам. И то были не привидения в привычном понимании, а скорее отголоски минувшего, тени тех, кто когда—то населял эти залы. Возможно, то был лукавый призрак Толстого Монаха, промелькнувший в полумраке, или же глухое эхо шагов самого Годрика Гриффиндора, вечного стража этих стен. Древний, как сама магия, Хогвартс хранил в своих стенах бесчисленное множество историй, шепотов и воспоминаний.

В Большом зале, где обычно гремел гомон сотен голосов, воцарилась величественная тишина. Длинные столы, обычно ломящиеся от яств, зияли пустотой. Свечи, что вечерами озаряли лица юных волшебников, теперь горели одиноко, отбрасывая танцующие тени на гобелены с гербами факультетов. Казалось, сам замок затаил дыхание, ожидая скорого возвращения своих обитателей.

Дверь в кабинет Альбуса Дамблдора была не просто порогом, а вратами в иной мир. Мир, где умолкал школьный гомон и стихало безумие, уступая место тишине, в которой каждая вещь, казалось, дышала собственной историей.

Воздух здесь был густым, настоянным на ароматах старой кожи, полированного дерева и неуловимо сладком дуновении меда и лаванды. Мягкий, золотистый свет проливался сквозь высокие стрельчатые окна, словно сотканный из паутины времени. Кабинет был большим, но не казался пустым. Напротив, он был до отказа заполнен. Бесчисленные книжные полки тянулись ввысь, теряясь в полумраке под потолком. Тонкие, потрепанные томики с выцветшими обложками соседствовали с массивными фолиантами в кожаных переплетах, от которых исходил едва различимый шепот забытых заклинаний. Казалось, каждая книга хранила в себе целую вселенную знаний, ждущую своего часа.

В центре кабинета возвышался массивный письменный стол из темного дерева, покрытый царапинами и следами многих часов работы. На нем царил порядок, но порядок особенный. Перо, в чернильнице, казалось, готово было в любой момент взлететь и само собой записать важную мысль. Рядом с ним лежали свитки пергамента, некоторые из которых были исписаны каллиграфическим почерком Дамблдора, другие — небрежными набросками и схемами.

Помимо книг и письменного стола, кабинет был полон удивительных вещей. На одной из полок стояла серебряная птица, которая, казалось, дышала и тихонько пела, а на другой — стеклянный шар, в котором медленно вращались туманные образы, предвещающие будущее. В углу кабинета, под стеклянным колпаком, покоился причудливый механизм, состоящий из множества шестеренок и рычагов, назначение которого оставалось загадкой.

На стенах застыли в вечном молчании портреты бывших директоров Хогвартса, которые, казалось, оживали, когда никто не смотрел. Они перешептывались тенями, обменивались взглядами, полными мудрости и опыта, и, быть может, иногда делились своими мыслями с самим Дамблдором, составляя вечный совет теней.

— Добрый день, господа и дамы, — мягкий, словно обволакивающий бархатом, голос директора Хогвартса вырвал Кэтрин из плена задумчивости. — Рад приветствовать всех, кто добрался без происшествий. Благодарю вас, мистер Филч, можете быть свободны.

Кэтрин лишь мельком взглянула на Филча, чье лицо, искаженное вечной гримасой недовольства, скрылось за дверью.

— Альбус, — мистер Браун, распахнув руки, слегка склонил голову в приветствии, всем своим видом излучая показное радушие. — Какая восхитительная возможность вновь ступить на знакомые с детства тропы! Готов поспорить, те наши коллеги, кто отказался от этой командировки, сейчас кусают локти от зависти!

Кэтрин знала, кто такой мистер Браун, но его энтузиазм казался ей немного наигранным. Она же чувствовала лишь тяжесть ответственности и смутное предчувствие неприятностей.

— Профессор Дамблдор, — Нейт, словно темная тень, шагнула вперед, извлекая из строгого кожаного портфеля массивную папку с документами. Она являла собой полную противоположность мистеру Брауну: молодая, с точеными, почти хищными чертами лица и пронзительным, ледяным взглядом. Ее темные волосы были туго собраны в безупречный пучок, а строгий, идеально сидящий костюм подчеркивал ее бескомпромиссный, деловой настрой. — Министр передает вам рекомендации касательно нашего назначения…

— Мисс Нейт, я искренне ценю заботу министра магии, но по—прежнему не нахожу оснований для присутствия сторонних наблюдателей, — голос Дамблдора сохранял свою мягкость, но стальные нотки, прозвучавшие в нем, зазвенели словно клинки. Он принял папку, но не спешил ее открывать, лишь задумчиво изучал их взглядом поверх очков—половинок.

Мелисса недовольно скривила тонкие губы. Дамблдор продолжал пристально рассматривать их сквозь стекла очков.

— Господин Директор, — начала Мелисса, в ее голосе прорезались острые нотки, — мы здесь по прямому указанию Министерства. Наша задача — обеспечить абсолютную прозрачность и, прежде всего, безопасность…

— Прозрачность? — Дамблдор лишь слегка приподнял бровь в вопросительном жесте. — Осмелюсь напомнить, Хогвартс всегда был местом, где «прозрачность, а главное — безопасность», ценились превыше всего и оставались незыблемыми.

— Тем не менее, Дамблдор, мы уже здесь, — бодро вмешался мистер Браун, словно ничуть не смутившись. — Мисс Нейт и я возьмем на себя охрану периметра школы, а также будем вашими официальными посредниками в общении со стражами Азкабана. Мисс Кейм займет позицию в больничном крыле, а мистер Авель обеспечит внутреннюю безопасность замка.

— Я прекрасно понимаю вашу позицию, — настаивала Мелисса, — но в свете последних, тревожных событий, мы обязаны обеспечить максимальную защиту студентов и преподавателей. Мы не имеем права недооценивать существующие угрозы.

Дамблдор, не отводя взгляда от Нейт, медленно кивнул. Его глаза, полные мудрости и опыта, казались бездонными. Он взял папку и, наконец, открыл ее. Листая страницы, он изучал рекомендации министра, но его лицо оставалось непроницаемым.

— Я не против сотрудничества, — произнес он, наконец, — но хочу, чтобы вы четко осознавали: Хогвартс — это не просто школа, это дом для множества юных душ. И я не позволю, чтобы страх и недоверие отравили его священные стены.

Нейт, почувствовав, что Дамблдор не намерен уступать, решила сменить тактику. Она сделала еще шаг вперед, и ее голос смягчился, но все еще звучал уверенно и решительно.

— Профессор, мы здесь отнюдь не для того, чтобы подорвать вашу власть или нагнетать атмосферу паники. Мы просто хотим помочь. Министр искренне полагает, что в сложившейся ситуации дополнительные глаза и уши будут весьма кстати. Мы не собираемся вмешиваться в вашу работу, а лишь наблюдать со стороны.

Дамблдор закрыл папку и положил ее на стол. Его взгляд стал еще более серьезным и проницательным.

— Я ценю вашу готовность оказать помощь, мисс Нейт, но прошу помнить, что в Хогвартсе существуют свои незыблемые правила и вековые традиции. И я не позволю никому, даже с самыми благими намерениями, нарушать их.

— Мы и не планируем, — мистер Браун едва не подпрыгнул на полированных каблуках своих туфель. — Даже несмотря на то, кто в этом году, по вашему мудрому решению, занимает пост профессора Защиты от…

— Это не ваша компетенция. — отрезал Дамблдор, прервав его на полуслове, словно удар хлыста. Во взгляде его вспыхнула молния гнева, способная заставить отступить любого смертного, но мистер Браун, казалось, этого просто не заметил.

— Профессор Дамблдор, наша единственная цель — защита учеников, — тихо произнесла Кэтрин, стараясь сгладить неловкость ситуации.

Дамблдор кивнул, его испытующий взгляд скользнул по их лицам. Он прекрасно понимал, что за этими словами скрывается нечто большее, чем простое желание помочь. Министр магии, Корнелиус Фадж, всегда был подвержен болезненной паранойе, особенно когда дело касалось Хогвартса и его всеми уважаемого директора. Мистер Браун вновь попытался вставить свое слово, но мисс Нейт предусмотрительно выступила вперед, понимая, что дальнейшее давление лишь усугубит и без того напряженную ситуацию.

— Мы благодарны вам за уделенное время, профессор, — произнесла Кэтрин, делая шаг в сторону двери. — Мы начнем свою работу незаметно. Если у вас возникнут какие—либо вопросы или тревоги, вы знаете, где нас найти.

— Можете не сомневаться, мисс Кейм. Добро пожаловать.

* * *

Выскользнув из директорского кабинета, Кэтрин вполголоса спросила Маркуса:

— Что не так с новым преподавателем?

— Ты еще не знаешь? Римус Люпин. — Маркус украдкой вытер пот с широкого лба. — Уф, Кэт, сколько лет прошло, а я все еще трясусь как первокурсник перед Дамблдором. Ох и грозен же он.

— Маркус. Кто он? — зашипела Кэтрин.

— Оборотень, — будто выплюнула Нейт, шагавшая впереди.

— Мисс Кейм, дорогая, отдохните немного.

— Минуточку, мадам Помфри, я почти закончила.

Яркое сентябрьское солнце, пробиваясь сквозь высокое окно больничного крыла, выписывало золотые вензеля в танце пылинок. В уютном кабинете мадам Помфри, где воздух был напоен целительным ароматом трав и чистоты, за небольшим столиком вели неспешную беседу две дамы. Мадам Помфри, с привычной строгостью, сквозь которую пробивалось тепло, держала в руках изящную фарфоровую чашечку. Напротив нее, с легкой, почти лучистой улыбкой, сидела Помона Стебель, ее пальцы обнимали такую же чашку. Тишину нарушало лишь тихое бульканье и легкий перезвон стеклянных палочек, доносящиеся из соседней комнаты. Там, под чутким руководством мадам Помфри, Кэтрин, склонившись над столом, колдовала над микстурой от кашля. Ее движения были точны и размеренны, а строй уже наполненных пузырьков напоминал пестрый парад на аптекарском столике.

— Милая, да вы обеспечили нас микстурой на весь учебный год! Присядьте с нами, выпейте чаю, — профессор Стебель взмахнула палочкой, призывая третью чашку из серванта. — Северус скоро начнет ревновать, правда, Поппи?

— Помона, ну зачем же так, — с легким укором мадам Помфри склонила голову. — У профессора Снейпа достаточно забот, чтобы мы снова весь год отвлекали его запросами на зелья. Он никогда мне не отказывает, но ты же знаешь, как внезапно может понадобиться тот или иной запас…, вспомни прошлогоднюю эпидемию икоты! Сколько ушло зелья из лирного корня, ты даже представить себе не можешь!

— Держу пари, это братья Уизли снова взялись за старое. Ох, помяни мое слово, Поппи, ничем хорошим не закончат эти два сорванца, — профессор Стебель погрозила чайнику пальцем. — Кэтрин, ну что же вы? Ужин еще не скоро, пациентов сейчас нет. Посидите с нами.

Кэтрин аккуратно поставила последний пузырек на полку и вытерла руки о белоснежный накрахмаленный фартук. Ее лицо, обычно бледное от сосредоточенности, сейчас освещалось легким румянцем. Она подошла к столику, на ходу сбрасывая косынку, высвобождая пряди темных волос, взяла предложенную чашку и опустилась в кресло напротив дам. Аромат трав в кабинете сплетался с тонким запахом свежезаваренного чая, создавая атмосферу умиротворения. Чаепитие в уютном кабинете мадам Помфри было почти ежедневным ритуалом. Поначалу обе женщины с некоторой настороженностью отнеслись к появлению сотрудницы министерства магии в больничном крыле, чувствуя, как нарушается их устоявшаяся традиция. Однако спустя неделю осторожного общения и совместной работы мадам Помфри впервые предложила девушке присоединиться к их с профессором Стебель дневному чаю. Постепенно это становилось приятной традицией в конце рабочего дня.

— К слову, дорогая Кэтрин, — профессор Стебель поставила свою чашку на изящное блюдце, не заметив, как с ее рукава на белоснежную скатерть осыпались крупицы земли. — Я ни разу не видела вас за ужином в Большом зале.

Кэтрин улыбнулась, ее взгляд скользнул по аккуратно расставленным на столе сахарнице и розеткам с вареньем.

— В начале года профессор Дамблдор четко обозначил границы нашего с коллегами пребывания в замке. Каждый из нас знает свою нишу. Моя работа сосредоточена здесь, в больничном крыле, и я стараюсь не отвлекаться от своих обязанностей.

— Вздор! — профессор Стебель фыркнула, ее пальцы сжали ручку чашки. — Эта Мелисса Нейт всюду сует свой острый нос. Вместо того, чтобы наблюдать за территорией школы, эта дамочка, кажется, вынюхивает что—то внутри самого замка. Как, скажите мне, она собирается углядеть здесь Сириуса Блэка?

— Мисс Нейт бывает слегка… навязчива, но за годы совместной работы я знаю ее как хорошего профессионала.

Мадам Помфри, до этого молчаливо наблюдавшая за беседой, мягко покашляла.

— Полагаю, Мелисса Нейт действует по приказу. В нынешние времена, когда исходящая угроза столь реальна, осторожность не бывает излишней. Вы знаете, Кэтрин, — мадам Помфри мягко улыбнулась, — не стоит так ограничивать себя. Замок — это не только стены и обязанности. Здесь есть место и для маленьких радостей.

Кэтрин на мгновение замолчала, ее взгляд пробежал по стерильным, но уютным стенам больничного крыла. Здесь, среди запаха трав, она ощущала себя на своем месте.

— Знаете, мне работа здесь, в больничном крыле, нравится больше, чем вспоминать о том, что я все еще служащая Министерства магии.

Больничное крыло Хогвартса — это не просто место для лечения физических недугов. Это отдельный мир, живущий по своим законам, где время течет иначе, а стены хранят в себе истории боли, надежды и тихого исцеления. Даже в самые шумные дни, когда коридоры замка наполнены смехом и криками, здесь царит особая, почти священная тишина, нарушаемая лишь приглушенными стонами, шелестом страниц и мягким стуком шагов мадам Помфри.

Часы пробили шесть вечера, и профессор Стебель засобиралась. Комочки земли с ее мантии остались в кресле и на полу около столика, что вызвало мимолетную тень неодобрения на лице мадам Помфри, но изящный взмах палочки мигом исправил положение.

— Кэтрин, я думаю, вы тоже можете идти. Вам же еще добираться до Хогсмида.

— На самом деле до Ароншира, — мягко улыбнулась девушка.

— Ароншир! Боже мой, мисс Кейм, скажите, что вы не ходите туда одна пешком! — брови профессора Стебель спрятались под слегка растрепанными волосами.

— Иногда, профессор. Но чаще я пользуюсь общественным камином в паре шагов от «Трех метел». До завтра, — девушка приветливо улыбнулась, снимая и складывая фартук. — Если я понадоблюсь…

— Отдыхайте, моя дорогая. Увидимся завтра, — теплая улыбка всегда строгой мадам Помфри необычайно согревала.

Стоило девушке выйти в длинный коридор больничного крыла, как до нее донеслось негромкое шушуканье, сопровождаемое звоном чашечек, возвращаемых в буфет.

— Как думаешь, Поппи, а может, мы все—таки попробуем их познакомить? — прозвучал тихий, но настойчивый голос.

— Думаешь? — отозвалась мадам Помфри, ее голос был полон задумчивости.

— Определенно, идея не лишена смысла.

— Помона…

— Мы хотя бы попытаемся.

— Ну хорошо. Обсудим после ужина, — решительно добавила мадам Помфри. — Думаю, ты все—таки права

* * *

Время текло незаметно, словно песок сквозь пальцы, унося с собой дни, которые, казалось, слились в единую, монотонную мелодию. Если бы Кэтрин перестала каждое утро погружаться в страницы "Ежедневного Пророка", дни, вероятно, потеряли бы всякое отличие друг от друга. Она все глубже и глубже погружалась в работу, уже привычно подхватывая с утра рутину больничного крыла в Хогвартсе.

Утренний туман, окутывающий замок, казался отражением ее собственного состояния — легкой меланхолии, смешанной с отступающей печалью. Каждый шаг по прохладным каменным полам, каждый звук скрипящей двери, каждый запах травяных настоев — все это стало частью ее мира, мира.

"Усилить бдительность", — гласили редкие инструкции от Министра, написанные сухим, официальным языком. Эти слова, словно пыль, оседали на поверхности, не проникая вглубь, не давая реального понимания происходящего.

Паника Министерства, касающаяся побега Сириуса Блэка, становилась все очевиднее. Отсутствие каких—либо зацепок по его поимке, слухи, которые, словно ядовитые грибы, прорастали в каждом уголке волшебного мира, — все это создавало атмосферу скрытой, но ощутимой угрозы. Кэтрин чувствовала это в напряженных взглядах коллег из Министерства.

Конец октября принес в Хогвартс первые, робкие предвестники Хэллоуина. Для Кэтрин приближение праздника не сулило ничего, кроме лишней суеты, но чуткая мадам Помфри, словно прочитав ее мысли, предложила своей помощнице несколько дней отдохнуть.

— Не знаю, как я справлялась без вас раньше, моя дорогая, но уж два—три дня я точно выдержу, — проговорила целительница, растирая в ступке терпкий, остро пахнущий корешок.

Кэтрин слабо улыбнулась в ответ, накладывая чистые повязки на заживающие ожоги от Ядовитой Тентакулы на предплечье пятикурсницы с Когтеврана.

Праздничная суета не трогала ее сердце. Ее манило не к шумным вечеринкам и ярким приключениям, а к тишине старых стен, к запаху пыли и забытых воспоминаний, к Аронширу — месту, где прошла большая часть ее детства. Она мечтала о том, как наконец—то наведет порядок не только в своей спальне, заваленной книгами и памятными мелочами, забытыми со школьных лет, но и во всем старом одноэтажном доме. Дом, казавшийся ей в детстве огромным, теперь, после лет, проведенных в Лондоне, виделся уютным и немного запущенным, как старый, но бесконечно любимый друг.

Утро двадцать девятого октября Кэтрин встретила, любуясь двумя здоровенными, до боли симметричными синяками, расцветающими на лицах близнецов Уизли.

— Внезапно взбесившийся учебник по Зельеварению! — грянули они хором, когда мадам Помфри, сложив руки на груди, пыталась выудить причину их увечий.

Их голоса звучали с такой неподдельной искренностью, что даже видавшая всякое целительница на мгновение заколебалась, прежде чем ее взгляд упал на слегка припухшие носы.

Отметины старательно разрастались, и сквозь желтовато—коричневые прожилки начинал просачиваться зловещий синий дымок. Фред и Джордж отшучивались, мадам Помфри грозилась отправить их родителям письмо, полное возмущения, а Кэтрин, пряча улыбку, поочередно мазала обе бессовестные физиономии толстым слоем целебной мази. Изобразив убедительное раскаяние, братья ретировались, подозрительно пряча испачканные чем—то явно синим кончики пальцев.

Замок бурлил, словно растревоженный улей, утопая в багряном море тыкв и призрачной паутине. В предвкушении Хэллоуина студенты, словно стая галдящих сорок, кружились в коридорах, позабыв о недописанных эссе и непрочитанных учебниках. Из—за каждой двери доносились обрывки песен, а парочка слизеринцев, закутавшись в черные балахоны, с маниакальным упорством изображала дементоров, наводя леденящий ужас на робких первокурсников. В Большом зале царила суматоха. Столы уже ломились от обилия яств: пироги с тыквенной начинкой, жареные окорока, горы сладостей и, конечно же, тыквенный сок, лившийся рекой. Ароматы смешивались в опьяняющий коктейль, щекотавший ноздри и разжигавший аппетит.

Кэтрин поудобнее перехватила книгу. Вечер Хэлоуина перестал для нее быть праздником еще на третьем курсе, однако грустить в одиночестве ей не хотелось. Выбрав в кабинете мадам Помфри фолиант поувесистей, девушка собиралась провести уютный вечер в компании трактата «О свойствах Ядовитой тентакулы». И, возможно, пары бутылочек сливочного пива. Она была так погружена в свои заботы, что едва не врезалась в кого—то, кто стоял прямо посреди коридора.

— Осторожнее, мисс… — раздался мягкий, немного хрипловатый голос.

— Ох прошу прощения! — Девушка выронила книгу. — Сэр, я, видимо ходила и думала одновременно.

Осунувшееся лицо Римуса Люпина, преподавателя Защиты от Темных Искусств, смягчилось улыбкой. Он наклонился, чтобы поднять выпавший фолиант

— Ядовитая тентакула, значит? — спросил он, протягивая книгу. — Интересный выбор для вечера Хэллоуина. Хотя, признаюсь, я бы предпочел что—нибудь менее… ядовитое.

— Хэллоуин не в списке моих любимых дней в году…

Люпин внимательно посмотрел на нее, и в его глазах мелькнуло что—то похожее на понимание.

— Понимаю, — кивнул он. — Шумные праздники не всегда то, что нужно. Особенно… в определенные моменты жизни.

Он замолчал, словно не желая продолжать эту тему. Кэтрин почувствовала неловкость.

— Вы тоже не в Большом зале, сэр, — заметила она, стараясь сменить тему.

— Верно, — Люпин вздохнул. — Я проверял, все ли в порядке с защитными чарами вокруг замка. В Хэллоуин всегда нужно быть особенно бдительным. Да и… — он запнулся, — …репертуар хора призраков не менялся, кажется, с семьдесят девятого года.

Кэтрин невольно улыбнулась. В этот момент мимо пронеслась шумная стайка пуффендуйцев, не забывших громко поприветствовать профессора Люпина, и их веселый гомон ненадолго заполнил коридор. Кэтрин крепче перехватила книгу, ощущая, что пауза затягивается. За несколько месяцев работы в Хогвартсе она едва ли перекинулась парой слов с профессором Люпином. Хотя иногда ей казалось, что мадам Помфри нарочно упоминает его имя в разговорах.

— Что ж, профессор, — Кэтрин чуть склонила голову, — тогда я не буду задерживать вас с вашими важными делами. Спокойной ночи.

Она уже было развернулась, но Люпин вдруг остановил ее.

— Мисс… Кэтрин, верно? — спросил он, слегка запинаясь. — Послушайте, если вам вдруг… понадобится компания, или просто… чашка чая и нейтральный собеседник, получше очень ядовитых растений, знайте, мой кабинет всегда открыт для вас.

В ее душе шевельнулось что—то теплое. Предложение было неожиданным и, возможно, самым чутким, что она слышала за последнее время.

— Спасибо, профессор Люпин. Это очень любезно с вашей стороны. Я буду иметь в виду.

Они еще немного постояли в неловком молчании, словно оба не знали, как завершить этот странный разговор. Затем Люпин, поправив видавшую виды и лучшие времена мантию, повернулся и направился в сторону Большого Зала. Кэтрин же, крепче прижав к себе «Ядовитую тентакулу», двинулась в противоположную сторону.

У ворот замка Кэтрин заметила Маркуса, расхаживающего по широкой дуге. Его привычная самоуверенность куда—то испарилась, оставив лишь нервное подергивание плечами.

— Идиотсткое правило, скажи. Почему мы как все нормальные люди не можем с кем—то поменяться? Я устал гулять по Замку. Может мы сможем отметить праздник со всеми?

— Помнится ты должен не гулять, а…

— Да—да, вынюхивать следы Сириуса Блэка. Ну хотя бы на матч по квиддичу сходить мы сможем. — Маркус по привычке заложил руки за голову, подстраиваясь под быстрые шаги Кэтрин. — Гриффиндор против Пуффендуя, а! Как в старые добрые, помнишь? А… Прости Кейм.

Он запнулся, напоровшись на потемневший взгляд Кэтрин. Ее обычно живые глаза сейчас были холодны, как зимнее небо, а губы сжались в тонкую линию. Она прижала к себе книгу, чувствуя, как острый угол обложки впивается в предплечье., словно отражая внутреннюю боль.

— За что, Авель? — ее голос был тихим, но в нем звучала сталь.

Маркус отвел взгляд. Он знал, что вызвало такую реакцию. "Старые добрые" для него означали беззаботные дни, когда они могли свободно перемещаться по замку, когда их пути не были так строго регламентированы. Для Кэтрин же "старые добрые" были связаны с другими более болезненными ассоциациями.

— Кейм, я… я не хотел тебя расстраивать. Просто… этот матч… он напомнил мне о том времени, когда мы учились сами. Я загонщик, Август капитан и вратарь…Ну ты же должна помнить, мы уже дружили.

Кэтрин остановилась, ее плечи напряглись. Она помнила. Помнила тот матч, когда они, еще совсем юные, сидели на трибунах, смеясь и подбадривая своих друзей, носящихся по полю. Тогда еще не было подозрений, не было страха. Была только магия игры и их собственная, еще не омраченная ничем дружба.

— Маркус, Август не запретная тема, просто… не надо ворошить прошлое сейчас.

Девушка резко остановилась, чуть не наступив на здоровенного рыжего кота, выскочившего откуда—то из зарослей вдоль тропы. Зверь, выскочивший из зарослей вдоль тропы, утробно зарычал, окинув путников взглядом недобрых золотых глаз. Распушив хвост, он двинулся в сторону Запретного леса, словно призрак, растворяющийся в сумерках.

— Ну и зверюга. — пробормотал Маркус, пытаясь разрядить повисшую тишину. — Ты видела, у него в пасти кажется куриная ножка?

Они продолжили свой путь, но тишина между ними стала еще более ощутимой. Маркус, чувствуя вину, пытался найти слова, чтобы разрядить обстановку, но каждое его слово казалось неуместным. Он знал, что для Кэтрин воспоминания о прошлом были не только светлыми.

— Ван мой лучший друг. Я все время думаю, как так могло получиться, что я не знал…

— А ты не знал? — перебила его Кэтрин, ее голос был ровным, но в нем слышалась сталь.

— Нет, Кейм, бездна, нет конечно!

— Маркус. У твоего лучшего друга все будет хорошо, я уверена. Но пожалуйста не обсуждай его пока мы работаем над одним заданием. Ведь ты «его» лучший друг.

В ее словах не было упрека, скорее констатация факта, который он сам не мог отрицать. Авель чуть расслабился, почесывая затылок.

— Вечно ты такая рациональная, Кэт. — Он вздохнул. — Сколько я тебя помню. Ладно, позволь проводить тебя до «Трех Метел»?

— Спасибо не стоит. Я пройдусь пешком домой.

— До Ароншира? Ты с ума сошла?

— Маркус. Спокойной ночи. И с праздником.

Кэтрин решительно свернула на тропу, ведущую вдоль Черного озера. Ее шаги были твердыми, несмотря на внутреннюю бурю. Она знала, что Маркус прав, но сейчас ей нужно было побыть одной. Ей нужно было пройти этот путь, этот отрезок пути к дому, в одиночестве, чтобы разобраться в себе, чтобы отделить светлые воспоминания от тех, которые приносили боль. Она шла к практически невидимому барьеру, укрывающему Хогвартс от посторонних глаз, к своему дому, к своему прошлому, которое, казалось, не хотело ее отпускать. Кэтрин остановилась, ее плечи напряглись. Холодный осенний воздух обжигал щеки, заставляя их алеть в полумраке. Она стояла на дороге, вымощенной старым, потрескавшимся камнем, которая вилась вдоль берега Черного Озера. Ночь опустилась на Запретный лес, окутывая его таинственной дымкой, но луна, пробиваясь сквозь рваные клочья облаков, щедро осыпала серебром гладь воды. Озеро, обычно мрачное и пугающее, сейчас казалось умиротворенным, словно уснуло под колыбельную ветра.

Аромат прелой листвы и влажной земли витал в воздухе, смешиваясь с солоноватым запахом озера, создавая пьянящий, почти гипнотический коктейль.

Вдали, вдоль Запретного леса, в бледном свете ущербной луны, Кэтрин вдруг заметила движение. Сперва подумала, что это лишь игра теней, но затем увидела отчетливо: знакомый рыжий кот, чья шерсть сияла в лунном свете, словно отполированная старинная медь, неспешно вышагивал вдоль границы леса. Само по себе это было странно, но недостаточно, чтобы заставить Кэтрин застыть в изумлении.

Рядом с котом, словно тень, скользил огромный волкодав. Его черная шерсть, казалось, поглощала окружающий мрак, сливаясь с ним воедино. Движения пса были плавны и бесшумны, а его размеры настолько велики, что рыжий кот казался крошечным огненным пятнышком рядом с ним.

Кэтрин прекрасно знала, что Запретный лес — место, куда не стоит соваться ни при каких обстоятельствах. Там обитали опасные, неведомые твари, и даже самые опытные волшебники обходили его стороной. Что же привлекло рыжего кота в эти гиблые земли, да еще и в компании столь грозного зверя?

Затаив дыхание, она наблюдала за диковинной парой. Кот, казалось, ничуть не смущен близостью волкодава. Он шел, высоко подняв хвост, словно вел своего огромного компаньона на вечернюю прогулку.

Холодок ужаса прошелся по спине Кэтрин. Что—то в этой картине было неверным, чуждым, неестественным. Словно сон, видение, ускользающая галлюцинация, рожденная воображением, но никак не реальность.

Она знала, что должна идти дальше, к теплу и безопасности Хогвартса. Но ноги словно приросли к каменной тропе. Она не могла отвести взгляд от странной пары, скользящей вдоль кромки запретного леса. Неведомая сила влекла ее к ним, манила в темноту. Кэтрин сглотнула, ощущая неприятную сухость во рту. Здравый смысл кричал об опасности, о безумии этого желания, но она не могла противиться ему. Девушка сделала шаг вперед, в сторону Запретного леса,

— Мисс Кейм!

Кэтрин вздрогнула, словно от удара током, и книга, в который раз за этот вечер, с тихим шлепком упала на землю. Профессор Люпин, стремительно настигавший ее со стороны замковых ворот, жестом остановил девушку. Она вновь обернулась к чернеющему Запретному лесу, но таинственная парочка, словно сотканная из теней, бесследно растворилась в ночной мгле.

Люпин, еще задыхаясь от быстрого шага, приблизился. Его худое, отмеченное печатью неведомой болезни лицо тронул слабый румянец.

— Я бы не посмел нарушить ваше уединение, мисс Кейм, но мадам Помфри просила передать вам это, — он протянул ей черный, грубой вязки шарф. — Она настоятельно рекомендовала вам не уходить без него.

Кэтрин взяла шарф, ощущая под пальцами его неожиданную мягкость и тепло. Необычный узор, напоминающий сплетение диковинных ветвей и листьев, словно жил своей собственной жизнью на ткани. Но шарф был ей совершенно незнаком.

— Сэр… Я вижу его впервые. Или это розыгрыш… — пробормотала она, чувствуя неловкость.

— Или, мисс Кейм, или… — Люпин с едва заметной досадой взглянул на шарф в своей руке, затем перевел взгляд на ярко—алый вязаный шарф, уютно обвивавший шею Кэтрин и согревающий ее в прохладном ночном воздухе. — Кажется, я начинаю понимать. Прошу прощения, это выглядит нелепо.

— Вовсе нет. Я уверена, мадам Помфри действовала из лучших побуждений. Возможно, она просто хотела, чтобы у меня было два шарфа на случай, если один потеряется или испачкается.

Кэтрин вновь посмотрела в сторону Запретного леса, словно высматривая что—то в его темных глубинах. Люпин молчал, с каким—то двойственным выражением глядя на почти полный диск луны, висевший в небе. До полнолуния оставалось всего несколько дней.

— Вам не стоит гулять здесь одной ночью. Это небезопасно.

— Сириус Блэк вряд ли нападет на меня так близко к дементорам, — при этих словах Люпин ощутимо вздрогнул, и тень боли скользнула по его лицу. — Я трансгрессирую домой от границы защитных чар.

— Позволите вас проводить?

— Буду вам очень признательна. — Кэтрин слегка улыбнулась, поднимая с земли свою многострадальную книгу о Ядовитых тентакулах.

— Тревога! Он в замке! Тревооооога! — тонкий, истеричный вопль Мелиссы Нейт разорвал умиротворение, царившее в маленьком доме Кэтрин.

Почтовый самолетик, словно раненная птица, протрещал еще несколько раз и, вспыхнув в предсмертной агонии, рассыпался пеплом, опалив одну из подушек. Десять минут спустя Кэтрин уже неслась по лестницам Хогвартса, стиснув в руке волшебную палочку. Сумка, набитая самым необходимым для оказания первой помощи, болезненно била по бедру, отзываясь неприятным звоном мензурок. Напуганные студенты, сопровождаемые старостами и преподавателями, словно ручейки, стекались из всех коридоров в сторону Большого Зала. Зловещей тенью промелькнул Северус Снейп, увлекая за собой шлейф мантии, подобный клубящемуся дыму.

У Портрета Полной Дамы назревал скандал — Минерва МакГонагалл, едва сдерживая гнев, отчитывала мистера Брауна. Его юная дочь, Лаванда, вцепившись мертвой хваткой в мантию отца, безутешно и беззвучно рыдала, отказываясь уходить вместе со всеми.

— Мистер Браун, я повторяю в последний раз, проводите дочь в Большой зал. Все студенты будут в безопасности под нашей защитой, пока замок не будет полностью проверен.

— Как такое вообще могло произойти? — в голосе профессора Стебль клокотало неприкрытое негодование. — Вы клялись в безопасности детей, и что мы видим? Сириус Блэк не только проскользнул мимо министерских чиновников и дементоров, но и едва не проник в Гриффиндорскую башню!

— Мистер Браун, да уведите же, наконец, дочь! Мисс Патил, вам нужно персональное приглашение, или мне снять баллы с Гриффиндора? Все ваши одноклассники уже в Большом зале.

Лаванда разрыдалась еще горше, цепляясь за мантию отца, несмотря на его увещевания. Парватти, ее подруга, робко переминалась рядом, дрожа от страха. Присутствие отца Лаванды дарило им хоть иллюзию защиты.

— Позвольте, я их провожу, — тихо предложила Кэтрин, осторожно беря Парватти за руку. Девочка, словно птенец, прижалась к ней, судорожно сжав ладонь. — Лаванда, обещаю, я смогу вас защитить.

Браун, в полной растерянности, кивнул и почти силой вложил дрожащие ладошки дочери в руку Кэтрин. Лаванда попыталась упираться, но Парватти крепко обняла ее, увлекая за собой.

— Лаванда, солнышко, иди с мисс Кейм. Там безопасно, а папе нужно самому разобраться во всем. — Обычно бодрый голос Брауна дрожал от беспокойства.

— Мистер Браун, я все еще жду вашего ответа! — МакГонагалл клокотала от ярости, готовая извергнуть пламя.

Кэтрин повела девочек вниз по лестницам. Подруги шли молча, лишь изредка всхлипывая и пугливо озираясь, словно из—за каждой картины мог вырваться сбежавший преступник. Кэт вошла в зал последней, удостоверившись, что девочки добрались до Гриффиндорского стола. Она осталась у входа, чутко вглядываясь в темнеющие коридоры. Мимо проносились конные призраки, чьи вопли эхом отдавались в стенах замка, призывая к охоте. И тут, словно из ниоткуда, возникла черная туча в обличье профессора Снейпа, одарив Кэйт неприветливым взглядом.

— Профессор, если кому—то из учеников понадобится помощь…

— Мы разберемся, мисс Кейм — отрезал мужчина, жестом подзывая к себе двух студентов Слизерина.

В Большом зале царил хаос. Ученики переговаривались взволнованно, кто—то из них даже плакал. Преподаватели пытались успокоить студентов, но их усилия были тщетны. К Кэтрин то и дело подходили ученики, несколько раз пришлось воспользоваться успокоительным.

И вдруг шум стих практически моментально. Все взгляды встревоженных глаз обратились к директору. Дамблдор появился в зале, и его присутствие мгновенно успокоило обстановку.

— Мы тщательно обыщем замок, каждый его уголок. — Голос директора, несмотря на спокойствие, не нуждался в усилении, проникая в самое сердце зала. — Сегодняшнюю ночь вы проведете здесь. Старосты факультетов, прошу вас по очереди стоять на страже у всех входов и выходов из Большого зала. Несколько привидений будут патрулировать окна. В случае любой подозрительной активности немедленно сообщайте своим деканам или мне. С вами останется представитель Министерства Магии. Вы в полной безопасности. Ах да, чуть не забыл.

Директор взмахнул волшебной палочкой, и длинные обеденные столы, словно повинуясь невидимой силе, бесшумно разъехались в стороны. А пол Большого зала мгновенно покрылся полем ярко—фиолетовых спальных мешков.

— Кейм! — процедила Нейт сквозь зубы, словно ядовитая змея. — Живо, на обход замка! Министр будет здесь через полчаса, чтоб каждый камень дыбом встал!

— Нет, — ровный, словно отточенный, голос Дамблдора заставил сотрудницу Министерства сжать челюсти до скрипа. — Кэтрин, прошу вас, останьтесь здесь. Детям может понадобиться помощь лекаря. Замок и без того кишмя кишит сотрудниками Министерства и преподавателями.

— Дамблдор, вы не имеете права отдавать приказы моим сотрудникам!

— Не вашим, Нейт, а сотрудникам Министерства. И не приказы, а просьбы, — мягко возразил Дамблдор, но в голосе прозвучала сталь.

Лицо Нейт пошло багровыми пятнами гнева. Сорвавшись с места, почти бегом, она бросилась в коридор вслед за махнувшим ей мистером Брауном.

Дамблдор покачал головой с тихой грустью.

— Если вы когда—нибудь решите оставить службу в Министерстве, должность при мадам Помфри всегда ваша, мисс Кейм.

С этими словами Дамблдор покинул Большой зал, и гулкий щелчок замка отрезал его от взволнованных учеников. Кэт прислонилась к холодной колонне, наблюдая за тем, как юные волшебники и волшебницы устраиваются в спальных мешках, разбросанных по полу. Когда—то и она мечтала вот так заночевать в Большом зале, под зачарованным потолком, где мерцали далекие звезды, а в глубине возникали призрачные образы. Старосты сновали между рядами, безуспешно пытаясь утихомирить разбушевавшихся студентов. Перси Уизли, несколько раз рявкнув на своих подопечных, вытянулся в струнку почти чеканным шагом направился к Кэтрин.

— Гриффиндорцы в спальных мешках. Все спокойно, — доложил он, стараясь придать своему голосу как можно больше значимости.

— Благодарю, мистер Уизли, — Кэт вежливо кивнула, наблюдая, как юноша изо всех сил напускает на себя важный вид. — Продолжайте обход. Если кому—нибудь понадобится медицинская помощь, я здесь.

— Гашу свет! — зычный голос Перси прокатился по Большому залу. — И никаких разговоров!

Погасшие свечи уступили место вкрадчивому сиянию луны, проникающему сквозь стрельчатые окна и озаряющему древний зал призрачным светом. Серебристые привидения скользили по витражам, окутывая пространство дымкой таинственности. На сводчатом потолке вспыхивали созвездия, а шепот тихих разговоров напоминал плеск волн о берег Черного озера. Кэтрин прислонилась к холодной стене, с тихим вздохом вдыхая умиротворяющую тишину. Голоса стихали, растворяясь в воздухе, наполняя зал безмятежностью детского сна. В полумраке едва слышно ступали старосты, оберегая покой спящих.

На миг Кэтрин кольнула обида за украденный выходной. Мало того, что добрую половину дня пришлось провести в Хогсмиде, выслушивая бесполезные наставления от Нейт, так еще и вечерний чай у камина был нагло прерван зловещим сигналом тревоги. Сириус Блэк, чтоб тебе пусто было, не мог выбрать день похуже для своих выходок, чем канун Хэллоуина. Девушка в который раз окинула взглядом Большой зал, задерживаясь на одном из углов, куда особенно часто наведывался Перси Уизли. Рыжая макушка, видневшаяся из—под одеяла, выдавала одного из его братьев, а поскольку Фред и Джордж шушукались в паре шагов от Кэтрин, никак не желая угомониться, вероятнее всего, Рона. Значит, рядом с ним Гарри Поттер. Много лет назад, сидя в этом самом зале, Кэтрин безмолвно благодарила этого мальчика за спасение мира. И как же странно видеть его сейчас — угловатого подростка с непокорной копной черных волос. Еще более странной была мысль, что могущественный волшебник, способный одним заклинанием уничтожить множество магглов, до сих пор охотится за этим мальчиком.

На исходе четвертого часа ночи обход школы, по всей видимости, был завершен. Замок на главной двери большого зала тихо щелкнул, и в помещении появился сам профессор Дамблдор. Гротескной, молчаливой тенью, за ним следовал профессор Снейп. Его лицо, обычно выражающее смесь презрения и усталости, сейчас было еще более мрачным, а глаза, словно два уголька, внимательно осматривали каждый уголок зала. За ними, с заметной тяжестью в каждом шаге, шел уставший до крайности Маркус. Его плечи были опущены, а взгляд блуждал где—то в пространстве, словно он пытался удержать ускользающие мысли. Вяло кивнув Кэт, Авель не спеша пошел вдоль нестройных рядов спальных мешков, словно отыскивая свободный.

— Все тихо, профессор, — Кэтрин подошла и вежливо кивнула, отвечая на вопросительный взгляд Дамблдора.

Стоящий рядом профессор Снейп скривил губы в недовольной гримасе.

— Директор, прошу вас, вспомните наш разговор перед началом года.

— Я все помню, Северус, — в голосе Дамблдора прозвучала сталь предостережения. — И повторяю еще раз: никто в замке не стал бы помогать Сириусу Блэку проникнуть сюда.

— Просто подумайте об этом. Назначение профессора Люпина…

— Хватит, Северус, — оборвал его Дамблдор. — Этот разговор окончен. Я уверен в профессоре Люпине так же, как в любом из моих сотрудников.

Снейп окинул Кэтрин долгим, пронзительным взглядом, словно под складками ее юбки мог таиться не только Сириус Блэк, но и целая армия беглых узников Азкабана. Черные глаза его, полыхнув недобрым огнем, сузились, и профессор зельеварения бесшумно направился по периметру Большого Зала.

— Идемте, мисс Кейм. Северус заменит вас на остаток ночи. Ваше начальство уже больше часа мечет громы и молнии во дворе замка.

— Дементоры осмотрели территорию?

— Нет. Пока я здесь директор, ни один дементор не осквернит своим присутствием внутренние стены Хогвартса. Ваши коллеги помогли нам с осмотром. И либо Сириус Блэк научился обращаться в призрака, либо мы что—то упустили в поисках.

Кэт зябко обняла себя руками, пытаясь унять дрожь, которая пробегала по телу не только от пронизывающего ветра. Во дворе замка, где обычно царила величественная тишина, нарушаемая лишь плеском воды из фонтана, изображающего извивающихся магических существ, бушевал сам Министр Магии. Его голос, обычно ровный и властный, сейчас срывался на крик, полный отчаяния и ярости.

— Немедленно! Я требую немедленных действий! — гремел он, его слова, словно удары хлыста, разносились по каменным стенам. — Каждый час промедления — это шаг к катастрофе! Где он? Почему мы его не видим?

Министр метался перед фонтаном, полы его мантии развевались, как крылья испуганной птицы. Его лицо, обычно спокойное и сосредоточенное, сейчас было искажено гримасой страха и гнева.

Страх, пропитавший министерство, был не просто ощущением. Он стал чем—то осязаемым, липким, колючим. Он висел в воздухе, как густой туман, проникал в самые потаенные уголки, заставляя сердца биться чаще, а мысли путаться. Неудача за неудачей в попытках выследить опасного беглеца — это было не просто досадное упущение. Это было доказательство того, что их магия, их знания, их сила — все это оказалось бессильно перед кем—то, кто действовал в тени, оставляя за собой лишь следы разрушения и паники.

— Браун, Нейт, вы отстранены от работы в Хогвартсе! Вопиюще, чтобы какой—то жалкий безумец смог обойти сотрудников Министерства Магии и так глубоко проникнуть в школу! Кейм! Это касается и вас!

Кэт, сжав зубы от досады, отступила в тень, отгородившись от ядовитого разговора министра и Директора. Слова Фаджа звучали как грязные обвинения, жалкая попытка переложить ответственность, а спокойные стальные ноты в голосе Дамблдора лишь подливали масла в огонь его раздражения. Кэтрин знала, что для нее было куда важнее и приятнее провести эту страшную ночь не здесь, на продуваемом всеми ветрами пороге замка, а там, где сейчас находились те, кто действительно нуждался в защите.

В глубине души она признавалась себе, что даже не пыталась всерьез искать Сириуса Блэка. Да, приказ был отдан, и она, как сотрудница Министерства, должна была его исполнить. Но вместо этого ее сердце тянулось к другому.

Она чувствовала, как ученики, испуганные тенями последних тревожных событий, роятся в Большом зале. Их глаза, полные детского страха, искали утешения и безопасности. И Кэт знала, что именно там, среди них, она может быть по—настоящему полезной. Оберегать их покой и хрупкие сны, стать тем незаметным щитом, который отгонит ночные кошмары и даст им хоть на мгновение почувствовать себя в безопасности.

«Там, где ты чувствуешь себя нужной, там и находится твое место», — всплыл в памяти полузабытый баритон отца.

— Кэти… Кэтрин. Здравствуй, — глубокий, чуть хриплый голос так явно выделивший звук “т",вырвал девушку из плена задумчивости.

— Здравствуй, Август.

Взмахом палочки обратив в пепел почти дотлевшую сигарету, ее бывший жених несмело приблизился. Холеное прежде лицо теперь грубо бороздила недельная щетина, а под глазами залегли густые тени — дань бессонным бдениям. Когда—то Кэтрин собственноручно варила для него бодрящие зелья, спасавшие от усталости в долгих и изнурительных миссиях. Теперь Ван выглядел непривычно изможденным, словно тень самого себя.

— А ты… хорошо выглядишь, — выдавил он, запнувшись, словно слова были чужими и колючими. — У меня вот последние две недели совсем нет ни часа на отдых. Блэка видели в Тафф Тауне, а это совсем рядом, прочесываем окрестности, словно через сито.

Кэтрин откликнулась сдержанным кивком, пряча взгляд. Знакомый аромат табака и терпкого одеколона попытался задеть струны забытых чувств, но Кэт не решалась определить, что это — отголоски любви к Августу или лишь фантом минувшего вечера. Боль ушла, предательство больше не жгло обидой. Человек, стоящий перед ней, еще недавно занимал в ее жизни непростительно много места. Но, потеряв его, она не обнаружила выжженной пустоши, а нашла покой. Как ни парадоксально, она все еще любила Августа Вана, но не живого, реального, а как далекое, выцветшее воспоминание.

— Тафф Таун… — эхом повторила она, и в голосе — ни тени прежней дрожи. — Надеюсь, ваши поиски увенчаются успехом.

Август нервно замялся, переминаясь с ноги на ногу. Он ждал взрыва, упрека, плевка в лицо — чего угодно, лишь бы увидеть хоть искру былого пламени. Но Кэтрин была спокойна, как зеркальная гладь озера, скрывающая бездну. Это спокойствие пугало его сильнее самой яростной бури.

— Кэтрин, я… — он снова запнулся, словно каждое слово приходилось вырывать из груди. — Я знаю, что натворил. И я не прошу прощения. Просто… я хотел сказать, что я рад, что ты в порядке.

Он смотрел с такой отчаянной надеждой, что в груди у Кэтрин вспыхнуло слабое сочувствие. Не жалость, не сожаление, а лишь понимание — как же нелепо он сейчас выглядит. Понимание того, что самая сильная любовь может превратиться в пепел, который ветер развеет поутру.

— Я в порядке, Август, — ответила она, наконец, подняв глаза. В них не было ни злости, ни упрека, лишь тихая, умиротворенная грусть, словно тоска по несбывшемуся. — И ты тоже найдешь свой покой. Когда-то.

Она сделала шаг назад, давая понять, что разговор окончен. Август, казалось, хотел что—то сказать, но слова застряли комом в горле. Лишь кивнул, взгляд его скользнул по ее лицу, словно пытаясь запечатлеть каждую черточку, прежде чем она навсегда исчезнет из его жизни.

— Береги себя, Кэтрин, — прошептал он, и в этом шепоте было больше боли, чем в самом громком крике.

Кэтрин лишь кивнула в ответ, не произнося ни слова. Она видела, как он отступает, как его фигура растворяется в сумерках, становясь все более призрачной. Запах табака и одеколона медленно рассеивался, унося с собой последние отголоски прошлого.

— Кейм, тебе что, персональное приглашение выслать? — ледяной тон Авроры Беркли окончательно развеял дымку прощания. — Мы отбываем незамедлительно.

— Знаете… да. Вышлите, — голос Кэт, к ее собственному удивлению, прозвучал твердо, вопреки предательской дрожи, пронзившей тело. — Полагаю, я более не могу быть полезной Министерству.

— Что за чушь ты несешь, Кейм? Каждый сотрудник на вес золота! — Мелисса Нейт, с выбившимися из прически прядями, казалось, вот-вот бросится в атаку.

Кэт знала, что ее слова могут прозвучать как предательство для некоторых, но молчать было невыносимо.

— Мисс Нейт, — начала она, стараясь сохранить ровный тон, — в связи с нависшей угрозой, я убеждена, что здесь я принесу больше пользы. Мадам Помфри, вне всяких сомнений, целительница от Бога, но опытный специалист, с закалкой служащего Министерства Магии, под рукой не помешает, особенно если Гарри Поттеру понадобится помощь. Да и он не единственный ребенок, нуждающийся в защите.

Дамблдор неторопливо обвел взглядом лица собравшихся.

— Мисс Кейм права, — произнес он тихо. — В эти мрачные времена каждый, кто может, должен быть там, где его помощь нужнее всего.

— Министерству будет не хватать вашего опыта, Кейм, — Фадж окинул ее тяжелым взглядом. — Но я понимаю ваш выбор. Ваша преданность делу достойна похвалы.

Кэт кивнула, ощущая, как бремя сомнений спадает с плеч. Она осознавала, что ее решение вызовет волну пересудов и непонимания. Но она также знала, что не сможет остаться в стороне, если кошмар этой ночи повторится. Глядя как уже бывшие коллеги растворяются в ночи, она против воли улыбнулась, подняв голову к ночному небу.

— И снова, добро пожаловать в Хогвартс, мисс Кейм, — произнес Дамблдор, и его голос, как всегда, обволакивал мягким теплом, словно бархат.

— Почему вы согласились?

— Назовите это интуицией, — отозвался Дамблдор с едва заметной, загадочной улыбкой. — Сегодня вам лучше остаться в замке. Отдыхайте. А меня ждет долгая беседа… с дементорами.

— Доброй ночи, сэр.

— Настойка бадьяна. Рябиновый отвар и чистые бинты. Предстоит много работы.

— Осторожно, срезаем мантию… Проклятье, грязь попала в рану.

— Бедный мальчик…

Матч Гриффиндора против Пуффендуя обернулся настоящей трагедией. Игра шла своим чередом. Свист метлы, крики комментатора — все это сливалось в привычный для квиддичного поля гул. Посреди игры случилось немыслимое: дементоры, презрев все правила и предостережения, вторглись на территорию поля. Паника охватила стадион. Зрители вскрикивали, пытаясь укрыться, игроки в замешательстве замирали на своих метлах.

Гнев Дамблдора был подобен грому небесному. Его глаза сверкали, когда он, вскочив со своего места, начал произносить заклинания, но беда уже свершилась. В этот момент, когда один из дементоров пронесся особенно близко, Гарри Поттер, потеряв равновесие, сорвался с головокружительной высоты.

Крик ужаса пронесся по стадиону. Метла Гарри, словно подбитая птица, упала на землю, а сам ловец Гриффиндора, бесчувственный, безвольно падал вниз. Несколько игроков, забыв о матче, бросились на помощь. Но было поздно.

Бесчувственного Гарри на руках внесла целая делегация, состоящая из его друзей и нескольких старшекурсников. Его бледное лицо, покрытое ссадинами, и полное отсутствие реакции вызывали тревогу у всех присутствующих. Мадам Помфри, с лицом, выражающим крайнюю обеспокоенность, тут же приняла его в лазарете. Ей понадобился весь ее немалый авторитет, чтобы выпроводить взволнованных зрителей из палаты. Их встревоженные голоса ульем жужжали в коридоре, каждый шепот был пропитан страхом и надеждой.

Быстро наложив несколько швов на глубокую рану на лбу, Кэтрин, уверенными движениями обработала ссадины дезинфицирующим раствором. Когда она заканчивала с накладыванием заживляющей мази, мальчик пришел в себя.

Распахнув зеленые глаза, Гарри подслеповато сощурился. Свет в палате казался ему слишком ярким. Его восстановленные очки лежали на тумбочке около кровати, ожидая своего хозяина.

— Мистер Поттер, не вставайте. Мы еще не закончили. — Строгий голос мадам Помфри был достаточно громким, чтобы ее услышали за дверью. Улей притих. — Ничего сломанного, к счастью. Но у тебя сильные ушибы и, похоже, сотрясение.

В этот момент дверь палаты распахнулась, и в нее ввалились Рон Уизли и Гермиона Грейнджер, их лица были искажены тревогой.

— Гарри! Гарри Очнулся! — воскликнул Рон, бросаясь к кровати.

— Уизли, Грейнджер, чтобы через десять минут в палате никого не было, поняли? — свела брови к переносице мадам Помфри, ее взгляд был полон решимости. — Так, молодые люди, а вы все куда?

Практически полный состав команды Гриффиндора топтался у входа в лазарет, словно стая взволнованных сов. Их лица были бледны, а глаза полны тревоги.

— Я останусь и понаблюдаю, чтобы Мистера Поттера не переутомили — мягко улыбнулась Кэтрин.

Гарри попытался приподняться, но резкая боль пронзила его голову, заставив застонать. Он снова откинулся на подушки, чувствуя, как мир вокруг него плывет.

— Тише, тише, мистер Поттер, — смягчилась мадам Помфри, подходя к нему с кубком, в который уже было налито густое, изумрудное лекарство — Это пройдет. Главное, что вы в порядке. Почти в порядке.

Она осторожно помогла ему выпить зелье. Его горький вкус тут же начал действовать, принося долгожданное облегчение. Гарри закрыл глаза. Дементоры на территории школы. Это было немыслимо.

— Что... что случилось? — прошептал Поттер, его голос был хриплым.

— Вы упали, — ответила Кэт, убирая пустые флаконы от мази. — Очень сильно упали. Но, к счастью, профессор Дамблдор успел наложить на вас заклинание, которое замедлило ваше падение. И, как видите, вы живы и почти невредимы. Несколько ушибов, сотрясение, но ничего серьезного. Мы справимся.

Гарри попытался кивнуть и поморщился.

Кэтрин отошла к аптекарскому столу, давая ребятам возможность пообщаться. Некоторое время спустя в палате остались только Рон и Гермиона, тихо переговаривались, их голоса сливались в приглушенный шепот, чтобы не потревожить спящего Гарри.

Кэтрин, погруженная в свои мысли, начала заполнять толстый амбулаторный журнал. Чернила скользили по пергаменту, фиксируя показания, назначения, наблюдения. В этот момент, когда ее внимание было полностью поглощено рутиной, на больничное крыло неслышно опустились сумерки. Теплые, золотистые лучи заходящего солнца сменились мягкими, сиреневыми оттенками, проникающими сквозь высокие окна.

Гриффиндорцы, один за другим, покинули палату, оставив Кэтрин наедине с Гарри и тишиной. Еще одна порция зелья, заботливо приготовленного Мадам Помфри, унесла Гарри в глубокий, спокойный сон. Его дыхание было ровным и мерным, словно у младенца, а жар, который еще недавно обжигал его лоб, отступил. Никаких других симптомов ухудшения не прослеживалось, и это было лучшей новостью.

Мадам Помфри, с ее привычной деловитостью, ушла на ужин, пообещав Кэтрин принести что-нибудь вкусненькое.

— Ты же знаешь, дорогая, что голодной оставаться нельзя, — проворчала она, прежде чем исчезнуть за дверью.

Теперь, когда Кэтрин больше не была служащей Министерства Магии, ее связь с Хогвартсом стала более гибкой. Она могла оставаться здесь на ночь, если это было необходимо, но все же чаще предпочитала возвращаться домой, в свой уютный маленький дом в Ароншире. Тишина и пустота этого дома дарили ей особое, ни с чем не сравнимое ощущение счастья. Это было ее убежище, ее крепость, где она могла быть собой, без масок и ожиданий.

Приведя в порядок кухню, где еще витал легкий аромат трав, и две небольшие спальни, Кэтрин провела несколько вечеров за разбором старых вещей. Каждый предмет, каждая пожелтевшая фотография, каждый забытый свиток — все это было частью ее прошлого, частью ее истории. Она перебирала их с нежностью, вспоминая моменты, которые казались такими далекими, но в то же время такими живыми.

Мадам Помфри, вернувшись и проверив состояние Гарри удовлетворенно кивнула.

Когда последний луч солнца окончательно растворился в небе, Кэтрин подошла к кровати Гарри. Бледное лицо, обрамленное растрепанными темными волосами, казалось особенно беззащитным в полумраке палаты. Она осторожно прикоснулась ко лбу, убеждаясь, что температура остается стабильной. Удовлетворенно вздохнув, она накинула на него одеяло, стараясь не разбудить.

Тихий скрип половиц заставил ее обернуться. Это был профессор Люпин. Его уставшее осунувшееся еще больше с последней встречи лицо смягчилось при виде спящего Гарри.

— Как он? — прошептал Люпин, кажется избегая взгляда Кэтрин.

— Стабилен, профессор. Кризис миновал. Однако очень жаль его метлу. Как только проснется нужно будет накормить его шоколадом. — Кэтрин вежливо улыбнулась. — А как себя чувствуете вы?

— Я? — Люпин устало провел рукой по тронутым сединой волосам. Темные круги под глазами говорили громче слов. — Знаете, как это бывает… Неприятности редко спрашивают, когда им заканчиваться.

— Если позволите, я кое—что приготовила для вас. — Кэтрин отошла к своему столу и извлекла из ящика небольшой пузырек, наполненный опалесцирующей голубоватой жидкостью. — Это тонизирующее зелье. Один глоток перед сном. Оно помогает… восстановить силы.

Люпин поднял глаза, и их взгляды встретились. В его зеленых глазах мелькнуло что—то трудноопределимое — благодарность, примешанная к страху. Или, возможно, это была сложная смесь обоих чувств, приправленная глубокой, всепоглощающей усталостью. Он вздохнул, словно собирался с духом, и протянул руку к пузырьку.

— Вы знаете… — произнес он скорее как утверждение, чем вопрос.

Кэтрин смотрела в его уставшие, но по—прежнему живые глаза. Ей отчаянно хотелось сказать, что она выше предрассудков. Что она видит в нем не чудовище, а человека, отчаянно борющегося со своей… особенностью. Но как подобрать нужные слова, обращаясь к едва знакомому человеку, тем более в столь деликатный момент? Любое неверное слово могло прозвучать снисходительно или, что еще хуже, с жалостью.

Люпин взял пузырек, его пальцы на мгновение задержались на ее. Теплота его кожи передала легкую дрожь. Очевидно, Профессор ожидал, что девушка брезгливо отдернет пальцы. Кэтрин мягко улыбнулась. Люпин посмотрел ей в глаза, и в его взгляде плескалось нечто, похожее на робкое облегчение. Тяжесть, давившая на плечи, словно немного отступила. Вероятно, он ожидал увидеть осуждение, брезгливость, страх, но вместо этого встретил лишь спокойное и сочувственное принятие.

— Спасибо, мисс Кейм, — прошептал он, и в простом слове звучала такая искреность, такая глубокая и неподдельная благодарность, что у нее на мгновение перехватило дыхание. — Спасибо.

— Ох, профессор, добрый вечер. — Мадам Помфри возникла в дверях своего кабинета, словно призванная тишиной момента. — Вы зашли проведать мальчика?

Наступила пауза, хрупкая, как стекло, наполненная невысказанными мыслями. Воздух в палате словно очистился, напряжение развеялось, уступая место сдержанному спокойствию. Римус Люпин, человек, казавшийся вечным пленником печали, теперь выглядел чуть более свободным.

— Я рад видеть, что он в порядке. Принес мальчику кое—что, — с этими словами Люпин положил на стол Кэтрин большую плитку темного шоколада. — Пусть спит. Я еще зайду утром.

Мадам Помфри кивнула, взгляд ее скользнул между Люпином и Кэтрин, но не задержался ни на ком слишком долго.

— Что ж, профессор, если вы закончили, — произнесла она, — я бы хотела попросить вас проводить нашу дорогую мисс Кейм до границы чар. Уже поздно, а дорога небезопасна. И не вздумайте возражать, Кэтрин. Вы на ногах с самого утра, а время далеко за полночь.

Они покинули Больничное крыло под мерцающим светом факелов, освещавших пустынные коридоры Хогвартса. Ночная тишина обволакивала их, нарушаемая лишь тихими шагами и отдаленным уханьем совы. Римус шел рядом, и в полумраке его фигура казалась более гибкой и менее скованной.

— Спасибо, что не… — начал он, запнувшись, словно слова застряли в горле.

— Я понимаю, профессор, — мягко ответила Кэтрин, не поворачивая головы. — Иногда самые тяжелые ноши приходится нести в одиночку. Но это не значит, что их нужно нести вечно. И уж если вам понадобится нейтральный собеседник…кабинета у меня нет, но уютное кресло найти я смогу.

— Вы очень добры, мисс Кейм. И удивительно проницательны. — Римус тихо вздохнул, словно сбрасывая с плеч невидимое бремя.

Они шли молча, тишина эта была наполнена не неловкостью, а взаимным уважением и только зарождающимся доверием. Колеблющийся свет факелов играл на каменных стенах, отбрасывая причудливые тени, пока они углублялись в лабиринт коридоров Хогвартса. Ночь, густая и обволакивающая, казалась почти осязаемой. Римус, все еще немного смущенный, нарушил молчание тихим покашливанием.

— Чай. — произнес он, словно внезапно вспомнив нечто жизненно важное. — Вам бы сейчас не помешал хороший, крепкий чай, мисс Кейм.

Кэтрин едва заметно улыбнулась, не отрывая взгляда от пола.

— Я не откажусь от чая, профессор. Но уже дома. Хотя, признаться, сейчас я бы предпочла что-то покрепче. К счастью, завтра у меня все—таки выходной…

Римус усмехнулся.

— Понимаю. Но чай, мисс Кейм, это не просто напиток. Это… ритуал. Это утешение в чашке. Это способ остановить время, хотя бы на мгновение, и собраться с мыслями.

— Вы говорите, как истинный знаток, профессор.

— Мой… э-э… друг, — Римус запнулся, словно тщательно выбирая слова, — был большим поклонником чая. Он утверждал, что чай способен решить любую проблему.

— И он был прав?

— Иногда. — Римус посмотрел на нее, и в его глазах мелькнула тень грусти — Иногда чай действительно помогал. Иногда… просто давал возможность перевести дух.

Их шаги эхом отдавались в ночной тишине.

— Какой чай предпочитаете вы, профессор? — спросила Кэтрин, стараясь сменить тему разговора.

— О, я не привередлив. Эрл Грей, Дарджилинг, даже обычный черный чай с молоком и сахаром. Главное, чтобы он был горячим и крепким. А вы, мисс Кейм?

— Я люблю травяные чаи. Ромашка, мята, лаванда… Они успокаивают. Особенно после… таких дней, как сегодня.

— Да, — согласился Римус. — Успокоение сейчас как нельзя кстати.

Они прошли мимо гобелена с изображением танцующих троллей. Римус на мгновение остановился, словно что—то вспомнив.

— Знаете, мисс Кейм, — сказал он, — чай — это еще и отличный повод для беседы. За чашкой чая можно обсудить все, что угодно. От самых важных вопросов до самых незначительных мелочей.

— Вы хотите сказать, что мы должны обсудить что-то важное? — с улыбкой спросила Кэтрин. — Например, погоду, как вам?

Люпин облегченно рассмеялся. Смех его был тихим, но искренним, он растаял в ночной тишине Хогвартса, оставив после себя ощущение легкости и спокойствия.

— Знаете, профессор, — сказала Кэтрин, — я думаю, что иногда именно такие моменты, как этот, когда можно просто пройтись по коридору и поговорить о чае или о троллях, и помогают нам справиться с «такими днями».

— Вы абсолютно правы, мисс Кейм, — сказал он.

Римус остановился и повернулся к ней. В его глазах больше не было тени печали, лишь мягкое, теплое понимание. В согласном молчании они дошли до границы очерченной защитными чарами территории.

— Спокойной ночи, мисс Кейм, — ответил Римус. — И пусть ваш травяной чай сегодня будет особенно успокаивающим.

— Спокойной ночи, профессор, — сказала Кэтрин, чувствуя, как легкое волнение отступает, сменяясь ощущением покоя и уверенности. Легкий хлопок трансгрессии возвестил об ее исчезновении.

* * *

Несколько дней спустя Гарри Поттер выписался из больничного крыла, унося с собой длинный свиток предписаний от мадам Помфри. Дни тянулись лениво, словно сонные мухи в летний зной. Госпиталь пустовал, а Хогвартс, казалось, погрузился в тихую дрему. Ни единой вести о Сириусе Блэке, ни тени паники — жизнь в школе магии медленно, но, верно, возвращалась в привычную колею. Кэтрин, вернувшись в свою тихую деревушку, даже осмелилась несколько раз провести вечер в местной таверне, пытаясь уловить обрывки разговоров местных жителей. Но ничего, кроме рассказов о гигантских пауках, замеченных в лесу, не нарушало сонного течения деревенской жизни.

Девушка даже рискнула вернуться домой пешком по широкой дуге огибая обычный маршрут дементоров. Кэтрин шла по пыльной дороге, ведущей вдоль кромки Запретного Леса. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в багряные и золотые тона, но тени, сгущающиеся под сенью древних деревьев, казались неестественно темными и холодными. Воздух был пропитан запахом влажной земли, прелой листвы и чего-то еще — дикого, неуловимого, что всегда витало вокруг этого места и приятно щекотало внутри. Каждый раз Запретный Лес вызывал в ней смесь трепета и любопытства. Сегодня же ее внимание привлекло что-то необычное. У обочины, примостившись на поваленном стволе, сидел кот. Рыжий, с шерстью, выгоревшей на солнце до оттенка старой меди, он выглядел потрепанным, но в его золотых глазах горел острый, внимательный взгляд.

Кэтрин остановилась. Она узнала его. Несколько дней назад, в одну из своих ночных вылазок, она видела его. Тогда он не был один. Рядом с ним, словно тень, двигался огромный, волкодав. Их силуэты, вырисовывающиеся на фоне луны, казались частью древней, забытой легенды.

Тогда Кэтрин замерла, пораженная этим странным, почти мистическим дуэтом. Кот, казалось, вел, а волкодав следовал за ним, как верный страж. Они не обращали на нее никакого внимания, погруженные в свои ночные дела. Она так и не поняла, что они делали вместе, куда направлялись. Это было похоже на сон, на видение из другого мира.

Сейчас волкодава рядом не было. Только кот. Он по-прежнему сидел на дереве, но его взгляд стал более пристальным. Казалось, он узнал ее. В его глазах не было страха, только спокойная уверенность.

Кэтрин медленно, стараясь не делать резких движений, сделала шаг вперед. Кот не шелохнулся. Она чувствовала, как по спине пробегает холодок, но это был не страх, а скорее предвкушение чего—то необычного.

— Привет. — тихо сказала Кэтрин.

Кот моргнул, его золотые глаза казались бездонными. Он издал тихий, мелодичный звук, похожий на мурлыканье, но более глубокий и резонирующий.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она, хотя и понимала, что ответа не получит.

Кот повернул голову в сторону Запретного Леса, его взгляд устремился в гущу деревьев. Затем он снова посмотрел на Кэтрин, и в его глазах мелькнуло что—то, что она не могла расшифровать — то ли предупреждение, то ли приглашение.

Кэтрин почувствовала, как ее тянет к лесу. Это было иррационально, опасно, но в то же время неодолимо. Она вспомнила казалось разом все рассказы о Запретном Лесе — о его тайнах, о существах, которые там обитают, о тех, кто осмелился войти и не вернулся. Но взгляд рыжего кота, его спокойная уверенность, словно говорили ей, что здесь нет места страху.

Кот снова издал свой глубокий, мелодичный звук. Он сделал шаг назад, в сторону леса, и остановился, ожидая. Его рыжая шерсть казалась еще ярче на фоне темнеющих деревьев.

Кэтрин колебалась. Ее разум кричал об опасности, но сердце шептало о приключении. Она посмотрела на дорогу, по которой пришла, и на темную, манящую чащу Запретного Леса. В этот момент она поняла, что не может просто уйти. Что—то в этом рыжем коте, в его связи с этим таинственным местом, пробудило в ней жажду узнать больше.

Она сделала глубокий вдох.

— Хорошо, — сказала она, обращаясь к коту. — Я пойду с тобой.

Кот шел уверенно, петляя между стволами деревьев, иногда останавливаясь и оглядываясь, словно проверяя, идет ли она за ним. Лес становился все гуще, тени удлинялись, и воздух наполнялся запахом влажной земли и прелой листвы. Кэтрин чувствовала, как ее сердце бьется быстрее, но любопытство пересиливало страх.

Вскоре кот привел ее на небольшую поляну, освещенную лишь тусклым светом пробивающихся сквозь кроны деревьев лучей. И там, у подножия старого дуба, лежал волкодав. Тот самый, что был с котом. Он был огромен, его тело казалось высеченным из камня, но сейчас он лежал неподвижно, тяжело дыша. Его шерсть была спутана и испачкана землей. Но самое страшное было видно сразу — его правая передняя лапа. Она была неестественно вывернута, а вокруг нее темнело пятно крови, уже успевшее засохнуть. Кот подошел к товарищу и потерся о его бок, издавая тихое, жалобное мурлыканье. Пес приоткрыл один глаз, и в нем мелькнула искра узнавания, но сил, чтобы поднять голову, у него, казалось, не было.

Кэтрин медленно подошла ближе, стараясь не спугнуть ни кота, ни раненого зверя. Она видела раны и раньше, но эта была особенно тяжелой. Пес, должно быть, попал в ловушку или столкнулся с чем—то очень опасным.

— Ты привел меня сюда, — прошептала Кэтрин, обращаясь к коту. — Ты знал, что я смогу помочь?

Кот поднял голову и посмотрел на нее своими золотыми глазами, в которых, казалось, читалась мольба. Он снова потерся о волкодава, а затем посмотрел на Кэтрин, словно указывая на раненую лапу. Пес угрожающе зарычал, но словно отвечая ему рыжий кот обошел его морду и посмотрел зверю в глаза. Их молчаливый диалог был настолько красноречивым, что Кэтрин захотелось отвесить себе пощечину, дабы удостовериться что это не сон.

— Хорошо, — сказала она, ее голос стал тверже. — Я попробую.

Она осторожно приблизилась к волкодаву, стараясь не делать резких движений. Пес наблюдал за ней, его рычание стихло, сменившись тихим, хриплым вздохом. Кэтрин присела рядом, ее взгляд скользнул по раненой лапе. Кость, казалось, была сломана в нескольких местах.

— Это будет больно — предупредила она, хотя знала, что зверь и так страдает.

Кот, словно понимая ее намерения, устроился рядом с псом, его присутствие, казалось, успокаивало раненого зверя. Кэтрин достала сумки, которую всегда носила с собой, небольшой набор пузырьков и бинты. Сначала она попыталась аккуратно ощупать лапу, чтобы определить степень повреждения. Волкодав заскулил, но не сопротивлялся. Из открытой раны вновь начала сочиться кровь вперемешку с гноем. Кэтрин старалась быть максимально осторожной. Она обработала рану, стараясь не причинять лишней боли. Волкодав тяжело дышал, но терпел. Кот продолжал мурлыкать, словно подбадривая его. Кэтрин была поражена их связью. Это было что—то большее, чем просто дружба между животными.

Закончив с обработкой раны, Кэтрин приступила к фиксации лапы. Она использовала ветки и бинты, чтобы создать импровизированную шину. Это было не идеально, но должно было помочь стабилизировать лапу на время.

— Все — сказала она, отступая назад. — Это все, что я могу сделать сейчас. Рану нужно зашивать, а в лесу мне это сделать совершенно нечем.

Волкодав посмотрел на нее, и в его глазах, казалось, читалась благодарность. Он попытался лизнуть ее руку, но сил у него было немного. Кэтрин улыбнулась и погладила его по голове.

— Ты согласишься, если я заберу тебя домой? Я смогу создать носилки. Дома я могу зашить рану и срастить кости с помощью зелья.

Она ждала, затаив дыхание. Пес не мог говорить, но его взгляд был красноречив. Он смотрел на нее с надеждой и доверием. Кот внимательно посмотрел ему в глаза, а затем распушив хвост исчез среди деревьев.

— Хорошо, — прошептала Кэтрин. — Господи, я разговариваю с собакой…Тогда решено. Мобиликорпус…

* * *

Кэт вытерла взмокший лоб рукавом домашней кофты. Выправлять и сращивать кости ей ранее приходилось, и увы довольно часто, отправляясь на выезды с командой из Министерства, но вот зашивать рану на лапе огромного зверя…никогда.

Пес тяжело и устало дышал. Он рычал и сжимал челюсти, но ни разу за всю неприятную процедуру не попытался укусить девушку. Кэтрин, несмотря на дрожь в руках, продолжала работать. Она аккуратно промывала рану, накладывала антисептические растворы, а затем, с помощью зачарованных нитей, стягивала края порванной кожи. Каждый стежок давался ей с трудом, но она знала, что от ее мастерства зависит жизнь этого могучего существа. Когда последняя нить была затянута, Кэтрин облегченно выдохнула. Она поднялась, чувствуя, как усталость накатывает волной. Пес, словно почувствовав окончание мучений, тихонько вздохнул. Кэтрин поднялась и наполнила глубокую тарелку густым бульоном, взятым с кухни Хогвартса для собственного ужина. Добродушные эльфы домовики готовы были собрать ей с собой несколько корзин всякой снеди, но девушка отказалась.

— Сразу тебе скажу, готовить я умею исключительно зелья. Так что сейчас ты выпьешь… бульон из столовой Хогвартса и поспишь, дружок.

Пес приподнял ухо, склонив массивную голову на бок. Он медленно, с достоинством, принялся лакать бульон, как будто стараясь скрыть насколько голоден, и с каждым глотком в его истощенное тело словно вливались новые силы. Кэтрин присела рядом на корточки, не сводя с него глаз. Откуда взялся этот зверь, израненный жизнью, она не знала.

— Ты можешь остаться здесь. Даже больше — полежать и не тревожить лапу пару дней. Я рано ухожу на работу, но обещаю вернуться как можно скорее, приятель.

В ответ пес тихонько гавкнул, звук был низким и проникновенным. Кэтрин поражалась его понятливости. Казалось, он улавливал каждое ее слово, малейшее изменение интонации. Она провела рукой по его густой, чуть свалявшейся шерсти, чувствуя под ладонью тепло, робко пробивающееся сквозь усталость. Пес подался навстречу ее руке, прикрыв глаза от удовольствия.

— Да откуда же ты взялся, бродяга? — прошептала девушка, медленно перебирая шерсть на загривке.

Пес вдруг вскинул голову и пристально посмотрел ей в глаза. Хвост несколько раз вильнул, и в глубине проницательного взгляда промелькнуло легкое напряжение.

— Бродяга? — Кэтрин невольно отпрянула. — Это твое имя?

Волкодав опустил голову на лапу, но теперь его хвост вилял увереннее и радостнее.

— Ну, пусть будет так. Тогда это и твой дом тоже, если захочешь.

— Мистер Уизли, — Кэтрин задумчиво изучала ярко—синие, словно чернила осьминога, волоски, густо покрывавшие лицо Фреда. Каждые пару минут этот курьезный пушок прибавлял в длине, словно стараясь догнать ускользающее время. — Мне бы хотелось задать вам пару уточняющих вопросов…

Волосы в районе предполагаемого рта шевельнулись, рождая невнятное бормотание. Джордж хранил олимпийское молчание, но в его глазах, казалось, фиксировалась каждая деталь: скорость роста, густота покрова — словно он вел кропотливые записи для будущего научного труда.

— Ээээ… мисс, ну вы же понимаете… Зельеварение — штука такая… деликатная.

— Что при смешивании с трансфигурацией выдает эффект, достойный кисти сюрреалиста? Снова перепутали унции с граммами?

В уголках губ Кэтрин мелькнула лукавая улыбка, наблюдая, как вытягиваются лица обоих близнецов. Синяя волосатая маска Фреда особенно напоминала демимаску, застывшую в гримасе изумления. За последние полгода эта изобретательная парочка с маниакальным упорством являлась к ней с плодами своих до тошноты скрупулезных экспериментов. То голова одного из близнецов обращалась в трепещущее желе, грозящее растечься лужицей, то правая и левая конечности совершали дерзкую рокировку, то один близнец притаскивал другого за шнурки, ибо гравитация предательски покидала одного из них. И при этом не пострадавший близнец всегда, с неутолимым любопытством вивисектора, следил за действиями Кэтрин, внимательно изучая процесс отмены чар.

— Что на этот раз? — Кэтрин пронзительно взглянула в глаза Джорджу.

— Мы хотели создать эликсир для ускоренного роста усов.

— Осмелюсь ли я вам поверить? — Девушка чуть склонила голову, приступая к обработке лица Фреда специальным составом для выявления побочных эффектов зелий.

Братья обменялись молчаливыми взглядами. Между этими двумя всегда происходил некий невидимый диалог. Фред не сопротивлялся, когда Кэтрин, вооружившись опасной бритвой, срезала с его щеки лоскуток синей шерсти, бережно помещая трофей в чашку Петри. На месте среза тут же пробивались новые, идеально синие волоски.

Спустя несколько часов братья Уизли, шушукаясь и подталкивая друг друга локтями, покинули больничное крыло. Мадам Помфри лишь устало покачала головой, продолжая накладывать шину на сломанные пальцы Мартина Гранта с третьего курса Пуффендуя. По словам юноши, он слишком поспешно захлопнул крышку ящика, в котором профессор Хаггрид великодушно оставил для них флоббер—червей.

Кэтрин вернулась к своим журналам, устало потирая переносицу. Декабрь подкрался мягкой поступью, укутывая Британию в серый саван. Погода здесь никогда не отличалась благосклонностью, но солнечные дни в последнее время стали редкой, драгоценной роскошью. Приближающееся Рождество манило обещанием отдыха и искрой волшебства в создании подарков. А самое приятное — Бродяга, ее пес, наконец—то окреп и начал уверенно опираться на все четыре лапы, даже самостоятельно выходил на улицу. Сытая жизнь явно пошла ему на пользу: пес заметно прибавил в весе, а вычесанная шерсть больше не торчала колтунами. Кэтрин заботливо возилась с огромным лохматым зверем каждую свободную минуту. Она почти перестала возвращаться домой пешком и даже изредка прибегала к помощи камина в Портальном зале, чтобы мгновенно перемещаться из Хогвартса в Ароншир, а оттуда до ее скромного жилища было рукой подать. Сокращение вечерних прогулок расстраивало разве что профессора Люпина, который с преданностью доброго друга провожал Кэтрин до границы чар почти каждый вечер. Однако, когда пациентов в больничном крыле было немного, у них установилась приятная традиция — выпить чашечку чая вдвоем.

Две заговорщицы в лице мадам Помфри и профессора Стебель наблюдали за этим с умилением любящих тетушек. Однако ничего кроме теплой дружеской поддержки ни Кэтрин ни Римуса, казалось, не интересовало.

Кэтрин отложила перо, позволяя ему упасть на стопку исписанных пергаментов. За окном сгущались сумерки, и пушистые снежинки, словно крошечные серебряные мотыльки, начали кружиться в воздухе. Холодный декабрьский воздух проникал даже сквозь толстые стены замка, но в больничном крыле царило уютное тепло.

Однажды, вернувшись домой, Кэтрин обнаружила тревожную пустоту: Бродяги не было. Обычно пес, провожавший ее утром, словно растворялся в окрестностях, но к ее приходу всегда ждал у калитки, помахивая хвостом. Сегодня же лишь безмолвное крыльцо да палисадник, укутанный свежим, нетронутым снегом, встретили ее. Сердце сжалось от недоброго предчувствия. Следов Бродяги нигде не было, а ее собственные, утренние, уже успел замести коварный снегопад. Взволнованная, Кэт несколько раз обошла сонные улочки Ароншира, с надеждой заглядывала в лица посетителей таверны и постоялого двора, но никто не видел огромного черного пса. Также Кэт узнала, что сегодня днем в деревне побывали дементоры.

Согревая озябшие руки о чашку какао с корицей, Кэтрин задумчиво смотрела, как пляшут языки пламени в камине. Ей не хотелось верить, что Бродяга навсегда исчез из ее жизни. Она успела привязаться к волкодаву, полюбить его преданный взгляд и надеялась, что зверь вернется. Дав себе обещание завтра же пройти пешком по дороге от Ароншира до Хогвартса, в тщетной надежде, что любимец вернулся в Запретный лес, Кэтрин взяла в руки толстую коричневую пряжу и вязальный крючок. Готовый ярко—малиновый шарф, берет и пара теплых варежек для Тонкс, связанные с любовью, лежали на серванте, ожидая, когда их завернут в упаковочную бумагу и отправят любимой подруге. Коричневый же комплект предназначался Люпину, вид его незащищенной шеи, открытой декабрьским ветрам, вызывал искреннее желание не только напоить мужчину горячим чаем, но и отдать ему свой шарф. Невольно любуясь гармоничным сочетанием малинового и коричневого клубков, лежащих рядом, Кэтрин быстро сплетала петельки причудливого теплого узора, погружаясь в приятную меланхолию, размышляя обо всем на свете и ни о чем одновременно.

Бродяга не вернулся ни на следующий день, ни через неделю. Кэтрин, с неизменной надеждой, продолжала выставлять для него лакомства, бережно укрывая миску коконом согревающего заклинания, чтобы еда не стыла в объятиях зимней стужи. Несколько раз она даже оставляла калитку приоткрытой, словно приглашая его теплом домашнего очага, но пес не являлся. Тщетными оказались и поиски вдоль опушки Запретного леса, и девушка с горечью призналась себе, что тоскует по собаке.

Рождество обернулось массовым отъездом студентов из Хогвартса. Кэтрин стояла, прислонившись лбом к холодному стеклу, и наблюдала за тем, как замок постепенно пустеет. Черный ручеек студентов, с трудом тащащих разноцветные чемоданы, тянулся к воротам. Повозки уносили их в Хогсмид к Хогвартс—экспрессу, чтобы вернуть в окружение любящих семей на самый теплый праздник в году. Вечером разъехалась и большая часть учителей. Выпив несколько чашек чая с мадам Помфри и Профессором Стебель, девушка проводила обеих к выходу из замка, клятвенно пообещав дамам ни в коем случае не сидеть в одиночестве. Связанная для мадам Помфри невесомая шаль уже заняла свое место под маленькой елкой в ее кабинете, а украшенный листьями берет для профессора Стебель Кэтрин еще утром отнесла в теплицы. Пусть, вернувшись, каждая найдет свой подарок, и светлое ощущение праздника задержится в их сердцах еще хоть немного.

Римус был непривычно бледен, словно лунный свет выбелил его до прозрачности. Он кутался в свою старую, заплатанную мантию, как в спасительный кокон, всем корпусом повернувшись к жаркому пламени камина. До полнолуния оставалась всего одна ночь, и приближение зверя с каждой минутой отзывалось в нем нарастающей болью.

— Боюсь, сегодня из меня не самый лучший собеседник, — проговорил он тихо, с трудом разлепляя пересохшие губы. — Но я искренне благодарен, что вы здесь.

Они молчали больше часа, погруженные в созерцание танцующих языков пламени. Кэтрин принесла кухни Хогвартса ароматный чай, и они неспешно потягивали его, каждый утопая в собственных мыслях, как в тихом омуте.

— После Рождественских каникул, мне очень будет нужна ваша помощь, Кэтрин. Если возможно, приготовьте еще того лечебного шоколада, который вы давали Гарри после нападения дементора на поле для квиддича.

— Конечно, это совсем не сложно. Хотя, если честно, в том шоколаде не было ничего более лечебного, чем щепотка корицы. Всю работу он прекрасно выполняет сам.

Кэтрин задумчиво смотрела на мужчину. Круги под его глазами залегли еще глубже, словно тени темных пещер, а взгляд казался тусклым и угасшим. Кубок с выпитым аконитовым зельем стоял рядом с его креслом, распространяя вокруг себя горький, неприятный запах гари.

— Я планирую обучить мистера Поттера одному полезному для него заклинанию. Не поверите, Кэтрин, но на этой неделе я почувствовал себя в шкуре старого Филча, обыскивая замок в поисках боггарта, — Римус слабо закашлялся, прикрыв рот рукой.

— Это как—то связано с…

— Нет, мисс Кейм. Мальчик попросил меня научить его сражаться с дементорами.

Кэтрин замолчала, собираясь с мыслями. Заклинание Патронуса требовало не просто силы, а кристальной ясности сознания, тончайшего контроля над собственной магией. На долю секунды она позволила себе представить дементора — костлявую фигуру, закутанную в саван тьмы, с протянутыми, словно искореженными ветвями, руками. В бездонной черноте капюшона клокотало дыхание, зловещее, как шипение газовой горелки. Невольная дрожь пробежала по телу. Римус, словно прочитав ее мысли, ободряюще улыбнулся, и в уголках его глаз залегли морщинки.

— Он очень похож на своего отца, — тихо, почти шепотом произнес Люпин. — Та же безрассудная храбрость.

— Все говорят, что он его копия.

— Да. Иногда это сходство пугает меня до глубины души. Но в Гарри есть что—то… более сдержанное, что ли. Надеюсь, он сохранит это в себе. Я ведь… — Римус запнулся, не договорив.

— Вы учились вместе?

— Да, мы делили одну комнату целых семь лет — самые светлые годы моей жизни. Хотел бы я хоть на миг вернуться в то время. Но, боюсь, сегодня я излишне сентиментален. Наверное, пора спать.

Кэтрин едва заметно улыбнулась, понимая его намек, и поднялась с низкого, уютного кресла. Грациозно потянувшись, она накинула на плечи мягкую шерстяную шаль и вернулась к сумке, оставленной у порога. Достав небольшой сверток, перевязанный лентой, она протянула его Римусу.

— Профессор, я знаю, до Рождества еще несколько дней, но пусть этот скромный подарок останется с вами на каникулы. Откроете его, когда придет время.

— Благодарю вас, мисс Кейм, — слегка смущенно проговорил Люпин, принимая сверток.

— Доброй ночи.

Не дожидаясь ответа Кэт выскользнула в коридор башни преподавателей. Сегодня ей хотелось прогуляться по вечернему замку, вдумчиво, неторопливо, давая призракам воспоминаний, связанных с этим местом окутать ее приятной пеленой. Мурлыкающие рождественские гимны призраки появлялись тут и там, создавая атмосферу. В некоторых залах и галереях с потолка опускались серебристые снежинки, исчезая не касаясь пола. Внутренний двор Хогвартса был укутан пушистым мягким снегом, не тронутый ничьими следами. Несколько сов, сидевших у фонтана, встрепенулись при виде Кэт, но остались сидеть, глядя своими огромными немигающими глазами.

Внутренний двор часовой башни был укутан пушистым мягким снегом, не тронутый ничьими следами. Казалось, сама ночь решила укрыть древние стены замка в белоснежное одеяло, создавая атмосферу абсолютного покоя. Лунный свет, пробиваясь сквозь плотные облака, придавал снегу легкое серебристое мерцание, превращая привычные камни и статуи в призрачные силуэты.

Несколько сов, сидевших у фонтана, чьи каменные чаши уже покрылись тонким слоем инея, встрепенулись при виде Кэт. Их огромные, немигающие глаза, словно два янтарных фонаря, устремились на девушку, но они остались сидеть, не нарушая царящей тишины. Лишь легкое шевеление перьев выдавало их пробуждение. Казалось, даже эти мудрые птицы ощущали особую магию этой снежной ночи.

Кэт аккуратно шагнула на снег, ощущая, как тонкая ткань туфель быстро намокает. Холод проникал сквозь подошву, но это было лишь легкое напоминание о реальности, которое не могло омрачить ее восторга. Теплая шаль на плечах, связанная из мягкой шерсти, через несколько секунд украсилась маленькими кристалликами снежинок, словно драгоценными украшениями. Каждая снежинка, падая на ткань, таяла, оставляя крошечный, холодный след.

Остановившись посреди двора, Кэтрин запрокинула голову к небу. Мягкие снежинки нежно касались ее лица, щекотали ресницы, таяли на губах, оставляя ощущение свежести. Она чувствовала себя частью этой безмятежной картины, маленькой песчинкой в огромном, спящем мире. Каждый вдох наполнял ее легкие морозной свежестью, а сердце — умиротворением.

Слева снег громко скрипнул, и девушка резко обернулась, судорожно сжав палочку под шалью. Темнота, царящая в проходе к Крытому мосту, казалась непроницаемой, но на мгновение Кэт почудилось движение.

— Люмос! — мягкий свет рассеял ночную тьму, освещая проход.

Мост, казалось, пребывал в запустении. Деревянные балки, уходящие в темную бездну оврага, зияли под провисшей, почерневшей от времени крышей. Внезапно ярко—рыжее пятно возникло на снегу у прохода, привлекая внимание. Огромный кот, неспешно и чинно, прошествовал через двор к ногам Кэтрин и едва заметно потерся о ее ноги, распушив хвост—метлу. Девушка бережно подняла кота на руки, и он замурлыкал, хрипло и скрипуче, заглушая тишину ночи. Укутав его в теплые складки шали, Кэтрин поспешила вернуться в тепло Часовой башни, оставляя безмятежность зимней ночи за порогами безопасного замка.

— Живоглот! Вот ты где! — громкий девичий возглаз окончательно вырвал Кэтрин из задумчивости.

Слегка растрепанная девочка спешила по коридору. Рыжеволосый мальчик и мальчик с черными непокорными волосами ждали поодаль.

— Гермиона, я же говорил, что с этим шерстяным чудовищем все в порядке. Вот Короста… моя бедная Короста…

— Помолчи, Рон, пожалуйста — тихо отозвался Гарри, в голосе которого сквозила усталость.

— Мисс Кейм, вы нашли его! — воскликнула девочка, подбегая ближе. Ее лицо озарилось облегчением. — Я начала переживать, что Глотик потерялся во дворе… уже несколько дней не могла найти его.

— Он довел бедную Коросту до нервного срыва и сбежал. Поганец… — не унимался Рон, возмущенно пыхтя. — Я же говорил, что он ненормальный!

Кэтрин улыбнулась приветливо, кивая троице и возвращая разомлевшего кота в руки Гермионы. Кто бы мог подумать чьим любимцем окажется этот рыжий хитрец. Жаль он не ответит куда потерялся Бродяга. Девочка еще несколько раз поблагодарила целительницу и заспешила обратно, подгоняемая недовольными возгласами Рона.

* * *

Новый год вдохнул жизнь в Хогвартс, наполнив его привычной суетой, гомоном и тем неповторимым гулом, что издает лишь древняя обитель, полная жизни. Однако вместе с праздничной кутерьмой в замок прибыли и свежие силы из Министерства, что не могло не зародить легкую нервозность среди преподавательского состава. Кэтрин и сама не заметила, как стала частью этой дружной семьи Хогвартса. Теперь ничто не мешало ей обменяться парой слов с профессором Вектор после обеда или углубиться в обсуждение музыки с профессором Бербидж, чья одержимость маггловскими виниловыми пластинками была поистине заразительной. Кэт упорно избегала встреч со своими бывшими коллегами, и к счастью, с новоприбывшими ее ничего не связывало.

Работа в больничном крыле никогда полностью не прекращалась, интригуя то внезапно вросшим в поясницу пятикурсницы Слизеринки уютного пуфика из музыкального зала, то живописными ожогами от неудачно ожившего в котле зелья во время занятий второго курса Пуффендуя, то нервный срыв одной из Когтевранок, получившей «удовлетворительно» за доклад о дезилюминирующем заклинании, выстраданный в бессонную ночь. Оказалось, виной всему злосчастное перо, рождественский подарок подруги, купленный в лавке Зонко — обители волшебного барахла и коварных шуток. Под вечер в больничное крыло пожаловал и сам профессор Флитвик, с мольбой о сердечных каплях или чем—нибудь успокоительном. Подобных ругательств в докладах он не встречал со времен бурных студенческих лет, хотя с некоторыми эпитетами, признаться, был совершенно согласен.

Возобновившиеся матчи по квиддичу так же добавляли массу дел. Жутковатого вида перелом лучевой кости загонщика команды Слизерина пришлось лечить несколько дней, дважды уговаривая юношу все же не полагаться на снадобья, а провести костную репозицию, от чего студент выл не переставая и грозился посадить лично мисс Кейм в Азкабан на хлеб воду и двенадцать смертельных заклинаний. Незаменимая сонная микстура Мадам Помфри окончила угрозы и дала возможность завершить лечение.

Время полетело со скоростью снитча. Сокрушительная победа Гриффиндора над Когтевраном, хоть и принесла радость факультету—победителю, обернулась для других головной болью — в прямом и переносном смысле. Пришлось в спешном порядке наращивать запас микстур от головной боли, ведь крики и ликование, а также, вероятно, и разочарование, оставили свой след на голосах студентов. Некоторым не очень удачно поврежденные голосовые связки требовали особого внимания и бережного ухода.

И, конечно же, не обошлось без профессора Флитвика. Его хрупкое сердце, как всегда, реагировало на эмоциональные всплески, и мадам Помфри вновь пришлось доставать для него заветные сердечные капли, чтобы успокоить его взволнованный дух после напряженного матча.

Кэтрин вновь обмакнула изящную перьевую ручку, подарок профессора Люпина на Рождество, в чернильницу и задумалась над следующей строчкой. «Мистер Ли Джордан, Гриффиндор, паралич голосовых связок после….» Она вздохнула. После чего? После очередной шутки близнецов Уизли, вышедшей из—под контроля? После неудачного эксперимента с самодельными фейерверками? После чего—то еще, о чем она даже не подозревала? Как корректней сформулировать «Орал на спор о победе Грифифндора с Часовой башни»?

— Ах, Кэтрин, моя дорогая, до завтра я управлюсь сама, не стоит беспокоиться. Сегодня не день, а какое—то нашествие хрипящих троллей! Вы все еще собираетесь в Хогсмид? Кажется, вот—вот начнется и дождь и снег и все сразу.

— Все так, мадам Помфри. Пирожные к чаю из Сладкого Королевства сами собой не появятся. — Девушка отложила последнюю запись, аккуратно закрывая папку. — А без них вечер будет совсем не тем.

— Может вам не ходить одной? — нахмурила изящные брови Мадам Помфри.

— В округе все спокойно с самого Хэлоуина. Думаю, одна прогулка в Хогсмид не помешает.

С этими словами, Кэтрин накинула на плечи теплый плащ, поправила шарф и, пожелав мадам Помфри доброго вечера, вышла из больничного крыла.

Выйдя за пределы замка, она оказалась в увядающей зимней сказке. Снег падал крупными липкими хлопьями, разбиваясь влагой крупных капель у самой земли. Воздух, еще прохладный, но уже лишенный зимней стужи, нес с собой едва уловимый аромат влажной земли и пробуждающейся жизни.

Вдалеке уже виднелись огни Хогсмида, обещающие тепло и уют. Кэт представляла себе витрины Сладкого Королевства, украшенные сладкой ватой и гирляндами, и аромат корицы и ванили, который всегда витал там. И, конечно, сливочное пиво лучший в мире напиток, который, как она знала, был настоящим эликсиром против любой непогоды.

Сгрузив на столик в "Трех Метлах" рядом с собой приятно пахнущие коробочки со сластями на завтрашний чай с мадам Помфри, Кэтрин расслабленно опустилась на стул. Посетителей в столь поздний час было довольно много, люди, заканчивая свои дневные дела, шли пообщаться в бар, и девушка радовалась, что успела забежать во все лавочки до их закрытия. В пол уха, прислушиваясь к гулу голосов, пересудам, яростным обсуждениям в таверне, Кэт наконец закончила письмо для Тонкс, писать которое начинала еще несколько дней назад. Подруга уже несколько недель как была на особом задании, и вряд ли сова быстро принесет ответ.

Собрав покупки и сердечно поблагодарив хозяйку "Трех Метел" за гостеприимство, Кэтрин вышла на улицу. Ночной весенний воздух защекотал нос и запутался в волосах девушки. Лунный свет, пробиваясь сквозь редкие облака, освещал мощеную улицу, придавая ей таинственный блеск. Кэтрин вдохнула полной грудью, наслаждаясь тишиной после шумной таверны.

Она свернула в узкий, плохо освещенный переулок, ведущий к общественному портальному камину. Обычно этот путь не вызывал никаких опасений, но сегодня что—то в воздухе казалось напряженным. Внезапно, в глубине переулка, Кэтрин увидела движение. Сначала она подумала, что это просто тень, играющая с лунным светом, но движение стало более отчетливым. Из темноты неспешно вышел огромный черный пес.

Сердце Кэтрин замерло. Она узнала его. Это был Бродяга. Ее Бродяга, который пропал несколько месяцев назад, оставив после себя лишь пустоту и тоску. Он выглядел изможденным, шерсть его была тусклой и свалявшейся, а ребра отчетливо проступали под кожей. Но глаза… глаза были те же, полные преданности и узнавания.

Кэтрин не могла поверить своим глазам. Она бросилась к нему, забыв обо всем на свете.

— Бродяга! — выдохнула она, и ее голос дрожал от переполнявших ее эмоций.

Девушка крепко обняла исхудавшего волкодава, уткнувшись лицом в его жесткую, пропахшую пылью и дорогой шерсть. Пес тихонько заскулил, словно издалека, и слабо, почти незаметно, вильнул хвостом, словно последние силы покидали его. Он прижался к ней, всем своим дрожащим телом, и Кэтрин почувствовала, как он устал. До смерти устал, и, казалось, был чем—то до ужаса напуган. И невероятно, до боли в сердце, исхудал.

— Где ты был, мой хороший? — прошептала она, гладя его по взъерошенной голове. Слезы текли по ее щекам, смешиваясь с грубой шерстью пса. — Столько недель твоя миска ждет тебя у порога. А ты убежал… пропал.

Пес поскреб лапой колено Кэтрин, будто умоляя, призывая ее идти. Кэт крепко прижала к себе дрожащего пса и тут же, с тихим хлопком, переместилась в тепло родного дома.

Бродяга вылизал миску до блеска. А потом еще остатки вчерашнего ужина. А потом несколько мисок чистой воды. Пес, тяжело дыша, разлегся у камина, привалившись теплым боком к зябнущим ногам Кэтрин. Вскоре дыхание его выровнялось, лишь изредка пес вздрагивал и тихо взрыкивал во сне, и тогда Кэтрин нежно гладила его между ушами. Притянув к себе корзину с клубками разноцветной пряжи, девушка, с умиротворенным вздохом, принялась за вязание тонкого свитера, и янтарный свет камина окутал ее теплом и покоем.

Хогвартс гудел как осиный улей. Не привычный, веселый гул предвкушения уроков или шепот сплетен, а тревожный, нервный рокот, пронизывающий каждый камень древнего замка. По коридорам, словно стая обезумевших сов, носились сотрудники Министерства Магии. Их строгие мантии мелькали в полумраке, их лица были напряжены, а глаза лихорадочно заглядывали в каждый угол, каждый пустой доспех, даже за каждую картину, словно ожидая увидеть там нечто ужасное.

У входа в гостиную Гриффиндора, где обычно царила атмосфера дружеского хаоса, теперь стояли два тролля—охранника. Их огромные, грубые фигуры загораживали проход, а недобрые морды, испещренные шрамами, внушали страх даже самым отважным первокурсникам. Ученики, еще вчера беззаботно носившиеся по замку, теперь передвигались группами, словно стадо испуганных овец, под бдительным надзором старост и преподавателей.

Но самым шокирующим, самым немыслимым событием, которое потрясло всех до глубины души, стало известие о том, что Сириус Блэк проник в спальню Гарри Поттера.

Эта новость разнеслась по замку с молниеносной скоростью, переходя из уст в уста, обрастая слухами и домыслами. Ученики, застывшие в своих гостиных, перешептывались, их глаза были полны ужаса и недоверия. Преподаватели, обычно спокойные и рассудительные, выглядели растерянными, их лица были бледны. Даже Дамблдор, чье присутствие всегда вселяло уверенность, казался обеспокоенным, его обычно лучистые глаза были омрачены тревогой.

В это время в кабинете Дамблдора разворачивалась своя драма. Министр Магии, Корнелиус Фадж, нервно расхаживал по комнате, его лицо было красным от гнева и страха.

— Это недопустимо, Дамблдор! — восклицал он, размахивая руками. — Как вы могли позволить этому случиться? Этот человек — убийца! Он опасен!

Дамблдор, спокойно сидя за своим столом, внимательно слушал.

— Корнелиус, я понимаю ваше беспокойство. Но мы должны действовать осторожно. Мы не знаем истинных мотивов Блэка.

— Мотивы? Его мотив — убить Поттера! — настаивал Фадж. — Мы должны немедленно начать поиски! Мы должны его поймать! — Фадж ударил кулаком по столу, заставив старинные артефакты на полках подпрыгнуть. — И я не потерплю, чтобы этот преступник свободно разгуливал по территории школы, где учатся наши дети!

Дамблдор поднял взгляд, его глаза сверкнули, но в них не было гнева, лишь глубокая печаль. "Корнелиус, я разделяю вашу обеспокоенность безопасностью учеников. Именно поэтому я и усилил меры предосторожности. Но спешка может сыграть нам на руку Блэку. Мы должны понять, почему он здесь. Если он действительно намерен причинить вред Гарри, то его появление в спальне мальчика было бы слишком очевидным и рискованным шагом."

— Рискованным? Он сбежал из Азкабана! Это уже говорит о его безумии! — Фадж остановился, тяжело дыша. — Я требую, чтобы вы немедленно отдали приказ дающий право дементорам обыскать замок!

— Это уже чрезмерно, Корнелиус, — спокойно ответил Дамблдор. — Но я уже приказал своим преподавателям быть начеку и не предпринимать никаких действий без моего прямого указания. Мы не знаем, кто может быть союзником Блэка, и кто может быть его жертвой.

Фадж смотрел на Дамблдора, его лицо все еще было красным, но теперь в глазах мелькнуло сомнение. Он привык к тому, что Дамблдор всегда знает, что делать, но сейчас даже великий директор казался погруженным в раздумья, словно перед ним стояла задача, не имеющая простого решения. Директор медленно кивнул, его взгляд устремился куда—то вдаль, словно он видел не стены кабинета, а события, разворачивающиеся за его пределами.

— Корнелиус, я понимаю ваш страх. И я разделяю его. Но именно потому, что ставки так высоки, мы не можем позволить себе действовать опрометчиво. Подумайте сами. Если Сириус Блэк действительно убийца, и его цель — Гарри, то почему он не сделал этого раньше? Почему он ждал столько лет? И почему он выбрал именно Хогвартс, место, где Гарри находится под моей защитой?

Фадж замер, его губы приоткрылись, но он не находил слов. Слова Дамблдора, как всегда, были полны логики, но в них звучала и какая—то недосказанность, которая пугала министра еще больше.

— Я не говорю, что Блэк невиновен, — продолжил Дамблдор, его голос стал тише, но от этого не менее весомым. — Я говорю лишь о том, что мы должны собрать все факты, прежде чем делать выводы. Мы должны понять, что привело его сюда. Возможно, его появление — это не нападение, а предупреждение. Или, возможно, он ищет не Гарри, а что—то другое.

— Предупреждение? От хладнокровного убийцы? — Фадж недоверчиво покачал головой. — Дамблдор, вы слишком увлекаетесь чтением древних манускриптов. Это всего лишь преступник, вырвавшийся на свободу. Бывший соратник Сами—Знаете—Кого! И он должен быть возвращен за решетку.

— И он будет пойман, Корнелиус, — заверил Дамблдор, его глаза снова встретились с глазами министра. — Но мы поймаем его, когда будем уверены, что это именно тот человек, которого мы ищем, и что мы понимаем его истинные намерения. А пока… пока мы будем бдительны. Я уже распорядился усилить охрану школы. Преподаватели и ваши сотрудники будут патрулировать коридоры, а ученики будут находиться под присмотром круглые сутки. Мы сделаем все возможное, чтобы обеспечить их безопасность.

Фадж тяжело вздохнул, его плечи опустились. Он все еще был полон беспокойства, но в словах Дамблдора была та уверенность, которая всегда успокаивала его, даже когда он не до конца понимал ход мыслей директора.

— Хорошо, Дамблдор. Я верю вам. Но если что—то пойдет не так…В последний раз.

— Если что—то пойдет не так, Корнелиус, — прервал его Дамблдор, — мы будем действовать. Но сейчас нам нужно терпение. И мудрость.

Министр Магии еще раз оглядел кабинет, словно пытаясь найти в нем ответы на свои вопросы. Затем, кивнув Дамблдору, он повернулся и направился к двери. Каждый его шаг теперь звучал менее нервно, но в нем все еще чувствовалась тяжесть ответственности.

* * *

Прохладный воздух коридоров Хогвартса, обычно наполненный гулом голосов и звоном шагов, теперь казался напряженным, почти осязаемым. После недавнего нападения Сириуса Блэка на башню Гриффиндора, каждый шорох, каждый отблеск света в полумраке казался подозрительным. Римус Люпин, с его вечно усталым, но внимательным взглядом, и Кэтрин Кейм, целительница с мягкими, но решительными чертами лица, шли по опустевшему коридору третьего этажа, их шаги эхом отдавались от каменных стен.

— Неприятная неделя выдалась, — нарушил тишину Римус, его голос был низким и немного хриплым. Он поправил воротник своей потертой мантии. — Надеюсь, никто не пострадал серьезно.

Кэтрин кивнула, ее взгляд скользнул по темным окнам, за которыми чернело ночное небо.

— К счастью, обошлось без серьезных травм. Несколько ушибов, испуг — это максимум. Но сам факт того, что он смог проникнуть так далеко...— Она покачала головой. Это заставляет задуматься. И даже восхититься.

Они шли в молчании несколько мгновений, каждый погруженный в свои мысли.

— Вы очень печальны сегодня. Впервые вижу вас такой.

— Знаете, Римус, — начала Кэтрин, ее голос стал чуть тише, — эта ситуация... она заставила меня почувствовать себя немного... неуютно.

Она вздохнула, ее пальцы слегка сжали край ее мантии.

— Меня вызвали в кабинет директора сегодня утром. И.… они попросили меня выпить сыворотку правды. Они ведь так ничего и не нашли за эту неделю.

Римус остановился, его брови удивленно поднялись.

— Сыворотку правды? Но почему?

— Чтобы узнать, не помогаю ли я Блэку, — ответила Кэтрин, ее голос звучал ровно, но в нем проскальзывала нотка горечи. — Секретарь Министра Магии настояла. Поскольку я последний принятый сотрудник школы, и мои связи с внешним миром не так хорошо известны, как у других... они хотели убедиться, что я не являюсь каким—то... агентом.

Римус почувствовал, как внутри него поднимается волна возмущения. Он знал, как тяжело Кэтрин работала, чтобы заслужить свое место в Хогвартсе, как она посвятила себя заботе о студентах.

— Это... это возмутительно, Кэтрин. Вы же не сделали ничего подобного! И я так же, как и вы был принят одним из последних, но…

— Но ваших слов достаточно, чтобы убедить Министерство. «Я знаю», —тихо сказала она. — Сыворотка подтвердила мои слова, конечно. Я действительно уходу вечером домой. Покормить собаку и продолжить вязать свитер. Но сам факт того... Не думала, что Аврора столь мелочна. — Она снова покачала головой. — Это неприятно. Чувствовать, что тебе не доверяют, когда ты стараешься изо всех сил.

Римус подошел ближе, его рука легонько коснулась ее плеча. Кэтрин посмотрела на него, в ее глазах мелькнула благодарность. Она слегка улыбнулась. В их молчании всегда было гораздо больше, чем в любом наборе слов. Люпин вздохнул.

— К сожалению, Кэтрин, даже в самых светлых местах есть свои тени. И иногда эти тени заставляют людей поступать неразумно. — Он посмотрел в окно, на темный силуэт Запретного леса. — Но мы должны продолжать делать то, что считаем правильным. Продолжать бороться с этими тенями, чтобы свет мог восторжествовать.

Они снова зашагали по коридору, их шаги звучали чуть более уверенно, чем прежде. Слова Римуса, его поддержка, немного успокоили Кэтрин.

— Я и не знал, что у вас есть собака.

— Вам как—нибудь нужно выбраться ко мне в гости. Сразу предупреждаю, готовить совершенно не умею, зато разогреваю еду просто идеально.

Тихий смех сорвался с губ Люпина. Они вновь уперлись в мертво замкнутый проход на третьем этаже и, развернувшись, двинулись прочь, в лабиринт извилистых переходов, в надежде отыскать окольный путь к статуе одноглазой ведьмы. Люпин, казалось, вновь погрузился в свои мысли, взгляд его блуждал где-то за пределами замковых стен, словно он пытался разгадать хитроумную головоломку, сотканную из теней и полунамеков.

Кэт, напротив, всем своим существом ощущала напряженную атмосферу замка. Ее взгляд, острый и настороженный, скользил по пляшущим теням факелов, выхватывая из темноты мельчайшие детали. Она чувствовала присутствие людей в соседних коридорах, словно чужая энергия пульсировала в самом камне. Сотрудники Министерства, словно неутолимые гончие, прочесывали замок, сопровождаемые настороженными взглядами преподавателей. Утренний визит оставил неприятный осадок. Едва переступив порог Хогвартса, она почти под конвоем была доставлена в кабинет Дамблдора, под аккомпанемент ехидного цоканья каблучков Секретаря Министра.

Директор, как всегда, сохранял олимпийское спокойствие. Он незамедлительно выразил свое несогласие с подобной проверкой, однако неизбежности было не миновать. Как бы ни доверял Дамблдор Кэтрин, она не испытывала ни малейшего желания оставаться в замке. У нее был свой дом, вновь обретенный компаньон и ощущение личного пространства, которое она ни за что не променяла бы на мнимую безопасность закрытых стен Хогвартса.

Даже если каминная сеть оказалась перекрыта, а трансгрессировать придется под пристальным надзором бывших коллег из Министерства, Кэт готова к любым проверкам. Пусть хоть выворачивают все наизнанку, от ящиков с кружевным бельем до баночек с пряностями. Она знала, что им не удастся найти ничего компрометирующего. Ее жизнь была слишком безупречно организована, чтобы позволить каким-то нелепым подозрениям разрушить ее хрупкий мир.

Несколько часов спустя, утыкаясь носом в теплую макушку большого черного пса, Кэт дала волю слезам обиды. Бродяга слушал как могут слушать только собаки, молча, спокойно, в нужных моментах слизывая упавшие на ладони девушки слезы. Но никто, даже если бы заглянул в ту ночь в окно маленького дома не заметил бы, как большой лохматый черный пес чуть было не обнял лапами забившуюся в кресло девушку.

* * *

Дни сменялись неделями, и вместе с тающим снегом и первыми робкими подснежниками, на Хогвартс опустилась долгожданная весна. Режим тотальной паранойи, окутавший замок после последних тревожных событий, наконец-то смягчился, словно тяжелое одеяло, сброшенное с плеч. Воздух стал легче, смех студентов звучал без прежней нервозности, а тени, казалось, отступили, уступая место солнечному свету.

Кэтрин, чьи дни были наполнены кропотливой работой в лазарете, чувствовала это изменение каждой клеточкой своего существа. Закончив работу над тонизирующей микстурой, столь необходимой для восстановления сил профессора Люпина после его трансформаций, и одновременно пополнив общебольничный запас, она устало стянула с волос косынку. Шелковистая ткань, впитавшая запахи трав и зелий, упала на стол, давая ее непослушным кудрям рассыпаться по спине

— Мадам Помфри, я отлучусь ненадолго. — складывая аккуратно рабочий фартук, девушка погасила огонь под котлом и собрала на подставку несколько мензурок.

Мудрая целительница Хогвартса, чьи пальцы ловко перебирали пергамент с записями, окинула ее лукавым взглядом. В ее глазах, обычно строгих и сосредоточенных, мелькнул огонек понимания и, возможно, легкого одобрения. Она кивнула, не отрываясь от своих записей, но в этом кивке было больше, чем просто согласие. Как бы расстроилась мадам Помфри, узнав, что так бережно обсуждаемый ею и профессором Стебель возможный роман «Целительницы и Вервольфа» всего лишь плод их воображения. В ее мыслях, в тихих беседах с профессором Стебель, где они обсуждали не только медицинские и рабочие аспекты, но и тонкости человеческих отношений, уже давно сплеталась история, полная нежности и скрытых чувств.

Кэтрин поторопилась. Требовалось еще заглянуть на кухню, прежде чем уходить домой. Ужинать в Хогвартсе ей все так же не хотелось, а дома ждал верный Бродяга. Пес периодически исчезал, иногда на несколько дней, но дольше его отсутствие больше не длилось.

Принимая аконитовое зелье вместе с микстурами Кэтрин, профессор Люпин чувствовал себя гораздо лучше, чем осенью. Немного усовершенствовав состав и выдержку, девушка смогла добиться более концентрированной формы. Жаль, что обсудить с профессором Снейпом что—либо было не просто. Хотя в вопросах экстренных зелий Снейп проявлял поразительное великодушие, периодически пополняя запас особо хитроумных снадобий больничного крыла.

Возвращающиеся из Хогсмида студенты несли с собой запах сладостей и ярких радостных эмоций. Карамель, ириски, шоколад, лакричные палочки — каждый вдох был маленьким праздником, воспоминанием о теплых витринах "Сладкого королевства" и щедрых порциях сливочного пива в "Трех метлах".

Вместе с запахом в замок возвращались и яркие, радостные эмоции. Они витали в воздухе, словно крошечные искры, зажигая улыбки на лицах и заставляя глаза блестеть. Смех, приглушенные разговоры, обрывки шуток и споров — все это сплеталось в единую мелодию, гимн беззаботности и юности.

В руках несли пестрые пакеты и коробки, набитые до краев лакомствами. Некоторые были уже надкушены, другие — бережно спрятаны, чтобы растянуть удовольствие. Лица, разрумяненные от свежего воздуха и волнения, светились счастьем.

Каждый возвращающийся из Хогсмида приносил с собой частичку весны, частичку радости, частичку беззаботного волшебства, которое так щедро дарил этот маленький мир. И Хогвартс, пропитанный этими ароматами и эмоциями, казался еще более живым, еще более волшебным, еще более готовым к новым приключениям, которые неминуемо принесет с собой весна.

Кэтрин остановилась у дверей в кабинет Люпина и осторожно постучала. Горячая чашка и приятный разговор как добрая традиция внесла элемент теплоты в спокойный весенний день.

— Вы внимательны, как всегда, мисс Кейм. Спасибо — Люпин улыбнулся. — У вас есть минутка?

— Разве что одна, профессор. Мне нужно заглянуть к профессору Снейпу, я брала у него взаймы шкурки саламандр, нужно вернуть.

— Я готовлю кое-что для экзаменационный недели. Вот взгляните…

Пламя в очаге Люпина полыхнуло изумрудной зеленью и кабинет наполнился голосом профессора Снейпа «Люпин. Вы мне нужны. На пару слов. Это срочно».

— Ну вот и мне, оказывается надо. Срочно — с преувеличенной серьезностью отозвался Люпин.

Видеть его в столь приподнятом настроении было донельзя приятно. Он на секунду задержал взгляд на Кэтрин, и в его глазах мелькнула искорка чего-то рискованного. Прежде чем двинуться к двери, он быстро, почти по-заговорщицки, сказал:

— Мисс Кейм... Кэтрин... Я обнаружил в Хогсмиде небольшую лавку, где, кажется, продают тот самый Дарджилинг... Может, вы рискнете составить мне компанию и оценить его? В субботу, например.

Девушка улыбнулась, чувствуя, как неожиданно защемило сердце от этой внезапной смелости.

— Я полагаю, на такое заманчивое предложение можно ответить только согласием, профессор, — так же тихо парировала она.

— Отлично, — он кивнул, и уже обычным, деловым тоном добавил: — А сейчас, похоже, нам с вами путь лежит к Северусу. Не будем заставлять его ждать.

* * *

Полчаса спустя, выйдя из кабинета Снейпа и выведя за собой Гарри и Рона, Римус выглядел так, словно ему выдали приказ о собственной казни. Его обычно мягкие черты лица были напряжены, а в глазах, где еще полчаса назад плескалась беззаботная теплота и жила тень предвкушения субботы, теперь бушевала странная смесь разочарования и усталости. Сжимая в руках свиток пергамента, который, казалось, был тяжелее свинца, Люпин быстро зашагал по коридору в холл, его шаги звучали неестественно громко в пустеющем коридоре.

— Мисс Кейм, пожалуйста…проводите мистера Поттера и мистера Уизли в Гостиную. — Странное отчужденное выражение лица Люпина пугало. В его голосе не осталось и следа от того легкого, почти заговорщицкого тона, каким он приглашал ее в Хогсмид.

Люпин заговорил только в холле. Посмотрев на Гарри, он хотел было что-то сказать, но Гарри его опередил.

— Профессор, я…

— Мне не нужны объяснения, — резко оборвал его Люпин. Весь его вид, вся только что обретенная легкость рухнули, обнажив израненную душу. — Мне известно, что эта Карта много лет назад была конфискована Филчем, и я даже знаю, у кого. Да, я знаю, что это. И не хочу знать, каким образом она попала к тебе в руки. Меня поражает другое: карта осталась у тебя? Особенно после случая с паролями. Мы все видели, к чему приводит беспечное отношение к важной информации о замке. Мы все идем на огромные риски для твоей защиты, и что происходит, Гарри? Что ТЫ творишь?

— Но, сэр…

— Гарри… — Кэтрин мягко коснулась его плеча. — Профессор Люпин прав. Идем, я провожу вас.

— Почему профессор Снейп решил, что я знаю что-то об изготовителях карты? — Голос Гарри звенел от отчаяния.

— У профессора Снейпа есть основания полагать, что создатели этой вещицы пытаются выманить тебя из замка.

— Вы знаете их?

Голос Люпина был напряжен, каждый слог отдавался в воздухе, как удар молота. Кэтрин видела, как Гарри сжимает кулаки, его лицо пылало от стыда и обиды. В глазах плескалась такая глубокая горечь, что Кэтрин невольно пожелала обрушить двадцать проклятий и на Снейпа, и на этот проклятый пергамент в руках Римуса, разрушивший хрупкий мостик, только что протянувшийся между ними.

— Мы встречались. И не жди, Гарри, что я когда-либо еще приду тебе на помощь в подобной ситуации. Я не сумел внушить тебе, насколько опасен Сириус Блэк. Твои родители отдали жизни, чтобы спасти тебя. И как же ты отплатил им? Поставил на кон их великую жертву ради детской прихоти — посетить «Сладкое королевство» и лавку «Зонко»?

— Эта карта врет! — выкрикнул Гарри. — Она показала человека, который давно умер, профессор!

— Да? И кого же?

— Питера Петтигрю!

Лицо Люпина дрогнуло. Кэтрин нервно сглотнула, предчувствуя бурю. Имя Питера Петтигрю словно ударило Римуса током. Он побледнел, взгляд его стал каким-то отсутствующим, словно он пытался заглянуть в далекое прошлое, в ту самую пропасть, из которой только начал понемногу выбираться.

— Питер Петтигрю… мертв, — пробормотал Люпин, словно убеждая в этом самого себя.

Гарри и Рон обменялись взволнованными взглядами. Они видели, как Люпин боролся с собой, стараясь оставаться невозмутимым, но Кэтрин чувствовала, что он на грани срыва. Она мягко положила руку ему на плечо, стараясь поддержать, напомнить о себе, о том, что он не один.

— Мальчики, идемте, я провожу вас. — тихо сказала Кэтрин, не сводя встревоженного взгляда с Люпина.

Римус отшатнулся от нее, словно она вдруг стала раскаленным железом. В его глазах мелькнул испуг. Прикосновение, которое еще недавно могло бы согреть, теперь обожгло его, напоминая о мире, в котором больше не было места.

— Мне нужно собраться с мыслями, — проговорил он бесцветным голосом.

Он отвернулся, его плечи ссутулились, и он быстро ушел, оставив Гарри, Рона и Кэтрин в полном недоумении. Кэтрин смотрела вслед удаляющейся фигуре Люпина, чувствуя, как внутри нее нарастает тревога. Что-то в его реакции на имя Петтигрю было не просто удивлением или шоком. Это было что-то более глубокое, более личное, что-то, что заставило его отшатнуться даже от ее попытки утешения. Кэтрин видела, как Гарри и Рон переглядываются, их юные лица отражают смесь растерянности и растущего подозрения.

— Идем. — Безапелляционно заявила Кэтрин. — Благодарите небеса, что провожать вас иду я, а не профессор Снейп.

* * *

После происшествия в кабинете Северуса Снейпа Кэтрин практически не видела Люпина. Казалось, профессор настолько глубоко ушел в работу и собственные переживания, что стал призраком в стенах собственного кабинета — присутствующим, но неуловимым.

Каждый раз, проходя мимо его кабинета, Кэтрин ощущала, как внутри нее разгорается тревога. Она знала, что он погружен в работу, но ей хотелось, чтобы он заметил ее, чтобы они могли поговорить, обсудить то, что произошло. Она пыталась найти момент, чтобы подойти к нему, но каждый раз, когда она собиралась с духом, его дверь оставалась закрытой.

Несколько раз Кэтрин мельком видела Гарри в коридорах в компании его верных друзей: изможденная до болезненности Гермиона, насупленный Рон с блуждающим взглядом, и сам Гарри, словно потерянный в лабиринте собственных мыслей.

Вскоре Гриффиндор, словно взмахнув алым знаменем, вырвал Кубок школы по Квиддичу из рук соперников. На удивление, лазарет, обычно переполненный после матчей, на этот раз хранил подозрительное спокойствие. Еще более удивительным было отсутствие Сириуса Блэка, чье появление в Хогвартсе в разгар триумфа казалось почти неминуемым. Даже сонные сотрудники Министерства, пережив очередную ротацию кадров, позволили себе немного расслабиться, ощутив кратковременное облегчение.

Затем над Хогвартсом нависла пора экзаменов, и единственным светлым лучом в грядущей череде испытаний для Кэтрин оставалась мысль о скором возвращении домой. Мысль о Бродяге, который, как ни странно, в последнее время не пропадал надолго, и о тишине ее маленького сада, где не было ни закрытых дверей, ни призраков прошлого.

Треск поленьев в камине вырвал девушку из дремы, словно грубый голос, нарушивший тихий сон. Бродяга встрепенулся, навострив чуткие уши, и ткнулся влажным носом в колено Кэтрин.

— Все хорошо, ох… — Шея отозвалась острой болью на неудобную позу, словно протестуя против вынужденного отдыха. — Ты голоден, дружок?

Пес опустил голову обратно на лапы, шумно фыркнув. Кэт улыбнулась и ласково потрепала его по загривку. Его мягкая, густая шерсть приятно щекотала пальцы, а тепло, исходящее от спящего зверя, успокаивало и умиротворяло.

Поднявшись со скрипнувшего пружинами дивана, девушка закуталась в клетчатый плед и, быстро переступая босыми ногами по стылому полу, заторопилась к плите поставить чайник. Внезапно Бродяга вновь поднял голову и глухо зарычал на дверь. Его рычание было низким, утробным, пробирающим до костей, заставив Кэт замереть в испуге. Пес оскалил клыки, и шерсть на его загривке встала дыбом, превращая его в грозного, ощетинившегося зверя, готового к схватке.

— Что такое? Что с тобой?

Дверь с треском сорвало с петель, словно ее поразил невидимый удар. Выхватив палочку, Кэт одним прыжком оказалась посреди комнаты, взяв дверной проем под прицел.

— Ни шагу дальше, иначе пожалеете!

В дверном проеме показался мужчина средних лет в видавшем лучшие времена латаном пальто. Его болезненное, осунувшееся лицо пересекали длинные узкие шрамы, словно следы когтей. Палочка в его руке едва заметно дрожала, а взгляд мужчины застыл на ощетинившемся Бродяге.

— Ты знаешь, кто я, верно? — тихо спросил мужчина. Его голос был хриплым и усталым, словно его терзала давняя болезнь. — Ты знаешь, почему я здесь.

— Профессор? Что вы творите?

— Мисс Кейм, я не причиню вам вреда. Пожалуйста, отойдите к камину. Я должен это видеть.

Кэтрин посмотрела на своего пса, который, казалось, понимал каждое слово. Он не отводил взгляда от ночного гостя, его тело напряглось, готовое к броску. Губы Бродяги презрительно оскалили здоровенные клыки.

— Я повторяю свой вопрос. Что. Вам. Нужно?!

— Значит, это правда. Я не мог поверить в то, что ты прячешься здесь, — Люпин сделал шаг в сторону от двери, неотрывно глядя на пса, словно игнорируя присутствие Кэт. Зеленые глаза застыли в ужасе, а палочка в худой руке с длинными пальцами едва заметно подрагивала.

— Что вы несете?! Римус?

На мгновение воцарилась мертвая тишина. Кэтрин, подчиняясь иррациональному порыву, обернулась и замерла в оцепенении. Пес, который только что свирепо рычал на Люпина, медленно, словно в замедленной съемке, начал трансформироваться. Его морда вытягивалась, шерсть сменялась волосами, а тело принимало человеческие очертания. Там, где минуту назад скалил зубы ее любимый пес Бродяга, стоял высокий, худой до истощения мужчина. И, да поможет ей бог, она узнала этого человека с бесчисленных фотографий, развешанных на каждом доме, каждой свободной стене в Хогсмиде. Ее Бродяга. Сириус Блэк.

— Мне очень жаль, мисс, — произнес Люпин у двери, — Экспеллиармус!

Палочка вырвалась из ее руки. Отшатнувшись от неожиданного толчка, Кэтрин споткнулась и упала, ударившись затылком об угол каминной решетки. Острая, ослепляющая боль пронзила голову — и все поглотила тишина.

* * *

Огонь в камине погас, вероятно, несколько часов назад, и сырой холод с близлежащего озера исподволь проник в маленький домик на окраине Ароншира. Голоса двух мужчин доносились приглушенно, словно Кэтрин находилась под толщей воды.

— Гарри сказал мне такое, во что невозможно поверить. Но он видел, Сириус! Я верю мальчику. Карта Мародеров никогда не лжет.

— Я знал! Я знал, что мальчик рано или поздно должен узнать правду! — Сириус Блэк, как зверь в клетке, метался по небольшой комнате, то хватаясь за голову, то вскидывая руки. — Римус, это все меняет, понимаешь? Он узнает правду, и все изменится! Мы должны найти его!

— Он не знает правды. Он знает лишь то, что увидел имя покойного друга своего отца на карте.

— Друга?! Не смей называть это жалкое существо…

— Сириус! Еще четыре часа назад я оплакивал Питера Петтигрю, оплакивал близкого друга, павшего от твоей руки.

— Мы должны пойти к мальчику. Сейчас же, Римус! — Блэк лихорадочно схватил товарища за плечи. — Мы все ему расскажем, сегодня, сейчас!

— Стоит тебе приблизиться к замку, тебя немедленно обнаружат дементоры. Или вылазка зимой тебя ничему не научила? Хочешь вернуться в Азкабан?!

Блэк зарычал, как раненый зверь, оттолкнул Люпина и вновь бросился мерить комнату яростными шагами.

— Тебе лучше покинуть эти места. Когда Гарри уедет из Хогвартса на лето, мы пойдем к Дамблдору.

— К Дамблдору?! Где был Дамблдор последние тринадцать лет?! Он попытался поговорить со мной? Он захотел узнать правду?

— Сириус, правды не знал никто. И сейчас… Мисс Кейм, как давно вы пришли в себя?

Блэк резко остановился. Кэтрин вздрогнула под пронзительным взглядом ярко-серых, почти серебристых глаз, приподнимая голову с подушки. Ее заботливо уложили и укрыли пледом, черт знает, сколько времени назад. Сознание возвращалось обрывками: вспышка заклинания, потеря опоры, а потом — ничего.

— Кэтрин… — Блэк опустился перед ней на одно колено, стараясь не касаться. — Послушай меня…

— Ты… Вы… все это время?.. — Голос звучал сипло, а горло предательски саднило. — Почему?..

— Не бойся меня.

— Мне не уйти живой из этого дома, да?

— Мисс Кейм… — начал Люпин, но осекся.

— Профессор Люпин?

— Вы еще поклонитесь друг другу в ноги, ей-богу! — не выдержал Блэк, вскакивая на ноги и хватая девушку за плечи. — Кэтрин, ты должна знать, что я не причиню и не способен причинить тебе вреда. Благодаря тебе я еще жив. Моя жизнь сейчас в твоих руках, и если ты выслушаешь меня… Нет, не если, ты должна выслушать меня!

Оцепенение медленно отступало, уступая место заякоренному в сознании состоянию работника Министерства. Расправив плечи, чем заставила мужчину ослабить хватку, девушка села прямо, не отводя взгляда от глаз Блэка.

— Моя собака — это сбежавший из Азкабана узник?

— Я не виновен. И никогда не был виновен в гибели тех людей.

— Полгода. Мой пес.

— Послушай меня! — Блэк положил руки ей на колени, заставляя вздрогнуть всем телом.

— Что я должна услышать?! — наконец оцепенение сменилось шоком и яростью. — Я укрывала человека, которого ищет весь магический и магловский мир?!

— Я не убийца! — прорычал он.

— Я ни разу не назвала тебя так!

Блэк вскочил на ноги, не в силах усидеть на месте. Он метался по комнате, словно загнанный зверь, его движения были резкими и нервными. Люпин, до этого молча наблюдавший за происходящим, приблизился к девушке, держа ладони на виду в примирительном жесте.

Кэтрин поднялась на ноги, собирая волю в кулак, стараясь не поддаваться страху и ярости, бушевавшим внутри.

— Что вы слышали, мисс Кейм? — Римус старался говорить вежливо и спокойно.

— Последние минут двадцать вашей беседы, профессор Люпин. Как иронично… Преподаватель защиты от темных искусств…

— Иронично?..

— Хватит болтать, вы оба! Римус, нужно идти сейчас!

— Включи ты голову!

Блэк с яростным рыком пнул стул, оказавшийся на его пути.

— Судя по тому, что я жива, в сознании и не взаперти, то, что я слышала, не тайна. — Ледяное спокойствие бесцеремонно вытеснило остальные эмоции. — Я имею право на правду, Бродяга.

Блэк вскинул голову, как пес, услышавший знакомую команду, и посмотрел прямо в глаза Кэтрин.

— Откуда вам известно это прозвище, если вы правда не знали, кто он? — Римус сделал еще полшага навстречу.

— Я отзывался на него. Кэтрин… — Блэк молниеносно пересек комнату и опустился на колени перед девушкой. — Я ел с твоих рук. Я спал у тебя в ногах. Ты зашивала рану у меня на лапе… Я не причиню тебе вреда. Никогда.

— Ты понимаешь, как сложно поверить в то, что сейчас происходит? Почему ты… Зачем?

— Мне никогда не отплатить тебе за твою доброту и заботу. Но сейчас для меня самое важное — увидеть крестника. Поговорить с ним, рассказать ему… правду.

— Сириус, не будь идиотом! — Люпин с раздражением бросил палочку Кэтрин на стол позади себя. — Ты не доберешься даже до границы Черного озера. Еще рискни трансгрессировать прямиком в Хогсмид, к «Трем метлам».

— Ты забыл, что я не могу?

— Боги, Сириус! Так бывает, когда проходит двенадцать лет, каждый день которых я оплакивал и тебя тоже, грязная ты скотина!

— Стоп! — Кэтрин подняла руки, вставая между мужчинами.

Блэк глухо рычал, сверля друга взглядом, но приближаться не стал. В окна забарабанил настойчивый дождь, заставляя Кэтрин зябко передернуть плечами.

— Я мог бы перебраться в Визжащую хижину. Ты знаешь пароль, проведи меня туда. — Блеск в глазах Блэка становился безумным. — Римус, я должен увидеть мальчика еще раз!

— Одним привидением больше, да? — щека Люпина нервно дернулась. Он развернулся, отходя к окну, глядя в предрассветное марево озера, кутающееся в промозглую морось.

— Я больше двух месяцев жил в Запретном лесу. И дважды проникал в сам Хогвартс, спасибо одному рыжему коту.

— Коту?! Боги…

— Ты проникал в Хогвартс, а затем в лесу я нашла здоровенного раненого пса. Мне бы и в голову не пришло… — Кэтрин опустилась обратно на диван, зябко натягивая рукава свитера на кисти рук. — Я хочу знать все. Я имею на это право, ведь так?

— Сейчас на это нет времени! — рыкнул Блэк, описывая круг вокруг дивана. — Нужно действовать сейчас!

— Нет.

Оба мужчины пристально посмотрели на Кэтрин. Люпин — задумчиво, Блэк — с раздражением.

— Несколько месяцев ты жил у меня дома. Делил со мной кров и пищу, ты сам это подтвердил. И вот, в тишину моего дома, словно гром среди ясного неба, врывается преподаватель Хогвартса, которого я начала считать другом, а мой любимец оказывается беглым преступником, чья вина, судя по вашему ночному диалогу, под огромным сомнением. Нет, Бродяга, я требую правды. Я заслужила ее. — Голос девушки едва дрогнул, а комок невысказанных вопросов и страхов, словно липкая патока, сковал горло. — Ты среди ночи готов штурмовать Хогвартс, чтобы добраться до Гарри Поттера? Да вокруг замка дементоров больше, чем русалок плещется в водах Черного Озера. Черт бы тебя побрал, сядь и дай мне хоть малейший повод верить тебе так же, как я верила еще несколько часов назад.

Люпин тяжело выдохнул, взмахом палочки разжигая в камине пламя. Танцующие языки тусклого, желтоватого света выхватили из темноты глубокие черные круги под его глазами, и Кэтрин невольно подумала: "Каково же ему сейчас?".

— Римус, хотите чаю? Раз уж вы так бесцеремонно выломали мою дверь посреди ночи, думаю, чашечку Эрл Грея я вполне могу вам предложить.

Мужчина облегченно рассмеялся, словно выныривая из оцепенения. Блэк плотнее запахнул свой драный плащ и опустился на один из жестких деревянных стульев, нервно забарабанил пальцами по столешнице. Татуировка «Салемский крест» чернела на бледной коже, выглядывая из-под распахнувшегося ворота на его впалой груди. Символ вечной борьбы с догматами и устоями общества, бунт, запечатленный в металле. Поймав ее взгляд, Блэк напрягся и тут же запахнул плащ обратно.

Скрипнув зубами, Блэк откинулся на спинку стула, сжимая и разжимая кулаки, с трудом сдерживаясь от желания вновь начать мерить комнату шагами. Люпин молча наблюдал за ним, едва ощутимо расслабившись, но продолжая крепко сжимать палочку в руке. Наполнив чашки кипятком и заваркой, Кэтрин осторожно поставила их на стол, продолжая следить за каждым движением и мимикой Блэка. Ей казалось невероятным происходящее, словно все так и должно было случиться. Словно высшие силы уже давно решили, что подобранный ею в Запретном лесу раненый пес непременно должен оказаться… анимагом. Его невероятная для собаки понятливость и смышленость никогда прежде не бросались в глаза так явно, как сейчас, когда правда наконец приоткрыла дверцу своей шкатулки.

Рассвет прятался за тяжелыми, серыми тучами, позволяя земле умыться теплым дождем пьянящего лета. Светало неохотно, лениво, словно давая ускользающему времени шанс остановиться перед самым сложным разговором в их жизнях. И Кэтрин не была уверена, что готова к нему. Рациональность вопила набатом в голове: "Преступник! Беги! Сообщи в Министерство!", а чувства и ощущение привычного уюта от близости Бродяги, даже в человеческом обличье, пытались выровнять бешеное сердцебиение.

— Мистер Блэк…

— Зови меня Сириус. И да, ты права, Кэтрин.

* * *

Чай давно остыл, превратившись в горькую жижу. Чашка в ладонях Кэтрин больше не согревала, а, казалось, вытягивала остатки тепла, заставляя пальцы едва заметно дрожать. Сириус говорил долго, захлебываясь эмоциями, словно трагедия разыгралась только вчера. Возможно, именно так ощущалась жизнь, вырванная из двенадцатилетней пропасти, — яркое прошлое, лишенное настоящего и будущего.

— Я уже знал… предчувствовал. Осознание ударило, как только увидел руины дома Джеймса и Лили. Последнее, что врезалось в память — душераздирающий плач, переходящий в хрип отчаяния. Это был последний раз, когда я видел Гарри… В коляске мотоцикла нашлось лишь старое, потертое одеяло, но это все, что я мог дать ребенку в тот момент. Хагрид укутал его поверх одеяльца Лили. Наверное, так теплее… — Блэк рассеянно повел рукой в воздухе — Глядя, как Хагрид взмывает в воздух, унося моего крестника, как к дому в Годриковой впадине стекается все больше людей, я не мог там оставаться. Дальше все как в тумане… ничего не помню.

Сириус на несколько долгих минут спрятал лицо в ладонях. Плечи его судорожно вздрагивали, а голос срывался на глухое рычание. Стоящий у окна Римус отвернулся, вцепившись зубами в кулак. Повинуясь внезапному порыву, Кэтрин придвинулась ближе и положила ладонь на плечо Блэка. Он вздрогнул, судорожно вдохнул и опустил руки. Серые глаза, полные боли и отчаяния, смотрели куда—то сквозь девушку.

— Я нашел Питера спустя несколько часов. На грязной маггловской улице. Он не сразу меня заметил, и я был в шаге от того, чтобы схватить его, как эта подлая крыса вывернулась в последний миг. Он завизжал, словно резаный, привлекая внимание зевак-магглов, вокруг начала собираться толпа. Он голосил, что я убил их, предал Джеймса и Лили, что я — причина их гибели. На мгновение эта истерика пробила броню моей ярости. Осознание обрушилось на меня, как зловонная лавина, отравляя разум. Питер Петтигрю… Ничтожный, трусливый червь, прятавшийся под личиной друга, человек, которого я считал неспособным на предательство, оказался убийцей, виновным в смерти самых дорогих мне людей. Блэк накрыл ладонью руку Кэтрин, лежавшую у него на плече, и крепко сжал ее пальцы, словно боясь, что иначе крик вырвется наружу. — Говорили, потом был взрыв, — прохрипел он. — Я смеялся, когда меня завалило обломками стены. Кругом была кровь… Позже я узнал, что погибло десять человек. Тело Хвоста не нашли. Этот грязный лжец отрезал себе палец и сбежал. Моя жизнь закончилась в тот миг. Джеймса больше не было. Темного Лорда уничтожил мой маленький крестник, чудом выживший в аду Годриковой впадины. Друг детства оказался предателем, а я… Что дементоры Азкабана могли отнять у меня, когда в моей жизни больше ничего не осталось? Я больше не сопротивлялся. Не требовал суда, не искал защиты. Во время допросов я проваливался в себя, в пучину отчаяния. Бесконечные угрозы, давление и перспектива казни не смогли вырвать из меня ни единого слова. Я знал, что меня ждет. Азкабан. И не знаю, как я выдержал там столько лет. Наверное, только мысль о том, что я невиновен в смерти друзей, держала меня на краю, не давала окончательно сойти с ума, как моя кузина Беллатриса. Это не было светлым воспоминанием, а значит, дементорам оно было бесполезно. Когда я чувствовал, что теряю себя, я обращался собакой. На дни, иногда на недели. К псу дементоры теряли интерес, а когда их внимание становилось слишком настороженным, я возвращался в человеческий облик.

Чуть не расплескав остывший чай, Сириус прильнул к чашке, по ошибке, схваченной у Кэтрин, и жадно сделал несколько глотков. Голос его звучал сипло, срывался в хриплый рык старого волкодава.

— Год назад, в июне, нас в очередной раз навестил министр магии. Он никогда не задерживался дольше необходимого, но, видимо, сама судьба устала меня испытывать. Он раздал заключенным новый выпуск «Пророка», как делал это каждый год. «Во многих из вас не осталось ничего человеческого, но вы все еще люди», — сказал он. Я всегда читал «Пророк» медленно, зная, что любое удовольствие, любую светлую мысль отберут тут же. Но в тот раз…

Блэк вскочил, словно пружина, не в силах дольше усидеть на месте. Римус обернулся на звук отодвигаемого стула. В воспаленных глазах плескалась болезненная краснота, и Кэтрин невольно поежилась от пронзительного ощущения чужой, всепоглощающей скорби. Поймав ее взгляд, Люпин понуро опустил голову, спрятав дрожащие руки в глубоких карманах заплатанного плаща. Сириус, прислонившись к камину, жадно тянулся к огню, словно пытаясь дотронуться до его живого, пляшущего сердца.

— На первой же странице… передо мной предстала фотография счастливой семьи. Мать, отец и выводком детишек на фоне египетских пирамид. Я когда-то пересекался с Артуром Уизли, и знакомое лицо в тот момент… стало лучом света. Но потом… — Блэк издал утробный рык, больше похожий на звериный вой, — на плече одного из его сыновей я заметил до боли знакомую крысу. Крысу без одного, столь приметного пальца. Мир вокруг оборвался, словно меня швырнули в ледяную бездну после столетий адского пекла. Эта мерзкая тварь! Хвост жив! Мальчишке, на чьем плече он восседал, от силы тринадцать лет, а значит, он в Хогвартсе. Петтигрю в Хогвартсе… Эта мысль обратилась в наваждение, в безумную мантру. Я повторял ее день и ночь, как единственную истину, как смысл моей жизни. — Голос сорвался на сиплый, клокочущий рык. — Я перестал есть, спать, и без того изможденное тело стало призрачно тонким. И я решился. Вечером, в час раздачи скудной пищи, когда внимание тюремщиков ослабевало, я протиснулся между прутьями своей темницы и обратился в пса. Дементорам было плевать на животное, и я вырвался на свободу. Одурманивающий воздух свободы опрокинул меня. Я знал, что побег обнаружат очень скоро, поэтому терять мне было нечего. Хвала всем богам, вода в июне гораздо теплее, чем зимой. Добравшись до берега, я из последних сил постарался уйти как можно дальше от побережья, подальше от людей. Я рискнул обернуться человеком лишь однажды, но леденящий страх разоблачения заставил снова бежать, дальше, быстрее. Пока не набрел на городок, куда Хагрид увел моего крестника. Я боялся до смерти напугать мальчишку, но не смог отказаться от возможности увидеть его. Боги, как же он похож на Джеймса… — Блэк издал болезненный стон, пряча лицо в ладонях. — Парнишка умчался на Ночном рыцаре, а преследовать эту адскую колесницу… Месяцы спустя я, измученный, добрался до Хогсмида. Я слушал, выслеживал, впитывал обрывки разговоров, нарезая круги вокруг деревни в надежде разузнать хоть что—то о мальчике с фотографии и его крысе. И наконец я увидел рыжего в компании Гарри, и понял, где искать Петтигрю.

— Как ты… как ты проник в Хогвартс? Дважды? — голос Люпина звучал глухо, будто шелест осенних листьев.

— Мне помог рыжий кот. Кот не простой, а будто наделенный разумом древнего волшебника. Удивительно умный зверь. Мне едва ли пришлось объяснять ему что—либо — он понимал все с полуслова, будто читал мои мысли. Однажды ночью, под покровом мрака, он провел меня через потайной коридор прямиком к башне Гриффиндора. Но эта старая, упрямая Толстая Дама отказалась впускать меня, подняв невообразимый переполох. В следующий раз я хотел всего одним глазком увидеть Квиддич. Бог мой, как же Гарри здорово летает… Но что было дальше вы, наверняка, знаете.

Девушка поднялась и, будто кутая комнату в тайну, задернула шторы, впуская в нее лишь приглушенный полумрак. Блэк смотрел на пляшущие языки пламени, а взгляд его блуждал где-то в лабиринтах памяти.

— Я угодил в западню… Кажется, ее готовили для акромантула, а может, и для твари пострашнее. Это случилось, когда я впервые бежал из замка. Ваши… то есть, министерские ищейки и дементоры дышали в спину, но они искали человека, а не пса. В целом мире лишь горстка друзей знала о моей анимагической способности. Я укрылся в лесу, но рана оказалась слишком глубокой, не было времени зализывать ее. Помню, провалился в беспамятство, а когда очнулся, увидел твое лицо, Кэтрин. Такая бледная, испуганная, но руки твои уверенно обрабатывали раненую лапу… Что тебе было до бездомного пса в лесу? Ты приютила меня, и я решил остаться под личиной собаки, пока не смогу бежать дальше. С тех пор как ты выходила меня, я дважды пробирался в Хогвартс. Однажды — повидаться с Живоглотом и украдкой взглянуть на Гарри, а во второй раз Живоглот принес мне свиток со всеми паролями от башни Гриффиндора. И я решился — сейчас или никогда. Прочитав портрету эту нелепую околесицу, я проник в общую гостиную. Без труда отыскал этого мальчишку Уизли… Но черт побери! — чашка с грохотом разлетелась о каминную кладку. — Мальчишка проснулся и увидел меня, склонившегося над его кроватью. Я хотел прикончить крысу, только крысу! Но мог ли я позволить себе терять время на объяснения? Снова поднялся шум, и я, нырнув в один из потайных ходов, бежал из замка. А мерзкий крысеныш, как назло, удрал! Я попытался пробраться в Визжащую хижину, но все двери и тайные лазы запечатаны паролями. Не смог прорваться, не смог переждать там бурю. Пришлось возвращаться в деревню под личиной пса.

— Вот почему я встретила тебя в Хогсмиде… Я думала, ты исчез навсегда.

— Быть твоей собакой… Оказалось на удивление удобно. Кто бы стал искать меня в Ароншире, у твоего камина?

— Карта показывала присутствие Питера в Хогвартсе. — Римус откашлялся, проведя рукой по своим поредевшим волосам. — Я отказывался верить этому, но Карта никогда не лжет.

— Как вы нашли мой дом?

— Я заходил к вам сегодня вечером. Мадам Помфри обмолвилась, что вы уже отправились домой. — Римус устало улыбнулся. — А заодно упомянула о том, что эта милая девушка еще может задержаться на кухне замка, ведь есть надо взять еды для ее Бродяги. Пса по имени Бродяга! Таких совпадений не бывает… я был обязан проверить. Ароншир всего в паре часов от Хогвартса… Мистер Филч ведет учет всех каминов, связанных со школой. А вы часто перемещаетесь в Хогвартс из местного общественного камина…

— Хватит! Я сказал все, что мог и должен был. — Сириус подошел почти вплотную к Римусу. — Проведи меня в Хижину. Сейчас же!

— Это безумие…

— Нужно сделать это немедленно! Ты приведешь ко мне Гарри, я расскажу ему все то же самое, что и вам сейчас. А потом мы найдем Петтигрю и прикончим эту мерзкую крысу!

— Так нельзя. — Тихо возразила Кэтрин. — Мальчика нужно подготовить к такому. Сейчас у него нет ни единой причины сомневаться, что ты не желаешь ему смерти. Нужно действовать постепенно, с крайней осторожностью.

— Вы правы, Кэтрин. Я вернусь в Хогвартс и…

— Я иду с тобой.

— Нет.

— Да чтоб тебя черти взяли, Римус!

— Бродяга. — Кэтрин осторожно коснулась его плеча. — Четвертый раз тебе может не повезти. Мне самой тяжело принять все, что я узнала сегодня, а ведь я лишь сторонний наблюдатель. Представь, каково будет мальчику. Прошу тебя, дай своему другу подготовить его. У нас еще есть время.

Сириус стиснул зубы, закрыв глаза. Ярость, клокочущую в нем, казалось, можно было ощутить физически. Впервые Кэтрин почувствовала вкус бессилия. Римус поднялся, поправил плащ и спрятал палочку в карман.

— Ладно. Но если ты не поторопишься, я все сделаю сам, — прорычал Блэк, сжав кулаки.

— Сегодня последние экзамены. После ужина я попрошу Гарри поговорить со мной и все ему расскажу. Если мисс Кейм, — он бросил взгляд на Кэтрин, — будет так любезна составить мне компанию…У нас будет мало времени, но мы успеем.

— Разумеется, я буду там. Если я скажу, что иду к вам, мадам Помфри не станет возражать против моего раннего ухода.

Сириус вновь заметался по комнате, меряя ее шагами. Люпин устало вздохнул и направился к восстановленной заклинанием двери.

— Сириус, пароль — "Аконит". Ради всех святых оставайся в Визжащей хижине до моего прихода. Кэтрин, — Римус обернулся у порога. — Думаю нам лучше вернутся вместе.

— Да, я с вами. Но в следующий раз, пожалуйста, присылайте сову, прежде чем выносить мою дверь. — Девушка подняла с пола брошенную шаль и заколола волосы в небрежный пучок. — Дайте мне минуту.

— Только ваша дружба в этом году не дает мне окончательно сойти с ума. — Римус устало улыбнулся и исчез в июньском утреннем тумане.

Взгляд бродяги обжигал странной смесью нетерпения, страха и какой—то отчаянной решимости. Словно ведомый невидимой нитью, он сделал неуверенный шаг вперед, изучая каждый оттенок ее поведения. Кэтрин зябко поежилась, и мысль о спасительных успокоительных каплях в больничном крыле пронеслась в голове. Скрыть дрожь в руках под пристальным, всевидящим оком мадам Помфри будет практически невозможно. Внезапно горячая, сухая ладонь коснулась ее щеки, и по телу Кэтрин пробежала крупная дрожь. Она резко вскинула взгляд на Блэка.

— Что ты…

— Кэтрин. Если бы я только мог… Если бы знал, что это не причинит тебе боли, я бы открылся тебе. Но в ту ночь… когда ты вернулась домой и в этом самом кресле рыдала, а я, беспомощный, метался рядом, лишь слизывая твои слезы, я понял… это опасно. Смертельно опасно для тебя. Но я не хочу терять тебя в моем мире.

Его пальцы, все еще на ее щеке, слегка сжались. Это было не грубое прикосновение, а скорее попытка удержать ее, удержать себя. Кэтрин не понимала собственных чувств. Она должна была быть в ужасе, панике и отчаянии после всего услышанного сегодня ночью, однако прикосновение Блэка казалось настолько естественным и правильным, что девушке хотелось остановить время, давая им еще несколько вечностей и утренней дымке.

— Я… я не боюсь, Сириус, — прошептала она, ее голос был едва слышен. — Но пожалуйста. Не дай себя поймать. Я слишком любила своего…пса, чтобы… Береги себя. Ты всегда возвращался…

— Мисс Кейм. — Голос Люпина слабо скрывал волнение. — Нам нужно идти.

Его слова, как ледяная вода, вернули ее к реальности. Реальности, где опасность была не просто призраком в тумане, а реальной угрозой, преследующей их.

Кэтрин наблюдала, как Сириус мечется по комнате, словно зверь в клетке. Его плечи были напряжены до дрожи, а в глазах стояла та самая бешеная энергия, что обычно предшествовала его ночным кошмарам. Месяцы жизни с псом научили ее: в такие моменты нужен был якорь, а не слова.

Она сделала шаг вперед и обняла его. Твердо и просто — точно так же, как все эти месяцы прижимала к себе вздрагивающую спину Бродяги, когда тому снились кошмары. Это был жест не нежности, а остановки — способ физически прервать панику

Но то, что произошло дальше, уже не было жестом.

Сириус замер, и его тело на мгновение обмякло — точная копия реакции пса, когда она нащупывала нужную точку на его загривке. Затем он сделал что-то совершенно человеческое: глубоко, почти жадно вдохнул, уткнувшись лицом в ее волосы. Как тонущий хватается за воздух. И Кэтрин с неожиданной ясностью осознала: вот он, тот самый запах, что сводил с ума ее пса — терпковатый аромат вереска и лесного мха с оттенком чего-то неуловимого, сугубо ее, что заставляло его тыкаться мордой в ее колени и вздыхать с блаженным видом.

Так вот что его так успокаивало, — промелькнуло у нее с странной теплотой где-то под сердцем.

— Довольно, — тихо сказала она, и ее голос прозвучал мягче, чем она планировала. — Хватит метаться. Сейчас ты дома.

Воздух вокруг них заискрился мириадами невидимых звезд, когда они пересекли невидимую границу. Кэтрин почувствовала, как холодный, пронизывающий ветер, несущий запах сырой земли и древних тайн, охватил ее. Она крепко, почти судорожно, взяла Римуса под руку, пытаясь унять дрожь, пробежавшую по всему телу.

— Что ж… Мы сделаем это, — прошептал Римус, его голос был напряженным, но в нем звучала нотка облегчения.

Они шли очень быстро, стараясь не привлекать лишнего внимания. Каждый шорох листвы, каждый треск ветки под ногами казался им оглушительным. Они двигались по узкой, едва заметной тропинке, которая вела от границы чар к величественному, но теперь такому пугающему замку. Дорога казалась бесконечной, петляя среди густых, темных деревьев, чьи кроны сплетались над головой, почти полностью скрывая небо. Каждый шаг отдавался в груди Кэт тяжелым эхом. Она чувствовала, как напряжены ее мышцы, как быстро бьется сердце. Но еще более тревожным, чем сама дорога, было осознание того, что Бродяга будет добираться один. Ее взгляд невольно скользнул в сторону, туда, где темная стена деревьев казалась непроницаемой.

— Он справится, — сказал Римус, словно прочитав ее мысли. Его рука сжала ее в ответ, пытаясь придать уверенности.

Кэт кивнула, но ее сердце не успокоилось. Она знала, что Бродяга силен. Она видела его решимость, его отвагу. Но Запретный Лес… он не щадил никого. Там могли быть не только дикие звери, но и куда более древние, куда более коварные существа. Существа, которые не знали жалости.

— Я просто… Если что-то пойдет не так, и его поймают? — Тревога сжимала ее горло, делая дыхание поверхностным.

Римус остановился на мгновение, его рука мягко легла на ее плечо, прежде чем притянуть ее к себе. Он обнял ее, чувствуя, как дрожь в ее плече постепенно утихает. Он видел, как Сириус смотрел на нее. Не так, как смотрят на того, кто дал кров, а как на единственный источник света в кромешной тьме. И с обычной для себя ясностью Римус понял: его роль здесь — быть мостом между ними. Всегда мостом, а не берегом

— Мы сделаем все, что сможем, Кэтрин, — прошептал он, его голос был низким и успокаивающим. — Мы обязательно поговорим с Дамблдором. Дождись вечера. Бродяга импульсивен, несдержан, но не глуп. Он не станет рисковать без крайней необходимости.

— Иначе и быть не может. Он должен стать свободным.

— А сейчас вспомни нашу самую долгую и нелепую беседу о чае, — сказал Люпин, легкая улыбка тронула его губы. — Помнишь, как мы в шутку выбирали сорт, в котором лучше всего утопить профессора Снейпа? Нам нужно сыграть эту роль. Пусть все видят, как мы вместе направляемся к замку, как я провожаю тебя до Больничного крыла. Воплотим в жизнь сплетни, что полнят каждый угол школы. Это отвлечет внимание, даст нам время.

Они медленно приближались к замку, их силуэты становились четче на фоне серого неба. Кэтрин старалась говорить как можно громче, имитируя оживленный спор, но мысли ее были далеко, в темном лесу, где сейчас, возможно, Бродяга уже столкнулся с тем, что искал. Она чувствовала себя актрисой, играющей роль в дурно поставленной пьесе, где на кону — жизнь друга.

Когда они подошли к воротам, Кэтрин заметила несколько любопытных взглядов, скользнувших по ним. Подмигнув Римусу, она нарочито закатила глаза, словно в знак крайнего раздражения.

Он улыбнулся ей у ворот, играя свою роль. В его улыбке не было горечи — лишь легкая усталость, выученная за долгие годы. Он смирился с тем, что некоторые двери останутся закрытыми для него еще до того, как он к ним подойдет.

Но мысль о той самой субботе тихо разъедала его изнутри. Она ведь согласилась — с той самой улыбкой, что на мгновение отогрела стены его кабинета. А потом он… растворился. Испарился за плотно притворенной дверью, позволив долгу и опасности затмить хрупкое обещание. Он стал тишиной в ответ на ее вопрос, пустым местом, призраком в коридоре. И его главное умение — бесшумно отступать, чтобы никому не мешать, — впервые обернулось против него, став не тактикой выживания, а доказательством малодушия.

Оказавшись в тишине Больничного крыла, Кэтрин почувствовала, как притворство спало с нее тяжелым покрывалом, обнажив изможденные нервы и леденящий страх. Она обязана была держаться — за них, за него, за себя, — но сейчас, в полном одиночестве, ей казалось, будто она каменеет на дне бездонного омута.

Она опустилась на край кровати, сомкнула веки и мысленно твердила, как заклинание: пусть Бродяга будет жив, пусть Римус сумеет достучаться до Дамблдора, пусть они все переживут эту ночь. И даже здесь, среди знакомых до боли стен, в гулкой тишине, оттеняющий каждый ее вздох, она не отпускала последнюю соломинку — надежду. Надежду, что задуманное удастся, что Дамблдор не отвернется, что Бродяга сумеет укрыться. И что когда-нибудь, когда все это останется позади, они наконец смогут просто пить чай и смеяться — не притворяясь, не скрываясь, не боясь.

* * *

— Мисс Кейм, вы очень бледны. — Мадам Помфри деликатно приложила тонкие изящные пальцы ко лбу Кэтрин в заботливом жесте. — Жара нет. Все ли хорошо?

— День выдался волнительным, мадам Помфри, — голос Кэтрин звучал чуть хрипло, словно сорвавшийся с цепи ветер. — Столько студентов сдают экзамены. Боюсь даже представить, что еще преподнесет этот день… Может, нашествие икающих второкурсников после неудачного зелья, а может, кто-нибудь вновь превратится в свистящий чайник.

— О, без ваших любимчиков и сегодня не обошлось. Эти близнецы Уизли… Знаете, я шесть лет наблюдаю за их выходками и все жду, какая же из них станет фатальной? Это же надо умудриться…

Кэтрин невольно усмехнулась. Фред и Джордж Уизли действительно были ее излюбленными пациентами в лазарете. Они были одновременно и ее головной болью, и источником бесконечного удивления. Их изобретательность в создании шуток и розыгрышей граничила с гениальностью, а их способность выходить сухими из воды после самых невероятных выходок поражала даже видавшую виды мадам Помфри.

— Как говорится, две сороки — к радости, одна — к печали, — Кэтрин устало покачала головой. — Эти мальчишки-сороки далеко пойдут, вот увидите.

— В Азкабан, не иначе, — отрезала мадам Помфри, словно отчеканила слова.

Внезапная дрожь пронзила Кэтрин так резко, что поднос с пустыми мензурками выскользнул из рук и с грохотом рухнул на пол. Мадам Помфри взмахом палочки собрала осколки в аккуратные пузырьки, после чего заключила дрожащие руки Кэтрин в свои ладони.

— Моя дорогая, вы вся дрожите. Что случилось? Ох говорила я Директору, не к добру вокруг замка эти твари… кого угодно маячащие на горизонте дементоры доведут.

— Просто… не спала сегодня ночью, мадам Помфри, — пробормотала Кэтрин, стараясь говорить ровно. — Не обращайте внимания.

Мадам Помфри внимательно посмотрела на нее, и Кэтрин стало неловко под этим проницательным взглядом. Она знала, что главная целительница Хогвартса видит ее насквозь, чувствует ее тревогу. Но сейчас она не могла делиться своими секретами.

— Хорошо, моя дорогая, — мягко произнесла мадам Помфри и в ее глазах мелькнуло лукавство. — Но прошу вас, берегите себя. Эти дни тяжелы для всех нас. Если почувствуете себя хуже, сразу же обращайтесь ко мне.

Кэтрин кивнула, стараясь выдавить слабую улыбку. Мадам Помфри сжала ее руки и отпустила, оставив Кэтрин наедине со своими мыслями. Ей нужно было собраться. Она не могла позволить страху парализовать ее.

Солнце неумолимо клонилось к закату, словно что—то именно сегодня подгоняло его, торопило к горизонту. Его последние лучи, окрашенные в багряные и золотые оттенки, проникали сквозь высокие окна Больничного крыла, бросая длинные тени на стерильно чистый пол. Кэтрин, обычно такая собранная и сосредоточенная, сегодня казалась рассеянной. Она заполнила бумаги, перебрала письменные принадлежности, даже провела полную ревизию всего медицинского запаса, но ни одно из этих рутинных действий не могло унять нарастающее беспокойство, которое сжимало ее грудь.

Ее мысли метались, словно испуганные птицы, не находя покоя. Добрался ли Сириус до Визжащей хижины? Этот вопрос пульсировал в ее сознании, вызывая холодный пот.

Получится ли у Римуса убедить Гарри поговорить? Она знала, как тяжело Гарри дается доверие, особенно после всего, что ему пришлось пережить. Но сейчас, когда ставки были так высоки, когда судьба Сириуса висела на волоске, этот разговор был жизненно необходим. Римус, с его мудростью и пониманием, был единственным, кто мог пробиться сквозь броню юношеского упрямства и страха.

И, наконец, самое главное: смогут ли они все вместе убедить Дамблдора хотя бы выслушать Бродягу? Альбус Дамблдор, великий и мудрый, но иногда такой… далекий. Его решения были непоколебимы, его взгляд на вещи часто казался недоступным для обычных смертных. Кэт подошла к окну, прижимая ладонь к холодному стеклу.

— Мисс Кейм. Добрый вечер. — ледяной глубокий голос Северуса Снейпа вывел ее из оцепенения.

Девушка резко обернулась, ожидая увидеть вместе с преподавателем Зельеварения толпу министерских служащих и армию дементоров, но Снейп был один. Взгляд внимательных черных глаз пробежал по ее лицу, и мужчина чуть скривил губы.

— Ожидал найти здесь профессора Люпина. — брови Снейпа чуть приподнялись. Вся его фигура выражала неодобрение. — Вы практически всегда где-то рядом.

— Профессора здесь нет, сэр. — Кэтрин постаралась улыбнуться. Тонкая шаль на плечах словно покрылась инеем под взглядом Снейпа. — Что-то передать?

Он снова окинул ее взглядом, на этот раз более пристальным, словно пытаясь уловить в ее глазах ответ на вопрос, который не задал вслух.

— Профессор Люпин забыл забрать у меня некое зелье, — наконец произнес он, и его голос стал еще более низким, почти шепотом, — назначение которого вам известно. Я сам отнесу его. Доброго вечера.

С этими словами он развернулся и, не дожидаясь ответа, направился к выходу из Больничного крыла. Его мантия развевалась за ним, словно темное крыло ворона, и Кэтрин почувствовала, как напряжение, сковывающее ее, начало медленно отступать.

Едва дождавшись, когда грозовая туча в лице профессора Снейпа покинет Больничное крыло, Кэт кинулась к лунному календарю, висящему на стене. Ее пальцы дрожали, когда она провела ими по строчкам, выведенным серебряными чернилами.

Нет… Не может этого быть. Только не сегодня.

Ее взгляд остановился на определенной дате, и мир вокруг нее словно сжался до размеров этой единственной отметки. Лунный календарь, обычно служивший ей надежным ориентиром, теперь казался зловещим предвестником. Сегодня была та самая ночь. Ночь, когда луна достигнет своего полного, зловещего сияния.

— Мадам Помфри! — Кэт на ходу сорвала косынку с волос. — Я отойду ненадолго, хорошо?

— Мисс Кейм, что-то случилось?

— Рим… профессор Люпин забыл у меня свое лекарство. Я быстро. — Слова вылетели из ее уст, словно спасательный круг, брошенный в бушующее море.

Мадам Помфри встретила ее взгляд, и в ее глазах, обычно таких строгих, вспыхнуло что-то теплое, почти матерински-торжествующее.

— Конечно, дорогая моя, — сказала она, и ее голос прозвучал необычно мягко. — Идите. И не спешите возвращаться. Иногда забота о другом — лучшее лекарство от собственных тревог.

Она проводила Кэтрин понимающим взглядом, и на ее губах играла едва заметная, светлая улыбка. Улыбка женщины, которая много лет наблюдала, как один из самых достойных мужчин, которых она знала, носил свое одиночество как неизбежную мантию. И вот теперь она видела — в его жизни появился человек, ради которого он был готов забыть о своем зелье. И это, черт побери, было прекрасно.

* * *

Кэтрин почувствовала, как по спине пробежал новый поток холода, но на этот раз он был не от взгляда Снейпа, а от осознания собственной беспомощности. Она была в ловушке. Ловушке обстоятельств, на которые повлиять не было практически никакой возможности. Но куда бежать сначала? Кабинет Римуса? Башня преподавателей? Сразу идти в кабинет Дамблдора? Найти Гарри? Но что она могла им сказать? Что она могла доказать? Ее слова звучали бы как бред сумасшедшей. Успел ли Римус поговорить с кем-то?

Бежать в Визжащую Хижину и не дать Бродяге натворить глупостей. Эта мысль мелькнула как отчаянная искра. Он был так близок к тому, чтобы все испортить, к тому, чтобы поддаться гневу и отчаянию.

Сердце бешено колотилось о ребра, воздуха не хватало. Переходы и галереи так любимого ей замка казались бесконечно длинными и словно увеличивались в размерах, стоило ей начать движение. Стены, которые раньше служили ей убежищем, теперь казались враждебными, давящими.

— Мисс Кейм! Какая приятная встреча!

Кэтрин медленно подняла голову. В центре огромного холла, залитого тусклым светом из высоких окон, стоял сам Министр магии Корнелиус Фадж. Его лицо, обычно добродушное, сейчас казалось напряженным, а глаза внимательно изучали ее. В паре шагов от него, застыла неприятная физиономия Макнейра.

— Добрый вечер, Мисс Кейм. — Мягкий голос Директора Дамблдора выдернул девушку из липкой паутины страха. — Что-то случилось? Вы встревожены.

Кэтрин сглотнула, пытаясь подавить нарастающее волнение. Она знала, что в этот момент каждое ее слово может стать решающим. Вокруг витал запах страха, и она чувствовала, как он проникает в ее легкие.

— Добрый вечер, Министр, — прохрипела она, стараясь придать голосу хоть какую—то уверенность. — Я… шла к… кухням. Попросить домовиков приготовить ромашковый чай. Эти экзамены, столько стресса у студентов…

— Добрый-добрый, если бы он таким был, — произнес Фадж, его голос звучал как будто издалека. — Как приятно вас видеть

Дамблдор, стоящий рядом, внимательно всмотрелся в ее глаза. Его мудрый взгляд, как всегда, был полон понимания, но сейчас она не могла избавиться от ощущения, что он тоже чувствует напряжение в воздухе. Макнейр оставался неподвижным, но Кэтрин чувствовала его взгляд, холодный и оценивающий. Он был палачом. Он видел страх. И сейчас он видел его в ней.

— Мисс Кейм, — произнес Дамблдор, его голос был мягким, но в нем звучала нотка настороженности. — Вы выглядите встревоженной. Все в порядке?

Кэтрин заставила себя улыбнуться, но это было похоже на натянутую маску, которая вот—вот треснет под давлением. Внутри нее бушевала буря, сотканная из страха и отчаяния. Что, если они узнали о Сириусе? Что, если Макнейр уже знает, где его искать? Эта мысль была подобна ледяному клинку, впивающемуся в ее сердце.

— Да, все в порядке, — ответила она, стараясь говорить уверенно. — Просто… много дел. Я волнуюсь за студентов. Такая ночь. Волнительная.

— Вы знаете, Мисс Кейм, — начал Министр, — в такие времена, как сейчас, важно оставаться начеку. Мы не можем позволить себе расслабляться. Особенно с теми, кто может представлять угрозу.

Кэтрин почувствовала, как холодный пот стремительно пробежал по ее спине, оставляя за собой ледяной след. Она знала, что Фадж намекает на Сириуса, и это было как удар в живот, выбивший весь воздух из легких. Она пыталась сохранить спокойствие, но мысли о том, что его могут поймать, что его снова запрут в Азкабане, не давали ей покоя. Образ его изможденного лица, его отчаяния, преследовал ее.

— Да, Министр, — произнесла она, стараясь, чтобы ее голос звучал уверенно, но он все равно казался тонким и напряженным. — Я согласна. Мы должны быть осторожны. Но я уверена, что все в Хогвартсе под контролем.

Она бросила быстрый взгляд на Альбуса Дамблдора. Великий волшебник, казалось, уловил ее тревогу. Его глаза, обычно полные мудрости и спокойствия, прищурились, как будто он хотел сказать ей что-то ободряющее, что-то, что могло бы развеять ее страхи. Но рядом с ним стоял Макнейр, и его присутствие было как тяжелый, давящий камень. Он не отводил от нее своего холодного, оценивающего взгляда. Он был как хищник, готовый к нападению, и Кэтрин чувствовала, как его присутствие давит на нее, заставляя ее сжиматься внутри.

— Знаете мисс Кейм, после вашей отставки вашим коллегам приходится тяжко без целителя. Вы ведь обучались в Больнице Святого Мунго?

—Все верно. Мне очень помогли навыки, приобретенные там. Осеннее назначение в Хогвартс помогло мне понять, что именно в Больничном Крыле мне самое место.

В этот момент время словно замедлило ход. На пороге появился Северус Снейп. Его лицо было бледным, а глаза горели мрачным огнем.

— Министр, — произнес он низким, хриплым голосом, который заставил Кэтрин вздрогнуть. — У меня есть новости.

Все повернулись к нему, однако Кэтрин, стоя чуть выше на лестнице отчетливо видела несколько парящих в воздухе носилок, мрачной вереницей следующие за Северусом Снейпом.

— Ну же, Северус, не томи.

Снейп сделал шаг вперед, его взгляд скользнул по Кэтрин, задержавшись на мгновение. В его глазах она увидела что-то, что заставило ее сердце сжаться.

— Сириус Блэк пойман, — произнес он, и каждое слово прозвучало как удар молота.

Мир Кэтрин пошатнулся. Слова Снейпа эхом отдавались в ее голове, заглушая все остальные звуки. Она почувствовала, как ноги подкашиваются, а перед глазами поплыли темные пятна. Холодный пот снова хлынул по ее спине, но на этот раз он был не просто ледяным, а обжигающим, словно она стояла на краю пропасти. Кэтрин сжала кулаки, ногти впились в ладони. Макнейр, казалось, наслаждался ее реакцией. Его губы тронула едва заметная усмешка. Дамблдор же, напротив, выглядел обеспокоенным. Он перевел взгляд с Снейпа на Кэтрин, и в его глазах мелькнула тень.

— Несомненно, мисс Кейм мистеру Уизли срочно требуется ваша помощь — Дамблдор выступил чуть вперед, и Кэтрин смогла сохранить лицо, не показав отчаянья.

— Сириус Блэк пойман, — повторил Министр, словно пробуя новость на вкус. — Это отличная работа, Северус. Он будет доставлен в Азкабан немедленно. Макнейр срочно соберите сотрудников Министерства. Дамблдор, Блэка нужно запереть, нам нужно чуть меньше часа на приготовления, можем ли мы рассчитывать…

— Безусловно, Корнелиус. Северус будьте добры за мной. Мисс Кейм, дети отправятся с вами в Лазарет, мы подойдем к вам через несколько минут.

* * *

— Мадам Помфри, ширму, пожалуйста! — Голос Кэтрин прозвучал резко, почти по-командирски. Она не могла позволить ему дрогнуть. — Гарри и Гермиона не ранены. У Уизли — сложный перелом с подвывихом. Нужно резать штанину. В ране — грязь. Обезболивающее, сейчас же.

— Вы справитесь одни? — встревоженно спросила мадам Помфри.

— Да.

Руки предательски дрожали, но Кэтрин заставила их повиноваться. За ширмой, которую мгновенно возвела мадам Помфри, открылось зрелище, от которого свело желудок. Нога Рона была вывернута под противоестественным углом. Рваная рана зияла, обнажая бледный отблеск кости сквозь сгустки крови и грязь.

Очищение. Арника от отека. Репозиция костей. Восстановление мышц… Руки сами совершали привычные движения, пока разум цеплялся за спасительный медицинский алгоритм. Терпи, мальчик, проснешься с новой ногой…

Сириус, что ты наделал? — мысль вонзилась, как нож, едва не сбив с ритма.

Сквозь ширму доносились обрывки спора: торжествующий Фадж, взволнованная Помфри, отчаянные крики Гарри и Гермионы: «Он невиновен!»

»…не хочу терять тебя в моем мире…»

Соберись! — мысленный крик заставил ее встряхнуть головой. Кости встали на место. Кровотечение остановлено. Уродливый шрам останется на память.

— …очевидно, под заклятьем, — долетал голос Фаджа.

Сириус, если тебя казнят… я сама тебя убью.

Последний узел повязки был затянут. Рон спал, его дыхание было ровным. Ширма опустилась, открыв бледное, умиротворенное лицо. Кэтрин мельком заметила, как Дамблдор что-то шепчет Гермионе, и девочка резко кивает.

— Превосходная работа, моя дорогая. Вы были невероятны, — голос мадам Помфри звучал с неподдельным уважением. — Я принесу шоколад. Дементоры — не шутка.

Едва мадам Помфри скрылась в кабинете, а Дамблдор вышел, Кэтрин сорвалась с места.

— Профессор! — ее голос сорвался на шепот, когда она выскочила в коридор. — Умоляю, выслушайте! Он невиновен! Дайте мне шанс все объяснить!

Дамблдор обернулся, его взгляд за очками-половинками был усталым, но непроницаемым.

— Вы действительно полагаете, что можете изменить приговор, мисс Кейм? Мир не так прост. Блэк осужден по всей строгости закона.

— Но я могу доказать! Есть свидетели… — слезы подступали к горлу, глотая слова.

— Вы рискуете не только его жизнью, но и своей, — его голос стал мягче, но в нем зазвучала непререкаемая твердость. — Не вмешивайтесь в то, чего не понимаете.

— Я не могу просто смотреть! — вырвалось у нее, голос сдавлен рыданием.

— Тогда вернитесь к своим обязанностям. И позвольте мне делать свою работу.

В этот момент взгляд Дамблдора на мгновение скользнул куда-то за ее плечо, вглубь пустого, казалось бы, коридора. В его глазах мелькнуло нечто — не удивление, а скорее… подтверждение.

— Спокойной ночи, мисс Кейм.

Дверь лазарета щелкнула за ее спиной. Захлопнулась. Навсегда.

Кэтрин, не чувствуя ног, вошла обратно. Мадам Помфри с грозным видом стояла над Поттером, следя, чтобы мальчик ел шоколад. Гермиона… ее лицо было не просто заплакано. Она была бледна, запыхана, прядь волос прилипла ко лбу, словно она только что бежала марафон. И Гарри… он смотрел в одну точку с таким напряжением, будто только что видел призрак.

Странно… — мелькнуло у Кэтрин, но тут же утонуло в волне собственного отчаяния.

Поправив косынку, она направилась к столу, где ждал поднос с бинтами. Мир плыл перед глазами, но ее руки сами потянулись к стерильной повязке. Она снова была целительницей. Ее боль не имела здесь права голоса. А странная усталость детей… что значила она по сравнению с приговором, прозвучавшим в коридоре?

* * *

Взрыв яростных голосов разорвал хрупкую тишину лазарета. Дверь, сорвавшись с петель, с грохотом врезалась в стену, и на пороге возник Северус Снейп — сама грозовая туча, мечущая молнии испепеляющего взгляда.

— ГДЕ ОН?! — проревел профессор, врываясь в палату. — Поттер, что ты натворил?! Говори!

— Северус, это абсурд… — Фадж был встревожен, но пытался сохранять видимость благоразумия. — Мальчик физически не мог ничего сделать. Дверь была заперта Дамблдором всего десять минут назад!

— Это вы помогли ему бежать!

— Северус, вы бредите… Мадам Помфри, мисс Кейм, кто-то из ваших пациентов покидал свои кровати?

— Боги всемилостивые, конечно же нет, профессор! — возмущенно воскликнула Мадам Помфри. — И я, и мисс Кейм все время были здесь.

Снейпа захлестывала волна ярости. С утробным рыком он бросился к Гарри, но Кэтрин, повинуясь внезапному порыву, оказалась на его пути, заставив профессора зельеварения резко остановиться.

— А ну-ка прочь отсюда, — тихий, но зловещий рык в ее голосе, казалось, на мгновение ошеломил Снейпа. Он замер, медленно опуская на нее взгляд, полный презрения. — Я сказала: уходи!

В ее позе, в самой ткани ее молчания, была такая непоколебимая уверенность, что Снейп дрогнул.

— Мерзкая подстилка обор… — начал он, но был прерван.

— Северус! — прогремел голос Дамблдора. — Сейчас же прекратите это безобразие.

Снейп стоял, кипя от бешенства, меча взгляды на Фаджа, пораженного его выходкой, и на Дамблдора, чьи глаза за стеклами очков оставались нечитаемыми. С разворотом, полным гнева, так что мантия со свистом взметнулась за спиной, он вихрем вылетел из палаты. Кэтрин выдохнула, чуть прикрыв глаза.

— Коллега, кажется, слегка не в себе, — заметил Фадж, провожая его взглядом. — На вашем месте, Дамблдор, я бы за ним присмотрел. Э-э-э… дамы, приносим извинения.

— Уверяю вас, с ним все в порядке, — безмятежно отозвался Дамблдор, уводя растерянного Министра Магии. — Просто его постигло… жестокое разочарование. Надеюсь, Корнелиус, дементоры теперь покинут школу? Не думаю, что Сириус Блэк рискнет вернуться. Наверняка уже к утру он покинет Великобританию. Думаю, он теперь не наша головная боль…

Их голоса затихали в коридоре. Мадам Помфри вновь заперла дверь и с раздражением наложила несколько заклятий, тщательно отгораживая уютный мир Больничного крыла от остальной школы. Резко обернувшись и окинув суровым взглядом пациентов и Кэтрин, она решительно зашагала к своему кабинету.

— Все. Если хоть одна живая душа посмеет потревожить моих пациентов до зари… Я… — Целительница клокотала негодованием. — Чайник поставлю! Все по кроватям, и чтобы через десять минут я слышала лишь ангельское посапывание!

Разгневанная фурия вихрем влетела в кабинет, дверь захлопнулась за ней, словно выстрел. Палата замерла в тишине, которую робко нарушало лишь тиканье часов на столе Кэтрин. Рон Уизли, словно очнувшись от кошмара, растерянно переводил взгляд с Гарри на Гермиону.

— Спасибо, — прошептал Гарри, едва слышно.

Кэтрин попыталась выдавить улыбку. Закончив смену повязок, она почувствовала себя лишней в этом детском мирке, где кипели эмоции и жажда обсудить произошедшее.

— У вас десять минут. Потом я вернусь и погашу свечи. Идет?

Троица синхронно кивнула, как один механизм.

* * *

— Мисс Кейм.

Робкий голос Гермионы заставил Кэтрин вздрогнуть. Она обернулась и встретила взгляд девочки, в котором читалась не только привычная сосредоточенность, но и новая, взрослая серьезность.

— Это вам.

Гермиона осторожно вложила ей в руку сложенную страницу, явно вырванную из книги. Ее взгляд был красноречивее любых слов.

— Только вам, — повторила она, и в ее тихом голосе прозвучала недетская решимость.

Кэтрин кивнула, пальцы сомкнулись на шершавой, желтоватой бумаге. Она не стала спрашивать. Некоторые тайны не требовали вопросов, только молчаливого согласия.

Дождавшись, пока Гермиона вернется в постель и притворится спящей, Кэтрин подошла к окну, залитому призрачным светом полной луны.

Она развернула бумагу. Сложенный вчетверо лист из учебника по заклинаниям. Поперек ровного печатного текста, словно выведенная углем из самых глубин отчаяния, красовалась надпись:

«Дом. 13 дней. С.»

Судорожный вздох вырвался из ее груди. Она прижала записку к себе, и по щекам потекли слезы — не слабости, а освобождения. Сириус. Жив. В безопасности.

Она повернулась к притихшим детям. Гарри, все еще сидевший с отсутствующим видом, чуть наморщил лоб. Рон спал, похрапывая. А Гермиона… Гермиона встретилась с ней взглядом и чуть кивнула, закутываясь в одеяло, словно в доспехи хранителя тайны.

Полная луна в окне, казалось, уносила с собой ужасы этой ночи. В ее холодном свете, среди тишины и спящих друзей, в душе Кэтрин рождалась хрупкая, но несгибаемая надежда. Домой. В срок. Это было обещание. Обещание встречи. Обещание конца кошмара.

И она будет ждать. До тринадцатого дня.

На перроне станции Хогсмид, словно гигантский ручной дракон, замер Хогвартс-Экспресс. Его угольно-черный, испещренный шрамами бесчисленных путешествий корпус, вбирал в себя тусклый рассветный свет, а из трубы, словно неторопливое дыхание, вырывался пар, смешиваясь с июньским туманом и рождая призрачные, быстро тающие облака.

Вагоны, выстроенные в бесконечную змею, дремали, храня в своих темных, непроницаемых окнах эхо вчерашнего смеха, шепота и обещаний. Массивные колеса, вросшие в рельсы, были готовы в любой миг сорваться с места. Но пока поезд стоял, величественный и неподвижный, и в этой тишине чувствовалось обещание — возвращения домой, начала чего-то нового.

Пассажиров в этот час было немного. Вне расписания движения студентов, поезд курсировал между Хогсмидом и Лондоном, делая остановки в небольших городках, и казался особенно одиноким и задумчивым.

Римус вошел в пустое купе, не без труда закинул тяжелую, потертую сумку на верхнюю полку и посмотрел в запотевшее окно на пустынный перрон. С тяжелым, безрадостным вздохом мужчина опустился на сидение, раздумывая, не наложить ли на дверь запирающее заклинание. Ни внимания, ни попутчиков ему сегодня не хотелось.

Месть Северуса Снейпа — мерзкая, тошнотворная вещь. Особенно когда давний неприятель использовал в качестве оружия самый сокровенный, самый страшный из его секретов. Оставаться в Хогвартсе Люпин больше не мог. Уже к вечеру прошлого дня на школу обрушился шквал совиной почты — взволнованные, гневные письма от родителей. Быть оборотнем — значит быть одному. Всегда и везде.

— Привет.

Звонкий, знакомый голос выдернул его из трясины тяжких мыслей.

Кэтрин впорхнула в купе, небрежно кидая свой полупустой дорожный рюкзак на сиденье напротив. Люпин недоуменно уставился на нее, словно растеряв враз весь свой обычно богатый словарный запас. В этот миг поезд плавно тронулся, медленно набирая ход, и перрон поплыл за окном.

Девушка молчала, задумчиво глядя в окно. На ее губах, как всегда, играла тень спокойной, доброй улыбки, словно отблеск погасшего, но все еще теплого камина.

Римус украдкой взглянул на нее, и лед, сковавший его сердце, будто бы несмело тронулся. Когда она наконец повернулась к нему, в ее глазах он поймал отблеск чего-то до боли знакомого — та же безрассудная решимость стоять насмерть за своих, та же непоколебимая преданность, что он видел в глазах Сириуса, только обернутая в более хрупкую, кажущуюся нежной оболочку.

— Лондон, значит? — ее голос был тихим, почти шепотом, но в нем чувствовалась стальная уверенность. — Подумала, тебе не помешает компания. И, возможно, кто-то, кто время от времени сможет напомнить тебе, что даже в кромешной тьме найдется место для чашки хорошего чая.

Римус кивнул, не находя в себе сил выдавить хоть слово. Он чувствовал, как тянущая боль напряжения, будто каменный панцирь, сковавший плечи, начинает медленно отступать. Кэтрин не лезла с расспросами. Она просто была здесь.

— Я принесла имбирное печенье к чаю, — сказала она, нарушая тишину.

— Сама испекла? Не может быть! — в его голосе прозвучало неподдельное изумление.

— Бог мой, Римус, неужели ты думаешь, я пытаюсь тебя отравить? Естественно, из «Сладкого королевства».

Девушка извлекла из сумки аккуратный сверток, перевязанный простой лентой, и протянула ему. Римус принял печенье, ощущая мимолетное тепло ее пальцев. Она никогда не отдергивала руку. В этом простом жесте заключалось столько безмолвной поддержки, что он почувствовал, как предательские слезы подступают к глазам. Он быстро моргнул.

— Спасибо, Кэтрин, — наконец произнес он, голос его звучал хрипло. — Ты всегда знаешь, что сказать… или не сказать.

— Мы же друзья, Римус, — просто ответила она, устраиваясь поудобнее. — А друзья всегда прикрывают друг другу спину. Даже если эта спина находится в поезде, несущемся в промозглый Лондон.

Поезд мерно покачивался, унося их все дальше от Хогвартса. Римус снова устремил взгляд в окно, но теперь размытые силуэты проплывающих мимо полей и лесов не казались такими уж и зловещими.

— Что ты собираешься делать в Лондоне? Навестить кого—нибудь?

— Хочу увидеться с Тонкс. Раньше, когда я работала в Министерстве, мы могли делать это едва ли не каждую пятницу. За этот год у нее наверняка накопилось множество уморительных историй. — Кэтрин, доставая из рюкзака недовязанный шарф, принялась ловко орудовать спицами. — А после вернусь домой на каникулы. Ну а ты, не забывай, что в любое время можешь навестить меня в Ароншире. Калитка никогда не закрывается на замок.

— Спасибо, Кэтрин. Я буду иметь в виду, — ответил Римус.

Эти слова отозвались в нем глухой болью. Она говорила о дружбе, о простом человеческом участии. А он слышал в них эхо другого предложения, сделанного в другом доме, другому изгою. И видел в ее глазах ту же преданность, что когда-то спасла Сириуса. Такая верность пугала своей безрассудностью и обжигала своей редкостью.

Может быть, однажды он действительно сможет найти в себе смелость принять это приглашение.

Разговор затих, нарушаемый лишь гипнотическим стуком колес по стыкам рельсов и тихим, умиротворяющим шуршанием спиц в руках Кэтрин. Римус откусил кусочек пряного печенья, и вкус имбиря и корицы, неожиданно яркий и насыщенный, разлился теплом. Он прикрыл глаза, наслаждаясь миром покоя, что принесла с собой эта удивительная девушка.

Их путешествие в Лондон больше не казалось безнадежным изгнанием. Пока рядом был человек, чье молчаливое «я здесь» значило больше, чем все слова на свете.

“Я ухожу вослед не знавшим, что значит слово «страх»

О, не с тобой ли все пропавшие, погибшие в горах

Что обрели покой там, где пляшут ветры под твоей рукой

На грани ясного утра?”

Мельница “Господин горных дорог”

Август 1978 год

— Генри!

— Андромеда.

Воздух в гостиной Андромеды и Тэдда Тонксов был густым и неподвижным, словно застывший перед грозой. Дора прикрыла рот обеими ладошками, стараясь не издать ни звука, чтобы не нарушить хрупкое равновесие, которое вот-вот должно было рухнуть. Кэтрин, ее подруга, замерла в оцепенении, ее глаза, обычно полные озорства, сейчас были широко распахнуты и пусты. Тетушка Андромеда, всегда такая спокойная и рассудительная, никогда не говорила таким тоном — резким, полным скрытой боли и отчаяния.

— Меня направляют со спецотрядом в Йемен.

— Ну да, больше некому отправиться, да, Кейм? — прозвучал язвительный ответ Андромеды. В ее голосе слышалась горечь, смешанная с недоверием.

— Андромеда, пожалуйста. Если вам не удобно оставлять у себя Кэт, я возьму ее с собой, — предложил Генри, и в этот момент Кэтрин почувствовала, как ее сердце сжалось от страха.

— Да ты с ума сошел! — в голосе крестного Кэт еще никогда не слышала столько негодования. — Она ребенок, Генри.

— Ребенок, потерявший мать, — на грани шепота произнесла Андромеда. — Неужели ты хочешь, чтобы она погибла?

— Поэтому я и прошу вас присмотреть за ней, — голос отца стал глухим и чуть хриплым. Он говорил так, словно каждое слово давалось ему с трудом. — Я вернусь через пару недель. Или месяц.

— Ты пропустишь день ее отъезда.

— У нее есть вы.

— Но больше нет матери. Генри, ты с ума сошел. Рейчел не была идеальной, но она ее семья, — Андромеда говорила быстро, словно пытаясь переубедить его, остановить.

— Замолчи! — грохот означал, что кресло, в котором сидел отец, упало на пол. — Если бы у Кэт не было способностей к магии, она отправилась бы в чертову Чехию вместе с Рейчел и Карлом. Если бы стирание памяти убрало из моей дочки силы, я сделал бы это. Не задумываясь. Ты не видела, что делают с магглами Пожиратели смерти. Что они делают с теми магглами, которые живут в семьях волшебников, а я видел. Я отскребал парнишку младше Кэт на три года от печной трубы по кусочкам, и ребенок все еще дышал!

— Не говори мне, что я не знаю. Большая часть моей семьи готова расправиться с моим мужем. Мы живем в том же постоянном страхе здесь! А не в Йемене.

— Я вернусь, когда смогу.

Быстрые шаги отца и хлопок входной двери означали, что он уходит. Кэтрин выскочила из их с Дорой укрытия и бегом бросилась по его следу, миновав гостиную в пару прыжков и услышав удивленные возгласы обоих Тонксов. Кэт выскочила на улицу.

— Папа! — громкий девичий крик прорезал умиротворение летней ночи.

Генри на мгновение замер у самой калитки. Его плечи подрагивали от напряжения, но отец так и не обернулся.

— Вернись в дом. Крестные позаботятся о тебе.

Тихий хлопок трансгрессии, и ночь снова утонула в тишине. Кэтрин осела на ступенях, сжимаясь в комок. Вскоре большие сильные руки подняли ее с камня, унося в дом.

— Идем, котенок. Время позднее, — мягкий спокойный голос крестного звучал словно в отдалении.

Что-то говорила Андромеда, щебетала Дора.

Когда Кэтрин разомкнула глаза в следующий раз, она уже лежала в своей кровати. Рядом, посапывая и чудно раскинув неряшливые косички, уснула Дора, крепко сжимая в ладошках руку Кэт.

Кэтрин вздрогнула от легкого постукивания в окно. Лунный свет пробивался сквозь занавески, рисуя на стене причудливые тени. Она осторожно высвободила руку из цепких пальчиков Доры и подошла к окну. За стеклом, едва различимый в темноте, сидел огромный филин с письмом в клюве.

Сердце заколотилось. Она знала этот почерк. Кэтрин сжала пергамент так сильно, что края смялись.

«Дорогая Кэтрин,

Прости, что не смог попрощаться. Но я не мог смотреть, как твои глаза наполняются слезами. Йемен — это не просто задание. Каждая такая миссия — это маленький шажок к миру, что может помочь нам вернуть маму и Карла. Я не могу объяснить, но ты почувствуешь это, когда прочтешь между строк.

Будь умницей. Слушай Крестных.

Люблю тебя. Папа.»

* * *

Июнь 1994 год

Пыль танцевала в лучах солнца, пробивающихся сквозь высокие окна старого дома. На чердаке воздух был настоян на ароматах вековой бумаги, нафталина и древесины, словно здесь время остановилось, превратившись в осязаемую субстанцию. Кэтрин, сгорбившись над рассохшейся картонной коробкой, трепетно перебирала пожелтевшие письма, словно искала в них не просто слова, а призраки давно ушедших жизней. Каждый поблекший конверт был порталом в прошлое, в мир, который она отчаянно пыталась разгадать, словно сложную головоломку.

— И это все? Работала, лечила, сплетничала за чаем с великосветскими дамами и... все? — Тонкс недоверчиво прищурилась, в ее взгляде мелькнула искорка подозрения. — Мне не нужно быть мракоборцем, Кейм, чтобы понять: ты что-то скрываешь. Откуда такой болезненный интерес к семейному архиву?

Девушка взъерошила свой короткий ежик розовых волос, которые, казалось, жили собственной, бунтарской жизнью, и удобнее устроилась в продавленном кресле, обтянутом выцветшим бархатом. Легким взмахом палочки она аккуратно смахнула паука, осмелившегося обосноваться на подлокотнике, и тот юркнул в спасительную тень под грудой старых книг. Кэтрин тщетно попыталась отряхнуть несуществующую пыль с коленей, словно надеясь таким образом стряхнуть и ощущение неловкости, расползавшееся по телу неприятным холодом.

— Как ты думаешь... А у крестной хранятся фотографии ее семьи?

Дора резко выпрямилась, ее обычно смешливое лицо мгновенно помрачнело, словно на него набросили тень. Кэтрин не отвела взгляда, как всегда делала в детстве, когда хотела подчеркнуть серьезность своих намерений. Золотистые глаза подруги вспыхнули багрянцем, словно в них плеснули кровь, а затем в одно мгновение стали совершенно черными, без единого проблеска белка — бездонными колодцами, затягивающими в неизведанную тьму.

— Я бы на твоем месте не стала расспрашивать маму об этом, — прошептала Дора, и ее голос вдруг охрип и стал каким-то чужим, словно доносился из-под толщи воды. — Не знаю, что страшнее: Грозный Глаз в гневе или мамочка, когда речь заходит о ее сестрах. Особенно... о тетке Беллатриссе.

Кэтрин почувствовала, как по спине пробежал ледяной озноб. Она знала, что семья Тонкс — клубок противоречий и мрачных тайн. Знала о потерях, о трагедии Андромеды, отвергнутой своей семьей из-за любви к маглорожденному. Но слова Доры, произнесенные с такой внезапной, пугающей переменой, звучали как зловещее предостережение, как намек на нечто гораздо более глубокое и опасное, чем просто банальная семейная неприязнь.

— Беллатрисса? — переспросила Кэтрин, отчаянно пытаясь сохранить ровный тон. — Но ведь... она же…

— Она — чудовище, — закончила за нее Дора, и в ее черных, как омут, глазах промелькнула тень, похожая на первобытный ужас. — И мамочка никогда о ней не говорила. Никогда. Даже когда я была маленькой и спрашивала про тетю. Она просто замолкала, и в ее глазах... застывал такой холод, что мне хотелось убежать подальше. А тетке самое место в Азкабане.

— А о ком из семьи она вообще говорила? — Кэт осторожно сняла запыленную крышку с очередной коробки и, трепетно касаясь пальцами пожелтевших краев конвертов, начала методично перебирать ветхие письма.

— В основном... о папиной родне, — Дора прищурила глаза, словно пытаясь что-то вспомнить. — Бабушка и дедушка рано умерли, ты же помнишь. А папа в то лето... Кэтрин. Посмотри на меня!

Взгляд Доры стал хищным, опасным. Она плавно, словно большая кошка, спрыгнула с кресла на пол, и Кэтрин внутренне вздрогнула, ощутив от Тонкс ту самую, почти животную силу, которая отличала мракоборцев от обычных волшебников. Это была не просто физическая мощь, а нечто большее — стальная решимость, обостренная интуиция, готовность к смертельной схватке.

— Ты сама худшая ищейка на свете, Кейм. А с аккуратными методами допроса вообще беда... Ты ищешь кого-то, — в голосе Доры не было вопроса, лишь безапелляционное утверждение. — Кого-то из семьи Блэков, верно?

Кэтрин замерла, ее пальцы застыли над очередным полуистлевшим письмом. В глазах Доры не было ни удивления, ни осуждения — лишь всепонимающее сочувствие. Кэт лишь плотнее сжала губы, не отводя взгляда. Дора усмехнулась, но в этой усмешке не было и следа веселья. Она поднялась с пола, ее движения оставались плавными и уверенными, как у хищника, выслеживающего свою добычу. Приблизившись к Кэт почти вплотную, Нимфадора, словно вернувшись в детство, взяла ее руки в свои ладони и положила себе на колени.

— Ты ищешь Сириуса Блэка, — произнесла она прямо, и в ее голосе прозвучала теплая нотка сочувствия. — Я знаю. Я видела, как ты смотрела на его портрет в «Пророке». И я знаю, что вы уже встречались.

— Ты... — прошептала Кэтрин, чувствуя, как предательский румянец заливает ее щеки.

— Это получается... — повторила Дора, ее взгляд стал пронзительным, изучающим. — Твою ж пушишку, Кэтрин!

— Дора…

— Кэтрин Кейм!!! — гневный возглас Тонкс утонул под ладонью Кэтрин, плотно зажавшей ей рот.

Кэтрин отдернула руку, чувствуя, как ее щеки пылают еще сильнее. Дурное предчувствие сдавило горло, не давая свободно вздохнуть. Она лихорадочно пыталась подобрать слова, но Дора уже все знала. И, судя по ее взгляду, недовольство сквозило в каждой черточке ее лица.

— Не смей! — прошипела Кэтрин сквозь зубы, оглядываясь по сторонам, словно боясь, что кто-то услышит их разговор в этом пыльном, забытом богом месте. — Никому не говори, Тонкс! Пожалуйста!

Дора освободилась от ее хватки, отступила на шаг и скрестила руки на груди. Ее розовые волосы вдруг стали грязно-серыми, словно отражая ее мрачное настроение.

— Ты из-за этого бросила работу в Министерстве магии? Боги водяные, я думала, ты все еще умираешь от тоски по Вану! Это ты помогла ему сбежать из-под носа Фаджа неделю назад?

Кэтрин отпустила ладонь, чувствуя, как сердце бешено колотится в груди. Она оглянулась на дверь, словно ожидая, что за ней вот-вот появится Андромеда и Тедд. Тишина на чердаке была оглушительной, лишь солнечные лучи продолжали свой безмолвный танец, игнорируя бурю, разыгравшуюся между двумя подругами.

— Зачем? — Дора смотрела на Кэтрин с нескрываемым любопытством, смешанным с тревогой. — Зачем тебе Сириус? Он же... он же преступник.

Кэтрин глубоко вздохнула, чувствуя необходимость объяснить свои мотивы. Она не могла просто отмахнуться от Доры, как от назойливой мухи. Слишком многим они были связаны. Слишком многим рисковала, открывшись ей. Но в глазах Тонкс она видела не осуждение, а скорее... опасение. Опасение за нее, Кэтрин.

— Потому что он невиновен, Тонкс, — тихо, но твердо произнесла Кэтрин, ее голос дрожал от сдерживаемых эмоций. — Он не убивал тех людей.

Дора молчала, ее волосы, казалось, стали еще более тусклыми. Она внимательно изучала лицо Кэтрин, словно пытаясь прочесть в нем правду. В глазах Тонкс мелькнуло удивление, но оно быстро сменилось прежней настороженностью.

— Ты говоришь это с такой уверенностью... Ты действительно веришь в это?

— Я не просто верю, я знаю! — Кэтрин подошла к окну, глядя на пыльные крыши домов.

— Но Сириус Блэк... он же опасен, Кэтрин. Он сбежал из Азкабана. Да мы весь год с ушей на задницу прыгали, чтобы найти его! Он может быть непредсказуем.

— Он не опасен для меня, — прошептала Кэтрин.

Дора замерла, ее взгляд скользнул по лицу Кэтрин, по тому, как она держалась, по тому, как дрожали ее губы. Внезапно, словно молния, пронзающая тучи, до нее дошло.

— Гребаный дракон... Ты... ты что, влюбилась? — голос Доры стал мягче, в нем появилась та самая теплая нотка сочувствия, которую Кэтрин уже слышала, когда та утешала ее после очередного неудачного свидания или разочарования. Эта нотка была драгоценной, редкой, и сейчас она звучала как бальзам на душу.

Кэтрин замерла, ее сердце пропустило удар, а затем забилось с бешеной скоростью. Она не знала, что ответить. Слова застряли в горле, словно комок шерсти. Она посмотрела на Дору, и в ее глазах увидела не осуждение, не недоверие, а понимание. И, возможно, немного грусти, отражение собственных страхов и сомнений. Тишина снова повисла между ними, но теперь она была другой. Не оглушительной, не напряженной, а наполненной невысказанными словами, зарождающимися чувствами и той невидимой нитью, которая связывала их. Кэт чувствовала, как по ее щекам медленно стекают слезы, но она не пыталась их остановить. Это были слезы облегчения после сильной тревоги, слезы признания, слезы того, что наконец-то кто-то увидел ее настоящую.

— Я хочу услышать историю, — твердо сказала Тонкс, ее голос обрел прежнюю силу, но теперь в нем звучала не только решимость, но и глубокое сопереживание. — Нет, то, что у тебя в голове гнездо фестрала, я знала. Но Кэти... Я хочу знать все. Или клянусь подштанниками Грюма, я сама начну копать.

— Я знаю, что это звучит безумно, — начала Кэтрин, ее голос все еще дрожал, но теперь в нем появилась твердость. — Но я видела его. Не того Сириуса Блэка, которого описывают газеты, а другого. Я видела его глаза, Дора. В них не было злобы, только боль. И одиночество.

Она снова повернулась к окну, вспоминая ту встречу, которая перевернула ее мир. Он появился из ниоткуда, как призрак, но вместо угрозы... «Но я не хочу терять тебя в моем мире...»

— Он рассказал мне... — Кэтрин запнулась, подбирая слова. — Он рассказал мне о том, что произошло. О том, как его подставили. О том, как он потерял все. И я поверила ему. Я не знаю почему, но я просто поверила.

Тонкс слушала, ее настороженность постепенно сменялась глубоким вниманием. Она видела, как Кэтрин меняется, когда говорит о Сириусе. Ее глаза загорались, ее плечи расправлялись. Это было не просто увлечение, это было что-то гораздо более глубокое.

— Ты думаешь, что можешь ему помочь? — спросила Тонкс, ее голос был мягким, но в нем звучала нотка сомнения. — Это очень опасно, Кэтрин. Если кто-то узнает, что ты с ним общаешься…

— Я знаю, — перебила Кэтрин. — Но я не могу просто сидеть сложа руки. Я не могу позволить ему оставаться в тени, преследуемому всеми. Он заслуживает шанса. Он заслуживает того, чтобы его услышали. Со мной он не одинок.

Она снова посмотрела на подругу, и в ее глазах читалась мольба.

— Ты мне веришь?

Дора подошла к Кэтрин и обняла ее. Ее объятия были крепкими, полными поддержки. Кэтрин прижалась к Тонкс, чувствуя, как напряжение покидает ее тело. Впервые за долгое время она почувствовала себя не одинокой. Она знала, что путь будет трудным, но теперь у нее был союзник. И это давало ей силы.

— Спасибо, сестренка, — прошептала она.

— Всегда, — ответила Дора, крепче обнимая ее. — Теперь расскажи мне все. С самого начала. Все, что... можешь рассказать.

* * *

Темнота сгустилась в углах чердака и, словно осторожная пугливая кошка, начала пробираться вглубь помещения. Тусклому маленькому шарику света, лениво порхающему над головами волшебниц, не хватало сил, чтобы остановить наступающие сумерки. Лица Кэтрин почти не было видно во мраке, рассказ длился уже давно, но Нимфадора не позволила себе перебить подругу ни словом, ни взглядом, что было крайне для нее не свойственно. Любимая ученица Грозного Глаза Грюма пребывала между шоком, потрясением, злостью и состоянием «Нет, ну я же говорила».

— Когда мадам Помфри окончательно ушла отдыхать, я осталась подежурить. Дети были потрясены. Я помню себя в их возрасте, стоило остаться одной — и мысли материализовались в образы, а образы в почти реальные события. Девочка, Гермиона, передала мне записку. Он вернется ко мне.

— Кэт, это... чертовски романтично, конечно, но в реальности звучит жутковато, — пробормотала Тонкс. — Взрослый мужик жил с тобой бок о бок почти полгода. Пускал слюни на твои кружева, пока ты спала, и кто знает, что еще вытворял…

— Тонкс! Это была моя собака, — Кэтрин резко вскинула голову, и в полумраке чердака ее глаза опасно сверкнули.

— Спорю, пока ты спасала мир, он лежал и мечтал, как вцепится зубами в твою роскошную…

— Нимфадора Тонкс! — в голосе Кэтрин клокотало возмущение.

— Да что? Я просто рассуждаю. Логически, — невинно пожала плечами Тонкс, и ее кислотно-зеленые волосы взметнулись в танце.

— Я спала с ним в обнимку, Дора. И он ни разу не позволил себе ничего лишнего.

— Гоблина мне в ухажеры... — Тонкс театрально откинулась на спинку кресла, отчего ее и без того взбалмошная прическа стала напоминать взорвавшуюся хлопушку. — Ты бы еще оборотня в кровать затащила...

Кэтрин наградила подругу долгим, испытующим взглядом.

— ДА ЛАДНО!

— Нет. Такого точно не было. Хотя об этом судачил весь женский преподавательский состав. Это был мой друг, Дора. И самый преданный из всех, кого я знаю. Хочешь, познакомлю?

У Нимфадоры отвисла челюсть.

— Кэт, дорогая, ты меня пугаешь. Это что, новая стратегия по борьбе с одиночеством? Заводим странных питомцев или заводим друзей с повышенной шерстистостью и ждем полнолуния? Может, еще мантикору приручишь?

— А тебе, смотрю, девать наставника некуда? Аластор Грюм как он есть… — язвительно отозвалась Кэтрин.

Обменявшись взглядами, девушки почти одновременно разразились смехом. Он был таким же заливистым и беззаботным, как в детстве, когда на этом самом чердаке они играли в Хельгу Пуффендуй и Ровену Когтевран, основывающих Хогвартс. Смех постепенно стих, оставив после себя приятное тепло в груди. Кэтрин откинулась на покосившуюся спинку кресла, наблюдая, как тусклые лучи уличного фонаря пробиваются сквозь пыльное чердачное окно, окрашивая комнату в призрачные голубоватые оттенки.

— Знаешь, Кэтрин, ты гений! — воскликнула Тонкс. — Тебе нужно написать книгу: «Как спать в обнимку с подозрительными личностями и остаться в живых». Она станет бестселлером!

— Или «Как дружить с метаморфами, не теряя рассудка», — подхватила Кэтрин, с улыбкой глядя на подругу. — С предисловием от Нимфадоры Тонкс, эксперта по взбалмошным прическам и скоропалительным выводам.

— Это была конструктивная критика, между прочим. Просто... мне не хочется, чтобы ты опять вляпалась во что-то опасное. Я волнуюсь.

— Я тоже волнуюсь, Тонкс, — Кэтрин вздохнула.

Она замолчала, задумавшись. В словах Тонкс была доля правды. Она действительно чувствовала себя немного потерянной после всех событий. Но у нее были друзья, работа, и, возможно, в будущем... что-то еще. Сейчас главное — двигаться вперед, не оглядываясь назад.

— Ладно, хватит лирики, — хлопнула в ладоши Тонкс. — У меня есть предложение. Завтра выходной. Давай устроим девичник? Главное, никаких подозрительных личностей в твоей кровати. Ну, пока ты гостишь у нас дома, точно. А то папочку хватит удар.

Кэтрин мерила шагами комнату. Час, второй, третий — время тянулось с мучительной медлительностью, словно само пространство вокруг нее сгустилось, превратившись в вязкое, зыбкое болото. Бесплодные попытки занять себя чем-то разбивались о глухую, непробиваемую стену тревоги и неопределенности. Книга, которую она взяла в руки, казалась сплошной тарабарщиной, вязание за минуту превратилось в комок спутанных петель, а вид из окна, обычно такой успокаивающий, теперь лишь подчеркивал ее одиночество, ее плен в этом уютном заточении.

Записка, вырванная из пожелтевшего учебника, лежала на каминной полке, прижатая клубком ниток. Всего несколько слов, нацарапанных торопливым, неровным почерком, но они стали для нее спасением, якорем, единственной тонкой нитью, связывающей ее с надеждой. Тринадцать дней. Тринадцать долгих, мучительных дней ожидания, каждый из которых растягивался в вечность. Даже поездка к Тонксам, в шумный, гостеприимный дом, не смогла полностью унять эту внутреннюю дрожь, этот ледяной комок в груди. Лишь неназойливая забота крестных на мгновение согревала душу, а искренний, доверительный разговор с единственной подругой расставил большую часть мысленного сумбура по полочкам, подарив иллюзию порядка.

Дом в Ароншире, маленький и уютный, обычно наполненный теплом и умиротворением, сегодня казался ей самой настоящей клеткой. Стены, выкрашенные в мягкий кремовый цвет, украшали нежные акварели с пейзажами Шотландского нагорья. На подоконниках красовались горшки с геранью, источающие легкий, терпкий аромат. В камине весело потрескивали дрова, отбрасывая пляшущие тени на узорчатый ковер ручной работы. Каждая деталь здесь, казалось, дышала покоем и безопасностью, но Кэтрин была глуха к этому уюту. Она не могла его почувствовать, не могла впустить его в себя.

Она подошла к окну и посмотрела на серые, низкие облака, намертво затянувшие небо. Ветер завывал за стеклом, словно вторя ее тревоге, ее тоске. Всю весну Бродяга был ее домашней тенью, ее молчаливым стражем. Он следовал за ней повсюду, преданно заглядывая в глаза, словно пытаясь прочесть ее настроение. Он спал, свернувшись калачиком у ее ног, согревая своим теплом холодные вечера. Он был ее единственным настоящим другом, ее верным компаньоном в этом тихом, уединенном уголке Шотландии.

Кэтрин любила его. Любила до боли в груди его мягкую, немного свалявшуюся шерсть, его теплый, влажный нос, его тихий, успокаивающий храп. Она рассказывала ему о своих днях, о прочитанных книгах, о своих самых сокровенных мечтах и самых темных опасениях. Он слушал молча, не перебивая, но в его умных, выразительных глазах она всегда видела бездонное понимание и безмолвное сочувствие.

То, что открылось ей ночью шестого июня, когда взбешенный и оглушенный догадкой Римус едва не сорвал с петель дверь ее маленького дома, должно было напугать ее до седых волос. Должно было вызвать заякоренный, почти рефлекторный ужас послушного и преданного министерского работника. «Сириус Блэк! На помощь! Срочно задержать!». Но вместо этого... Как легко и естественно было принять все то, что сказал этот мужчина. Как привычно и правильно было прикасаться к нему, обнять его порывисто и крепко перед прощанием, словно Кэт всегда, на каком-то глубинном уровне, знала о его истинной сути. Как она не сошла с ума, когда увидела его — раненого, бледного как полотно, лежащего на волшебных носилках, безжизненного? Пальцы обжигало ледяным холодом при каждой новой мысли о том, что все могло обернуться настоящей трагедией. Как он смог сбежать из башни? Где он сейчас? Жив ли? А, может, эта записка — всего лишь жестокая шутка тех самых неразлучных ребят?

Но с каждым днем томительного ожидания ее сердце все больше сжималось от нарастающей, гнетущей тревоги. Что, если он не вернется? Что, если его жизнь снова, уже навсегда, окажется в смертельной опасности? Она не могла избавиться от этих мыслей, они терзали ее изнутри, как острые когти, не давая ни секунды покоя. Она отвернулась от окна, чувствуя, как горячий, тяжелый ком подступает к горлу. В доме было тихо, слишком тихо, звеняще тихо без знакомого топота лап по деревянному полу, без его спокойного дыхания. Она скучала по нему так остро и безнадежно, как скучают по самому родному человеку.

Собрав волю в кулак, словно готовясь к очередному сражению с невидимым, но оттого не менее грозным противником — пустотой пергамента, — Кэтрин глубоко вздохнула. Она села за стол у окна, где последние лучи заходящего солнца золотили невесомые пылинки, танцующие в воздухе, и в который раз за этот бесконечный день приступила к письму.

«Дорогой…» — промелькнула мысль, но тут же была отброшена. Слишком банально, слишком… не то. «Многоуважаемый…» — это уже было ближе к официальному тону, но совершенно не отражало того, что она хотела сказать. Чушь какая. «Профессор Люпин…» — да, это правильно, но как-то сухо. И не забыть приписать «сэр» в самом конце, как того требовал этикет, ага. Какая глупость!

Кэтрин вздохнула, чувствуя, как легкое раздражение сменяется знакомой тоской. Надо что-то уже написать. Надо…

Она взяла перо, обмакнула его в чернильницу и, на мгновение закрыв глаза, представила его лицо — доброе, немного усталое, с теми лучиками вокруг глаз, что появлялись так редко.

«Римус».

Довольная собой, Кэтрин полюбовалась красиво выведенной завитушкой буквы «Р», словно она была произведением искусства. Это было именно то, что нужно. Просто, тепло, без лишних формальностей. Она замерла с пером над пергаментом, чувствуя, как слова начинают складываться сами собой, находя дорогу из сердца к кончику пера.

Римус,

Пишу тебе из Ароншира, где лето в этом году выдалось на редкость щедрым на солнце и тепло. Воздух здесь пахнет нагретой землей, полевыми цветами и чем-то неуловимо сладким — наверное, это спелые ягоды в лесу. Очень странно было вернуться сюда летом впервые за столько лет. Будто мне снова шестнадцать, и я с упрямством юности решила, что могу жить совершенно самостоятельно, не подозревая, сколько тишины может быть в одиночестве.

Я провела несколько дней в семье своих крестных родителей и их дочери Доры. Они все так же радушно встречают, угощают домашним сыром и травяным чаем, да-да, тем самым сбором, которым я угощала тебя перед Пасхой. Кажется, что в их доме время течет иначе — медленнее и добрее.

Я знаю, что ты сейчас занят своими делами, и я не хочу тебя отвлекать. Просто хотела поделиться с тобой этим теплом, этим спокойствием, которое дарит мне Ароншир. И, конечно, сказать, что я очень скучаю. Хогвартс… даже не знаю, как он будет выглядеть без наших вечерних бесед в кабинете. Замок без тебя — это как книга без последней главы, как мелодия без финального аккорда. Он не будет прежним, Римус. И я тоже.

Надеюсь, у тебя все хорошо. Береги себя. И знай, что здесь, в Ароншире, есть человек, который всегда рад тебе и очень ждет твоих новостей.

С теплом,

Кэтрин.

P.S. Я все еще жду того самого рассказа о славных ребятах и их удивительной карте. Не заставляй меня самой строить догадки — мое воображение, как ты знаешь, порой чересчур буйное.

Кэтрин отложила перо, чувствуя легкое облегчение, словно с плеч свалилась небольшая, но ощутимая тяжесть. Письмо получилось именно таким, каким она хотела его видеть — искренним, теплым и немного грустным, точной копией ее нынешнего настроения. Она перечитала его еще раз, внесла пару незаметных правок и аккуратно сложила пергамент, края которого легли ровно, как по линеечке.

Мысленно она дала себе обещание писать Люпину часто. Не была уверена, что ее задушевная болтовня сможет хоть чуточку скрасить его, без сомнения, трудное положение, но иную, более весомую помощь Римус все равно не принял бы. Он был слишком горд, слишком привык справляться со всем в одиночку, особенно с той частью своей жизни, что была надежно скрыта от посторонних глаз за стеной вежливой сдержанности.

Кэт невольно улыбнулась, на мгновение явив в воображении гипотетическую встречу Люпина и Нимфадоры. Яркая, как вспышка, картинка ожила перед ней: вихрь-Тонкс, бойкая и бесцеремонная, с размаху врывается в размеренную, чопорную беседу о чайных сортах, ошеломляя застенчивого Римуса совершенно нелепым вопросом и заставляя густую краску смущения заливать его бледные щеки. Кэтрин ни капли не сомневалась, что ее взбалмошная подруга смогла бы в два счета пробьет его вымученную, привычную броню, с легкостью обнажив то самое тепло и добросердечие, что всегда прятались за маской учтивой скромности.

Тревога, отпустившая ее на то короткое время, что требовалось для работы над письмом, вновь накатила, сдавив горло ледяными пальцами. За окном уже окончательно стемнело — солнце утонуло в бескрайнем травяном море холмов, и даже привычный ночной шум улицы, обычно доносившийся из деревни, затих, уступив место гнетущей тишине. Кэтрин подняла взгляд на темнеющее небо, где одна за другой проступали первые, робкие звезды. Они казались такими бесконечно далекими, такими холодными и равнодушными — точь-в-точь как ее собственное будущее, висящее на незримой нити. Каждый мерцающий огонек был безмолвным напоминанием о том, как мало она на самом деле знает и как ничтожно мало может контролировать. Интересно, а видно ли летом созвездие Большого Пса? — пронеслось в голове, и это случайная мысль отозвалась в сердце тихой, щемящей болью.

Тишина вокруг была почти абсолютной, нарушаемая лишь убаюкивающим, монотонным шелестом ветра в придорожной траве. И вдруг — шорох. Где-то позади, у самой калитки. Резкий, неожиданный. Сердце ее пропустило удар, а затем забилось с бешеной, птичьей частотой. Инстинктивно, почти не задумываясь, Кэтрин вскинула волшебную палочку, направляя дрожащий кончик в сторону звука, в непроглядную темень сада.

И из этой тесно, словно сотканный из самой ночи, появился он. Огромный, черный пес. Его могучий силуэт казался еще внушительнее в сумерках, но в движениях, в осторожной постановке лап, читалась смертельная усталость. Кэтрин замерла на мгновение, дыхание застряло в груди, и в следующую секунду она узнала. Не просто увидела — узнала каждой клеткой своего существа. Сириус.

В тот же миг все ее страхи, вся выматывающая тревога, что сидела внутри нее черным камнем, — разом отступили, испарились, унесенные приливом безудержного, всепоглощающего облегчения. Она бросилась вперед, не думая о волшебной палочке, которая выскользнула из расслабленных пальцев и бесполезно упала в траву. Она бросилась обнимать его, этого огромного волкодава, уткнувшись лицом в его густую, пахнущую пылью дорог, хвоей и ветром шерсть. Искренность этого объятия была такой сильной, такой животрепещуще настоящей, что, казалось, могла растопить любой лед, развеять любую тьму. Теплота, исходившая от него, была не только физической; это было душевное тепло, словно он принес с собой в зубах частичку того самого света, которого в ее жизни отчаянно не хватало все эти долгие дни.

Сириус, словно отвечая на ее невысказанные слова, на всю боль ожидания, лизнул ее щеку. Его язык был шершавым, как наждак, и обжигающе теплым. И тут Кэтрин смутилась, ее щеки вспыхнули огнем. Она забыла. Забыла на мгновение, что он — анимаг, что под этой могучей, знакомой до боли собачьей шкурой скрывается человек. Тот самый человек, которого она так отчаянно ждала.

Она медленно отстранилась, чтобы внимательнее разглядеть его. Пес был ужасно худ. Ребра выпирали из-под короткой шерсти жутковатыми полосами, а глаза, всегда такие глубокие и умные, казались потухшими, выжженными долгой дорогой и пережитыми испытаниями. Он выглядел изможденным, словно прошел через самые круги ада и чудом вырвался оттуда с одной-единственной целью — найти ее.

— Пойдем в дом, — выдохнула она, и голос ее прозвучал хрипло от сдерживаемых эмоций.

Пес преданно замотал хвостом, сделав слабый, но радостный взмах, и послушно поплелся за ней следом, его когти тихо цокали по каменным плитам дорожки.

— Сейчас, погоди немного. Еда теплая, но тебе лучше поесть чего-то более горячего… — Кэтрин на мгновение замерла в неловком порыве, ее рука непроизвольно потянулась к собачьей миске, прежде чем она осознала всю абсурдность жеста.

Тихий, хриплый смешок за ее спиной заставил ее резко обернуться. Блэк стоял в тени коридора, прислонившись к косяку входной двери. Спутанные черные волосы падали на лоб, а плащ-хламида, когда-то бывший добротной одеждой, теперь висел на нем жалкими тряпками. Измученный, исхудавший — но живой. И сейчас все, что она представляла себе в мыслях еще несколько часов назад, все эти выстроенные диалоги и жесты, казались такими нелепыми и неуместными перед лицом этой изможденной реальности.

— Я могу поесть даже с пола… Четыре дня крысы и коренья. — Его голос скрипел, как ржавая петля, с обрывистыми, сбивающимися интонациями.

Он сделал шаг вперед, и Кэтрин наконец разглядела, насколько он слаб. Движения были медленными, неуверенными, будто каждое давалось огромным усилием.

— Ты ранен? — тихо спросила она, осторожно касаясь его руки. Кожа под пальцами оказалась холодной и сухой, как пергамент.

— Не сильно. Просто… долго шел. И голоден. Очень голоден.

Кэтрин кивнула и быстро направилась на кухню. Достала глубокую тарелку, щедро наполнила ее оставшимися тушеными овощами с мясом, положила сверху ломоть хлеба и поставила перед ним. Сириус ел жадно, но почти бесшумно, словно боялся спугнуть хрупкость этого момента — момента тепла, еды и ее присутствия.

Пока он ел, Кэтрин разожгла жаровню, установила котелок и быстрыми точными движениями принялась нарезать коренья для зелья. Она чувствовала на себе его взгляд — пристальный, уставший, почти по-собачьи преданный.

— Это зелье для тебя, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал ровно, хотя сердце бешено колотилось где-то в основании горла. — Чтобы восстановить силы. Сними плащ, мне нужно осмотреть раны. Ты выглядишь так, будто тебя вытащили из самой преисподней.

— Возможно, так оно и было, — прошептал он, отводя взгляд к котлу. Кэтрин вздрогнула, будто от внезапного порыва холодного ветра. — Но теперь я здесь. И это главное.

Наполнив кубок густым красноватым зельем с серебристыми искорками, она осторожно поставила его перед Сириусом.

— Залпом. Вкус… на любителя.

Сириус взял кубок, на мгновение задержал на ней взгляд — темный, испытующий, — и одним глотком опрокинул содержимое. Лицо его скривилось, но ни звука не сорвалось с губ.

Пока он приходил в себя, Кэтрин заварила чай, наполнив большую кружку кипятком и бросив туда душистую смесь трав. Когда она повернулась к нему с чаем, то замерла, пойманная его взглядом.

— Это… всегда завораживает. Смотреть, как ты готовишь зелья, микстуры… Завариваешь чай. Или вяжешь, сидя в кресле. — Слова давались ему с трудом, будто рвались изнутри сквозь пелену усталости. — Это самый неловкий разговор в моей жизни, Кэтрин. Даже более неловкий, чем моя исповедь у твоего камина две недели назад. Я не думал, что ты… будешь…

— Я ждала, — тихо, но твердо ответила она. Ее голос звучал удивительно спокойно, хотя внутри все сжималось от переполнявших чувств.

— Почему? — Сириус поднял на нее глаза, и в них мелькнуло что-то неуловимое — удивление, смешанное с недоверием.

— Я не могла поверить, что ты жив. Я видела, каким тебя принесли в замок. Как тебя уносили, чтобы снова запереть. Прошло двадцать минут — и в лазарет врывается Снейп с криками, что ты сбежал… — Она сделала шаг ближе, и их взгляды встретились, больше не позволяя ни одному из них отвести глаза. — Я думала, что это какая-то ошибка. Что тебя снова…

— Гарри и Гермиона вытащили меня из кабинета Флитвика, — проговорил Сириус, и в его голосе впервые послышались нотки чего-то живого, почти невероятного. — Они прилетели на гиппогрифе. Это звучит настолько нелепо, что я сам до сих пор не верю, что это было наяву.

Сириус отошел к камину, повернувшись спиной. Его силуэт четко вырисовывался на фоне мерцающих языков пламени. Плечи были напряжены, а голос, когда он заговорил снова, звучал так, будто он продирался сквозь частые колючие заросли.

— Ты знаешь, Кэтрин, — начал он, и голос его был хриплым, будто он с силой вытаскивал слова из самого нутра, — я всегда возвращаюсь к тебе. И каждый раз, когда ухожу, думаю, что это в последний раз. Что больше не увижу твоего дома, твоего… тебя. Но я возвращаюсь. И не могу понять, почему. Каждое утро, провожая тебя к калитке, я говорил себе: «Все, сегодня я уйду в лес. Попробую снова пробраться в Визжащую Хижину». Но каждый вечер я бежал обратно… чтобы встретить тебя.

— Ты подвергаешь себя опасности, — тихо, но настойчиво сказала она. — Они все еще ищут тебя.

Сириус усмехнулся, но в этой усмешке не было ни капли радости — лишь горькая, темная усталость. Он обернулся, и в полумраке комнаты его глаза горели лихорадочным блеском. Кэтрин невольно сжала кулаки, впиваясь пальцами в мягкую ткань рукавов. Знакомая тревога сжимала ее сердце ледяными тисками.

— Опасность — это моя вторая натура, Кэтрин. — Его голос прозвучал приглушенно, будто пепел от прогоревшего полена. — Я всегда был в ней, и, похоже, не собираюсь с ней расставаться. Пару дней назад я показался каким-то волшебникам далеко на юге. Думаю, они ищут не в той стороне. — Его губы изогнулись в горькой усмешке. — Ты в опасности, пока я здесь. А я вместо того, чтобы лететь сломя голову подальше, стою здесь как… Как пес, который ждет у двери, даже если знает, что его не пустят на порог.

Он сделал шаг к ней, его взгляд скользнул по ее лицу, задержался на ее губах. В его глазах мелькнуло что-то дикое, неукротимое, что пугало и притягивало ее одновременно. В воздухе повисла тишина, наполненная невысказанными словами и напряжением.

— Помнится, ты был весьма убедительным псом, — сказала Кэтрин мягко, с легкой усмешкой, которая, однако, не скрывала ее беспокойства.

Сириус отвернулся, снова глядя на огонь. Его плечи расслабились, но в его голосе появилась новая нотка — страстная и отчаянная.

— Знаешь, что самое идиотское? — начал он хрипло, словно спорил с невидимым противником внутри себя. — Каждое утро, провожая тебя до калитки, я твердил себе: «Все, сегодня уйду. Попробую снова проскользнуть в Визжащую Хижину». А вечером я уже бежал обратно, как самый послушный щенок, только чтобы встретить тебя. И я не понимаю, почему. Почему именно твой порог стал для меня единственным местом, куда хочется возвращаться.

— Они все еще ищут тебя, — тихо, но настойчиво повторила Кэтрин. — Каждый твой шаг на свободе — это риск.

Сириус резко обернулся, и в полумраке комнаты его глаза горели мутным огнем.

— И что с того? — его голос сорвался, в нем слышалась накопленная годами ярость и боль. — Я уже столько лет живу в этом риске, что без него, наверное, и не смогу. Но видеть страх в твоих глазах из-за меня... Это хуже, чем Азкабан.

Он сделал шаг к ней, взгляд его задержался на ее лице, скользнул по ее губам. В воздухе повисла тягучая тишина, пропитанная невысказанными словами и бурлящим напряжением. Кэтрин подалась вперед, почти неосознанно, и ее пальцы дрогнули в сантиметре от его руки.

— Я не боюсь за себя, — прошептала она. — Я боюсь потерять тебя снова.

— Я бы украл тебя, Кэтрин. Прямо сейчас. Увел бы на Клювокрыле прочь из этой сырой, пропитанной горем Британии. Туда, где солнце опаляет кожу, а море поет песни свободы. Представь: только мы, ветер в волосах и никаких призраков прошлого, цепляющихся за пятки. Ни Азкабана, ни Пожирателей. Только бескрайняя синева до горизонта. Мы бы вернулись, когда этот безумный мир остынет. Ты бы согласилась?

Его слова висели в воздухе, как натянутая струна, готовая сорваться в мелодию или лопнуть от напряжения. Сердце Кэтрин отозчалось гулким эхом, поддаваясь опасному искушению этого безумия.

Она медленно подняла руку и коснулась его щеки. Кожа под пальцами была прохладной, но где-то в глубине она чувствовала сдерживаемую дрожь. Сириус зажмурился, вжимаясь в это прикосновение, как в якорь. Его большая рука накрыла ее ладонь, пальцы осторожно скользнули по ее костяшкам, запоминая каждый изгиб.

— Ты боишься за меня, — прошептал он, и голос его звучал непривычно тихо, почти обезоруживающе. — Это... ново. Я привык, что от меня шарахаются. Или мечтают сдать властям. Но не... этому.

Он сжал ее руку, не причиняя боли, но с такой силой, будто она была единственным связующим звеном с реальностью. В его глазах, подернутых дымкой усталости, Кэтрин читала не только привычную дикую решимость, но и глубинную, изъязвляющую боль — одиночества, предательства, потерянных лет. И в этот миг она с безоговорочной ясностью поняла: она не оставит его одного с его демонами.

— Я боюсь, Сириус, — выдохнула она, и голос ее дрогнул. — Боюсь, что эта свобода окажется миражом. Что ее вырвут у тебя снова, как вырывали все хорошее.

Он отпустил ее ладонь, но взгляд не отводил, в его упрямом молчании читался вызов самой судьбе.

— Мы будем осторожны, — настаивал он, и в словах его слышалась железная воля, выкованная в застенках Азкабана. — Клювокрыл быстр, а я стал тенью. И я не один. — Он бросил взгляд в темное окно, за которым угадывалась дорога к Хогвартсу. — Гарри там. Под защитой. Я не могу быть ему отцом сейчас, не могу дать ему дом. Но однажды... мы вернемся. За ним. И тогда... тогда у нас будет настоящая семья. Если ты только согласишься, я готов вечность пролежать у твоих ног в обличье пса.

Эти слова прозвучали как клятва, хрупкая и несбыточная, но наполненная такой горькой надеждой, что у Кэтрин сжалось сердце. Семья. То, что у нее отняли так давно. Гарри, мальчик, видевший лишь потери. И Сириус, его крестный, сам нуждающийся в спасении.

Медленно, почти не дыша, она прильнула щекой к его груди, ощущая под тонкой тканью ребра и бешеный стук сердца. Сириус замер, будто боялся спугнуть это мгновение. Она обняла его за спину — нежно, бережно, как когда-то обнимала испуганного пса у камина. И тогда в нем что-то надломилось. Он резко, почти с отчаянием, притянул ее к себе, сомкнув руки на ее спине так крепко, что стало больно. В этом объятии не было нежности — лишь голодное, яростное признание в одиночестве и отчаянная потребность в тепле.

Все вокруг потеряло значение. Время остановилось, оставив их на краю пропасти, затянутой туманом неизвестности. Сириус с его израненной душой и робкой мечтой о будущем. Она — с ее отказом отпускать его, несмотря на все доводы рассудка.

Его лоб коснулся ее лба. Они замерли в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием поленьев. Кэтрин знала: если он исчезнет сейчас, если эта хрупкая нить порвется, ее сердце умрет вместе с ним. Но чувствуя его дыхание на своей коже, она понимала — это не мимолетное увлечение. Это та самая, всепоглощающая стихия, что приходит, когда ее совсем не ждешь. Даже сейчас, видя перед собой изможденного, надломленного человека, она видела лишь свет в глубине его израненной души. И была готова стать для него этим светом.

— Сириус, — прошептала она, и в ее голосе зазвучала стальная решимость. — Я не позволю тебе уйти одному. Это безумие, но я не могу тебя потерять. Сегодня ты отдохнешь. А завтра... завтра мы улетим. Найдем место, где ты сможешь дышать свободно.

— Моя отважная Кэтрин... — его голос сорвался на полуслове, вместив в это молчание всю благодарность, на какую только был способен.

Лето в маленьком чешском городке дышало медовой неспешностью. Солнце, щедро разливая поздние послеполуденные лучи, ласкало фасады рядовых жилых домов, выстроившихся вдоль широких, но безлюдных в этот час улиц. Это был типичный спальный район, где жизнь текла вразрез с ритмом больших городов, подчиняясь вековому распорядку природы и неторопливым местным укладам.

Архитектура здесь была свидетельницей середины прошлого века — трех- и четырехэтажные дома, чей облик был прост до аскетизма и лишен каких-либо вычурных деталей. Серые или светло-бежевые стены, изредка разбавленные вкраплениями потускневшего терракотового или бледно-желтого, отражали солнечный свет, наполняя улицы ровным, умиротворяющим сиянием. Окна, по большей части прямоугольные и утилитарные, прятались за простыми деревянными рамами. На балконах, утопающих в буйной зелени герани и петуний, сушилось белье — оно развевалось на легком ветерке, словно безмолвные флаги, знамена размеренного домашнего уюта.

Скатные крыши, покрытые потрескавшейся от времени черепицей или потемневшим шифером, позволяли дождю свободно стекать, не задерживаясь. Дымоходы, давно не знавшие топочного жара, стояли молчаливыми стражами, немыми свидетелями ушедших эпох. У подножий домов зеленели аккуратные, словно подстриженные газоны, а вдоль тротуаров старые липы и клены росли так густо, что их сплетенные кроны создавали сплошной зеленый шатер, спасающий от полуденного зноя.

Весь район был пронизан аурой безмятежного спокойствия. Здесь не было ни шумных торговых центров, ни оживленных площадей. Вместо них вдоль улиц скромно ютились небольшие продуктовые лавки, пекарни, откуда доносился душистый запах свежего хлеба, аптеки и почтовые отделения. Кое-где встречались детские площадки с выцветшими от солнца горками и качелями — пустующие сейчас, они ждали вечера, чтобы наполниться звонким смехом.

Летнее утро в этих краях начиналось с тихого шелеста листвы и щебетания проснувшихся птиц. Солнце, поднимаясь над горизонтом, медленно окрашивало небо в нежные перламутрово-розовые и оранжевые тона. Воздух был густым и сладким, напоенным ароматом цветущих лип и свежескошенной травы. Лишь с постепенным пробуждением города улицы начинали наполняться приглушенным гулом — это проезжали первые автомобили, спешащие на работу, или велосипедисты, наслаждающиеся утренней прохладой.

Днем, когда солнце достигало зенита, жизнь в районе замирала. Жители искали спасения от жары в тенистых прохладных квартирах или под сенью деревьев. Лишь изредка можно было встретить кого-то, выгуливающего собаку, или пожилую пару, молча сидящую на скамейке у подъезда и греющую костлявые руки под лучами. Балконы превращались в импровизированные гостиные под открытым небом, где можно было неторопливо выпить чашку кофе или просто наблюдать за редкими прохожими.

Но настоящая жизнь возвращалась сюда вечером. Солнце клонилось к закату, заливая небо золотистыми и пурпурными красками. Воздух стремительно свежел, и люди высыпали на прогулки. Семьи с детьми направлялись в скверы, молодежь собиралась на спортивных площадках, а пожилые люди вновь занимали свои насиженные места на скамейках. Из открытых настежь окон доносились приглушенные голоса телевизоров, обрывки неспешных разговоров и порой — далекие, словно из другого мира, мелодии, льющиеся из открытых форточек.

— Никогда раньше не был в Чехии. Слышал, что в Праге красиво, — Бродяга прислонился к шершавому стволу липы, скрестив руки на груди. Его поза пыталась казаться расслабленной, но Кэтрин видела, как напряжены его плечи. — Почему именно сюда?

— Я не была здесь целую вечность… — ее голос прозвучал приглушенно, будто сквозь вату. — Даже не уверена, что сегодня смогу увидеть то, что ищу.

Кэтрин нервно поправила невесомый берет-сеточку, едва сдерживая дрожь, поднимавшуюся из глубин. Под пальцами ощущалась знакомая колкая боль — она снова нещадно терзала кутикулу, словно пытаясь выцарапать из себя всю накопившуюся тревогу. Сириус молча ждал, давая ей время и пространство, в котором она так нуждалась. Ночной перелет почти не утомил ее тело, но душу вымотал до предела. Они приземлились в паре километров к востоку от Праги еще глубокой ночью, но войти в город с первыми лучами не решились. Оставив Клювокрыла отдыхать в полуразрушенной лачуге на окраине рощи, Кэтрин наложила на нее несколько охранных чар, сделав невзрачное строение невидимым для любопытных глаз маглов.

— Пожалуйста, вернись к Клювокрылу, — тихо, но настойчиво попросила она.

— Кэти, нас никто не увидит. Здесь только маглы, — Сириус улыбнулся, но улыбка вышла немного дерганной, натянутой.

Он все еще не мог скрыть своего беспокойства, стоило им оказаться рядом с людскими поселениями, хотя изо всех сил пытался казаться невозмутимым. Для всего остального мира Кэтрин Кейм путешествовала по Европе в гордом одиночестве, и эту иллюзию нужно было поддерживать.

Внезапный звук подъезжающего автомобиля заставил девушку выпрямиться в струнку и инстинктивно привстать на носочки. В тени раскидистых деревьев их не было видно с дороги. Небольшой красный «Шевроле», возражая скрипом каждой детали, подкатил к дому на противоположной стороне и заглох с легким хлопком глушителя. Машина явно нуждалась не просто в ремонте, а в капитальном восстановлении. Спустя мгновение из передней двери вышел невысокий полноватый юноша лет восемнадцати-двадцати. Он лениво, по-медвежьи потянулся, разминая затекшие после долгой дороги плечи, и небрежно взлохматил длинные темные волосы.

Кэтрин напряглась, словно тетива лука, готовая сорваться. С пассажирского сиденья, с видимым усилием, выбралась полная женщина. Темные волосы, тронутые робкой, но уже уверенной сединой, были собраны в тот самый строгий пучок, знакомый Кэтрин с самого детства. Женщина немного прихрамывала, словно правую ногу неумолимо тянуло к земле, что-то сказала сыну и неспешно, устало направилась к входной двери. На ней был выцветший бирюзовый медицинский костюм и мягкие, разношенные туфли. В ответ юноша рассыпался беззаботным, громким смехом, направился к багажнику и выудил оттуда несколько шуршащих бумажных пакетов с провизией. Когда оба скрылись за дверью, а окна первого этажа озарились теплым, медовым светом, Кэтрин выдохнула, будто ее отпустили, и отступила глубже в тень. Зябко поежившись, она мысленно корила себя за забытую в рюкзаке шаль и обхватила себя руками, тщетно пытаясь согреться.

Бродяга подошел неслышно, как тень, и накинул ей на плечи свою кожаную куртку, еще хранившую тепло его тела. Кэтрин кожей чувствовала, как клубок невысказанных вопросов сдавливает ему горло, но сил для этого разговора, для прикосновения к старым ранам, у нее не было сейчас вовсе.

— Хочешь подойти поближе? Я могу пробраться в сад и разведать… — предложил Сириус, его голос был тихим, почти шепотом, но в нем звучала привычная, острая готовность к действию, к любой опасности.

— Не стоит привлекать внимание. По Чехии не ходят свободно огромные лохматые псы, — она попыталась шутить, но получилось плосковато.

Сириус машинально провел рукой по бритой голове и усмехнулся одним углом губ. Еще три дня назад Кэтрин настояла, что мужчина с лысиной и гладко выбритым лицом привлекает куда меньше внимания, чем заросший густой черной шевелюрой человек, словно сошедший с плакатов о розыске. К слову, о розыске именно его. Эта ее практичность в самых неожиданных и тяжелых ситуациях — это было так в ее стиле.

— Отрастут, — в который раз, скорее для самоуспокоения, повторила Кэтрин, отступая чуть дальше в спасительную тень деревьев. — Нам пора возвращаться. Уже достаточно стемнело, чтобы мы могли лететь…

— Это твоя мать? — внезапно спросил Сириус, его взгляд был прикован к окнам дома напротив, где еще недавно горел уютный свет. — Профиль, изгиб бедер, помноженное на возраст…

Кэт резко вскинула голову, но не успела ничего сказать. Сириус мягко, но неотвратимо притянул ее к себе, заключая в молчаливые объятия. Они стояли так несколько долгих минут, пока в доме напротив не погасли один за другим окна на первом этаже. В тишине наступающей ночи, нарушаемой лишь убаюкивающим шелестом листьев над головой, Кэтрин почувствовала, как ледяное напряжение наконец начинает медленно отступать, уступая место горькой усталости.

— Мама не волшебница, — тихо начала она, уткнувшись лицом в кожу его куртки. — Мой брат также не получил магических способностей от нашего отца. Мама работала медсестрой на в Эдинбурге и отказывалась прятаться, даже зная, насколько это опасно для нас всех. Она предпочитала делать вид, что все хорошо, и что война в магическом мире никак не касается «реальной» жизни.

Кэтрин вздохнула, вспоминая мамино упрямое, усталое лицо, ее натруженные, но всегда теплые руки, вечно занятые заботой о ком-то, ее отчаянные попытки сохранить видимость нормальности в мире, который стремительно и необратимо терял ее.

— Когда мне было пять, проявились мои способности, — тихо начала Кэтрин, прикрыв глаза и уткнувшись щекой в теплую ключицу Бродяги. — Отца постоянно не было, и маме приходилось справляться со мной одной. Не могу винить ее за ту холодность, что появилась потом. Потом родился Карл, и отец привел коллег-целителей, чтобы обследовать мальчика. Карл не имел в себе ни крупицы магии, а значит, не принадлежал к «этому» миру.

Она сделала паузу, чувствуя, как подкатывает давняя, знакомая горечь.

— Обстановка становилась все страшнее. Целые семьи пропадали без вести, а отец был медиком в отряде мракоборцев. Он решил, что безопаснее будет, если мама и Карл перестанут быть частью мира, опасного для них. Они никогда не вспомнят ни меня, ни отца. В первый раз на вокзал Кингс-Кросс меня провожала твоя кузина Андромеда.

— Обожаю ее, — голос Сириуса прозвучал мягко, с неподдельной нежностью. Он улыбнулся, и Кэтрин почувствовала, как его губы коснулись ее волос. — Андромеда всегда была самой человечной из моих родственников. Кто бы мог знать…

— Три года спустя отец погиб за день до Хэлоуина. А через несколько дней…

Ком застрял в горле, перекрывая дыхание. Блэк крепче обнял ее, и она явственно услышала, как скрипнули его зубы. Они почти не говорили о том времени. Это было слишком больно, слишком свежо, даже спустя столько лет. Практически в один день они оба оказались заперты в клетках собственной скорби и потерь.

— Идем. Нам правда пора, — тихо сказала Кэтрин, выдыхая в его куртку. — Спасибо, что…

Блэк молча кивнул и в следующее мгновение превратился в огромного лохматого пса. Кэт ласково погладила его между ушей, невольно улыбаясь радостному вилянию хвоста. Находиться в его присутствии было настолько естественно — в любом из его обликов, — что девушка порой задавалась вопросом: не приворот ли это? Без теплого бока Бродяги долгие зимние месяцы в Хогвартсе казались бесконечными. А эти наполненные перелетами дни стали самыми спокойными и по-своему счастливыми моментами за долгие годы. Блэк легко подхватывал разговор, много шутил, постепенно возвращаясь к жизни. Его голос терял надтреснутость от вынужденного многолетнего молчания, а исхудавшее тело, благодаря заботе Кэт и ее зельям, наконец начало приобретать человеческие очертания.

Думать о завтрашнем дне было страшно. Июнь почти закончился, а значит, скоро придется что-то решать: возвращаться в Хогвартс, к привычной, но ставшей чужой жизни, или… или исчезнуть. Раствориться в безвестности, пока буря внутри не утихнет.

Клювокрыл царственно поднял голову, уставившись на Кэтрин золотистым глазом. Девушка ласково прикоснулась к теплым перьям над его клювом, нежно почесав. Зверь блаженно наклонил голову, подставляя под ладонь особенно чувствительные места. Он был необычайно умным созданием и невероятно выносливым. Немногие магические существа способны были нести двух всадников всю ночь и к следующему вечеру быть готовыми к новым приключениям.

— Движемся на юг. Хочу наконец увидеть море и как следует отлежаться, — с хрустом в спине потянулся Бродяга, уже снова в человеческом облике, и протянул к Кэтрин руки, намереваясь помочь ей взобраться первым.

Но Клювокрыл, издав звук, похожий на карканье, опустился перед девушкой на одно колено, подставляя спину так низко, чтобы она могла забраться самостоятельно.

— Вот же ревнивый! Ну зачем ты это сделал? — Сириус с досадой посмотрел на гиппогрифа, но тот лишь с вызовом глянул на него, явно довольный собой. — Кормишь его, а он…

Кэтрин рассмеялась тихо и весело, ловко взбираясь на теплую спину и бережно почесывая Клювокрыла по шее. Гиппогриф недобро скосил глаз на Сириуса, угрожающе пощелкивая клювом. Блэк, ворча, забрался следом, обнял Кэтрин за талию одной рукой, а второй поправил рюкзак.

— Держу пари, он любит тебя больше, — прошептал Сириус ей на ухо, его дыхание щекотало кожу.

— А ты ревнуешь?

— Еще бы, — ответил он, и его пальцы чуть сильнее сжали ее талию. — Я единственный зверь, кого ты можешь так гладить.

— Вот уж неправда. Клювокрыл горазмо симпатичнее.

— Вот язва… — проворчал Сириус, но в его голосе не было злости, лишь легкое, дразнящее раздражение.

Воздух ударил в лицо прохладой летней ночи. Гиппогриф плавно набрал высоту, сливаясь с темным бархатом неба. При виде полной луны у Кэтрин на мгновение защемило в груди. Она надеялась, что лекарства, оставленного Римусу, хватит на время ее отсутствия. В крайнем случае, он напишет. Наверное.

Клювокрыл, ускоряя полет, гордо расправил крылья, и ветер, проносящийся мимо, наполнил их уши мягким шепотом. Кэтрин, сидя на его спине, чувствовала, как работают мощные мускулы под ней, и это придавало ей уверенности. Она чуть повернула лицо к Сириусу, который, казалось, был погружен в свои мысли, но в его глазах все равно читалась та самая искорка, что всегда зажигала в ней смех.

— Знаешь, — начала она, — я никогда не думала, что полеты на таких созданиях могут быть такими… расслабляющими.

Сириус приоткрыл глаза, его подбородок все еще покоился на ее плече. Он улыбнулся, и в этот момент Кэтрин почувствовала, как ее сердце забилось чаще.

— Это все Клювокрыл, — произнес он с легкой иронией. — Он умеет создавать атмосферу.

— Да, но ты тоже не отстаешь, — ответила она, оборачиваясь к нему. — Ты знаешь, как сделать так, чтобы я чувствовала себя в безопасности.

Сириус приподнялся, его глаза блеснули в свете луны.

— Я просто не хочу, чтобы ты упала, — он сделал паузу, затем добавил с легкой ухмылкой: — Хотя, если упадешь, я, возможно, смогу поймать тебя.

Кэтрин рассмеялась, и этот звук, словно мелодия, разнесся по ночному небу. Она наклонилась вперед, чтобы почесать Клювокрыла за ухом, и тот, словно понимая ее, издал удовлетворенный звук, нечто среднее между карканьем и воркованием.

— Ты знаешь, — произнес Блэк, — иногда мне кажется, что я и Клювокрыл похожи. Оба избежали смерти в один день, оба сильные и независимые. И оба не прочь пофлиртовать с тобой, Кэти.

— Ах, вот что это было!

— Язва… — почти привычно буркнул Блэк. — Клювокрыл, нас здесь не любят.

— Ты не можешь просто взять и сравнить себя с гиппогрифом! — воскликнула она, пытаясь разрядить обстановку, но в то же время наслаждаясь его игрой.

— Почему бы и нет? — Сириус наклонился ближе, его дыхание стало горячим на ее коже. — Мы оба — свободные духи, и оба знаем, что такое риск.

Кэтрин позволила себе расслабиться, доверяя гиппогрифу нести их без какого-либо управления с ее стороны. Зверь был невероятно умен, и, казалось, достаточно одной мысли, одного слова, чтобы гордое магическое существо согласилось на путешествие. До рассвета оставалось несколько часов, а воздух уже становился заметно теплее. Пейзажи внизу мелькали с головокружительной скоростью. Кэтрин представляла Европу куда больше, чем она ощущалась в полете. Мили пролетали незаметно, особенно когда Клювокрыл поднимался к самой границе облаков.

Кэтрин аккуратно достала из кармана джинсов крошечную записную книжку, быстро пролистав пожелтевшие страницы. Она прижалась к теплым перьям Клювокрыла, вдыхая запах ветра и чего-то неуловимо дикого, присущего только магическим существам.

— Нам нужно на острова. Там нет официальной магической общины, они сосредоточены ближе к древним храмовым комплексам. Ты знаешь итальянский?

— Как вовремя ты спрашиваешь… — Бродяга рассмеялся, и ветер унес часть его слов. — Я, конечно, не Данте, но пару фраз вспомню. В основном, ругательства.

— Ничего, справимся.

Клювокрыл издал низкий, мелодичный звук, который Кэтрин научилась интерпретировать как одобрение.

— Не волнуйся, я буду вести себя как настоящий джентльмен. Хотя, признаюсь, лететь на гиппогрифе над Италией — это гораздо круче, чем быть джентльменом.

Клювокрыл, словно почувствовав их настроение, издал тихий, мелодичный звук, и его полет стал еще более плавным. Внизу, на горизонте, начали появляться первые, едва заметные отблески грядущего дня. Небо на востоке окрашивалось в нежные оттенки розового и золотого, предвещая скорый рассвет.

.c35683f9d{cursor:pointer !important;position:absolute !important;right:4px !important;top:4px !important;z-index:10 !important;width:24px !important;height:24px !important;display:-webkit-box !important;display:-ms-flexbox !important;display:flex !important;-webkit-box-align:center !important;-ms-flex-align:center !important;align-items:center !important;-webkit-box-pack:center !important;-ms-flex-pack:center !important;justify-content:center !important;pointer-events:auto !important;border-radius:50% !important;-webkit-user-select:none !important;-moz-user-select:none !important;-ms-user-select:none !important;user-select:none !important;-webkit-tap-highlight-color:transparent !important} .c35683f9d:hover{opacity:.8 !important} .u306ebfdd{background-color:#fff !important;opacity:.8 !important;height:100% !important;width:100% !important;position:absolute !important;top:0 !important;left:0 !important;z-index:-1 !important;border-radius:inherit !important;-webkit-transition:opacity .15s,background-color .5s ease-in-out !important;transition:opacity .15s,background-color .5s ease-in-out !important} .n8df79c36{position:relative !important} .re4eb324{left:4px !important} .re4eb324, .g31976aaf{position:absolute !important;top:4px !important;z-index:10 !important} .g31976aaf{right:4px !important} .hb5b4f362{margin:0 auto !important}

Солнце стояло в зените, безжалостно выжигая все вокруг, но здесь, на пустынном скалистом берегу, дул свежий ветер с моря, пахнущий солью и свободой. Два силуэта, мужской и женский, застыли друг напротив друга на раскаленном песке, с волшебными палочками в руках.

— Нет, нет, не так! — Сириус сделал шаг вперед; его движения были отточенными, грациозными даже сейчас, в роли инструктора. — Ты делаешь взмах слишком широкий, Кэт. Это не каллиграфия — это укол. Резко, от локтя. Представь, что ты бьешь кинжалом.

— Прости, — Кэт, с вытянутой рукой и высунувшимся от сосредоточения кончиком языка, смущенно опустила палочку. — Я привыкла, что движения должны быть плавными. Для зелий. Или для наложения повязок.

— А здесь нужно, чтобы было больно, — парировал он, но в голосе не было ни капли злобы, лишь легкая улыбка в уголках губ. — Снова. Флиппендо!

Яркая вспышка света вырвалась из кончика его палочки и помчалась к ней. Кэт инстинктивно отпрыгнула в сторону, но движение вышло неуклюжим — она едва не споткнулась о собственные ноги.

— Не прыгай, как испуганный кролик! — скомандовал Сириус, опуская палочку. — Уклонись! Увести корпус, сделать шаг и Протэго, а не подпрыгнуть всем телом. Они целятся в центр массы. Не дай им его поймать.

— «Они»? — переспросила Кэт, выпрямляясь и смахивая песок с колен.

Тень пробежала по его лицу. Он на мгновение отвел взгляд, в сторону горизонта.

— Пожиратели. Боевые маги Темного Лорда. В первую войну… они не церемонились. Не предупреждали. Атаковали быстро, жестко, чтобы убить или покалечить, а не обезвредить. Ты должна быть быстрее. Хитрой. Не жди честного боя. Его не будет.

Он подошел к ней вплотную, встал сзади, обнял, поправив хватку палочки в ее пальцах. Его голос прозвучал прямо у уха, тише, серьезнее:

— Я не хочу, чтобы ты когда-либо оказалась в такой ситуации. Клянусь всеми богами, я сделаю все, чтобы этого не случилось. Но если… если дело дойдет до этого… я хочу, чтобы ты могла защитить себя. Хотя бы на то время, пока я не доберусь до тебя.

В его словах сквозила такая голая, неприкрытая забота, что у Кэт екнуло сердце. Она повернула голову — их взгляды встретились.

— Я привыкла лечить, а не калечить.

— Я знаю, — он мягко коснулся ее щеки, и его пальцы на миг задержались у виска, словно пытаясь запомнить каждую черту. — И это одна из миллионов причин, почему я… почему ты должна оставаться в безопасности. Твой дар — редкий. Но иногда, чтобы спасти, нужно сначала уцелеть. Поняла?

Она кивнула, сжав губы. Она поняла груз, который лежал на нем — груз прошлого опыта, груз страха не успеть, не смочь.

— Снова, — приказал он, отходя на позицию. — Флиппендо!

На этот раз ее движение было чуть увереннее. Она не прыгнула, а резко отклонилась в сторону, пропуская заклинание мимо себя. Оно ударило в скалу, оставив на камне черный опаленный след. Сириус замер, палочка в его руке опустилась.

— Вот! Видишь? — в его голосе прорвалась настоящая, ничем не прикрытая гордость. — Идеально! Молодец!

Он подбежал к ней, схватил за талию и крутанул вокруг себя, заставив ее рассмеяться от неожиданности. Песок хрустел под их ногами, а ветер трепал ее волосы, смешивая ее смех с шумом прибоя.

— Я же сказал, ты сможешь! Ты все можешь, просто надо найти правильный подход! — он поцеловал ее в макушку, все еще не выпуская из объятий, его дыхание было теплым и неровным. — Моя гениальная, неуклюжая целительница.

И в этот момент, под палящим солнцем, с растрепанными волосами и вспотевшим лбом, она чувствовала себя не неуклюжей ученицей, а волшебницей. Потому что он смотрел на нее так, словно она только что победила целого дракона, а не просто увернулась от одного-единственного заклинания. И этот взгляд значил для нее больше, чем любые похвалы.

* * *

Ночь была бездонной, бархатно-черной, усыпанной алмазной россыпью звезд. Море, уставшее за день от ярости, дышало ровно и спокойно, его темные воды лениво лизали песок, оставляя кружевные узоры из пены. Они шли босиком по самой кромке воды, там, где песок был плотным и прохладным, и каждый новый всплеск остужал кожу.

Сириус шел, засунув руки в карманы, и рассказывал историю. Его голос, обычно хриплый и насмешливый, сейчас звучал тепло и лениво, сливаясь с шепотом прибоя.

— ...и Джеймс, этот идиот, решил, что гобелены в Большом зале выглядят слишком уныло для такого вечера. Мы стащили у библиотекарши пару бутылок с самонаполняющимися чернилами — знаешь, тех, что используют для тренировочных чернильных бомб? — он хихикнул, вспоминая. — Мы пробрались туда ночью и... ну... «оживили» рыцарей на гобеленах. Заставили их драться не на жизнь, а на смерть. Сэр Кэдоган лично вызвал на дуэль целый отряд гоблинов. Филч чуть с ума не сошел на следующее утро.

Кэт смеялась, ее смех был тихим и счастливым, словно позвякивание стеклянных бусин. Она шла чуть впереди, ее босые ноги оставляли четкие следы на мокром песке, которые тут же смывались следующей волной.

— И чем все кончилось?

— Месяцем отработок с Филчем и лишением привилегий на последний семестр. Если бы Джеймс не был капитаном, его бы и квиддича лишили. — Сириус усмехнулся. — Но оно стоило того. Лицо у Дамблдора, когда он увидел сэра Кэдогана, гарцующего на малиновом толстом единороге... Оно стоило всех отработок в мире.

Кэтрин отстала, давая волне намочить подол своего легкого платья, и вдруг ушла вперед, к самой воде. Сириус замедлил шаг, давая ей расстояние, и замолк. Она остановилась, запрокинув голову к небу. Лунный свет серебрил ее темные волосы и играл на обнаженных плечах. Легкий ветер с моря трепал пряди и подол платья, обрисовывая силуэт. Она стояла, маленькая и бесстрашная, под огромным, бесконечным звездным куполом, словно отдаваясь на волю вселенной, доверяя ей. Это была картина такой первозданной, дикой красоты, что у Сириуса перехватило дыхание.

Он подошел совсем близко, но не сразу заговорил, давая моменту натянуться, как струне. Над ними висела огромная, почти полная луна, заливая все вокруг призрачным серебряным светом.

— Эй, — тихо сказал он.

Кэтрин обернулась, и в ее глазах отразились целые галактики. Сириус посмотрел на нее — на эту девушку, которая собрала его по кусочкам, которая не боялась его тьмы, которая сейчас стояла перед ним, вся из света и ветра. И слова, которые он так долго носил в себе, нашли выход сами, без усилий, в его привычной, немного грубоватой манере.

— Знаешь, а ты... ты чертовски красивая тут, под луной. Прямо как та самая безумная сирена, что выманивает моряков на рифы, — он сделал паузу, его глаза были серьезны. — И я, кажется, готов ради тебя на своем корабле разбиться. Я.. Понимаешь...

— Понимаю, — мягко улыбнулась Кэтрин, и в уголках ее глаз собрались лучики смешинок.

Он наклонился и поцеловал ее. Это был не нежный, робкий поцелуй, а полный, глубокий, соленый от моря и сладкий от обещаний, которые они дали друг другу. Поцелуй, в котором было все — и боль прошлого, и страх будущего, и безрассудная, всепоглощающая радость настоящего. Она ответила ему с той же яростью, вцепившись пальцами в его мокрую от морских брызг рубашку, притягивая ближе, словно боялась, что его унесет ветром. Когда они наконец разомкнули губы, чтобы перевести дух, он не отпустил ее, а прижался лбом к ее лбу, их дыхание смешалось на прохладном воздухе.

— Дурак, — прошептала она, но в голосе не было никакого раздражения, одна только нежность.

— Абсолютно в точку. Твой дурак, — парировал он, и его губы снова нашли ее губы, на этот раз медленнее, слаще, растягивая мгновение, пока море продолжало шептать свои вечные истории у их ног.

* * *

Вечерний воздух, еще недавно такой спокойный и наполненный ароматом ужина, вдруг застыл, стал густым и тяжелым. Три совы, словно по зловещему сговору, врезались в тишину почти одновременно. Маленькая взъерошенная — от Тонкс; серая, серьезная, с аккуратно повязанным свертком — от Люпина; и гордая белая — от Гарри.

Сириус замер. Его взгляд стал острым, охотничьим. Он молча снял письма, кинул птицам угощение, и те, почуяв напряжение, умчались так же стремительно, как и появились.

— От Тонкс, — тихо сказала Кэт, взяв самый неказистый листок. Ее глаза быстро пробежали по размашистому, нервному почерку, буквы которого скакали и сползали со строк. — Она была там. На дежурстве. Пишет… пишет, что это был не просто беспорядок. Это была… демонстрация силы.

Она подняла на Сириуса взгляд, и в ее глазах читалось понимание всей серьезности происходящего.

— Пожиратели шли строем. В масках. Они… развлекались. Круциатус на магглах, которых заставляли парить в воздухе и танцевать… Детей… — голос ее дрогнул, и она сжала листок так, что бумага смялась. — Она говорит, что у них был слаженный, почти военный порядок. Как…

Сириус молча вскрыл конверт Гарри. Его лицо стало каменным, пока он читал. Пальцы, сжимавшие бумагу, побелели.

— Гарри… — выдохнул он имя почти беззвучно. — Он видел, как поставили Метку. Говорит, что это был не призрак… а живой человек. Невысокий. В плаще с капюшоном. Но лица он не видел. Не знает, кто это.

Он швырнул письмо на стол, словно оно обожгло ему пальцы.

— Но это… это невозможно! — его голос сорвался на крик, полный ярости и неверия.

Последним он вскрыл сверток от Люпина. Там лежала аккуратно вырезанная статья из «Пророка» с фотографиями перевернутых горящих палаток и паникующих людей. И короткая, сухая записка:

«Сириус. События на Чемпионате мира выходят за рамки обычного хулиганства. Стиль узнаваем. Они проверяют почву, смотрят, кто выйдет из тени. Будьте оба осторожны. Р.Л.».

Тишина, наступившая после этих слов, была оглушительной. Даже море словно затаило дыхание. Сириус отшатнулся от стола. Все его тело напряглось, как струна. Он был больше не расслабленным человеком, греющимся на сицилийском солнце. Он был волком, загнанным в угол, почуявшим знакомый запах крови и пепла.

— Они… они проверяют силы, — прошипел он, и в его голосе зазвучала леденящая душу уверенность старого солдата, видевшего это раньше. — Смотрят, испугается ли толпа, дрогнет ли Министерство. И они… они выбрали для этого детей. Чтобы посмотреть, как отреагирует Министерство, Дамблдор. Как отреагирует… Гарри.

Он резко развернулся и с ревом швырнул в стену свою кружку. Глина разлетелась на тысячу осколков с оглушительным треском.

— НЕТ! — его крик был полон бессильной ярости. — Они не посмеют тронуть его! Я не позволю! Я сожгу их всех!

Кэт не отпрянула. Она сделала шаг вперед, прямо навстречу его буре, ее собственное лицо было бледным, но решительным.

— Они уже посмели, — сказала она твердо, и ее голос резал тишину, как нож. — И они будут продолжать. Потому что думают, что все, кто мог им противостоять, либо мертвы, либо сломлены. Либо сидят по норам.

Она подошла к нему вплотную, заставив встретиться с ее взглядом.

— Ты не в норе. Ты не сломлен. И ты не мертв. Ты здесь. И у тебя есть он. — она ткнула пальцем в письмо Гарри.

Сириус тяжело дышал, его грудь ходила ходуном. Слепая ярость в его глазах медленно уступала место холодной, обжигающей ясности. Он кивнул, коротко, резко.

— Пергамент, — выдохнул он хрипло. — И перо. Сейчас же.

Он схватил со стола первый попавшийся клочок бумаги — обратную сторону письма Тонкс — и обмакнул перо в чернильницу с такой силой, что брызги полетели на стол. Его почерк, обычно такой размашистый и небрежный, стал резким, колючим, каждое слово — как выстрел.

Кэт молча наблюдала, как он пишет, и в груди у нее защемило. Она молча пододвинула к нему чернильницу, убирая со стола разлетевшиеся осколки его кружки, — жест, в котором была и поддержка, и прощание с миром, который они только что потеряли.

* * *

Сентябрьский ветер гнал по небу рваные, свинцовые тучи. Сириус вернулся с пробежки вдоль кромки прибоя весь мокрый — не столько от дождя, начинавшего накрапывать, сколько от соленых брызг волн, яростно бившихся о скалы. Он скинул промокшие насквозь ботинки на пороге и вошел в хижину, оставляя за собой на полу мокрый след. Кэт сидела за грубым деревянным столом, в руках у нее был лист плотного пергамента с знакомой эмблемой Хогвартса. Выражение ее лица было сосредоточенным, чуть отстраненным.

— Реклама какого-нибудь сливочного пива? — прокомментировал он, проводя рукой по коротким мокрым волосам, с которых струилась вода. — Или Тонкс прислала выговор за твое развратное влияние на мою и без того подпорченную репутацию?

— Дамблдор, — ответила она, не поднимая глаз. — Пишет о Турнире Трех Волшебников.

Сириус замер на полпути к полотенцу. Его плечи напряглись.

— Турнир? После событий на Кубке Мира? Они с ума сошли?

— Пишет, что усилят меры безопасности. Вдесятеро, — она наконец посмотрела на него, и в ее глазах он прочитал смесь тревоги и… интереса. — И что больничному крылу понадобится дополнительная помощь. Он предлагает мне место до конца учебного года. Но готов ждать моего ответа и меня саму до октября.

Сириус хмуро схватил полотенце и с силой провел им по лицу, скрывая гримасу. Идея возвращения в Хогвартс, даже на таких условиях, висела в воздухе тяжелым, неозвученным вопросом.

Его взгляд упал на стол, где рядом с письмом Дамблдора лежал еще один конверт. Аккуратный, без лишних пометок, с знакомым твердым почерком. От Люпина. Адресованный Кэт.

Все его тело мгновенно напряглось, как у пса, учуявшего чужого.

— Опять? — его голос прозвучал резко, с непрошенной колкостью. — Он что, календарь тебе присылает? Расписание полнолуний? Советы по уходу за больным экс-узником?

Кэт вздохнула, откладывая письмо Дамблдора.

— Сириус…

— Нет, серьезно, — он швырнул полотенце на спинку стула. — Что ему еще от тебя нужно? Ты же здесь. Со мной. Он это знает.

— Может быть, он пишет мне, а не тебе, по какой-то своей причине? Ты не ответил ему на последние письма, — парировала она, поднимая бровь. Ее терпение было титаническим, но и оно имело пределы. — Может, он беспокоится? Как друг.

— Друг, — Сириус фыркнул, подходя к столу и тыча пальцем в злополучный конверт. — Друг, который…

— Который что? — она перебила его, вставая. Ее глаза сверкнули. — Закончи мысль, Блэк. Я жду.

Он замолчал, сжав челюсти. Сказать это вслух — значило признать свою иррациональную, дикую ревность, свою вину перед Римусом, все то, что клокотало в нем и не находило выхода. Вместо этого он отшутился, стараясь вернуть легкость тону:

— Который явно имеет виды на моего личного целителя. Думает, переманить тебя обратно своими учеными письменами. У него же там, в архивах, скучно смертельно. А тут я, живой, дышащий конфликт.

Кэт покачала головой, но уголки ее губ дрогнули. Она знала его слишком хорошо.

— Идиот. — Она взяла конверт и сунула ему в руку. — Вот. Сам открой и прочитай. Убедись, что там нет ни единого намека на мое похищение. Я последняя женщина, которая интересует Римуса Люпина.

Сириус отшатнулся, будто конверт был отравлен.

— Не надо. Мне не интересно.

— Ага, конечно, — она фыркнула. — Все тебе не интересно, а сам потом всю ночь ворочаешься и скрипишь зубами, будто перемалываешь кости всем пожирателям разом. Бери. Или признай, что ты просто упрямый осел, который боится обычного письма.

Он посмотрел на конверт в своей руке, потом на ее вызывающее лицо, и сдался.

— Ладно, ладно! Ты права! Я упрямый осел! Довольна? — Он повернулся и направился прочь, к спальне, бормоча себе под нос: — Осел, который сейчас пойдет и высохнет, прежде чем простудиться и стать обузой для своего личного целителя…

Их перебранка, их привычный, почти ритуальный танец вокруг болезненных тем, стихла, оставив после себя легкое напряжение. Конверт так и остался лежать на столе нераспечатанным. Кэт медленно провела ладонью по шершавой поверхности стола, чувствуя, как между ними снова натянулась невидимая струна — струна его старых обид и ее нового выбора.

* * *

Ночь заглянула в окно хижины, но покой ей был не свой. Сириус метался на кровати, его сон был тревожным, прерывистым. Сначала он бормотал что-то неразборчивое, потом дыхание участилось, стало сдавленным — будто тюремные стены снова смыкались вокруг него.

— Нет… — вырвался сдавленный стон. — Не… не здесь… Отстаньте…

Его тело дернулось, пальцы впились в простыню, будто пытаясь уцепиться за что-то реальное. Сквозь веки мерещились тени дементоров, леденящий холод, проникающий в самые кости, и тихий, навязчивый шепот, сулящий лишь безысходность.

— Сириус. — Сквозь кошмар пробился теплый, твердый голос. Руки коснулись его плеч. — Проснись. Ты здесь. Со мной.

Он резко рванулся, глаза распахнулись, в них читался животный ужас. Он тяжело дышал, сердце колотилось где-то в горле. В темноте с трудом различал ее черты.

— Кэти? — голос сорвался на шепот.

— Я здесь, — повторила она мягче, ее руки не отпускали его, твердо и уверенно удерживая в реальности. — Это просто сон. Азкабан далеко.

Он сглотнул ком в горле, позволив ей притянуть себя. Лег, уткнувшись лицом в ее живот, в теплую, тонкую ткань ночной рубашки. Вдыхал ее запах — травы, моря и чего-то неуловимого, что было просто ею. Его собственное, живое противоядие от всех кошмаров. Ее пальцы медленно водили по его спине, по коротким колючим волосам на затылке, смывая остатки ужаса.

— Глупый, — прошептала она куда-то в темноту над его головой. — Боится писем, а не боится нырять в шторм.

Он не ответил. Уже засыпал, дыхание выравнивалось, становясь глубоким и ровным. На этот раз сны обходили его стороной.

Он был дома.

* * *

Вечерний воздух на террасе был теплым, напоенным ароматом моря и дикого розмарина. Сириус растянулся на диване, закинув ноги на подлокотник, а Кэт сидела у его ног, перебирая травы для вечернего чая. Идиллию, как это часто бывало в последнее время, разорвал резкий звук крыльев.

На перила, тяжело дыша, уселась белоснежная сова Букля. К ее лапке был привязан не просто конверт, а целый сверток, перевязанный бечевкой. Сириус поднялся, как по тревге. В его движениях не было прежней расслабленности, лишь привычное уже напряжение. Он снял письмо, сунул птице кусок хлеба, и та, не отдыхая, тут же улетела обратно, словно чувствуя важность послания.

Блэк развернул пергамент. Его глаза пробежали по строчкам, написанным срывающимся, взволнованным почерком. Сначала он хмыкнул, потом провел рукой по лицу с усталой усмешкой. Но Кэт, сидевшая рядом, заметила, как его пальцы замерли на нескольких строчках в конце письма. Как его брови медленно поползли к переносице, а легкая улыбка сползла с губ, сменяясь нахмуренной сосредоточенностью.

— Что там? — спросила она, откладывая травы.

— Шрам, — Сириус произнес это слово тихо, с какой-то животной осторожностью. — Пишет, что болит. С прошлой ночи. Колет, будто раскаленной иглой. Спрашивает, нормально ли это.

Он швырнул письмо на стол с резким движением, словно оно обожгло ему пальцы.

— Чертов шрам! Опять! После того кошмара на Чемпионате мира… Из-за чего теперь?

Но Кэт уже подхватила пергамент. Ее глаза, привыкшие видеть не симптомы, а их причину, быстро пробежали по строчкам. Она не увидела там истерики или преувеличения. Она увидела точное, почти клиническое описание боли, которое заставило ее кровь похолодеть. Ее лицо стало серьезным, профессиональным, но в глазах вспыхнула тревога.

— Нет, — тихо сказала она, отрываясь от письма и глядя куда-то в пространство, мысленно перебирая все известные ей случаи. — Так не бывает от стресса или плохой погоды. Такой характер боли… Это не остаточное явление. Это реакция на что-то активное, злое. На близость… или на пробуждение. Того, кто этот шрам оставил.

Сириус замер, всматриваясь в ее лицо. Он видел не тревогу женщины, а уверенность целителя. И это бесило его еще больше.

— Что?! — его голос прозвучал как хлопок. — О чем ты? Какое пробуждение? Он мертв! Он исчез! Это просто… память тела! Или Пожиратели где-то рядом шастают, навели порчу…

— Сириус, — она перебила его, и ее голос стал твердым, как сталь. — Я годами изучала последствия темных ритуалов, шрамы, оставленные проклятой магией. Такую боль вызывает только одно — пробуждение исходного проклятья. Шрам — это не просто память. Это живая связь. И она активизировалась.

Он отшатнулся от нее, будто она сама стала источником этой угрозы. Его лицо исказилось яростью — яростью бессилия.

— НЕТ! — зарычал он, сметая со стола кружку. Та разбилась о каменный пол с оглушительным треском. — Не может этого быть! Я не позволю! Он уже достаточно настрадался из-за этой метки! Это кончено! Слышишь?! КОНЧЕНО!

Он схватился за голову и начал метаться по террасе, как пантера в клетке, выкрикивая проклятия в адрес судьбы, Пожирателей, всего мира. Он был снова не здесь, не на Сицилии. Он был там, в прошлом, где все только начиналось, и где он был бессилен что-либо изменить.

Кэт не пыталась его остановить. Она смотрела на него, сжимая в руке письмо Гарри, и ее собственная тревога кристаллизовалась в холодную, ясную решимость. Она была права. И это было хуже, чем если бы она ошибалась.

— Я возвращаюсь. Я буду рядом. В Хогсмиде, в пещере, в образе собаки под кустами — мне все равно. Но я буду там. Я лечу на север, Кэтрин.

Кэт смотрела на него, и ее собственное сердце разрывалось на части. Она видела боль в его глазах, его абсолютную, животную готовность бросить все и ринуться в самое пекло. И она знала, что будет с ним, если он пойдет один. Одичавшим, одиноким волком, которым был до нее. Она не стала спорить. Не стала уговаривать его остаться. Она просто молча кивнула, подошла к сундуку у стены и откинула крышку.

— Что ты делаешь? — его голос прозвучал хрипло.

— Собираю вещи, — ответила она просто, ее голос был ровным, но в нем слышалась бездонная грусть. Она взяла свой безразмерный походный рюкзак и начала аккуратно, легким взмахом палочки, методично складывать в него свои вещи: баночки с зельями, засушенные травы, несколько вещей, которые связала здесь, теплый плед.

Сириус замер, наблюдая за ней. Его ярость вдруг куда-то ушла, сменившись щемящим чувством вины. Он смотрел, как ее пальцы гладят шершавую шерсть того самого пледа, как она с тоской окидывает взглядом хижину, вновь становящуюся похожей на ту лачугу без капли уюта, которую они нашли в конце июня, — их общий, выстраданный рай.

— Кэт… — он начал, но слова застряли в горле.

Она обернулась к нему, и в ее глазах не было упрека. Лишь тихая, горькая решимость.

— Блэк, ты думал, я позволю тебе уйти одному? — она сказала мягко. — Ты там превратишься обратно в призрака. А я… я буду здесь сходить с ума от беспокойства. Нет уж. Если ты идешь на войну, то и я иду с тобой. Кто же еще будет следить, чтобы ты не натворил глупостей?

Он подошел к ней и притянул к себе, спрятав лицо в ее волосах. Они стояли так посреди хижины, которая за два месяца стала им домом, и прощались с ним. С тишиной. С безопасностью. С коротким миром, который они так отчаянно вырвали у судьбы.

— Прости, — прошептал он. — Я разрушаю все, к чему прикасаюсь.

— Ты не разрушаешь, — она ответила, обнимая его крепче. — Ты защищаешь свою семью… Гарри. И это… это гораздо важнее.

* * *

Через час они уже стояли на пороге. Сириус окинул взглядом пустующую темную хижину, и сердце сжалось от боли — острой, почти физической. Это было не просто бегство. Это было предательство — предательство их общего, хрупкого, такого выстраданного мира.

Его взгляд скользнул по деталям, каждая из которых была вручную выписана в память об их общем быте.

На грубом деревянном столе лежал забытый нож для резки трав — тот самый, рукоятку к которому Блэк вырезал для Кэтрин из оливкового дерева. Рядом — одинокая кружка с отколотым краем, из которой он пил утренний кофе, а она — свой травяной чай. Он так часто разбивал эту проклятую чашку, что даже Репаро не собирало все осколки воедино, оставляя сколы по ободку.

У погасшего очага все еще стоял чугунный котелок с подгоревшими по краям остатками ее очередного «кулинарного эксперимента» — на этот раз, если он не ошибался, это была попытка рагу из кролика. Он ворчал, но съедал все до последней крошки, а потом они вместе оттирали посуду, смеясь над ее абсолютной неспособностью управляться с едой — в разительном контрасте с идеально выверенными зельями.

На каменной полке над очагом теснились баночки с ее заготовками — сушеный тимьян, оливки в масле, темная, пахнущая морем паста, которую она мазала на хлеб. Он мысленно представил, как они заплесневеют и высохнут. Рядом — смятый лист пергамента с начатым и заброшенным письмом Римусу. На полях Кэти нарисовала смешного дракончика, до боли похожего на него самого.

Кровать — теперь просто голый матрац на дощатом основании — хранила вмятины от их тел, как карту страсти и успокоения. Воздух здесь все еще был густым, напоенным запахом их кожи, смешанным с горьковатой полынью от ее зелий и дымом его сигарет. Он видел то самое место, где она любила спать, свернувшись калачиком и прижавшись лбом к его лопатке, ее дыхание, теплое и ровное, смешивалось с его, создавая один общий ритм, один пульс. И то, где он лежал по ночам, когда его душили кошмары, а она, не просыпаясь до конца, проводила ладонью по его спине, сметая демонов одним прикосновением, шепотом его имени — таким хриплым от сна, что оно звучало как заклинание.

Теперь же в тишине ему мерещились призраки ее стонов — не тихих и сдержанных, а яростных, сдавленных, вырывавшихся вопреки воле, когда ее ногти впивались ему в спину, оставляя на коже красные полосы — тайные знаки их принадлежности друг другу.

Его взгляд упал на вмятины от его пальцев на дереве изголовья — следы отчаянных попыток вцепиться во что-то, чтобы не сойти с ума от наслаждения, чтобы не кричать ее имя так громко, что эхо могло бы долететь до другого берега залива.

А ниже, у стены, — царапины от трения деревянного остова кровати о камень. Ритмичный, навязчивый скрежет, бывший музыкой их самых отчаянных ночей, когда они пытались не просто любить, а выжечь друг из друга все прошлое, всю боль, все одиночество, сливаясь воедино в поту, соли и обоюдном голоде.

Каждую такую дикую ночь Блэк хотел запомнить навсегда. Вкус ее губ, соленых от моря или сладких от вина. Запах ее шеи, где пахло травами, вереском и чем-то неуловимо ее собственным. Ощущение ее бедер под его руками, упругих и сильных, и тот звук — между вздохом и стоном, между болью и полным экстазом. Его дикая кошка.

Кэт не обернулась, выходя за порог. Она стояла, уже на улице, спиной к хижине, напряженная, как струна, стараясь запечатлеть в памяти дом таким, каким он был сегодня утром — наполненным солнцем, запахом кофе и ее смехом. Сиротливо оставленные на окне кружевные занавески, которые она с таким трепетом вязала крючком и которые он потом вешал, ворча на «глупые рюшечки», словно посерели, провожая их в неизвестность.

Сириус сделал последний, тяжелый вздох, вбирая в себя запах этого места — оливкового дерева, дыма, моря и ее духов. Потом шагнул за порог и тихо прикрыл дверь. Он не стал запирать ее на ключ. Пусть кто-то другой найдет этот кусочек рая. Может быть, он принесет им больше счастья.

Сириус глубоко вздохнул, в последний раз вобрав в себя воздух их убежища, и повернулся к выходу.

— Поехали, — сказал он тихо, и в его голосе не было ничего, кроме усталой готовности к бою. — Пора домой.

И они шагнули в ночь, туда, где ждал Клювокрыл, оставив за спиной теплый свет и тихий шум моря, которые больше не могли их защитить.

.c35683f9d{cursor:pointer !important;position:absolute !important;right:4px !important;top:4px !important;z-index:10 !important;width:24px !important;height:24px !important;display:-webkit-box !important;display:-ms-flexbox !important;display:flex !important;-webkit-box-align:center !important;-ms-flex-align:center !important;align-items:center !important;-webkit-box-pack:center !important;-ms-flex-pack:center !important;justify-content:center !important;pointer-events:auto !important;border-radius:50% !important;-webkit-user-select:none !important;-moz-user-select:none !important;-ms-user-select:none !important;user-select:none !important;-webkit-tap-highlight-color:transparent !important} .c35683f9d:hover{opacity:.8 !important} .u306ebfdd{background-color:#fff !important;opacity:.8 !important;height:100% !important;width:100% !important;position:absolute !important;top:0 !important;left:0 !important;z-index:-1 !important;border-radius:inherit !important;-webkit-transition:opacity .15s,background-color .5s ease-in-out !important;transition:opacity .15s,background-color .5s ease-in-out !important} .n8df79c36{position:relative !important} .re4eb324{left:4px !important} .re4eb324, .g31976aaf{position:absolute !important;top:4px !important;z-index:10 !important} .g31976aaf{right:4px !important} .hb5b4f362{margin:0 auto !important}

Воздух на «Кингс-Кросс» был густым от пара, угольной пыли и голосов, спешащих прочь из Лондона. Кэтрин стояла, словно прибитая к платформе, вцепившись в рукав Римуса Люпина — единственный якорь в этом бушующем море. Под глазами залегла тень уставшего заката, а взгляд был устремлен внутрь себя, в страну, куда не ходили поезда.

Римус в своем вечном поношенном свитере старался держаться ровно. Собственное расстройство — от неудачных поисков постоянной работы, от общего чувства потерянности — он прятал за легкой, чуть печальной улыбкой.

— Ну что, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал бодрее, — кажется, наш поезд решил последовать моему примеру и устроить небольшую забастовку. Надеюсь, он не потребует бесплатный шоколад в обмен на отправление.

Он посмотрел на Кэтрин, но та, кажется, не слышала. Лишь машинально кивнула, ее пальцы сжали ткань его рукава еще сильнее.

— Кэт! Я чуть не опоздала, прости, эти идиоты из Отдела магических катастроф устроили... Ой!

Нечто ярко-розовое и невероятно неуклюжее влетело в них, запнулось о собственную сумку и рухнуло бы на плитки, если бы Римус не подхватил ее рефлекторно.

Перед ним оказалась молодая женщина с лицом, покрасневшим от смеха и досады, и с волосами цвета спелой малины, которые сейчас торчали в разные стороны. Она, не дав друзьям опомниться, впилась в Кэтрин в объятия, чуть не расплескав на них обоих кофе.

— Ты выглядишь ужасно, — выдохнула она, отстраняясь и без всякой церемонии рассматривая лицо подруги. — Прямо как я после того, как пыталась сделать перманентную завивку палочкой. — Девушка выпрямилась, отряхнула куртку и озарила Римуса ослепительной, немного смущенной улыбкой. — О! А ты кто? С нами едешь?

Кэтрин, казалось, немного вернулась к реальности. Она выдохнула, на ее губах дрогнуло подобие улыбки.

— Дора, прекрати. Это Римус Люпин. Римус, это Тонкс. Нимфадора Тонкс. Моя... спасательная шлюпка.

Римус, слегка ошеломленный этим вихрем, все же сделал небольшую галантную паузу и кивнул, поправляя воротник пальто, которое вдруг показалось ему до смешного поношенным.

— Очень приятно, мисс Тонкс. Кэтрин много рассказывала о вашей... — он на мгновение запнулся, подбирая слово, — ...неукротимой энергии.

— Тонкс! Просто Тонкс! — поправила она его, и ее глаза, яркие и любопытные, просканировали его с ног до головы. Взгляд задержался на шраме не с жалостью, а с интересом, словно она изучала старую карту сокровищ. — О, так это тот самый Римус? Тот, что умный, скромный и... ой. — Она замолчала, на ее лице появилась легкая паника. — Я хотела сказать... который... с Защитой от Темных и не очень... нет...

«Она сейчас его смутит до смерти», — мелькнуло у Кэтрин. Но, к ее удивлению, Римус не смутился. Напротив, он улыбнулся — настоящей, непринужденной улыбкой, от которой морщинки у его глаз разбежались лучиками.

— «От Темных и не очень» — это уже гораздо ближе к истине, — парировал он мягко, и в его голосе послышался давно забытый легкий флирт. — Включая некоторых мракоборцев с взрывными характерами и... меняющим цвет волос.

Тонкс рассмеялась, громко и заразительно, и ее волосы на мгновение вспыхнули неоново-розовым.

— О, мне уже нравится! Римус, ты смешной! И наблюдательный!

Она подмигнула ему, абсолютно не смущаясь его ошеломленного вида.

Римус почувствовал, как кровь ударила ему в лицо. Он был сбит с толку этой вспышкой энергии, этим прямым взглядом. Кэтрин смотрела на них обоих — на его смущение и на ее безудержный напор. На ее губах играла слабая, печальная улыбка.

Загудел их поезд. Свисток пронзил воздух.

Кэтрин обернулась к Римусу. Внезапная серьезность вернулась в ее глаза. Она отпустила его рукав и вместо этого поднялась на цыпочки, мягко поцеловав его в щеку. Его кожа пахла ветром, не дорогим лосьоном, старыми книгами и той неизменной грустью, что всегда его окружала.

— Спасибо, Римус. За все. За то, что был... — ее голос дрогнул, — ...что был рядом.

Он положил свою теплую, шершавую ладонь ей на плечо на мгновение.

— Всегда, Кэтрин. Дверь всегда открыта. Для чая, для тишины, для крика в подушку... для чего угодно. — Он посмотрел прямо на нее, и в его взгляде было столько теплого, нерушимого понимания, что у нее снова сжалось сердце. Как друг. Он не произнес это вслух. Но это висело в воздухе, чистое и ясное, как прощальный гудок.

— Эй, хватит сюсюкаться! Поезд уезжает без нас, а мой чемодан вот-вот запросит у тележки алименты! — крикнула Тонкс, уже втаскивая свой непослушный багаж в вагон.

Кэтрин кивнула Римусу в последний раз — короткий, полный понимания кивок — и повернулась к поезду. Тонкс, уже сидя у окна, поймала ее взгляд, потом взгляд Римуса. Она подмигнула ему, сложила губы бантиком и послала в его сторону громкий, театральный воздушный поцелуй. А потом расхохоталась своему собственному дурачеству.

Римус покачал головой, но улыбка не сходила с его лица. Он стоял и смотрел, как поезд набирает ход, увозя прочь его тихую, грустную подругу и ураганную Тонкс — непредсказуемую надежду на то, что не все в этом мире еще потеряно. И впервые за долгое время он почувствовал не одиночество оборотня, а легкое, щемящее любопытство к завтрашнему дню.

* * *

«Хогвартс-экспресс» вгрызался в самое сердце шотландских нагорий. Холмы, недавно утопавшие в зелени, теперь полыхали алым, медным и золотым. Вереск на склонах сменил лиловые цветы на рыже-бурую, подпаленную солнцем шерсть. Дорога петляла, обходя черные, отполированные дождями скалы. Внизу, в расселинах, лежали озера — лоскуты потускневшего свинца, подернутые рябью. Холодная вода отражала низкое бегущее небо, отчего казалась бездонной.

— Надеюсь, эта сутулая собака в ней вспотеет, как крыса в ловушке, — провозгласила Тонкс, ловко подбрасывая мандарин. — И будет чесаться. Ты туда колючую крапиву подмешала, да? Чтобы напоминала ему, каково это — быть колючим засранцем.

Кэт не ответила. Не подняла глаз. Но уголки ее губ дрогнули в почти незаметной улыбке. Она не останавливала Тонкс. Эти колкости были как бальзам — они прижигали рану, не давая ей загноиться.

Ее пальцы провели по мягкой шерсти, поправили складку на рукаве — там, где у него был старый шрам от цепи. Потом движение ее рук замедлилось. Взгляд улетел куда-то далеко, на солнечные террасы Сицилии.

Она открыла небольшую дубовую шкатулку с легким щелчком. Внутри лежал маленький пузырек из темного обсидианового стекла. Жидкость в нем переливалась густым, золотисто-медовым светом.

— О, это то самое, от которого он перестал ходить, как зомби, и начал просто хмуро бубнить себе под нос? — оживилась Тонкс. — Помнишь, он тогда говорил, что это на вкус как будто гномы нас…тупили ему на язык?

— Вкус на любителя, — тихо, почти машинально, процитировала Кэт свои же слова из иной жизни. Голос прозвучал хрипло.

Она бережно вложила флакон в потайной карман на внутренней стороне кофты, у сердца, который аккуратно зашила прочным незаметным швом. Это был символ. Того времени, когда она его вытаскивала. Когда она была ему нужна.

Теперь она возвращала ему это. Без единого слова. Он узнает запах. Узнает вкус.

Она захлопнула коробку и перевязала ее простой бечевкой — туго, профессионально, как перевязывала раны. Не было ни бантов, ни карточки. “С днем рождения”, выведенные углем на картоне — К.

— Готово, — выдохнула она, и в этом слове была целая вселенная усталости.

Тонкс свистнула. С багажной полки бесшумно спикировала ее личная сова — не почтовая, а для особых поручений. Птица была цвета пепла, с огромными, пронзительно-желтыми глазами.

— Ну что, красавица, — Тонкс протянула руку, и сова села ей на запястье. — Задание на выживание. Нужно найти большую черную псину с несчастными глазами. Чуешь его? Чуешь запах дыма, моря и глупой мужской тоски? А потом возвращайся к Кэти и оберегай ее, как сделала бы я.

Сова повертела головой, ее зрачки расширились. Казалось, она и правда что-то чувствовала.

Кэт протянула коробку. Тонкс прикрепила ее к мощной лапе птицы своим особым, хитрым узлом.

— Лети, — сказала Кэт, глядя сове прямо в глаза. Взгляд был тяжелым и полным невысказанного приказа. — И будь осторожна. Если почувствуешь хоть каплю опасности — бросай посылку и возвращайся. Она не стоит твоей жизни.

Сова глухо щелкнула клювом, толкнулась от руки и бесшумно растворилась в темно-синей мгле за окном.

Тонкс обняла Кэт за плечи, и они молча смотрели в ночь.

— Он сойдет с ума, — наконец сказала Тонкс, и в ее голосе не было насмешки, только странная нежность. — Когда найдет это. Это же твое сердце, выпаренное в склянке.

— Я знаю, — тихо ответила Кэт. — Пусть сходит. Я сделала это не для того, чтобы нам стало легче. Я сделала это, потому что не могу по-другому. — Она замолчала, а потом добавила уже почти шепотом: — Потому что, может быть, это единственный способ до него достучаться теперь.

— Ну и какого черта ты тогда с ним? — спросила Тонкс с искренним недоумением. — Если ты все это понимаешь и все равно...

Кэтрин отпила глоток кофе, ее взгляд снова ушел в окно.

— Потому что я также знаю, каково это — быть заложником собственного прошлого. Он сражался не со мной. Он сражался с призраками в своей голове. И... — она сделала паузу, — ...и проиграл этот раунд. Это не оправдывает его. Это просто... объясняет. — Она резко выдохнула, и в ее тоне появилась натянутая легкость. — Ладно, хватит. Если ты не против, давай сменим тему. Расскажи лучше, как ты умудрилась на прошлой неделе превратить патруль в розовых фламинго?

Тонкс на мгновение застыла, а потом расхохоталась, ее волосы на секунду стали ярко-оранжевыми. И хотя тема была закрыта, Кэтрин уже снова устроилась поудобнее, готовая слушать болтовню подруги, оставив за окном серое небо и образ человека, который, как эти шотландские холмы, был и суров, и далек от нее.

* * *

Великий замок Хогвартса преобразился до неузнаваемости. Тысячи тыкв парили в воздухе, из их глазниц лился неровный оранжевый свет, отбрасывая на стены гигантские, пляшущие тени. Потолок был затянут низкими, бархатисто-черными тучами, сквозь которые лишь изредка проглядывала кроваво-красная луна.

Холодный октябрьский воздух кусал щеки, но на площадке перед замком царило пестрое, шумное оживление. Среди черных мантий преподавателей, словно серая птица в стае ворон, выделялась строгая фигура мадам Помфри. И на шаг позади нее, с идеально прямой спиной — Кэтрин, кутая плечи в теплую шаль.

Ее лицо было маской профессиональной отстраненности, за которой скрывалась усталость до костей. Только легкая складка между бровями выдавала ее. Внутри же все клокотало. После побега Сириуса, после встречи с Тонкс этот шум казался ей фальшивым. Ее взгляд скользил по рядам студентов, машинально выискивая знакомую взъерошенную черную голову. Гарри. Жив, цел?

И она нашла его. Неподалеку, рядом с Роном и Гермионой. Он смотрел на озеро, нахмурившись.

Появление кареты, запряженной гигантскими крылатыми конями, произвело фурор. Студенты ахнули. Кэтрин же видела другое: бледность кожи, голубоватый оттенок губ у половины девушек — верные признаки переохлаждения. Их изящество было вымученным, плодом жесткой дисциплины, а не здоровья. Списки для укрепляющих зелий придется пополнить.

Потом появился Дурмстранг. Мощный всплеск мужской, почти звериной энергии. Кэтрин сузила глаза. Переразвитая мускулатура у многих говорила о сверхнагрузках. Тот, что выпрыгнул первым, приземлился с чуть слишком согнутыми коленями — старая травма. Слишком много агрессии в позах. Это не уверенность, это гиперкомпенсация. Готовь перевязочные материалы и успокоительные, Кейм.

И тогда она увидела его. Человека, вышедшего следом. С тонкими губами и улыбкой, которая не достигала глаз. Игорь Каркаров. Ее взгляд зафиксировал нервный тик под левым глазом, слишком частое сглатывание, землистый цвет лица. Сердечно-сосудистые проблемы или последствия постоянного стресса. Она мысленно добавила его в свой список наблюдения.

Кэтрин спиной почувствовала чей-то внимательный взгляд и обернулась. Дамблдор стоял рядом, его голубые глаза изучали не гостей, а ее саму.

— Ну что, мисс Кейм? — спросил он тихо. — Каков ваш медицинский вердикт нашим гостям?

Кэтрин не стала сглаживать углы. Голос прозвучал ровно и сухо.

— Они привезли нам своих лучших бойцов, профессор. Потребуется наблюдение. Некоторым — более пристальное, чем другим.

Она бросила короткий взгляд в сторону Каркарова. Дамблдор проследил за ним и медленно кивнул.

— Как всегда, проницательно, — произнес он. — Я буду полагаться на вашу бдительность. Рад, что вы вернулись к нам.

Церемония началась. Кэтрин отступила еще на шаг назад, в тень, позволив волне праздника прокатиться мимо. Ее работа была сделана. Теперь предстояло ждать. И быть готовой.

Ее взгляд снова нашел Гарри. Он теперь смотрел на прибывших с тем же подозрением, что и она. И в этом молчаливом, незнаемом ими обоими союзе, было крошечное, холодное утешение.

* * *

Несколько дней спустя в больничное крыло вкатили на носилках, которые парили в воздухе сами по себе, издавая тревожное позвякивание. На них корчились и стонали двое существ, с трудом узнаваемые как Фред и Джордж Уизли.

Их рыжие волосы поседели и полезли клочьями. Лица покрылись сеткой глубоких морщин, а руки тряслись с таким усердием, что, казалось, вот-вот отвалятся. От них пахло пылью, дешевым парфюмом и горьким миндалем.

Фоном гремел гневный монолог мадам Помфри.

— ...и конечно же! Близнецы Уизли! Следовало ожидать! — она влетела в палату. — Никто больше в этом замке не способен на такое идиотское, бессмысленное и... эстетически уродливое вредительство собственному здоровью!

Кэтрин, уже стоявшая у своего рабочего стола, даже бровью не повела. Лишь вздохнула и повязала волосы косынкой.

— Мадам, если я правильно помню, — ее голос разрезал гневную тираду, — их... творческая деятельность — семейная черта. Я работала с их отцом. Он как-то пытался «улучшить» автомобиль маггла... был большой пожар. — Она сказала это ровным тоном, подходя к носилкам.

Гневный румянец на щеках мадам Помфри немного спал. Она фыркнула.

— Не вижу, как это его оправдывает!

— Это не оправдание, мадам. Это... констатация наследственности, — мягко парировала Кэтрин, уже проводя палочкой над телом Фреда. Серебристый свет выявил ядовито-лиловые разводы.

Фред приоткрыл один глаз и попытался ухмыльнуться.

— Папа... взорвал... гараж? — прохрипел он.

— И чуть не лишился бровей, — кивнула Кэтрин без тени улыбки. — Молчите и не двигайтесь. Вы сейчас в состоянии, когда чих может стоить вам последнего зуба.

Она работала быстро и бережно. Ее руки уверенно накладывали заклинания, несколько зелий пришлось ввести шприцем прямо в кровь.

— Ваш отец, — продолжала она тихим голосом, чтобы отвлечь их, — был единственным, кто мог убедить начальство, что летающий Форд Англия — это «ценный исследовательский актив». Он всегда видел... необычное применение обычным вещам. — Она посмотрела на них.

— Я вижу, талант не пропал даром.

Джордж слабо закашлялся.

— Он... никогда... не рассказывал…

— Потому что я была одной из тех, кто тушил тот пожар, — сухо заметила Кэтрин. — У вашего отца обгорела половина спины. Но вы же не видели ни единого шрама? Магия — искусство. И сейчас мне предстоит исправлять последствия вашего... творчества. Глотайте.

Она поднесла к его губам мензурку с дымящимся противоядием. Мадам Помфри наблюдала, сложив руки на груди. Ее гнев сменился на привычную, суровую оценку.

— С вашего разрешения, мадам, — Кэтрин повернулась к ней, — я бы оставила их под наблюдением. Инъекции нужно повторять каждые четыре часа.

Мадам Помфри молча кивнула.

— Надеюсь, к утру они перестанут напоминать мою прабабушку Агату. Раз уж это ваши любимые сороки, дежурство за ними — ваше, моя дорогая.

Когда она ушла, в палате воцарилась тишина. Фред и Джордж, уже больше похожие на себя, смотрели на Кэтрин с новым уважением.

— Вы... знаете нашего отца? — тихо спросил Джордж. — Это не история для поднятия духа?

— Знаю, — просто ответила Кэтрин, поправляя ему подушку. — И если вы унаследовали хоть каплю его упрямства, то знайте: он никогда не сдавался. Но он всегда думал о последствиях. Попробуйте и вы последовать этому примеру.

Она погасила свет, оставив только ночную лампу, и вышла из палаты, оставив их наедине с мыслями о летающих машинах, взорванных гаражах и отце, который оказался куда интереснее, чем они думали.

* * *

Коридор, ведущий к больничному крылу, был пустынен в этот поздний час. Камни хранили древнее тепло, а в высоких окнах угасал розовый отсвет заката. Кэтрин шла медленно, ее шаги почти неслышны на вековом камне. Возвращение в Хогвартс после всего... оно как надевание старого, когда-то любимого платья, которое стало вдруг колоть в самых неожиданных местах.

Из ниши у статуи однорукого рыцаря выскользнул пушистый комочек грязно рыжего цвета. Живоглот. Он остановился перед ней, поднял свою приплюснутую мордочку и издал тихий, вопросительный звук. Его огромные глаза-блюдца смотрели на нее безо всякого осуждения, лишь с тихим, кошачьим пониманием.

Уголки губ Кэтрин дрогнули в чем-то, отдаленно напоминающем улыбку. Она наклонилась и взяла кота на руки. Он тут же устроился у нее на груди, упершись лапами, и заурчал, как маленький скрипучий двигатель, растворяя в себе всю тяжесть дня.

Кэт прижалась к нему щекой, вдыхая запах пыли, солнца и кошачьей шерсти, и отступила к глубокому подоконнику. Устроилась там, в последнем луче заходящего солнца, качаясь на каменном выступе и нежно гладя Живоглота за ухом. Она смотрела в окно, не видя открывающихся видов, ее взгляд был обращен внутрь себя.

Именно в этот момент из-за поворота появилась троица. Гарри, Рон и Гермиона. Они оживленно о чем-то спорили, но замерли, увидев ее.

— Видите? — прошипел Рон, тыча локтем в Гарри. — Говорю вам, она стала еще грустнее. В прошлом году она хотя бы иногда улыбалась. Теперь будто... будто ее лучший друг умер. Наверное скучает по Люпину, они всегда парой ходили.

— Рон! — строго прошептала Гермиона, но ее взгляд тоже прилип к одинокой фигуре в подоконнике. В том, как мисс Кейм держала кота, как она смотрела в никуда, было что-то такое хрупкое и беззащитное, что перехватывало дыхание.

Гермиона, не сказав больше ни слова, решительно взяла обоих мальчиков за рукава и потащила за собой в обход, по другой лестнице.

— Но мы можем пройти только тут! — попытался возразить Гарри. — Сир…Он ждет письма.

— Тс-с-с! — зашикала на него Гермиона, смотря на него с внезапной взрослой серьезностью. — Ей нужно побыть одной. Не сейчас.

Они ушли, их шаги затихли в соседнем коридоре, оставив Кэтрин наедине с мурлыкающим котом и угасающим светом. Она так и не заметила их. Но это мимолетное, тихое сострадание, это маленькое проявление такта со стороны девочки-отличницы стало тем самым невидимым стежком, что начал сшивать края ее разорванного мира. Не все еще было потеряно. Пока в этом замке были такие вот маленькие, тихие крупицы доброты, в нем можно было жить. И, может быть, когда-нибудь даже снова начать чувствовать.

Воздух в Большом зале был густым от возбуждения и сладковатого запаха тыквенного пирога. Тысячи вырезанных рожиц парили под потолком, отбрасывая на стены трепещущие оранжевые тени.

Кэтрин, привычно выпрямившись, шла вровень с мадам Помфри и профессор Стебль. Они двигались по краю зала, пока студенты шумно рассаживались за столами.

— Все-таки невероятно волнующее зрелище, — заметила Стебль, ее пальцы нервно перебирали складки платья. — Столько надежд, столько амбиций в одном месте.

— И столько потенциальных травм, — сухо парировала мадам Помфри, ее зоркий взгляд уже выискивал в толпе учеников с признаками начинающейся паники или несварения от избытка сладостей. — Мое отделение уже готово к повышенному потоку пациентов с нервными тиками и растяжениями запястья от излишне усердного написания заклинаний на шпаргалках. Ну, а вы, дорогие мои дамы, кого видите в качестве главного фаворита? — продолжила мадам Помфри, понизив голос до конфиденциального шепота. — Лично я не могу дождаться, чтобы увидеть изящные па мадемуазель Делкур. У пуффендуйцев, конечно, есть мистер Диггори, очень одаренный юноша...

При этих словах профессор Стебль выпрямила спину, и на ее обычно строгих чертах появилось нечто, отдаленно напоминающее гордость.

— Седрик — не просто одаренный, Поппи, — поправила она, и в ее голосе прозвучали теплые нотки. — Он собранный, ответственный и невероятно добрый мальчик. Он представляет собой все то лучшее, что есть в Пуффендуе. И, что немаловажно, у него трезвый ум и он не склонен к глупому героизму. Если кто-то и сможет пройти этот турнир с минимальным ущербом для своего здоровья, так это он.

Она бросила выразительный взгляд в сторону стола Гриффиндора, где близнецы Уизли что-то яростно доказывали взволнованному Ли Джордану.

— В отличие от некоторых, кто ищет славы и приключений, не думая о последствиях, — добавила она с легким ворчанием.

— Сила и мощь Дурмстранга тоже впечатляют, — добавила Кэтрин, ее голос прозвучал ровно и нейтрально, возвращая беседу в русло профессионального обсуждения. — Но их агрессия может быть обоюдоострым мечом. Уверенность — хорошо, самоуверенность — частая причина травм на подобных соревнованиях.

— О, конечно! — подхватила Стебль. — Но какая выдержка, какая дисциплина!

— Дисциплина — это хорошо, — кивнула мадам Помфри. — Но главное — это здравый смысл. А он, как мне кажется, сегодня в большом дефиците.

Они заняли свои места за преподавательским столом. Кэтрин откинулась на спинку стула, сложив руки на коленях, и поймала на себе восторженный взгляд Хагрида, сидевшего неподалеку. Гигантский преподаватель по уходу за магическими существами сиял, как ребенок на своем первом празднике в честь Рождества.

— Ну не чудо ли, а, мисс Кейм? — просипел он ей через пару мест, отчего вздрогнула профессор Стебль. — Такой шанс для ребят! Для Хогвартса!

Кэтрин вежливо кивнула, позволив себе легкую, сдержанную улыбку. Неуемный энтузиазм этого добродушного великана был одновременно и трогательным, и источником постоянной головной боли для всего медицинского персонала замка. Его любовь ко всему колючему, кусачему и потенциально ядовитому уже привела в больничное крыло не один десяток студентов с ожогами, уколами и странными следами присосок.

Как-то раз, перевязывая руку третьекурснику, укушенному чем-то неприятно склизким и, как выяснилось, крайне ядовитым, Кэтрин и мадам Помфри даже заключили негласное пари: что закончится раньше — запас «соплохвостов» у самого преподавателя или же запас терпения у несчастных учеников, вынужденных эти создания изучать.

И тогда, — с легкой усмешкой подумала Кэтрин, глядя, как Хагрид с надеждой смотрит на Кубок Огня, — соплохвосты все-таки закончатся. И мы с мадам Помфри наконец-то разрешим наш спор.

Лицо Кэт было спокойной маской, но глаза продолжали работать, сканируя зал, составляя прогнозы, готовясь не к празднику, а к работе. Ее взгляд на секунду задержался на Седрике Диггори — красивом, сильном, уверенном в себе парне, за которого болела ее коллега.

Идеальный кандидат, — холодно констатировал ее внутренний голос. — Здоров, умен, популярен. Надеюсь, его навыков хватит, чтобы профессору Стебль не пришлось слишком переживать за своего птенца.

Глаза привычно отыскали в толпе Гарри. Мальчик был весел и спокоен, что дало Кэтрин право на единственный короткий вздох облегчения.

— Надеюсь, нам дадут время подготовиться, — вполголоса сказала Кэт мадам Помфри. — У меня предчувствие, что не хватит мандрагоры…

— Полностью с вами согласна, моя дорогая. И я рада, что вы со мной.

* * *

— Седрик Диггори! — прогремел голос Дамблдора.

Стол Пуффендуя взорвался ревом восторга. Седрик, с лицом, выражавшим чистейшее недоумение и восторг, поднялся под аплодисменты всего зала. Мадам Помфри позволила себе редкую, сдержанную улыбку и одобрительно кивнула. Кэтрин мысленно отметила: «Хороший выбор. Стабильный. Здравомыслящий.» Профессор Стебль, сияющая, последовала за мистером Диггори. Ее любимый ученик, ее воспитанник.

Потом была Флер Делакур — ее появление было триумфальным шествием, и величественная мадам Максим с невероятным изяществом последовала за своей подопечной. И, наконец, Виктор Крам — его имя было встречено громоподобными овациями, подстегиваемыми ревом Игоря Каркарова.

Казалось, все кончено. Дамблдор уже раскрыл рот, чтобы объявить о конце церемонии.

И тут произошло немыслимое.

Из чаши вырвался еще один, яростный язык пламени, багровый и зловещий. Он швырнул в воздух четвертый, обугленный клочок пергамента.

Тишина стала абсолютной, ледяной. Дамблдор поймал и его. Он смотрел на бумажку, и его знаменитое всепонимающее выражение на мгновение сменилось чистейшим, неприкрытым шоком. Он медленно поднес бумажку к глазам, будто не веря им.

— Гарри Поттер, — произнес он, и его голос, обычно такой твердый, дрогнул от изумления.

Ни аплодисментов. Ни возгласов. Только нарастающий гул тысяч недоумевающих шепотов. Все головы повернулись к столу Гриффиндора. Гарри сидел, вцепившись в скамью пальцами, белый как мел. Он не двигался. Он просто не понимал.

Кэтрин замерла. Ее аналитический ум, секунду назад спокойно оценивавший шансы чемпионов, взвыл сиреной тревоги. Это было невозможно. Это было... неправильно. Ее взгляд, острый как скальпель, впился в Гарри. Она видела не потенциального обманщика. Она видела симптомы: расширенные зрачки (шок), абсолютная бледность (вазоконстрикция), парализующий страх. Это была классическая картина острой стрессовой реакции, а не триумфатора.

Рядом с ней мадам Помфри ахнула и поднесла руку ко рту.

— Нет, — прошептала она. — Этого не может быть. Мальчик...

Мадам Максим что-то яростно говорила Дамблдору, ее лицо было искажено гневом и недоверием. Каркаров что-то кричал, тыча пальцем в сторону Гарри. Профессор МакГонагал качала головой в неверии, с тревогой и каким-то материнским опасением глядя на Гарри.

И тут голос Дамблдора, собравшийся с силами, разрезал хаос. Он призвал чемпионов следовать за ним. Его взгляд метнулся по преподавательскому столу и остановился на Кэтрин. Он не кричал. Он просто встретился с ней глазами и едва заметно кивнул в сторону Гарри, жестом приказывая ей присоединиться.

Она поняла без слов.

Пока чемпионы и профессора двигались к выходу в боковую комнату, Кэтрин сошла с возвышения и быстрыми шагами направилась к столу Гриффиндора. Она не бежала, но ее движение было быстрым и целеустремленным. Она видела, как Гарри, наконец, сдвинулся с места, словно во сне, и пошел, спотыкаясь, за другими.

Она догнала его в проходе между столами. Она не взяла его за руку, не стала прикасаться к нему — он был в таком состоянии, что мог среагировать на прикосновение как на атаку. Она просто встала сбоку и чуть позади, создавая своим положением тела щит между ним и ошеломленно глазеющими студентами.

— Идемте, мистер Поттер, — сказала она тихо, но твердо, и ее голос, лишенный эмоций, прозвучал как якорь в бушующем море его паники. — Проходите.

Она проводила его взглядом в комнату, где его уже ждали разгневанные и недоумевающие взрослые, и осталась у двери, прислонившись к косяку. Если бы только она могла зайти вместе с ним… Ее лицо было каменной маской, но внутри все кричало. Это была ловушка. Чья-то умелая, злая и очень опасная ловушка.

И его мальчика только что в нее бросили.

Комната, в которую проводили Гарри, была не просто боковой — она была похожа на импровизированный зал суда. Воздух здесь был густым и тяжелым, пропитанным гневом, недоверием и ледяным недоумением. Гарри стоял посередине, бледный, мелко дрожащий, словно приговоренный, ожидающий выслушать свой приговор. Его окружали взрослые, чьи лица были искажены самыми разными эмоциями: яростное негодование Каркарова, холодная отстраненность Максим, растерянность МакГонагалл. Логичные и колкие вставки Барти Крауча. Лишь Дамблдор сохранял подобие спокойствия, но и в его глазах читалась глубокая озабоченность.

Кэтрин не вошла внутрь. Она осталась у приоткрытой двери, став немым стражем на этой грани между безумием, происходящим внутри, и праздником, который еще не угас в Большом зале. Она была тенью, щитом, живым барьером. Ее спина была прямая, руки скрещены на груди, а уши ловили каждый обрывок фразы, долетавший из комнаты.

— ...не кидал... клянусь... не я... — доносился по юношески ломающийся голос Гарри, полный отчаяния.

Боги ему всего четырнадцать…

Ему в ответ гремели взрослые, уверенные в своей правоте голоса. Обвинения, требования объяснений, насмешки.

Кэтрин не нужно было слышать всего. Картина была ясна и так: ребенка, явно находящегося в состоянии шока, загнали в угол и требовали от него ответов на вопросы, которых он не понимал.

Ее собственная ярость начинала закипать где-то глубоко внутри, холодная и тихая. Это была не эмоциональная вспышка, а глухое, профессиональное возмущение. Такой стресс мог надломить даже подготовленного взрослого, что уж говорить о подростке. Она видела, как его плечи ссутулились под тяжестью взглядов, как он пытался стать меньше, незаметнее, как его дыхание сбивалось.

Но она не могла войти и прекратить это. Не ее это было дело. Ее роль здесь — наблюдать. И ждать.

Наконец, совещание закончилось. Двери распахнулись, и чемпионы, вместе со своими главами, стали выходить. Гарри вышел последним. Он выглядел совершенно разбитым. Он не смотрел ни на кого, его глаза были пустыми, устремленными в одну точку на каменном полу. Он просто брел, гонимый инстинктом — уйти, спрятаться, исчезнуть.

Кэтрин дала ему пройти, не двигаясь с места. Ее взгляд, тяжелый и полный безмолвной оценки, проводил его. Она видела каждый его шаг, каждое непроизвольное движение дрожащих пальцев. Девушка шла на почтительном расстоянии от него, стараясь не давить присутствием.

Когда он скрылся за поворотом коридора, ведущего в гриффиндорскую башню, она медленно выпрямилась. Время пассивного наблюдения закончилось.

Она развернулась и твердыми, быстрыми шагами направилась в свою сторону — в сторону больничного крыла и своего нового кабинета, выделенного ей бывшей палаты изолятора. Ее каблуки отчетливо стучали по каменным плитам, отбивая ритм ее решимости.

В кабинете пахло сушеными травами и антисептиком — запахом ее власти, ее компетенции. Здесь она могла действовать. Она захлопнула за собой дверь, прошла к столу и опустилась в кресло. Перед ней лежали аккуратные стопки бланков, пузырьки с чернилами, перья. Рутина. Порядок.

Но сейчас этот порядок был нарушен. Нарушен вопиющей несправедливостью.

Она достала из ящика лист плотной, дорогой бумаги — не школьной, а своей, личной. Она окунула перо в чернила и замерла на мгновение, подбирая слова. Они должны были быть идеальными. Краткими. Неопровержимыми. Такими, чтобы их автор не вызвал сомнений в своей компетентности, а адресат — немедленно понял всю серьезность ситуации.

Она вывела твердым, уверенным почерком:

«Б.»

«Ситуация с нашим общим юным знакомым критическая. Произошел инцидент, в результате которого он был публично и против своей воли втянут в крайне опасное предприятие. Его моральное состояние оцениваю как тяжелое: признаки острого шока, социальной изоляции, эмоционального подавления. Внешняя обстановка крайне враждебна. Официальные каналы помощи недоступны или ангажированы.

Считаю, что ему необходим немедленный знак поддержки извне. Голос разума и уверенности в том, что он не один и его ценность не определяется мнением толпы.

— К.»

Она перечитала написанное. Ни имен, ни намеков, которые могли бы скомпрометировать, если письмо попадет не в те руки. Только сухие, точные термины и безотлагательный призыв к действию.

Она аккуратно сложила письмо, запечатала его сургучом без какой-либо опознавательной печати и подошла к окну. Ночью сова, оставленная ей Тонкс, та самая, пепельная, с огромными желтыми глазами, сидела на привычном насесте.

— Лети к большому псу, — тихо сказала Кэтрин, привязывая послание к лапке птицы. — Скажи ему, что это от меня. И что дело срочное.

Сова глухо щелкнула клювом, словно подтверждая, что поняла все с полуслова, толкнулась от ее руки и бесшумно растворилась в холодной ночной тьме.

Кэтрин еще какое-то время стояла у окна, глядя в пустоту. Она не сомневалась, что Сириус поймет. И что он отреагирует. Она сделала то, что могла, — бросила спасательный круг в бушующее море несправедливости. Теперь оставалось ждать. И продолжать наблюдать. Но теперь уже с твердой уверенностью, что ее мальчик останется один на один с надвигающейся бурей.

* * *

Воздух в кабинете Кэтрин был густым и неподвижным, пахнущим лавандой и стерильной чистотой. Она составляла отчет о расходе окопника для мадам Помфри, когда тихий, но настойчивый стук в дверь нарушил тишину. На пороге стоял домовой эльф, его большие глаза полны не обычного подобострастия, а тревоги.

— Господин директор просит миссис Кейм немедленно прибыть на восточную опушку Леса, — просипел он, заламывая длинные пальцы. — Сказал, требуется ваша экспертиза.

— Спасибо Росси — мягко отозвалась Кэтрин.

Ледяная игла предчувствия кольнула Кэтрин под ребра. Экспертиза на опушке Запретного Леса никогда не сулила ничего хорошего — от ядовитого плюща, оплетшего незадачливого ботаника, до раненого кентавра, не желавшего доверять себя людским медикам.

— Мадам Помфри, меня просят подойти в Запретный лес. — Кэтрин быстро завязала плащ и заглянула в одну из изолированных палат.

Глава Больничного Крыла уже несколько часов наблюдала последствия неудачной трансфигурации Невилла Долгопупса — юноша умудрился превратить пальцы рук в кактусы. Мальчик вымучено улыбнулся и Кэтрин не сдержала ответной улыбки, глядя в его вселенски усталые глаза. Мадам Помфри слегка обеспокоенно посмотрела на помощницу.

— Я что-то слышала о подготовке к испытанию. Моя дорогая, будьте осторожны. Как жаль что в этом году профессор Люпин не с нами. Мне было спокойно, когда он вас провожал.

— Мне тоже. — Кэт немного грустно улыбнулась. — Я постараюсь вернуться побыстрее. Думаю, — Кэтрин мягко кивнула в сторону Долгопупса — ночь я возьму на себя.

— Хорошо, я приготовлю чай к вашему приходу. Невилл, будьте добры не пытайтесь двигать пальцами пока я не закончу. Опять ладонь в иголках!

Дорога к опушке казалась неестественно тихой. Даже лес, обычно полный жизни, затаился, прислушиваясь к чему-то. И это что-то нарастало с каждым шагом — низкий, гулкий рокот, от которого сжималось сердце и вибрировали кости. Воздух стал густым и тяжелым, пропахшим гарью, пеплом и чем-то древним, диким, чуждым.

И тогда она вышла на поляну и увидела их. Не просто «гостей». Драконов.

Дамблдор в своих звездных мантиях был невозмутим, как скала, но в его глазах читалась беспрецедентная серьезность. По другую сторону от него, выпрямившись в струнку, стоял Барти Крауч-старший. Его поза была идеально прямой, руки сжаты за спиной, а лицо озарял неестественно ровный свет министерских фонарей, выхватывая жесткие, лишенные всякой теплоты черты. Он выглядел так, будто пришел не любоваться древними чудовищами, а инспектировать нарушение правил содержания опасных существ. Его присутствие вносило в и без того напряженную атмосферу стерильную, ледяную струю чиновничьего долга.

Немного поодаль, стараясь не попадаться на глаза начальнику, теснилась группа сотрудников Министерства магии. Кэтрин приветственно кивнула в ответ Мелиссе Нейт, которая тут же сделала вид что они не знакомы. Бывшие коллеги перешептывались, бросая на драконов взгляды, полные смешанного страха и любопытства, и нервно поглядывая на спину Крауча, словно ожидая очередного приказа или выговора.

Это был странный набор: первобытная ярость, академическая озабоченность и холодная, неумолимая машина власти, собравшиеся вместе в ночи, чтобы подготовить зрелище для студентов.

— А, мисс Кейм! Прекрасно, что вы с нами, — голос Дамблдора перекрыл гул, оставаясь на удивление спокойным. — Позвольте представить вам нашего главного эксперта. Мистер Уизли, будьте так добры, просветите мисс Кейм относительно особенностей наших... почетных гостей. Ее медицинская оценка крайне важна.

Вперед вышел Чарли Уизли. Его лицо было серьезно и сосредоточено. Его взгляд встретился с взглядом Кэтрин — и на долю секунды в его глазах мелькнуло нечто большее, чем простая вежливость. Легкое узнавание, вспышка памяти о далеких днях в Хогвартсе, где она, тогда еще старшекурсница, была для него просто одним из тех взрослых и невозмутимых гриффиндорцев, на которых равнялись младшие. Он лишь чуть заметнее кивнув ей, чем того требовала формальность, словно говоря: «Я тебя помню».

Кэтрин приняла кивок, ее собственный взгляд на мгновение смягчился и стал чуть теплее. И я тебя. Но ни мышца на ее лице не дрогнула. Они оба были профессионалами, отлично понимающими правила игры. Воистину ни один день в ее жизни в Хогвартсе не мог быть интересным без братьев Уизли.

Но прежде, чем Чарли успел открыть рот, раздался холодный, отточенный голос:

— Мистер Уизли, — Барти Крауч сделал шаг вперед. — Прежде чем вы продолжите, я должен напомнить вам о положениях Статьи пятнадцать пункта триста восемьдесят третьего Устава о магической секретности. Вся информация, полученная здесь, является строго конфиденциальной. Ее разглашение карается вплоть до принудительного применения заклятия Забвения. Вы понимаете степень своей ответственности?

Воздух на мгновение стал еще холоднее. Чарли лишь напряг челюсть.

— Вполне, сэр, — его голос прозвучал твердо, и в нем не было и намека на то теплое узнавание, что было секунду назад.

Кэтрин не дрогнула. Она встретила ледяной взгляд Крауча своим собственным, таким же твердым. Его маленькие цепкие глаза изучали ее лицо так, словно сравнивал с длиннющим списком подозреваемых.

— Моя профессия, мистер Крауч, основана на конфиденциальности. Вы можете быть спокойны, — ее тон был вежливым, но в нем ясно читалось: «Ваши угрозы излишни». — Все услышанное здесь вносится в разряд Медицинской тайны.

Только после этого Крауч отступил на шаг. Дамблдор едва заметно улыбнулся, приветливо склонив голову, отступая к сотрудникам министерства и продолжив прерванную беседу с Краучем.

Чарли выдохнул и продолжил, его голос вновь приобрел деловой, сжатый оттенок, но теперь между ним и Кэтрин висела невидимая нить общего прошлого и молчаливого взаимопонимания:

— Итак. У нас четыре дракона. Первый это Венгерская Хвосторога. Агрессивная самка, быстрая. Слюна — концентрированная кислота...

Теперь их диалог приобрел новый оттенок: два гриффиндорца, вынужденные играть по строгим правилам мира взрослых, но помнящие о другом кодексе — кодексе чести и взаимовыручки своего дома.

Взгляд Кэтрин, острый и безжалостный, скользил по гигантским телам, не видя мифологических существ — он видел источники угрозы. Ее разум, вышколенный годами, уже работал, преобразуя его слова в списки, схемы, дозировки. Она невольно представила как мадам Помфри, восклицает при каждом упоминании остроты когтей, количестве зубов или способности плеваться огненными сгустками.

Голос Чарли и ровный, ледяной тон Крауча стали для нее фоном, словно доносясь сквозь толщу воды. Внутренний монолог Кэтрин зазвучал громче внешнего:

«...кислота... потребуется щелочной раствор в десятикратной концентрации, промывание глаз... ожоги дыхательных путей от пара и углей... мазь для слизистых, гели и охлаждающие бальзамы категории «Дракон» ... рваные раны, кровоостанавливающие, сыворотка для сращивания костей... ингаляции антидотом широкого спектра, поддержка сердца...»

— Ну что скажете? — Голос Дамблдора ворвался в ритм записей. — У вас есть неделя на подготовку. Но только у вас, мисс Кейм.

— Больничное крыло будет готово, профессор. Список всего необходимого мадам Помфри представит вам к завтрашнему полудню. Очень рассчитываю на то, что с некоторыми… зельями нам будет оказана помощь. Очень специфичный характер возможных травм. Мы не можем себе позволить ударить в грязь лицом.

Дамблдор, удовлетворенный кивнув в ответ Кэтрин, уже начал разворачиваться, жестом приглашая делегацию Министерства следовать за собой. Барти Крауч, бросая на драконов последний оценивающий взгляд, уже сделал первый четкий шаг в сторону замка.

— Профессор, — голос Кэтрин прозвучал четко, останавливая их. Все обернулись. — С вашего разрешения, я останусь. Мне необходимо провести более близкий визуальный осмотр для оценки потенциальных... брызг и радиуса поражения.

Крауч замер, медленно поворачиваясь к ней. Его лицо выражало ледяное неодобрение.

— Абсолютно исключено, мисс Кейм, — отрезал он, и каждый слог звучал как удар молотка по наковальне. — Пункт 7 раздела «Б» регламента прямо запрещает несанкционированное приближение к объектам повышенной опасности без полного состава оперативной группы и подписанного Форма 4-Г. Безопасность персонала — не повод для героических импровизаций.

В воздухе снова повисла напряженная пауза. Но прежде, чем Дамблдор или Кэтрин успели что-то возразить, вперед шагнул Чарли.

— Мистер Крауч, — его голос был твердым и уважительным, но в нем слышалась сталь человека, привыкшего командовать в опасных ситуациях. — Я беру на себя полную ответственность. Я обеспечу мисс Кейм все необходимые меры предосторожности и лично прослежу, чтобы осмотр был проведен строго в рамках, необходимых для медицинской оценки. Вы имеете слово Уизли.

Он стоял прямо, его взгляд был устремлен на Крауча, а не на Кэтрин. Он не просил разрешения. Он предлагал решение и брал ответственность на себя — единственный язык, который Барти Крауч, возможно, был готов понять.

Крауч на секунду задержал на нем свой холодный взгляд, затем перевел его на Кэтрин, словно взвешивая риски.

— Форма 4-Г должна быть на моем столе к утру, — отчеканил он наконец, разворачиваясь к замку. — За вами числится, Уизли. Не заставьте меня пожалеть о доверии.

Дамблдор, наблюдавший за этой сценой с легкой, почти незаметной улыбкой в глубине синих глаз, лишь кивнул Кэтрин и последовал за Краучем, уводя ошеломленных сотрудников Министерства.

Когда их шаги затихли, Чарли обернулся к Кэтрин. На его серьезном лице появилось легкое, усталое понимание.

— Ну что, мисс Кейм, — сказал он тише. — Покажем вам этих красавцев поближе. Только, ради всего святого, не подходите к самому загону. Моя голова буквально на кону.

Воздух на опушке, все еще дрожащий от низкого рева, казался густым и тяжелым, как сироп. Кэтрин стояла, впитывая в себя масштаб угрозы, ее ум уже рисовал схемы расстановки носилок и точек для промывания глаз. И именно в этот момент ее ледяную концентрацию нарушил знакомый голос, прозвучавший с непринужденностью, совершенно неуместной в этом аду.

— А под Красавцем он явно имел ввиду меня. Ну, здрасьте! Если это не наша гроза больничного крыла, мисс Кейм, то я не проклятье Фараонов!

Кэт обернулась. К массивной балке загона прислонился Билл Уизли. Его рыжие волосы, собранные в небрежный хвост, и широкая, немного пиратская ухмылка казались вызовом мрачной реальности происходящего. В его глазах, всегда хранящих тень какой-то опасной тайны, читалось не напряжение, а азарт.

— Уизли, — ее голос прозвучал ровно, но в нем дрогнула едва уловимая нота. — Я так и знала, что твое лицо появится там, где пахнет опасностью и нарушением как минимум дюжины международных статутов. Гринготтс тебя отпускает на такие... вечеринки?

— О, у меня на этот случай есть специальный отгул «на случай появления гигантских огнедышащих ящеров», и брата которого от этих драконов не оторвать — парировал он, подмигнув. Его взгляд скользнул по драконам с профессиональной оценкой, лишенной страха. — Пригодился наконец-то. Выглядишь серьезно, как всегда, Кэт. Как будто собираешься на войну, а не на школьное мероприятие.

— Для некоторых это и будет войной, — парировала она, но в ее глазах мелькнула искорка признательности за его попытку разрядить обстановку. Этот легкий тон, почти флирт был мостом в другое время, когда ее звали «Кэт», а не «мисс Кейм».

Их перепалку прервал сдавленный смешок. Чарли, наблюдавший за ними, покачал головой, и на его усталом лице появилась теплая, братская ухмылка.

— Ну я же сразу понял, что это ты, — проворчал он, но беззлобно. — Как только увидел, как ты скрупулезно составляешь список необходимых зелий и мазей, едва я начал рассказ о Хвостороге.

— Ага, совсем не поменялась, — парировал Билл, грациозно отталкиваясь от балки и бесцеремонно обнимая Кэтрин в дружеском жесте. Девушка приподнялась на цыпочки, чтобы дотянуться до его плеч. — Все та же гроза больничного крыла.

Чарли фыркнул, и в его глазах на мгновение мелькнула легкая, ностальгическая грусть. Обниматься он не полез, но протянутую руку пожал своей мозолистой обветренной лапой.

— Эх, снова ощущаю себя сопливым первокурсником, у которого сейчас спросят домашнее задание по зельеварению... Спасай, брат, — он с комичным видом прикрылся рукой от несуществующей угрозы со стороны Кэтрин, но в его глазах искрилось веселье.

Билл рассмеялся — громко, заразительно, заставляя пару драконоведов у вольера Хвостороги настороженно поднять головы.

— Безнадежно, братишка. Перед этим взглядом не устоял еще ни один Уизли. Смирись.

Кэтрин позволила себе улыбнуться — коротко, но по-настоящему. В этом хаосе из драконов и министерских угроз эта минута легкости, это внезапное погружение в шумную, живую семейность Уизли, стала для нее глотком свежего воздуха. Она снова была не просто мисс Кейм, суровым медиком, а Кэт — той самой девушкой из прошлого, которую кто-то помнил и узнавал.

— Это уже мое жизненное кредо — Хогвартс без Уизли скушен. Раз уж я вернулась сюда, мне стоило обзавестись новой парочкой любимых шалопаев. Кстати, как себя чувствуют ваши братишки?

Билл фыркнул.

— Они пока в фазе активного наблюдения и составления бизнес-планов. «Уизли и Уизли: волшебные проделки» или что-то в этом роде.

Но Чарли не улыбнулся. Его выражение стало серьезным, почти нежным.

— О Фреде и Джордже... — он вздохнул. — Это, собственно, тот повод, по которому я хотел тебя поблагодарить, Кэтрин. Мама писала. Она сказала, что ты была с ними... удивительно терпелива после того инцидента со зельем старения. И что они тебя на самом деле слушаются. А это дорогого стоит.

В его словах не было бравады, только искренняя, глубокая благодарность старшего брата, который волнуется за своих сорванцов, даже находясь за тысячи миль. Кэтрин смягчилась. Ее строгая поза немного расслабилась.

— Они... энергичные, — нашла она подходящее слово. — И умные, хоть и направляют свой ум в весьма своеобразное русло. Почти как их отец.

Чарли кивнул, и на его усталом лице появилась теплая, немного грустная улыбка.

— Точно. Папа бы ими гордился. Их изобретательностью, не конкретными результатами, — он уточнил, и они оба понимающе переглянулись. — Но именно поэтому спасибо. За то, что видишь в них не просто проблему, которую нужно залить микстурой и отправить восвояси.

— Они нуждались в напоминании, что храбрость — это не отсутствие страха, а умение оценить риск, — ответила Кэтрин просто. — И что у каждой шутки есть свои последствия. Надеюсь, урок усвоен. Хотя бы до следующего их «творческого порыва».

— С ними это навсегда, — вздохнул Чарли, но в его голосе не было раздражения, а лишь привычная, семейная любовь. — Но спасибо, что пытаешься направить их энергию в хоть сколько-то безопасное русло. Я рад, что именно ты здесь. Если что... я знаю, что могу на тебя положиться.

Это было больше, чем просто «спасибо». Это было признание. Признание ее не просто как целительницы, а как часть той невидимой сети взрослых, которые защищали этих детей. Кэтрин кивнула, принимая эту ответственность.

— Всегда, Чарли.

Билл, наблюдавший за этим с легкой ухмылкой, выпалил:

— Нет, Кейм мне три года после твоего выпуска кошмары снились, что сейчас грозная староста кааааак нависнет надо мной.

— Нет, Уизли, — парировала она, и в ее глазах блеснула знакомая Биллу опасная искорка. — Потом старостой стал ты сам. И нависать стало как-то... непатриотично.

Он рассмеялся, и на этот раз Кэтрин позволила себе улыбнуться в ответ — коротко, но по-настоящему. В этом хаосе из драконов и надвигающегося кошмара, эта минута простого человеческого взаимодействия, эта связь с большой, шумной, живой семьей Уизли, стала для нее небольшим якорем. Напоминанием, что она борется не просто за абстрактные жизни, а за конкретных людей.

* * *

Некоторое время спустя, беседа с Уизли закончилась на той легкой ноте, которую задал Билл. Кэтрин, с неожиданно появившимся чувством легкости в душе, пошла обратно к замку.

Тропинка из Леса обратно была хорошо ей знакома. Воздух уже не казался таким напряженным, хотя низкое рычание драконов все еще периодически сотрясало воздух, напоминая о предстоящем безумии. Она почти вышла на опушку, когда ее внимание привлекло движение у одного из ближайших загонов.

Это был Хагрид. Но не тот Хагрид, что обычно неуклюже и радостно бродил по лесу. Он вел себя... странно. Он стоял по стойке «смирно», выпрямив свою могучую спину и начищая ботинком о голень второй ноги. Его огромная борода, казалось, была тщательно расчесана, а в волосах, собранных в хвост, даже поблескивал какой-то новый, начищенный закаленный гвоздь.

Но самое забавное было то, что он... разговаривал. Громко, четко и с невероятной, неестественной для него вежливостью, обращаясь в пустоту.

— О, да, конечно, совершенно верно... — бубнил он, кивая своей лохматой головой в сторону никуда. — Очень важно... э... соблюдать все меры предосторожности. Смотри в оба.

Он выглядел так, будто репетировал речь перед важнейшей встречей с министром магии. Или пытался произвести впечатление на кого-то невидимого.

Кэтрин замедлила шаг, наблюдая за этой сценой с невозмутимым профессиональным интересом. Ее взгляд, привыкший замечать малейшие детали, мгновенно оценил ситуацию. Нервное возбуждение. Неадекватное поведение. Разговор с самим собой. Возможно, реакция на стресс от присутствия драконов.

Она была всего в паре десятков шагов от него, когда Хагрид, закончив свою одностороннюю беседу, обернулся и вдруг увидел ее. Его глаза округлились от чистого, неподдельного ужаса. Он ахнул, сгреб свои гигантские руки в охапку, как будто пойманный на месте преступления, и резко, почти комично, развернулся.

— О! М-мисс Кейм! — выдохнул он, его щеки залились густым багрянцем, видимым даже под зарослями бороды. — Я... э... я уже ухожу! Проверил все! Все в порядке! Прекрасная погода! — Он бросился прочь от того места, где только что стоял, задевая плечом ветки и бормоча что-то под нос.

Он не просто уходил, а сбегал. Спешил, чтобы она не подошла ближе, не заговорила с ним, не задала вопросов. Он вел себя как человек, отчаянно пытающийся что-то скрыть.

Кэтрин остановилась, глядя ему вслед. Ее брови чуть приподнялись. Странно. Очень странно. Хагрид никогда не стеснялся и не боялся ее. Он всегда был рад поболтать, особенно о своих «питомцах».

Ее аналитический ум, только что расслабленный шутками Билла, снова заработал на полную мощность. Она бросила пристальный взгляд на то место, где он только что стоял. Ничего. Пусто. Только примявшаяся трава. Но его паника была слишком настоящей. Слишком... целенаправленной. Он не просто нервничал. Он прятал что-то. Или кого-то.

Чье-то невидимое, но невероятно интенсивное присутствие, исходящее из той самой пустоты. Чью-то напряженную тишину, затаившееся дыхание. Чью-то надежду остаться незамеченным. Но все ее нутро, все ее обостренные чувства кричали об одном — там что-то есть. Она не сделала ни шага вперед. Не вслушивалась. Не всматривалась. Она просто медленно кивнула в сторону пустого пространства — короткий, почти незаметный жест, который мог означать что угодно: «Я все понимаю», «Твой секрет в безопасности», «Я рада, что ты не один».

Затем она повернулась и пошла своей дорогой, оставив Хагрида спасаться бегством, а его невидимого гостя — наслаждаться несколькими минутами покоя перед бурей. Она ничего не знала наверняка. Но ее инстинкты, обостренные годами работы, подсказывали ей, что она только что стала невольной свидетельницей маленького, трогательного заговора доброты в самом сердце надвигающегося кошмара.

Мистер Долгопупс спал, повязки на его еще немного колючих пальцах менять нужно было не скоро. Других пациентов сегодня не предвиделось и Кэтрин позволила себе снять косынку с волос. Ощущение рассыпавшихся по плечам волос дало ощущение окончания чего-то тяжелого и долгого.

Ощущение некого бессилия перед возможностью помочь давило тяжким грузом. Кэтрин не сомневалась, что совершенно секретная информация о драконах перестанет быть таковой в ближайшее время.

А мысль пойти прямиком к Гарри и попытаться навязать ему свою помощь вызывала у нее почти физическое отторжение. Это казалось ей верхом лицемерия — под видом поддержки вломиться в его и так разрушенные границы, стать еще одним взрослым, который что-то от него хочет, что-то требует, на что-то давит. Сродни издевке над и так уставшим от придирок и повышенного внимания подростком.

Она провела рукой по лицу, смахнув невидимую пыль усталости. Ее взгляд упал на шкаф с зельями, на аккуратные ряды склянок. Она могла вылечить тело. Но как исцелить атмосферу страха и недоверия? Как дать ему понять, что он не один, не нарушив при этом его и без того хрупкое пространство? Ответа не было. Только тишина палаты.

— Ты сейчас так ему нужен. Ну и какой смысл был бежать в пустоту, если и из этой пустоты ты можешь только наблюдать за него, а не дотянуться. Дурак.

Она представила, что он стоит здесь, прислонившись к косяку двери, с той своей старой, уставшей ухмылкой. И он бы ответил. Не вслух. А так, как они всегда общались — взглядом, полным понимания, в котором смешались бы боль и горькая ирония.

«Дотянуться, Кэт? А ты думаешь, я тут в изгнании от скуки картины пишу? Я тут каждый день до него дотягиваюсь. Мыслями. Злостью на всех, кто его тронет. Это моя веревка. И она тоньше волоса, но прочнее стали».

Она открыла глаза. Взгляд ее упал на стол, где лежали ее инструменты — точные, стерильные, бесполезные против невидимой боли. Если нельзя дотянуться... можно создать мост. Мысли понеслись, ища обходной путь, лазейку в стене, которую воздвигли вокруг мальчика.

— Письмо? Слишком опасно, его могут перехватить, это вызовет еще больше вопросов.

Через кого-то? Гермиона... Она умна, она поймет. Но это значит вовлечь ребенка в еще больший риск.

Через того, кому он доверяет... Хагрид? Но он уже на грани срыва.

И тогда ее взгляд упал на окно, в ночную тьму, за которой где-то был дом, ее дом…и камин. Мысль ударила как молния. Не прямой контакт. Не слова. Возможность. Возможность для него сделать шаг. Для Сириуса протянуть руку. Ее пальцы сжали край стола. Да. Это был риск. Но это был не ее риск — это был выбор, который она предоставляла им. Шанс, поданный так, чтобы его можно было принять или отклонить, оставаясь в тени. Она не могла быть тем, кто дотянется. Но она могла стать тем, кто даст веревку, по которой к Гарри сможет спуститься тот, кто действительно нужен. Решение было принято. Тихая, почти невесомая улыбка тронула ее губы.

— Ладно, Блэк, — мысленно бросила она ему. — Ты ждешь своего часа. А я... я подготовлю для тебя плацдарм. Посмотрим, что у тебя получится».

И она повернулась к столу, уже не чувствуя бессилия. Теперь у нее был план.

* * *

Следующим же вечером, вернувшись в свой домик в Ароншире, Кэтрин осторожно наложила на дверь и окна заклинания от подслушивания. Ритуал безопасности был отработан до автоматизма. Только убедившись в полной изоляции, она разожгла камин.

Теоретически, поговорить с гостиной Гриффиндора отсюда было возможно. Но защитная сеть Хогвартса, настроенная на отражение внешних угроз, безжалостно глушила такие попытки, превращая голос в шипящие, рвущиеся помехи, словно говорящие находились на разных концах земного шара.

И был только один человек, в чьих глубоких познаниях старой, обходной магии она не сомневалась ни секунды.

Она сделала глубокий вдох, отточенным движением бросила щепотку порошка в огонь и четко, почти отрывисто, произнесла адрес.

В пламени возникло добродушное, умное лицо ее крестного. Тэдди Тонкс. Его глаза сразу же сузились, заметив ее напряженную позу и тень усталости на лице. Не задавая лишних вопросов, он провел рукой с своей стороны камина — и треск и шипение стихли, связь стала кристально чистой и устойчивой.

— Ну, привет, котенок, — его голос звучал спокойно, но в глазах читалась мгновенная тревога. — Час поздний. Что-то случилось?

— Привет, папа-медведь, — ее голос звучал устало, но она позволила себе маленькую улыбку. Его присутствие, даже виртуальное, всегда действовало на нее успокаивающе. — Мне очень нужна твоя консультация. В крайне... деликатном вопросе. Мне нужно обеспечить стабильный и, что важнее, безопасный канал. Между Хогвартсом и... отдаленной точкой. Через третий камин.

Тэдди присвистнул, его брови поползли вверх.

— Каминную сеть Хогвартса пробивать? Котенок, ты в курсе, на что это похоже? Если тебя поймают на взломе сетей... — он не договорил, но выражение его лица говорило само за себя.

— Я в курсе, — тихо ответила Кэтрин. — Думаю частично этот жест будет одобрен…

Он внимательно посмотрел на нее еще несколько секунд, и его выражение сменилось с отеческой тревоги на суровую профессиональную концентрацию. Он понял, что дело серьезное, и возражения бесполезны.

— Ладно. Вижу, тебя не переубедить. Слушай сюда. Старое, забытое заклинание. «Винкулюм Фокус». Направь палочку на свой камин, а потом мысленно, как можно четче, представь камин приемника. Заклинание создаст временный, устойчивый туннель. Но тебе понадобится третья точка — якорь. Желательно на территории Хогвартса. Твой камин будет как усилитель и стабилизатор. Без него связь будет рваться и искрить, как на дешевом порохе.

Он подробно, медленно и четко объяснил ей жесты, правильное произношение латинских слов и тонкости визуализации. Кэтрин слушала, не перебивая, впитывая каждую деталь.

— Спасибо, — выдохнула она, когда он закончил. — Ты, как всегда, спасаешь меня.

— Всегда рад помочь, котенок, — его лицо смягчилось. — Ты же помнишь, что на это Рождество ты у нас? Без отговорок. Мы соскучились. Андромеда испечет твой любимый ореховый торт.

— Без отговорок, — голос Кэтрин дрогнул, в нем впервые прозвучала искренняя легкость. — Я уже скучаю по вашим историям.

Он кивнул, и его взгляд стал серьезнее.

— И... Кэти. — Он сделал небольшую паузу. — Если этот канал для того мальца о ком столько сейчас шума в газете... передай ему, что старый медведь держит за него кулаки.

Связь оборвалась. Кэтрин еще несколько секунд сидела неподвижно, глядя на потухшее пламя.

Теперь у нее был не просто план. У нее был конкретный, опасный инструмент. И железная решимость им воспользоваться. Она тут же схватила перо и самый качественный пергамент. Письмо должно было быть коротким и емким, как шифровка.

«Сириус.

Мой домашний камин будет открыт и стабилизирован для связи с Хогвартсом в ночь с 21 на 22 ноября, с полуночи до часа ночи. Используйте этот адрес. Вам не придется рисковать, пробивая защиту замка.

— К.»

Она не стала писать «для связи с Гарри». Это и так было очевидно. Она приложила к письму небольшой конвертик с отборным Летучим порохом — не намек, а прямое указание к действию. Не экономьте. Дешевый дает помехи.

Позвав сову, оставленную ей Тонкс, она привязала послание к ее лапе.

— Лети к нему, — тихо прошептала она, глядя птице в глаза. — К большому черному псу. Скажи, что это от меня. И что дело срочное.

Сова глухо щелкнула клювом, словно подтверждая, что понимает все с полуслова, и бесшумно выпорхнула в ночное окно, растворившись в бархатной тьме.

И только когда птица исчезла из виду, напряжение наконец отпустило ее. Кэтрин почти без сил опустилась на потертый ковер перед камином, раскинув руки в стороны. Прохладная шерсть приятно холодила разгоряченную кожу.

Забавно. Впервые за долгое время она ощущала не тяжелую усталость, а полезность. Чистую, острую, как скальпель. Она что-то делала. Не наблюдала, не диагностировала, а действовала. И никто в мире никогда не узнает, что утром двадцать первого числа она оставила на пороге своего дома, в укромном месте, где когда-то оставляла угощения для Бродяги, аккуратный сверток. Внутри лежали теплый шарф и перчатки, немного едвы, бутылка доброго эля, чтобы согреться изнутри, и несколько флакончиков с зельями ее собственного приготовления — от простуды, для заживления ран и одно общеукрепляющее, горькое на вкус, но невероятно эффективное.

А примет ли он их… не важно. Сам жест был важен. Бросок в пустоту. Надежда, завернутая в холст. Она сделала все, что могла. Остальное было не в ее власти.

* * *

В ночь на двадцать второе ноября, Кэтрин заняла молчаливую вахту у своего камина в кабинете Больничного крыла. Мадам Помфри уже отправилась спать, а Кэтрин, под предлогом перепроверки всех готовящихся к первому испытанию припасов осталась одна в своем стерильном царстве.

Она только что закончила сложнейший ритуал — тройное заклинание стабилизации, сплетая магию своего камина с сетью Хогвартса и тем самым создавая призрачный, но прочный мост через пространство.

И вот он, знак. Пламя дернулось, окрасилось в болезненно-зеленый цвет и выбросило сноп искр. Связь была установлена, но она была хрупкой, неровной, как сердцебиение в лихорадке.

Сквозь шум и шипение пробивался голос. Не Гарри. Сириуса. Он звучал не так, как она помнила — не с дерзкой бравадой и не с язвительным юмором. Он был... уставшим. Глубоко, до костей, изможденно уставшим. В нем слышалась хрипотца недосыпа, грусть и та особенная, знакомая ей по самой себе горечь, что остается, когда ты слишком долго скрываешься и боишься.

— ...понимаю, Гарри... знаю, что не ты... — его слова тонули в помехах, но тон был успокаивающим— бесконечное, вымученное сочувствие.

Кэтрин не двигалась. Ее пальцы инстинктивно сжали край стола, костяшки побелели. Она слышала не просто слова. Она слышала цену, которую он платил за свою свободу. Цену одиночества, изоляции и постоянного страха за того, кто был ему дороже всего.

Ее собственная усталость, ее гнев — все это вдруг показалось мелочным перед этой тихой, бесконечной усталостью в его голосе. Он был загнан в угол, как зверь, но вместо рыка издавал лишь хриплый шепот поддержки тому, кто был в еще худшей ловушке.

Она не слышала Гарри, только ответы Сириуса. Но по ним она могла восстановить все: отчаяние мальчика, его страх, его непонимание. Ее сердце сжалось. Это был не просто разговор. Это была передача эстафеты. Один загнанный человек, из последних сил, пытался дать опору другому.

Кэтрин медленно выдохнула. Ее решение созрело окончательно и бесповоротно. Она больше не была просто наблюдателем или даже союзником. В этот момент, слушая уставший голос Сириуса Блэка, она стала сообщницей.

Она тихо подошла к камину и, не произнося ни слова, коснулась палочкой клубящегося зеленого пламени. Она не усилила связь — она и так была стабильна. Она сделала нечто иное.

— ...у тебя в замке есть друзья... Держись Грозного Глаза и м...

Кэтрин вплела в магический поток тихий, почти неощутимый импульс — не слова, а ощущение. Ощущение твердой почвы под ногами. Надежного тыла. Молчаливого понимания. Она ничего не сказала им. Но она дала понять то, для чего не было слов: «Я здесь. Я слышу тебя. Ты не один. Держись».

— ...Усыпляющее заклятие не применяй... Есть простое заклятие...

Пламя горело ровно еще несколько минут, разнося по кабинету обрывки его уставших, но теплых фраз. А Кэтрин стояла на коленях на холодном каменном полу, охраняя этот хрупкий мост между двумя людьми, сломленными обстоятельствами, но не сломленными духом.

* * *

Огонь в камине погас уже несколько часов назад, оставив после себя лишь горстку пепла и легкий запах гари. Кэтрин сидела в большом, пустом больничном зале за своим старым столом — том самом, что был ее рабочим местом в прошлом году. Такое далекое, спокойное прошлое, где самой большой неприятностью было случайно увидеть Августа Вана на очередной ротации министерских сотрудников.

Скоро рассветет, и профессор Люпин придет пригласить ее позавтракать в его кабинете и поболтать до начала занятий. А потом неспешная, любимая рутина больничного крыла захлестнет все ее внимание. В пять часов обязательно чай с мадам Помфри и профессором Стебель. Наверняка снова прибегут братья Уизли с очередным «шедевром» своих экспериментов, или профессор Флитвик в очередной раз, доведенный до состояния «Срочно, капли… те самые… ваши… это немыслимо!». А вечером — неспешный обход остающихся на ночь пациентов, завершение дня подсчетом расходников, составление списка на приготовление зелий и эликсиров, один для себя, второй для профессора Снейпа. Дальше Римус осторожно заглянет в дверь и предложит проводить ее до границы замковых чар.

Этот спокойный, устоявшийся мир отделяло всего полгода, но как же он был далек от нынешней реальности.

Вместо спокойного и дорогого сердцу Римуса — гротескная гаргулья в лице вечно настороженного, как бешеный еж, Грюма. Вместо приятной, почти медитативной рутины по приготовлению зелий — вечная внутренняя борьба, когда настает момент идти в подвал к профессору Снейпу. Благо, мадам Помфри, чуткая и понимающая женщина, почти полностью забрала эту роль на себя, оставив Кэтрин лишь самые необходимые, безличные поручения.

Но куда более неприятным персонажем, чем даже Снейп, оставался Игорь Каркаров. Его бьющийся в нервном тике глаз что-то остро высматривал каждый раз, когда в поле его взора попадала Кэтрин. Его взгляд был тяжелым, скользким, полным невысказанных подозрений и какого-то старого, затаенного знания, которое заставляло ее внутренне сжиматься.

И не было, пожалуй, более капризного и требовательного персонажа во всем Хогвартсе, чем мадам Максим, когда речь касалась ее студентов. Болели французы эстетично и жеманно, превращая каждую занозу или насморк в шекспировскую трагедию, требующую немедленного внимания всего медицинского персонала и личных заверений в их исключительности.

Интересно, болгары не обращались в больничное крыло вовсе — то ли по каким-то своим суровым соображениям, то ли в их среде действовал неписаный принцип: «Пока топор в спине не мешает спать, он не нуждается в извлечении».

Она сидела в тишине, и эта тишина гудела контрастом между прошлым уютом и нынешней, напитанной напряжением реальностью. Она скучала по тому миру. Но этот, нынешний, нуждался в ней гораздо сильнее. Именно поэтому, когда в ее открытое окно бесшумно влетела ее же сова и выронила на стопку отчетов не конверт, а камень, это нарушило хрупкий внутренний порядок. Он был идеально гладким, холодным куском кварца, отполированным морем. Мерцающие искры в его глубине казались пойманными звездами.

Первой реакцией был гнев. Наглец. Циник. Ее пальцы резко сомкнулись вокруг камня, чтобы швырнуть его прочь.

Но холодная тяжесть кварца заставила ее замереть. Побережье. Это был не булыжник. Это была частица его изгнания. Его одиночества.

Гнев испарился, сменившись щемящей, физической тоской. Она перевернула камень, и ее палец, привыкший к тончайшим неровностям, нащупал царапину. Это не была случайная черта. Это была метка. Знак. Как тавро на коже животного. Как зарубка на тюремной стене, отсчитывающая дни.

И вдруг она поняла. Не умом, а кожей, нервами, всем своим существом, измученным годами такой же, но молчаливой тоски. Этот камень — не просто «привет» или «спасибо». Это был ключ.

Он не скучал по ней. Он скучал по молчанию, которое не давит. По пониманию, которое не требует объяснений. Он вырос в роскоши, а потом годами жил в грязи и предательстве. Единственное, что у него осталось — это его воля. И он доверил ей кусочек этого одиночества. Не потому что хочет его разделить, а потому что знает: она не попытается его разбить.

Он сказал: «Я существую. И это существование — пытка. И ты — единственное живое существо, которое видит это и не отворачивается».

Она сжала камень так сильно, что его острые грани впились в ладонь. На идеально белый фартук капнула алая бусинка крови. В горле встал ком. Не от слез. От признания. От этой чудовищной, невыносимой чести быть хранителем его тихой исповеди, высеченной на камне.

Она положила его в ящик стола не как сувенир. Как артефакт. Как доказательство того, что даже в самом темном подземелье можно найти другого пленника, который поймет тебя без слов.

Их связь была не теплой. Она была оголенным нервом. Была шрамом, который болит на погоду. Он показал ей свое одиночество, потому что оно было единственной правдивой частью себя, которую он мог ей предложить.

Воздух в палатке был густым и стерильным, пахло зельями, антисептиком и затаенным страхом. Снаружи ревела толпа. Рев этот пробивался сквозь брезент, нестройный, прерывистый, то нарастая до оглушительного гула, то затихая в напряженном ожидании. Голос Людо Бэгмана, пронзительный и истерично-веселый, носился над этим хаосом.

«...ВНИМАНИЕ! ДИГГОРИ ПРЯМОЙ УДАР ХВОСТОМ ПО... О, ЭТО БЫЛО БОЛЬНО! КАК ЖЕ БОЛЬНО!» — взвизгнул Бэгман.

Кэтрин методично раскладывала на прикроватном столике склянки с антисептиком, бинты, флаконы с обезболивающим. Каждое движение было выверенным, экономичным. Она не суетилась. Суета была прерогативой тех, кто снаружи, кто пришел пощекотать нервы. Здесь, в этом шатре, царил иной закон — закон крови, боли и холодного профессионализма.

Она бросила взгляд на мадам Помфри. Пожилая целительница стояла неподвижно, уставившись в стену палатки, будто пытаясь увидеть происходящее сквозь плотную ткань. Ее обычно доброе и спокойное лицо было жестким, губы плотно сжаты. Пальцы, обычно такие ловкие и уверенные, теребили складки белоснежного фартука.

Кэтрин вздрогнула, непроизвольно сжала в руке флакон. Стекло холодное, гладкое. Снаружи на секунду воцарилась оглушительная тишина, а потом взрыв голосов стал еще громче. Крик? Было это криком? Или просто реакцией толпы?

Мадам Помфри резко обернулась. Ее глаза, полные невысказанной ярости и глубочайшей усталости, встретились с взглядом Кэтрин. В них не было страха. Было отвращение. Отвращение к этому цирку, этому безумию, этой погоне за славой, которая вот-вот принесет им искалеченные тела.

— Довольно, — тихо, но четко произнесла Помфри. Ее голос прозвучал как щелчок замка. — Я больше не могу этого слушать.

Она резко взмахнула палочкой, резким, почти яростным жестом.

— Силенцио!

Тишина обрушилась на палатку, словно тяжелое, глухое одеяло. Давление в ушах сменилось абсолютной, оглушающей пустотой. Исчез рев толпы. Исчез пронзительный, истеричный голос Бэгмана. Остался лишь ровный гул собственной крови в висках и прерывистое, тяжелое дыхание мадам Помфри.

Целительница опустила палочку, ее плечи слегка поникли. Она не смотрела больше на Кэтрин, уставившись в пол. В наступившей тишине ее молчание было красноречивее любых проклятий.

Кэтрин кивнула, не требуя объяснений.

Она медленно перевела взгляд на пустые койки, застеленные свежим бельем. Они ждали. А снаружи, за пологом заклятия Тишины, вовсю гремел самый зрелищный и жестокий цирк века. Они не слышали аплодисментов. Они готовились услышать стоны.

Кэтрин разжала пальцы, поставила флакон на стол с тихим, решительным щелчком. Ее мир сузился до размеров палатки, до запаха антисептика и звенящей тишины. Мир снаружи перестал существовать. Оставалась только работа. И ожидание.

Взметнув полог палатки появился первый из участников турнира. Левитирующие носилки в сопровождении четырех сотрудников министерства принесли Седрика Диггори. Его лицо было мертвенно-бледным, испачкано землей и копотью. Знаменитая черно-желтая форма Пуффендуя была прожжена и разорвана в клочья, сквозь дыры виднелась ужасная, обугленная плоть. Юноша был без сознания.

Кэтрин уже потянулась за флаконом с обезболивающим, ее взгляд был прикован к ужасным ожогам на груди Седрика, когда мадам Помфри внезапно замерла и странно ахнула — не испуганно, а скорее с недоумением.

— Постойте, — ее голос прозвучал уже не так напряженно.

Кэтрин посмотрела на лицо целительницы, а затем проследила за ее взглядом. Рука Седрика, та самая, что висела безвольно, была сжата в кулак. А из кулака торчал край того самого золотого яйца. Он сжимал его с такой силой, что костяшки его пальцев побелели, будто даже в беспамятстве он не собирался отпускать свой трофей.

Мадам Помфри быстрым движением провела диагностическим заклинанием. Свет от ее палочки озарил тело Седрика мягким голубым сиянием.

— Контузии нет, — пробормотала она, щурясь на невидимые глазу знаки. — Несколько ожогов первой степени, скорее похоже на мощную вспышку, чем на прямое пламя... и... да, пару ребер сломано, когда его отбросило. Но ничего серьезного.

Она выпрямилась, и по ее лицу впервые за сегодняшний день пробежало что-то похожее на облегчение, смешанное с горькой иронией.

— Слава Мерлину, — выдохнула она, и в ее голосе появились нотки привычной сухости. — Кажется, ему просто невероятно повезло.

Кэтрин медленно опустила руку с флаконом. Ледяная хватка внутри ее грудной клетки чуть ослабла. Она посмотрела на Седрика уже по-другому. Не на жертву, а на живого, крепкого парня, которого здорово встряхнули. И на этот дурацкий, блестящий приз в его руке.

— Он даже не отпустил его, — тихо, почти невольно, сказала Кэтрин.

— Что? — отвлеклась от своей работы Помфри.

— Яйцо. Он его не отпустил.

Мадам Помфри фыркнула. Звук был коротким и скупым.

— Ну, значит, он точно сын своего отца. Амос Диггори будет этим гордиться больше, чем самим яйцом. — Она снова взмахнула палочкой, на этот раз призывая склянку с дымящимся розоватым зельем. — Ладно, хватит глазеть. Ожоги все равно нужно обработать, а ребра срастить. Он очнется с ужасной головной болью, но с целым скелетом и своим сокровищем в руках.

Кэтрин кивнула, и в уголках ее рта дрогнуло нечто, отдаленно напоминающее улыбку. Она взяла мазь. Воздух в палатке все еще пах жженой плотью и страхом, но теперь в нем витало и нелепое облегчение. Первая кровь была пролита, но первая жертва этого безумия отделалась — если можно так сказать — легким испугом.

И пока она аккуратно наносила обеззараживающий состав на красную, воспаленную кожу Седрика, ее взгляд снова и снова возвращался к золотому яйцу. Оно выглядело таким безобидным. Таким глупым. И таким тяжелым. Она почти физически чувствовала его вес — не в руке Седрика, а на совести всех, кто устроил это представление.

* * *

Воздух в палатке наконец начал рассеиваться, сменив запах паленой плоти и страха на терпкий аромат зелий и антисептика. Хаос сменился упорядоченной работой. Мадам Помфри, уже без тени той прежней ярости, но с вечной суровой практичностью, обходила своих пациентов.

— Мисс Делакур, — обратилась она к Флер, голос ее был ровным, профессиональным. — Завтра зайдите ко мне в течение дня. Пожалуйста, не снимайте бинты, колено может опухнуть.

Кукольное личико Флер, даже выпачканное сажей и пропыленное, все равно было приятным глазу. Она что-то быстро и взволнованно проговорила по-французски в сторону мадам Максим, затем изящно, с королевской грацией поднялась с кушетки. Ее движение было таким отточенным, будто Мария-Антуанетта направлялась приветствовать своих подданных, а не покидала лазарет после схватки с драконом.

Седрик уже сидел — хороший признак. Мадам Помфри густо смазывала обработанные, но все еще красные участки кожи густой оранжевой мазью, издававшей пряный запах. Он бодро улыбался, хоть и чуть побледнев.

Виктор Крам, мрачнее тучи, в который раз хмуро и односложно ответил на вопросительный взгляд Кэтрин и демонстративно отвернулся к стене палатки, обрывая любые попытки коммуникации. Судя по беглому осмотру, больше всех, пожалуй, досталось все-таки Диггори. Но, по крайней мере, он был в сознании и улыбался.

И затем был Гарри. Он сидел на кушетке через проход от Седрика с ошеломленным, отсутствующим видом, сжимая в руках свое золотое яйцо. Казалось, он даже не чувствовал крови, сочившейся по его плечу из-под наспех наложенной повязки. Яйцо он вырвал на огромной скорости из-под бдительного взгляда венгерской хвостороги, и теперь просто не мог отпустить.

Кэтрин быстро подошла к нему. Ее пальцы сами собой потянулись к его плечу. Рана была неглубокой, но рваной.

— Сиди ровно, — тихо сказала она, и ее голос прозвучал неожиданно хрипло. Она провела палочкой, очищая рану, ее движения были точными и быстрыми. Игла с волшебной нитью сама запорхала над его кожей, затягивая повреждение. Она наложила сверху сильное обезболивающее заклинание из арсенала Тедда — простое, но эффективное, чтобы заглушить первую, самую острую боль.

— Два года назад василиск.В прошлом году дементоры, в этом драконы! — раздался с другого конца палатки гневный, но уже скорее привычный, монолог мадам Помфри, обращенный к Гарри. — А на будущий год кого еще приведут?! Демона? Тебе очень повезло, рана неглубокая, Поттер! Доучишься ли ты живьем до седьмого курса?

Кэтрин не стала ничего добавлять. Она лишь кивнула, встречаясь с глазами Гарри. В них читался не столько страх, сколько полная опустошенность и легкое недоверие к тому, что он вообще остался жив. Она закончила перевязку и положила руку ему на здоровое плечо на мгновение — короткий, ободряющий жест, который он, казалось, даже не почувствовал.

Она отошла, давая ему пространство, и ее взгляд скользнул по всем обитателям палатки: улыбающийся Седрик, надменная Флер, мрачный Крам, оглушенный Гарри. Первое испытание закончилось. Они все выжили. Они все получили свои яйца.

Но глядя на эти яйца — блестящие, бессмысленные трофеи в руках подростков, — Кэтрин думала лишь о том, что мадам Помфри была не права. Это испытание выиграли не они. Его выиграли драконы. А чемпионы и зрители просто остались в живых.

Палатка опустела, наполняясь гулким эхом отступившей суеты. Кэтрин стояла у раковины, с силой тря полотенцем, смывая с рук не мазь, а собственное бессилие. Он был там. Один. Против дракона. Ее пальцы сжались о грубую ткань.

Гарри задержался у выхода, дав Рону и Гермионе уйти вперед. Он видел, как Кэтрин, стоя спиной, мыла руки в тазу, и ее плечи были ссутулены под тяжестью не столько физической усталости, сколько накопленного напряжения.

Он сделал несколько неслышных шагов по мягкому покрытию пола.

— Мисс Кейм?

Она обернулась, вытирая руки. В ее глазах не было удивления, лишь та же усталая готовность, что и у него самого.

— Все в порядке, Гарри? Боль возвращается?

— Нет. Все... нормально. — Он замолчал, ища слова. — Спасибо. Я... мне сказали, что вы помогли ночью. И что вам можно…

Он не назвал имен. Не было в этом нужды. Тень, мелькнувшая в ее взгляде, была ему ответом — мгновенной, острой и тут же спрятанной.

— Мне сказали то же самое, — тихо и очень серьезно ответила она. Ее взгляд говорил понятнее любых слов: Я знаю. Он прав. Я здесь.

Она посмотрела на него, этого изможденного, но не сломленного мальчика, который был единственным, что осталось у него от прошлой жизни. И ее собственная боль от разлуки с Сириусом сжалась в тугой, молчаливый комок сострадания.

— Некоторые вещи... — она начала осторожно, подбирая выражения, которые не спугнут его доверие, — сложно держать в голове. Одному. Если... если захочешь изложить их на бумаге — для ясности, не более того, — моя сова, Эйр, в совятне. Черная. С большими глазами и очень гордой осанкой. Она... найдет.

Больше она ничего не добавила. Не предложила помощи явно. Не стала расспрашивать. Она просто дала ему инструмент и возможность им не воспользоваться. Это был ее способ помочь — не давя, не требуя благодарности, просто будучи тем самым каналом, той нитью, что связывает его с тем, кто не может быть рядом.

Гарри молча кивнул. Этого было достаточно. Он видел в ее глазах не жалость, а твердое, молчаливое понимание солдата, который тоже прошел через свое пекло.

— Хорошо, — просто сказал он. — Спасибо. Мисс Кейм. В том году, вы…

— Да. Знаю.

Гарри кивнул пустоте перед ним. И развернулся, чтобы уйти. Они не прощались. Все, что нужно было сказать, уже было сказано в нескольких скупых, осторожных фразах. Она осталась стоять у раковины, слушая, как затихают его шаги, и зная, что теперь он не совсем один. И это было единственное, что она могла для него сделать.

Кэтрин вышла из палатки, протирая ладонью запавшее виски. Воздух встретил ее холодным поцелуем осени. Она сделала глубокий вдох, закрывая глаза, и в этот момент услышала негромкий, вкрадчивый голос.

* * *

Вечерняя прохлада уже окутала замок, когда Кэтрин наконец выбралась из госпитального крыла. День, растянувшийся в бесконечную вереницу боли, адреналина и напряженной работы, давил на плечи свинцовой усталостью. Она машинально шла по направлению к оранжереям — туда, где было тихо и пахло землей и жизнью, а не антисептиком и страхом.

Именно там, в глухом каменном переходе, ведущем к теплицам, она и наткнулась на них. Два темных силуэта, слившихся с наступающими сумерками: высоченная, сутулая фигура Снейпа и изящная, напоминающая хищную птицу, — Каркарова. Их низкие, вкрадчивые голоса эхом разносились под сводами.

— ...совершенно неудивительно, Северус, учитывая общую некомпетентность... — доносился масляный голос директора Дурмстранга.

Кэтрин попыталась проскользнуть незаметно, но взгляд Каркарова уже поймал ее. Он замолк на полуслове, и на его тонких губах расплылась медленная, неприятная улыбка узнавания.

— Кейм... Кейм... — проговорил он задумчиво, растягивая звуки, будто пробуя имя на вкус. — Ах, ну точно. Генри Кейм. Яблочко от яблони, да? Надеюсь, дочь унаследовала лишь профессиональные таланты, а не... склонность к безрассудному героизму. Это плохо кончается.

Слова, словно обледеневшие осколки, вонзились в ее усталое сознание. Все внутри похолодело.

Из-за поворота, ведомый своим мерным, скрежещущим шагом, возник Грюм. Его магический глаз бешено вращался, а живой, как мушка прицела, остановился на Каркарове.

— Героизм? — прохрипел Грюм, и его голос прозвучал как удар хлыста в звенящей тишине перехода. — Ты мог бы вспомнить о нем, Каркаров, когда драпал от мракоборцев, поджигая свои же следы. Или когда прятался за чужими спинами, пока другие проявляли тот самый «безрассудный героизм», спасая свои шкуры.

Каркаров побледнел, будто его окатили ледяной водой. Его самодовольная улыбка мгновенно исчезла, сменившись животным страхом. Он бросил на Грюма взгляд, полный истовой ненависти и ужаса.

— Я помню все, — отрезал Грюм, делая шаг вперед. Его деревянная нога глухо стукнула о камень. — Иди вытирай сопли своему чемпиону. Думаю, он до сих пор ищет свою отвалившуюся болванку.

Каркаров, не сказав больше ни слова, резко развернулся и почти побежал прочь, его плащ беспомощно взметнулся за ним. Снейп, бросив на Грюма нечитаемый взгляд, бесшумно растворился в тени, словно его и не было.

Грюм проводил их взглядом, полным холодного презрения. Затем его магический глаз повернулся к Кэтрин, застывшей у стены.

— Молодец, девочка. Высший пилотаж в той палатке. Держалась молодцом, — он хрипло кашлянул. — Твой отец... Генри был храбрый малый. Настоящий боец. Жаль, что так вышло. — Он многозначительно посмотрел на нее. — Не обращай внимания на этого выжившего из ума труса. Он любит травить байки, чтобы казаться значительнее. Иди. И... будь осторожна.

Он развернулся и скрылся в темноте перехода, оставив ее одну в наступающих сумерках.

Кэтрин медленно обняла себя руками, но холод шел не снаружи, а изнутри. Воздух звенел от сказанного. Эхо «безрассудного героизма» и «храброго малого» сталкивались в ее голове, не складываясь в одну картину. И сквозь усталость пробивалось щемящее, горькое чувство: ее покой, ее память об отце стали разменной монетой в какой-то чужой, страшной игре, правила которой она не знала.

Первое испытание закончилось. Грохот, крики, облегчение и горечь — все это осталось позади, запечатанное в стенах замка, как эхо забытой бури. Теперь, когда воздух очистился от запаха дыма и страха, время начало вести себя странно. Оно не текло, а скорее ползло, словно замерзающий ручей, скованный первыми морозами.

Дни стали короче, а ночи — длиннее и холоднее. Солнце, раньше щедро заливавшее двор замка золотом, теперь лишь робко выглядывало из-за серых, тяжелых облаков, бросая на каменные стены бледные, почти призрачные лучи. Холод проникал повсюду, заставляя студентов кутаться в теплые мантии и шарфы, а призраков — сжиматься от зябкости, словно они тоже почувствовали дыхание зимы.

Окрестности замка преобразились. Зеленые луга, еще недавно полные жизни, теперь были покрыты тонким, хрупким слоем инея, который по утрам сверкал, как россыпь бриллиантов. Деревья, лишившись своих летних одежд, стояли обнаженными, их ветви, словно черные пальцы, тянулись к небу. Черное озеро, обычно бурлящее жизнью, теперь покрывалось тонкой, но крепнущей коркой льда, отражая в себе свинцовое небо. Даже величественные горы, окружавшие замок, казались более суровыми и неприступными, окутанные туманами, предвещающими снег.

Внутри замка, несмотря на холод, царила особая атмосфера. Камины в гостиных горели ярче, отбрасывая на стены пляшущие тени и наполняя помещения теплом и ароматом горящих поленьев.

Слухи о предстоящем Святочном бале начали распространяться по замку, как лесной пожар. Сначала это были лишь шепотки в коридорах, затем — оживленные обсуждения в Большом зале, а потом — целые дебаты о платьях, партнерах и музыке. Украшения начали появляться повсюду: гирлянды из остролиста с алыми ягодами, сверкающие сосульки, свисающие с потолка, и огромные, ароматные ели, украшенные мерцающими огнями и серебряными шарами.

Замок, казалось, сам готовился к празднику. Каменные стены, обычно хранящие тайны веков, теперь отражали свет свечей и гирлянд, создавая ощущение волшебства. Даже суровые статуи, казалось, смотрели на происходящее с легкой улыбкой. Время, хоть и замедлилось, но не остановилось. Оно несло с собой не только холод и снег, но и предвкушение праздника, смеха и танцев, которые должны были растопить лед и вернуть тепло в сердца студентов, готовящихся к самому волшебному времени года.

* * *

Тихий, морозный вечер двадцать третьего декабря окутал Ароншир своим ледяным дыханием. В маленьком домике, словно в коконе, благоухало смолистыми сосновыми ветками, успокаивающей сушеной лавандой и приглушенным воском единственной свечи, робко освещавшей стол.

Посреди этой умиротворяющей, но какой-то болезненно пустой тишины стояла Кэтрин, собирая вещи. Не для себя. Ее руки, привыкшие к выверенной точности движений, методично укладывали в простой холщовый мешок грубый, но теплый свитер ручной вязки. Угольно-черная пряжа, слегка колючая на ощупь, хранила в себе тепло, и Кэтрин, проведя ладонью по ткани, представила, как он согреет широкие плечи, защитит исхудалое, изможденное тело от сырости пещер и пронизывающего ветра. Рядом устроились привычные флаконы: антисептик, обезболивающее, общеукрепляющее. Небольшая упаковка с припасами. И в самом низу, бережно завернутая в чистую льняную ткань, — коробочка имбирного печенья из Сладкого королевства. Маленькая, почти нелепая слабость. Напоминание о том, что жизнь — это не только борьба за выживание.

С потолочной балки за ней, огромными, мудрыми глазами, наблюдала Эйр. Сова тихо щелкнула клювом, словно задавая безмолвный вопрос, полный укора.

— Я знаю, — тихо проговорила Кэтрин, заправляя непослушный локон за ухо. Ее голос прозвучал неожиданно громко в этой уютной тишине. — Я знаю, что сказала бы Дора. Но поступить иначе я уже не могу.

Эйр нахохлилась, превратившись в большой пушистый шарик с глазами-блюдцами, но явных признаков протеста не проявила. Она давно привыкла к странным поручениям своей хозяйки. Кэтрин едва заметно улыбнулась, повернувшись к столу, где уже лежал другой подарок, аккуратно завернутый в простую, но элегантную бумагу.

— А тебе, моя красавица, предстоит дальний перелет. В Лондон. — Ее пальцы с нежностью коснулись теплого шерстяного шарфа цвета хвойного леса, связанного для Римуса. Рядом лежал новый, в кожаном переплете, ежедневник из плотной кремовой бумаги — практичный, солидный и без намека на сантименты. Именно то, что он больше всего ценил. — Отнесешь Римусу? Чтобы он не забывал, что у него есть друзья, которые о нем помнят.

Она аккуратно перевязала упаковку бечевкой, прикрепив небольшой пергамент с короткой надписью: «С Рождеством. Не забывай, что в мире есть не только работа. Кэт.»

В этом году у Кэтрин был свой, особый ритуал, помогавший ей сохранять равновесие. Раз в неделю, обычно вечером в среду, Эйр приносила конверт с аккуратным идеально ровным почерком. Письма от Римуса.

Они не были похожи на обычную переписку. Это были целые трактаты, исписанные с обеих сторон плотной бумаги. На первый взгляд — бесконечно вежливые и подробные наблюдения за природой: о том, как первые заморозки сковали улицы по дороге в Архивы, о настойчивой вороне, что каждый день вышагивала по карнизу напротив его окна, о качестве чая в новой лавке на углу. Кэтрин отвечала тем же, о новом котле, новом виде пряжи смеси мохера и шелка, об интересных клинических случаях заботливо предоставляемых братишками Уизли.

Но между строк, в оговорках, в подобранных с невероятной точностью метафорах, велся совсем другой, гораздо более важный разговор. Он спрашивал: «Держишься ли ты?». Она отвечала: «Да, но это трудно». Он сообщал: «Одиночество давит сегодня сильнее обычного». Она поддерживала: «Я помню наши беседы, они со мной».

Они мастерски поддерживали иллюзию их прошлогодних долгих, вдумчивых прогулок по замковым коридорам, перенеся ее на бумагу. Это было интеллектуальной игрой, тонким и приятным отвлечением от давящей рутины Больничного крыла и постоянного, как гул набата, напряжения Турнира.

Кэтрин находила для них особое время. Когда вечерние обходы были завершены и палаты погружались в сон, она брала чашку чая, прислонялась к холодному стеклу большого окна в конце коридора Больничного крыла и погружалась в чтение.

Из окна открывался вид на озеро, черное и заиндевевшее, и на темный контур Запретного леса. Свет от ее свечи отражался в стекле, создавая призрачное двойное изображение: текст письма и ее собственное задумчивое отражение.

Мадам Помфри, проходя мимо с стопкой свежего белья, часто задерживала на ней взгляд. В ее умных, видавших виды глазах не было ни любопытства, ни осуждения — лишь глубокое, понимающее участие. Она видела, как плечи Кэтрин, обычно такие напряженные, на мгновение расслабляются, а в уголках губ появляется легкая, спокойная улыбка. Она понимала, что эти письма — не просто слова. Это была нить, связывающая ее юную такую печальную и серьезную помощницу с тем миром спокойствия и интеллектуальной близости, который остался в прошлом, и который был так необходим ей сейчас, чтобы не сломаться.

Она никогда не нарушала это уединение, не комментировала и не проявляла интерес к их переписке. Проходила мимо неслышно как она умела, оставляя Кэтрин наедине с ее тихим, бумажным убежищем — единственным местом, где она могла ненадолго сбросить тяжелый плащ бдительности и просто побыть собой.

Кэтрин выпустила Эйр в темное, подернутое морозной дымкой небо, выйдя вместе с совой на холодный воздух. Проводив взглядом темный силуэт, растворившийся в ночи по направлению к Лондону, она скептически окинула взглядом полупустую поленницу у стены дома. Хозяйство явно требовало внимания. «Весной, — мысленно пообещала она себе, — обязательно весной. Может, стоит посадить у порога кусты герани или пару яблонь… чтобы было не так пусто».

Постояв еще мгновение, подставив лицо колючим снежинкам, она опустилась на одно колено и аккуратно поставила неприметный холщовый мешок в самый угол у порога, в тень, где его не сразу можно было заметить. Не подписывая, не оставляя записки. Только теплая, грубая шерсть, зелья, печенье и тихая, невысказанная забота.

Выпрямившись, она на мгновение задержала взгляд на двери. Затем, приняв решение, которое Тонкс точно назвал бы безрассудным, она не стала поворачивать ключ в замке. Она просто вошла внутрь, оставив дверь приоткрытой. Слабая, почти безумная надежда, тонкая, как паутинка, но… вдруг это окажется полезным. Вдруг холодный ночной воздух сможет войти в ее дом, а с ним — и что-то еще.

Вернувшись в гостиную, она тщательно, с почти навязчивой скрупулезностью перепроверила охранные заклинания на окнах и границах участка, мысленно сверяя уровни допуска. Все было надежно. Все, кроме незапертой двери — единственного сознательно оставленного ею «слабого» места.

Сделав глубокий вдох, она шагнула в камин, взяла щепотку порошка из стоявшей на полке банки и четко, отрывисто бросила его в огонь, назвав адрес дома Тонксов.

И пока она уносилась прочь, в ее пустом доме оставались лишь тиканье часов, запах лаванды и неприметный сверток у порога — молчаливое приглашение и немой вопрос, обращенный в холодную декабрьскую ночь.

* * *

— Кэтрин, я все-таки настаиваю. Святочный бал, музыка, убранство зала… — Андромеда выкладывала ягоды черной смородины на пирог, ее движения были точными и выверенными, создавая замысловатый, почти магический узор. — Ты так молода, почему бы не найти для себя повод выйти в свет? Блеснуть не только умом, но и в роскошном платье. Хотя бы для собственного удовольствия.

— Мааааам… — Дора закатила глаза, раскачиваясь на задних ножках стула. — Еще скажи — «присмотреть себе какого-нибудь аристократа с приличной работой и перспективами» …

— Об этом речи не шло, — темные брови крестной сурово сошлись на переносице. — Нимфадора, перестань качаться, упадешь.

— Тетя Ро, скажи, — мягко перевела тему Кэтрин, вращая в пальцах маленький мандарин. Его цитрусовый аромат смешивался с запахом свежей выпечки. — Остались ли у вас какие-нибудь папины записи? Он присылал Тэдду что-то из своих экспедиций? Заметки о редких травах, медицинских заклинаниях, что-то в этом роде…

Андромеда на мгновение замерла, ложка с заварным кремом застыла в воздухе. Она задумчительно покрутила ею.

— Наверняка должны где-то быть… Но, думаю, тебе лучше дождаться Тэдда. Хотя… — Она кивнула в сторону коридора. — Можешь посмотреть в его кабинете, в нижних ящиках старого бюро. Не думаю, что он перетащил бы «Артефакты Генри» на чердак.

— Мам, Кэти просто сбегает от неудобного разговора, — лукаво ухмыльнулась Тонкс, подмигнув подруге. — Она забыла, когда в последний раз надевала каблуки. Боится, что разучилась.

— Именно! А ты их не носила с тех самых пор, как в четырнадцать стащила мои новые лаковые туфли и пыталась сделать из них ходули, — парировала Кэтрин, показывая Доре кончик языка. — Это же был подарок от Августа. Скандал был на весь квартал.

— Ох, знала бы я тогда, что эта отрыжка гринделоу…

— Нимфадора! — гнев Андромеды всегда звучал как заклинание.

— Все-все, мамуль, извини, — Тонкс скомкано помахала рукой, но глаза ее весело искрились. — Слушаюсь и повинуюсь.

— Я согласна, что мистер Ван — человек крайне сомнительных качеств, но давай обойдемся без крепких выражений на моей кухне. Хотя… — Андромеда снова покрутила ложкой, и на ее губах дрогнула едва заметная улыбка. — Что-то точное в этом сравнении, к сожалению, есть.

Кэтрин обняла высокую спинку стула, положив подбородок на теплое дерево. Уютная, пропахшая корицей и ванилью кухня всегда была для нее островком безмятежности. Особенно теми долгими зимними каникулами, когда она оставалась здесь совсем одна.

В девять лет она впервые осталась у крестных на всю зиму. А потом отец, бледный и постаревший за несколько недель, сказал ей на прощание у камина: «Мама и Карл теперь в безопасности. Все будет хорошо, Кэтрин». Она не помнила весну того года — только бесконечные дни в этом доме, где Андромеда учила ее вязать и вышивать заклинательные руны на салфетках, а Тэдд по вечерам читал вслух старые волшебные сказки про папу-медведя и медвежат. Отец тогда почти не бывал дома, пропадая в долгих и опасных командировках, а возвращаясь все время проводил на службе, и Кэтрин быстро научилась тихому одиночеству.

Именно тогда крестный подарил ей первый набор юного зельевара. Она могла часами сидеть в углу гостиной, склонившись над своим крошечным котелком, смешивая яркие, абсолютно безопасные субстанции и чувствуя, как тревога отступает перед магией точных пропорций и предсказуемых реакций.

В десять лет она осталась у Тонксов уже на целый год. Отца срочно отправили куда-то далеко на юг — то ли в Африку, то ли в Южную Америку, — и семья Тонксов стала ее настоящей, любящей семьей. Маленькая Дора, ходила за ней хвостиком, вовлекая в безумные проделки и болтая без умолку, пока Кэтрин пыталась разобраться в сложных анатомических атласах, оставленных отцом. Видя это, Тэдд достал с полки другие книги — с яркими, понятными ребенку иллюстрациями, и начал терпеливо объяснять ей, как устроен человеческий организм, проводя параллели с магией, которую она уже пыталась понимать.

Той осенью именно крестные проводили ее на вокзал Кингс-Кросс. Андромеда, пряча слезы, застегнула ей все пуговицы на новом пальто и поцеловала в обе щеки, прошептав: «Мы так тобой гордимся». Дора, тогда еще маленькая и большеглазая, повисла у нее на шее, умоляя писать каждый день и подробно описывать «всех-всех привидений и все-все замковые секреты», хотя сама едва умела читать. Тэдд крепко сжал ее плечо и сунул в руку сверток с домашним печеньем «на первое время».

Получая редкие, обрывистые письма от отца, Кэтрин почти не могла представить его рядом. Как она описала бы ему свой первый урок по зельеварению, где она единственная добилась идеально перламутрового отлива? Или свой первый полет на метле, с которой свалилась в первые же десять минут, получив насмешки и утешительную шоколадную лягушку от мадам Трюк? Как рассказала бы о первом увиденном гринделоу на уроке Защиты от темных сил или о захватывающем дух увиденном первом матче по квиддичу?

Она писала обо всем этом в длинных, подробных письмах Тэдду и Андромеде. И ее крестная аккуратно складывала их в большую красную коробку. Этот дом, эта кухня, эти люди были ее настоящим тылом. Тихим, прочным и неизменным местом, в которое можно было вернуться, когда внешний мир становился слишком громким, слишком опасным и слишком одиноким.

Кэтрин, подперев подбородок, внимательнее всмотрелась в черты лица Андромеды. Она искала это — отголоски той самой породы, той крови, что текла и в жилах Сириуса. И они проступали сквозь теплоту и уют кухни, словно стальной контур сквозь мягкий карандашный набросок.

Вот это — высокие, резко очерченные скулы, которые так ясно видны, когда Андромеда наклонялась к пирогу. Не мягкие, округлые, а именно что резкие, создающие ту аристократическую строгость линий, которую не могли скрыть даже простые одежды и добрые морщинки у глаз. Такие же были у него, делающие его лицо одновременно прекрасным и неуловимо холодным, даже в самые мягкие моменты.

А брови — темные, идеально очерченные дуги, не нуждающиеся в карандаше. Они придавали ее взгляду глубину, пронзительность, даже когда она с нежностью смотрела на дочь или крестницу. У Сириуса они были такими же — выразительными, мгновенно сходящимися в суровой складке гнева или насмешки.

И самое главное — губы. Не тонкие, как у многих Блэков на портретах и фотографиях с их вечными гримасами презрения, но с четким, твердым контуром. Они складывались в ту же самую линию непреклонной воли, которую Кэтрин видела на лице Сириуса, когда он принимал какое-то свое, окончательное решение, против которого нельзя было спорить. У Андромеды эта воля была направлена на защиту своего дома, своей семьи, своего тихого счастья. У него… у него она была сломлена и перекована в оружие против всего мира, что его создал.

Но в глазах не было ничего общего. Глаза Андромеды были теплыми, как спелый мед, полными терпения и какой-то материнской силы. В его же — даже в те редкие моменты, когда в них появлялась ласка, страсть, — всегда бушевала буря: ярость, боль, отчаянная, лихорадочная надежда.

Кэтрин отвела взгляд, внезапно осознав, что засмотрелась. Она увидела общее — тот самый стальной каркас, ту кость, что не спутаешь. Но затем она увидела и пропасть. Один и тот же благородный металл, но в одном случае отполированный до мягкого, теплого блеска любовью и семьей, а в другом — погнутый, иссеченный царапинами, раскаленный докрасна ненавистью и горем и закаленный в ледяной воде одиночества.

Они были из одного дома, из одной крови. Но он был тенью того, чем она могла бы стать, оставшись там. А она — напоминанием о том, чем он мог бы быть, если бы его вовремя забрали из той проклятой клетки.

Кэт поднялась со стула, потягиваясь и поправляя рукава почти невесомого мохерового свитера.

— Тетя, я все-таки схожу посмотреть бумаги.

Андромеда кивнула, не отрываясь от нарезки яблок, а Нимфадора весело ей подмигнула, продолжив рассказывать матери о каком-то курьезном просчете департамента спорта.

Кабинет Тэдда всегда казался Кэтрин огромной библиотекой из сказки, куда герой находит тайный проход и обнаруживает сокровища, ждущие своего часа. На деле это была уютная, просторная комната с большим окном и шкафами темного дерева, до потолка заставленными книгами. Невольно вспомнив заставленную книгами на полу, подоконнике и грубо сколоченных полках мансарду Римуса, Кэт улыбнулась с теплотой внутри. В сознании всплыла услышанная где-то фраза: «девушка всегда ищет мужчину, похожего на своего отца». Ну, разумеется… В воображении возникло смущенное лицо Римуса в ответ на очередную бесцеремонность Тонкс, и Кэт тихо рассмеялась.

С силой потянув один из больших тугих ящиков бюро, она отмахнулась от облачка пыли. Здесь явно давно не заглядывали. Перебирая пальцами стопки пожелтевших конвертов, Кэтрин с ностальгической улыбкой живо представляла, как крестный со скрупулезностью педанта раскладывает корреспонденцию по своей таинственной логической системе, чтобы потом в нужный момент извлечь именно то, что требуется.

Один ящик, второй… В третьем по счету Кэт наткнулась на аккуратные ряды почти не тронутых временем конвертов. Перебрав несколько, девушка замерла. Идеально знакомым отрывистым почерком на них было выведено: «Мисс Кэтрин Кейм». Достав один бланк, она с каким-то внутренним трепетом развернула его.

Лист был почти пуст. За исключением одной-единственной фразы, красовавшейся внизу размашистым, твердым почерком: «Горжусь тобой. Папа».

Второй конверт. Тот же бланк. Та же подпись: «Дорогая Кэтрин. Горжусь тобой. Папа».

Третий. «Дорогая моя Кэтрин, обнимаю тебя. Папа». И — большое, зияющее пустое пространство выше, будто ждущее долгого, подробного письма, которое так и не было написано.

В руках зародилась и потекла вверх, к предплечьям, мелкая, предательская дрожь. Она перебирала эти лаконичные послания, одно за другим, и с каждым новым «горжусь тобой» в груди что-то сжималось все больнее.

— Котенок, ты тут? Ох…

Голос Тэдда, прозвучавший с порога, мгновенно оборвался, стоило ей повернуться к нему. Он сразу увидел, что именно она держит в дрожащих пальцах. Его доброе, умное лицо помрачнело, в глазах мелькнула боль и что-то похожее на вину.

— Крестный… — голос Кэтрин прозвучал тише обычного, сбивчиво. — Что это? Почему они… почему они все такие?

Тэдд тяжело вздохнул, словно сбрасывая с плеч груз, который нес много лет. Он медленно подошел и присел на край массивного стола, его взгляд скользнул по злополучным листкам в ее руках.

— Он… твой отец… — Тэдд начал медленно, подбирая слова. — Он не умел этого, Кэти. Писать письма. Выдавливать из себя слова. Для него это было… мучительно. Особенно когда рядом не с ним нес тало Рейчел. Он так сильно любил твою мать, что ее уход из вашей жизни стоил ему остатка чувств. Он злился на себя, ты должна это понимать. Он приходил сюда, иногда… после особенно тяжелых заданий. Сидел вот на этом стуле, пил мой виски и молчал. А потом брал чистый лист и… ничего не мог написать. Просто не мог. Говорил, что все, что он хотел бы сказать, звучало бы глупо и неискренне на бумаге.

Тэдд помолчал, глядя в окно на падающий снег, собираясь с мыслями, чтобы выговорить самую тяжелую часть правды.

— А потом однажды… я предложил. Сказал: «Генри, давай я хоть что-то напишу от твоего имени. Просто чтобы она знала, что ты о ней помнишь». Он долго отнекивался, брюзжал… а потом согласился. — Крестный посмотрел на нее, и в его глазах читалась бездонная нежность и печаль. — Он собственноручно подписал пару десятков чистых бланков. Только это. «Горжусь тобой». И свою подпись. Это было единственное, что он был готов доверить бумаге. Единственное, что считал не ложью. Потому что это была правда. Он всегда, до самого конца, гордился тобой, котенок. Каждую секунду. Этими… — он кивнул на конверты, — он пытался передать все остальное. Все, что не мог выразить.

Тэдд сделал паузу, его голос дрогнул.

— А я... я не мог оставить маленькую девочку без весточек от отца. Без его поддержки. Генри Кейм был моим самым близким другом. Это именно он вместе с кузеном Ро, Сириусом, помогал нам бежать от ее семьи. Спрятаться, создать что-то свое. Я не мог оставить его ребенка в одиночестве. Часть Генри, часть самого близкого мне человека. Поэтому я писал тебе письма. Все эти длинные, подробные письма о твоих успехах, о Хогвартсе, о зельях... Всегда я. От его имени. Ты с самого детства так на него похожа. Я был очень горд, что могу растить его дочку.

Он умолк, дав ей время. Осознание накатило тяжелой, холодной волной. Все эти годы папой — тем папой, который интересовался ее уроками, гордился ее успехами, давал советы, чей голос она слышала в голове, читая его строки, — был Тэдди. Ее отец... ее настоящий отец подарил ей лишь несколько скупых, хоть и искренних слов. А все остальное — всю ту любовь, заботу и участие, которых ей так не хватало, — дарил ей этот человек.

Кэтрин медленно поднялась. В глазах у нее стояли слезы, но лицо было спокойным. Она сделала шаг вперед и прижалась к широкой груди крестного, как в далеком детстве, когда бежала к нему с разбитой коленкой или сломанным штативом из набора юного целителя.

Тэдди словно ударили под дых. Он хрипло, сдавленно вдохнул — и крепко обнял ее большими, сильными руками, прижимая к себе, будя в памяти образ той маленькой, хрупкой девочки, которую он когда-то взял под свою защиту.

На пороге кабинета застыла Андромеда, прижав руку к губам. Она не решалась войти, не решалась нарушить тишину этого щемящего, горького и в то же время светлого момента.

И Кэтрин плакала. Впервые за долгое время — месяцы, а может, и годы. Горько, по-детски, навзрыд, чувствуя, как каменная скорлупа, сжимавшая ее сердце, трескается и рушится под теплом этой безусловной любви. Она плакала о том отце, которого потеряла, и о том, который все это время был рядом. И в этих объятиях, в безопасности его больших рук, она наконец-то позволяла себе быть просто той самой маленькой девочкой, которой так нужен был папа.

Тэдд не успокаивал ее, не говорил ничего, молча осторожно был рядом, давал ей опору, как всю ее жизнь до этого. Осознание накрывало волнами и отступало как волны прилива, собирая пазлы ощущений и логических выводов.

— Спасибо папа-медведь — уткнувшись в мокрую от ее слез рубашку прошептала Кэтрин и Тэдд звонко поцеловал ее в макушку. — Нам нужно идти. Вечером мне надо будет вернуться в Хогвартс…на бал.

* * *

Большой зал Хогвартса преобразился до неузнаваемости. Ледяное, царственное великолепие сменило привычное тепло и уют. С высоких потолков, вместо привычного неба, свисали гигантские, сверкающие бриллиантовой искристостью глыбы сияющего льда и серебряные гроздья омелы. Мириады крошечных, как булавочные головки, снежинок медленно кружились в воздухе, никуда не опускаясь и переливаясь под светом сотен призрачных, бледно-голубых фонариков.

Стены были затянуты тяжелым серебряным шелком, на котором мерцали ледяные узоры, словно морозные картины на стекле. Двенадцать рождественских елок, по одной у каждой из колонн, сияли словно королевы бала: их ветви были украшены не просто шарами, а хрустальными сферами, в которых танцевали миниатюрные феи, осыпавшие все вокруг сияющей пыльцой, и живыми, поющими птичками из чистого света.

Воздух был густым, волшебным коктейлем из ароматов: хвои и мандаринов, сладкой глазури и пряного глинтвейна, дорогих духов и воска от бесчисленных свечей. Сами столы отодвинуты к стенам, уступая место огромной ледяной площадке, отполированной до зеркального блеска, где пары скользили и кружились под музыку, которую извлекали из своих скрипок и арф невидимые музыканты-призраки. Их мелодия была томной, завораживающей, словно само дыхание зимы, превращенное в звук.

Повсюду мелькали роскошные наряды — не просто мантии, а настоящие туалеты из парчи, атласа и бархата всех оттенов зимней ночи: инеисто-голубые, звездно-серебряные, глубокие изумрудные, как хвоя, и кроваво-гранатовые. Блеск шелков и драгоценностей соперничал с сиянием льда, создавая ослепительную, почти сюрреалистичную картину.

Даже преподаватели казались другими, облаченными в свои лучшие мантии. Дамблдор в звездном одеянии, сверкавшем, как зимнее небо, любезно беседовал с мадам Максим, чье платье из паутины-шелка казалось соткано из лунного света. Даже Снейп, в своем строгом, но безупречно чистом черном камзоле, выглядел менее зловеще и самую чуточку приятнее, хотя и не утратил привычной мрачности.

Повсюду царил сдержанный, благородный гул голосов, смех, приглушенный магией зала, и легкий, почти неслышный шорох платьев и шагов по идеальному льду. Это было зрелище ослепительной, холодной, абсолютно волшебной красоты — настоящая сказка, воплощенная силой магии, где даже время, казалось, замерло, чтобы насладиться этим мгновением совершенства.

Кэтрин стояла в тени одной из ледяных колонн, ее гранатовое платье казалось темным рубином в ослепительном сиянии зала. Она нашла себе идеальный наблюдательный пост — достаточно близко, чтобы видеть все, но достаточно в стороне, чтобы оставаться невидимой для общего веселья.

Рядом, в глубокой нише, словно готическое воплощение духа Рождества, восседал Аластор Грюм. Его магический глаз бешено вращался, сканируя толпу с хищной интенсивностью, в то время как обычный был прищурен и устремлен на паркет. Он ворчал что-то себе под нос, время от времени прихлебывая из походной фляги. Он напоминал стражника на празднике, который не может и не хочет расслабиться.

Их молчаливое соседство было странным, но комфортным — два островка тихой бдительности в море беззаботного веселья.

Вот зазвучали торжественные аккорды, возвещая начало церемонии. Все взоры обратились к главному входу.

Первым появился Седрик Диггори с Чжоу Чанг. Они выглядели как иллюстрация из сказки: он — статный и улыбающийся в своих лучших мантиях, она — неземно красивая в платье из бледно-розового шелка, что меняло цвет при каждом движении. Их танец был грациозным, уверенным, и толпа вздохнула с восхищением.

Затем — Флер Делакур с Роджером Дэвисом. Ее появление вызвало легкий шок. В своем сверкающем, словно сотканном из лунного света и инея, платье она затмевала все вокруг. Дэвис выглядел ошеломленным, почти гипнотизированным ее красотой, и его движения были немного заторможенными, будто он танцевал во сне.

Виктор Крам и Гермиона Грейнджер вызвали самый настоящий переполох. Никто не ожидал, что грозный болгарский чемпион предстанет сказочным принцем в отлично сидящем бордовом мундире, а вечная «зубрила» Грейнджер окажется той самой таинственной красавицей в элегантном платье. Они танцевали сосредоточенно, словно выверенно по строчкам книги, но именно их пара приковывала к себе самое пристальное, полное удивления внимание. Кэтрин с отмечала блеск восхищения в вечно мрачном и отстраненном выражении лица болгарина.

И, наконец… Гарри Поттер и Парвати Патил.

Кэтрин почувствовала, как ее сердце сжалось от чего-то среднего между жалостью и нежностью. Гарри выглядел абсолютно несчастным, зажатым в слишком тесных мантиях. Его поза кричала о желании провалиться сквозь землю. Парвати, красивая и смущенная, старалась изо всех сил, но ее усилия разбивались о каменную неподвижность его плеча. Их танец был не столько танцем, сколько серией осторожных, неуклюжих шажков и почти полным отсутствием зрительного контакта.

Тень колонны была прохладным убежищем, но внезапно Кэтрин почувствовала, как по ее спине пробежали мурашки. Это было не от холода камня. Это было чувство пристального, неотрывного внимания, тяжелого и колючего, как грубая шерсть.

Она медленно, стараясь не выдать внезапной напряженности, повернула голову. И встретилась взглядом с Аластором Грюмом. Вернее, не с ним — с его магическим глазом. Обычный был неподвижен и мутен, устремлен куда-то в толпу. Но синий, обычно бешено вращающийся зрачок был прикован к ней с гипнотической, пугающей интенсивностью.

Он не просто смотрел. Он сканировал ее. В его взгляде не было ни любопытства, ни обычной для него паранойи, обращенной на всех сразу. Была холодная, аналитическая оценка. Так смотрят на потенциальную угрозу, на слабое место в обороне.

Кэтрин почувствовала себя под микроскопом. Ей стало физически не по себе. Она инстинктивно выпрямилась, желая казаться выше, прочнее.

И тогда его голос, грубый, как скрежет камня, прозвучал совсем рядом, заставив ее вздрогнуть.

— Прекрасный вечер, не правда ли, мисс Кейм? — он произнес это с какой-то неестественной, почти зловещей любезностью. — Для некоторых.

Она заставила себя ответить, надеясь, что голос не выдаст внезапной сухости во рту.

— Вечер соответствует мероприятию, профессор.

— О, соответствует, — он хрипло усмехнулся, и его магический глаз на секунду оторвался от нее, чтобы метнуться через весь зал, а затем снова впиться в нее с новой силой. — Особенно для наших… почетных гостей. Каркаров, я заметил, сегодня в ударе.

Сердце Кэтрин неприятно екнуло. Почему он говорит это именно мне?

— Весь вечер не сводит с кого-то глаз, — продолжал он, и его голос приобрел ядовитый, интимный оттенок. — Смотрит так… смакует. Словно старый кот у мышиной норы. Как будто высматривает слабинку. Или вспоминает старые обиды.

Он наклонился чуть ближе, и от него пахло пылью, старым кожаном и чем-то еще — горьким, лекарственным.

— Странно, но его взгляд постоянно возвращается к нашему медицинскому персоналу. — Магический глаз Грюма сверлил ее, не мигая. — Как будто ищет в чьих-то чертах… другого человека. Ваш отец, Генри Кейм, ведь был у него на особом счету, да? Один из тех, кто слишком активно мешал Пожирателям кружить свой хоровод. Каркаров любит отдавать старые долги. Особенно тем, кто не может ответить.

Лед сковал ее изнутри. Он не просто болтал. Он целился точно в незажившую рану, в самую больную точку ее памяти.

— Такие люди, как он, никогда не забывают лиц, мисс Кейм, — проскрипел Грюм почти шепотом. — И не прощают. А их месть имеет свойство… переходить по наследству. И падать на тех, кто даже не подозревает, за что его ненавидят.

Ее собственный взгляд, против ее воли, рванулся к группе болгар. И правда — ледяной, тяжелый взгляд Каркарова был направлен именно на нее. В его глазах читалось не просто любопытство — там было нечто старое, ядовитое, личное. Словно он видел не ее, а призрак за ее плечом. Призрак ее отца.

— Вам виднее, профессор, — ее собственный голос прозвучал чужим, приглушенным. Она больше не могла здесь стоять. Каждая секунда под его пронизывающим взглядом, отравленная его словами, была пыткой.

Не дожидаясь ответа, она резко развернулась и зашагала прочь, не глядя на него. Спиной она чувствовала его тяжелый, довольный взгляд и ледяной укол ненависти директора Дурмстранга. Ей нужно было в тишину. В одиночество. Домой.

* * *

Кэтрин бежала. Не в панике, а с той стремительной, отрешенной грацией, с какой дикое животное уходит умирать в одиночестве. Замок остался позади — ослепительный, шумный, чужой. Ледяной воздух ударил в лицо, заставив вздрогнуть.

Заботливо уложенные Андромедой волосы растрепались, и тяжелые, как бархат, пряди кофейного оттенка упали на обнаженные плечи, цепляясь за влажную от побега кожу. Каждая прядь была как след прикосновения, теперь разрушенного. Кэт рванула завязки на шее, теплый меховой плащ упал на снег рядом с ней, сливаясь со снежной массой.

Ее платье цвета спелого граната — единственная вспышка жизни, кровавый рубин на безупречном белом атласе снега. Лунный свет, холодный и безжалостный, лился с неба, превращая каждый кристаллик снега в алмазную пыль, а озеро — в черное, зеркальное полотно, в котором тонули звезды.

Она остановилась, грудь высоко вздымалась, выдыхая в ночь облака пара, похожие на призрачные признания. Обняла себя за голые плечи, но это не спасало от холода, что шел изнутри — от страха, посеянного словами Грюма, и от старой, как мир, печали.

И тогда нахлынули они — воспоминания. Не картинки, а ощущения. Жар. Сицилийская ночь, воздух, густой от запаха цитрусов и моря. Его сила. Жилистые крепкие руки, обвившие ее талию, шершавые от жизни, невыносимо нежные для нее одной. Его кожа. Загорелая, с черными и серыми отметинами татуировок, соленая, под ее губами. Его губы. Грубые, требовательные, умеющие быть и яростными, и бесконечно мягкими.

Она закинула голову, подставив лицо луне, и закрыла глаза. Щеки ее пылали под ледяным поцелуем ночи. Она пыталась обмануть реальность: вдохнуть глубже — и представить, что это не мороз, а теплый бриз; услышать скрип снега — и убедить себя, что это шепот волн о сицилийский берег. Она так старалась почувствовать себя там. Той — любимой, желанной, цельной, нужной.

Тишину нарушала лишь далекая, пронзительная мелодия, что, казалось, лилась из самого сердца ночи. Она звучала не в ушах, а в крови — щемящая, полная тоски и невыразимой нежности. Как та самая мелодия — о ласковом звере, которого приручили, но который ушел обратно в лес, оставив после лишь эхо своей дикой, прекрасной сущности.

Кэтрин шла по пустынному берегу Черного озера, подняв воротник плаща. В кармане ее пальцами сжимался гладкий, холодный камень — кусок морского кварца со шрамом-царапиной.

Она пыталась не думать о пустоте в груди, о том, как оглушительно тихо было в ее жизни без яростного рычания, без взгляда, в котором бушевали бури. Она пыталась просто дышать, слушая, как под тонким намерзшим краем льда поет и шепчет вода, не желающая засыпать насовсем.

И вдруг тишина изменилась.

Не сломалась, не разорвалась — именно изменилась. Наполнилась новым звуком, вернее, его полной противоположностью — абсолютно беззвучным присутствием. Воздух позади Кэтрин сгустился, наполнившись вибрацией чистой, нечеловеческой магии.

Кэтрин замерла. Сердце на мгновение остановилось, а потом забилось с такой силой, что стало больно.

Медленно, очень медленно она обернулась.

Оно стояло там, в двух метрах от нее, на замшелом валуне. Существо из лунного света и застывшего серебра. Огромное, величественное, полупрозрачное. Оно не излучало тепло, но и холод исходил от него не зимний, а какой-то иной — космический, чистый, пронизывающий до костей, но не несущий угрозы.

Патронус.

И не просто патронус. Это был огромный пес. Благородный волкодав с мощной грудью и высоко поднятой головой. Его уши были насторожены, а невидимый ветер шевелил призрачную шерсть на его загривке. Он смотрел на нее не глазами — двумя бездонными озерами чистого, концентрированного света.

Она узнала его. Узнала размах мощных плеч, гордый постав головы, саму суть этой формы. Это была та самая душа, что скрывалась за обликом Бродяги. Не дикий зверь, а верный страж. Воплощение не ярости, а силы. Не боли, а защиты.

Он спрыгнул с камня беззвучно, не оставляя следов на инее. Сделал шаг к ней. Затем еще один. Свет, исходивший от него, отбрасывал на снег длинные, призрачные тени, освещая ей путь. Это был он. Его самая сокровенная тайна. Его самая сильная и чистая эмоция. И он послал ее к ней.

Слезы, которых она не чувствовала на холодном ветру, выступили на глазах и тут же замерзли на ресницах. Не от горя. От чего-то большего. От узнавания. От того, что даже в разлуке, даже в кромешной тьме, он нашел способ сказать ей то, на что у него не хватало слов.

Я здесь. Ты не одна. Ты — мое самое светлое воспоминание.

Кэтрин сделала шаг вперед. Призрачный пес развернулся и медленно, величаво пошел вдоль берега, оставляя за собой мерцающую дорожку на снегу. Она пошла за ним, как когда-то шла за большой черной собакой по тропинке домой.

Он вел ее. Мимо спящих деревьев, мимо темной громады замка, далеко по тропинке к огням ее дома в Ароншире. Он не приближался, не пытался прикоснуться. Он просто был. Страж. Проводник. Обещание.

У самого порога он остановился и обернулся. Его светящийся взгляд встретился с ее заплаканным лицом. Он простоял так несколько мгновений, беззвучный и прекрасный, живое заклинание против одиночества.

А потом медленно растаял. Рассыпался на миллиарды серебристых частиц, которые подхватил ветер и унес в звездное небо, оставив после себя лишь тишину, пахнущую морем, и теплую, огненную уверенность в груди у нее.

Кэтрин прислонилась к косяку двери, дрожащей рукой прижимая к губам морской камень.

Он помнил.

— Мисс Кейм!

Воздух в Больничном крыле пах антисептиком и… жжеными перьями. Очередная «неудачная» попытка близнецов Уизли испытать новый продукт — «Съедобные шапки-невидимки» — закончилась тем, что первокурсник из Пуффендуя едва не проглотил собственный язык, который то появлялся, то исчезал, мигая влажной розовой массой.

Кэтрин, с привычным уже спокойствием профессионала, завершала наложение успокаивающей мази.

— В следующий раз, прежде чем что-то пробовать, убедись, что рядом есть тот, кто знает противоядие, — ее голос был ровным, без упрека, лишь с легкой усталой усмешкой. — Или хотя бы тот, кто сможет добежать до меня быстрее, чем твой язык решит стать невидимым.

Мальчик что-то невнятно промычал, краснея. Мадам Помфри, проходя мимо, бросила на Кэтрин взгляд, полный привычного стоицизма.

— Хоть кто-то в этом замке сохраняет рассудок и здравый смысл. Спасибо, мисс Кейм.

Это была рутина. Предсказуемая, почти уютная в своей абсурдности. После бури эмоций на балу и откровения у Тонксов эта обыденность была как бальзам.

* * *

Вернувшись вечером в Ароншир, Кэтрин замерла у калитки. Холодный воздух щипал щеки, но внутри все сжалось в тугой, трепетный комок. Сверток, оставленный ей у поленницы, еще утром исчез. Кэтрин подошла ближе, не веря своим глазам.

Поленница у стены была аккуратно сложена до самого карниза. Дрова, колотые мощными, уверенными взмахами, источали смолистый аромат сосны. А рядом, на чистом, нетронутом снегу, отпечатались следы. Вперемешку собачьи и человеческие. Огромные, узнаваемые отпечатки лап большой собаки. Они подходили к поленнице, кружили вокруг нее, а затем уходили вглубь сада, где растворялись у старой ограды.

Он был здесь. Не призраком-патронусом, а плотью и кровью. Рискуя всем, он пришел, чтобы выполнить ее глупое, сиюминутное обещание самой себе — «привести поленницу в порядок весной». Он видел ее беспомощность, ее потребность в заботе, и ответил на нее единственным способом, каким мог — молчаливым, грубым, абсолютно практичным действием.

Кэтрин прижала ладонь к холодному, шершавому полену. В груди защемило — сладко и больно. Она не чувствовала его присутствия сейчас, но знала: он где-то рядом. Стоит в тени деревьев и смотрит. Сторожит.

— Я же никогда не закрываю дверь… дурак.

* * *

Февраль пах предвкушением второго испытания Турнира. В одно пасмурное утро среды, когда Кэтрин утонула в горе новых бинтов, а мадам Помфри, словно трудолюбивая пчелка, перестилала кровати, в зал Больничного Крыла ворвалась тень.

Предвестником Северуса Снейпа, как всегда, стала мертвенная чернота, коснувшаяся комнаты раньше его самого. Он принес ящик с сильнодействующим болеутоляющим зельем, добытым, казалось, из самых недр его личных запасов.

Визит был лишь формальностью, но само его присутствие мгновенно замораживало воздух вокруг. Тяжело поставив ящик на стол, Снейп не двинулся с места. Его черные, как омуты, глаза впились в Кэтрин, обжигая пронзительным, всевидящим взглядом.

— Необходимо кое-что прояснить. Наблюдая за вашим… рвением в оказании помощи мистеру Поттеру, невольно задаешься вопросом, мисс Кейм, — его голос был низким, шипящим, как змеиная кожа по камню. — Где проходит грань между профессиональным долгом и потаканием его врожденной склонности к нарушению правил и… криминальным наклонностям?

Кэтрин не оторвалась от записей, но каждый мускул ее тела напрягся. Мадам Помфри остановилась, удивленно посмотрев на коллегу.

— Моя работа — лечить последствия, профессор, а не судить причины. Если бы все в этом замке просто соблюдали правила, Больничное крыло пустовало бы.

— Как трогательно, — прошипел он. — Однако некоторые «последствия» требуют для своего появления весьма специфических… ингредиентов. — Он сделал паузу, давая словам повиснуть в воздухе. — В моей кладовой пропали кое-какие компоненты. Крайне редкие и опасные в неопытных руках. Корень златоглазок, шкура бумсланга.

Сердце Кэтрин упало. Оборотное зелье. Только оно требует такой комбинации. А значит, кто-то в замке задумал что-то очень нехорошее.

Она подняла на Снейпа холодный, абсолютно непроницаемый взгляд.

— И вы предполагаете, что я могу быть причастна к пропаже? Может я изготавливаю для мистера Поттера оборотное зелье в перерывах между пациентами, чтобы он мог бесить лично вас? Или, может, мистер Поттер сам пролез в вашу кладовую?

— Я предполагаю, что слепая преданность часто заставляет людей совершать необдуманные поступки, — Снейп смотрел не моргая. — Даже тех, кто кажется благоразумным. А зная вашу склонность к сочувствию к… ущемленным личностям…

— Северус, что за вздор вы несете! — Мадам Помфри ахнула, отложив стопку простыней. Ее обычно доброе лицо побагровело от возмущения. — Это ужасно грубо! Не ожидала от вас такого поведения в моем крыле!

Гнев, горячий и ясный, вспыхнул в Кэтрин. Не за себя. За Римуса. За Сириуса, за Гарри, за всех, кого этот человек презирал без всякой попытки понять.

— Мы не выбираем, кого любить, профессор, — отрезала она, и ее голос прозвучал как удар хлыста в наступившей тишине палаты. — И не выбираем, кому хранить верность. Иногда верность — это все, что у нас есть.

На лице Снейпа не дрогнул ни один мускул, но воздух вокруг него буквально заледенел. Казалось, самая тень на его лице потемнела. Он смотрел на нее несколько секунд, и в его взгляде было нечто такое, что заставило ее кровь похолодеть — не гнев, а нечто глубже, древнее и болезненное. Он словно увидел в ее словах отражение чего-то своего, давно похороненного и яростно отрицаемого.

Не сказав больше ни слова, он резко развернулся, и его черные мантии взметнулись за его спиной, как крылья гигантской летучей мыши. Дверь за ним захлопнулась с оглушительным стуком.

Мадам Помфри все еще негодовала, с силой встряхивая чистое покрывало перед тем, как застелить кровать.

— Ну надо же! Мисс Кейм, дорогая моя, какая низость! Уважаемый профессор — и такие беспочвенные обвинения! Прямо в лицо!

Кэтрин, все еще чувствуя дрожь в коленях, сделала глубокий вдох, стараясь унять бешеный стук сердца.

— Кто-то украл достаточно серьезные компоненты для зелий, — сказала она, и ее голос прозвучал удивительно ровно. — На его месте мы с вами тоже были бы настороже.

— Ох, Кэтрин, — целительница покачала головой, смотря на нее с материнской заботой. — Вы всегда стараетесь найти оправдание даже для самого… ну, самого грубого типа. Он перешел все границы!

— Ну Риту Скиттер я бы точно не стала оправдывать. — Кэтрин чуть лукаво прищурилась, глядя как Мадам Помфри улыбается, соглашаясь.

На мгновение Кэтрин поймала себя на мысли, что мадам Помфри, сама того не ведая, говорит не только о Снейпе. Но она лишь молча взяла следующую простыню и принялась помогать, благодарная за эту рутинную работу, которая помогала скрыть потрясение от только что произошедшего.

* * *

Воздух в Больничном крыле, только что вернувшийся к относительному спокойствию после очередной проделки Уизли, снова сгустился от напряжения. На сей раз причина была куда серьезнее.

— Мы готовы? — уже привычно спросила мадам Помфри, проверяя укладки для отправки к стадиону.

— Мы готовы. — кивнула Кэтрин, расставляя на выкатном столике четыре пузырька . — Должно хватить на шесть часов. Даже после того, как из выловят, им будет тепло до самого замка.

Мадам Помфри сосредоточенно кивнула. Она начинала ходить вдоль ряда кроватей, чуть заламывая тонкие пальцы — знак крайней встревоженности.

Дверь распахнулась, и в зал Больничного крыла вошла профессор МакГонагалл. Ее лицо было сурово и непроницаемо, но в глазах читалось беспокойство. За ней, словно пугливый выводок, следовали: Рон Уизли, бледный и растерянный, постоянно покусывавший губу, Гермиона Грейнджер, с расширенными от непонимания глазами, озиравшаяся по сторонам, маленькая Габриэль Делакур, сестра Флер, с огромными, полными слез голубыми глазами, сжимавшая в руках край мантии Гермионы и красавица Чжоу Чанг, выглядевшая смущенной и сонной, будто ее разбудили среди ночи.

За ними уверенной твердой походкой шел Дамблдор в сопровождении Перси Уизли, очевидно заменяющего на сегодняшнем испытании своего шефа Барти Крауча. Обычная жизнерадостность директора Хогвартса куда-то испарилась, лицо было серьезным, а взгляд — тяжелым.

— Пожалуйста, не волнуйтесь, дети, — его голос, обычно такой теплый, теперь звучал мягко, но без привычной живости. — С вами все будет в полном порядке. Это лишь необходимая мера предосторожности.

— Профессор, я не понимаю… — начала Гермиона, но ее голос дрогнул. — Мы должны сейчас быть рядом с Гарри, мы должны…

— Объяснения последуют, мисс Грейнджер, — твердо, но не без сочувствия, сказала МакГонагалл. — Сейчас вам нужно просто отдохнуть.

Мадам Помфри уже мчалась к ним, ее лицо выражало готовность к худшему.

— Альбус, Минерва, вы что не ввели детей в курс дела? — ее взгляд скользнул по испуганным детям.

— Всему свое время, Поппи, — успокоил ее Дамблдор. — Но нам нужна твоя помощь и помощь мисс Кейм. Нам необходимо, чтобы эти четверо крепко и беспробудно поспали следующие несколько часов.

— Но зачем? — вырвалось у Рона, который смотрел на них с нарастающей паникой.

Кэтрин, услышав свое имя, отложила склянки и подошла. Ее ум уже складывал пазл: четверо детей… близкие друзья чемпионов… Внезапно ледяная догадка сжала ей желудок. Они не будут драться. Им придется что-то спасать.

— Заклинание сна? — уточнила она, и ее голос прозвучал удивительно спокойно, будто это была обычная медицинская процедура.

— Именно, — кивнул Дамблдор, смотря на нее с легкой благодарностью за ее выдержку. — Глубокий, безмятежный сон. Без сновидений. Дети, вы здесь, потому что являетесь близкими людьми или лучшими друзьями наших чемпионов. За время, отведенное на испытание вас, должны будут вернуть со дна озера. Не стоит беспокоиться, мы постоянно будем следить за ситуацией.

— Но сэр! Гарри должен будет спасти двоих? — воскликнул Рон и его глаза медленно начали наполняться пониманием. — Погодите-ка…

Кэтрин первая подошла к нему. Она не стала ничего обещать или утешать пустыми словами. Она просто положила теплую, уверенную руку ему на плечо и посмотрела прямо в глаза.

— Все будет хорошо, Рон. Доверься нам. Это важно для Гарри.

Ее тон, полный профессионального спокойствия, подействовал на него сильнее любых уговоров. Он сглотнул и кивнул, все еще напуганный, но уже не сопротивляясь.

Мадам Помфри тем временем уже укладывала маленькую Габриэль на кушетку, что-то нежно говоря на идеальном французском. Девочка смотрела на нее с безграничным доверием.

Кэтрин и Помфри синхронно подняли палочки. Их движения были отточенными и точными.

— Сомнус, — произнесли они почти в унисон, и их голоса слились в один мягкий, убаюкивающий поток.

Четыре луча теплого золотистого света коснулись лбов детей. Напряжение мгновенно ушло с их лиц. Веки Рона тяжело сомкнулись, беспокойство Гермионы растворилось в ровном дыхании, Чжоу тихо вздохнула и уснула, а на личике Габриэль застыла умиротворенная улыбка. Они погрузились в глубокий, искусственный сон.

Но на этом работа не закончилась.

— Мисс Кейм, — кивнула мадам Помфри в сторону выкатного столика. — Состав.

Кэтрин уже двигалась туда. Она вернулась с подносом, на котором стояли четыре мерных стеклянных стаканчика с дымящейся жидкостью густого, медного оттенка. От нее исходил легкий аромат имбиря, перца и чего-то металлического.

— Это что? — сурово спросила профессор МакГонагалл, в ее глазах мелькнула тень тревоги.

— Термостатический эликсир моего собственного приготовления, профессор, — спокойно ответила Кэтрин, аккуратно приподнимая голову спящей Гермионе. — Он не разбудит их, но поддержит внутреннюю температуру тела на безопасном уровне. На случай, если... — она бросила взгляд на Дамблдора, — ...если их пребывание в воде затянется.

Дамблдор молча кивнул, и в его глазах мелькнуло одобрение. Такую предусмотрительность он не мог не оценить.

Кэтрин работала быстро и уверенно. С Гермионой и Чжоу все было просто — они без сознания покорно проглотили жидкость. Мадам Помфри тем временем осторожно вливала состав Рону, который нахмурился даже во сне, с недовольным кряхтением проглотив зелье.

Самым сложным оказалась маленькая Габриэль. Девочка зашевелилась и тихо застонала, когда Кэтрин прикоснулась к ее щеке. Ее глазки приоткрылись, наполненные слезами и детским страхом.

— Shhh, ma petite, — тихо, на ужасном французском, прошептала Кэтрин, мягко гладя ее по волосам. — Ce n'est… qu'un mauvais rêve. Tu… vas bien. Tu es en… sécurité. (Тише, малышка. Это всего лишь плохой сон. С тобой все хорошо. Ты в безопасности).

Она еще что-то нежное и успокаивающее пролепетала ей на ухо, и девочка утихла, ее дыхание снова стало ровным. Только тогда Кэтрин осторожно влила ей в рот несколько капель эликсира.

В палате воцарилась тишина, нарушаемая лишь ровным дыханием спящих. Дамблдор смотрел на них с невыразимой печалью.

— Благодарю вас за предусмотрительность, мисс Кейм, — тихо сказал он. — Пожалуйста, оставайтесь с ними.

Он развернулся и вышел, его яркие мантии скрылись за дверью. МакГонагалл на мгновение задержалась, бросив на спящих детей и на стаканчики из-под эликсира полный тревоги взгляд, и молча последовала за ним. Перси Уизли, исполненный величественной серьезности так ничего и не сказав направился следом.

Мадам Помфри поправила одеяло на Габриэль и тяжело вздохнула.

— Иногда я ненавижу этот Турнир, — прошептала она, и в ее голосе звучала усталость не физическая, а моральная. — Но вы правы, этот эликсир... это очень вовремя, моя дорогая.

Кэтрин молча кивнула, глядя на насупленное даже во сне лицо Рона. Она думала о Гарри, который сейчас готовится нырнуть в ледяную воду. Ее эликсир согревал его друзей, но не мог защитить его самого. И о Сириусе, который, она знала, сходит с ума от беспокойства где-то там, в лесу, абсолютно бессильный что-либо сделать.

День второго испытания встретил их ледяным ветром и давящей тишиной. Трибуны, возведенные на озере, гудели от возбужденных голосов, но для Кэтрин и мадам Помфри в их медицинской палатке на берегу мир снова сузился до ожидания.

Они видели, как чемпионы один за другим ныряют в черную, ледяную воду. Всплеск — и ничего. Только зловещие круги на воде.

И наступила тишина. Абсолютная, давящая, прерываемая лишь шепотом зрителей и завыванием ветра. Минуты растягивались в вечность. Кэтрин стояла у самого края воды, вцепившись в стойку палатки, вглядываясь в пучину.

Ни криков. Ни всплесков. Только это леденящее душу ничто. Она думала о Гарри там, внизу, в темноте. Думала о Сириусе, который, она знала, затаив дыхание, наблюдал откуда-то из Запретного леса.

В этой тишине не было места роскоши бала или личным драмам. Была только голая, первобытная тревога. Тревога медика, который знает, что сейчас там, в глубине, решаются судьбы, и он бессилен что-либо сделать, кроме как ждать. Ждать, когда безмолвие озера расколют крики — от боли или от радости.

— Ииии что? Нам час просто пялиться на воду, да? — громкий шепот Фреда Уизли эхом пронесся по трибунам в совершенной тишине.

— Болеть за своего чемпиона. Уизли. — Яростное Шипение МакГонагалл тоже расслышали все.

Время тянулось мучительно медленно. Полчаса. Целых тридцать минут под ледяной, черной толщей воды.

Кэтрин не могла усидеть в палатке, а потому вышла на берег и замерла, вглядываясь в неподвижную, зловещую гладь озера. Ветер трепал ее волосы и леденил щеки, но она почти не чувствовала холода — внутри все горело от лихорадочного напряжения. Где-то там был Гарри. И три других студента, каждый из которых боролся за свою жизнь и свой приз.

Она ловила каждое движение на воде, каждый звук, но озеро хранило свою тайну молчаливо и надменно. Лишь изредка на поверхности появлялся пузырь воздуха, словно последний вздох утопленника.

И тут она почувствовала на себе взгляд. Тяжелый, испытующий, полный неприятного, почти хищного любопытства. Она медленно обернулась.

Игорь Каркаров стоял поодаль, прислонившись к дереву. Его тонкие губы были сложены в кривую, насмешливую улыбку. Поймав ее взгляд, он не отвел своих холодных глаз, а лишь улыбнулся чуть шире и направился к ней, его движения были плавными и вкрадчивыми, как у змеи.

— Мисс Кейм, — произнес он, и его маслянистый, с акцентом голос резал слух. — Какое беспокойство на вашем лице. Вам, как медику, должно быть известно — волнение плохой советчик.

Кэтрин выпрямилась во весь рост, встречая его взгляд ледяной вежливостью.

— Беспокойство — естественная реакция, когда жизни людей находятся в опасности, господин директор. Я полагаю, вы тоже разделяете эту озабоченность за своего чемпиона.

— Виктор крепкий мальчик. Лучший. Меня больше волнует... последующий уход. Будет ли оказан достаточный профиль медицинской помощи всем чемпионам сразу после их возвращения? Вода ледяная. Шок, переохлаждение... — Он прищурился, изучая ее. — Готовы ли вы к такому наплыву пациентов? Или ваша привязанность к одному из них заставит вас... пренебречь остальными?

Его слова были обернуты в фальшивую заботу, но каждый слог был отравлен ядом. Он не спрашивал о готовности — он намекал на ее непрофессионализм и предвзятость.

Внутри у Кэтрин все закипело, но ни один мускул не дрогнул на ее лице. Она ответила четко и холодно, отчеканивая каждое слово:

— Больничное крыло Хогвартса всегда готово к любым непредвиденным обстоятельствам, господин Каркаров. Мадам Помфри и я будем оказывать помощь в соответствии с медицинскими протоколами, основанными на тяжести состояния пациентов, а не на их фамилиях или школе. Каждый получит все необходимое. Вы можете в этом не сомневаться.

Каркаров медленно, оценивающе кивнул, его взгляд скользнул по ее сжатым белым костяшкам пальцев, по напряженным плечам.

— О, я не сомневаюсь, — прошипел он. — Я просто... наблюдаю. Вы знаете, в Дурмстранге у нас ценят силу. Яростную, грубую силу. А здесь... — он сделал паузу, и его глаза сузились, — здесь я вижу другую. Тихую. Скрытную. Скользкую. Прячется за протоколами и правилами... но кусается не менее больно. Такая маленькая птичка... и такие острые коготки.

Его намек был прозрачен, как лед на озере. Он говорил не о медицине. Он говорил об обидах на ее отца, о той силе духа, которую он в ней чувствовал и которую ненавидел. Кэтрин не стала опускаться до его уровня. Она лишь подняла подбородок, и ее взгляд стал еще холоднее.

— Иногда именно маленькие птички знают, где спрятаны самые ядовитые шипы, господин директор. Если вы беспокоитесь о здоровье мистера Крама, лучше займите место на трибуне. Испытание скоро должно завершиться.

Она больше не смотрела на него, повернувшись спиной и снова уставившись на воду, всем своим видом демонстрируя, что разговор окончен.

Каркаров постоял еще мгновение, издал тихий, шипящий звук, похожий на смешок, и наконец отступил, растворившись в толпе зрителей. Кэтрин выдохнула, лишь теперь позволив себе сжать кулаки так, что ногти впились в ладони. Дрожь была уже не от холода. Она была от ярости и от осознания, что этот человек — не просто неприятный тип. Он — настоящая угроза. И он явно видел в ней не просто медика.

А на озере по-прежнему не было ни всплеска, ни движения. Только ледяная, безмолвная пустота.

* * *

Воздух в палатке был густым от запаха озерной тины, ледяной сырости и терпких целебных зелий. Хаос первого испытания сменился усталой, вымотанной тишиной, прерываемой лишь тяжелым дыханием и стуком зубов от остаточного холода.

Кэтрин двигалась между кушетками с привычной, выверенной эффективностью. Ее руки были теплыми и уверенными, а лицо — сосредоточенным маской профессионализма, за которой скрывалась буря облегчения.

Виктор Крам сидел прямо, мрачный и нелюдимый, как и всегда. Он молча позволил Кэтрин набросить на свои мощные плечи густое шерстяное одеяло и принять от нее флакон с согревающим зельем. Он кивнул коротко, односложно, и уставился в стену палатки, явно желая, чтобы его оставили в покое.

Седрик Диггори был его полной противоположностью. Его лицо все еще сияло от адреналина и собственной благородной удачи. Он улыбался, хоть и немного побледнев, и бодро заверял всех, что с ним все в порядке.

— Ничего страшного, просто немного окоченел, — говорил он, пока Кэтрин проверяла его пульс и внимательно смотрела в глаза, ища признаки шока.

— Вам повезло, что русалки оказались сговорчивыми, мистер Диггори, — сухо заметила она, но в уголках ее глаз дрогнула тень улыбки. Он был таким искренним, что даже ее ледяная броня дала трещину.

Но главное ее внимание было приковано к двум другим кушеткам. Флер Делакур не обращала внимания на собственную дрожь и мокрые, спутанные волосы. Она сидела, сжав в объятиях свою маленькую сестренку, Габриэль, которая уже проснулась и смотрела на все большими, испуганными глазами. Флер не плакала громко — ее тело сотрясали беззвучные, тяжелые рыдания облегчения. Она осыпала лицо сестры быстрыми, тревожными поцелуями, что-то бормоча на своем мелодичном языке. Кэтрин молча подошла к ним, накинула одеяло на хрупкие плечи Флер и оставила рядом с ней большую кружку дымящегося согревающего зелья. Их взгляды встретились на секунду — в глазах Флер читалась бесконечная благодарность. Кэтрин лишь мягко кивнула: «Она в порядке. Все хорошо».

И, наконец, Гарри. Он сидел на краю кушетки, все еще дрожа крупной дрожью. Его губы были синеватыми, а кожа — мертвенно-бледной после использования жаброслей. Но на его лице, несмотря на усталость, читалось глубочайшее, безоговорочное удовлетворение. Он спас не только Рона. Он сделал что-то правильное. Он спас и сестру Флер.

Кэтрин опустилась перед ним на колени, чтобы быть с ним на одном уровне, а не стоять над ним.

— Глубоко вдохни, — тихо скомандовала она, поднося к его губам флакон с темно-рубиновым зельем. — Медленно. Это согреет тебя изнутри.

Гарри послушно сделал глоток, поморщился от горького вкуса, но через мгновение по его телу разлилось долгожданное тепло. Он выдохнул, и его плечи наконец расслабились.

— С Роном все...? — его голос был хриплым.

— С ним все в полном порядке, — твердо ответила Кэтрин, ее пальцы уже проверяли температуру его лба и шеи, ища признаки переохлаждения. — Ты сделал все правильно. И кое-кто будет страшно горд.

Она не улыбнулась, не похлопала по плечу. Но в ее прикосновении, когда она поправила одеяло на его плечах, была такая безусловная поддержка, которой ему так часто не хватало. Гарри понял все правильно и благодарно кивнул. В палатке стоял гул приглушенных голосов, вздохов облегчения и звона склянок. Первое сумасшествие прошло. Все были живы. Все были спасены. И Кэтрин, закончив обход, на мгновение прислонилась к стойке с зельями, позволив себе просто тихо выдохнуть. Еще один раунд выигран.

* * *

Апрельский вечер был прохладным и тихим. Кэтрин возвращалась из замка поздно, после долгого дня. Усталость тяжелым плащом лежала на ее плечах.

Внезапно из темноты к главным воротам выбежали две фигуры. Гарри Поттер, запыхавшийся, с глазами, полными паники, и за ним — профессор Дамблдор, чье обычно спокойное лицо было напряженным и суровым.

— Профессор! Сэр! Я… я оставил его там! — выдохнул Гарри, едва переводя дух. — Мистер Крауч… он в лесу! Он не в себе, он что-то бормотал, говорил безумные вещи… Я побежал за вами, а Виктор остался с ним!

Сердце Кэтрин упало. Крауч. В лесу. Не в себе.

Дамблдор не стал задавать лишних вопросов. Его взгляд мгновенно нашел Кэтрин.

— Мисс Кейм, с нами. Немедленно. Ваша помощь может потребоваться.

Они ринулись в сторону Запретного леса. Гарри, все еще тяжело дыша, показывал дорогу. Кэтрин бежала рядом, ее медицинская сумка болталась на плече, а ум лихорадочно перебирал возможные диагнозы: помутнение рассудка, действие запрещенного зелья, проклятие…

Они достигли опушки. В свете палочек Дамблдора и Кэтрин картина предстала во всей своей тревожной странности.

На земле, у корней старого дуба, сидел Виктор Крам. Он был жив, но сидел совершенно неподвижно, уставившись в пустоту стеклянным, ничего не видящим взглядом. Его могучее тело обмякло, голова бессильно склонилась на грудь. Рядом с ним никого не было.

— Виктор! — первым выдохнул Гарри.

Кэтрин уже была на коленях рядом с болгарским чемпионом. Ее пальцы мгновенно нашли пульс на его шее — сильный, ровный.

— Он оглушен, — отчеканила она, поднося свет палочки к его зрачкам. — Мощным и точным заклинанием. Физических повреждений нет.

В этот момент из-за деревьев появился Аластор Грюм. Его деревянная нога глухо стучала по земле, а магический глаз бешено вращался, сканируя местность.

— Что здесь происходит? — прохрипел он. — Поттер? Директор? Я услышал голоса… — Его взгляд упал на оглушенного Крама. — Что с ним?

— Мистер Крауч, профессор Грюм, — холодно ответил Дамблдор, чей взгляд уже прочесывал лесную чащу. — Гарри оставил его здесь с мистером Крамом. А теперь мистера Крауча нет, а мистер Крам находится в таком состоянии.

Грюм наклонился, его живой глаз пристально изучал Крама, а магический продолжал бешено метаться.

— Оглушен, да, — подтвердил он голосом, похожим на скрежет камня. — Чистая работа. Ничего лишнего.

Кэтрин между тем уже провела быстрым движением палочки: «Эннервейт!»

Крам дернулся, как от удара током. Он затряс головой, смотря по сторонам дикими, непонимающими глазами. Его взгляд упал на Грюма, и в них мелькнул первобытный страх.

— Он… он был там… — пробормотал Крам на ломаном английском, тыча пальцем в пустое место рядом. — Старый человек… говорил… потом… ничего.

— Кто, мистер Крам? — твердо спросил Дамблдор. — Кто оглушил вас?

— Не видел… Никого не видел… Только… только он… а потом… тьма. — Крам снова затряс головой, явно находясь в состоянии шока и смятения.

Кэтрин и Дамблдор обменялись красноречивым взглядом. Кто-то был здесь. Кто-то сильный и быстрый вывел из строя могучего Крама и утаил тело (или то, что от него осталось) Барти Крауча. И этот кто-то действовал бесшумно и эффективно.

Грюм выпрямился, его лицо было мрачным.

— Нужно обыскать лес. Немедленно.

— Нет, — спокойно, но не допуская возражений, сказал Дамблдор. — Тот, кто это сделал, уже далеко. Или… все еще здесь, наблюдая за нами. — Его взгляд скользнул по темным стволам деревьям.

— Наша первоочередная задача — доставить мистера Крама в замок и обеспечить его безопасность. Мисс Кейм, проследите, пожалуйста, за ним.

Кэтрин кивнула, помогая ошеломленному и дезориентированному Краму подняться на ноги. Ее мозг лихорадочно работал. Крауч. Безумие. Таинственное исчезновение. Оглушенный свидетель.

Она смотрела на бледное, испуганное лицо Гарри и на мрачную фигуру Грюма и понимала — что-то пошло ужасно неправильно.

— Виктор, смотрите внимательно на свет палочки. Сейчас мы направимся в Больничное крыло, и я осмотрю вас подробнее. Обопритесь на меня и вставайте.

Едва Кэтрин успела помочь оглушенному Краму подняться, как из чащи леса, ведомый обеспокоенным Хагридом, появился Игорь Каркаров. Его лицо, освещенное светом палочек, исказилось гримасой ярости и страха, когда он увидел своего чемпиона, опирающегося на Кэтрин.

— Виктор! Отойди от него! — его пронзительный, истеричный крик разрезал ночную тишину. Он ринулся вперед, грубо оттолкнув Кэтрин прочь от своего ученика. — Не смей прикасаться к нему своими руками!

Кэтрин, сохраняя равновесие, отступила на шаг, ее собственное лицо застыло в ледяной маске. Но Каркаров не унимался. Его палец с острым ногтем ткнул в ее направлении.

— Это ты! Это наверняка твоих рук дело! — он зашипел, слюнявя слова. — Отравила его! Или напала, как твой отец! Трусливо, со спины! Вы все Кеймы одинаковые — подлые мракоборцы, которые…

Он не успел договорить. Аластор Грюм сделал один резкий, скрипучий шаг вперед. Его магический глаз остановился на Каркарове, впиваясь в него с такой ненавистью, что тому стало физически не по себе.

— Заткнись, Каркаров, — прохрипел Грюм, и его голос прозвучал как удар кнута. — А то я напомню тебе при всех, кого именно и как «подло» отправлял в Азкабан Генри Кейм. И если бы не он и ему подобные, сомневаюсь, что ты бы вообще получил возможность так приятно прогуливаться на свободе и орать на женщин. Может, тебе стоит вернуться туда? Навестить старых друзей?

Каркаров побледнел как полотно, будто его облили ледяной водой. Его рот открылся и закрылся, но никакого звука уже не последовало. Животный, панический страх на мгновение затмил все остальное в его глазах. Этим мгновением воспользовался Хагрид. Его доброе лицо было багровым от ярости.

— Ты как смеешь! — прогремел он, и его огромная рука врезалась в мантию Каркарова, с легкостью приподнимая его на несколько дюймов от земли. — Мисс Кейм — самая добрая душа! А ну отзови свои слова, я тебе говорю!

Каркаров захрипел, беспомощно затрепыхавшись в железной хватке полувеликана.

— Достаточно! — голос Дамблдора прозвучал не громко, но с такой неоспоримой властью, что все замолчали разом. В его голубых глазах вспыхнул холодный огонь. — Хагрид, отпустите господина Каркарова. Немедленно. Игорь, вы заблуждаетесь и позволяете эмоциям говорить за вас. Мисс Кейм оказывала медицинскую помощь, и я лично засвидетельствую ее профессионализм. Хагрид, отведите Гарри, мистера Крама и директора Каркарова в замок. Обеспечьте им покой.

Хагрид, тяжело дыша, опустил Каркарова на землю. Тот, отряхивая мантию, бросил на Кэтрин последний взгляд, полный немой, ядовитой ненависти, и, подхватив под руку все еще не до конца, пришедшего в себя Крама, позволил Хагриду повести себя к замку. Гарри растерянно обернулся, но поймал чуть ободряющую улыбку Кэтрин последовал за великаном.

Шум стих так же быстро, как и возник. Среди внезапно наступившей тишины Запретного леса остались стоять трое: Дамблдор, Грюм и Кэтрин.

Воздух звенел от сказанного. Кэтрин, все еще сохраняя внешнее спокойствие, чувствовала, как дрожь от перенесенного оскорбления и ярости медленно отступает, сменяясь леденящим холодом осознания. Ее подозрения подтвердились — угроза со стороны Каркарова была не надуманной. Она была личной и смертельной.

Грюм что-то хрипло пробормотал себе под нос, его магический глаз яростно вращался, сканируя темноту, будто ища нового врага.

Дамблдор повернулся к ним. Его взгляд был тяжелым и полным непроницаемой мысли.

— Теперь, — тихо сказал он, — давайте осмотрим это место как следует. Кто-то был здесь. Кто-то, кому было что скрывать. И я намерен выяснить, что именно.

Тишина Запретного леса спустя час после ухода Дамблдора и Грюма была обманчивой. Она не была мирной — она была густой, настороженной, будто сам лес затаил дыхание, став свидетелем чего-то ужасного. Кэтрин не могла просто уйти. Холодная ярость от нападок Каркарова и леденящий ужас от исчезновения Крауча требовали действия.

Она двинулась вглубь чащи, ее палочка была наготове, свет люмос выхватывал из мрака корни, поросшие мхом валуны, поломанные ветки. Она искала все что угодно — обрывок одежды, каплю крови, следы волочения. Ее медицинский ум анализировал пространство с холодной точностью: здесь почва мягче, здесь ветви сломаны на высоте плеча…

Не осознавая, как далеко зашла, она вышла на опушку к небольшому, почти круглому озерцу, чьи черные воды неподвижно отражали лунный серп. Воздух здесь был особенно холодным и неподвижным.

Именно в эту секунду абсолютной тишины из-за спины, из самой густой тени, на нее набросилась Тьма.

Это была не просто фигура. Это была ходячая пустота, силуэт человека, чье лицо скрывала маска из сплошной, непроницаемой черноты, поглощавшей даже свет ее палочки.

Не было крика, не было угрозы — только молниеносная атака.

— Диффиндо! Импедимента! Конфринго!

Заклятия летели одно за другим, без паузы, без смысла — только яростная, уничтожающая мощь. Кэтрин едва успевала выставлять щиты. Протего! Максима! Фиделиум! Ее защитные барьеры трескались и рассыпались под напором, отбрасывая ее к самой воде. Она отступала, ее сердце бешено колотилось, разум лихорадочно работал: слишком силен. Слишком быстр. Это не Каркаров…

И тогда из чащи, с оглушительным, яростным рыком, выпрыгнул огромный черный пес. Он был воплощением слепой, животной ярости, метнувшись к темной фигуре, чтобы вцепиться в горло.

Нападавший на мгновение отвлекся. Кэтрин увидела шанс. Она набрала воздух в легкие, чтобы произнести что-то сильное, что-то, что могло бы остановить его…Но она не успела. Всего на долю секунды ее щит дрогнул. И в эту щель, пока пес уже почти достиг цели, вписался тонкий, алый луч.

— Круцио!

Она не успела даже вскрикнуть. Боль — чистая, абсолютная, невыразимая — пронзила каждую клетку ее тела. Ее кости горели, нервы рвались, разум растворялся в агонии, не в силах осознать ничего, кроме этого, всепоглощающего огня. Сознание погасло, не выдержав перегрузки.

Последнее, что запечатлел ее слух, прежде чем погрузиться в беспамятство, — это оглушительный, полный боли и ярости лай… и резкий, сухой хлопок трансгрессии.

А потом — только тишина и всепоглощающая тьма.

Сознание вернулось к Кэтрин не вспышкой, а медленным, тягучим наплывом. Сначала — запахи. Резкий, знакомый дух антисептика и зелий, сладковатый аромат лаванды, которую мадам Помфри всегда добавляла в успокоительные составы, и… что-то новое, горькое и металлическое, витавшее на заднем плане, словно привкус страха на языке.

Потом — звуки. Приглушенное потрескивание огня в камине, мерное тиканье часов где-то вдалеке и… ее собственное сердце, отдававшееся глухим, неровным стуком в висках.

И только потом — боль.

Она не была локализованной, как от раны или ушиба. Она была повсюду. Глухая, ноющая, разлитая по всему телу, как тяжелая, отравленная туча. Каждый мускул, каждое волокно ныло и пульсировало тупым, изматывающим воспоминанием.

Кэтрин попыталась приоткрыть глаза. Ресницы слиплись, веки были свинцовыми. С трудом разлепив их, она увидела расплывчатые очертания сводчатого потолка Больничного крыла. Свет из окна был мягким, рассветным.

Жива.

Мысль была простой и ясной, как капля воды.

Она попыталась приподняться на локтях, чтобы лучше осмотреться. Простой, привычный жест, который она проделывала тысячу раз. Тело ответило ей мучительной судорогой, из груди с болью вырвался крик.

Острая, жгучая волна, похожая на разряд электричества, пронзила ее от копчика до затылка. Спина выгнулась дугой сама по себе, мышцы живота сжались в твердый, болезненный комок. Силы мгновенно покинули ее, и она грузно рухнула обратно на подушки, беспомощная и ошеломленная мощью собственной немощи.

— Нет, нет, нет, моя дорогая, тише, тише, — тут же раздался знакомый, полный беспокойства голос прямо над ней.

Из тени у кровати возникла фигура мадам Помфри. Ее обычно строгое и собранное лицо было смягчено глубокой тревогой, а в глазах, за стеклами очков, светилась безграничная, почти материнская нежность.

— Не двигайтесь пока, — она говорила шепотом, каким говорят с ранеными птицами или испуганными детьми. Ее теплые, уверенные руки легли на плечи Кэтрин, не давая ей сделать новой попытки, мягко, но неотвратимо прижимая ее к матрасу. — Все хорошо. Вы в безопасности. Просто дышите. Глубоко и медленно. Вашим нервам нужно время, чтобы прийти в себя. Круциатус — это не шутки, даже короткое воздействие.

Каждое ее движение было выверенным, бережным, лишенным малейшей суеты. Одной рукой она продолжала удерживать Кэтрин, а другой достала со прикроватного столика небольшой хрустальный пузырек с дымящейся жемчужной жидкостью.

— Вот, пейте маленькими глотками, — она осторожно поднесла флакон к губам Кэтрин, поддерживая ее голову своей ладонью. Пальцы ее были удивительно мягкими и прохладными. — Это поможет успокоить нервные окончания. Болевые импульсы будут еще какое-то время пробегать по телу, но уже не так ощутимо.

Кэтрин послушно сделала несколько глотков. Зелье было безвкусным, но почти мгновенно по телу разлилась волна теплого, умиротворяющего спокойствия. Острые спазмы отступили, сменившись глубокой, всепроникающей слабостью.

Мадам Помфри не отходила от кровати. Она поправила одеяло, убедилась, что Кэтрин лежит удобно, смочила ей лоб и виски прохладной влажной салфеткой, пахнущей мятой.

— Вот так, хорошо, — она бормотала, больше для себя, чем для Кэтрин, ее руки постоянно что-то поправляли, гладили, успокаивали. — Все позади. Самое страшное позади. Я здесь, моя дорогая. Я никуда не уйду.

В ее заботе не было ничего показного или пафосного. Это была простая, безоговорочная, животворящая опека. Она видела не бывшую сотрудницу Министерства и не коллегу. Она видела раненую девочку, которую нужно было собрать по кусочкам.

— Кто… — попыталась спросить Кэтрин, но голос был хриплым шепотом.

— Тссс, — мгновенно остановила ее мадам Помфри, снова поднося к ее губам чашку с теплым травяным отваром. — Никаких разговоров. Никаких вопросов. Никаких мыслей. Только покой. Только сон. Все остальное подождет.

Она провела рукой по ее волосам — быстрый, почти невесомый жест, полный такой непривычной нежности, что у Кэтрин на глаза навернулись предательские слезы. Она зажмурилась, пытаясь их сдержать.

— Ничего, ничего, — зашептала мадам Помфри, и ее голос вдруг дрогнул. — Выплачься, детка. Это тоже часть исцеления. Вы были такой сильной все это время. Слишком сильной. А теперь можете быть просто собой. Я здесь. Я всегда здесь.

И она осталась сидеть на краю кровати, не отпуская ее руку своей теплой, живой ладонью, безмолвная стража у постели своей самой талантливой, самой незаменимой помощницы, превратившейся в нуждающегося в защите ребенка. В этой тихой палате не было места суровой целительнице — только бесконечно терпеливая и заботливая женщина, готовая караулить сон до самого рассвета.

* * *

Кэтрин провела день в состоянии полусна-полузабвения, плавая в волнах зелий и боли. Мадам Помфри была ее тираничным ангелом-хранителем, не позволяя ей не только встать, но и слишком долго бодрствовать. Каждую попытку заговорить она пресекала твердым, но мягким «потом».

К вечеру острейшие спазмы, наконец, отступили, сменившись глубокой, тотальной слабостью, будто все ее тело было одним сплошным кровоподтеком. Она лежала, уставясь в потолок, и прислушивалась к тихим, привычным звукам крыла — шелесту страниц, который издавала мадам Помфри, сидя у своего стола, позвякиванию склянок, бульканье чайника.

Именно в этот момент зашевелились складки тканевой ширмы у ее кровати. Они раздвинулись беззвучно, и в образовавшемся проеме возникла высокая, худая фигура в звездных мантиях. Альбус Дамблдор стоял, глядя на нее поверх полумесяцев очков. Его лицо было не таким безмятежным, как обычно — в морщинах у глаз и вокруг рта застыла усталая серьезность.

— Мисс Кейм, — произнес он тихо, и его голос показался ей невероятно громким после целого дня шепота. — Позвольте мне выразить свое глубочайшее сожаление. То, что случилось — недопустимо. И произошло под моей ответственностью.

Кэтрин попыталась что-то сказать, но он мягко поднял руку.

— Пожалуйста, не трудитесь. Я не буду утомлять вас вопросами. Я пришел лишь сказать две вещи. Во-первых, мы предпринимаем все возможные меры для вашей безопасности. Замок и его окрестности… патрулируются с удвоенной силой. — В его глазах мелькнуло что-то твердое, стальное. — Во-вторых, у вас есть гость. Он умолял о встрече, и, учитывая обстоятельства, я счел возможным нарушить правила. Ненадолго.

Сердце Кэтрин екнуло. Она знала, кто это. Прежде чем она успела кивнуть или запротестовать, Дамблдор отступил в тень.

Из-за его спины на свет шагнул он.

Сириус Блэк стоял у ее кровати, и вид у него был такой, будто его самого только что вытащили из адского пекла. Лицо — серое, исхудавшее, с лихорадочным блеском в запавших глазах. Одежда — висела мешком, сильно отросшие черные волосы растрепаны. Он дышал неровно, словно пробежал марафон, а его руки были сжаты в кулаки.

Он смотрел на нее, и в его взгляде читалось такое отчаяние, такая немыслимая боль, что у Кэтрин перехватило дыхание. Дамблдор тактично отошел к столу настороженно замершей мадам Помфри, предоставив им иллюзию уединения.

Сириус не двигался с места, будто пригвожденный. Он просто смотрел, впитывая ее бледность, ее беспомощность, лежащую на подушках.

— Я видел, — наконец выдохнул он, и его голос был до ужаса хриплым, сорванным. — Я был там. Я… я почти дотянулся до него… а потом этот звук… и ты… меньше секунды… — Он сглотнул ком, сжимая кулаки еще сильнее, так, что костяшки побелели. — Ты просто рухнула в агонии. Как подкошенная. Больше пяти минут… И я… я ничего не мог сделать. Снова. Всегда. Ничего не могу сделать.

Он говорил не с ней. Он говорил с призраками Джеймса и Лили, с тюремными стражами Азкабана, со своим собственным отражением. Это была исповедь, вырвавшаяся из самой глубины души, полной ненависти к себе.

Кэтрин медленно, преодолевая слабость, протянула ему руку. Простой, безмолвный жест.

Он посмотрел на ее ладонь, будто видел ее впервые. Потом, движением, полным какой-то почти животной осторожности, он опустился перед кроватью на колени. Он не взял ее руку, а приник к ней лбом, словно ища спасения, прощения, хоть каплю тепла. Его плечи затряслись. Не от рыданий — от сдавленных, сухих, беззвучных спазмов ярости и бессилия.

Кэтрин слабыми пальцами коснулась его виска, провела по колючей щетине. Она не говорила «все хорошо». Она не говорила «я прощаю». Она просто держала его там, в тишине, позволяя ему быть сломленным, позволяя ему чувствовать свою боль. Потому что это была его боль. И теперь — их общая.

Мадам Помфри делала вид, что не замечает их, перебирая склянки с громким, нарочитым звоном, вытирая передником слезы. Дамблдор смотрел в окно на темнеющее небо, дав им эту минуту — минуту тихого, безмолвного отчаяния и единения в боли. Это было не то исцеление, которое могло дать зелье. Но оно было нужно им обоим.

Кэтрин не отнимала руку от его головы. Ее пальцы, слабые и почти невесомые, медленно водили по его виску, спутанным волосам, шершавой щетине на щеке. Это был немой язык, единственный, который она могла позволить себе сейчас. Их личный язык прикосновений, который говорил: «Я здесь. Я жива. Ты не один».

Он не поднимал головы, будто боялся, что если пошевелится, этот хрупкий миг рассыплется, как дым. Его дыхание постепенно выравнивалось, судорожные вздохи стихали, сменяясь глубокой, почти животной усталостью. Он был похож на зверя, загнанного в угол и наконец позволившего себе закрыть глаза, зная, что его караулят.

— Он заплатит, — наконец прошептал Блэк, и его голос, приглушенный ее кожей, прозвучал глухо и обреченно. — Кто бы это ни был. Я найду его. Я…

Он не договорил. Кэтрин слабо надавила пальцами на его висок.

— Нет, — ее собственный голос был тихим, сиплым, но твердым. Одно-единственное слово, полное не возражения, а предостережения. Не уходи в эту тьму. Не сейчас. Не из-за меня.

Сириус замер, затем медленно, очень медленно поднял на нее взгляд. Его глаза были красными от бессонницы и слез, которые он так и не пролил, но в них уже не бушевала слепая ярость. Теперь в них читалась усталая, выстраданная ясность. Он видел ее — бледную, изможденную, но живую. И свою собственную боль, отраженную в ее глазах.

— Кэти… — его голос сорвался на стон.

Она покачала головой, не позволяя ему говорить. Не позволяя ему давать обещания, которые могут его сломать. Она снова провела рукой по его щеке, и этот жест был полон такой бездонной нежности, что у него перехватило дыхание. Почти судорожно он прижался сухими губами к ее ладони, глубоко вдыхая.

Из-за ширмы раздался нарочито громкий, вежливый кашель.

— Мистер Блэк, — раздался спокойный голос Дамблдора. — Я полагаю, нам пора. Мисс Кейм нужен покой, а не наши мрачные лица.

Сириус вздрогнул, словно забыв, что они не одни. Он резко выпрямился, его лицо снова застыло в привычной маске отстраненности, но он не смог скрыть влажный блеск в глазах. Он посмотрел на Кэтрин, и в его взгляде было столько всего невысказанного — благодарность, боль, страх, обещание.

Он поднялся с колен, движения его были скованными, будто каждое причиняло ему боль.

— Поправляйся, — бросил он коротко, избегая ее взгляда. И, развернувшись, быстрыми шагами направился к выходу, на пути обращаясь большим лохматым псом.

Дамблдор задержался на мгновение. Его взгляд, полный немой поддержки и понимания, скользнул по лицу Кэтрин.

— Одно я могу вам обещать твердо, мисс Кейм. Он будет в безопасности, —тихо сказал мудрейший волшебник современности, отвечая на ее безмолвный вопрос. — И вы тоже. Спите, мисс Кейм. Завтрашний день потребует сил.

Он вышел, мягко закрыв за собой дверь.

Кэтрин осталась одна. Воздух в палате снова застыл, но теперь он был наполнен эхом его отчаяния и облегчением от того, что он был здесь, что он видел ее, что они смогли хоть как-то коснуться друг друга сквозь боль.

Мадам Помфри вышла из-за ширмы, неся новую склянку с успокоительным.

— Ну вот, — сказала она с материнской строгостью, но в ее глазах светилось понимание. — Достаточно эмоций на сегодня. Пейте. И чтобы я больше не видела этих грустных глаз. Все будет хорошо. Господи, ну надо же… Ох, милая если бы я только знала все это время.

И пока зелье уносило Кэтрин обратно в целительный туман сна, последнее, что она чувствовала, был не призрак боли от Круциатуса, а теплое, шершавое прикосновение его щеки к ее ладони и тихое, выстраданное «Кэти…», застрявшее в тишине палаты. Это было больно, горько и бесконечно дорого. Это было настоящее. И они оба были живы, чтобы чувствовать эту боль. А значит, был и шанс на что-то большее.

* * *

Кэтрин открыла глаза от странного звука — низкого, скрипучего, похожего на мурчание заведенной бензопилы. На одеяле, свернувшись калачиком, лежал Живоглот. Его приплюснутая морда была обращена к ней, огромные глаза щурились от удовольствия, а шершавый язык старательно вылизывал ее пальцы.

— Ну, здравствуй, — прошептала Кэтрин, и на ее губах дрогнула слабая улыбка. Она почесала кота за ухом, и тот ответил еще более громким, скрипучим урчанием. К ее удивлению, она смогла приподняться и сесть в подушках. Спазмы отступили, сменившись глубокой, но терпимой ломотой и ощутимым дрожанием пальцев.

За ширмой разворачивалась настоящая битва.

— Я сказала — нет! — это был твердый, шипящий шепот мадам Помфри. — Она должна отдыхать, а не принимать делегации! Мало того что ваш кот, Мисс Грейнджер с наглостью ирландца не желает никак покидать помещение Больничного крыла, так теперь и половина Гриффиндора здесь!

— Мы на секундочку! — тут же раздался сдавленный шепот Фреда (или Джорджа?). — Буквально взглядом одним! Чтобы убедиться, что она жива-здорова и готова оценить наши новые разработки!

— Мы все сразу уйдем, мадам, честное слово! — присоединился второй близнец. — Пять секунд! Мы даже дышать не будем, если надо!

— Мадам Помфри, пожалуйста, — это был уже настойчивый, но вежливый шепот Гермионы. — Мы не будем шуметь. Мы просто должны ее видеть. Она же… она же наш любимый целитель. Без нее я бы не смогла сохранить руки после гноя бубонтюбера без… шрамов.

— Да! — тут же, почти хором, поддержали ее Рон и Гарри из-за ширмы.

Последовал громкий, театральный вздох. Ширма слегка качнулась.

— Ладно! — капитулировала мадам Помфри, и в ее голосе сквозь показную строгость пробивалась усталая улыбка. — Пять секунд. Без криков, без вспышек, без… чего бы там у вас ни было в карманах!

Ширму отодвинули, и в палату ввалилось все многочисленное и шумное «общество поддержки» Кэтрин. Близнецы сияли, Гермиона несла аккуратный сверток, Рон и Гарри неловко улыбались с порога.

Идиллию нарушил грохот, от которого задрожали стекла в шкафах с зельями. В дверях, с трудом умещаясь в проеме, стоял Хагрид. В его огромной руке красовался горшок с самым устрашающим растением, которое Кэтрин видела в жизни. Оно напоминало помесь подсолнуха с пауком — огромные, мохнатые черные «лепестки» окружали центральную шишку, усеянную липкими каплями.

— А вот и я! — прогремел Хагрид, заставляя всех вздрогнуть. — Принес вам цветочек, Кэтрин! Вырастил сам! Это Паучья лилия! Посадите у своего дома — и к никто чужой не пройдет, ноги откусят! Ну, или лапы, смотря кто придет. Надежная защита!

Мадам Помфри, только что смирившаяся с нашествием детей, снова ахнула, уставившись на растение с неподдельным ужасом.

— Рубеус Хагрид! — зашипела она. — Вынести это… это чудовище немедленно! Она же выздоравливает, а не готовится к битве при Каллодене!

— Да она же полезная! — обиделся Хагрид, нежно поглаживая горшок. — И красивая! Смотрите, какая пушистая!

Кэтрин откинулась на подушки, и смех, наконец, вырвался на свободу — тихий, хриплый и до слез искренний. Она смотрела на них сквозь влажные ресницы — на своих смешных, невероятных, любимых ребят.

На Фреда и Джорджа, которые уже вовсю демонстрировали Рону, как «Безобидный искрящийся леденец» при попытке ткнуть в него пальцем издает мелодичный чих и выпускает облачко серебряной пыли.

На Гермиону, которая, забыв про запреты, с научным азартом рассматривала «Паучью лилию» Хагрида, вступая с ним в горячий спор о классификации плотоядных растений, и то и дело одергивая: «Рон, не трогай! Неизвестно, что за споры!» На Рона, который с одинаковым ужасом и восхищением пялился то на хищный цветок, то на проделки братьев. На Гарри, который, поймав ее взгляд, улыбнулся — и впервые за долгое время это была не напряженная, а по-настоящему счастливая и облегченная улыбка.

И на самую невероятную на свете мадам Помфри. Та стояла посреди этого хаоса, уперев руки в боки. Ее губы были плотно сжаты, брови грозно сдвинуты, и она бубнила что-то про «нарушение санитарных норм», «пыльцу» и «непредсказуемую органику». Но за стеклами ее очков в глазах светилось нечто совершенно иное — смиренная, почти материнская радость. Она ворчала, потому что так было положено. Потому что кто-то же должен был поддерживать видимость порядка. Но она уже сдалась. Она видела, как этот шумный, сумасшедший, дышащий жизнью вихрь лечит ее пациентку куда лучше любого зелья.

И она позволяла им шуметь. Позволяла Хагриду устраивать в углу джунгли из одного растения. Позволяла близнецам испытывать свою новую конфету. Потому что иногда самое сильное лекарство — это не тишина и покой, а громкий, искренний, немного безумный акт любви.

Кэтрин поймала ее взгляд и послала ей безмолвную благодарность. Мадам Помфри фыркнула, сделала вид, что поправляет идеально заправленную простыню, и строго сказала:

— Ну, Уизли, хватит уже свою пыль повсюду распылять! И ты, Рубеус, убери этот… этот зубастый горшок от моих стерильных инструментов! Иначе всем вам — мало не покажется!

Но никто не испугался. Все знали, что это значит «Я вас всех люблю, мои безумные, непослушные дети. Но ради бога, хоть немного потише».

Дамблдор сложил пальцы домиком, его пронзительный голубой взгляд был устремлен на Кэтрин поверх полумесяцев очков. В его обычной мягкости сквозила стальная серьезность.

— Я рад видеть вас на ногах, мисс Кейм, — начал он. — И глубоко сожалею, что вынужден прервать ваше восстановление.

Кэтрин кивнула. Она ожидала этого.

— Благодарю вас, профессор.

— Мадам Помфри сказала мне, что ваша память о нападении может быть фрагментарной из-за воздействия заклятия, все таки импульс держался больше пяти минут, — продолжил Дамблдор, его голос стал тише, но от этого только весомее. — И все же… любые детали. Любые ощущения. Что-то, что показалось вам необычным. Пожалуйста, попробуйте сосредоточиться.

Кэтрин закрыла глаза, пытаясь прорваться сквозь туман боли и ужаса, что окутывал те воспоминания.

— Он… он был быстрый, — начала она, и ее голос прозвучал чуть хрипло. — Очень быстрый. Заклятия шли одно за другим, без паузы, связкой. Это был не беспорядок… это была четкая, яростная атака. Чтобы сломать защиту, а не чтобы убить сразу. И не запугивание, а намеренное нападение с целью… искалечить.

Она сделала паузу, ловя дыхание.

— Я не увидела лица. Только… силуэт. И маску. Не такую, как у Пожирателей… а гладкую, черную, будто изо льда или полированного камня. Она… поглощала свет. И…- Она замолчала, пытаясь ухватить ускользающее ощущение. — …И тишина. — Кэтрин открыла глаза, глядя на Дамблдора. — Он не произнес ни слова. Ни угрозы, ни насмешки. Только… молчаливая, абсолютная ненависть. И еще… запах.

Сириус замер, весь превратившись в слух. Грюм перестал мерить комнату шагами.

— Какой запах, мисс Кейм? — мягко спросил Дамблдор.

— Холодный. Металлический. Как… как старый замок. Затхлый и… острый.

В воздухе повисла тяжелая тишина. Дамблдор медленно кивнул, его взгляд стал отстраненным, будто он сопоставлял эти детали с чем-то в необъятных архивах своей памяти.

— Это бесценная информация, — наконец произнес он. — Благодарю вас. Вы проявили большое мужество.

Из тени раздался низкий, хриплый голос, налитый такой яростью, что воздух задрожал:

— Он умрет. Кто бы это ни был.

Сириус не сделал ни шага вперед, но его присутствие вдруг заполнило всю комнату, стало густым и угрожающим.

Дамблдор посмотрел на него поверх очков, не осуждая, но и не одобряя.

— Наша цель — не месть, Сириус, а безопасность. И правда. Пока она важнее. Ваша цель — защита.

— Я против, Альбус, — голос Грюма прозвучал как скрежет камня по стеклу. Он остановился прямо напротив Сириуса, его живой глаз сузился. — Говорить о доверии — одно. Вручить ему единственную свидетельницу — другое. Он — метательный нож без рукояти. Поранит и того, кто бросил, и того, в кого попал.

Сириус не пошевелился, но воздух вокруг него словно загустел. Челюсти сжались так, что выступили жесткие бугры.

— Решение принято, Аластор. Дом мисс Кейм — самое безопасное для нее место сейчас.

— Безопасное? — Грюм фыркнул, и это звучало громко, как выстрел. Его магический глаз со щелчком перевелся на Кэтрин, изучая ее с холодным, бездушным любопытством. — Пока он будет там с ней играть в дом, Поттер останется без присмотра. Один громкий чих в Хогсмиде — и этот пес сорвется с цепи и помчится туда, бросив ее на произвол судьбы. Или, что вероятнее, приведет Пожирателей прямиком к ее порогу, сам того не желая. Он — магнит для беды, Дамблдор. И вы привязываете ее к этому магниту.

При этих словах Сириус резко обернулся. В его глазах вспыхнула дикая, животная ярость. Он сделал полшага вперед, заслоняя Кэтрин собой от Грюма.

— Попробуй только тронуть ее, — прошипел он так тихо, что слова едва долетели до остальных, но в них была вся первобытная угроза его собачьей ипостаси.

— Видишь? — Грюм не отступил ни на дюйм, лишь его палочка чуть дрогнула в руке. — Рефлекс, а не разум. Инстинкт загнанного зверя, а не дисциплина солдата. Он не способен ни на что, кроме хаоса

— Довольно.

Голос Дамблдора не повысился, но прозвучал с такой неоспоримой властью, что оба замолчали. Он поднялся из-за стола и медленно обошел его, чтобы встать между ними. Его голубой глаз уставился на Сириусе.

— Сириус Орион Блэк, — произнес Дамблдор четко, отчеканивая каждое слово. — Вы просили у меня доверия. Сейчас я вручаю вам нечто гораздо более ценное, чем ваша собственная свобода. Я вручаю вам ее благополучие. Ее безопасность. Ее жизнь. — Он сделал паузу, давая словам проникнуть в самое нутро. — Это ваша миссия. Ваша единственная миссия. Не Гарри Поттер. Не месть. Не ваши призраки. Она. Вы поняли меня?

Сириус стоял, сжав кулаки. Грудь его тяжело вздымалась. Он посмотрел на Грюма — на его искривленную усмешку, на безумный глаз. Потом обернулся — на бледное, но спокойное лицо Кэтрин. Она смотрела на него не со страхом, а с абсолютным, безоговорочным доверием. Ярость в его глазах угасла, сменившись чем-то более твердым и холодным. Он медленно, почти церемонно повернулся к Дамблдору и кивнул — один раз, коротко и резко.

— Да, — его голос был хриплым, но абсолютно твердым. — Никто не подойдет к ней. Никто.

— Хорошо, — Дамблдор отступил на шаг, его взгляд смягчился. Он протянул Сириусу маленький, потертый камень — Портал. — Тогда домой. И помните о своей клятве.

Сириус взял камень. Его пальцы сомкнулись вокруг него так крепко, что, казалось, гранит треснет. Он не смотрел больше на Грюма. Его мир сузился до двух точек: до руки Дамблдора, вручившего ему ответственность, и до хрупкого плеча Кэтрин, которое он коснулся своей свободной рукой. Его прикосновение было твердым и безоговорочно бережным.

Грюм, наблюдавший за этой сценой, фыркнул, развернулся и скрипуче зашагал прочь, к выходу, бормоча что-то себе под нос о «безрассудстве и сентиментальных стариках».

Но его уже никто не слушал. Сириус смотрел только на Кэтрин. И в его взгляде было все: боль, ярость, страх, и поверх всего — стальная, непоколебимая решимость. Он был ее тенью. И эта тень поклялась стать для нее неприступной крепостью.

Щелчок портала прозвучал оглушительно громко в наступившей тишине кабинета. Они исчезли.

* * *

Щелчок портала отозвался в тишине маленького дома в Ароншире не грохотом, а глухим, приглушенным звуком, будто сама реальность с облегчением выдохнула, приняв их обратно. Воздух пах иначе. Не пылью древних книг и леденцами, а деревом старой мебели, засушенными травами и легкой прохладой, застоявшейся в отсутствие хозяев. Тишина здесь была не напряженной, а мирной, густой и глубокой, нарушаемой лишь тиканьем часов на каминной полке.

Сириус первым делом провел быстрым, цепким взглядом по комнате, его плечи оставались напряженными, а рука не отпускала палочку. Убедившись, что они одни, он повернулся к Кэтрин. Его лицо, еще секунду назад искаженное яростью и холодной решимостью, смягчилось.

— Все в порядке, — тихо сказал он, больше для себя, чем для нее. — Здесь никого.

Он помог ей снять плащ, его движения были неловкими, немного дерганными, но предельно бережными. Кэт постаралась улыбнуться, выдохнув от прикосновения его рук. Усталость, отброшенная адреналином в кабинете Дамблдора, накатила с новой силой. Ноги едва держали ее. Резкий электрический импульс пробежал по позвоночнику, отражаясь фантомной болью в нервных окончаниях. Кэт едва слышно застонала, зажмурившись, ощутив как ее обхватили сильные руки.

— Диван, — выдохнула Кэтрин, указывая взглядом на знакомый силуэт у камина.

Он подвел ее, усадил, заботливо подоткнул под ноги плед, в который она когда-то заворачивалась зимними вечерами, читая книги. Все это он делал молча, сосредоточенно, словно это было самым важным заданием в его жизни.

— Я здесь, — просто сказал он, отходя в тень, чтобы не давить на нее своим присутствием, но оставаясь в поле ее зрения. — Спи. Я на посту.

Силы оставили ее почти мгновенно. Кэтрин откинулась на подушки и провалилась в глубокий, истощенный сон, где не было ни боли, ни кошмаров, только теплая, темная пустота.

* * *

Она проснулась от того, что в комнате стемнело. Единственным источником света были тлеющие угли в камине, отбрасывающие дрожащие оранжевые блики на стены. И тишину нарушало ровное, тяжелое дыхание.

Кэтрин медленно повернула голову. На полу, у самого дивана, на ковре, лежал огромный черный пес. Его голова покоилась на сложенных передних лапах, но уши были напряженно подняты, а глаза — широко открыты. В их тусклом мерцании отражался тлеющий огонь камина.

Он не спал. Он нес вахту.

Услышав ее движение, он тут же поднял голову. Большая, волосатая морда повернулась к ней. Он не заворчал, не сделал резкого движения. Он просто посмотрел на нее своим пронзительным, почти человеческим взглядом, полным безмолвного вопроса: «Все хорошо? Ты в порядке?»

Кэтрин медленно протянула руку. Пес приподнялся, ткнулся мокрым носом в ее ладонь, коротко вильнул хвостом и снова улегся на прежнее место, не сводя с нее глаз. Его присутствие было не просто физическим. Оно было плотным, осязаемым, как теплое одеяло из преданности и силы.

Она снова закрыла глаза, но уже не чтобы спать. А чтобы просто лежать. Лежать и чувствовать, как по всему ее телу разливается долгожданное, почти забытое чувство — безопасность. Дом был спокоен и тих, но он больше не был пустым. Его молчаливый страж был на посту. И это было сильнее любых заклинаний.

Кэтрин резко открыла глаза. Звук, смесь зубного скрежета и рыка вперемешку с тихим болезненным стоном большого зверя прорвался в ее сознание еще до того, как начало светать. Пса била дрожь, он скалил зубы и в непроизвольном жесте царапал когтями деревянный пол.

Кэт сползла на пол и крепко обняла Бродягу. Как раньше целый год назад зарывалась носом в его шерсть. Она помнила, как пес часто поскуливал во сне, скалился или пытался бежать, но ей бы и в голову не пришло что скрывалось за таким поведением.

— Я рядом. Теперь все будет хорошо. Ты дома… Сириус.

* * *

Первое утро после возвращения домой выдалось тихим и напряженным. Они провели тревожную ночь, разделяя кошмары и приступы боли. Теперь Кэт сидела на диване, закутавшись в плед, а Сириус с еще мокрой после мытья головой и полотенцем на плечах устроился на полу у ее ног, спиной к камину. Волосы сильно отрасли и почти доставали до плеч. Его неотрывный взгляд был тяжелым и пристальным.

— Если ты перестанешь сверлить меня взглядом, я не растаю, — тихо сказала она, не глядя на него.

— Может, мне именно этого и хочется? — его голос прозвучал низко, почти шершаво. — Растворить тебя в себе. Чтобы знать наверняка, что ты в безопасности.

— Дурак... — она выдохнула, и в этом слове не было упрека, только усталая нежность.

— И этого тоже, — не отступил он.

Кэт откинула голову на спинку дивана и закрыла глаза. Сириус дал ей тишину, но его молчание было громким, полным невысказанных страхов. Наконец он поднялся и отшел к маленькой кухне, выключив зашипевший чайник и насыпая заварку в две простые глиняные чашки. Кэтрин следила за ним сквозь полуприкрытые веки, наблюдая, как его широкая спина заслоняет свет из окна.

— Вторая полка над алхимическим столом, — тихо сказала она. — Два пузырька с белесой жидкостью, на сливки похожи. Один мне, второй тебе. От нервного истощения.

Блэк молча кинул через плечо: «Знаю», — и через мгновение вернулся с двумя дымящимися чашками. Кэтрин взяла свою, укутав пальцы уголками пледа, и чуть поморщилась от горячего пара. Пауза между ними растянулась, густая и тяжелая, но уже не невыносимая.

— Расскажи мне о нем, — тихо, глядя в пар от чая, попросил он. — Каким ты его видела весь этот год. После того... как его имя выскочило из Кубка.

Кэтрин улыбнулась, и в ее глазах отразился огонь камина.

— Он удивительный, твой крестник. Упрямый. Честный до боли. И до безрассудства храбрый.

Она замолчала, собирая мысли.

— Ты должен был видеть его в первом задании. Все ждали, что он провалится, испугается. А он... он летел на метле против венгерской хвостороги, как будто это был квиддич. Когда он пришел в палатку, пришел сам, сжимая в руке золотое яйцо... Лицо белое от страха, но зубы сжаты, и глаза горят. Он не бежал. Он атаковал. Прямо как...

— Как Джеймс, — хрипло закончил Сириус, и его рука сжала ее колено.

— Да, — тихо согласилась Кэтрин. — Я именно так представляю его себе по твоим рассказам. Но не только. В нем есть... чистота. Он не просто храбрый. Он добрый.

Она наклонилась к нему ближе.

— Во втором задании ему нужно было спасти только своего «заложника». Час времени, озеро, холод... а он отказался уходить. Он ждал, пока не найдут всех. Он вытащил на берег не только Рона, но и сестру Флер. Девочку, чья сестра насмехалась над ним. Он спас ее просто потому, что не мог поступить иначе.

Сириус закрыл глаза. Его грудь тяжело вздымалась. Гордость и боль боролись в нем.

— Я видел его, — выдохнул он, и слова прозвучали исповедально. — После второго задания. Патрули в Хогсмиде были слабыми, и я рискнул позвать Гарри и его друзей в грот, где прятался.

— Сириус... Это же...

— Безумие? Да, — он резко повернулся, чтобы посмотреть на нее. Его лицо было напряженным. — Но я должен был его увидеть близко, не через призму собачьих глаз. Должен был убедиться, что он цел, после всего... Ему нужна была не записка, не голова в камине, а живой человек. Хоть один честный разговор. А он серьезно посмотрел на меня и поблагодарил за то, что я просил тебя ему помогать. Дескать, ему важно, что в школе есть человек, который знает, что я в безопасности. Представь?

Он коротко, отрывисто рассказал ей о встрече — о том, как Гарри, Рон и Гермиона прокрались к нему. О том, как он пытался их успокоить, поддержать, предупредить об опасностях Турнира, обсудить новости, слухи. Кэтрин чуть хмурилась, потом ее лицо озарила улыбка.

— А на Святочном балу... ты должен был видеть его. Всю эту храбрость куда-то унесло. Он был таким... обычным. Неуклюжим мальчиком в не по размеру мантиях. Стоял в углу, смущался, не знал, куда деть руки. А когда танцевал с той девочкой-однокурсницей, Паттил, кажется... — Кэтрин тихо рассмеялась, — он был сосредоточен так, будто от па зависела судьба турнира. Наступал ей на ноги и краснел до корней волос. Как любой его ровесник. В такие моменты забываешь обо всем — о Турнире, о Пожирателях, о шраме на его лбу. И просто видишь мальчика-подростка. Такого живого парня, по-детски неуклюжего, но уже старающегося выглядеть мужчиной.

Кэтрин медленно соскользнула с дивана на пол, рядом с ним. Она взяла его лицо в свои руки. Блэк, повинуясь инстинкту, прижался к ее ладоням, как пес.

— Он больше не один, — сказала она твердо и тихо. — Слышишь? У него есть ты. У него есть я. У него есть мы оба. Я не знала Джеймса Поттера. Но я знаю тебя, Сириус Блэк. За этот год я смогла полюбить твоего крестника, будто он мой тоже, потому что это была единственная связь с тем миром, где был ты. Как хорошо я сейчас понимаю своих крестных... Мой отец был лучшим другом Тэдда. И тебе не стоило уходить...

— Нет, — Сириус отрезал твердо, но без злости. Его руки сжали ее запястья, не причиняя боли, просто держась за них, как за якорь. — Это было единственное правильное решение. Я не смог бы сидеть взаперти, Кэт. Без даже призрачной надежды, что я могу подоспеть вовремя. За этот год я выучил каждую лазейку в защите замка, каждую дыру в патрулях, каждого сотрудника долбанного Министерства, кто сюда прибывает. Я знаю все твои маршруты по территории как линии на своей ладони. Я спрятал Клювокрыла на территории кентавров, они позволили ему находиться среди их части леса. — он глубоко и тяжело вздохнул. — Это был мой способ быть рядом. Запри ты меня здесь, в уюте и безопасности твоего очага, я бы сошел с ума окончательно, вернувшись в свой внутренний Азкабан. Это не та наша хижина на Сицилии, где дверь была исключительно для красоты. Здесь, за этой дверью, — война. И мое место — на ее пороге. Чтобы ни у кого даже мысли не возникло переступить через него.

Он умолк, тяжело дыша. Он не просил прощения за свой выбор. Он объяснял. Делился с ней самой своей сутью — неукротимой, дикой, неспособной на пассивное ожидание.

Кэтрин смотрела на него, и в ее глазах не было осуждения, лишь глубочайшее понимание и та печаль, что рождается от любви к человеку, который никогда не будет полностью твоим, потому что часть его навсегда принадлежит долгу, ярости и памяти о друзьях.

— Тогда я буду твоей дверью, — прошептала она, касаясь его лба своим лбом. — Той, что всегда будет открыта для тебя. Чтобы ты всегда знал, куда возвращаться.

* * *

В маленьком домике в Ароншире пахло дымом, горелым маслом и витавшим в воздухе легким чувством стыда. Кэтрин, сгорбившись, сидела на стуле посреди кухни, сгребая тряпкой в миску жалкие, обугленные остатки того, что должно было стать ужином. Сириус, прислонившись к дверному косяку, смотрел на это действо, скрестив руки на груди. На его лице играла неподдельная, почти детская заинтересованность, смешанная с едва сдерживаемым смехом.

— Ну правда, как? — не выдержал он наконец, разводя руками.

— Я не знаю, Сириус… — Кэтрин с досадой швырнула тряпку в раковину и откинула со лба выпавшую прядь волос, оставив на щеке угольный след.

— Не может такого быть! — он сделал шаг вперед, словно собираясь расследовать место преступления. — Это же элементарно! Яйца, молоко, масло, сковорода… Алхимия проще не придумаешь. Даже в Азкабане с этим бы справились, будь у нас ингредиенты.

— Вот и приготовь в следующий раз сам, гурман! — огрызнулась она, но в ее глазах не было злости, лишь досада на саму себя.

Уголки его губ предательски дернулись.

— Вот и приготовлю, госпожа целитель, — он сделал преувеличенно почтительный поклон. — А пока — сиди и сторожи мой коврик у камина. Без дела не скучай.

— Нахал… — бросила она ему, но уже не смогла сдержать улыбки.

Он подошел ближе, заглянул в ее лицо.

— Кэт, ну правда, как? — его голос стал тише, заговорщицким. — Ладно ты, когда огонь поправляла палочкой в прошлый раз, он у тебя взвыл синим пламенем и сжег докрасна все, включая ручку сковороды. Я это еще как-то понимаю. Магия, неконтролируемый выброс энергии… Но в этот-то раз ты же поклялась обойтись без волшебства! «Как все полукровки», сказала! Я лично слышал! Как, скажи на милость, можно физически, руками добиться такого же эффекта?! Это талант!

Он смотрел на нее с искренним, почти профессиональным любопытством, будто она совершила не кулинарный провал, а невероятное научное открытие. Кэтрин смущенно повела плечами, разводя руками.

— Ну… масло слишком сильно разогрелось… Я отвлеклась на крик совы за окном… а когда вернулась, оно уже дымилось. Я решила, что еще не все потеряно… и вылила яйца. — Она сделала паузу, глядя в пол. — Оно… оно зашипело как разъяренный василиск, вздулось пузырем… а потом… пуфф… !

Она развела руки, изображая взрыв. Сириус зажмурился и дернул плечом, как от настоящего хлопка.

— И все это великолепие — на потолке, — с невозмутимым видом констатировал он, подняв голову и рассматривая новое черное пятно над плитой. — И на твоих щеках. И, кажется, на моем любимом свитере.

Кэтрин фыркнула, и через секунду они уже оба смеялись, сидя на задымленной кухне среди последствий кулинарной катастрофы. Он — громко и заразительно, откинув голову. Она — смущенно, уткнувшись лицом в его тот самый «любимый свитер», который теперь пахнет гарью и былой роскошью.

— Ладно, — вздохнул Сириус, окончательно выдохнув смех и вытирая слезу. — Иди мойся, полукровка-диверсант. А я… я пойду приготовлю нам тот самый элементарный омлет. Без взрывов. Обещаю.

— Только попробуй не выполнить обещание! — пригрозила ему Кэтрин пальцем, уже направляясь к ванной.

— Не смею, грозная госпожа — подражая интонации эльфа-домовика крикнул он ей вслед, уже доставая из холодильника новую партию яиц.

* * *

За окном маленького дома бушевала настоящая шотландская гроза. Дождь хлестал по стеклам сплошной стеной, ветер выл в трубе, но здесь, перед камином, было тихо и уютно. Они лежали на грубом, но мягком ковре, завернувшись в большой шерстяной плед. Кэтрин прижалась спиной к груди Сириуса, а его руки крепко обнимали ее, его дыхание было теплым у нее в волосах.

Долгое время они просто молчали, слушая, как огонь пожирает поленья, а непогода бессильно бьется о стены их крепости.

— Тэдд, — тихо, почти шепотом, произнесла Кэтрин, ломая тишину. — Он все знал. С самого начала.

Сириус не ответил, лишь провел большим пальцем по ее руке, медленно, успокаивающе.

— Когда отец… когда стало слишком опасно, он не стал уговаривать маму, не читал лекций о бдительности. Он просто… взял и купил этот дом. Оформил все на дальнего маггловского родственника. Сказал: «У тебя должно быть место, куда можно уйти. Где тебя не найдут». — Голос ее дрогнул. — Он знал, что папа может не вернуться. И знал, что мама не послушает. И он обеспечил мне путь к отступлению. Еще до того, как все рухнуло.

Она перевернулась к нему лицом. В ее глазах отражался огонь, и в них не было слез — только горькая, чистая ясность.

— И все это время… Андромеда, он… они просто были там. Не пытались заменить родителей. Они просто… стояли на страже моего тыла. Как ты сейчас.

Сириус смотрел на нее, и в его взгляде читалось глубокое, безмолвное понимание. Он видел не просто девушку — он видел цепь преемственности, верности, которая тянулась сквозь годы и войны.

— Они научили тебя не сдаваться, — тихо сказал он. Его голос был низким, немного хриплым. — Не прятаться. Тэдд… он никогда не бежал от драки, но он всегда знал, за что стоит драться. За дом. За семью. — Он замолчал, и тень старой боли мелькнула в его глазах. — В отличие от моей. Моя предпочла бы сжечь и то, и другое, лишь бы не запачкать герб.

— Он не заменял мне отца, — прошептала Кэтрин, кладя ладонь ему на грудь, прямо над сердцем. — Он показал мне, каким может быть мужчина. Настоящий. Не идеальный, а… верный. И ты… — ее голос окреп, — ты такой же. Ты яростный, ты неуправляемый, ты сломленный и черт возьми какой же упрямый. Но ты — свой. Ты — верный. Ты — мой. И я не позволю тебе забыть это.

Он закрыл глаза, как будто ее слова были одновременно и бальзамом, и раскаленным железом. Он притянул ее к себе, спрятав лицо в изгибе ее шеи, и просто дышал, впитывая ее тепло, ее запах, ее непоколебимую веру.

— А тебе не страшно? — прошептал он. — Со мной? Со всем этим? С тем, что я приношу на своем хвосте? Я ведь Блэк, как бы не старался уйти от семейного наследия этого чертового года.

— Мне страшно от одной мысли, что ты снова решишь, что должен бежать в одиночку, — сказала она твердо. — Все остальное мы переживем. Вместе. Это и есть наш дом, Сириус. Не эти стены. А это.

Она потянулась ближе и едва-едва коснулась губами его подбородка. Сириус поддел кончик ее носа своим и мягко коснулся губ.

— А знаешь, — тихо сказал он, и в его голосе не было улыбки, лишь глубокая, старая задумчивость, — Андромеда... еще до того, как все рухнуло, любила шутить, что найдет мне жену сама.

Кэтрин замерла. Она знала эту историю. Знала, что он не виделся и не говорил с Андромедой с того самого дня, когда помог ей сбежать из дома Блэков. .

— Ну и?.. — тихо выдохнула она, боясь спугнуть хрупкость момента.

— Чтобы я наконец перестал вести себя как самодовольный засранец, — он горько усмехнулся, и в усмешке этой слышалось эхо тех лет, боли и гордости. — Это были ее последние слова мне, прежде чем дверь захлопнулась. «Тебе, Сириус, нужна хорошая жена. Иначе так и останешься самодовольным засранцем».

Он замолчал, глядя в потолок, словно видя в потрескивающих тенях от камина то давнее прощание.

— Она пошла дальше, — его голос стал совсем тихим, почти шепотом, полным изумления и какой-то горькой нежности. — Она... даже не видя меня, даже ненавидя, наверное, за то, что я остался там, в этом болоте... она вырастила ее для меня.

Кэтрин почувствовала, как по ее щеке скатывается слеза. Не потому, что ей было обидно быть «выращенной», а потому что она вдруг с потрясающей ясностью увидела всю картину. Две параллельные линии: Сириус, тонущий в ненависти и одиночестве в проклятом доме. И она, растущая в тепле и любви у Андромеды и Тэдда.

— Она тебя не ненавидела, — прошептала Кэтрин, обвивая его руку своими пальцами. — Она... она просто отгородила себя от всего, что было связано с тем миром. Так было безопаснее для Тэдда и Доры… И она даже представить не могла, что наши пути когда-нибудь пересекутся…

— И вот теперь я здесь. С ее девочкой. С самым лучшим, что она создала в своей новой жизни. — Он покачал головой с немым изумлением. — Это даже не ирония судьбы. Это... чудо какого-то сорта. Самый изощренный план мести, который только можно придумать. Подарить мне то, чего у меня никогда не было. То, что она построила без меня.

— Не план, — поправила его Кэтрин, прикасаясь лбом к его лбу. — Наследство. Она вложила в меня все самое лучшее, что было в ней, в Тэдде... и, как оказалось, даже то, что она помнила о тебе. Верность. Упрямство. Безумную храбрость. Умение любить вопреки всему. Она просто... вернула тебя тебе же.

Сириус закрыл глаза.

— Надо будет как-нибудь... написать ей, — хрипло выдохнул он. — Поблагодарить. За... за омлеты, которые взрываются. И за все остальное.

Кэтрин улыбнулась сквозь слезы и легонько шлепнула его по плечу.

— Дурак… Она будет счастлива просто узнать, что ты жив. И что ее самодовольный засранец кузен наконец-то в надежных руках.

Он рассмеялся — настоящим, свободным смехом, который, казалось, разбивал оковы всех тех лет молчания. И в этом смехе под аккомпанемент дождя было новое начало. Не для них двоих — оно уже началось. А для всей их большой, изломанной, но такой прочной семьи.

Снаружи гроза достигла своего апогея, раскат грома потряс стены дома. Но они не испугались. Они лежали, прижавшись друг к другу, в самом центре бури, в полном молчании, которое было красноречивее любых клятв. Он был ее якорем в этом хаосе. А она — его компас, всегда указывающий ему дорогу домой. К самому себе.

* * *

Кэтрин стояла у стола, сжав кулаки так, что ногти впивались в ладони. На столе перед ней лежала обычная металлическая ложка для размешивания зелий. Просто лежала.

— Нет, все еще дергает, — сквозь зубы выдохнула она, отшатнувшись от стола, будто от раскаленного железа.

Сириус, чинивший на другом конце комнаты сломанную лампу, обернулся. Его взгляд скользнул с ее напряженной спины на безобидную ложку, и понимание мелькнуло в его глазах. Он отложил палочку и медленно подошел.

— Попробуй надеть перчатки, — предложил он тихо, без всякой надежды в голосе. Они уже проходили этот ритуал.

Кэт подняла на него покрасневшие от бессильной ярости глаза.

— Прошло пять дней, — ее голос дрогнул, срываясь на шепот. — Пять дней, а я не могу взять в руки ложку. Дверную ручку. Свой собственный котел.

Она с отвращением оттолкнула от себя массивный стеклянный стакан, которым пыталась заменить металлическую мензурку. Даже контакт кожи с нагретым оловом котла отзывался в нервных окончаниях фантомным взрывом искр и той самой, всепоглощающей боли, что прожигала ее изнутри несколько минут, показавшихся вечностью.

— Это же просто металл, — прошептала она, ненавидя себя за эту слабость, за эту невозможность контролировать собственное тело. — Это не заклятие. Это не магия. Это просто… вещь.

Сириус молча взял ее руку. Не для утешения, а осторожно, как медик, повернул ладонью вверх. Его пальцы едва коснулись ее кожи, но она все равно вздрогнула — ее нервная система была взведена на тугой курок.

— Это не «просто вещь», — сказал он с какой-то новой, странной мягкостью. — Для тебя теперь это — ключ, который открывает дверь в ту боль. Твое тело помнит то, что разум пытается забыть. Оно пытается защититься.

— От ложки? — она фыркнула, и в звуке этом слышались слезы.

— От памяти о боли, — поправил он. — Оно сработало на опережение. Увидело угрозу там, где ее нет, потому что один раз уже не смогло защитить тебя там, где она была настоящей.

Он отпустил ее руку и взял со стола ту самую ложку. Сжал ее в своей ладони, смотря ей прямо в глаза.

— Видишь? Ничего. Никаких искр. — Он положил ложку обратно на стол, ровно на то же место. — Это не в ней. Это в тебе. И мы это переждем.

— «Переждем»? — она с вызовом посмотрела на него. — Как лихорадку? Как простуду?

— Как отравление, — твердо ответил он. — Яд был сильным. Яду нужно время, чтобы выйти. А пока… — он достал из кармана пару своих старых, поношенных кожаных перчаток. — Надень. Хоть на кухне, хоть спать ложись в них. Пока твоя кожа не вспомнит, что она просто кожа. А не щит. Кто из нас гроза Больничного Крыла, Кэт?

Кэтрин смотрела на перчатки, потом на его серьезное лицо. В его глазах не было жалости — лишь полное, безоговорочное понимание и решимость пройти через это вместе. Она молча, почти смиренно, натянула перчатки на дрожащие руки. Кожа была мягкой, пахла им и дымом, и на мгновение фантомная боль отступила, заткнутая этим простым, грубым барьером.

— Ладно, — выдохнула она. — Переждем.

Она снова взяла ложку. В перчатке. И на этот раз ее рука не дрогнула. Это была маленькая, ничтожная победа. Но именно с них начиналось выздоровление.

Вечерний воздух в домике был густым и сладким от запаха зелий, которые Кэтрин, наконец-то, смогла доварить — спасибо плотным перчаткам и железному терпению Сириуса, который час просидел напротив и не сводил с нее глаз, словно боясь, что она снова взорвет что-нибудь.

— Ну вот, — она с облегчением сняла котел с огня и поставила его на подставку. — Готово. Без инцидентов.

Сириус фыркнул, откинувшись на спинку стула.

— Инцидентов не было только потому, что я лично конфисковал все металлическое в радиусе трех метров. Даже дверные петли прикрыл плащом. Ты, Кет, ходячая катастрофа. С тобой опаснее, чем в Запретном лесу в полнолуние.

— Ах вот как? — она сняла одну перчатку и швырнула ею в него. Он ловко поймал ее одним движением. — Напомни, кто вчера пытался поджарить хлеб заклинанием и поджег половину кухни?

— Это был стратегический поджог! — возразил он, но улыбка уже пробивалась сквозь напускную суровость. — Я избавился от того ужасного гоблинского гобелена, что висел тут. Ты сама говорила, что он тебя пугает.

— Он не пугал, он раздражал! И ты поджег мою новую прихватку!

— Мелкие жертвы на алтаре прогресса, дорогая. К тому же, — он наклонился вперед, и его глаза блеснули озорно, — у тебя теперь есть новая. Черная, с серебряными звездами. Очень стильно. Очень по-нашему.

Кэтрин не смогла сдержать улыбку, но тут же сделала серьезное лицо.

— Ты невыносим.

— Зато ты меня выносишь. Второй год год уже. Должно быть, я расту на тебе.

— Как грибок, — огрызнулась она, подходя к раковине.

— Самый обаятельный грибок в твоей жизни, — он встал и последовал за ней, обняв сзади и прижав подбородок к ее макушке. — Признайся.

— Ни за что.

— Признайся, что обожаешь меня.

— Обожаю, когда ты молчишь.

— Близко, но не то. — Он повернул ее к себе. Его руки лежали на ее талии, ее — на его груди. Перчатка на одной ее руке выглядела нелепо и мило. — Скажи, что я твой самый большой… нет, второй по величине кошмар после взорванных омлетов.

Она сделала вид, что задумалась и рассмеялся — громко, заразительно, и она почувствовала, как ее собственное сердце наполняется легкостью, которой так не хватало все эти дни.

— Ладно, — он сдался, притягивая ее ближе. — Я — твой кошмар. Твой персональный хаос. Твоя катастрофа.

— Моя катастрофа, — повторила она, уже серьезно, и поцеловала его. — Самая лучшая.

Он прижал лоб к ее лбу, и его дыхание смешалось с ее дыханием. Они стояли так несколько мгновений, пока за окном садилось солнце, окрашивая стены кухни в золотые и оранжевые тона. Никаких заклятий, никакой боли — только они, их перебранка и тишина, что наступала после.

— Ладно, — наконец выдохнула Кэтрин, отстраняясь ровно настолько, чтобы посмотреть на него. — Поможешь мне разлить это зелье? Только, ради всего святого, не дотрагивайся до ложки.

— Обещаю, — он поднял руки — Буду использовать только чары и свою неотразимую улыбку.

— От улыбки мое зелье точно свернется, — пробормотала она, но уже тянулась за флаконами.

И вот так, под ее притворно-ворчливые инструкции и его нарочито глупые шутки, они закончили работу. Вместе. Как всегда.

* * *

— Вернись в постель, — Бродяга лениво приоткрыл один глаз, словно нехотя возвращаясь из сумрака сна.

Кэтрин свернулась калачиком в большом клетчатом кресле, укрыв босые ноги пледом. Первые лучи рассвета, робко прокравшись сквозь тонкий тюль, рисовали на полу комнаты причудливые золотые полосы. В прохладном воздухе, ворвавшемся в приоткрытую форточку, чувствовался терпкий запах влажной земли, напившейся ночной росой. Девушка притянула к себе чашку с остывшим чаем, вдыхая его горьковатый аромат, словно пытаясь удержать ускользающее мгновение.

Хоть бы на пару мгновений задержать время… Завтра уже придется возвращаться.

Мысль о Хогвартсе — о больничном крыле, о бдительных взглядах и натянутой, как струна, атмосфере замка — сжала ей горло. Здесь же, в Ароншире, время текло иначе. Здесь оно принадлежало только им.

Сириус приподнялся на локтях. Спутанные темные пряди упали на лицо, скрывая лукавый блеск голубых глаз, сейчас ярко очерченных серым по краю радужки. Кэт улыбнулась уголком губ, любуясь этим сонным зрелищем.

— Люблю смотреть, как ты спишь.

— Да? Почему? — Сириус прищурился, в его взгляде мелькнула тень игривого любопытства.

— Так спокойней, — ответила она, отпивая глоток чая. — Когда ты спишь в моей постели, мне не так страшно за тебя.

— А когда я не сплю? — спросил он, и в голосе, хриплом от сна, уже проскальзывали знакомые нотки озорства.

— Тогда ты — это ты. Бродяга. Воплощение хаоса.

Кэтрин задумчиво изучала его лицо, расслабленное и умиротворенное после сна.

— Ты не должна волноваться, — произнес он, наконец откинув волосы с лица и посмотрев ей прямо в глаза. — Я всегда возвращаюсь. Всегда.

Кэтрин вернулась под одеяло и прижалась к нему, чувствуя, как его тело расслабляется, погружаясь обратно в сон. Но теперь это был другой сон, более ровный, более умиротворенный. Дыхание выровнялось, руки, обнимающие ее, слегка ослабли. Кэтрин знала, что их время вместе ограничено, и это знание сдавливало ее сердце, как тяжелый камень. Уже завтра. Уже завтра этот ковчег снова станет просто домом, а я вернусь в свою роль. Время — неумолимый поток, который они не в силах остановить, но в эти драгоценные мгновения, когда он был рядом, она отчаянно хотела его задержать.

— Ты всегда возвращаешься, — повторила Кэтрин, словно произнося заклинание, которое должно было уберечь его. — Я люблю тебя, Сириус, — одними губами прошептала она, зная, что он, скорее всего, не услышит. Но ей было важно это сказать. Важно признаться в тишине, в этом укромном уголке их мира, где нет места Азкабану, Волан-де-Морту и смертельной опасности.

Они лежали так, обнявшись, пока лучи солнца не наполнили комнату, пробиваясь сквозь тюль и освещая пылинки, танцующие в воздухе. Запах влажной земли сменился свежим, утренним ароматом. Где-то вдалеке проснулись птицы, их пение становилось все громче и отчетливее.

Сириус открыл глаза и посмотрел на Кэтрин. Ее глаза были закрыты, на губах играла легкая улыбка. Казалось, она погрузилась в сон, но он знал — она не спит. Она просто наслаждалась моментом, затаив дыхание, как и он.

— Кэти, — прошептал он, словно произнося заклинание. Одно-единственное имя, в котором было все.

— Да, Сириус?

— Спасибо, — сказал он, нежно прикасаясь губами к ее лбу. — За то, что ты здесь. Пока ты здесь, это место пахнет домом.

Он замолчал, вдыхая запах ее волос, пытаясь запечатлеть это ощущение — тепло, покой, ее — чтобы хватило на долгие дни и недели, что их снова разделят стены Хогвартса и его вечное проклятие беглеца.

— Тебе скоро назад, — произнес он не вопросом, а констатацией горького факта.

Она лишь кивнула, прижимаясь к нему крепче, словно пытаясь вобрать его тепло, его запах, самую его суть — про запас.

— Завтра… С рассветом, — прошептала она в его грудь. — Мадам Помфри ждет. Турнир…

Он не стал говорить ничего. Не стал говорить, что ненавидит это. Не стал говорить, что ему катастрофически не хватило этого времени — этого мига покоя, чтобы насытиться ее присутствием, этим чудом общей, хрупкой и такой прочной семьи. Он просто держал ее. Крепко-крепко. Пока последние секунды их общего утра не стали такими же осязаемыми и горькими на вкус, как остывший чай в ее чашке.

Кабинет директора пах, как всегда, пылью древних фолиантов, леденцами и едва уловимым ароматом магии. Однако сегодня в воздухе висело еще и напряжение, густое и осязаемое, исходящее от фигуры в неуклюже сидящем полосатом плаще.

Корнелиус Фадж, красный и слегка вспотевший, нервно теребил свой котелок, расхаживая по ковру. Кэтрин сидела напротив Альбуса Дамблдора, спокойно сложив руки в грубых мужских перчатках на коленях, стараясь не смотреть на министра. Она все еще была бледна, но взгляд ее был ясным.

— ...и мы пришли к выводу, что вам будет безопасней оставаться в стенах Хогвартса до окончания Турнира, мисс Кейм, — закончил свою речь Дамблдор.

— Безопаснее! — фыркнул Фадж, останавливаясь и размахивая короткими пальцами. — Это мягко сказано! После возмутительного нападения на территории школы! Мракоборцы прочесали каждый дюйм! Отряд Августа Вана и Грозный Глаз Грюм лично перерыли каждый камень на том месте. Никаких следов!

Кэтрин молча слушала, глядя на свои руки. Его уверенность была такой громкой, такой хрупкой.

— Корнелиус, — мягко, но твердо вмешался Дамблдор, — факты свидетельствуют об ином. Пропажа без вести двух сотрудников Отдела регулирования магических популяций и одного клерка из Канцелярии по регистрации магглорожденных за последнюю неделю... это не совпадение.

— Вздор! — Фадж покраснел еще сильнее. — Несчастные случаи! Возможно, они просто сбежали от работы, бывает! А это нападение... мисс Кейм просто оказалась не в том месте и не в то время! Бывший сотрудник Министерства, да, неприятно, но...

— Не «просто» бывший сотрудник, Корнелиус, — голос Дамблдора стал холоднее. — И не «просто» оказалась. Доктор Генри Кейм был не просто заметной фигурой в свое время. Он был главным медиком в отряде мракоборцев, лично спас десятки жизней в первую войну. Его дочь, сидящая здесь, унаследовала не только его талант, но и, как я подозреваю, его репутацию. Репутацию, которая делает ее мишенью.

Он повернулся к Кэтрин, и его взгляд стал пронзительным, но не лишенным сочувствия.

— Я не думаю, что целью было убийство, мисс Кейм. Стиль нападения, жестокость... это было похоже на попытку захвата. Похищения. Чтобы использовать вас как рычаг давления. Или как приманку для того, кто скрывается от меня уже много лет.

Кэтрин похолодела. Она редко вспоминала о прошлом отца, о той славе, что окружала его имя в кругах мракоборцев. Теперь это прошлое настигло ее, обернувшись ледяной рукой, сжимающей горло.

— Не надо нагнетать истерию, Альбус! — завопил Фадж, явно напуганный этим поворотом разговора. — Похищение? Да кто посмеет! Турнир должен продолжаться! Он демонстрирует стабильность!

— Он демонстрирует нашу слепоту, — тихо произнес Дамблдор. — Тишина не означает затишье, Корнелиус. Она означает затаившееся дыхание перед ударом. Я чувствую это. И я не намерен рисковать жизнью дочери одного из самых храбрых людей, которых я знал.

Он повернулся к Кэтрин, и его взгляд смягчился.

— Мисс Кейм, вы останетесь в замке. Третье испытание назначено на двадцать четвертое июня. До этого момента вы будете под моей защитой. И под защитой всех ресурсов, которые я могу собрать. А что касается…вашего пса. Не переживайте, за ним присмотрят.

— Я понимаю, профессор, — тихо сказала Кэтрин, и ее голос едва не дрогнул. Осознание того, что она — не случайная жертва, а целенаправленная цель, было горьким и тяжелым. — Я согласна.

— Прекрасно! — выдохнул Фадж, с облегчением хватая свой котелок. — Значит, решено! Никакой паники!

Он поспешно скрылся за дверью. В кабинете воцарилась тишина.

— Он предпочитает удобную ложь неудобной правде, — произнес Дамблдор. — Будьте бдительны, мисс Кейм. То, что надвигается... это буря. И я сделаю все, чтобы вы укрылись от нее. И прошу вас. Если все же решите покинуть стены замка, пусть вас сопроводит Хагрид или профессор Грюм. Осторожность, мисс Кейм.

Кэтрин вышла из кабинета, пряча руки в перчатки Сириуса. Холодок страха сковал ее сильнее, чем любое заклятие. Запрет на выход из замка больше не казался формальностью. Это была крепость. И одновременно ее личная Тюрьма на ближайшие недели.

* * *

Кэтрин сидела на краю кушетки, сгорбившись и стараясь дышать ровно, но ее плечи были напряжены, как тетива. Она сняла свои обычные кожаные перчатки, и ее обнаженные ладони лежали на коленях, беззащитные и бледные.

Мадам Помфри двигалась с привычной, мягкой точностью. Ее лицо было сосредоточено и полно безмолвного сочувствия.

— Ничего, ничего, моя дорогая, — приговаривала она тихо, пока ее ловкие пальцы осторожно обследовали кожу Кэтрин, не касаясь ее напрямую. — Сейчас мы все посмотрим. Нужно всего лишь…

Она взяла свою диагностическую палочку — изящный серебряный инструмент с набалдашником в виде феникса. Кончик палочки, холодный и гладкий, едва коснулся тыльной стороны ладони Кэтрин.

И тут же, словно раскаленная игла, в нервные окончания впился фантомный разряд боли — ослепительный, жгучий, на миг, вернувший ее в тот лес, к багровому лучу.

Кэтрин резко дернула руку с тихим, подавленным вскриком, прижимая ее к груди. Ее глаза широко распахнулись от шока и стыда.

Но мадам Помфри даже не вздрогнула. Она не сделала ей выговор, не нахмурилась. Вместо этого она тут же отложила палочку и обеими руками мягко, но крепко охватила запястье Кэтрин, не давая ей убежать в себя.

— Тш-ш-ш, ничего, девочка, все хорошо, — ее голос был твердым, как скала, и теплым, как летнее солнце. — Дышите. Глубоко. Вдох… и выдох. Со мной. Вдох… и выдох.

Кэтрин, все еще дрожа, послушно попыталась синхронизировать свое дыхание с ее ровным, спокойным ритмом.

— Импульс «Круциатуса» был слишком долгим, — объяснила Помфри, не отпуская ее руку, гладя большим пальцем ее пульс. — Обычно больше трех минут — и остаются вот такие… фантомные ощущения. Нервная система помнит боль, даже когда разум ее отвергает. А ваш, — ее голос дрогнул на миг, выдав скрытую ярость за ту несправедливость, что причинили ее пациентке, — ваш продержался больше пяти. Это серьезно. Но ничего, — она посмотрела Кэтрин прямо в глаза, и в ее взгляде была непоколебимая уверенность, — мы это поправим. Я обещаю.

Она отпустила запястье Кэтрин и подошла к большому шкафу с множеством ящичков. Вернулась она с небольшим шелковым мешочком. Из него она извлекла пару перчаток необычного вида. Они были тонкими, почти невесомыми, и переливались серебристо-жемчужным светом, словно были сотканы из лунного света и паутины.

— Вот, — сказала мадам Помфри, протягивая их Кэтрин. — Попробуйте.

С недоверием Кэтрин натянула их на руки. Материал был поразительно нежным, он почти слился с кожей, едва ощутимый, но при этом удивительно прочный. Она могла чувствовать текстуру ткани своего платья, температуру воздуха…

— И? — спросила Помфри, наблюдая за ней.

Кэтрин, затаив дыхание, медленно, медленно дотронулась кончиками пальцев до металлической пряжки на своем поясе.

Ничего.

Ни единой искры. Ни намека на боль. Только прохладная, гладкая поверхность под подушечками пальцев. Она ахнула от изумления и облегчения.

Мадам Помфри позволила себе редкую, мягкую улыбку.

— Это вейльский шелк, — пояснила она. — Его ткут по старинным рецептам. Хоть какая-то польза от пребывания наших Французских друзей.... Он не блокирует тактильные ощущения, но… успокаивает нервный отклик. Фильтрует его. Для вас сейчас это — лучшая защита. Носите, не снимая. Пока ваши нервы сами не вспомнят, как быть в покое.

Кэтрин смотрела на свои руки в этих прекрасных, магических перчатках, и на мгновение ей показалось, что мадам Помфри подарила ей не просто аксессуар, а кусочек ее собственного спокойствия назад.

— Спасибо, — прошептала она, и в этом слове была целая вселенная благодарности.

— Пустяки, моя дорогая, — отмахнулась целительница, уже возвращаясь к своим склянкам. — Пустяки. Главное — чтобы вы были целы. А с этим мы справимся. Всегда справляемся.

* * *

Письмо Римуса, как всегда, пришло вечером в среду. Кэтрин ласково потрепала Эйр по распушившимся черным перьям, и сова мягко клюнула ее в мочку уха, выражая недовольство ночным полетом. Мадам Помфри, разливающая чай по двум чашкам, смотрела на этот ритуал с привычной, мягкой улыбкой. Но сегодня в ее глазах, поверх чайного пара, читалось не просто любопытство, а настоящая, глубокая внутренняя борьба. Она до боли хотела что-то спросить, но воспитание и врачебная этика сковывали ее язык.

Кэтрин взяла конверт с идеально ровным почерком, провела пальцами в перчатке из вейльского шелка по шероховатой бумаге и глубоко вздохнула, собираясь с духом. Она подняла глаза и встретилась взглядом с женщиной, ставшей ей почти матерью в этих стенах.

— Вы имеете право знать, — тихо, но четко сказала Кэтрин. — Вы мой друг, мадам.

Мадам Помфри замерла с чайником в руке. В ее глазах мелькнуло облегчение от того, что не придется спрашивать, и тревога от того, что сейчас прозвучит.

— Мисс Кейм, я… я все эти недели думала… — целительница запнулась, что было для нее крайне нехарактерно. Она аккуратно поставила чайник. — Вы получаете такие длинные, подробные письма от профессора Люпина. Я видела, как вы их перечитываете, как они вас поддерживают. Я думала, вы… тоскуете именно о нем. — Она сделала паузу, подбирая слова. — Но в ту ночь… ту ночь, когда вас принесли из Запретного леса, и профессор Дамблдор привел вашего… — она запнулась, не зная, как назвать огромного черного пса, — вашего спасителя. И тот… Кто был этот пес. Я видела, как он на вас смотрел. Я не понимаю, Кэтрин. Прости меня, я не в праве, но… я не понимаю.

В ее голосе не было осуждения. Была растерянность, забота и страх за свою подопечную, запутавшуюся, как ей казалось, в слишком сложных и опасных чувствах.

Кэтрин опустила глаза на письмо Римуса, на его аккуратный, ученый почерк, и горькая, невеселая улыбка тронула ее губы.

— Римус… Римус — моя тихая гавань, — тихо начала она. — Его письма, его ум, его дружба — это то, что не дает мне сломаться здесь, внутри этих стен. Он мой лучший друг. Но он не тот, кто заставляет мое сердце биться чаще. Не тот, чье присутствие я чувствую кожей, даже когда его нет рядом.

На лице мадам Помфри на мгновение отразилась неподдельная, глубокая грусть.

— Ах, Римус… — прошептала она, и в ее голосе прозвучала нота почти материнской нежности. — Он всегда был таким… особенным мальчиком. Таким умным, таким добрым, несущим свой крест без единой жалобы. — Она вздохнула, и ее взгляд стал отстраненным, будто она увидела перед собой худенького, вечно немного печального ученика в залатанной мантии. — Я всегда надеялась… что он найдет того, кто увидит в нем не его проблему, а его огромное, светлое сердце. И что эта… кто-то сможет дать ему то счастье, которого он так заслуживает. Он так на вас смотрел… Мы с Помоной так надеялись, что вы…

Она посмотрела на Кэтрин, и в ее глазах было не осуждение, а сожаление. Сожаление о несбывшейся, такой ясной для нее самой истории.

— Вы бы были так хороши вместе. Вы — его ровня и в уме, и в доброте, и в силе…

Кэтрин почувствовала, как по ее щекам катятся слезы. Она и сама иногда думала об этом. О тихом, предсказуемом, безопасном будущем, которое могло бы быть.

— Я знаю, — голос ее дрогнул. — И я люблю его всем сердцем. Но не так. Как брата. Как самого дорогого друга. Возможно, если бы… я не встретила его школьного товарища, мы бы стали парой. Года через два, степенной четой преподаватель и целительница. Но случилось так как случилось. А Римус… он нуждается в большем. Он заслуживает большего, чем моя вежливая теплота в ответ на его любовь. Заслуживает быть чьей-то первой и единственной страстью. А не тихой гаванью для чужого шторма.

Мадам Помфри медленно кивнула, принимая эту горькую правду. Ее надеждам не суждено было сбыться, но она понимала.

— Тот, кто был здесь той ночью… он — моя буря, — продолжила Кэтрин, ее глаза были полны решимости и правды. — Моя опасная, безрассудная, единственная и неповторимая буря. И да, — голос ее дрогнул, — это так же страшно и сложно, как кажется. И так же… неизбежно.

— О, дитя мое, — наконец выдохнула Помфри, и в ее голосе прозвучала бездонная жалость и понимание. — Какая же сложная ноша на тебя легла. Любить того, кого опасно любить. И быть любимой тем, кого нельзя иметь рядом. И не быть не способной ответить тому, кого любить так безопасно. Это так по-французски честное слово.

Она не стала произносить имени. Она все поняла и без того. Она поняла масштаб трагедии, риска и той бездонной преданности, что светилась в глазах Кэтрин.

— Он… он оберегает тебя? — спросила она вместо этого, и в этом вопросе был весь ее материнский инстинкт.

— Лучше, чем кто-либо, — твердо ответила Кэтрин. — Даже когда его нет рядом.

Мадам Помфри медленно кивнула, подняла свою чашку и сделала большой глоток чая, будто смывая горечь услышанного.

— Что ж, — сказала она с новой, суровой нежностью. — Значит, так тому и быть. — Она сделала паузу, и ее взгляд снова стал отстраненным, на этот раз видя не печального Римуса, а другого ученика — дерзкого, красивого, неукротимого, с громким смехом и готовностью на любое безумство. — Судя по тому, что я видела... этот... юноша... — она произнесла это слово с легкой, прощающей иронией, — ...крайне изменился с момента окончания школы. В нем появилась... глубина. Та, что раньше заменялась бравадой.

Она посмотрела на Кэтрин, и в ее глазах было полное понимание.

— Мне становится понятна ваша нежная привязанность к юному Гарри Поттеру. И его — к вам. Теперь все встает на свои места.

Кэтрин почувствовала, как с ее плеч спадает гиря, о существовании которой она даже не подозревала. Она решительно сняла с одну перчатку и накрыла ладонью сухую теплую руку мадам Помфри.

— Спасибо, — прошептала Кэтрин.

— Пустяки, — отмахнулась Помфри, и в ее глазах снова блеснул привычный огонек. — Теперь давай-ка пей свой чай, пока он не остыл.

* * *

Воздух в кабинете пах антисептиком, сушеными травами и напряженным молчанием. Мадам Помфри рассеянно ходила взад-вперед, время от времени яростно вскрикивая то или иное название из списка, предоставленного министерством магии о препятствиях, подготовленных на третье испытание. Ее лицо раскраснелось от возмущения.

— Бластерные корни! — вскрикнула она, и название прозвучало как ругательство. — Им взбрело в голову начинить эти изгороди бластерными корнями! Ожоги, волдыри, слепота на временной основе — это самое малое, что они получат!

Кэтрин, стоя у стола, не поднимая головы, молча внося пункты в список: «Эликсир для успокоения ожогов (тяжелая форма), Глазные капли от ослепляющего сока, Противоожоговые бинты с алоэ».

— Боггарты! — продолжает Помфри, заламывая руки. — Боггарты, мисс Кейм! Чтобы высасывать радость до последней капли! Депрессивное оцепенение, апатия, полная потеря воли к действию! Это же безумие!

Перо Кэтрин скользит по пергаменту, почти не отрываясь: «Настойка зверобоя для экстренного поднятия духа, Укрепляющий эликсир для психики, Стимуляторы нервной системы».

— И, конечно же, никто не мог обойтись без склизкой, мерзкой Болотной трясинницы! — голос Помфри дрожит от ярости. — Удушающая слизь, парализующий яд, медленное погружение в трясину забвения! Как они воображают, что четырнадцатилетний ребенок справится с этим?!

Кэтрин сжимает перо так, что костяшки пальцев белеют. Она добавляет в список с убийственным спокойствием: «Противоядие широкого спектра (парализующие токсины), Анти-удушающие пастилки, Мощные стимуляторы дыхания, Сильные адсорбенты».

Мадам Помфри остановилась и смотрит на свою коллегу. Ее гнев сменился внезапной усталостью и тревогой.

— Они не понимают, Кэтрин, — тихо говорит она. — Они видят в этом игру. Соревнование. Они не видят детей на моих койках с последствием опасных и неосторожных игр. И это только студенты, проявившие неосторожность на занятиях. А тут четверо детей в лабиринте в темноте без поддержки наставника…

Кэтрин наконец подняла на нее глаза. В ее взгляде не было ни паники, ни страха. Только ледяная, обжигающая решимость и бездонная грусть.

— Я понимаю, — ее голос был тихий, но абсолютно четкий. Она протянула мадам Помфри исписанный листок. — Поэтому мы подготовимся не для игры. Мы с вами, как всегда, готовимся к бою. И пусть высшие силы дадут нам отделаться так же легко как предыдущие два испытания.

Кэтрин наблюдала как Мадам Помфри берет список, ее взгляд скользит по строчкам. Она видела не просто перечень зелий, а хладнокровный, профессиональный прогноз всех ужасов, которые могут случиться в лабиринте. И в этом молчаливом согласии, в этой готовности к худшему заключается вся суть их работы — быть последним рубежом между безумием взрослых и хрупкими жизнями детей.

— Боюсь нам понадобится помощь Северуса Снейпа…

Она тяжело кивнула, и две целительницы, не говоря больше ни слова, принялись за работу, наполняя сумки спасением и надеждой против чужой жестокости.

* * *

Воздух на опушке леса был густым и сладким от запаха хвои и цветущего дурмана. Хагрид, гигантская фигура, сидел на корточках перед своим любимцем, гиппогрифом Клювокрылом.

— Ну здрастье, красавец! Ох, ты ж мой хороший! — его голос, грубый и раскатистый, сейчас дрожал от умиления. Он вытирал щеку грязным рукавом своей лоскутной куртки, оставляя разводы. — Вымахал же таки! Перья-то какие блестящие, ухоженные... Кто ж тебя тут холит да лелеет, а? Мой Клювик!

Гиппогриф важно склонил голову, позволяя великану чесать себе шею, и издавал тихое, похожее на скрип довольное урчание.

Немного поодаль, прислонившись плечом к шершавому стволу старого дуба, стоял Сириус. На его обычно напряженном лице играла редкая, спокойная улыбка. Рядом, почти касаясь его плеча, стояла Кэтрин. Их пальцы были крепко переплетены, спрятаны за ее спину.

Хагрид, наконец, оторвался от Клювокрыла и, тяжело поднимаясь, направился к ним. Его глаза, похожие на черных жуков, блестели от слез.

— Спасибо, — прохрипел он, обращаясь больше к Сириусу. — Спасибо, что... что приглядывал за ним. Знал я, знал, что не мог ты... того... — Он смущенно замолчал, переминаясь с ноги на ногу, и махнул рукой, словно отмахиваясь от всего плохого, что случилось. — Рад я. Очень рад. За Гарри спокойней теперь. Ему нужен кто-то... свой.

Сириус кивнул, и в его глазах мелькнула тень былой боли и благодарности. Слова были излишни.

Хагрид порылся в глубине своих многочисленных карманов и, наконец, извлек оттуда огромную, ржавую связку ключей. Он смущенно потыкал одним из них в сторону, за свою сторожку.

— Вон в том сарайчике, что подальше... — он мотнул лохматой головой. — Там кое-что есть. Думаю, тебе... гм... будет интересно глянуть. Хранил. Все ждал... — Он не договорил, сунул ключи в руку Сириусу и, снова всхлипнув, повернулся к Клювокрылу, словно ища утешения у своего питомца.

Сириус и Кэтрин переглянулись. В его взгляде читалось недоумение. Он сжал холодный металл ключей в ладони.

Не говоря ни слова, Сириус отступил в тень деревьев. Воздух вокруг него сгустился, дрогнул, и на месте человека возник огромный лохматый пес. Бродяга тряхнул головой и вопросительно посмотрел на Кэтрин.

Она кивнула, и они быстрым шагом направились к небольшому, полуразвалившемуся сараю в отдалении. Замок поддался не с первого раза, ржавые петли громко взвыли, когда Кэтрин отворила тяжелую дверь.

Внутри пахло пылью, сеном и старым железом. Свет из открытой двери легким лучом выхватывал из полумрака очертания какого-то большого предмета, накрытого гигантским, пропыленным куском брезента.

Сириус, уже снова в человеческом облике, замер на пороге. Он медленно, почти не дыша, сделал шаг внутрь. Его взгляд был прикован к скрытому объекту. Он потянулся и сдернул брезент. Пыль столбом взметнулась в воздух, заставляя Кэтрин отшатнуться и кашлянуть. Из-под грубой ткани проступили знакомые, такие родные очертания. Блеснул хром, полированный, несмотря на слои пыли. Изогнутый руль, мощное седло...

Сириус отступил на шаг, не веря своим глазам.

Перед ним, целый и невредимый, стоял его мотоцикл.

— Невозможно... — выдохнул он, и голос его сорвался на шепот. Он протянул руку и коснулся холодного металла бака, как будто проверяя, не призрак ли перед ним. — Я думал... я думал, его конфисковали... разобрали на части...

Он обернулся к Кэтрин, и на его лице читалось настоящее, неподдельное изумление, смешанное с щемящей ностальгией. В его глазах, смотревших на мотоцикл, отражалась целая жизнь — жизнь, которая была у него до Азкабана.

— Хагрид... — прошептал Сириус, глядя в сторону сторожки. — Он... он сберег его.

В сарае, пропахшем прошлым, стояла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Сириуса. Он снова был семнадцатилетним, который мчался на этой стальной птице навстречу ветру и свободе, с лучшим другом в коляске. И впервые за долгое время это воспоминание не было отравлено ядом тюрьмы. Оно было просто... горьким и сладким. Как сама жизнь.

Коридор был пуст и погружен в предвечерние сумерки. Кэтрин шла быстро, стараясь не замечать, как холодный металл дверных ручек будто бы пульсирует сквозь тонкий шелк ее перчаток. В голове крутились мысли о предстоящем третьем испытании, о Гарри, о Сириусе…

Из-за поворота послышался знакомый, неровный скрежет шага. Аластор Грюм вынырнул из тени, его магический глаз бешено вращался, а живой пристально уставился на нее.

— Мисс Кейм, — прохрипел он, и на его губах расползлась узкая, неприятная ухмылка. — Какая неожиданная встреча. Вы… неплохо выглядите. Для той, что недавно пережила такое тяжелое… происшествие.

Кэтрин замерла, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. Его голос был маслянисто-ядовитым.

— Я полагал, вы будете отлеживаться в своей комнате. Дрожать от страха, — он сделал шаг ближе, и от него пахло пылью и чем-то горьким. — А вы, я смотрю, уже на ногах. И даже… по Запретному лесу гуляете. В сомнительной компании.

— Я ценю вашу заботу, профессор, — ее собственный голос прозвучал удивительно ровно, вежливо и холодно. — Но я вполне оправилась. И мои прогулки — это мое личное дело.

Грюм хрипло рассмеялся.

— О, конечно! Личное дело! — его магический глаз на мгновение остановился на ее лице, сверля ее взглядом. — В этом вы вся в своего отца. Генри Кейм тоже был известным смельчаком. Бросался на амбразуры, не думая о последствиях. Я уважал его, славный малый.

Он снова сделал тот неуклюжий, скрипучий шаг вперед, понизив голос до интимного, угрожающего шепота

— Но запомните, девочка… Смелости для выживания недостаточно. Иногда она лишь верный способ оказаться в могиле рядом с такими же храбрецами. Хорошего вечера.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и заковылял прочь, его деревянная нога глухо стучала по каменным плитам, а магический глаз продолжал бешено вращаться, сканируя все вокруг. Кэтрин осталась стоять посреди коридора, чувствуя, как по телу разливается ледяной холод, не имеющий ничего общего с температурой в замке. Его слова висели в воздухе, как ядовитый туман. Это была не забота. Это было предупреждение. Или угроза.

Она сжала руки в кулаки внутри перчаток и, собрав всю свою волю, двинулась дальше. Третье испытание было уже близко. А атмосфера в замке становилась все более гнетущей.

* * *

Кэтрин на ходу перечитывала на ходу записку от мадам Помфри с перечислением всех уже отправленных на поле инструментов и зелий, когда Билл Уизли возник словно из ниоткуда. Он легко подхватил Кэтрин и на мгновение закружил ее в воздухе, словно она была не взрослой женщиной, а все той же старшекурсницей, следящей за порядком. За его неуемной радостью от встречи обнаружились слегка растерянный Гарри и невысокая полная женщина с невероятно добрым и светлым лицом.

— Пусти меня, рыжий демон! — фыркнула Кэт, но смеялась.

— Ты смотри кого кот принес, — Билл поставил ее на землю, все еще сияя. — Мама, познакомься, это Кэтрин Кейм! Наша легендарная староста на Гриффиндоре! Именно она пестовала меня и Чарли, чтобы мы учились так, чтобы вам было не стыдно. До сих пор вздрагиваю в ночи. А теперь именно она ответственна за то, что у Рона до сих пор две ноги а Фред и Джордж…ну ты поняла.

Молли Уизли смотрела на них с теплым, немного растерянным интересом.

— Очень приятно, дорогая, — сказала она, пожимая Кэтрин руку. — А я должна поблагодарить вас. Фред и Джордж... они, конечно, ужасные сорванцы, но они говорят, что вы единственная, кто может заставить их хоть как-то слушаться в больничном крыле. Спасибо за ваше терпение.

— Они... энергичные ребята, — дипломатично ответила Кэтрин, и в ее глазах мелькнула веселая искорка. — Но у них доброе сердце. Скажу по секрету они мои любимчики.

Молли серьезно кивнула, словно в этом жесте была вся ее тревога за неугомонных близнецов. Ее взгляд перешел на Гарри, и ее выражение стало мягче, почти материнским.

— Гарри, — кивнула она ему. — Как настроение?

Гарри что-то невнятно пробормотал, чувствуя себя неловко под пристальным вниманием всех троих взрослых.

Кэтрин снова повернулась к Молли и Биллу, ее тон стал легким, почти небрежным.

— Кстати, раз уж вы гуляете... Мой пес, Бродяга, сегодня со мной. Он внизу, у сторожки Хагрида. — Она специально посмотрела на Гарри. — Он просто обожает Гарри, вечно скулит, когда того нет рядом. Не хотите ли прогуляться туда? Для Гарри будет хорошей удачей перед испытанием потрепать за ухом большого черного пса. Говорят, это к везению.

— О, какая милая идея! — сразу же подхватила миссис Уизли, всегда радующаяся любым простым, добрым приметам. — Мы как раз собирались подышать воздухом! Правда, Билл? Гарри?

— Конечно, мама, — улыбнулся Билл, с интересом поглядывая на Кэтрин, словно пытаясь разгадать ее игру.

Через полчаса маленькая группа приближалась к хижине Хагрида. И тут из-за угла, виляя хвостом как самая образцовая в мире собака выбежал Бродяга.

— Ой, какой громила! — воскликнул Билл, с одобрением оценивая размеры животного.

Но пес не смотрел на него. Его взгляд был прикован к Гарри. Он издал счастливый, глухой лай и бросился вперед, двигаясь с удивительной грацией для своего размера. Сердце Гарри упало, а затем забилось в сто раз чаще. Он узнал эту собаку. Узнал этот взгляд.

— Бродяга! — крикнула Кэтрин с легким упреком, но в ее голосе не было тревоги.

Пес добежал до Гарри и, подпрыгнув, поставил свои лапы ему на плечи, сбивая очки. Он вилял хвостом так, что тот свистел в воздухе, и всем своим видом излучал безудержную, чистую радость.

— Фу, фу... ладно, ладно... — смеясь и отбиваясь, притворно протестовал Гарри, запуская руки в густую шерсть на шее пса. Он смотрел в умные, понимающие глаза, в которых светились преданность и тоска, и пытался передать все, что чувствовал, одним прикосновением. Я знаю. Это ты. Я скучал по тебе.

— Ну и недотепа! — засмеялась миссис Уизли, наблюдая за этой бурной сценой. — Просто влюблен в тебя, Гарри!

Пес, наконец, спрыгнул и принялся снова кружить вокруг Гарри, тычась мордой в его руку, требуя продолжения ласк. Он вел себя как самый обычный, переполненный любовью к хозяину питомец. Ничто, кроме взгляда, не выдавало в нем человека. Кэтрин подошла и положила руку на голову пса.

— Видишь? Я же говорила, он по тебе скучал. Ну что, принес тебе немного удачи, Бродяга?

Пес в ответ громко вильнул хвостом и еще раз лизнул Гарри в ладонь. В этот момент дверь хижины Хагрида с скрипом открылась, и сам лесничий появился на пороге, привлеченный шумом. Увидев компанию и пса, он широко улыбнулся.

* * *

— А если Хагрид зайдет? — прошептала Кэтрин, ее голос дрожал не от страха, а от напряжения, витавшего между ними.

— Не зайдет, — Сириус оторвался от ее шеи всего на секунду, его дыхание обжигало кожу. — Он ушел проверять своих сопле… суфле…

— Соплохвостов, ох… Сириус! — Кэтрин рвано выдохнула, почувствовав после мягких прикосновений губ резкий, властный укус на шее. Ее пальцы вцепились в его волосы, не в силах решить — оттолкнуть или притянуть ближе.

В прохладном, пахнущем сеном и древесиной сарае он окончательно сбросил облик пса. Блэк прижал Кэтрин к стене, его дыхание было частым, а в глазах горел тот самый голодный огонь, что сводил ее с ума.

— Умный Пес, — прошептала она, запрокидывая голову, пока его губы спускались по шее, оставляя влажный, горячий след. Ее пальцы сжались в его волосах — Может, все-таки надеть на тебя ошейник? С табличкой «Бродяга. Вернуть владелице мисс Кейм».

— Попробуй только, — он зарычал, спускаясь жадными касаниями к вырезу на ее платье, и его смех был низким и счастливым. — Я в отместку сгрызу твои лучшие туфли… Буду смотреть, как ты ругаешься.

Она очень тихо рассмеялась, и этот звук смешивался с его дыханием и далеким лаем Клыка где-то у сторожки лесничего.

Некоторое время спустя, лежа на потертой кожаной куртке, пахнущей им и дымом, Кэт спрятала нос на груди Блэка, словно пытаясь оттянуть момент возвращения к делам. Он лениво вытащил из ее волос очередную соломинку и мягко поцеловал макушку. Его пальцы медленно водили по ее обнаженной спине, рисуя бессмысленные узоры.

— Сегодня финал, — выдохнула она, внезапно став серьезной, обнимая его крепче. — А потом… лето. И мы заберем Гарри. К себе. В Ароншир на все лето. Будем есть мороженое и … взрывать завтраки.

Он не ответил словами. Просто прижал ее к себе так сильно, так отчаянно, как будто мог влить в нее всю свою надежду, всю свою веру в это хрупкое, светлое будущее одним этим объятием. В его молчании было больше обещаний, чем в любых клятвах. И она верила этому молчанию больше всего на свете.

* * *

Кэтрин шла по направлению к лабиринту, громада которого высилась на Лужайке, темная и зловещая на фоне заходящего солнца.

В палатке медиков все было готово. Стеллажи с зельями, стопки чистых бинтов, аккуратно разложенные инструменты. Мадам Помфри и Кэтрин ужинали в тишине, не в силах проглотить и куска. Они не пошли в Большой зал — ни к чему видеть напуганные лица чемпионов и ликующие — зрителей.

Напряжение висело в воздухе, густое и тяжелое. Кэтрин сжала под столом кулаки в тонких перчатках. Она думала о солнечном утре, о смехе Билла, о теплых объятиях Молли, о горячих губах Сириуса в темном сарае. О надежде.

Она цеплялась за это воспоминание, как за спасательный круг, пока снаружи не зазвучали первые торжественные аккорды, возвещающие начало третьего испытания.

* * *

Воздух вокруг палатки медиков гудел от приглушенных голосов и тревожного ожидания. Кэтрин нервно прохаживалась вдоль полотняной стены, ее тонкие перчатки сжимали и разжимали складки черного платья, поверх которого сегодня был надет медицинский фартук. Локоны выбились из пучка и щекотали шею, очень отдаленно давая напомнить себе о недавних жарких поцелуях на ее коже.

— Кэтрин?

Голос заставил ее вздрогнуть. Этот четко выделенный звук «т»... Он был слишком гладким, слишком натренировано-томным. Она медленно обернулась.

— Август, — произнесла она ровно, без намека, на радость, от встречи. — Нужна медицинская помощь?

Август Ван стоял в нескольких шагах, прислонившись к трибуне. Его мантии были безупречно скроены, волосы — уложены с небрежной элегантностью, а на лице играла легкая, самоуверенная улыбка, которая когда-то заставляла ее юное сердце биться чаще. Теперь оно замерло от чего-то холодного и неприятного. Август четким взмахом палочки испарил из пальцев дотлевшую сигарету и медленно, словно камышовый кот направился к Кэтрин.

«Фу» девушку мысленно передернуло от неестественности этого поведения. Возможно, год или два назад это, казалось бы, ей верхом мужской привлекательности, но теперь….

— Ты так хорошо выглядишь. Черный тебе очень идет.

— О да. — Кэт холодно улыбнулась. — С недавних пор черный мой любимый цвет. Где потерял Аврору?

Самодовольная улыбка чуть потухла. Август на мгновение ссутулился как в последнюю их встречу, но тут же взял себя в руки нацепляя маску аристократа.

— Мисс Беркли удачно вышла замуж в начале марта. И как ей и мечталось — уехала в Америку весьма разбогатев.

— И даже мои деньги не понадобились? Как я за нее рада. — ядом исходящем от этой радости можно было отравить даже профессора Снейпа. — Мистер Ван, я на работе. Излагайте просьбу к целителю или не тратьте мое время.

— Какие же ты обидные вещи говоришь, дорогая. Я горевал лишь о твоей… непрактичности. О твоем нежелании понять, что люди склонны совершать ошибки. Я ошибся, когда предпочел Аврору тебе. Ты невероятно талантливая волшебница и вместе у нас бы многое могло получиться. В плане карьеры и вообще. — Он снова приблизился, опустив голос до интимного, фальшиво-задушевного тона. — Но все можно исправить. Я слышал, ты теперь при деле. Работаешь на… — он кивнул в сторону палатки с легкой усмешкой, — ...на них. Дамблдора. Должно быть, платят неплохо. И связи… полезные, но, Кэти… Мир становится опасным местом. Красивой женщине может быть необходим влиятельный покровитель.

В его словах не было ни капли ностальгии. Был лишь холодный, деловой интерес. И что-то еще… что-то, что заставило ее кожу покрыться мурашками.

— Наш разговор окончен, Ван, — она резко развернулась к нему спиной, всем видом показывая, что он был отвергнут. — Иди ищи себе другую… партию.

Он помолчал секунду, и она почувствовала его тяжелый, аналитический взгляд у себя в спине.

— Как знаешь, Кэтрин. Но помни… предложение всегда в силе. Пока время еще не вышло.

Он не стал ждать ответа. Она слышала, как его шаги удаляются по траве. Она не обернулась, но каждым нервом чувствовала его уход. И почему-то это ощущение было почти таким же жутким, как и его присутствие. Его слова висели в воздухе — не комплимент, а угроза, завернутая в шелк.

* * *

— Ваш вердикт, дорогая? — голос мадам Помфри был сдержанным, но в нем читалась стальная напряженность.

Кэтрин оторвала диагностическую палочку от виска Виктора Крама. Мягкое голубое сияние погасло.

— Он оглушен, — отчеканила она, поднимаясь с колен. Голос ее звучал механически, вымуштровано-спокойно. — Так же, как в прошлый раз, когда мы нашли его в лесу. Контузия, полная ретроградная амнезия на последние несколько часов. Мозг чист.

— Я зову Директора, — резко сказала Помфри и вышла, откинув полог палатки.

На секунду в палатку ворвался оглушительный гул голосов со стадиона, пьянящий запах ночного воздуха и… чьи-то гневные, испуганные выкрики. Полог захлопнулся, снова погрузив пространство в тревожную тишину, нарушаемую лишь ровным дыханием Крама. Он был безжизненно бледен, но дышал глубоко и ровно, как спящий ребенок, совершенно не подозревающий о хаосе, что творился вокруг.

Эту зыбкую тишину разорвал новый визг — на этот раз прямо у входа. Полог взметнулся, и внутрь вошла профессор МакГонагал, помогая дойти Флер Делакур. Ее платье было порвано, волосы растрепаны, а лицо искажено чистым, животным ужасом.

— Ne me touche pas! Не подходить ко мне! Monstre! — она забилась в истерике, тыча пальцем в неподвижное тело Крама, как только увидела его. — Он! Это он! Он напасть на меня! Il voulait me tuer!

Кэтрин бросилась к ней, пытаясь ухватить ее за плечи, успокоить, но Флер отшатнулась, словно от прикосновения раскаленного железа. А Крам… Крам лишь медленно моргнул, приходя в себя и смотрел на нее пустым, ничего не понимающим взглядом. В его глазах не было ни злобы, ни признания — лишь полная, оглушающая пустота.

— Я… я не… — он попытался подняться, но его тело не слушалось. — Что случилось?

— Monstre!

Флер уже не слушала, ее рыдания перешли в надрывные, беззвучные спазмы. Девушка осела на пол, и мадам Помфри тут же подлетела к ней, стараясь увести на кушетку.

В палатку вошел Дамблдор. Его лицо застыло каменной маской на грани гнева, взгляд скользнул с бьющейся в истерике Флер на потерянного Крама, на Кэтрин и мадам Помфри, пытающуюся хоть как-то помочь им обоим.

— Никого не впускать, — тихо, но с неоспоримой властью сказал он. — Абсолютно никого. Минерва, останься у входа. Аластор, срочно проверь лабиринт. Где Гарри и Седрик?

Гул снаружи стал тише, приглушенный тканью и авторитетом директора. Мадам Помфри заговорила с Флер на ломаном французском, почти силой вливая в нее успокоительное зелье. Крам уставился на свои руки, словно впервые их увидел.

— Виктор, вы что-то помните? — спросила Кэтрин, опускаясь перед ним на колени.

— Мне быть… было хорошо, — он говорил медленно, с трудом подбирая английские слова, словно забыл, как это делать — Я словно… спать. Слышать, как делать… идти куда. Там быть… мальчик. Гарри. Я должен быть защитить Гарри.

Империус. Мысль молнией пронзила сознание Кэтрин. Она метнулась к столику со зельями, схватила флакон с тонизирующим снадобьем и мощный антидот-антиоксидант.

— Пейте. Медленно. Все будет хорошо, — ее голос был твердым, командирским. Она уговаривала его лечь, не двигаться.

Он послушно выпил. Прошла минута тишины, нарушаемая лишь прерывистыми всхлипами Флер. И вдруг тело Крама сотрясла мощная судорога. Он скрючился, его вырвало в подставленное Кэтрин металлическое судно — организм яростно отвергал чужую волю, что сковала его.

Флер, увидев это, внезапно замолкла. Она что-то быстро, испуганно зашептала мадам Помфри, указывая на Крама. Убедившись, что в глазах болгарина наконец-то появляется осмысленный, хоть и испуганный разум, Кэтрин сорвалась с места.

Она бежала, как одержимая, расталкивая ошеломленных зрителей, не видя ничего перед собой, кроме спины Дамблдора. Она должна была предупредить его! Империус! В лабиринте тот, кто может накладывать Империус!

— Профессор! — она успела лишь схватить его за рукав мантии, ее пальцы вцепились в ткань. — Это… это…

ХЛОПОК.

Оглушительный, сухой звук разорвал пространство. И прямо перед ними, из ниоткуда, материализовались две фигуры. Гарри Поттер, весь в грязи и слезах, крови…жив, двигается судорожно обнимавший… Седрика. Диггори без движения. Глаза застыли…мертв.

Время остановилось. Крики, ужас, непонимание — все смешалось в оглушительном хаосе. А Кэтрин застыла с открытым ртом, так и не успев выдохнуть самое главное.

.c35683f9d{cursor:pointer !important;position:absolute !important;right:4px !important;top:4px !important;z-index:10 !important;width:24px !important;height:24px !important;display:-webkit-box !important;display:-ms-flexbox !important;display:flex !important;-webkit-box-align:center !important;-ms-flex-align:center !important;align-items:center !important;-webkit-box-pack:center !important;-ms-flex-pack:center !important;justify-content:center !important;pointer-events:auto !important;border-radius:50% !important;-webkit-user-select:none !important;-moz-user-select:none !important;-ms-user-select:none !important;user-select:none !important;-webkit-tap-highlight-color:transparent !important} .c35683f9d:hover{opacity:.8 !important} .u306ebfdd{background-color:#fff !important;opacity:.8 !important;height:100% !important;width:100% !important;position:absolute !important;top:0 !important;left:0 !important;z-index:-1 !important;border-radius:inherit !important;-webkit-transition:opacity .15s,background-color .5s ease-in-out !important;transition:opacity .15s,background-color .5s ease-in-out !important} .n8df79c36{position:relative !important} .re4eb324{left:4px !important} .re4eb324, .g31976aaf{position:absolute !important;top:4px !important;z-index:10 !important} .g31976aaf{right:4px !important} .hb5b4f362{margin:0 auto !important}

Воздух был холодным и разреженным, пахнул ночной свежестью и полынью. Клювокрыл мощно взмахивал крыльями, рассекая темноту, унося их прочь от огней Хогвартса, от боли, от хаоса, в котором они оставили свою прежнюю жизнь. Сириус, крепко держась за шею гипогриффа, обернулся к Кэтрин, прижавшейся к его спине. Ее руки в тонких перчатках вцепились в его плащ.

— До Римуса и Орденцев лететь далеко! — почти прокричал он, чтобы перекрыть свист ветра. — Заскочим ненадолго домой! Сменим одежду, возьмем денег, все что нужно... Двадцать минут, не больше!

Кэтрин лишь кивнула, уткнувшись лицом между его лопаток. Мысль о доме, об их тихом, пахнущем деревом и травами убежище, была как бальзам на израненную душу. Всего несколько минут покоя. Всего один глоток привычного мира перед долгой и страшной дорогой.

Они летели, и Ароншир появлялся внизу темным, уснувшим пятном. Сириус уже начал направлять Клювокрыла вниз, к знакомой рощице на окраине, как его рука вдруг замерла.

— Нет... — вырвалось у него хрипло, почти шепотом, но ветер донес этот звук до Кэтрин с леденящей ясностью.

Она подняла голову и увидела.

Не темное пятно, а багровый, яростный язык пламени, рвущийся к небу. Столб черного, удушливого дыма, озаренный снизу адским заревом.

— Нет... — повторила она, и это уже был не шепот, а предсмертный стон.

Сириус резко отклонился, заставляя гиппогрифа сделать круг над долиной, не спускаясь ниже. Они зависли на безопасной высоте, за пределами досягаемости любопытных глаз и смертоносного жара.

Их дом. Их дом.

Не тлеющие уголья, не дым из трубы. А именно что пожар. Яркое, алое пламя лизало стены, в которых они так недавно смеялись. Окна были пустыми, черными глазницами, из которых вырывались длинные языки огня. Черепичная крыша уже провалилась внутрь с оглушительным, хоть и неслышным отсюда, треском, выбросив в небо сноп искр, похожий на салют из преисподней. Дым был густым, маслянистым, он ворочался клубами, словно живой, проглатывая очертания сада, забора, их будущего.

Внизу, у подножия холма, уже копошились темные фигурки — жители Ароншира, разбуженные заревом. Слышались далекие, слабые, как писк мышей, крики. Кто-то пытался организовать цепочку с ведрами, но это было жалко, бесполезно. Дом был обречен.

Кэтрин не почувствовала, как соскользнула с крупа гиппогрифа на холодную землю. Она стояла на коленях на краю утеса, не чувствуя острых камней. Ее пальцы вцепились в стебли жесткой ветреной травы, вырывая их с корнем. Она не кричала. Не плакала. Она просто смотрела, как горит ее прошлое. Горит ее настоящее. Горит последняя иллюзия безопасности, которую она так отчаянно пыталась сохранить.

Там, в этом аду, погибали ее книги. Плед, в который она заворачивалась холодными вечерами. Глиняные чашки, из которых они пили чай. Плита, на которой она сжигала завтраки, а он потом ее дразнил. Письма Римуса и Тонкс. Все. Все, что было знакомо, что было их.

Сириус спрыгнул рядом. Он не пытался ее поднять, не говорил пустых слов утешения. Он стоял рядом, его рука тяжелым, твердым грузом легла на ее плечо. Его лицо в отблесках далекого пожара было каменным, непроницаемым. Но в глазах, устремленных на гибель их общего дома, бушевала та же ярость, то же бессилие, что и в ее оцепенении.

Они пришли за ними.

Они не просто объявили войну. Они стерли с лица земли их тихую гавань. Они оставили им лишь пепел и ветер. И теперь у них не было пути назад. Только — вперед. Сквозь пламя. Клювокрыл тревожно взмахнул крылом, касаясь Сириуса. Он рвался уйти отсюда, прочь от дыма и опасности.

Сириус сжал плечо Кэтрин, заставляя ее подняться. Его голос прозвучал хрило, но твердо:

— Все. Кончено.

Она позволила ему поднять себя. Последний раз обернулась на багровый костер, пылавший в долине. Ее лицо было мокрым от слез, которых она не чувствовала.

Он помог ей взобраться на спину гиппогрифа, сам вскочил позади нее.

— Держись, — бросил он, крепко обняв ее одной рукой.

Больше не было дома, в который можно было бы вернуться. Осталась только битва. Клювокрыл с мощным взмахом рванул с места, поднимаясь выше туч дыма, унося их прочь от пепла — навстречу войне.

“Потому что снег летит вертикально вверх,

Потому что не будет выше, смелее, слаще.

Потому что жизнь легко перешла на бег,

Мы бежим друг от друга и дальше, дальше.

И колеса вращаются, молнии, жернова,

Перемалывай сердце в пыль, пусть улетает к апрелю.

Потому что когда я люблю тебя — я права.”

Мельница — “Об устройстве небесного свода”

Июль 1976 год

Воздух в гостинной особняка Блэков был густым, как похлебка, и таким же ядовитым. Пахло старой пылью, воском для полировки столов из красного дерева и невысказанными проклятиями, витавшими здесь поколениями.

Сириус стоял спиной к двери, прямиком напротив камина, котором вяло потрескивали поленья. Он не сидел. Сидеть — означало участвовать в этом фамильном ритуале ненависти. Он был в своей лучшей мантии, но чувствовал себя так, будто на него надели скатерть.

Напротив, в большом кресле, восседал его отец, Орион Блэк. Его лицо было высечено из мрамора — холодное, непроницаемое, с тонкими, плотно сжатыми губами. Он не кричал. Он изрекал. Его слова падали, как обточенные льдины:

— Твое место — здесь. Твоя кровь — здесь. Твое будущее — здесь. Все эти... забавы в Хогвартсе должны закончиться. Пора принимать свою судьбу, Сириус. Повзрослей!

Рядом, вся в черном, как ворон, стояла его мать, Вальбурга Блэк. Ее пальцы, похожие на когти, впились в спинку кресла супруга. Ее красивое лицо, обычно надменное, сейчас было искажено гримасой ярости и — что было страшнее — неподдельного, животного страха.

— Он оскверняет наш род! — ее голос, пронзительный и резкий, резал слух, взвинчиваясь до особо высоких нот. — Дружба с кровными предателями! Позорные метки в школьном досье! Он выставляет нас на посмешище! Он... он сам стал магглорожденным в душе!

Сбоку, в тени, словно избегая света огня, стоял Регулус. Младший брат. Болезненно бледный, худой, с огромными глазами, в которых читался ужас и.… какое-то странное, нездоровое любопытство. Он ловил каждый взгляд, каждое слово, как будто наблюдал за представлением, исход которого определит и его судьбу в том числе.

Сириус чувствовал, как знакомый, адский огонь закипает у него в груди. Это была не ярость. Это было нечто большее — отвращение. Глубокое, физиологическое отвращение к этим стенам, к этим портретам, к этим людям, которые называли себя его семьей.

— Моя судьба? — его собственный голос прозвучал низко и спокойно, и эта тишина была опаснее любого крика. Он окинул взглядом их всех — отца-статую, мать-фурию, брата-призрака. — Моя судьба не в том, чтобы гнить в этом склепе и целовать полу мантии тому, кто называет себя Темным Лордом. Я видел, к чему ведет ваша «судьба». К трусости, к рабству, к убийствам ни в чем не повинных людей.

— Мальчик! — взвыла Вальбурга. Ее рука потянулась к палочке.

— Не смей так говорить в этом доме! — впервые голос Ориона дрогнул, обнажив стальную ярость под внешне ледяной поверхностью.

— Этому дому скоро придет конец, — Сириус парировал, его глаза горели. — И всем, кто в нем застрял. Вы так боитесь всего нового, всего живого, что предпочитаете умереть в своем величии, чем попробовать жить по-настоящему.

Он сделал шаг назад, к своей сумке, уже стоявшей у двери. Это был не чемодан, а простой рюкзак, набитый до отказа. В нем не было фамильного серебра или древних фолиантов. Там были фотографии, письма от Джеймса и Римуса и потрепанная кожаная куртка — его настоящие сокровища.

— Если ты переступишь этот порог, — прошипела Вальбурга, и ее голос стал тихим, как шипение змеи, — ты больше не мой сын. Ты — никто. Ты — грязь под моими ногами. Твое имя будет вычеркнуто!

Сириус остановился у самой двери. Его рука уже лежала на холодной ручке. Он обернулся в последний раз. Его взгляд скользнул по бледному, испуганному лицу Регулуса, по багровому от ярости лицу отца, по искаженному ненавистью лицу матери.

Сириус усмехнулся. В его глазах не было ни сомнения, ни сожаления. Только ледяная, безоговорочная решимость и щемящая боль, которую он никогда и никому не покажет.

— Мне плевать, — сказал он тихо, и эти два слова прозвучали громче любого крика. — Я сам вычеркиваю вас из своей жизни. Всех.

Он резко дернул ручку, распахнул тяжелую дубовую дверь и шагнул на улицу. В спину ему полетело последнее проклятие матери и оглушительный, яростный вой семейного портрета. Дверь захлопнулась с оглушительным, финальным стуком. Он не обернулся. Он сделал глубокий вдох, впуская в легкие не воздух, а свободу. Холодную, колючую, пугающую и бесконечно прекрасную. Он не ушел в никуда. Он ушел к себе. В дом Джеймса, к верности, к жизни. И он никогда, никогда не оглянется на этот проклятый дом.

Он сжег за собой все мосты, и пламя этого пожара осветило его путь на всю оставшуюся жизнь.

Июль 1995 года

Лондонская ночь была сырой и холодной, туман окутывал площадь Гриммо словно стыдливая пелена, пытаясь скрыть ее мрачные секреты. Два силуэта стояли посреди брусчатки, не шевелясь, как памятники самим себе.

Сириус медленно вдохнул холодный ночной воздух. Он смотрел на дом номер двенадцать. Дом, которого не было видно для магглов. Дом-призрак. Его взгляд был тяжелым, полным старой, выжженной дотла ненависти. Он не видел заколоченных окон и потрепанных кирпичей. Он видел отца за этим окном, мать, кричащую в этом дверном проеме, испуганное лицо Регулуса в тени. Прошло двадцать лет…

— Я поклялся никогда не возвращаться, — его голос прозвучал хрипло, разрывая сырую тишину. — Поклялся, что скорее умру, чем снова ступлю на этот порог. А теперь... теперь он — единственное, что у меня осталось. Единственное убежище.

Он горько усмехнулся, и в этом звуке не было ни капли веселья.

Рядом с ним, плечом к его плечу, стояла Кэтрин. Но ее взгляд был прикован не к соседнему дому, а к пустому пространству через дорогу, где сейчас, в самом сердце Лондона, стоял ее призрак. Воздух над брусчаткой колыхался от жара, которого не было, вырисовывая контуры сгоревших стен и почерневших балок. Она видела сквозь туман обугленный дверной косяк и остов лестницы, ведущей в никуда. Дом, в котором остались ее книги, ее планы, ее будущее. Пепел и память, перенесенные сюда ее болью.

— А я.. я поклялась всегда возвращаться. «Домой», —прошептала она, и ее голос был тихим, как шелест пепла. — Так хотела сделать его нашим настоящим домом. А теперь... теперь он преследует меня даже здесь. — Она обвела рукой пустое, дрожащее марево, где когда-то в Ароншире цвела ее сирень.

Они стояли спиной к спине, два изгнанника. Он — перед призраком дома, который всегда ненавидел. Она — перед призраком дома, который так безумно любила, явившимся сюда, на эту проклятую площадь, словно чтобы подчеркнуть ее потерю.

Сириус медленно повернулся. Его глаза, сейчас не голубые а такие же серые и бездонные, как эта лондонская ночь, встретились с ее взглядом. В них не было ни ярости, ни бравады. Только бесконечная, всепоглощающая усталость и понимание.

— Наследство Блэков, — он с горькой иронией кивнул на мрачный особняк. — Тюрьма. Проклятие. Ненависть.

Он сделал шаг к ней, сквозь невидимую глазу пелену горячего пепла, и его палец, теплый и шершавый, мягко провел по ее щеке, указывая на дрожащее марево.

— Наследство Кеймов, — его голос стал тише. — Пепел. Память. Любовь.

Он взял ее ледяные пальцы в свою ладонь и прижал их к груди, где бешено билось его сердце.

— Мы оба потеряли свои дома, Кэт. Но мы не потеряли друг друга. Пока мы есть друг у друга... — он не закончил, просто сжал ее руку крепче.

Они стояли так, два призрака на пустынной площади, зажатые между двумя домами-призраками — одним ненавистным и одним любимым, явившимся из пепла. И в этой жуткой, невозможной симметрии была чудовищная, вселенская несправедливость. Но в их сплетенных пальцах был единственный ответ, который они могли дать этой несправедливости.

* * *

Воздух в библиотеке Гриммо двенадцать был густым от пыли веков и невысказанных слов. Сириус сидел, развалившись в кресле Ориона у потухшего камина, уставившись в черную яму золы. Бутылка огненного виски стояла на полу, почти пустая. Он не был пьян. Он был просто... пуст.

Шаги на лестнице были тихими, но он узнал ее походку, даже сквозь толщу своего отчаяния. Кэтрин остановилась в дверном проеме, окутанная тенью, словно призрак из его другого, сгоревшего прошлого.

— Кэти, — его голос сорвался, звучал хрипло и устало, будто он только что кричал, хотя в доме царила гробовая тишина. — Вернись к Лунатику. Поспи еще хоть одну ночь в его нормальной кровати.

Он не посмотрел на нее. Он не мог. Стыд и горечь сжигали его изнутри. Он предложил ей это — вернуться к Римусу, в его скромную, но чистую квартирку, подальше от этого склепа, от него, от этого удушья. Он хотел отдать ее чему-то светлому, нормальному, даже если это разорвало бы ему сердце. Кэтрин не двинулась с места. Она стояла, вся прямая и тихая, и ее молчание было громче любого крика.

— В кровати Римуса, — произнесла она четко, и каждое слово падало, как камень, в звенящую тишину библиотеки, — должен спать Римус.

Она сделала шаг вперед, потом еще один, выходя из тени в полосу лунного света, серебрящимся потоком, лившимся из высокого окна. Ее лицо было бледным и решительным.

— А я, — она остановилась прямо перед его креслом, глядя на него сверху вниз, и в ее глазах горел не холод, а яростная, непоколебимая уверенность, — должна спать в твоей постели, Сириус.

Она не говорила это как предложение или просьбу. Это был приговор. Факт. Закон, более древний, чем все правила чистоты крови, выцарапанные на этих стенах. Сириус поднял на нее взгляд. В его глазах бушевала война — ненависть к себе, желание защитить ее от себя же, и та дикая, всепоглощающая потребность, которую только она могла утолить.

— В этой... пропасти? — он с ненавистью махнул рукой, указывая на весь дом, на себя, на свою душу.

— Особенно в этой пропасти, — парировала она без тени сомнения. Ее рука потянулась к нему, и она коснулась его щеки. Ее пальцы были прохладными, но прикосновение обожгло его, как раскаленное железо. — Ты не выгонишь меня, Сириус. Не заставишь выбрать что-то полегче, попроще. Ты — мой выбор. Весь. Со всем твоим чертовым наследством, твоим безумием и этой ужасной постелью с колдовскими узорами.

Она наклонилась к нему, и ее лоб уперся в его лоб. Ее дыхание смешалось с его дыханием, пахнущим виски и отчаянием.

— Я люблю тебя. И мы будем спать в нашей общей проклятой постели, в нашем проклятом доме. Потому что мы друг у друга есть.

Он зарычал что-то нечленораздельное — облегчение, боль, капитуляцию — и потянул ее к себе, в кресло, на колени, в свои объятия. Он впился лицом в ее шею, вдыхая ее запах — единственное, что пахло жизнью в этом царстве мертвых. Он проиграл. Он сдался. И в этом поражении он обрел свою единственную и самую важную победу. Она была права. Они были друг у друга. И никакие призраки прошлого не могли разлучить их с этой истиной.

* * *

Первое утро в проклятом доме началось не с рассвета. Свет, пробивавшийся сквозь запыленное окно, был серым и неопределенным, не решившимся назвать себя ни ночью, ни днем. Воздух в спальне Сириуса был холодным, пахнущим затхлостью, его табаком и вековой пылью.

Сириус не спал. Он лежал на спине, одна рука закинута за голову, а взгляд впивался в барельефы на балдахине кровати — тех самых уродливых слизней, что преследовали его все детство. Тело затекло от неподвижности, но он не шевелился, боясь разбудить ту, что спала, прижавшись спиной к его боку. На ее обнаженной спине, прикрывая лопатки и часть позвоночника, лежала его черная рубашка. Ткань поднималась и опускалась в такт ее ровному, глубокому дыханию — единственному спокойному и живому ритму в этом мертвом доме.

Он всю ночь стоял на этом незримом посту, прислушиваясь к скрипам старого дерева, гулу в водопроводных трубах и вою сквозняков под дверью. Каждый звук заставлял его мышцы непроизвольно напрягаться, ожидая угрозы. Он оберегал ее сон как последнюю святыню, как тихую гавань в самом сердце своего личного ада.

Кэтрин проснулась без судорожного вздоха и не сразу открыла глаза. Сначала ее тело едва заметно изменило ритм дыхания. Пальцы спящей руки слегка дрогнули, сжав край простыни. Сириус замер, чувствуя это микроскопическое изменение в атмосфере комнаты, но продолжал смотреть в потолок, делая вид, что спит. Она медленно перевернулась на спину, и рубашка сползла с нее, обнажив плечо. Она не стала ее поправлять. Ее глаза,полностью ясные, уставились в тот же потолок.

— Он воет, — тихо сказала она. Голос был низким, немного хриплым от сна, и резал тишину, как нож. — Дом.

Сириус перевел взгляд на нее. Она уже смотрела на него. В ее взгляде не было ни смущения, ни романтической томности — лишь обоюдное, гипертрофированное восприятие реальности.

— Сквозняк в дымоходе, — так же тихо ответил он. — Или призрак какой-нибудь двоюродной тетушки. В этом доме сложно сказать наверняка.

Они снова замолчали, слушая гулкий стон, прокатившийся по стенам. Это был звук одиночества, вмерзший в саму штукатурку. Она откинула его рубашку и встала. Холодный воздух укусил кожу, заставив ее вздрогнуть. Прямая, гордая, она сделала шаг к стене, к призракам его прошлого, фотографиям, вплавленным в обои. Свет из окна лежал на ее спине пепельной полосой.

— Совсем юный. — ее голос прозвучал приглушенно, пока пальцы следили за контуром его смеющегося лица на пожелтевшей фотографии.

Сириус крутил в руках пачку сигарет. Пальцы, привыкшие к дрожи, были неподвижны. Ее обнаженная спина, освещенная утренним серым светом на фоне мрачных обоев, была самым откровенным и самым загадочным зрелищем. Она обернулась. Не полностью, лишь наклонив голову, дав ему увидеть профиль, уголок рта, тронутый той самой лукавой, почти невидимой улыбкой. Ее взгляд скользнул по нему, лежащему в постели, — узнающий. Читающий карту его тела на языке, известном только им двоим.

Потом ее взгляд упал на пачку в его руках. Она медленно пересекла комнату. Холод, казалось, следовал за ней, обтекая ее формы. Она не потянулась к сигаретам. Ее пальцы легли поверх его пальцев, на смятую картонную упаковку. Не чтобы забрать. Просто коснуться.

Ее прикосновение было ледяным, но там, где кожа касалась кожи, вспыхивало молчаливое тепло. Он замер, чувствуя, как под ее пальцами мельчайшие трещины на его костяшках, шрамы, оставшиеся невидимыми, вдруг заговорили. Она не смотрела на него, глядя на их руки, но все ее внимание было приковано к точке соприкосновения.

Она провела большим пальцем по его запястью — медленно, целенаправленно. Не ласка. Не призыв. Тактильный вопрос. И молчаливый ответ. Сириус перевернул ладонь. Не схватывая, не сжимая. Просто открылся, позволив ее пальцам лечь на его линию жизни, на прожилки, на пульс, что вдруг застучал громче скрипа половиц. Они не двигались. Они дышали в унисон с тикающими часами где-то в глубине дома. Воздух гудел не от сквозняка, а от невысказанного напряжения, от химической реакции, происходящей между двумя телами в полуметре друг от друга. Он видел, как мурашки бегут по ее руке, и видел, как ее грудь чуть заметно вздымается в новом ритме. Она подняла на него глаза. Ни слова. Только темная глубина взгляда, в котором читалось обещание и вызов.

И тогда его пальцы сомкнулись вокруг ее тонких пальчиков. Не удерживая, просто заключая в себе.

Он потянул ее руку к своим губам, прижался губами к ее костяшкам, к тонкой, почти белой коже на тыльной стороне ладони. Дышал в нее. Вдыхал холод ее кожи, чувствуя, как она постепенно согревается его дыханием. Он отпустил ее руку. Она не убрала ее сразу, позволив ему еще мгновение видеть отпечаток своих губ на ее коже.

— Холодно, — наконец сказала она, и ее голос был тихим и хриплым.

Сириус сбросил с себя одеяло и встал. Он подошел к груде своих вещей на стуле, нашел связанный ею для него длинный черный свитер и набросил ей на плечи. Вещь была холодной, но через мгновение она должна была согреться от тепла ее тела.

— Пойдем, — сказал он тихо — Найдем, чем растопить этот склеп.

Кэт улыбнулась и пошла вперед, потянув его за руку, будто хорошо знала дорогу. Напряжение не исчезло — оно переместилось с ними, стало их оболочкой, их молчаливым обетом, который не требовал сиюминутной разрядки. Ибо некоторые огни тлеют долго, согревая куда вернее, чем вспышка пламени.

* * *

Воздух в гостиной особняка Блэков более не был спертым от тишины. Теперь он был густым от голосов, треска заклинаний, счищающих вековую пыль, и запаха жареных пирожков, которые Молли Уизли с решительным видом разогревала на кончике палочки.

— Не могу поверить, что Дамблдор это одобрил, — проворчал Аластор Грюм, его магический глаз бешено вращался, сканируя темные углы. — Логово Блэков. Ловушка, а не штаб. Они первыми придут сюда!

— Куда именно они придут, Аластор? — спокойно парировал Дамблдор, появляясь из глубины коридора. Все взгляды обратились к нему. Он остановился в центре комнаты, его голос зазвучал весомо и тихо, заставляя прислушиваться. — Этот дом — не просто здание. Он — наследство самой чистой крови. И его величайшая защита — не стены, а кровь, что течет в жилах его последнего хозяина.

Он повернулся к Сириусу, который стоял на лестнице, бледный и напряженный.

— Пока человек из семьи Блэк жив и считает это место своим домом, — продолжил Дамблдор, — ни один из ныне живущих Пожирателей не сможет найти его. Даже сам Темный Лорд. Магия крови, скрепляющая эти стены, старше и сильнее любых их знаний. Они могут ходить по этой площади десятки раз и не увидеть ничего, кроме домов одиннадцать и тринадцать.

В комнате повисло ошеломленное молчание. Даже Грюм на мгновение замолчал, его магический глаз остановился, уставившись на Сириуса с новым, оценивающим интересом.

— Но... это же... — начала Молли, но запнулась, осознавая весь смысл.

— Это значит, — тихо, но четко закончила за нее Кэтрин с своего места в углу, — что это самое безопасное место в магической Британии. Потому что для Темного Лорда Блэки вымерли. Он уверен, что от этого рода не осталось ничего живого. И эта его уверенность — наша лучшая защита.

Она говорила холодно, аналитически, но ее взгляд, встретившись со взглядом Сириуса, говорил о другом. О том, что он — последний из древнего рода, живой щит, и какая чудовищная тяжесть ложится на его плечи. Сириус медленно спустился на ступеньку ниже. Он окинул взглядом всех собравшихся: испуганную Молли, задумчивого Артура, сурового Грюма.

— Значит, я — приманка и ключ, — его голос прозвучал хрипло. — И мой дом — лучшая ловушка, потому что ее нельзя найти. — Он горько усмехнулся. — Ирония судьбы. Все, что я ненавидел, все, от чего бежал, стало моим главным оружием против них.

Он посмотрел на портрет своей матери, занавешенный тканью, но все еще источающий ненависть.

— Ладно, — он выдохнул, и в его голосе появилась стальная решимость. — Превратим мою семейную усыпальницу в их кошмар. Ломайте стены. Выкидывайте хлам. Пусть последнее, что сделает дом Блэков, будет правильным.

Он развернулся и ушел наверх, оставив всех в раздумье. Он только что осознал свою новую, страшную роль: последнего призрака самого темного рода, ставшего стражем убежища.

.c35683f9d{cursor:pointer !important;position:absolute !important;right:4px !important;top:4px !important;z-index:10 !important;width:24px !important;height:24px !important;display:-webkit-box !important;display:-ms-flexbox !important;display:flex !important;-webkit-box-align:center !important;-ms-flex-align:center !important;align-items:center !important;-webkit-box-pack:center !important;-ms-flex-pack:center !important;justify-content:center !important;pointer-events:auto !important;border-radius:50% !important;-webkit-user-select:none !important;-moz-user-select:none !important;-ms-user-select:none !important;user-select:none !important;-webkit-tap-highlight-color:transparent !important} .c35683f9d:hover{opacity:.8 !important} .u306ebfdd{background-color:#fff !important;opacity:.8 !important;height:100% !important;width:100% !important;position:absolute !important;top:0 !important;left:0 !important;z-index:-1 !important;border-radius:inherit !important;-webkit-transition:opacity .15s,background-color .5s ease-in-out !important;transition:opacity .15s,background-color .5s ease-in-out !important} .n8df79c36{position:relative !important} .re4eb324{left:4px !important} .re4eb324, .g31976aaf{position:absolute !important;top:4px !important;z-index:10 !important} .g31976aaf{right:4px !important} .hb5b4f362{margin:0 auto !important}

Через пару дней после собрания в особняке воцарилось хрупкое, взведенное перемирие. Молли хозяйничала на кухне, Сириус скрывался в библиотеке, а Кэтрин, пользуясь затишьем, решила провести инвентаризацию медицинских запасов в одной из кладовых на втором этаже. Именно там ее и застал громкий взрыв, больше похожий на хлопок лопнувшего воздушного шара, немедленно последовавший душераздирающий вой и приглушенные взволнованные голоса. Кэтрин бросила пузырек с боботурами и выскочила в коридор, сердце екнуло от знакомого, давно забытого чувства — чувства дежурства в больничном крыле.

Из-под двери в бывшую комнату для гостей валил едкий дым цвета запекшейся крови и пахнувший серой и жжеными перьями. Дверь была приоткрыта, и Кэтрин, не раздумывая, толкнула ее.

— Во имя Мерлина, что тут происходит?!

Фред и Джордж Уизли стояли посреди комнаты, залитой липкой фиолетовой слизью. На их лицах застыли выражения комического ужаса. Джордж яростно тряс рукой, с которой свисало нечто, напоминавшее огромного, облепленного шевелящейся слизью цыпленка с радужными перьями. Фред пытался помочь ему, но его собственные волосы стали ярко-оранжевыми и дымились.

— Мисс Кейм! — почти в один голос выдохнули они, и в их глазах вспыхнула надежда, сменившая панику.

— Мы не хотели! — начал Фред.

— Это он потянул шипучку к фитилю! — тут же сдавленно выдавил Джордж, пытаясь отлепить от руки тварь, которая жалобно захлопала клювом.

Кэтрин, не говоря ни слова, резким движением палочки заморозила тварь, которая с тихим стуком отвалилась и разбилась о пол, как стеклянная статуэтка. Вторым движением она потушила дымящиеся волосы Фреда, которые, однако, остались ядовито-оранжевыми. Она скрестила руки на груди и обвела взглядом комнату, полную хаоса, и двух виноватых близнецов. На ее лице не было ни гнева, ни упрека — лишь знакомая им всем по Хогвартсу усталая решимость.

— Пять баллов с Гриффиндора за креативность, — беззвучно аплодируя произнесла она. — Пара подзатыльников за вопиющее нарушение техники безопасности. Я же, кажется, сто раз вам говорила: никогда не тянете реагенты шипучие к самовоспламеняющимся. Базовая логика, джентльмены. Либо баланс, либо взрыв.

Близнецы переглянулись, и на их лицах медленно расползлись улыбки. Это была та самая мисс Кейм. Их мисс Кейм. Та, что могла отчитать так, что чувствовали себя последними болванами, и одновременно дать понять, что все не так уж страшно.

— Мы думали, у нас получится Усиленный Взрывной Бомбо-Мыльный Пузырь, — объяснил Фред, с некоторой гордостью глядя на свои оранжевые волосы.

— Получилось, — парировал Джордж, показывая на залитую слизью комнату. — В некотором роде.

Кэтрин вздохнула, подошла к Джорджу и взяла его за руку. Ее пальцы легли на его запястье, проверяя пульс.

— Никаких повреждений, кроме урона самолюбию и интерьеру, — констатировала она. — Волосы, — она кивнула на Фреда, — смоются зельем на основе сока пузырьковой дыни. Через неделю. Может, через две.

Она отпустила руку Джорджа и, наклонившись, подняла осколки «цыпленка».

— Реагенты? — спросила она уже более мягко, профессионально интересуясь.

— Ну… немного сока смоковницы…

— …немного перьев гиппогрифа с четвертого этажа…Для шипучести.

— …и… э-э-э… капля порошка из того, что мы достали из-под ванной на первом…Вроде это мангуст…Был раньше.

Кэтрин зажмурилась.

— Я не хочу это знать. Я официально ничего не слышала. Понятно? Если ваша мать спросит, это был… несчастный случай во время уборки.

Они согласно закивали, смотря на нее с обожанием и благодарностью. Она их не предала. Она их прикрыла.

— Ладно, — она вытащила палочку. — Давайте-ка уберем это безобразие, пока ваша мать не решила, что дом атаковали. Терго!

Слизь послушно начала собираться в аккуратный шар в центре комнаты.

— Вы знаете, — тихо сказал Фред, наблюдая за ее работой. — Мы рады, что вы здесь.

— Да, — подхватил Джордж. — Здесь так мрачно. А вы… вы как кусочек Хогвартса. Только… с Сириусом Блэком.

Кэтрин на мгновение замерла, потом продолжила работу.

— И с ним не все так страшно, как кажется, — так же тихо ответила она.

В этот момент в дверном проеме появилась Молли. Ее лицо было бледным от испуга, а в руке она сжимала палочку.

— Что это был за звук?! — начала она, но замолкла, увидев картину: ее сыновья, целые и невредимые, и

Кэтрин, собиравшая магией фиолетовый шар слизи. Лицо Молли выражало целую гамму чувств: облегчение, что с мальчиками все в порядке, и тут же — нарастающую бурю подозрений. Что она с ними делала? Чему учила?

— Все в порядке, миссис Уизли, — спокойно сказала Кэтрин, не оборачиваясь. — Эксперимент с… новым моющим средством вышел из-под контроля. Никто не пострадал.

— Мы уже все почти убрали, мам! — бодро добавил Фред.

— Абсолютно случайно! — подхватил Джордж.

Молли смотрела то на них, то на Кэтрин. Она видела их доверчивые, открытые лица. Видела, что они явно рады ее видеть. И этот вид обжег ее сильнее, чем любой укор. Ее дети чувствовали себя в безопасности с этой женщиной. Та, которой она не доверяла.

— Я… я вижу, — с трудом выдавила она. — Не мешайте… мисс Кейм.

И, развернувшись, она ушла, оставив их втроем. Фред и Джордж переглянулись, пожимая плечами, не понимая подоплеки. А Кэтрин с грустью смотрела ей вслед, понимая каждую ее мысль. Стена между ними выросла еще на метр.

Но потом она обернулась к близнецам и слабо улыбнулась.

— Ну что, джентльмены. Показывайте вашего мангуста из-под ванной.

Их лица снова озарились восторгом. Война войной, а наука — требует жертв. И желательно не наших.

* * *

Молли Уизли

Воздух на кухне был густ от пара и запаха варева. Мой пар. Мои запахи. Я сделала эту кухню оплотом нормальности, и теперь этот оплот подвергся тихому, коварному вторжению.

Джинни, моя девочка, морщила лоб над своим домашним заданием. Старый котел Чарли шипел и булькал, капризничая, как все в этом проклятом доме. Сердце мое сжалось от беспомощной досады. Почему мои дети должны делать зелья в таком склепе? Почему они не дома, в своей светлой, безопасной комнате?

А она сидела на другом конце стола. Как призрак. Держала чашку с кофе, словно это был единственный якорь в этом мире, и смотрела в стену. Специально села так далеко. Чтобы подчеркнуть, что она не с нами. Что она — отдельно. Я видела этот взгляд — пустой, отстраненный. Таким взглядом смотрят те, кто что-то замышляет.

Джинни вздохнула, и я тут же обернулась, моя ложка замерла в руке. Готовая помочь, утешить, отодвинуть эту гадость и испечь ей пирог вместо дурацкого зелья от нарывов. Но вмешаться не успела.

— Твои песочные часы отстают на семь секунд, Джинни.

Голос Кэтрин прозвучал тихо, но с леденящей точностью. Она даже не повернула головы. Как она могла это знать? Она не смотрела! Мурашки побежали у меня по спине. Это была не магия — это было какое-то ясновидение. Нечто неправильное.

Потом она подняла руку и начала стучать ногтем по столу. Тик-так. Тик-так. Ровно, механически, как метроном на допросе. Как будто заговаривала, гипнотизировала мою девочку.

— Раз… два… три…

Я застыла, не в силах пошевелиться. Я смотрела, как Джинни, завороженная, смотрела то на зелье, то на нее, и слушалась каждого слова. Моя собственная дочь попала под это странное, ледяное влияние.

— Теперь горелку. Смести под котлом. Влево ровно на три пальца. И приподними на один палец вверх.

Она сидела с закрытыми глазами. Не глядя! Как она могла знать, что котел греется неравномерно? Что это, если не темная магия? Не тайное знание, которым она заразила Сириуса и теперь пыталась заразить мою Джинни?

Я обернулась вся, сжав ложку как оружие. Готовая крикнуть «Хватит!», вырвать дочь из-под этого гипноза. И тут Джинни простонала про «чертов старый котел». И… Кэтрин открыла глаза. И ее взгляд из пустого стал каким-то… горящим. Словно ее тронули за живое.

— В этом-то и есть его ценность, Джинни.

И она начала говорить. Говорить самые ужасные, самые опасные вещи, какие я только слышала. Прославлять старый хлам. Презирать новое, чистое, безопасное оборудование. Говорить о каких-то «живых» зельях, рожденных в хаосе. Она упивалась этим! Она пыталась внушить моей дочери, что этот склеп, это наследие безумия и ненависти — это дар! Что грязь и несовершенство — это хорошо!

У меня перехватило дыхание от ужаса. Она не просто помогала. Она обращала ее в свою веру. В веру этого дома.

И в этот миг в дверях появился он. Сириус. Просто стоял и смотрел. И все. Этого было достаточно.

Кэтрин замолкла, только посмотрев на него. Мгновенно. Без колебаний. Словно кто-то щелкнул выключателем. Ее странная, нездоровая страсть к зельеварению испарилась. Она встала и, не глядя ни на кого, пошла к нему, словно все это время между ними уже шел безмолвный диалог. Как послушная собака на поводке, ушла по первому зову своего настоящего хозяина.

Я стояла, не в силах вымолвить слова, и смотрела, как зелье Джинни наконец-то приобрело идеальный, золотистый оттенок. Оно пахло целебными травами и успехом. Но для меня этот запах был теперь отравлен. Потому что это был не успех моей дочери. Это была победа их темной, непонятной магии. И я боялась, что Джинни теперь тоже почувствует ее вкус.

* * *

Кэтрин сидела в кресле напротив массивного стола, сейчас занятого Дамблдором, спина ее была идеально пряма, а руки спокойно лежали на коленях. Она была воплощением собранности, но в глазах, устремленных на директора, читалась готовая к бою напряженность.

Вчерашний вечер они с Молли и Нимфадорой потратили на разбор завалов в библиотеке, в той самой части, где стоял тяжелый дубовый стол Ориона Блэка. Пришлось даже выгонять из ящика боггарта, принявшего облик гигантской, шипящей гремучей змеи. С этим лихо справилась Тонкс, превратив ее в неуклюжего хомяка, который тут же удрал в щель под плинтусом.

Но самое неприятное ждало позже: Аластор Грюм, наблюдавший за их с Дамблдором беседой, уткнулся своим магическим глазом в затылок Кэтрин, и взгляд его замер. У Кэтрин на секунду екнуло сердце неприятным, ледяным дежавю. «Не он. Настоящий. Настоящий Грюм», — судорожно подумала она, заставляя себя выдохнуть.

И вот теперь она здесь. Дамблдор сложил пальцы домиком, его взгляд поверх полумесяцев очков был непроницаемо-мягким.

— Боюсь, что ваше присутствие в больничном крыле будет, гм... препятствием для вашей работы на благо Ордена, — произнес он, и в его голосе звучала искренняя, но неумолимая логика. — Мне жаль, мисс Кейм.

Кэтрин, не моргнув глазом, кивнула.

— Я поняла это еще в день последнего испытания, господин директор. Когда «Грюм» забрал Гарри из под моей опеки.

— Кэтрин... — Дамблдор качнул головой, и в его взгляде появилось что-то отеческое и печальное. — Заклятие Империус крайне коварно. Оно не ломает волю — оно подменяет ее, предлагая самый легкий и желанный путь. Даже опытный мракоборец не всегда сможет сопротивляться достаточно долго. А вы... вы не мракоборец. Вы — целитель. Ваша сила — в сохранении жизни, а не в отнятии ее.

— Заметно даже отсюда! — проскрипел сбоку голос.

Настоящий Аластор Грюм стоял в тени, прислонившись к стеллажу с книгами. Его магический глаз бешено вращался, сканируя ее с ног до головы, а обычный был прищурен с выражением сурового неодобрения.

— Тебе не мешало бы научиться защищать себя, девочка, а не только подставлять щечку под удар. Тонкс жужжит о тебе как муха перед медовым коржиком. Растопчут.

Кэтрин медленно перевела взгляд на него. Не на его безумный глаз, а на его настоящий, пронзительный и острый.

— Я научилась, — сказала она тихо, но четко. — Не отнимать жизнь, мистер Грюм. А видеть, когда ее пытаются отнять. Империус... он пахнет медом и ментолом. И после него три дня болит переносица, будто ты провалился в ледяную воду. Я не смогу его не узнать. Больше никогда.

В комнате повисла тишина. Дамблдор смотрел на нее с новым, глубоким интересом. Даже Грюм на мгновение замолчал, его глаз замер, уставившись на нее.

— Это... необычайно точное наблюдение, — наконец произнес Дамблдор. — Однако так же вы распознали запах оборотного зелья в том месте, где на вас напали.

— Много ты там нанюхаешь — смех Грюма напоминал скрежет шестерней. — Пока в тебя летит Круциатус, только и понять успеешь что дело пахнет дерьмом.

— Аластор, пожалуйста.

— Для медика, — парировала Кэтрин. — Мы учимся читать симптомы. Даже если болезнь — магическая. Мое место не в больничном крыле, сэр. Оно — здесь. Где я могу видеть болезнь до того, как она проявится. И лечить ее превентивно.

Она сделала паузу, глядя прямо на Дамблдора.

— Вы лишили меня одной позиции. Предложите другую. Более полезную.

— Ну что ж, Альбус. — Грюм хрипло рассмеялся. — Кажется, твой цыпленок с мозгами и стальным стержнем внутри, а не просто дополнение к Блэку. Может, и сгодится.

Дамблдор улыбнулся, и в его глазах вспыхнул знакомый искристый огонек.

— Что ж, мисс Кейм. Похоже, нам действительно стоит обсудить вашу новую роль. В Министерстве Магии готовится... активная кампания. Позиция, так сказать, полного отсутствия любых изменений в нашем мире. Очень агрессивная позиция. Боюсь, что вскоре мы все столкнемся с глубочайшим конфликтом цензуры и политики. Ваша сдержанность, наблюдательность и, простите за каламбур, прекрасное обоняние пригодятся, чтобы улавливать эти изменения… изнутри.

Кэтрин замерла на секунду, мысленно примеряя на себя этот план.

— Я должна вернуться на службу в Министерство Магии? — уточнила она. — Но кем? Моя старая должность — не святое место, но уже явно кем-то занята.

— Я верю, что ваши бывшие коллеги из Отдела Предотвращения Магических Катастроф будут рады вашему возвращению, — сказал Дамблдор. — После недавней... «реструктуризации» они испытывают нехватку квалифицированных кадров, готовых работать не покладая рук. Ваш профессионализм и безупречная репутация помогут вам легко влиться в коллектив. Кроме того, — он многозначительно посмотрел на нее, — это предоставит вам законное алиби для частых... отлучек. Для дел Ордена. Что вы думаете на этот счет?

Кэтрин опустила взгляд на свои руки, а затем снова подняла его. В ее глазах читалось не колебание, а стратегический расчет.

— Отдел Предотвращения Катастроф... Это идеально. Доступ ко всем отчетам о происшествиях, к архивам, к слухам, которые не доходят до других отделов. Можно увидеть картину в целом — где учащаются нападения, где появляются Темные метки, что пытаются скрыть. — Она кивнула. — Я хочу быть полезной.

— Браво! — проскрипел Грюм, и в его голосе впервые прозвучало нечто, отдаленно напоминающее одобрение. — Наконец-то кто-то, кто думает головой, а не тем местом, на котором сидит. Только смотри, девочка, не пронюхай лишнего раньше времени. В Министерстве сейчас змеиное гнездо.

— Я буду осторожна, — пообещала Кэтрин. — Как скальпель. — Она посмотрела на Дамблдора — Мой отец посвятил жизнь борьбе с этим злом. Он верил в систему, в Министерство... и это стоило ему жизни. Я не собираюсь повторять его ошибок. Я не буду верить. Я буду знать. И если система сгнила, то я буду тем скальпелем, который вскроет этот нарыв. Для него.

— Скальпель — это для уже мертвого мяса, — неожиданно грубо парировал Грюм, отталкиваясь от стеллажа и делая шаг вперед. Его магический глаз пристально уставился на нее, а настоящий сузился. — Твой отец не только склянки закупоривал, но и дрался как бешенный барсук, когда ситуация того требовала. Мы работали с ним в одной команде, пока Билл Эндрюс, гореть ему в аду, не решил, что на Темной стороне больше проживет.

Кэтрин замерла, словно ее окатили ледяной водой. Она видела фотографии отца в мундире мракоборца, но всегда представляла его кабинетным ученым, стратегом. Эти слова Грюма оживляли призрак, делая его реальным, яростным и незнакомым.

— Ты должна драться, Кейм, если ты его дочь, — проскрипел Грюм, и в его голосе не было привычной насмешки, а лишь суровая, почти отеческая требовательность. — Не нюхать, не вытирать сопли тем, кто рядом, а кусаться. Осторожность сгодится для шпиона, но когда жареный петух клюнет в одно место, тебе понадобятся зубы и когти. Я могу учить тебя. Если, конечно, не побоишься.

Он бросил ей вызов. Прямой и недвусмысленный. Не предложение помощи, а испытание.

Кэтрин выдержала его взгляд. В горле пересохло. Мысль об уроках боя у этого сурового, израненного ветерана одновременно пугала и зажигала внутри нее какой-то давно забытый, дикий огонек. Огонек, доставшийся ей, возможно, в наследство.

— Я... — ее голос дрогнул, но она заставила его звучать твердо, вонзая в Грюма взгляд, острый как бритва. — Я не боюсь Вас. Я не была с вами знакома до двадцать четвертого июня, мистер Грюм. До этого «советы» мне давал Барти Крауч младший. И я прекрасно усвоила этот урок. Так что да, — она сделала шаг навстречу, ее тихий голос внезапно зазвучал сталью, — учите. Научите меня отличать друга от врага не по форме лица, а по тому, куда он целится. Научите бить так, чтобы враг не поднялся. Чтобы мне никогда больше не пришлось быть чьей-то марионеткой.

В комнате повисла гробовая тишина. Даже магический глаз Грюма на мгновение замер, уставившись на нее, будто видя впервые. Он оценивающе молчал несколько секунд, а затем хриплый, похожий на скрежет гравия смех вырвался из его груди.

— Ну что ж, — он хмыкнул, и уголок его рта дернулся в широком, почти хищном оскале. — Посмотрим. Для начала научись не вздрагивать, когда я внезапно появляюсь у тебя за спиной. Первый урок начнется завтра на рассвете. Не опаздывай, девочка.

— Тогда договорились, — заключил Дамблдор, наблюдавший за этим обменом с легкой, одобрительной улыбкой, но в его голубых глазах читалась внезапная настороженность. — Я дам знать кое-кому из наших... сочувствующих в Министерстве...

* * *

Дверь за двумя волшебниками закрылась, и в кабинете воцарилась тишина, густая и звенящая, как лед после удара. Напряжение, сковавшее плечи Кэтрин, наконец отпустило, сменившись глухой, ноющей усталостью. Она медленно опустилась в кресло, снова оказавшись одна в окружении мрачных портретов Блэков.

Портрет Финеаса Найджелуса мирно похрапывал в пыльной золоченой раме, хотя еще несколько минут назад один из бывших директоров Хогвартса внимательно слушал разговор. Кэтрин бросила на него короткий, оценивающий взгляд. Притворяется. Все они здесь только и делают, что притворяются.

Ее пальцы сами потянулись к вискам, пытаясь помассировать нарастающую головную боль. Не Грюм с его уроками борьбы, не возвращение в Министерство пугали ее в эту секунду. Перед глазами стояло бледное, искаженное подозрением лицо Молли Уизли.

«Она боится меня. Видит в меня угрозу. Соучастницу».

Это было невыносимо. Она, которая годами зашивала раны, утешала плачущих первокурсников, которая дала клятву не навреди — теперь была монстром в глазах матери, защищающей своих детей. Горькая ирония сжимала горло. Она понимала Молли. Понимала ее страх до дрожи. Но от этого понимания не становилось легче. Стена между ними казалась выше и неприступнее, чем любая магия.

Она провела ладонью по холодному дереву стола Ориона Блэка. Этот дом. Этот проклятый, темный дом с его ядовитыми обоями и удушающим наследием. Он впитывал в себя все, как вампир, — надежды, свет, доверие. И теперь он высасывал его из отношений с Молли, превращая их в прах и подозрения.

Кэтрин закрыла глаза, пытаясь найти внутри себя тот самый «стальной стержень», о котором говорил Грюм. Она нашла его. Но он был холодным и одиноким.

«Живое зелье рождается в хаосе». Ее собственные слова, сказанные Джинни, теперь звучали для нее самой как странное пророчество. Ее новая жизнь рождалась в хаосе этого дома, этой войны.

Дверь распахнулась без стука, впуская Сириуса. Его взгляд — быстрый, острый — просканировал ее с ног до головы, выискивая следы битвы.

— Ну? — его голос был низким, хриплым от долгого молчания. — Что он предложил?

— Он не предложил, Сириус. — Кэтрин не подняла на него глаз, уставившись в пустоту перед собой. — Поставил перед фактом, дав иллюзию выбора. Жду вызова из министерства.

Сириус фыркнул, вошел и с размаху сел на край стола, сметая на пол бумаги, оставшиеся после Дамблдора.

— Змеиный клубок. Неизвестно, что хуже: сидеть здесь или терпеть чиновничьи рожи.

— Бессилие хуже всего, — Кэтрин устало прикрыла глаза, откинув голову на спинку кресла. — И то, что мы с тобой даже поужинать не можем без косого взгляда.

— Ну, считай, что ты теперь тоже Блэк, Кэти. А это кружок отверженных.

Уголок ее губ дрогнул в слабой, лукавой улыбке. Она не развивала намек, но он повис в воздухе между ними — тяжелый и соблазнительный. Сириус наклонился к ней, уперся руками в подлокотники кресла, заключив ее в пространство между своими руками. От него пахло дымом, пылью и яростным нетерпением.

— И, если бы не дети в доме на каждом шагу, — его голос опустился до шепота, грубого и интимного, — в этом чертовом клоповнике не нашлось бы места, где бы эти косые взгляды нас не услышали.

Воздух сгустился. Он не прикасался, но все его тело было обращено к ней, излучая тепло и напряжение. Это была его попытка — грубая, прямая, по-сириусовски неуклюжая — сгладить острые углы последних дней, напомнить им обоим, что они все еще на одной стороне баррикад. Общий накал, ярость и бессилие начали делиться на двоих, перетекать друг в друга, находить выход не в словах, а в этом почти магнитном притяжении. Они дышали в унисон, пытаясь прожить это как эхо друг друга — единственное, что заглушало нервозность.

Кэтрин медленно подняла на него глаза. В ее взгляде не было усталости — только ответная, готовая на риск сталь.

— Значит, придешь на мой первый урок к Грюму? Посмотреть, как меня будут учить кусаться.

— Только если пообещаешь применить эти знания на нем, если он полезет не в свое дело, — парировал он, и его взгляд вспыхнул, дикий и одобряющий.

Где-то внизу громко хлопнула дверь. Заклинание рухнуло. Сириус отстранился, его лицо снова стало маской. Он протянул руку, чтобы помочь ей подняться.

— Пошли. Надо успеть украсть кусок пирога, пока его не смела орда рыжих.

Она приняла его руку. Потому что в этой войне украденная минута понимания была единственной реальной победой.

Сириус, мрачно бормоча под нос о «срочных делах, которые не могут подождать и пяти минут», проводил Кэтрин до запыленной двери в дальнем конце коридора, ведущего в подвал, бросил на прощание быстрый, обещающий взгляд и исчез в полумраке.

Кэтрин осталась одна перед массивной дверью из темного дерева. Из-за нее не доносилось ни звука. Сделав глубокий вдох, она толкнула тяжелую дубовую плиту.

Комната оказалась достаточно просторным залом, теперь освобожденным от хлама. Воздух был холодным и пахло пылью, затхлостью и металлом. Единственным источником света был призрачный шар холодного огня, плывший под потолком и отбрасывающий резкие, уродливые тени.

Аластор Грюм стоял спиной к ней, изучая какую-то карту на стене. Его деревянная нога глухо стучала по каменному полу, когда он резко развернулся. Его магический глаз бешено вращался, на секунду остановившись на двери за ее спиной, будто проверяя, не последовал ли за ней Сириус, а затем впился в нее. Обычный глаз сузился.

— Опоздала на семь секунд, — проскрипел он. Голос был похож на скрежет камня по камню. — Учись оценивать обстановку с порога. Могла бы уже быть мертвой.

— Я… — начала она.

— Молчать! — рявкнул он, и эхо гулко отозвалось в каменных стенах. — Не оправдывайся. Не объясняй. Врагу плевать на твои причины. Он видит добычу.

Он сделал несколько неуклюжих шагов вперед, его магический глаз непрестанно сканировал ее, будто выискивая слабые места.

—Ты ведь у нас знатный нюхач. Что ж, понюхай сейчас. Что я задумал?

Кэтрин, собравшись, попыталась сосредоточиться. Воздух пахнет пылью, старым деревом, потом и… внезапной агрессией.

— Вы… собираетесь напасть, — тихо сказала она.

— Браво, — язвительно бросил он. — А теперь защищайся.

Он двинулся на нее. Не с палочкой, не с заклинанием. Он просто пошел на нее, как танк, огромный и неумолимый, всей своей грубой физической массой. Инстинктивно Кэтрин отпрыгнула назад, ее спина больно ударилась о стену. Она замерла, прижавшись, сердце бешено заколотилось. Он подошел вплотную, не оставляя ей пространства для маневра.

— Ну? — прошипел он, глядя на нее сверху вниз. — Где твоя палочка, медик? Где твой острый язык? Ждешь, что твой Блэк ворвется и спасет?

Он внезапно рванулся вперед, пока без палочки, без заклинаний. Кэтрин, ведомая чистым инстинктом выживания, резко увернулась в сторону, скользнув вдоль стены. Она была быстрее, проворнее. Грюм хрипло хмыкнул, одобрительно или презрительно — было непонятно.

— Слишком много лишних движений. Дерешься так, словно за твоей спиной еще кто-то есть. — Его голос стал тише, но от этого еще страшнее. — Но там пустота, запомни это. Всегда. Дерись так, словно я уже убил всех, кто тебе дорог. Потому что, если ты проиграешь, так оно и будет.

Эти слова обожгли ее хуже любого заклинания. Перед глазами мелькнули лица: Сириус, Дора, Тэдд… Она ощутила ледяную пустоту за спиной. Одиночество. Ту самую пустоту, о которой он говорил. И что-то в ней щелкнуло.

Когда он снова пошел в атаку, она не отпрыгнула. Она приняла его вес, пропустила его мимо себя, используя его же инерцию, и резко ударила ребром ладони по его вооруженной руке, стараясь выбить палочку. Удар получился слабым, неточным, но это был уже не уход, а контратака. Грюм отшатнулся, на его лице мелькнуло нечто, похожее на удивление. Его магический глаз бешено завертелся.

— Так-то лучше, — проскрипел он, потирая запястье. — Первый урок усвоен. Пустота — твой единственный союзник. Она делает тебя голодной. Злой. Опасной. Все остальное — сантименты, которые тебя убьют.

Он был прав. Там никого не было. Только она. И это должно было быть достаточно.

Она еще не успела перевести дух, как Грюм, не поворачиваясь, резко взмахнул палочкой через плечо.

— Флиппендо!

Заклинание ударило в грудь с силой тарана. Кэтрин отбросило назад, она больно приземлилась на каменный пол, выдохнув весь воздух. В ушах зазвенело.

— Встать! — прорычал Грюм, уже разворачиваясь к ней, его магический глаз бешено вращался, предвосхищая ее движения. — Ты что, ждешь письменного приглашения на тот свет?

Она откатилась, поднялась на ноги, палочка уже в руке. Сердце колотилось где-то в горле. Он не давал ей опомниться.

Редукто! Импедимента! Петрификус Тоталус!

Заклинания сыпались на нее градом, одно за другим, с короткими паузами, которых по мнению Грюма было достаточно для контратаки или щита. Она едва успевала отбиваться, щиты дрожали и трескались под его напором. Он не пытался ее убить, но каждое из этих заклинаний могло нанести серьезную травму. Он загонял ее, как дичь, по периметру комнаты, его деревянная нога глухо стучала, а живая двигалась с удивительной быстротой.

— Думай головой! Куда смотришь? На палочку? Она тебе споет колыбельную перед тем, как прикончить?

— Я... пытаюсь... предугадать! — выкрикнула она, отскакивая от взрыва красных искр.

— НЕ ПРЕДУГАДЫВАТЬ! ВИДЕТЬ!

Он сделал обманное движение палочкой влево, а сам рванулся вправо, сокращая дистанцию. Ее взгляд на долю секунды дрогнул, следуя за палочкой.

— Экспеллиармус!

Красная молния ударила точно в цель. Ее палочка вырвалась из пальцев и с глухим стуком отлетела в угол, за груду ящиков. Она осталась стоять с пустыми руками, грудь вздымалась, руки дрожали от перенапряжения.

Грюм не стал добивать. Он просто остановился в трех шагах, его палочка теперь была направлена прямо в ее лицо. Магический глаз выцвел до бледной голубизны, уставившись в пустоту, а его живой, пронзительный и холодный, буравил ее.

В комнате повисла тяжелая, прерывистая тишина, нарушаемая только ее сдавленным дыханием.

— Ты умерла, — проскрипел он без всякого выражения. — Уже дважды, Цыпленок. Первый раз — когда позволила загородить себя к стене. Второй — когда повелась на финт. Я не буду жалеть тебя, ОНИ НЕ БУДУТ.

Он медленно, с насмешливым акцентом, опустил палочку.

— Министерство, говоришь... Идиоты. Кинут тебя в эту мясорубку, даже не научив держать зубы острыми. И если твоя палочка окажется дальше, чем в трех дюймах от ладони — будешь отбиваться голыми руками. Пока не научишься.

* * *

Кэтрин села на ступеньках лестницы, уткнувшись спиной в резные балясины. Слегка грязный еще ковер, почти пятнадцать лет впитывавший пыль, отказывался расставаться с ней, как с драгоценностью, даже после ежедневных заклинаний миссис Уизли. Кэт ощущала каждую ворсинку сквозь тонкую ткань брюк.

Снизу, с кухни, доносился привычный гвалт Уизли — теплый, домашний, живой. Только что приехала Гермиона, и Рон с Джинни наперебой рассказывали ей о доме, их голоса сливались в веселый, неразборчивый хор.

Рыжий кот, такой же нагловатый и бесконечно обаятельный, несмотря на свой крайне потрепанный вид, подошел и потерся о ее ноги, оставляя несколько рыжих волосков на темной ткани. Девушка ласково взяла Живоглота на руки, и кот замурлыкал, как скрипучий механизм, утыкаясь мордой в ее шею.

— Ну?

Кэт подняла глаза, не сразу сумев их сфокусировать. Сириус стоял на пару ступеней выше, прислонившись к стене. Он был напряжен, как и все дни в этом чертовом доме, но для нее старался сохранять открытой дверь в себя настоящего.

— Ну... — протянула она, почесывая кота за ухом. — Работаем.

Сириус усмехнулся углом губ.

— Что там взорвалось? Ты пыталась накормить Грозного Глаза своим знаменитым омлетом?

— У нас больше нет обувницы в виде гоблина, держащего полку. Ужасная была вещь.

— Я бесконечно о ней скорблю, — с преувеличенным трагизмом отозвался Сириус, спускаясь и садясь рядом с ней на ступеньку. Его плечо теплым грузом коснулось ее плеча.

— Он в меня ею запустил. Я отпрыгнула. Не сразу... — Кэтрин потеряла напряжение в еще ноющем плече, позволив себе на секунду облокотиться на него.

Живоглот ластился к ней, словно соскучился больше всех в этом доме, и его мурлыканье, теплый бок Сириуса и далекий гул голосов с кухни сплелись в один сонный, уютный кокон. На несколько мгновений не было ни Грюма, ни Министерства, ни косых взглядов. Была только эта ступенька, рыжий кот и тихое эхо их дыхания в полумраке коридора.

Сириус ничего не сказал. Просто провел рукой по ее спине, короткий, ободряющий жест, который говорил громче любых слов: «Я здесь. Все в порядке». И для сейчас этого было достаточно.

* * *

Сириус влетел в подвал, дверь с грохотом отскочила от стены. Воздух в помещении, еще не остывший после утренней тренировки, зарядился новой, дикой энергией. Его лицо было искажено яростью, глаза горели лихорадочным блеском.

— Дементоры! — это слово вырвалось у него хриплым, сорванным криком. — В Суррее! Напали на Гарри!

Кэтрин замерла у стены, вытирая платком руки от алхимической пыли. Она увидела все: его сжатые кулаки, дрожь в плечах, абсолютную, животную ярость, смешанную с леденящим ужасом.

— Жив? — единственное, что успела выдохнуть она.

— Чудом! Отбился! Патронус! — Сириус метнулся через комнату, как зверь в клетке. Его взгляд упал на старый, дубовый сундук в углу. — И знаешь, что сказал Дамблдор?! — он резко обернулся к ней, его голос сорвался до хрипа. — НИ-ЧЕ-ГО! Сидеть сложа руки! Не высовываться! Не привлекать внимания!

Он с силой пнул сундук. Дерево треснуло с громким, сухим звуком.

— Он там один! Совсем один! А эти твари… — его голос сорвался, и в нем послышалась та самая, знакомая Кэтрин нота безумия, от которого она когда-то его лечила. — Они могли его… могли…

Ярость, не найдя выхода, обрушилась на комнату. Он рванул палочку из кармана.

— РЕДУКТО!

Стеллаж с пустыми склянками взорвался, осыпая пол осколками стекла и щепками.

— Сириус, нет!

— ДИФФИНДО! — проигнорировал он ее, взмахнув палочкой на манекен для тренировок. Тот расползся по швам, исторгая клочья пакли и тряпья.

— Он же приказал! Сиди смирно в своей клетке, последний пес Блэков! Хорошенький, послушный песик! — он бил заклинаниями в стены, в потолок, в пол. Камни крошились, пыль стояла столбом. Он крушил все вокруг, потому что не мог крушить настоящих врагов. Потому что был беспомощен.

Кэтрин не пыталась больше остановить его. Она понимала. Она видела это бессилие — то самое, что хуже всего. Она прижалась спиной к стене, закрыв лицо от летящих осколков, и просто ждала, пока пройдет первый шквал.

Он выдохся так же внезапно, как и начал. Палочка выпала из его ослабевших пальцев, звякнув о камень. Он стоял, тяжело дыша, посреди разрушенного подвала, сгорбившись, как будто под невидимой тяжестью. Вся ярость ушла, оставив после себя только пустоту и боль.

— Они могли забрать его душу, Кэт, — его голос был теперь тихим, разбитым. — И я… я должен был сидеть здесь и делать вид, что все в порядке.

Он медленно обернулся к ней. В его глазах стояло отчаяние, которое было страшнее любой ярости.

— Я не могу этого сделать. Я не могу просто ждать, пока его убьют.

Кэтрин оттолкнулась от стены, осторожно ступая по осколкам. Одна из щепок, летящих во все стороны, порезала ей скулу, но девушка не обратила внимание. Она не говорила ничего. Не утешала. Не призывала к благоразумию. Она подошла к нему, обняла его за шею и прижала его голову к своему плечу, чувствуя, как все его тело продолжает мелко дрожать от выброшенного адреналина и невыплаканных слез.

Они стояли так среди руин — его ярости и его бессилия. И она держала его, как когда-то держала в маленькой такой далекой хижине у моря, без слов давая понять всего одним прикосновением: Я здесь. Ты не один. Мы будем держаться вместе, даже если рухнет весь мир.

* * *

Молли Уизли

Грохот донесся с самого низа, из-под земли, словно в доме проснулся и начал биться в истерике спящий великан. Опять?! — мелькнуло в голове прежде, чем смогло оформиться в мысль. Каждое утро теперь начиналось с этого — с приглушенных ударов, взрывов и скрежета из подвала, когда он, Грюм, пытается сделать из ведьмы Блэка. А теперь еще и днем! Скоро в этом доме не останется ни одного целого угла.

Я сидела на кухне, пытаясь заставить себя догладить очередную рубашку Рона, и чадящий утюг плюнул углем оставив на ткани безобразный пропыленный след. Опять. Все валится из рук с тех пор, как Артур шепотом, чтобы не слышали дети, рассказал о Суррее. О них. О том, что они пришли к мальчику.

Я замерла, слушая. Но это был не тот, привычный уже, методичный грохот тренировки. Это был гул чистой, неконтролируемой ярости, взрывы, треск ломающегося дерева и камня. Мерлин, только не сейчас. После сегодняшних новостей мое сердце и так готово было выпрыгнуть из груди. Это не Грюм. Это они. Он и она. Наконец-то сорвались с цепи. Нашел на кого изливать свой гнев. «Сириус, нет!»

Я бросилась к двери, сердце колотилось где-то в горле, судорожно сжимая палочку. Гарри. Боже правый, Гарри. Этот ужасный, леденящий душу рассказ... Мой мальчик был там! Гарри... этот бедный, несчастный мальчик, сирота, о котором некому позаботиться...

И пока мы все тут тряслись от страха, пока я пыталась хоть как-то унять дрожь в руках, заваривала успокоительный чай, который теперь никто не будет пить, они устроили там внизу... что? Продолжили утренний «урок»? Ритуальный шабаш? Ссору? Выяснение отношений с помощью разрушительных заклинаний, пока этот дом и так висит на волоске?

Я летела по коридору, и с каждым новым ударом, с каждым взрывом моя тревога за Гарри переплавлялась в яростное, праведное возмущение. Как они СМЕЮТ? В этом доме, где мы пытаемся создать хоть каплю безопасности, где дети наконец-то чувствуют себя в относительной сохранности! Как они смеют сеять еще больший хаос и страх? Это же мой дом сейчас! Моя крепость! Я не пущу, я не позволю...

Я распахнула дверь в подвал, готовая кричать, изгонять, требовать ответов. И застыла на пороге.

Он. Сириус Блэк. Стоял посреди апокалипсиса, который устроил своими руками. Вся комната была превращена в щебень и пыль. Пахло гарью, озоном и безумием. Он был бледен, дик, его грудь судорожно вздымалась. И он схватился за нее. Кэтрин. А она... она не пыталась его остановить. Не оглушить, не связать — как поступил бы любой нормальный человек. Нет. Она прижимала его к себе. Держала эту бушующую, опасную стихию в своих объятьях, и на ее лице не было ни страха, ни осуждения. Только... понимание. Соучастие. Одобрение. Проклятая Ведьма. Соучастница.

И этот вид обжег меня больнее, чем любое заклинание. Это была не ссора. Это был... странный, извращенный ритуал скорби. Они разделяли эту ярость. Он — крушил. Она — принимала удар на себя, позволяя ему разрушать, потому что не могла позволить ему разрушить себя самого.

Она потакает ему. Она поощряет этот безумный огонь в нем, вместо того чтобы залить его. Утром — один учит ее разрушать. Днем — они разрушают вместе.

Я не сказала ни слова. Что я могла сказать? Приказать ему успокоиться? Он бы лишь рассмеялся мне в лицо. Угрожать? Он здесь хозяин. Я просто отступила, тихо прикрыла дверь, как будто боялась разбудить спящего дракона, и прислонилась к холодной стене коридора, чувствуя, как слезы бессилия и страха катятся по моим щекам.

Одни мои дети в опасности там, снаружи. А другие — здесь, внутри, в эпицентре чужой, непонятной и такой же разрушительной бури. И я абсолютно ничего не могу с этим поделать. Только стоять и слушать, как внизу воцаряется тишина — страшная, гнетущая, куда более зловещая, чем тот грохот. И знать, что завтра утром этот кошмар начнется снова.

* * *

Ночь впилась в стекло густой, непроглядной смолой. Сириус сидел на подоконнике, наполовину высунувшись в черную прорубь окна, зажав между пальцев окурок. Дым выходил изо рта сгустками ярости, растворяясь в спертом воздухе спальни. Он не спал. Сны были хуже, чем эта проклятая вахта.

Несколько дней. Несколько ночей. Тело горело на изломе, мышцы сводило от напряжения, а за глазами стояла одна и та же картина: Гарри. Бледный. Один. С поднятой палочкой против тварей, что когда-то свели с ума его самого.

Рядом на кровати шевельнулась Кэтрин. Во сне она провела ладонью по простыне, ища его. Пальцы сжали холодную ткань, и она беспокойно дернулась, отшатнувшись от пустоты. Этот маленький, бессознательный жест вонзился ему в ребра острее любого ножа.

Уйти. Сейчас. Мысль ударила в висок, ясная и неоспоримая. Вскочить. На чердак. К Клювокрылу. Врезаться в эту черную пустоту ночи и рвать ее когтями и крыльями, пока не доберется до него. До того мальчишки, которого он обязался защитить ценой всего. Всего.

Его пальцы с такой силой сжали каркас окна, что дерево затрещало. Он уже почти оттолкнулся, чтобы сделать этот шаг — шаг к свободе, к действию, к долгу.

Но вместо этого он с диким, беззвучным рыком вцепился зубами в остатки сигареты. Горький вкус фильтра заполнил рот. Он швырнул окурок в ночь, следя за тем, как тот уходит в темноту, как падающая звезда, наоборот.

Бессилие сковало горло стальными тисками. Он не мог поехать. Он был прикован к этому дому, к этим стенам, хуже, чем к стенам Азкабана. Там хоть не было этого вечного, унизительного выбора.

Его взгляд упал на ночной столик. На маленький пузырек с успокоительным, что она ему готовила. Его ритуал. Его ночная дань попытке забыться. Схватив склянку, он с силой отщелкнул пробку большим пальцем. Он посмотрел на мутноватую жидкость, на эту слабую попытку заткнуть дыру в его голове. Потом его глаза метнулись к спящей Кэтрин, сновавшей по простыне рукой в тщетных поисках его тепла.

С резким, отрывистым движением он высунул руку в окно и перевернул пузырек. Жидкость тонкой струйкой устремилась вниз, исчезая в темноте. Ни снадобья. Ни забытья. Ни капитуляции.

Он швырнул пустую склянку в ночь, где та со звоном разбилась о стену. Он не лег. Он остался сидеть на своем посту, впиваясь взглядом в ночь, сжав кулаки так, что ногти впились в ладони, оставляя на коже красные полумесяцы. Он будет сидеть здесь. Гореть. Бодрствовать. И ненавидеть каждую секунду этой вынужденной неподвижности, потому что это было единственное, что он еще мог делать по собственной воле.

* * *

Сириус Блэк

Тишина. В этом проклятом доме ее всегда слишком много, и она всегда не та. Гнетущая, тяжелая, как саван. Но вот она, другая. Рядом. Только ее дыхание, ровное и глубокое. Спит.

Спит, черт возьми. После всего этого. После Грюма, после моей истерики в подвале, после того как я чуть не разнес пол-дома... а она просто легла и уснула. Как в тот раз в хижине, после того как я, обезумевший от свободы и страха, чуть не сжег ее лачугу дотла. Просто... доверилась.

Доверилась. Мне. Последнему сумасшедшему Блэку, который только и умеет, что ломать. Иногда мне кажется, я до сих пор не проснулся. Что это какой-то жестокий розыгрыш. Что вот-вот я очнусь в той клетке в Азкабане, а ее... ее никогда и не было.

Два года. Мерлин, два года жизни. Она нашла меня тогда в обличье пса, полумертвого, затравленного, и не испугалась. Не прогнала. Не стала звать мракоборцев. Она затащила меня в свой дом, этот пахнущий травами и чистотой домик, и... начала чинить. Как сломанную игрушку. Терпеливо, методично, без глупых вопросов. Целительница.

А потом... потом она увидела не пса. Увидела меня. Сириуса мать его Блэка. Со всей моей яростью, с моим багажом Азкабана, с моей одержимостью Гарри. И местью Питеру Петтигрю. И не отвернулась. В ее глазах не было ни жалости, ни страха. Было... понимание. Моя храбрая девочка. Как будто она с самого начала знала, какая грязь ко мне прилипла, и была готова с этим работать. Готова принять эту грязь как часть меня.

И тогда я совершил самую подлую вещь в своей жизни. Я позволил ей это сделать. Позволил ей поверить, что меня можно починить. А потом... я сбежал. Оставил ее одну с ее травами и тишиной, потому что испугался. Не Пожирателей. Не Волан-де-Морта. Испугался этого... этого спокойствия. Этой тихой гавани, в которой мое безумие казалось таким громким и уродливым. Испугался, что привыкну, что ослабею.

И выбрал другую одержимость. Более понятную, более оправданную. Мальчика. Единственное, что осталось от Джеймса. Мою клятву. Мой долг. Самую важную в мире вещь, которую я при этом не могу выполнить как следует. Запертый здесь, я для него не крестный. Я — еще одна клетка, в которую его сажают другие взрослые. Еще одно разочарование. И она... она видит это. Видит, как я рвусь к нему и как он рвется ко мне, и как эта чертова стена между нами растет с каждым днем. И ничего не может с этим поделать. Как и я.

Она самая упрямая и самая терпеливая женщина на свете. Она может часами возиться со склянками, добиваясь идеального оттенка, может выслушивать истерики всех этих несчастных детей, может терпеть мое чертово ворчание и мои срывы. Но попробуй тронь того, кто ей дорог... В ней просыпается не медик. Просыпается дикая кошка. Та, что вышла из огня нападения Крауча, и не сломилась. Та, что смотрит в лицо Грюму и не моргает. Даже меня передергивает от вида его каменной рожи. И в эти моменты я смотрю на нее и чувствую дикую, почти неконтролируемую гордость. Такую животную страсть и такую же дикую ярость — ко всем, кто может ей навредить. Ко всему миру. К себе.

Она думает, что я не вижу, как она стискивает зубы, видя косые враждебные взгляды членов ордена. Как она прячет дрожь в руках после тренировок. Как она смотрит иногда в стену этим пустым взглядом, тем самым, что бывает у тех, кто слишком много видел. Но она не сдается. Никогда. Она как тот скалолаз из книжки, что я читал в детстве — срывается, кажется, разобьется, а потом снова цепляется за скалу и лезет выше. И я... я просто смотрю на нее и не могу поверить, что она все еще здесь. Что она выбрала остаться. Здесь. Со мной. В этом склепе.

Ребенка, которого оставил мне Джеймс, она приняла так, словно это и ее крестник тоже. Потому что он часть меня, моей истории, моей дикой жизни. Боже, как бы она понравилась Лили….

Она спит. И ради этих редких секунд, когда ее лицо расслаблено и в нем нет той вечной усталой собранности, когда можно разглядеть ту девчонку с озорными глазами, которая когда-то громко хохотала со мной на Сицилии... ради того, чтобы это дыхание оставалось ровным... ради этого я готов сидеть в этой чертовой клетке. Готов грызть решетку. Готов быть «хорошим мальчиком» для Дамблдора. Потому что если с ей что-то случится из-за меня... если эта тварь там, снаружи, до нее доберется...

Нет. Этого не будет. Они могут забрать все. Свободу, славу, даже жизнь. Но ее — нет. Она не их приз. Она не награда для героя. Она... она то, ради чего я вообще еще дышу. Последнее, что у меня осталось от человека. И я сожгу этот мир дотла, если кто-то посмеет к ней прикоснуться.

Я тебя не отпущу, — мысль проносится с ясностью удара молнии. — Никогда. Ты можешь ненавидеть меня за это, можешь плевать мне в лицо, но я буду держать тебя здесь, в безопасности, даже если для этого мне придется стать тюремщиком для нас обоих.

Спи, Кэт. Спи. Я здесь. Я буду охранять твой сон. Это единственное, что я еще могу сделать правильно. И единственное, за что мне не стыдно.

Дверь в спальню была приоткрыта, выпуская наружу поток света и смеха — настолько непривычный для этого этажа, что Сириус замер в тени коридора, привлеченный этим звуком, как мотылек.

Комната, которую Молли с показной чопорностью подготовила «для девочек», была стерильно-чистой и пахла лавандой. Молли упорно игнорировала тот факт, что Кэтрин ни разу здесь не ночевала, предпочитая пыльный ковер и гротескную кровать дальше по коридору.

— Ну чисто склеп тетушки Брунхильды, — раздался веселый голос Тонкс. Она сидела на краю кровати под тяжелым балдахином покрывалом и вертела в руках какой-то блестящий безделушку, снятую с комода. — Я, честно, тоже не горела желанием тут селиться. Паук размером с мою ладонь приветствовал меня, когда я заглянула вчера. Мы с ним договорились о совместном проживании.

Кэтрин стояла спиной к двери перед огромным овальным зеркалом в золоченой раме, застегивая строгое платье глубокого бордового цвета. Пуговицы аккуратно протягивались от ключиц до талии. Густые темные волосы заплетены в небрежную, местами растрепавшуюся косу.

— Ну, чисто моя мамулечка, — продолжала Тонкс, подбрасывая и ловя безделушку. — Кэт, а родители нам точно не врут? Ты не моя родная сестричка, затерянная в суматохе?

— Точно, — беззлобно парировала Кэтрин, ловя в зеркале ее взгляд. — У крестных не могли получиться настолько разные дети.

— Видимо, кровь Блэков передается через постель, — флегматично заключила Тонкс и тут же фыркнула. Безделушка с металлическим грохотом упала на пол — Посмотри-ка на свою спину. Ну, прямее только неприязнь Молли.

— Она — мать, чьи дети находятся в чужом и, по ее мнению, небезопасном доме. Я не могу ее осуждать.

— Ты никого не осуждаешь. Вообще ни-ко-го, — пропела Тонкс, раскачиваясь , забравшись на кровать с ногами в ярких кедах. — Слууууушай, Кэт, расстегни пуговку. А лучше две, верхние. Ну, груди там почти нет, но не все же это знают. Может должность повыше дадут, а?

— Я тебе дам «расстегни пуговку», — Сириус возник в дверном проеме, прислонившись к косяку. Взгляд его был темным, но в уголках губ таилась усмешка. — Все, что надо, там есть.

Тонкс не вздрогнула, лишь широко ухмыльнулась, как будто ждала этого.

— Вот те раз! Никогда там не было ничего, а тут выросло? Или ты по запаху находишь?

— Дора, — Кэтрин подняла бровь, но на ее губах тоже дрогнула улыбка.

— Вот, вот, смотри, ну чисто Андромеда, — Тонкс, хохоча, опрокинулась на покрывало, раскинув руки. — Еще давай руку в бок. Ну ладно, груди почти нет, зато задница роскошная. Прямо произведение искусства. Сириус, подтверди?

— Так может, мне там пуговку расстегнуть? — Кэт повернулась чуть боком, демонстрируя строгую юбку делового платья.

— Я тебе расстегну, — проворчал Сириус, но угроза звучала притворно.

Тонкс закатилась смехом, перекатившись на живот. Ее короткие разноцветные волосы торчали в разные стороны, а лицо раскраснелось от хохота. Она была как взрыв хлопушек в этой мрачной комнате — нелепая, шумная и бесконечно живая. И в этой ее легкости была своя мудрость: она прекрасно читала напряжение в доме и пыталась разрядить его единственным известным ей способом — превратив все в шутку.

Сириус, наконец, оторвался от косяка и подошел к Кэтрин. Он молча взял ее за плечи, развернул к себе и принялся застегивать оставшиеся пуговицы на ее платье. Его большие пальцы справлялись с мелкими пуговицами удивительно ловко.

— Не слушай ее, — тихо сказал он, только для нее, почти касаясь губами уха. — Все идеально.

Тонкс, наблюдая за этим, перестала хохотать и просто улыбалась, подперев голову руками.

— Ладно, ладно, не буду мешать вашему тестированию расстегивательной способности пуговиц. Пойду, поищу того паука, дядя. Может, он уже успел обзавестись семьей. Надо будет спросить, как они тут с родней уживаются. Опыт знатный.

Сириус бросил на нее испепеляющий взгляд, но Тонкс лишь беззаботно помахала ему пальцами с порога и скрылась в коридоре, насвистывая какой-то бодрый марш. Ее «дядя», брошенное через плечо, прозвучало не как формальность, а как ерническое, но безоговорочное принятие. Ты свой. Ты наш. Даже если ты старый, ворчливый и живешь в склепе.

Внезапно наступившая тишина казалась почти оглушительной после ее взрывного присутствия. Сириус, не отрываясь, закончил застегивать пуговицы. Его пальцы коснулись кожи у ее ключицы, и она чуть вздрогнула.

— Готовишься к выходу в свет? — спросил он тихо, его голос потерял насмешливый оттенок, став просто усталым.

— Выходу в клетку, — поправила она, поправляя манжеты. — собеседование скоро. Нужно соответствовать образу раскаявшейся сотрудницы, жаждущей вернуться в строй. А все мои вещи…сгорели

— Бордовый — хороший цвет. Скрывает брызги крови, — он провел большим пальцем по ткани на ее плече, и его взгляд на мгновение стал отстраненным, будто он видел не платье, а будущие битвы.

— Сириус, — она положила свою руку поверх его, останавливая этот тяжелый ход мыслей. — Все будет хорошо.

— Конечно, — он выдавил из себя что-то, должно быть похожее на улыбку, но больше похожее на оскал. — Ты загрызешь любого, кто посмеет косо на тебя посмотреть, моя дикая кошка.

Он отступил на шаг, дав ей пространство, и его лицо снова стало маской светского безразличия, которую он носил так же естественно, как и свою кожу.

— Я провожу вас до столовой, моя прекрасная госпожа. Не хочу, чтобы какие-нибудь семейные портреты плюнули в спину на прощание. Или, не дай Мерлин, кот Гермионы решит проехаться на подоле.

Он предложил ей руку. Старомодно, почти как аристократ. Кэтрин приняла его руку, пальцы ее сжали его предплечье чуть крепче, чем того требовал светский этикет.

— Пошли. Но если Живоглот все-таки прицепится, оставь его. Пусть работает прикрытием. Скажем, это новый аксессуар от модных маглов.

Уголок его рта дернулся. Ненастоящая улыбка стала чуть более настоящей.

* * *

Воздух на кухне был густым от пара и насыщенного аромата хорошего кофе — того самого, что Сириус с упрямой настойчивостью выписал специально из Сицилии. Запах витал в воздухе горьковатым укором, напоминая о другом небе, другом море, другой жизни.

Тонкс, откинувшись на задних ножках стула, с аппетитом хрустела яблоком. Сириус и Римус сидели напротив, уставившись в дымящиеся кружки. Люпин что-то негромко рассказывал, и из обрывков фраз — «…в отделе магического правопорядка паника…», «…Амбридж уже расчищает место…» — складывалась мрачная мозаика.

В противоположном углу Кэтрин, сосредоточенно сдвинув брови, собирала «тревожный чемоданчик». Ее пальцы безошибочно расставляли флаконы по ячейкам. Время от времени ее взгляд непроизвольно касался Сириуса, и они оба ловили этот аромат — молчаливый намек на другое время.

Между Римусом и Тонкс то и дело пробегали быстрые, едва уловимые взгляды — робкие, любопытные, полные невысказанного вопроса. Сириус, дослушав до конца, резко провел рукой по лицу.

— …И это все, что они могут предложить? Сидеть и ждать, пока эта истеричная жаба…

— …начнет раздавать приказы налево и направо? — подхватила Тонкс, сгрызая последний кусок яблока. — Ага, сэр-ворчун. Стандартная процедура.

— Да какой я тебе сэр-ворчун? — буркнул Сириус, но без настоящей злобы. Усталость гасила его обычную вспыльчивость.

— Самый натуральный же, — флегматично парировала Тонкс, раскачиваясь на стуле. — Старый, ворчливый такой. Вот-вот в угол поставишь и забудешь.

Кэтрин и Римус встретились взглядами над головами спорщиков. В их молчаливом диалоге промелькнула теплая, понимающая усмешка.

— Мне всего тридцать шесть, я не старый! — Сириус отставил кружку.

— Еще какой старый, — неожиданно, тихо, но четко добавил Римус, не поднимая глаз от кофе.

Сириус остолбенел.

— Да ты всего на полгода меня младше, Люпин!

— Я лучше тебя сохранился, Бродяга, — парировал Люпин, и на его обычно печальном лице появилась редкая, озорная ухмылка.

— Да уж, точно лучше — хрустнула яблоком Тонкс.

На кухне на секунду повисла тишина, а затем грянул взрыв смеха. Сириус фыркнул, Тонкс залилась счастливым, беззаботным хохотом, а Римус смущенно улыбался. Даже Кэтрин не сдержала улыбки. И этот звук — громкий, живой, не свойственный для этого дома смех — прокатился по кухне, как ударная волна.

В дверном проеме, из которого доносились приглушенные голоса детей, замерла Молли. Ее лицо выразило чистейшее недоумение.

— Тонкс, — Сириус внезапно стал собранным и суровым, смех с его лица схлынул. — Когда вы вылетаете?

— Завтра, — Тонкс тоже моментально перестроилась. — Грозный глаз продумал все до мелочей, так что расслабься. Мы привезем его в целости. Жив и здоров. Немного помятый, возможно. Но это же Гарри, куда без этого.

Сириус издал низкий, похожий на рычание звук.

— «Помятый» меня не устраивает. «Напуганный» — тоже. Он и так уже...

Он замолчал, сжав кулаки. Воздух снова налился свинцовой тяжестью. Аромат кофе внезапно показался горьким и неуместным.

— Он будет в ярости, — тихо, но четко сказала Кэтрин, не отрываясь от укладки флакона. Все взгляды обратились к ней. — Его вырвут из привычного места, не объяснив ничего. Он будет чувствовать себя преданным. И будет прав.

— Он должен понимать, что это для его же блага! — Сириус ударил кулаком по столу.

— Он пятнадцатилетний мальчик, Сириус, — парировала Кэтрин, наконец подняв на него глаза. В ее взгляде не было упрека, только усталая правда. — Не солдат. Его «должен» закончился в тот момент, когда дементоры напали на него. Сейчас у него только «почему». И он будет требовать ответов.

— И что ты предлагаешь? Устроить ему экскурсию? — в голосе Сириуса зазвенела старая колкость.

— Я предлагаю помнить, к кому мы его везем, — ее голос оставался спокойным, стальным. — Не в роскошные апартаменты. А в дом, полный призраков его собственной семьи. В дом, который и для тебя-то не всегда был домом.

Римус вздохнул, проводя рукой по лицу.

— Она права, Сириус. Нам нужно быть готовыми... ко всему. К его гневу.

— Я готов к его безопасности! — выдохнул Сириус, и в его глазах мелькнуло отчаянное бессилие. — Все остальное... все остальное вторично.

— Для тебя — да, — кивнула Кэтрин. — Для него — нет.

Молли, стоявшая в дверях с кружками в руках, не выдержала. Шагнула вперед.

— Я принесла еще кружек, — прозвучал ее голос, неуверенный и чужой. — На случай, если...

Все взгляды резко переметнулись на нее. Разговор оборвался.

И тут Кэтрин подняла глаза. Не на Молли. На Сириуса. Ее взгляд был острым, как скальпель.

— Сириус, — произнесла она тихо, но так, что ее было прекрасно слышно. — Ничего тебе не напоминает эта беседа? Эта идея — запереть кого-то в четырех стенах... ради его же безопасности?

Воздух выстрелил напряжением. Сириус замер, будто его окатили ледяной водой. Его лицо исказилось гримасой боли и ярости — к себе, к ситуации.

— Это не то же самое, — прошипел он, но в его голосе не было прежней уверенности.

— Разве? — парировала Кэтрин, не отводя взгляда.

Молли застыла на пороге, не в силах пошевелиться. Она видела, как Сириус бледнеет, как в его глазах мечется затравленный, раненый зверь. Блэк резко отвернулся, уставившись в потухший камин. Тонкс тихо свистнула. Римус смотрел на Сириуса с бездонной грустью. Молли, наконец, поставила кружки на стол с глухим стуком.

— Я... я пойду к детям, — прошептала Молли и поспешно ретировалась, унося с собой новую, непонятную тревогу.

Неловкое молчание повисло над остывшим кофе. Римус кашлянул в кулак, нарушая тяжелую паузу.

— Мне тоже пора. Дора, разреши проводить? Нужно обсудить детали на завтра. — Он посмотрел на Тонкс с легкой, почти незаметной улыбкой.

— Конечно, Римус! Только давай быстро, а то я тут уже засиделась. — Тонкс оживилась, спрыгнув со стула.

Она кивнула Кэтрин, на прощание подмигнув ей так, что это видели только они две, развернулась и тут же, на выходе из кухни, грохнулась обо что-то ногой.

— Чертов... тролль! — выдохнула она, хватаясь за носок и подпрыгивая на одной ноге. — Кто вообще ставит эти уродливые подставки посреди коридора?!

— Твоя прабабушка, кажется, — мрачно бросил Сириус, не глядя на нее. — У нее был дурной вкус, это семейное, опасайся.

Римус, с легкой улыбкой, взял Тонкс под локоть и увел ее, приглушенно что-то говоря о необходимости смотреть под ноги. Дверь закрылась. На кухне остались только они двое. Тишина стала густой, звенящей, нарушаемой лишь потрескиванием углей в камине.

Кэтрин не двигалась, глядя на Сириуса, который упрямо уставился в стену.

— «Главное, чтобы он был в безопасности», — тихо, почти беззвучно произнесла она. Его же слова, сказанные минуту назад. — Знакомо звучит?

Он резко обернулся, глаза горели.

— Что?

— Эта фраза. — Она сделала шаг вперед. — Ты требуешь для него безопасности любой ценой. Запертым здесь, в четырех стенах. Но ведь это та самая цена, от которой ты сам сбежал в прошлом году. Помнишь? Ты сбежал от этого, потому что это было хуже Азкабана. Потому что ты не мог дышать в такой безопасности.

— Это было другое! — он вскочил, стул с грохотом отъехал назад. — Я не ребенок!

— Нет? — ее голос оставался спокойным, но в нем зазвучала сталь. — Ты был достаточно взрослым, чтобы принять решение сбежать от того, что тебя душит. Но ему ты этого права не даешь. Ты стал тем, против кого сам же восставал.

— Я пытаюсь его защитить! — его крик прозвучал оглушительно громко в маленькой кухне.

— Нет! — наконец сорвалась и она, ее сдержанность треснула. — Ты пытаешься заглушить собственную тревогу! Ты не видишь его — ты видишь свои страхи! Ты боишься его потерять, и готов за это заплатить его свободой!

За дверью в коридоре послышался приглушенный вздох и торопливые шаги — Молли, понявшая, что подслушивает слишком личное, и поспешно удаляющаяся. Но было уже поздно. Слова были сказаны. Воздух трещал от натянутости. Сириус стоял, тяжело дыша, смотря на нее с таким выражением, будто она ударила его ножом в самое больное место.

— Выйди, — прошипел он наконец.

Кэтрин сжала губы, резко кивнула, схватила свой чемоданчик и вышла, хлопнув дверью. Не потому, что он прогнал. А потому что знала — дальше будут слова, которые уже нельзя будет забыть.

* * *

Воздух в столовой был спертым и густым от запаха кофе, дыма и тревоги. За длинным столом шло собрание Ордена. Сириус, сидевший в середине стола, мрачно смотрел в свою кружку. Его пальцы нервно барабанили по столу. Он не слышал и половины — все его существо было напряженно. Напротив, в тени, сидела Кэтрин. Она не принимала прямого участия, но ее внимательный взгляд скользил по лицам собравшихся.

Затянутый табачным дымом воздух густел под низкими сводами столовой. За массивным столом, уставленным потрепанными папками и пустыми кружками, шло собрание Ордена.

— Это означает, что нам нужен человек в Департаменте тайн. Или хотя бы доступ к архивам, — раздался бархатный баритон Кингсли.

— А это практически невозможно, — скептически бросил Снейп, его тонкие губы искривились в привычной усмешке.

Кэтрин, до этого молча наблюдавшая из своего угла, слегка наклонилась вперед. Свет от люстры упал на ее собранное лицо.

— Что если сделать ставку на отчетность, которую стараются переписать? — ее голос прозвучал тихо, но с той самой целительской интонацией, что заставляла прислушиваться. Все взгляды, включая пронзительный взгляд Дамблдора, обратились к ней. — Мы можем сравнить исходные данные и финальные отчеты, которые получает руководство. Проследить, в какой именно момент исчезают неудобные факты. Системный анализ всех отделов может выявить симптом.

— И как, по-вашему, мисс Кейм, — голос Кингсли выражал вежливый интерес, хотя в глубине глаз читался скепсис, — сообщение о том, что калоша, которую оживили в присутствии маггла, была зеленой, а не красной, поможет нам в борьбе с Пожирателями?

— Потому что есть разница, калоша это или резиновый сапог, — неожиданно поддержал ее Артур Уизли, его добродушное лицо внезапно стало серьезным. — Кажется, я начинаю понимать мысль. Мелочи... именно в мелочах они будут прятать улики.

Он умолк на секунду, в его глазах мелькнула догадка. — Они могут передавать информацию символами. Допустим, на той же калоше будет вышита зеленая змейка...

— Детский сад какой-то, — ядовито выдохнул Снейп, откинувшись на спинку стула.

— Зря, Северус, — неожиданно мягко вступил Элфиас Дож. — Девочка мысль говорит. Бредовая, но место имеет. Война — она не только в заклинаниях. Она в бумагах.

— И что толку от этого копания в бумажках? — с раздражением в голосе вступил Сириус, отодвигая от себя кружку. — Когда в отчете прямо никто не напишет «смотрите, вот он лоялен к Пожирателям»? Нужны факты! Действия!

— Если бы все было настолько просто, Блэк, — ядовито парировал Снейп, — с этим бы справился даже ты.

— Хватит, Северус, — голос Кингсли оставался ровным, но в нем явственно прозвучала сталь. Он перевел взгляд на Кэтрин. — Продолжайте, мисс Кейм.

Внезапно дверь распахнулась. В проеме, тяжело опираясь на посох, вошел Аластор Грюм. Его магический глаз бешено вращался.

— Привезли, — проскрипел он, без предисловий. — Помехи были. Мальчик цел. Миссис Уизли отвела его наверх.

Сердце Сириуса екнуло. Он резко поднялся, стул с грохотом отъехал назад.

— Позже, — раздался спокойный, но не допускающий возражений голос Дамблдора. Его взгляд поверх полуовальных очков был непроницаемым. — Мы еще не закончили.

Сириус замер, сжав кулаки так, что побелели костяшки. Его взгляд метнулся к Кэтрин. Та встретила его глаза и чуть заметно, почти невидимо кивнула: «Жди. Все в порядке». Этот крошечный, почти незаметный жест был якорем в бушующем море его нетерпения. Он медленно, с трудом опустился обратно на стул, каждый мускул его тела был напряжен до предела.

Но Сириус уже не слышал продолжения обсуждения архивов. Он сидел, весь превратившись в слух, ловя каждый звук из-за двери: приглушенные голоса на лестнице, шаги... и потом — оглушительный грохот захлопнувшейся двери наверху, который прозвучал громче любого заклинания. Звук окончательно захлопнутой ловушки. Его ловушки. Воздух в столовой снова загустел, но теперь уже от невысказанного напряжения. Обсуждение продолжалось, но стало механическим, выдохшимся. Все мысли были там, наверху.

Собрание стало быстро и бесформенно расползаться. Дамблдор удалился первым, за ним, не глядя ни на кого, скользнул в дверь Снейп. Кингсли и Бруствер ушли, озабоченно перешептываясь.

Сириус не двинулся с места. Он сидел, уставившись в пустую кружку, его плечи были напряжены под невидимой тяжестью.

Кэтрин поднялась и подошла к нему. Она не стала ничего говорить. Она просто положила руку ему на плечо — легкое, безмолвное прикосновение, которое говорило: «Иди. Я здесь».

Это прикосновение словно разбило оковы. Сириус резко встал, кивнул Люпину, который смотрел на него с понимающей грустью, и вышел из столовой. Его шаги по коридору были быстрыми и твердыми. Он не побежал наверх — не мог, не смел нарушить прямой запрет Дамблдора и навлечь на себя гнев Молли. Он просто пошел в библиотеку, в свой угол, чтобы в одиночестве курить у окна и слушать, как в тишине этого проклятого дома отдается эхо хлопнувшей двери. Эхо того, как его последняя связь со свободой и смыслом заперта в комнате прямо над его головой.

А Кэтрин осталась стоять у стола, глядя ему вслед. Она понимала. Прямо сейчас ее место было не рядом с ним. Ее место было здесь — наблюдать, слушать и быть готовой стать мостом между ним и мальчиком, когда придет время. Война, как она уже поняла, велась не только в полях сражений, но и в тишине коридоров, в немых договоренностях и в терпении.

* * *

Дверь в спальню скрипнула, нарушая гнетущую тишину дома. Сириус вошел, движением, отточенным в годы, когда любое его присутствие было нежелательным. Воздух в комнате был прохладным и пахло ею — травами, мылом и той неуловимой сладостью, что оставалась на ее коже после всех зелий и пыли Гриммо.

Он собирался молча раздеться и рухнуть на свою половину кровати, но замер.

Кэтрин лежала, отвернувшись к стене, сбросив одеяло до талии. В лунном свете ее обнаженная спина была длинной, бледной, испещренной тенями от рельефа позвоночника. Вид беззащитности, которую она даровала только ему.

Но Сириус знал. Знакомый ритм ее дыхания — слишком ровный, слишком контролируемый, чтобы быть сном. Она не спала. Она ждала. Возможно, очередного взрыва. Возможно, чего-то еще.

Его взгляд скользнул к комоду. Рядом с ее аккуратными рядами склянок стояли два пузырька. Успокоительное. Общеукрепляющее. То самое, что он сегодня утром с яростью вылил в окно.

Она приготовила новую порцию. И поставила тут. Не тыкая ему в лицо его срывом. Молчаливый вызов. Молчаливое предложение перемирия. «Выбирай. Остаться в своей ярости или прийти ко мне».

Сириус не стал раздеваться. Вся пыль дня, вся горечь бессилия прилипли к его одежде. Он медленно лег сверху на одеяло, снаружи, оставляя ей ее пространство внутри. Он прильнул к ее спине всем телом, чувствуя под тонкой тканью рубашки холод шелка и исходящее от нее тепло. Он прижался лицом к ее лопатке, вдохнул ее запах — глубоко, как тонущий глоток воздуха.

Его губы коснулись ее кожи чуть ниже шеи. Не страстный поцелуй. Признание. Благодарность. Просьба о прощении, которую нельзя было выговорить.

Кэтрин не обернулась. Не подала и вида, что не спит. Но под его губами кожа задрожала мельчайшей, едва уловимой рябью. Ее дыхание, до этого идеально ровное и обманчивое, сбилось на секунду, став глубже.

Он почувствовал, как под его ладонью, которую он положил ей на бок, медленно, с невероятным усилием воли, начинает отпускать напряжение. Мускул за мускулом, позвонок за позвонком. Это была не капитуляция. Это был акт доверия. Сложный, трудный, добытый с боем.

Он повторил поцелуй, на этот раз чуть ниже, проводя губами линию вдоль хребта. Следующий — чуть в стороне, на ребре. Он целовал ее спину молча, с почти хирургической точностью, словно зашивая раны, нанесенные за последние дни — его яростью, его молчанием, его болью.

И она давала ему это. Ее тело постепенно обмякало, становясь тяжелым и податливым в его объятиях. Напряжение уступало место теплу. Контролируемое дыхание сменилось глубоким, медленным, настоящим.

Только когда он почувствовал, как ее сознание наконец отпускает последний якорь и уплывает в сон, Сириус позволил своим векам сомкнуться. Он так и уснул поверх одеяла, прижавшись щекой к ее обнаженной спине, как щит, как якорь, как единственное, что мешало ему разлететься на острые, яростные осколки. Их молчаливая битва закончилась. Наступило хрупкое, выстраданное перемирие

* * *

Воздух на кухне был, как обычно, густым и противоречивым: сладковатый запах подгорелых оладий Молли вступал в неравный бой с горьковатым, пряным ароматом кофе по-сицилийски, который Сириус с упрямством, достойным лучшего применения, варил каждый день. Пол слегка подрагивал, что означало наличие далеко в подвале Грозного Глаза и Кэтрин в их утреннем ритуале.

Гарри сидел за столом, чувствуя себя эпицентром тихого шторма. Слушание в Министерстве висело над ним дамокловым мечом, но здесь, под тяжелыми взглядами портретов Блэков, он впервые за лето чувствовал не просто наблюдение, а защиту.

Рон, красный от натуги, пытался объяснить что-то с набитым ртом. Гермиона одернула его, но тут же обрушила на Гарри шквал юридических терминов. Джинни наблюдала за этим хаосом, изредка бросая на Гарри понимающие взгляды. И над всем этим царила Молли Уизли. Ее забота была подобна удушающему, но теплому одеялу.

— Гарри, дорогой, еще оладушек! Рон, не болтай, дай человеку поесть!

Внезапно снизу донесся особенно громкий оглушительный хлопок, заставивший задрожать чашки в буфете. Все вздрогнули. Все, кроме Сириуса и Джинни. Сириус лишь усмехнулся в свою кружку, словно мог видеть, что происходит в подвале.

— Не обращай внимания. Грюм буянит.

— Это бывает каждое утро! — с восторгом прошептала Джинни Гарри. — Мисс Кейм берет у него уроки защиты от темных искусств.

— А он у нас так и не преподавал, — буркнул Рон, с трудом прожевывая свой кусок. — Жаль. С ним, наверное, весело было бы на уроках.

Некоторое время спустя послышался хлопок входной двери и в кухню вошла Кэтрин. Она была бледна, на лбу блестела испарина. Она молча направилась к кофейнику, избегая взглядов.

Молли на мгновение замерла с противнем оладий в руках, ее лицо выразило привычную смесь неодобрения и беспокойства. Но, прежде чем она успела что-то сказать, Сириус, не глядя на Кэтрин, молча пододвинул ей свою собственную, еще не тронутую кружку с дымящимся горьким кофе. Кэтрин приняла кружку, их пальцы на секунду встретились. Ни слова. Только кивок.

И тут Артур Уизли, откашлявшись, обратился к Кэтрин с несколько натянутой, но доброжелательной улыбкой:

— Кстати, Кэтрин, я на днях видел Проберту Откинс в Отделе кадров. Она говорила, что твое досье… хм… проходит не плановую проверку. Андерсон почти вне себя от бешенства. Он готов был принять тебя сразу, как только получил твою сову. Но лично Фадж приказал провести более тщательное расследование. Очень, надо сказать, тщательную проверку. — Он поморщился, стараясь выбрать правильные слова. — Складывается впечатление, будто ты…

— …Укрываешь беглого преступника, да, Кэт? — невозмутимо вставил Сириус, не отрываясь от своей тарелки.

Повисла краткая, напряженная пауза. Артур растерянно заморгал, а Молли застыла с широко раскрытыми глазами, ожидая взрыва. Но вдруг Артур фыркнул. Затем рассмеялся — коротким, нервным, но искренним смехом.

— Ну, знаешь ли, Сириус, теперь, когда ты сказал это вслух… Да, пожалуй, именно так к этому и относятся! Но скорее играет роль тот факт, что мисс Кейм два года работала на Дамблдора.

Напряжение на кухне волшебным образом рассеялось, сменившись легкой, нервной иронией. Даже уголки губ Кэтрин дрогнули в подобии улыбки. Она бросила взгляд на Сириуса — быстрый, испепеляющий, но беззлобный, будто говоря «спасибо, что разрядил обстановку».

Молли наблюдала за этим обменом, ее губы были плотно сжаты. Она видела шутку, но видела и подтекст. Она видела, как Гарри, до этого сгорбленный и молчаливый, невольно улыбнулся этой мрачной браваде Сириуса. И это решило все.

С вздохом, в котором читалось «ну что поделать, ради детей», она подвинула молочник ближе к Кэтрин.

— Чтобы запить ту горечь. Блэк, как ты это пьешь? — буркнула она, не глядя, и тут же ринулась досаждать едой уже близнецам.

Это был не дружеский жест. Это было перемирие. Признание того, что они все, такие разные, теперь находятся в одной лодке. И имя этой лодки — Гарри.

Гарри наблюдал за этим молча. Он видел, как Сириус одним своим черным юмором смог превратить опасную тему в общую шутку. Как Артур с радостью ухватился за этот спасательный круг. Как Молли, скрепя сердце, приняла новые правила игры.

Лед в его груди тронулся. Он был причиной. Причиной, по которой все эти люди собрались здесь, в самом ненавистном месте на свете, и пытались стать чем-то большим. Семьей. Он молча отломил кусок оладья и отправил его в рот. Он был пышным, поджаристым. И он был самым вкусным за все лето.

* * *

Вечером того же дня воздух в коридоре первого этажа был чуть свежее, чем в лаборатории, и пах старым деревом, воском и легким привкусом магии, исходящим от запертых комнат. Кэтрин шла, прислушиваясь к отголоскам голосов, доносившихся из-за дверей, шепоту портретов, занавешенных тяжелой тканью.

Внезапно о ее ноги с громким, скрипучим мурлыканьем принялся тереться рыжий комок шерсти — Живоглот. Кэтрин невольно улыбнулась. Именно этот наглец два года назад привел ее, тогда еще совсем потерянную, к огромному черному псу, истекающему кровью у на опушке запретного леса. Кот тыкался мордой в ее голени, требуя внимания, как старый должник.

— Привет, мой хороший, — тихо прошептала девушка, наклоняясь, чтобы почесать его за ухом. — Проверяешь, все ли на месте?

В этот момент дверь библиотеки распахнулась, быстро вышла Джинни, а на пороге появились Рон и Гермиона. Девочка, заметив Кэтрин и кота, тут же толкнула Рона в бок.

— Пошли, Рональд, мама зовет, — сказала она с неестественной громкостью, бросая многозначительный взгляд вглубь библиотеки.

— А? Но она же не зво… Ой точно! — Рон, наконец сообразив, покраснел и кивнул. — Точно, зовет! Идем, Гермиона, срочно! Мама, мы уже идем!

Они поспешно удалились в сторону кухни, оставив Кэтрин одну. Та, с любопытством, шагнула к дверям и заглянула в щель.

В библиотеке, в луже света от лампы, сидели Гарри и Сириус. Но это были не два солдата на привале. Это были просто два человека, которым наконец-то можно было побыть рядом. Сириус, развалившись в кресле, о чем-то оживленно рассказывал, и на его лице, обычно помрачневшем от сарказма или боли, сияла улыбка — легкая, почти мальчишеская. Гарри слушал, подперев голову рукой, и с его губ не сходила сдержанная, но совершенно искренняя улыбка. Они не планировали сражений и не делились болью. Они просто говорили. Так, как должны были делать все эти потерянные годы —как семья. А ведь у них не было еще ни одной возможности посидеть спокойно за эти годы…

Кэтрин тихо отступила. Нельзя было нарушать этот хрупкий, бесценный мирок.

Она проследовала на кухню. Там царил привычный хаос: Фред и Джордж что-то яростно спорили над схемой, похожей на белую мышь, Джинни хохотала, а Рон с набитым ртом пытался что-то доказать Гермионе, которая с строгим видом поправляла его: «Рон, это же элементарная логика, даже Живоглот не стал бы…»

Кэтрин пристроилась на краю стола, и кот тут же запрыгнул к ней на колени, устроившись клубком. Она погрузила пальцы в его теплую шерсть, слушая успокаивающую вибрацию его мурлыканья.

Молли, проносясь мимо с подносом, на секунду замерла. Ее взгляд скользнул по сидящей на краешке Кэтрин, по коту на ее коленях. Ничего не сказав, с деловым видом, она поставила на стол рядом с ней еще одну чашку — со свежезаваренным чаем. Не глянула на нее. Не кивнула. Она села напротив, через стол, на почтительном, но не враждебном расстоянии — не между ней и детьми, а как бы в другом конце их общего круга. Она принялась оживленно что-то говорить Артуру, делая вид, что полностью поглощена разговором. Но ее глаза на мгновение встретились с глазами Кэтрин.

И Кэтрин поняла. Это был не мирный договор. Это было молчаливое признание: «Я не понимаю тебя. Я не доверяю ему. Но я вижу, что вы — часть этого теперь. И пока вы делаете его… — ее взгляд скользнул в сторону библиотеки, откуда доносился приглушенный смех, — …немного счастливее, ты можешь пить мой чай».

И Кэтрин, отпив глоток обжигающего, сладкого чая и вдохнув его теплый, знакомый аромат, чуть улыбнулась. Напиток был крепким, с нотками мяты и шалфея. Таким, каким его любила пить сама Молли Уизли. Кэтрин прикрыла глаза, слушая скрипучее мурлыканье кота на коленях и привычный успокаивающий сердце спор Уизли за столом. Кэт обняла руками чашку, вдыхая аромат со спокойно улыбкой, тихим, сдержанным жестом благодарности, который говорил: «Спасибо. Я ценю это. Я понимаю».

Молли тут же отвела взгляд, сделав вид, что ее срочно нужно отчитать близнецов за попытку подсыпать Рону в сок Перечный порошок. Но ее уши покраснели. И в этот момент Артур, словно чувствуя ее напряжение, привычно, по-супружески, протянул руку и взял ее ладонь в свою, мягко сжав. Он ничего не сказал, просто продолжил кивать что-то Фреду, но этот жест был ясен: «Я с тобой. И все правильно ты делаешь».

Наконец-то стало по-настоящему тихо. И по-настоящему по-домашнему.

* * *

Римус с тихим, почти неслышным стуком поставил опустевшую чашку на низкий столик у кресла. Кэтрин чуть поправила на плече сползающий край пледа — и это был не просто плед. Это был тот самый грубый, в клетку, домотканый плед, который она когда-то принесла в его кабинет, жалуясь, что от сырых стен замка вечно зябнет. Он с тех пор так и лежал у него на спинке кресла, дожидаясь ее визитов. Теперь он переехал на Гриммо. Они молчали уже около часа, глядя на то, как догорают поленья в камине, погруженные каждый в свой собственный лабиринт мыслей.

С кухни доносился громкий, раскатистый смех Тонкс и семейства Уизли — веселый, беззаботный шум, который лишь подчеркивал тихую, мирную ауру, царившую в гостиной. Сириус дремал, растянувшись на диване, положив на грудь раскрытую книгу. Его дыхание было ровным и спокойным.

Римус слегка, почти вопросительно, повернул голову в сторону Кэтрин. Девушка, не поднимая глаз от вязания, едва заметно пожала одним плечом, ловко переворачивая спицы, чтобы начать новый ряд. Этот безмолвный диалог длился меньше секунды, но был насыщен полным пониманием: «Все в порядке?» — «Все в порядке».

С кухни донесся очередной взрыв смеха, и Тонкс что-то громко, с воодушевлением выкрикнула. Римус неосознанно, повинуясь какому-то внутреннему магниту, повернул голову в сторону звука. Кэтрин светло улыбнулась одними глазами, уголки ее губ дрогнули, но она продолжила вязать, не проронив ни слова.

Римус, поймав ее взгляд, смущенно опустил голову, якобы с большим интересом рассматривая свои ладони и шрамы на костяшках пальцев. Но в уголках его глаз затаилась теплая, ответная благодарность за ее тактичность.

Между ними повисло знакомое, комфортное молчание. То самое, что они оттачивали еще в Хогвартсе, в его кабинете, заваленном книгами и пахнущем заваркой и пылью. Тогда она, молодой целитель, измотанная сменами в больничном крыле, приходила к нему не за разговорами или советами. Она приходила помолчать. Сидела в таком же кресле, иногда что-то вязала или просто смотрела в окно, пока он проверял пергаменты. Они не нуждались в словах, чтобы поддерживать друг друга. Их тишина была самой искренней формой дружбы — способом сказать: «Я здесь. Ты не один. И нам не нужно притворяться».

И сейчас, в мрачной гостиной дома Блэков, эта их старая традиция ожила, став тихим островком покоя в бушующем вокруг них океане войны и воспоминаний. Они просто были рядом. И этого было достаточно.

Со стороны дивана послышался ровный, глубокий вздох. Сириус во сне перевернулся на бок, и книга с мягким стуком соскользнула с его груди на ковер. Звук был негромким, но в звенящей тишине прозвучал как выстрел.

Римус и Кэтрин синхронно вздрогнули, а потом, встретившись взглядами, улыбнулись — одной и той же тихой, понимающей улыбкой. Ничто не могло нарушить их мир надолго.

Воздух в спальне был густым и неподвижным, пахнул ее духами — легкими, цветочными, чужими в этой мрачной комнате — и его табаком. Кэтрин сидела у зеркала, вглядываясь в свое отражение. Она медленно, почти механически, втирала в запястья капли духов, пытаясь заглушить запах тревоги, запах опасности и утренней тренировки.

Она не услышала, как он вошел, но увидела в зеркале его отражение, подошедшее сзади. Его руки легли на ее плечи, тяжелые и теплые.

— Закрой глаза, — тихо сказал Сириус, его голос был низким и немного хриплым.

Она послушно опустила веки. Почувствовала, как он присел на корточки за ее спиной. Его пальцы осторожно убрали с ее шеи густые темные волосы, отодвинули их в сторону. Затем — легкое прикосновение его губ к ее коже на затылке, чуть ниже линии роста волос. Мурашки пробежали по ее спине.

Что-то холодное и легкое коснулось ее шеи. Металлическая застежка щелкнула. Она открыла глаза. В зеркале на ее шее лежала тонкая серебряная цепочка с камнем. Небольшим, но удивительно глубокого, кроваво-красного цвета, ограненным в изящную оправу. Он лежал в яремной ямке, как капля застывшей крови, как ее собственное сердце, вынесенное наружу.

Кэтрин замерла. Она подняла дрожащие пальцы, коснулась камня. Он был холодным и гладким.

— Сириус… — ее голос сорвался на шепот.

Он не дарил ей таких вещей. Дорогих, красивых, церемонных. Их мир состоял из теплых свитеров, снадобий, бесконечных чашек Кофе и молчаливой поддержки. Не из украшений. Он не поднимался с колен, смотря на ее отражение в зеркале поверх ее плеча. Его лицо было серьезным и напряженным.

— Позволь мне сделать хоть что-то нормальное, — прошептал он, и в его голосе звучала та самая тоска, которую она угадала. Тоска по обычной жизни, в которой мужчина дарит женщине украшения просто потому, что они прекрасны, как она. — Позволь мне подарить тебе что-то… достойное тебя. Хоть раз.

Ее взгляд в зеркале встретился с его взглядом. И все в ней сжалось от боли и любви. Она поняла. Поняла, что этот камень — не просто подарок. Это его крик. Его попытка быть не узником, не солдатом, а просто мужчиной, который любит свою женщину.

Кэтрин медленно повернулась на табурете к нему, все еще сидящему на коленях перед ней. Она взяла его лицо в свои ладони — руки, пахнущие духами и им, только им. И молча, долго и глубоко, смотрела ему в глаза, позволяя ему увидеть в них все — всю свою боль, всю свою нежность, все свое понимание. Потом она наклонилась и так же молча, как и он перед этим, прижалась губами к его лбу, прямо меж бровей, в самую складку тревоги и боли.

Он зажмурился, его руки обхватили ее бедра, и он притянул девушку к себе, уткнувшись лицом в ключицы. Он дышал тяжело и прерывисто.

Она не говорила ничего, просто гладила его волосы, чувствуя холодок камня на своей шее. Частица его прикосновения, которая не даст сойти с ума сегодня.

* * *

Воздух в центральном атриуме Министерства магии был прохладным и звонким, как монета. Он пах озоном от магии, исходящей от бесчисленных каминов, дорогими духами чиновников и поднимающейся с нижних уровней пылью древних архивов. Гул сотен голосов, смешанный со звоном золотых фонтанов, создавал непрерывный, деловой гул.

В этом потоке черных мантий и деловых костюмов Кэтрин Кейм двигалась с непривычной для себя прямой спиной. Строгое черное платье и новый, идеально сидящий пиджак делали ее неузнаваемой для самой себя — целительница из Хогвартса исчезла, остался только специалист. Ее каблуки отчетливо цокали по полированному полу, отмеряя шаг. Этот звук напоминал ей о другом времени, о другом платье и о другом выборе, который привел ее сюда.

Не успела она дойти до фонтана Братьев Магии, как из толпы к ней буквально врезался высокий, улыбчивый молодой человек с взъерошенными волосами.

— Кейм! Кэтрин, черт возьми! Я не поверил своим глазам!

Маркус Авель, ее бывший коллега по Отделу предупреждения магических катастроф, сиял, как солнце. Он широко расставил руки для объятий, но, поймав ее сдержанный, предупреждающий взгляд, тут же опустил их, хлопнув себя по бедрам.

— А, да, точно, прости. Кейм не обнимается. Никогда не обнималась. — Он засмеялся, но без тени обиды. Его добродушная энергия была такой же неотъемлемой частью атриума, как и золотой потолок. — Ну и слава Мерлину! Андерсон уже кусает локти, свои и начальства, так ему не терпится заполучить тебя назад. Говорит, без тебя отчетность разваливается, а несчастные случаи стали какими-то скучными! Идем, он тебя уже с нетерпением ждет.

Он тут же взял ее под локоть, повел к лифтам, не прекращая болтать, понизив голос до доверительного, сплетнического тона.

— Слушай, пока мы идем… Ты в курсе, что Брайс из отдела регистрации маггловских подделок женился на той самой ведьме из отдела магических игр? Да-да, на рыжей! А старина Хиггс… помнишь Хиггса?… его поймали на том, что он переправлял контрабандой взрывающиеся шашки для Зонко… в общем, все как всегда. — Он вдруг замолчал и посмотрел на нее с искренним любопытством. — А ты-то чего ушла? С Хогвартса-то? Все только и говорили, что Дамблдор тебя на руках носил, золотым специалистом называл. Неужто наш уютный отдел с его бумажной волокитой и скучными отчетами показался тебе привлекательнее?

Вопрос висел в воздухе, прямой и неудобный. Кэтрин почувствовала, как под идеальной тканью пиджака напряглись ее плечи. Она не могла сказать правду. Но и солгать своему старому, болтливому, но беззлобному коллеге тоже не могла.

Она позволила себе легкую, едва уловимую улыбку, глядя куда-то мимо него, на спешащих чиновников.

— Скучные отчеты, Маркус, иногда бывают куда безопаснее самых интересных уроков, — ответила она уклончиво, но так, что это прозвучало как самая очевидная в мире истина. — А Хогвартс… Хогвартс всегда останется Хогвартсом. Но у каждого своя битва и свое место, где за нее можно сражаться.

Маркус на секунду задумался, переваривая ее слова, а потом махнул рукой.

— Ну, ладно, главное, что вернулась! Теперь хоть кто-то будет знать, как правильно заполнять форму 7-БЭ, а то Андерсон грозится уже не чернила, а кровью подписывать. Бежим!

И он потащил ее дальше, вглубь министерской машины, продолжая сыпать сплетнями, а Кэтрин снова застыла в своей новой роли — с иголочки одетой, собранной и абсолютно недосягаемой сотрудницы, за которой скрывался «скальпель» Дамблдора. Ее каблуки четко отбивали ритм по мрамору, входя в резонанс с новым, опасным вибрациями Министерства.

* * *

Лифт с легким толчком остановился на уровне Отдела предупреждения магических катастроф. Воздух здесь пах уже не озоном, а пылью, старой бумагой и легкой ноткой чего-то горького — возможно, остаточным ароматом какого-нибудь неправильно утилизированного зелья.

Маркус, не переставая болтать, повел Кэтрин по лабиринту коридоров, заставленных громоздкими шкафами с папками, и распахнул дверь в кабинет начальника отдела.

— Шеф! Смотри, кого я нашел! Бродила по атриуму в поисках приключений! — провозгласил он, торжествующе пропуская Кэтрин вперед.

Кабинет был завален кипами бумаг. За самым большим столом сидел лысеющий, немного тучный мужчина в помятой. Мистер Брайн Андерсон поднял на Кэтрин усталые, но очень цепкие глаза и тяжело вздохнул, отложив перо.

— Кейм. Наконец-то. — В его голосе не было восторга Маркуса, но слышались искреннее облегчение и легкий укор. — Без вас медицинская составляющая работы отдела просела на все пятнадцать пунктов выполнения плана. Полтора года, Кейм! Полтора года я получаю отчеты о «необъяснимых аллергических реакциях» на магические носители и «спонтанных возгораниях» там, где должна быть указана элементарная техника безопасности!

Он обвел рукой груды бумаг на своем столе.

— Вам придется ознакомиться со всей отчетностью за время вашего… отсутствия. И да, — он посмотрел на нее поверх очков, — я даже прощу вам тот самый рапорт о закрытии дела «Беглец», который вы так и не сдали, покидая службу. Считайте это жестом доброй воли в надежде на возвращение былой эффективности. Ваши целительские таланты поразительны, но мы сейчас в них не заинтересованы. Задания, Кейм, осмотры места катастрофы, алхимические заключения, выводы. В общем не ваше, но необходимо.

Несмотря на ворчливый тон, в его глазах читалась не злоба, а усталость от абсурда, который творился вокруг. Его тяготила эта давящая обстановка всеобщего страха и подозрений.

В дверях кабинета возникла еще одна фигура. Высокая, поджарая, с идеально гладкой коричневой косой и холодными глазами. Мелисса Нейт, его заместительница. Ее появление словно изменило состав воздуха в комнате — он стал более разреженным и колючим.

— Мистер Андерсон, документы из отдела магического правопорядка, которые вы запрашивали, — ее голос был ровным, без единой эмоции. Она положила папку на край стола, и ее взгляд скользнул по Кэтрин, быстрый и оценивающий, как удар скальпеля.

— Мисс Кейм возвращается в наш отдел, Мелисса, — сообщил Андерсон, снова утыкаясь носом в бумаги. — Надеюсь, это наконец-то поможет нам разгрести этот хаос.

— Без сомнения, — ответила Нейт, но ее тон говорил об обратном. Она верила министру Фаджу с почти маниакальной преданностью. — Я позабочусь о том, чтобы мисс Кейм была в курсе всех новых процедурных руководящих принципов. Особенно тех, что касаются конфиденциальности и лояльности. Особенно лояльности, учитывая ситуацию.

Она сделала небольшую паузу, и ее холодные глаза остановились на Кэтрин, впиваясь в нее с ледяной вежливостью.

— И, пользуясь случаем, позволю себе заметить, Кейм... Так ли было необходимо бросать пост и сбегать в Хогвартс из-за личной драмы? — ее губы искривились в подобие улыбки, в которой не было ни капли тепла. — Это было не особенно профессионально. Мы это запомнили. Учтите.

Она не стала развивать тему, не назвала имен. Но намек был ясен, как удар колокола. Вся история с Августом Ваном, помолвкой, его изменой и ее бегством на глазах у всего Министерства — все это всплыло в пространстве кабинета одним едким облаком. Нейт давала ей понять: твое прошлое тебя не забыло, и твоя репутация для меня — испачканный пергамент.

Маркус неловко закашлял, а мистер Андерсон с повышенным вниманием уставился в какую-то бумагу, делая вид, что не слышит. Кэтрин не дрогнула. Она лишь чуть выше подняла подбородок, встретив взгляд Нейт, но внутри все сжалось в тугой, болезненный комок. Старая рана, которую она залечивала два года, приоткрылась с одного лишь ядовитого касания.

— Прекрасно, прекрасно, — поспешно буркнул Андерсон, явно желая прекратить этот разговор. — Маркус, помоги Кейм освоиться. И найдите, ради Мерлина, дело по «Фениксу». Чтобы я больше о нем не слышал.

Мелисса Нейт молча кивнула и вышла, оставив после себя легкий запах строгих духов и ощущение незримого надзора.

Кэтрин молча приняла свою новую реальность. Ее возвращение в отдел, оказалось не триумфом, а необходимостью. Ее ждала гора скучной, но жизненно важной работы, добродушный, но загруженный начальник, старый веселый коллега… и тень в лице Мелиссы Нейт, которая будет следить за ее каждым шагом, помня каждую ее старую ошибку.

* * *

Воздух в коридоре особняка на площади Гриммо был прохладным и неподвижным, пах старой пылью и тишиной, которая нависала здесь, как тяжелый занавес. Шаги Артура Уизли, решительные и громкие, сразу же свернули в сторону столовой, где тут же раздался его радостный, немного усталый голос: «Ну что, как мои бунтари?» — и ему в ответ тут же ответил счастливый визг Джинни и общий гвалт собравшихся в доме детей. Дверь захлопнулась, оставив за собой островок тепла и шума.

Кэтрин же свернула в другую сторону — в библиотеку. Она шла тихо, почти неслышно, ее движения были медленными и усталыми. Дверь в библиотеку была приоткрыта; внутри царила пустота и полумрак, нарушаемый лишь тлеющими углями в камине.

Она переступила порог, и с ее губ слетел тихий, облегченный вздох. Первым делом она наклонилась, сняла неудобные лакированные туфли, от которых к вечеру горели и ныли ступни, и отшвырнула их в сторону кресла. Оставалось надеяться, что обитавший где-то в тенях Кикимер не рискнет их припрятать. Босыми ногами Кэтрин ступила на прохладный паркет, а затем опустилась на низкий диван, обитый мягким, потертым бархатом. Она вытянула уставшие ноги перед собой, зажмурилась и откинула голову на спинку, позволив тишине и одиночеству окутать себя.

Она не слышала, как дверь открылась снова. Не слышала почти бесшумных шагов. Она лишь почувствовала, как диван прогнулся под чьим-то весом, а затем ее ноги бережно приподняли и уложили на чьи-то колени. Она открыла глаза.

Сириус сидел рядом, его лицо в полумраке было серьезным и сосредоточенным. Он не смотрел на нее, его взгляд был прикован к ее ступням. Большие, теплые руки с шершавыми подушечками пальцев принялись мягко, с почти медицинской точностью, разминать ее напряженные мышцы, снимая усталость, накопленную за долгий день, уделяя внимание каждому пальчику. Он делал это молча, все внимание было отдано этому простому действию.

Кэтрин не говорила ни слова. Через несколько минут она приподнялась, поджимая ножки под себя и обняла Блэка за поясницу и уткнувшись лицом в его плечо. Он пах табаком — горьковатым, крепким, знакомым. Сильнее, чем обычно. Значит, курил много. Значит, переживал. Ждал.

Он обнял ее за плечи, притянул ближе и губами коснулся макушки. Согревал волосы теплым дыханием, пока ладонь водила по ее спине через тонкую ткань пиджака, рисуя медленные, успокаивающие круги.

Кэт водила носом по его шее, вдыхая этот едкий, настоящий, его запах, стараясь им заглушить навязчивый, осточертевший за день аромат чужих духов, лживых улыбок и министерской пыли.

Затем она потянулась, устало и почти неощутимо, поднимая к нему лицо. Сириус наклонился навстречу, и его лоб бережно прижался к ее лбу. Они замерли так, смешивая свое дыхание — общее, уставшее, но спокойное теперь. Он укутал ее полностью в свои руки, большие ладони сомкнулись на ее спине, прижимая ее к себе так крепко, будто мог вобрать в себя всю ее усталость, весь этот долгий день, всю тяжесть Министерства.

Они не произнесли ни звука. Все уже было сказано — в его руках на ее уставших ножках, в ее объятиях, в его поцелуе в волосы, в этом молчаливом единении лоб ко лбу. Это был безмолвный ритуал воссоединения, обмена теплом и тихим: «Я здесь. Ты дома. Все в порядке».

И в этой тихой библиотеке, за стенами которой бушевала война и кипели чужие жизни, они нашли свой собственный, крошечный и нерушимый мир. Мир, состоящий из двух человек и их бесконечного, безмолвного доверия друг к другу.

* * *

Воздух в гостиной был густ от запаха старой бумаги, волнения и слабого аромата целебных трав. На столе, заваленном кипами пергамента, царил хаос, но хаос управляемый — каждая стопка была аккуратно разложена Кэтрин.

— Вот это и странно, — ее голос прозвучал тихо, но четко, словно скальпель, рассекающий напряжение. Она водила аккуратным ногтем по строчкам одного из отчетов. — Слишком странно, Римус. Мне намеренно вручили стол, заваленный кривыми отчетами отдела, которые якобы срочно требуют разбора. И я вижу вот такие несостыковки чуть ли не в первой десятке папок. Слишком нарочито. Слишком... очевидно.

— Думаешь, намеренно? — подала голос Дора, подпрыгивая на месте от нетерпения, словно ее вот-вот ударит током. Ее волосы на секунду стали ядовито-лиловыми.

— Абсолютно в этом уверена, — парировала Кэтрин, не отрывая взгляда от пергамента. — Это проверка. Ловушка для мышления. Они смотрят, на какой именно «кривой» отчет я отреагирую, какая информация заставит меня пойти наверх с вопросами.

Римус хмурил брови. Его лицо было бледным, с характерной прозрачностью, а под глазами лежали темные тени. Он изо всех сил старался сохранять стойкость, сидя прямо и внимательно слушая, но Кэт боролась с острым, почти физическим желанием немедленно напоить его укрепляющими эликсирами и отправить спать. Его указательный палец отбивал нервную, быструю дробь по столешнице.

— То, что тебя должны проверить, это известно, — произнес он, и его голос звучал устало, но ясно. — Твои перемещения регистрируют ежедневно. Но настолько... глупо — давать сразу информацию для проверки? Это не в их стиле. Обычно они действуют тоньше.

— Ты уверена, что это именно проверка? — переспросила Тонкс, наклонившись так, что ее разноцветные пряди коснулись стола.

— Уверена, — твердо повторила Кэтрин. — Маркус трещит как сорока. Над ним не умолкая висит Мелисса Нейт, а он, в своей ирландской щедрости, делится со мной всеми сплетнями, пытаясь «помочь новенькой». Он — мой индикатор. Его болтовня — лучший детектор лжи всего отдела.

— Так может, у него же и узнать что-то конкретное? — оживилась Дора. — Подкатить к нему, налить огненного виски...

— Дора, — Кэтрин наконец оторвала взгляд от бумаг и посмотрела на подругу. В ее глазах мелькнула тень чего-то холодного и острого. — Лучший друг Маркуса, его собутыльник и партнер по всем авантюрам еще со школы, у нас... кто?

Тонкс замерла на секунду, ее глаза расширились в искреннем изумлении, а потом она с силой хлопнула себя по лбу.

— Твою же пушишку... Август Ван! — имя прозвучало как плевок. — Как я могла забыть! Этот... этот...

Она запнулась, смотря на Кэтрин с внезапным пониманием и яростью. Август Ван. Бывший жених Кэтрин. Сильный мракоборец из знатного рода, семейными узами связанный с Малфоями. Тот, кто делал ей двусмысленные, угрожающие намеки на Турнире о «выборе стороны» и о «безопасности женщины в современном мире».

Теперь его близкая дружба с болтливым Маркусом обретала новый, зловещий смысл. Это была не случайность. Это был капкан, расставленный с особой, личной издевкой.

Воздух в комнате стал ледяным. Даже Римус выпрямился, его усталость мгновенно улетучилась, сменившись напряженной готовностью. Он смотрел на Кэтрин, и в его взгляде читалось не только понимание, но и тревога — не за дело, а за нее.

— Именно, — произнесла Кэтрин тихо, и в ее голосе зазвучала сталь. — Через Маркуса информацию целенаправленно сливает он. Проверяет меня. Напоминает о себе. Игры павлина, который думает, что он уже победил. Но чтобы в первую же неделю…

— Это кем надо быть, чтобы всерьез думать, что Дамблдор просто так отправит свою работницу в министерство, со словами «деточка, а накопай-ка мне пяток тайн»? — почесала нос Тонкс, и ее волосы на мгновение стали цвета ржавчины, выражая крайнее презрение.

— Совершенно разумным человеком, — мрачно парировал Римус. — В том и проблема нашей игры. Он считает себя умнейшим. А умнейшие, как известно, чаще всего попадаются на собственном высокомерии. Он не допускает мысли, что ее могут использовать как приманку или... что-то более хитрое.

Кэт отодвинула от себя папку с отчетами, будто отодвигая самого Августа. Ее пальцы сомкнулись вокруг подвески на ее шее — того самого красного камня, подаренного Сириусом. Твердая, холодная поверхность стала якорем в бушующем море ее мыслей.

— Что ж, — ее губы тронула тонкая, безрадостная улыбка. — Раз игра началась, придется играть. Но уже по моим правилам.

Она посмотрела на Дору, и в ее взгляде вспыхнул тот самый «стальной стержень», который видел в ней Аластор Грюм.

— Нет, Дора, мы не будем его избегать. Мы используем это. Если он хочет играть в кошки-мышки... — ее голос стал тише, но от этого только опаснее, — ...пусть узнает, что в этой мыши встроены стальные зуба. И непредсказуемость дикого зверя. Он ждет, что я буду осторожничать, бояться, прятаться. Значит, я сделаю прямо противоположное.

Она обвела взглядом их обоих — уставшего, но готового к бою Римуса и яростную, пылающую Тонкс.

— Я буду настолько очевидна, настолько «поглощена работой», что он сам полезет в ту ловушку, которую готовит для меня. А вы... будьте готовы.

Тонкс уже лихорадочно чертила что-то в воздухе пальцем, строя планы.

— Значит так, — зашептала она, и ее глаза горели азартом. — Завтра же я «случайно» встречусь с этим болтуном Маркусом и как бы в секрете расскажу, что ты, Кэт, просто в ужасе от бардака в отчетах и готова лично просить у Андерсона разрешения на их полную ревизию, чтобы «восстановить порядок». Посмотрим, как на это отреагирует его дорогой друг Август.

Кэтрин одобрительно кивнула. Игра началась. И на этот раз инициатива была в их руках.

* * *

Воздух в коридоре был холодным и неподвижным, пахнул пылью и настоем трав, который, казалось, навсегда въелся в кожу и одежду Римуса Люпина. Он остановился, прислонившись к косяку двери в библиотеку, и Кэтрин сразу заметила неестественную бледность его кожи и легкую дрожь в пальцах, которыми он поправлял затянутый на шее шарф.

— Последние пару дней я себя не очень хорошо чувствую, — тихо признался он, избегая ее прямого взгляда. — Ничего серьезного, просто слабость.

Кэтрин, мгновенно переключившись в режим целителя, сузила глаза, аналитически изучая его.

— Это может быть эффект от длительного приема аконитового зелья. Организм иногда привыкает, требуется корректировка дозы или... — она замолчала, вглядываясь в его лицо с внезапной, страшной догадкой. — Римус. Ты принимал зелье в этом месяце?

Он опустил глаза, и этот жест был красноречивее любых слов.

— С прошлого полнолуния — нет, — тихо признался он. — Меня... направляют. В общину. В Западный Уэльс. Я поеду в начале сентября. Это не клан Сивого, — поспешно добавил он, видя, как ее глаза расширились от ужаса. — Достаточно мирная коммуна. Я должен попытаться... поговорить с ними.

Внутри Кэтрин все сжалось в ледяной ком. Он идет к оборотням без защиты. Совсем. Но ни одна мышца на ее лице не дрогнула. Она не дала ему увидеть свой страх. Вместо этого ее рука инстинктивно потянулась и обхватила его за предплечье, крепко, почти судорожно.

Римус вздрогнул от неожиданности, а затем на его усталом лице появилась слабая, теплая улыбка. Ее волнение, эта сестринская, безусловная забота были для него бальзамом.

— Все будет хорошо, Кэтрин. Я вернусь быстро. Если все получится.

Он мягко, с благодарностью, накрыл своей ладонью ее пальцы, сжимавшие его рукав, и затем его взгляд переместился вглубь коридора, в тень, где стоял, прислонившись к стене Блэк.

— И не обязательно так громко думать, Сириус. Я уже ухожу, —произнес Люпин с легкой, усталой усмешкой.

Он мягко высвободил свою руку из пальцев Кэтрин, кивнул им обоим и вышел за дверь. Раздался тихий, но окончательный щелчок замка, а затем — почти ощутимый шелест охранных чар, которые отрезали площадь Гриммо от внешнего мира, запечатав их внутри.

Сириус не двинулся с места. Он был мрачен, как сама ночь за окнами. Его глаза были прикованы к месту, где только что стоял его друг. Кэтрин, не говоря ни слова, двинулась к нему. На ходу она с резким, почти яростным движением сняла одну серьгу, потом другую, будто сбрасывая с себя доспехи этого дня.

— Все собираются в библиотеке, — глухо произнес Сириус, не глядя на нее. — Посиди с нами.

Она уже почти прошла мимо него, поднимаясь по лестнице, но на второй ступеньке остановилась и обернулась. Теперь их глаза были на одном уровне.

Кэт не стала ничего говорить. Она просто наклонилась и мягко, крепко поцеловала его в лоб, прямо в складку между нахмуренными бровями. Ее губы были теплыми и мягкими.

— Я вернусь очень быстро, — пообещала она тихо, ее дыхание коснулось его кожи. — Мне нужно только снять это все и надеть привычный и уютный свитер.

Сириус не ответил. Он молча смотрел на нее тяжелым, темным взглядом, полным немой ярости за друга, страха за нее и бессилия, которое разъедало его изнутри. Он просто смотрел, как она поднимается по лестнице, унося с собой запах Министерства и обещание тепла.

густым и нездоровым, словно пропитанным статическим электричеством надвигающейся грозы. Он вибрировал от приглушенных перешептываний, нервного смешка и злорадного шипения. Сотрудники, пробираясь по мраморным залам, обменивались красноречивыми взглядами — одни с плохо скрываемым любопытством, другие с ядовитым презрением, третьи с опаской оглядывались по сторонам.

Легендарные своды Министерства Магии, обычно внушавшие благоговейный трепет, сегодня сжимались вокруг Кэтрин, как ледяные тиски. Воздух здесь был другим — не просто прохладным, а стерильно-холодным, вымороженным до самой сердцевины, и густо пропахшим озоном от магических приборов, дорогой полировкой для дерева и вечной пылью на старинных канделябрах. Казалось, сама атмосфера впитывала в себя тревоги и страхи всех, кто проходил по этим коридорам, становясь все тяжелее и невыносимее.

Кэтрин двигалась в этом потоке одиноким, четко очерченным островком. Ее платье — строгое, идеально скроенное, цвета спелой вишни, которое обычно заставляло ее чувствовать себя собранной и неуязвимой, — сегодня стало ее личной тюрьмой. Каждый шов, каждая складка ткани, казалось, впивались в кожу. Тугой корсетный лиф сдавливал грудную клетку, превращая каждый вдох в мелкое, поверхностное движение, и с каждым шагом ей казалось, что вот-вот перехватит дух. Она шла, выпрямив спину в струнку, подбородок чуть приподнят, а к груди она прижимала толстую папку с закругленными углами, обтянутую темной кожей. Это был не просто доклад. Это был ее щит, ее баррикада от всего окружающего мира.

Ее каблуки отбивали на каменных плитах пола четкий, безжалостный марш. Стук. Стук. Стук. Она мысленно вела этот счет, как узник ведет черточки на стене своей камеры. Этот ритм был единственным, что удерживало ее от того, чтобы не развернуться и не побежать прочь из этого холодного великолепия.

Впереди, у массивных дверей лифта из полированной бронзы, замерла небольшая группа. Ее взгляд, острый и натренированный за годы вынужденной скрытности, скользнул по ним с деланным, вежливым безразличием. Артур Уизли. Его доброе, немного растерянное лицо было знакомым пятном в этой казенной пустоте. И тут же ее зрачки, сузившиеся от концентрации, наткнулись на другую фигуру.

Гарри. Прибыли, наконец-то.

Он стоял чуть поодаль, плечи неестественно прямые, словно его вбили в пол. Весь его вид кричал о напряжении, которое он отчаянно пытался скрыть. Он был похож на загнанного зверька, окруженного невидимыми хищниками, готового в любой момент или броситься в бой, или сжаться в комок.

Внутри у Кэтрин все оборвалось и застыло. Лед пронзил каждую вену, сменив удушливый жар. Она не сбавила шаг. Не изменила выражения лица. Она была мраморной статуей, отчеканенной в образе безупречного министерского служащего. Любой ее неверный шаг, любой взгляд, задержавшийся на секунду дольше положенного, мог стать фатальным — для него, для нее, для всех, кто был с ними связан.

Двери лифта с глухим лязгом начали медленно сходиться, разрезая пространство между ними.

И в этот узкий, исчезающий промежуток их взгляды встретились.

Всего на одно мгновение. На один удар сердца.

Ее глаза, обычно скрывавшие завесу иронии или усталой мудрости, теперь были абсолютно обнажены. В них не было ни слова, ни намека на улыбку. Только чистая, бездонная, сконцентрированная тревога. Глубокая, всепоглощающая забота, которую она не могла и не смела выразить иначе. Она не моргнула. Лишь веки ее дрогнули с почти невидимой, микроскопической амплитудой — крошечная трещина в ее безупречной маске. Секундная вспышка молчаливого признания: «Я вижу тебя. Я здесь. Держись».

И он понял.

Не умом, а чем-то более древним, инстинктивным. В его изумрудных глазах, за стеклами очков, мелькнуло не удивление, а мгновенное, безошибочное узнавание. Он увидел не чиновницу. Он увидел ее. Тот самый безмолвный язык, на котором говорили Сириус и Римус, язык взглядов, полных боли, ярости и непоколебимой верности. Взгляд своего человека во враждебном мире.

Бронзовые двери с оглушительным щелчком замкнулись, разрывая зрительный контакт и увозя его прочь.

Ритм ее шагов снова заполнил коридор. Стук. Стук. Стук. Но теперь он звучал иначе — оглушительно громко в давящей тишине, отдаваясь эхом в ее онемевшей груди.

Она не остановилась. Не обернулась. Она сделала еще несколько безупречных, ровных шагов, свернула за угол в безлюдную, тускло освещенную нишу и только там позволила себе прислониться лбом к шершавой, холодной поверхности стены. Глаза ее были закрыты, пальцы с такой силой впились в кожаную папку, что ногти оставляли на ней полумесяцы. Глубокий, сдавленный вдох, едва проходящий через перехваченное горло. Выдох — медленный, дрожащий.

Через мгновение она оттолкнулась от стены, выпрямила плечи, смахнула несуществующую пылинку с рукава. Маска была надета вновь. Ничто в ее безупречном облике не выдавало бурю, бушевавшую внутри. Она пошла дальше — одинокая, суровая фигура в давящем платье, унося с собой в духоте министерских коридоров жгучую боль и безмолвную клятву, запечатанную в одном-единственном, украденном у судьбы взгляде.

* * *

Воздух в кабинете отдела был густым и спертым, пахнущим пылью, старыми чернилами и вечным перенапряжением. Кэтрин сидела за своим столом, поза идеально прямая, словно выточенная изо льда. Перед ней лежали отчеты о «магических катастрофах» — актах чудовищной жестокости, искусно замаскированных под несчастные случаи. Ее перо с легким скрипом выводило на пергаменте аккуратные, безличные строки, систематизируя и подмечая мелкие, но очень весомые детали вроде часто повторяющихся строк «Оказалось взрывом бытового газа». На ее лице застыла маска вежливой, отстраненной холодности — лучшая защита в этих стенах, пропитанных страхом и подозрительностью.

Ее коллега, Нейт, нервно перебирала бумаги напротив, время от времени бросая на Кэтрин короткие, оценивающие взгляды. Молчаливая, напряженная игра между ними была привычным ритуалом.

Внезапно дверь с грохотом распахнулась, влетевший Маркус, красный и запыхавшийся, выпалил на всю комнату:

— Девчонки суд кончился! Дамблдор просто размазал комиссию! Поттера оправдали!

Слова повисли в оглушительной тишине. Нейт резко подняла голову, ее глаза мгновенно нашли Кэтрин, впились в нее, словно щупальцами, выискивая малейшую трещину в ее ледяном спокойствии.

Кэтрин не изменилась в лице. Она медленно, с преувеличенной усталостью, отложила перо. Ее взгляд, холодный и абсолютно пустой, медленно поднялся и встретился со взглядом Маркуса.

— Что еще придумает этот старый лжец, — ее голос прозвучал ровно, с идеально сымитированным раздражением и презрением. Он был металлическим, лишенным всяких эмоций, кроме холодного негодования. — Теперь он покрывает своего любимца прямо в зале суда. Немыслимо. Это плевок в лицо всей системе.

— Вопиюще! — Процедила Нейт. — Давайте позволим им и дальше сеять хаос.

Кэт видела, как взгляд Нейт смягчился, удовлетворенно скользнул по ее лицу и отвелся. Подозрение было снято. Маркус, получив ожидаемую реакцию, уже выскочил в коридор, чтобы с криками раструбить новость дальше.

Кэтрин позволила себе остаться в роли еще на несколько секунд. Она встала, выпрямившись во весь рост, ее пальцы впились в край стола так, что костяшки побелели. В ее позе, в каждом мускуле читалось леденящее, абсолютное негодование образцовой чиновницы, чей безупречный, упорядоченный миропорядок был растоптан произволом и фаворитизмом.

— Явно не обошлось без его вездесущего вмешательства, — ядовито бросила кто-то из коллег.

Кэтрин лишь резко кивнула, ее губы сжались в тонкую, неодобрительную белую нить. Сделав вид, что не может больше выносить этой клоунады, она резко развернулась и вышла из отдела.

Ее шаги по холодному мрамору коридора были твердыми и отмеренными, будто отбивающими такт ее скрытой ярости. Она не смотрела по сторонам. Она прошла в ближайшую нишу, уборную для низших клерков, — сейчас она была пуста.

И только тут, за толстой каменной стеной, упершись ладонями в шершавый, холодный камень и склонив голову, она позволила себе выдохнуть.

Это был не просто выдох. Это был сдавленный, прерывистый стон облегчения, вырвавшийся из самой глубины ее души. Все ее тело дрогнуло от внезапной разрядки чудовищного напряжения. Веки сомкнулись, и на секунду мир сузился до темного пятна под ними и оглушительного, бешеного стука собственного сердца в ушах.

Сделано. Пронесло. Жив. Свободен.

Она простояла так несколько мгновений, вдыхая спертый, пропахший дешевым мылом и влажной тряпкой воздух, пытаясь привести в порядок дрожащие руки и скомканные в комок нервы. Потом медленно выпрямилась, провела ладонями по лицу, сметая несуществующие соринки, и снова надела свою маску — маску собранной, суровой, уставшей от идиотизма начальства сотрудницы Министерства.

На ее лице не осталось и следа от недавней бури. Только в самых глубинах глаз, если бы кто-то посмотрел очень внимательно, можно было бы увидеть крошечную, дрожащую точку света — свет огромного, невысказанного облегчения.

Она вышла из уборной и твердым, решительным шагом направилась дальше по коридору, чтобы сделать вид, что идет требовать письменные объяснения с председателя суда. Ее роль еще не была закончена. Но самый страшный акт сегодняшнего дня — она его только что сыграла безупречно.

* * *

Атриум Министерства к концу рабочего дня напоминал муравейник, потревоженный палкой. Толпа чиновников, уставших и озабоченных, гулом голосов и стуком каблуков наполняла огромное зальное пространство, устремляясь к каминам и выходу. Воздух, уже пропитанный дневной усталостью, вибрировал от этого общего движения.

Кэтрин, сливаясь с потоком, натягивала на тонкие вейльские шелковые перчатки плотные кожаные, ее движения были отточены и безразличны. В этом вечернем ритуале была своя медитативность, отгораживающая от окружающей суеты.

— Кэтрин Кейм.

Голос прозвучал не громко, но он перерезал общий гул, как лезвие — плотную ткань. Глубокий, бархатный, каждое «Т» в его речи звучало с идеальной, почти болезненной четкостью, будто отточенное лезвие, — он никогда не проглатывал звуки, не позволял себе небрежности. Это была речь аристократа, привыкшего повелевать и быть услышанным.

— Удивительная встреча, — продолжил он, и в его интонации сквозила сладкая, ядовитая учтивость. — Ты украшаешь мой день своим появлением.

Кэтрин замерла на секунду, не оборачиваясь, заканчивая застегивать перчатку. Потом медленно повернулась.

Август Ван стоял в нескольких шагах от нее, нарушая поток людей своим безупречно статичным, небрежно-элегантным присутствием. Он был высок, строен, одет в идеально сидящее темное манто, от которого пахло дорогим, холодным одеколоном — тем самым, что когда-то сводил ее с ума, а теперь вызывал легкую тошноту. Он улыбался, но его глаза, цвета охры, оставались непроницаемыми и оценивающими.

— Здравствуй, Август, — ее голос прозвучал ровно, без единой эмоции, как прочитанный доклад. — Снова станешь бросать туманные, но от этого не менее странные намеки в мой адрес? Или твой репертуар исчерпан?

Он сделал шаг вперед, изящно, не нарушая дистанции приличия, но сокращая ее ровно настолько, чтобы его запах, холодный и сладкий, стал ощутим.

— Я просто рад тебя видеть, — произнес он, и в его голосе зазвучали фальшивые, отрепетированные нотки теплого участия. Его взгляд скользнул по ее строгому платью, по перчаткам, по лицу, выискивая знакомые черты, пытаясь нащупать крючок, за который можно зацепиться.

Кэтрин невольно, на чистейшем инстинкте, сделала полшага назад. Ее спина уперлась в холодную мраморную колонну. Этот жест, этот запах, этот взгляд — все это было похоже на прикосновение чего-то скользкого и холоднокровного к коже. Не угроза, а нечто более противное — притворная нежность, за которой скрывалась пустота.

— Рад, что ты, наконец, вернулась на правильную сторону силы, — продолжил он, слегка склонив голову, будто делясь с ней большим секретом.

— Мне не может быть приятно находиться на стороне лжецов и лицемеров, — парировала она, и в ее голосе впервые прозвучала сталь. Она видела, как его веки чуть дрогнули — единственный признак того, что удар достиг цели.

— Ах, Кэт, — он покачал головой с видом снисходительного разочарования, будто перед ним капризный ребенок. — Ты совсем не изменилась. Все та же максималистка с обостренным чувством справедливости. Это… утомительно.

«Ошибаешься, Ван», — пронеслось у нее в голове с такой ясностью, что она чуть не сказала это вслух.

В этот миг ее мысленным взором всплыл Сириус. Не тот Сириус, что рычал и ломал стены, а тот, что на их кухне, с подгоревшим омлетом и смехом, пахнущий дымом, кожей и шерстью. Сириус с его грубыми шрамами, яростной преданностью и абсолютной, оголенной искренностью каждого чувства.

И на фоне этого живого, дышащего человека Август Ван со своей выверенной элегантностью, дорогим парфюмом и холодной, расчетливой игрой показался не просто жалким. Он был ничтожен. Пустой скорлупой, позолоченной мишурой, за которой не было ничего, кроме голодного тщеславия и готовности примкнуть к сильнейшему.

Слова Августа повисли в воздухе, сладкие и ядовитые, как испорченные духи. Предложение «заглянуть» прозвучало как неприкрытый намек, приглашение вернуться в ту позолоченную клетку, из которой она сбежала. Но мысль о Сириусе, о его грубоватой, но искренней ярости, о том, как он смеялся вместе с ней, дала ей опору. Опасный мракоборец на службе Фаджа, — напомнила она себе, заставляя мышцы лица расслабиться, а взгляд смягчиться.

— Август, пожалуйста, — ее голос дрогнул, но не от волнения, а от тщательно сыгранной усталости и легкой обиды. Она опустила глаза, делая вид, что не может выдержать его взгляд. — Я не могу сделать вид, что ничего не произошло. Слишком много было сказано.

Он сделал еще один шаг вперед, и его тень накрыла ее. От него пахло дорогим парфюмом и уверенностью хищника, почуявшего слабину.

— Я сделал тебе больно, понимаю, — он произнес это с подобранной интонацией, в которой читалось фальшивое раскаяние. — Но это не значит, что все должно быть кончено. Мы могли бы…

— Мне пора домой, — мягко, но настойчиво перебила она его, снова отступая на полшага, возвращая дистанцию. Она подняла на него взгляд, в котором теперь плескалась не холодная ярость, а утомленная печаль. — Тонкс будет волноваться.

Его идеальные брови чуть приподнялись в притворном удивлении.

— Я удивлен, что ты не снимаешь квартиру одна. Все еще живешь с этой… эксцентричной родственницей? — в его голосе прозвучала легкая, язвительная насмешка. Потом он сменил тактику, его голос стал задушевным, интимным. — Знаешь, моя матушка не разрешает нашему эльфу-домовику убрать сундук с твоими вещами. Все еще надеется… Может, как-нибудь заглянешь? Проведать ее. Она всегда тебя любила.

Это был грязный удар ниже пояса. Игра на ностальгии, на старых связях. Кэтрин почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Она заставила себя улыбнуться — слабо, устало, но не холодно.

— Мистер Ван, — произнесла она, подчеркивая дистанцию формальностью, и ее пальцы потянулись к непослушному локону, выбившемуся из строгого пучка. Этот жест выдавал легкое «смущение», которое она тщательно изображала. — Вы создаете неуместные сплетни таким намеками. И это… не приятно. После всего.

Она увидела, как в его глазах мелькнуло удовлетворение — он принял ее смущение за признак того, что его слова нашли цель, что она заинтересована, но хочет сохранить лицо.

Он склонил голову в почтительном, но победоносном поклоне.

— Виноват. Я забыл о вашей безупречной репутации. — Его губы тронула та самая, знакомая до тошноты, снисходительная улыбка. — Увидимся, Кэтрин. Может, выпьем как-нибудь вечером? Вспомним старые времена. Без сплетен. Обещаю.

Не дав ей ответить, он развернулся и растворился в толпе, оставив ее стоять с колотящимся сердцем и ощущением, что она только что отыграла сложнейшую партию, где один неверный ход стоил бы ей всего.

Она глубоко вздохнула, снова надевая маску безразличия, и двинулась к выходу, чувствуя, как его взгляд еще долго будет преследовать ее спину. Игра была опасной, но пока что она вела в счет.

* * *

Кухня на площади Гриммо преобразилась. Кто-то (скорее всего, Тонкс и близнецы) наспех развесил по стенам оранжево-золотые ленты, напоминавшие цвета Гриффиндора. Воздух гудел от смеха, взрывного и нервного, как выдох после долгой задержки дыхания. Пахло пирогом Молли, теплым элем и дорогим виски — последнее, несомненно, было вкладом Сириуса.

Фред и Джордж, как сердце этого хаоса, устроили нечто вроде победного хоровода вокруг оглушенного, но сияющего Рона и смущенной Гермионы. Джинни, заливаясь смехом, присоединилась к ним, громко напевая на мотив какой-то квази-патриотической песни:

— О-прав-да-ли! Обвинения все сня-ли! Визенгамот, лети к чертям! Гарри наш герой, ура ему!

Их голоса фальшивили, но это было неважно. Важен был сам ритуал, шумное, почти языческое изгнание того ужаса, что висел над ними все эти недели.

Молли Уизли, с лицом мокрым от слез, не пыталась их остановить. Она обнимала всех подряд, включая смущенно отбивающуюся Тонкс, и что-то быстро и взволнованно говорила на ухо Артуру. Римус стоял чуть в стороне, в своем привычном месте у камина. Но сегодня его обычная поза наблюдателя была иной — его плечи были расправлены, а на усталом лице играла редкая, спокойная улыбка. Он смотрел на Гарри, и в его взгляде читалась не только радость, но и гордость.

В этот шумный водоворот, словно более холодная струя воздуха, вошла Кэтрин.

Она была бледной, как призрак. Строгое платье министерского клерка сменилось на простые брюки и свитер, но маска собранности еще не успела полностью растаять. Она двигалась бесшумно, скользя вдоль стены, будто все еще находясь на вражеской территории. Ее взгляд, острый и привычный, мгновенно оценил обстановку, отсканировал лица, нашел Гарри.

Он стоял в центре всеобщего внимания, немного оглушенный, с теплой, растерянной улыбкой на лице. Кэтрин подошла к нему, не привлекая внимания. Она не обняла его, не начала поздравлять. Ее пальцы — быстрые, холодные, уверенные — на мгновение сжали его плечо. Не нежно. По-деловому. По-товарищески. «Выстоял. Молодец».

Гарри вздрогнул от неожиданности, встретился с ней взглядом. И вместо испуга или недоумения на его лице расцвела понимающая, почти что заговорщицкая улыбка. Он кивнул — коротко, почти не заметно. «Я помню. Спасибо». Их молчаливый альянс, заключенный утром в стерильных коридорах Министерства, выдержал проверку и здесь, в эпицентре семейного торжества.

Как только она отошла, Артур, заметив ее, наклонился к Молли:

— Смотри, какая бледная. Весь день на нервах, бедная девочка. В Министерстве, наверное, ад творился. Андерсона, говорят чуть апоплексия не схватила, когда она принесла ему правки по отчетности за последний месяц. Говорят, в дело Гарри пытались подсунуть какие-то бумаги с их стороны.

Молли тут же оглянулась, ее материнский радар среагировал мгновенно. Ее взгляд смягчился, и она, отставив в сторону пирог, сделала шаг в сторону Кэтрин с явным намерением накормить и приголубить.

А в самом сердце бури, притащив кресло из библиотеки сидел Сириус. Он не бросался в общую гущу. Он восседал в своем кресле во главе стола, откинувшись назад, с бокалом дорогого виски в руке. И он улыбался. Но это была не его обычная, быстрая, язвительная усмешка. Это была медленная, глубокая, спокойная улыбка, которая лучиками морщин легла у его глаз. Улыбка человека, с которого сняли удавку.

Его пальцы неторопливо водили по краю бокала, а взгляд, тяжелый и внимательный, был прикован к Гарри. Он смотрел, как тот принимает поздравления, и в его глазах читалось не просто облегчение, а тихое, безраздельное торжество. Он не сводил с крестника глаз, словно боялся упустить хоть секунду этого его редкого, настоящего счастья.

Когда Молли, подняв свой бокал с элем, громко провозгласила: «За Гарри!», все подхватили. Сириус медленно поднялся с кресла. Его движение привлекло всеобщее внимание, и шум на мгновение стих. Он не кричал. Он просто поднял свой бокал, встретился взглядом с Гарри через всю комнату, и произнес тихо, но так, что было слышно каждое слово, полное сдержанной силы:

— За моего крестника. Который сегодня был храбрее всех нас.

Он отпил глоток, его глаза блестели на секунду влажнее обычного. И в этой тихой, весомой позе, в этом спокойном достоинстве, вдруг стал виден не затравленный беглец, не озлобленный узник, а тот самый Сириус Блэк — лучший друг Джеймса Поттера, бунтарь и человек, способный на огромную, верную любовь. Он выдохнул. И впервые за долгие годы в его душе не было войны, а был только мир. Хрупкий, выстраданный и бесконечно ценный.

* * *

Несколько дней спустя в гостиной на площади Гриммо царил уютный, немного сонный хаос. Лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь щели в тяжелых портьерах, подсвечивали золотом пылинки, танцующие в воздухе. Пахло воском, старой бумагой и пирогом с яблоками, который Молли оставила остывать на кухне.

В центре комнаты, на разложенных астрономических картах, сидели Джинни и Тонкс, окруженные грудой книг по Прорицанию. Джинни, сгорбившись над пергаментом, что-то яростно чертила, ворча себе под нос.

— Джинни, ты же помнишь, что всегда можешь отказаться от Прорицаний? — не отрываясь от чудовищно толстого фолианта по Нумерологии, который она любовно откопала в библиотеке Сириуса, произнесла Гермиона. — Вот, например, нумерология — очень интересный и логичный предмет. Здесь все основано на вычислениях, а не на… гадании на кофейной гуще.

— Вот еще, нумерологии мне не хватало, — фыркнула Джинни, хотя в ее голосе уже слышались нотки капитуляции. Она с силой ткнула пером в карту. — Лучше помоги разобраться, куда этот чертов Сатурн направляется в фазе Козерога… Или он уже в Водолее? Черт, я уже все перепутала!

— Джин, — с видом верховного знатока жизни изрек Рон, развалившись в кресле с видом полного превосходства. — Просто придумай. И все. Профессор Трелони полжизни провела в выдуманных пророчествах, и ничего.

— Эй, Рыжий, не учи девочку плохому! — Тонкс, фыркнув, плюхнулась на пол рядом с Джинни, от чего та взвыла — карты разлетелись. — Мы тут пытаемся прикоснуться к тайнам мироздания! Кэт, давай к нам! Тряхнешь стариной, поможешь бедной сироте разобраться с этим астрологическим беспределом.

Кэтрин, сидевшая в глубоком кресле у камина с вязанием в руках, только покачала головой с мягкой, снисходительной улыбкой. Свет огня играл в ее темных волосах, делая ее черты мягче.

— А какой от меня толк, Дора? — ее голос был спокоен и немного насмешлив. — Я, как и Гермиона, в свое время выбрала Нумерологию. На Прорицаниях не была ни разу. Считаю это… ненаучным.

Девочки разом посмотрели на Кэтрин, и на их лицах отразилась целая гамма чувств: Гермиона — с горящим взором одобрения и поддержки, Джинни — с наигранным, комичным ужасом, Тонкс — с преувеличенным, трагическим разочарованием.

Сириус, до этого момента погруженный в чтение какой-то потрепанной книги, фыркнул и отложил ее. Он полулежа развалился на диване, и в его позе читалась та самая, редкая сейчас расслабленность.

— Серьезно ходить на Нумерологию… — протянул он, и в его глазах вспыхнули знакомые озорные искорки. — Страшные женщины. Сплошные цифры, формулы… А я вот просто не ходил на Прорицания — и все дела. Здоровье, кстати, заметно улучшилось.

— Как это не ходил? Совсем? — Гарри, разбирающий у камина свою сумку, удивленно вскинул брови. — А так можно было?

— Эй, сэр-ворчун, не учи детей дурному! — Тонкс метнула в него кусочком печенья, который она прихватила с кухни.

Сириус ловко поймал его на лету, салютовал ей трофеем и откусил с преувеличенным удовольствием. Он посмотрел на разбросанные карты и вздохнул с нарочитой скукой.

— «Как влияет знак астрономического гороскопа на характер человека в точке приломления…» — прочел он заголовок одного из учебников. — Ну и кому это вообще может быть нужно в здравом уме?

— Ага и нумреология тоже — подхватила Тонкс.

— Это очень увлекательная дисциплина, если подойти к ней с непредвзятостью и… — начала было Гермиона, полная энтузиазма, но встретила единодушно-несерьезные взгляды Сириуса, Рона и Тонкс и, покраснев, сдалась. Она с немым вздохом обреченности понимающе переглянулась с Кэтрин, найдя в ее глазах ту же самую, теплую ироничность.

— Мы верим, Гермиона, — серьезно сказал Гарри, но не смог сдержать улыбки.

— Как это можно вообще всерьез рассматривать? — Сириус повертел в руках пергамент с изображением каких-то созвездий, пытаясь понять с какой стороны смотреть в первую очередь. — Вас там на этих уроках не учили, что будущее лучше всего строить вот этим? — Он показал на волшебную палочку, лежащую на столе.

— Эх, нет в тебе романтики, сэр-ворчун! — с драматическим вздохом констатировала Тонкс, повалившись на спину. — Ну ладно, признавайся, когда у тебя день рождения? Дай нам хоть немного материала для работы!

— Третьего ноября, — Сириус изогнул бровь с видом человека, готового к атаке и абсолютно уверенного в своей неуязвимости.

— А-а-а-а-а! — Тонкс вскочила, как ошпаренная, вскинув учебник по Прорицанию как щит и заслоняя собой Гарри. — Спасайтесь, дети, это Скорпион! Глубокий, темный, смертельно опасный!

Сириус только усмехнулся и, не меняя своей развалившейся позы, лениво потянулся за следующим печеньем.

— Ужас, ужас, — проговорил он с преувеличенной трагедией в голосе, размахивая печеньем, как скипетром. — Страшный Скорпион сейчас доест все твое овсяное печенье, маленький вредный метаморф. Вот это будет настоящая катастрофа глобального масштаба.

— Видишь! — воскликнула Тонкс, тыча пальцем в него и обращаясь к Джинни, как к главной свидетельнице. — Типично! Скорпионы — собственники, эгоистичны и склонны к разрушению! Даже печенье не могут просто взять, обязательно нужно его поглотить с подходящим драматизмом!

— Ох, — фыркнула Джинни, наконец отрываясь от своих карт и смотря на Сириуса с новым интересом. — Мне бы его разрушительные наклонности для моего домашнего задания. Просто взять и поглотить его без следа.

— Вот! — Сириус указал на Джинни своим куском печенья, как будто вручая ей награду. — Девочка умница. Прагматичный подход. А вы тут со своими звездами… — Он снова откусил, смотря на Тонкс с вызовом, и в его глазах плясали веселые чертики.

Гарри и Рон громко смеялись. Гермиона и Кэтрин переглянулись и синхронно покачали головами, но у обеих на губах играли беззвучные, теплые улыбки. В воздухе витало то самое редкое и хрупкое чувство — чувство легкости, нормальности и семьи, ради защиты которого они все были готовы на все. Этот миг, пахнущий печеньем, старой бумагой и смехом, был их тихой, самой главной победой

* * *

На кухне царил легкий хаос, пахнущий горьковатым дымом и… подгоревшим кофе. В воздухе витала мелкая угольная пыль, оседая на столешнице и на щеке Кэтрин, которая с досадой вытирала лицо краем фартука.

— Кэт…половина четвертого утра…

— Просто помолчи… И помоги, — ее голос прозвучал сдавленно, пока она пыталась отскрести остатки некогда любимой турки.

Сириус стоял посреди этого небольшого бедствия, заложив руки в карманы пижамных штанов, с самым невозмутимым видом на свете. Но уголки его губ предательски подрагивали.

— Кэт, ну как… Кофе просто не может гореть, Кэт… — он произнес это с преувеличенной-серьезностью ученого, наблюдающего невозможное природное явление.

— Сириус! — она метнула в него испепеляющий взгляд, от которого он только сильнее едва сдержал смех.

Она с досадой швырнула на стол обгоревшую тряпку.

— Я уже привык к тому, что все, что ты готовишь, либо старается сбежать, либо опасно с точки зрения пиротехники, — он сделал шаг вперед, осторожно, как к дикому зверьку. — Но поджечь кофе, Кэти… Это уже талант.

Она с раздражением махнула в его сторону влажным полотенцем, но он ловко уклонился и мягко обнял ее за плечи, притянув к себе. Он склонился и поцеловал кончик ее носа, испачканный сажей.

— Я хотела сделать, как ты любишь… — пробормотала она, уже без прежней горячности, уткнувшись лбом в его грудь.

— С дымком? — не удержался он, и наконец тихий, счастливый смех вырвался из его груди.

— Ну, Сириус…

— Моя опасная женщина, — прошептал он, уже не сдерживаясь, и смех его стал глубже, покачивая их обоих. — Ладно, давай быстренько все уберем, пока Молли не проснулась. Иначе опасных женщин станет две. А что, ты хотела принести мне кофе в постель? — спросил он, приподняв бровь с игривым намеком.

— И даже принесла бы… — она ворчала, но ее руки обвили его талию, а лицо уткнулось в шею, в самое удобное и уютное место на свете. — И вылила бы прямо на тебя, если будешь и дальше смеяться.

Он засмеялся еще громче, крепче прижимая ее к себе и раскачиваясь с ней на месте посреди задымленной кухни, забыв про подгоревшую турку и запах гари. Именно в такие моменты, нелепые и дымные, пахнущие кофе и его кожей, они и были по-настоящему счастливы. Это была их самая мирная и самая личная победа.

Утро начиналось с привычной боли в мышцах и хруста костей. Пыльный, прохладный воздух в подвале, отведенном под тренировочную комнату, пах озоном от щитов, пылью и потом.

— Восемь из десяти. Лучше, — раздался низкий, скрипучий голос Грюма.

Кэтрин, опираясь на колени и пытаясь отдышаться, с трудом выпрямилась. Ее рубашка прилипла к спине, волосы выбились из хвоста. Грюм стоял перед ней, невозмутимый, как скала, его лицо изборождено шрамами и привычной неудовлетворенностью.

— Почти похвально, — процедил он, и в его глазах мелькнуло нечто, что могло сойти за одобрение. Но тут же взгляд снова стал колючим. — Но «почти» не считается. Все еще умираешь восемь раз из десяти. Зато… становишься интереснее как соперник. Перестаешь быть скучным живым щитом. Начинаешь думать.

Он повернулся, чтобы убрать манекены.

— Спасибо, — выдохнула Кэтрин, сгоняя со лба капли пота. — За терпение.

Грюм усмехнулся, не оборачиваясь — короткий, сухой, похожий на лай звук.

Поднявшись наверх, они обнаружили, что столовая кипит. Воздух был густ от запаха жареного бекона, свежего хлеба и громких, перекрывающих друг друга голосов. Шел активный, почти хаотичный разговор об отъезде в Хогвартс — списки покупок, спор о том, кто с кем поедет в вагоне, забытые в спальнях мантии. Кэтрин не вслушивалась в детали — это был привычный предотъездной гул, фон, на котором жил этот дом последние дни.

Она скользнула вдоль стола к буфету, но ее опередил Сириус. Он молча протянул ей свою кружку. Пар поднимался от темной, почти черной жидкости, горькой и очень крепкой, которую он предпочитал всем другим сортам кофе.

— Спасибо, — она приняла кружку, пальцы ее ненадолго сомкнулись вокруг его на мгновение.

— Выходной, а они все равно подняли на уши весь дом, — пробурчал он, но беззлобно, глядя, как Тонкс что-то оживленно объясняет Гермионе, размахивая вилкой. — Сегодня собираются в Косой переулок, за последними покупками. А через пару дней... — Он не договорил, его взгляд сам собой нашел Гарри, и в нем на мгновение мелькнула тень.

Кэтрин сделала глоток горького кофе, давая ему время.

— Я думаю... насчет просьбы Дамблдору— тихо сказал Сириус, отводя глаза и делая вид, что изучает узор на собственных пальцах. — Я должен его проводить. Убедиться. Что он добрался до поезда.

В его голосе сквозь привычную ворчливость проступала неуверенность, трогательная и немного грустная. Он пытался нащупать правильную нить в этих новых, хрупких отношениях с крестником, боясь сделать неверный шаг.

Кэтрин мягко коснулась его руки.

— И... это будет поводом провести время в другом месте. Не только здесь.

Сириус задумался, потом кивнул, и его плечи немного расслабились.

— Да. Наверное, ты права.

Но его взгляд снова уплыл к Гарри, и та тень, легкая и настороженная, вернулась. Скоро этот шумный, хаотичный дом опустеет. И он снова останется в этих стенах — опекун, лишенный своего подопечного, защитник, отлученный от поля боя. Теплый момент растаял, уступив место тихой, привычной тревоге.

* * *

Платформа девять и три четверти гудела, как гигантский растревоженный улей. Визит провожающей команды Ордена, включая Сириуса Блэка, действовавшего с неохотного благословения Дамблдора, добавлял происходящему сюрреалистичности. Они стояли тесной, немного неестественной группой, стараясь не привлекать лишнего внимания, что было безнадежной затеей, учитывая, что среди них был Аластор Грюм, а у ног вертелся огромный, тощий черный пес.

Сириус-пес не отходил от Гарри ни на шаг, тыкаясь влажным носом в его ладонь, когда мальчик отвлекался на разговор с Роном и Гермионой. Разрешение Дамблдора быть здесь не снимало груза лет, проведенных в бегах; привычка прятаться въелась в кости, и даже в собачьем облике он двигался крадущейся, настороженной походкой, уши постоянно насторожены, а глаза-угольки метались по толпе.

Наконец, после суеты, объятий Молли и последних наставлений, свисток прозвучал оглушительно и окончательно. Двери захлопнулись, и алый паровоз медленно тронулся, набирая скорость.

Пес замер на месте, превратившись в статую из напряженных мускулов и грустной шерсти. Он не лаял и не вилял хвостом, лишь смотрел вслед уезжающему поезду, пока тот не превратился в алую точку, а затем и вовсе не исчез из виду. Затем он развернулся и, не глядя ни на кого, крупной, размашистой рысью направился к барьеру, чтобы уйти первым, унося с собой свое молчаливое горе.

Остальные потянулись за ним медленнее, с тяжелыми вздохами облегчения и новой порцией тревоги. Возвращение на площадь Гриммо прошло в угрюмом молчании.

* * *

После возвращения не разговаривали. Молли и Артур отправились отдохнуть, а Сириус, не меняя облика отправился наверх. В прихожей повисла тяжелая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь скрипом старого дерева.

И теперь тишина в доме была абсолютно иной. Она не была звенящей — она была опустевшей. Воздух, еще минуту назад наполненный смехом и криками, казался вымершим. Пылинки, поднятые суетой, медленно танцевали в лучах света из окон. На краю комода в гостиной лежала забытая кем-то шоколадная карточка с драконом, а один стул был отодвинут так, будто из-за него только что вскочили.

Кэтрин стояла в центре гостиной, и эта тишина давила на уши. Она непроизвольно задержала дыхание, как будто боялась нарушить этот хрупкий, обманчивый покой. В груди заныла знакомая пустота, эхо отъезда, и ей на мгновение показалось, что не только она, но и сам старый дом затаил дыхание, замер в тяжелом, немом ожидании.

И сквозь эту звенящую пустоту, из глубины дома, доносилось едва слышное, но назойливое бормотание. Скрипучий, полный недовольства голос, похожий на царапанье сухой ветки по стеклу.

«...опозорил дом, опозорил, да... являясь сюда с вонючими предателями... о, если бы знала моя госпожа... они бы расплакались... да, расплакались...»

Кикимер. Эльф бродил где-то в темноте верхнего этажа, оплакивая былую «честь» дома Блэков и высказывая вслух все то, о чем остальные предпочитали молчать.

Кэтрин закрыла глаза, позволив скрипучему, ядовитому голосу эльфа сплестись с тишиной в одну удушливую пелену. Ее пальцы непроизвольно сжали край стула, и перед мысленным взором всплыло лицо Гарри — не растерянное и напряженное, каким она видела его в Министерстве, а серьезное и взрослое.

Он нашел ее за полчаса до отъезда, в библиотеке, пока все суетились, сгребая последние вещи.

«Мне нужно кое-что сказать, — его голос прозвучал негромко, но твердо. Он стоял в дверном проеме, чуть склонив голову набок. — Пока я здесь».

Она отложила книгу, вопросительно взглянув на него.

«Я просто хотел сказать спасибо, — он сделал шаг вперед, слова давались ему нелегко, но он не сбивался. — За Сириуса. Без вас в прошлом году... ему было бы намного хуже. И мне — тоже. Связываться было бы почти нечем».

Внутри у нее все сжалось в знакомый ледяной ком. «Гарри, о Турнире... я...»

Но он резко мотнул головой, прерывая ее.

«Я не об этом. Вернее, не только. Я знаю, что тогда... это были не вы. Это был Империус. Я говорю о том, что было до. Ваша помощь... она была важна».

.c35683f9d{cursor:pointer !important;position:absolute !important;right:4px !important;top:4px !important;z-index:10 !important;width:24px !important;height:24px !important;display:-webkit-box !important;display:-ms-flexbox !important;display:flex !important;-webkit-box-align:center !important;-ms-flex-align:center !important;align-items:center !important;-webkit-box-pack:center !important;-ms-flex-pack:center !important;justify-content:center !important;pointer-events:auto !important;border-radius:50% !important;-webkit-user-select:none !important;-moz-user-select:none !important;-ms-user-select:none !important;user-select:none !important;-webkit-tap-highlight-color:transparent !important} .c35683f9d:hover{opacity:.8 !important} .u306ebfdd{background-color:#fff !important;opacity:.8 !important;height:100% !important;width:100% !important;position:absolute !important;top:0 !important;left:0 !important;z-index:-1 !important;border-radius:inherit !important;-webkit-transition:opacity .15s,background-color .5s ease-in-out !important;transition:opacity .15s,background-color .5s ease-in-out !important} .n8df79c36{position:relative !important} .re4eb324{left:4px !important} .re4eb324, .g31976aaf{position:absolute !important;top:4px !important;z-index:10 !important} .g31976aaf{right:4px !important} .hb5b4f362{margin:0 auto !important}

Спальня тонула в сизом, безжизненном свете раннего утра. Пыль, поднятая за ночь, медленно кружила в узких лучах, пробивавшихся сквозь щели в шторах. Воздух был спертым, пахнущим бессонницей и старой древесиной.

Сириус лежал на спине, глаза широко открыты и прикованы к потолку, где узоры из трещин складывались в знакомые, ненавистные ему с детства образы. Всю ночь он провел в этом оцепенении, в ступоре между яростью и полным опустошением. Его лицо было серым, с синевой под глазами, резкие черты заострились от усталости.

Но когда дыхание Кэтрин у его груди изменило ритм — с глубокого и ровного сна на поверхностное, готовящееся к пробуждению, — его собственное тело сработало на чистейшем рефлексе. Он мгновенно прикрыл глаза, замедлил сердцебиение и начал дышать глубже и размереннее, изображая спящего. Его последнее, жалкое притворство. Последняя попытка подарить ей иллюзию покоя, которой у него не было.

Она потянулась, не открывая глаз, и ее губы коснулись его кожи чуть ниже ключицы — того места, где на его бледной, иссеченной шрамами коже чернел старый кельтский крест. Ее любимая татуировка. Тот символ, что он сделал в пятнадцать, сбежав из дома на сутки. Символ веры, которой у него уже не было, и свободы, которую он так и не обрел до конца. Ее поцелуй был теплым, мягким, мгновенным. Он чуть наклонил голову, издал сонный, нечленораздельный звук — идеальная мимикрия спящего человека.

Он чувствовал каждое ее движение, не открывая глаз. Шелест простыни, когда она осторожно выбралась из постели. Тихие шаги босых ног по холодному полу. Слабый скрип дверцы комода. Он приоткрыл глаза, наблюдая за ней в сизом полумраке.

Он видел, как она надевает белье — кружевное, темное. Оно ложилось на ее тело, на те места, где всего несколько часов назад должны были лежать его ладони, чувствовать его тепло, его дыхание. Теперь между ними была эта тонкая преграда — не просто ткань, а целая пропасть долга, войны и его собственного добровольного заточения.

Потом она надела платье. То самое, бордовое, цвета запекшейся крови. Оно застегнулось сзади на мелкие, упрямые пуговицы, скрывая ее от него слой за слоем. Каждая застегнутая пуговица была похожа на щелчок очередного замка в его тюрьме. Она облачалась в доспехи, чтобы выйти в мир, а он оставался здесь, голый и беззащитный перед лицом собственных демонов.

И затем — волосы. Она собрала их в тот самый тугой, неумолимый узел, который он так любил распускать ночами, запуская пальцы в эту темную кофейную гущу. Сейчас этот жест был обезличивающим, строгим, отрезающим последнюю связь с той, ночной, мягкой и доступной ей. Она обнажила шею — ту самую, что он осыпал поцелуями всего, кажется секунду назад, — и теперь эта уязвимость казалась вызовом, брошенным всему миру, и ему в том числе.

И заключительный акт — духи. Она нанесла их на запястья, в ямочку между ключицами — туда, где так приятно ощутить губами ее пульс. Аромат вереска, мха и холодного ветра, ее аромат, их аромат, заполнил комнату. Это был запах свободы, которой у него не было. Запах мира, в который она уходила, а он — нет.

И когда она наклонилась, чтобы поцеловать его в лоб, ее губы были холодными от умывания и пахли мятной пастой, а не им. Это был поцелуй-прощание, поцелуй-обман. И он, притворяясь спящим, принял его, как принимал свой приговор — молча, с закрытыми глазами, сжимая зубы до хруста в челюсти.

— Спи, — прошептала она — Я буду вечером.

Он не пошевелился, продолжая дышать ровно и глубоко, стараясь глубже вдохнуть ее след.

Он лежал и слушал, как ее каблуки отдаляются по коридору. Стук затих, растворившись в молчании проклятого дома. Но запах ее духов остался. Он висел в воздухе, свежий и горьковатый, как укор, как насмешка над его затворничеством. Еще секунду назад она нежно и тихо была в его руках. А теперь дверь закрыта для него с обеих сторон.

Когда эхо ее шагов окончательно исчезло, Сириус перевернулся и уткнулся лицом в ее подушку. Она еще хранила тепло ее тела и тот самый аромат — вереск, мох и она. Он вдохнул его глубоко, до головокружения, а потом его пальцы с такой силой впились в наволочку, что хлопковая ткань с тихим, жалким звуком порвалась. Челюсти его были сжаты так, что ныли, а в горле стоял ком бессильной, немой ярости. Он лежал так, не двигаясь, пока комната не наполнилась скупым дневным светом.

* * *

Вечер. Он стоял в самом конце темного коридора первого этажа, прислонившись к косяку, слившись с тенями. Отсюда, как из засады, был виден вход на кухню. Слышен был приглушенный гул голосов, звон посуды, смех Тонкс.

Молли и Артур о чем-то разговаривали у самой двери. Артур выглядел озабоченным, жестикулировал, на его обычно добродушном лице была непривычная складка озабоченности. Молли слушала, поджав губы, и кивала.

Дверь со стороны прихожей открылась, впуская поток холодного воздуха и Кэтрин.

Она вошла, чуть замедлив шаг, снимая перчатки. Ее лицо слегка раскраснелось от осенней прохлады. Сейчас она снимет берет и горький кофе ее волос прольется из этой чудовищной прически на гладкие плечи.

Увидев Молли, она осветила его короткой, вежливой, социальной улыбкой.

— Молли, добрый вечер. Артур.

— Кэтрин, дорогая, — Молли кивнула ей, и в ее голосе прозвучала уже знакомая, вымученная, но искренняя нота принятия.

И тут взгляд Кэтрин скользнул по коридору и нашел его в тени. Ее социальная маска на мгновение дрогнула. Улыбка не стала шире, но изменилась ее суть. Исчезла вежливая скованность, появилась легкость, тепло, настоящее сияние, предназначенное только для него. Ее лицо буквально стало светлее.

Она сделала шаг в его сторону, собираясь что-то сказать, но в этот момент с кухни, грузно переваливаясь, вышел Грюм. Его магический глаз бешено вращался, оценивая обстановку.

— Цыпленок, — проскрипел он, не глядя на нее. — Пальто не снимать. Берешь и уходим. Ты и я Тонкс. Проверим кое-что на месте. Сейчас же. Посмотрим, чему я тебя учил.

Кэтрин замерла с одной перчаткой в руке, ее взгляд метнулся с Грюма на Сириуса. В ее глазах читалась растерянность, разочарование, вопрос.

Сириус, не меняя позы, из своей тени, едва заметно кивнул. Всего одно движение подбородка. Иди.

Затем он оттолкнулся от косяка, развернулся и медленно, бесшумно растворился в темной глубине коридора, ведущего на второй этаж. В его спине, в каждом движении читалось одно-единственное слово — заточение.

* * *

Молли Уизли

Какая тяжелая, густая тишина в этом доме. Не живая тишина нашей Норы, где даже в пустоте слышно эхо от детских голосов, запечатленное в стенах. Нет, это мертвая, давящая тишина, будто сам дом затаил дыхание, ожидая удара. Стены тут не хранят смех — они впитывают крики, шепот заговоров и горечь старых слез. Недели тишины…

Письма. Разложила их на коленках, как пасьянс. Моя жизнь, моя кровь, мое дыхание — на этих листках. Фред и Джордж. «Все хорошо, пальцы на месте». Читаю и чувствую, как заходится сердце — знаю я их «хорошо». Знаю, что за этими бодрыми строчками скрываются такие проделки, от которых волосы седеют. Но пишут. Живы.

Рон. Мой Рональд, староста. Скупые, деловые строчки. Гордость распирает и тут же сжимает горло — совсем взрослый уже. Не похож ни на кого из братьев. Храбрый как отец и бесконечно добрый.

Джинни… «Зеленую футболку, мамочка, забыла». Простое, живое. Почти слышу ее смех. Почти.

Скоро пятница, а значит напишет Билл, расскажет побольше о своей… Флер. Пусть, главное, он сейчас в порядке.

Сова от Чарли раз в месяц, письма в пятнах воды, кофе и бог знает чего еще.

Перси… моя боль, но я понимаю. Он всегда был самым серьезным из моих детей. Так похож на дедушку.

Пару строк напишет Гарри. Тоже мой, как и все мои дети, пусть и не по крови.

Призрак вошел бесшумно. Не шагами, а смещением тени в дверном проеме. Блэк. Остановился, оперся о косяк. В руке — кружка с тем самым кофе, от которого в воздухе висит стойкий запах жженой горечи. Он не расстается с этой проклятой чашкой. В другой — сигарета, дым от которой медленно клубится сизым ореолом вокруг его головы.

Не смотрит на меня. Смотрит в окно. Все в том же положении, в каком застала его утром. Кажется, не двигается и даже не дышит все это время. Просто ждет. Как пес у ворот, весь напряженный, всеми фибрами души устремленный в одну точку — туда, откуда должна вернуться она.

Я больше не могу назвать ее «ведьмой Блэка». Она явно что-то большее, чем просто его девушка. Она — его опора. А без опоры его носит по этому проклятому дому, как щепку в бурю.

Видно, что не спит. Не спал, наверное, все эти дни. Лицо серое, землистое, с резкими, заострившимися чертами. Глаза впалые, горящие каким-то внутренним, тлеющим огнем. Ходит по дому, этот призрак в собственном жилище, и от него веет такой немой, яростной болью, что дышать рядом тяжело.

Раньше он бесился. Рычал. Был громким, неудобным, опасным. Потом, с ней, стал… почти человеком. Почти своим. А сейчас… Сейчас он — просто воплощение тихого отчаяния. Живой укор всем нам. Напоминание о том, что мы заперли его здесь, в этой клетке из воспоминаний и страха, и отобрали единственное, что давало ему дышать.

И самое ужасное — я его понимаю. Понимаю эту свинцовую тяжесть в груди, это постоянное, не отпускающее чувство тревоги, это ожидание, которое съедает изнутри. Я ведь тоже жду. Каждую секунду. Жду весточки. Жду, что дверь откроется и они все ввалятся внутрь с криками, смехом, грязными сапогами…

Мы сидим в этой тишине. Два одиноких острова. Он — со своей болью, я — со своей. Он ждет ее. Я жду их. И между нами — целая пропасть из невысказанных слов и общей, разделенной на двоих, тоски. Никто не подойдет. Никто не заговорит. Не потому, что не хотим. А потому, что любое слово, любой звук в этой звенящей тишине будет подобен выстрелу. И кто знает, кого он ранит первым.

Он поворачивается, и его взгляд скользит по мне, не видя. Проходит мимо, и снова — к окну. А я сжимаю в руке зеленую футболку Джинни, которая пахнет домом, и молюсь всем богам, чтобы завтра пришло еще одно письмо. Всего одно маленькое письмецо.

* * *

Октябрь 1995 года

Коридор второго этажа казался бесконечно длинным и поглощающим все звуки. Голос Грюма, гремевший снизу, долетал сюда приглушенным, бессмысленным ревом: «Садисты…Ублюдки...лизать камни в Азкабане!..»

Кэтрин не слышала. Она летела по этому тоннелю на одном дыхании, ее каблуки глухо стучали по ковру, выбивая тот же ритм, что и бешено колотящееся сердце. Дверь в спальню была приоткрыта, из щели лился тусклый свет камина. Она влетела внутрь, с силой захлопнув ее за спиной, и прислонилась к прочному дереву, будто спрятав себя от всего мира.

Сириус стоял у камина, с смятым пергаментом в руке. При ее появлении он резко выпрямился, брови взметнулись вверх, вопрос уже застыл на губах. Но он не успел его задать.

Она ринулась к нему через комнату одним порывом. В ее движениях не было ни грации, ни намека на ласку — лишь отчаянная, хищная целеустремленность. Ее пальцы вцепились в ворот его рубашки, и с резким, грубым звуком рвущейся ткани Она дернула ее, отправив пуговицы с тихим стуком кататься по полу.

Ее поцелуй был не лаской, а нападением. Губы обрушились на его губы с такой силой, что их зубы стукнулись. Это был голод, паника, ярость — все, что угодно, кроме нежности. Она кусала его губы, ее ногти впились в его плечи, скользнули по спине, оставляя на коже жгучие полосы. Дикая кошка, сорвавшаяся с цепи. Она дышала прерывисто, с хрипом, всем телом вплавляясь в него, пытаясь вобрать в себя его твердь, его запах — дым, кожу, его — стереть ими все, что было секунду назад.

Сириус на мгновение окаменел, застигнутый этим шквалом врасплох. А потом — прорвало. Его собственная, веками копившаяся ярость, его страх, его бессилие нашли наконец выход не в крике, а в ответном действии. Его руки сомкнулись на ее талии, не обнимая, а почти сжимая, пальцы впились в ткань ее платья. Он ответил на ее яростный поцелуй с тем же диким напором, встречая укус укусом, вбирая ее дрожь, ее отчаянную борьбу в себя. Это не было любовью, сексом. Это была битва двух раненых зверей, ищущих спасения не в ласке, а в обоюдной боли, в доказательстве того, что они еще живы и могут чувствовать.

Он подхватил ее, не разрывая этого жесткого, безвоздушного контакта, и они рухнули на ковер перед камином, в клубок сцепленных тел, прерывистого дыхания, рычания и громких, сводящих с ума стонов. Сицилийская буря посреди проклятого Лондона. Быстрее, больше…

Спустя время все затихло. Осталось только треск поленьев да тяжелое, выравнивающееся дыхание. Сириус лежал на боку, прижимая ее к себе так крепко, словно пытался вобрать ее целиком в себя, под защиту своих ребер. Вся спина его горела и саднила от царапин. Кэтрин, прижавшись лицом к его груди, к тому самому кельтскому кресту, все еще мелко, беспрерывно дрожала, как в лихорадке. Он чувствовал эту дрожь каждой клеткой своего тела.

Он держал ее и держался за нее, прижав губы к ее виску, к растрепавшимся кофейным волосам, в которых пахло дымом, потом и ее духами — горьковатым шотландским вереском, запахом, который пах домом.

— Что там было? — его голос прозвучал хрипло, почти неразборчиво, прямо над ее ухом.

Секунда тишины.

— Ад... — выдохнула она, и это было не слово, а сломленный, оборванный звук, полный такого ужаса, что его собственное сердце сжалось в ледяной ком.

И тут его пронзило. Острая, физическая боль осознания. Не просто понимание, что было страшно. А ясное, четкое, пугающее знание: она могла не вернуться. Сегодня. Сейчас. Этот запах дыма в ее волосах мог быть последним, что от нее осталось. А он бы сидел здесь, у этого камина, и ждал. И не дождался.

Его руки сомкнулись вокруг нее еще крепче, почти до боли. Он закрыл глаза, погрузившись в темноту под веками, в запах ее кожи, в тихий треск огня, пытаясь загнать обратно, в самый темный угол сознания, этот образ — пустой комнаты, тишины и бесконечного ожидания, которое никогда не закончится.

* * *

В библиотеке царила гнетущая, густая тишина, нарушаемая лишь мерным, металлическим тиканьем старинных часов на каминной полке. Каждый щелчок отзывался в напряженном воздухе, отсчитывая секунды тягостного ожидания. Свет от единственной лампы отбрасывал длинные, пляшущие тени, которые цеплялись за стеллажи с книгами, словно призраки.

Кэтрин сидела за массивным дубовым столом, ее поза была неестественно прямой, будто выточенной изо льда. Кончики ее пальцев, сжимавших изящное перо, были белыми от напряжения. Словно преодолевая невидимое сопротивление, она медленно, с едва заметной дрожью в кисти, отложила перо на столешницу. Напротив, погруженный в глубокое кресло, из которого, казалось, исходил собственный мрак, сидел Северус Снейп. Его неподвижная фигура была чернее самой тени.

— Ну? — его голос прозвучал низко, без единой эмоциональной ноты, холодный и точный, как лезвие скальпеля. Он не торопил, он констатировал факт исчерпанности времени.

Кэтрин не ответила. Вместо этого она молча, чуть отталкивая от себя, протянула ему лист плотного пергамента. Бумага была испещрена четкими, почти механически аккуратными рядами формул, химических символов и лаконичных, выверенных пометок. Каждая буква, каждый знак был выведен с безупречной точностью — работа разума, взявшего под абсолютный контроль тремор тела.

Снейп принял пергамент безмолвно. Его длинные, бледные пальцы, больше похожие на щупальца темного существа, бережно сомкнулись на краях листа. Его лицо оставалось непроницаемой маской, высеченной из слоновой кости, но его глаза — два черных омута, казалось, поглощавших скудный свет библиотеки, — ожили. Они метались по строчкам с неестественной, почти пугающей скоростью, сканируя, анализируя, впитывая. Взгляд его на мгновение возвращался к предыдущим строкам, сверяя, сопоставляя, строя в уме молниеносные логические цепочки, и вновь устремлялся вперед, к выводам.

Прошло несколько томительных секунд, наполненных лишь тиканьем часов и шелестом пергамента.

— Вы абсолютно уверены? — наконец изрек он. Его голос приобрел легкий, шипящий оттенок, едва уловимый признак внутреннего напряжения.

— Я умею запоминать формулы. Как и вы, Северус, — ее собственный голос прозвучал тихо, но твердо, без тени сомнения. В нем сквозила не дерзость, но холодная, профессиональная уверенность. — И сочетание реагентов, которое в моем официальном отчете будет значиться как «взрыв бытового газа с последующим возгоранием», пахло и выглядело именно так, как описано. И то что осталось от… детей в последнем доме… Тоже выглядело именно так.

Снейп застыл. Полная неподвижность его фигуры стала вдруг звенящей, красноречивее любых слов. Казалось, даже тени перестали двигаться. В его черных глазах, уставленных на нее, мелькнуло нечто тяжелое и понимающее.

— Это страшно, Северус, — тихо, почти шепотом, добавила Кэтрин, позволив на мгновение проглянуть сквозь ледяную скорлупу собранности настоящий, животный ужас.

Снейп не стал это комментировать. Не стал отрицать, утешать или соглашаться. Он просто медленно поднялся со стула, его черные одежды колыхнулись, как облако дыма.

— Я сообщу директору. Ждите, — отчеканил он, и в его интонации не осталось и следа от прежней холодной учтивости. Это был голос солдата, принимающего донесение разведки.

Не сказав более ни слова, он развернулся и бесшумно скользнул к камину. Зеленое пламя вспыхнуло на мгновение, осветив его бледное, отрешенное лицо, и поглотило его целиком, не оставив ни искры, ни звука. В библиотеке снова остались лишь тиканье часов и Кэтрин, один на один с тишиной и тяжким знанием, которое она только что передала в его темные, компетентные руки.

* * *

Свечи в столовой плясали тревожными тенями, будто и сами пытались увернуться от произносимых слов. Воздух гудел от подавленного дыхания и запаха воска. Кэтрин стояла, опираясь о стол, костяшками побелевших пальцев впиваясь в темное дерево.

— ...ткани обуглились и расплавились практически мгновенно, — ее голос, до этого ровный и собранный, дрогнул на последнем слоге. Она сделала паузу, переводя дух. — Последовавший взрыв был, скорее всего, попыткой скрыть улики.

Гробовое молчание разорвал низкий, скрипучий выдох Грюма. Его магический глаз бешено вращался, сканируя Кэтрин, будто пытаясь прочитать между строк то, что она не договаривала. Обычный глаз был прикован к столу, остекленевший от ярости.

— Они... — голос Кингсли, обычно бархатный и уверенный, сорвался на хриплый шепот. — Они проверяют это на детях.

Снейп, сидевший в тени, резко поднял голову. Его тонкие губы искривились в гримасе отвращения.

— Хогвартс под постоянным наблюдением, — прошипел он, — несмотря на все... выходки нашего эксперта из Министерства. Я лично проверяю воду и кухни, как какой-то завхоз.

Кэтрин не ответила. Она стояла, выпрямившись, смертельно бледная. Казалось, еще мгновение — и она рассыплется. Но вместо этого в ее глазах что-то щелкнуло. Погасло. Ушло глубоко внутрь. Когда она снова заговорила, ее голос был ровным, металлическим, абсолютно бесстрастным. Голосом врача, констатирующего смерть.

— Основные эффекты, — начала она, и слова полились, как из автомата: сухие, технические, четкие. — Мгновенное обугливание эпидермиса, расплавление подкожных тканей с выделением экстремального тепла. Последующий взрыв — результат быстрой детонации...

Из глубины комнаты, из самого темного угла, донелось глухое рычание. Все взгляды метнулись туда. Сириус стоял, прислонившись к стене, его лицо было искажено такой немой, всепоглощающей яростью, что даже Молли непроизвольно отшатнулась. Его пальцы впились в обои, готовые разорвать их. Но он не произнес ни звука.

Кэтрин резко оборвала доклад, ее механическое спокойствие дало трещину.

— Все, — прошептала она. — Я... все.

— Патрули вокруг Хогвартса, — голос Кингсли прозвучал резко, властно, возвращая всех к реальности. — Удвоить. Тройное усиление наблюдения. И я отзываю Люпина из Уэльса. Его опыт сейчас нужнее здесь. Гестия, нам надо…

Обсуждение закрутилось, наполнилось деловыми терминами. Это был спасительный гул, который должен был заглушить немой крик, застывший в воздухе.

Сириус не участвовал. Он стоял в своем углу, поглощенный тенью. Его взгляд, темный и горящий, был прикован к Кэтрин. Он видел, как она медленно отпускает спинку стула и выходит из столовой. Ее уход был беззвучным, но для него он прозвучал громче любого заклинания.

Он дождался кивка Дамблдора, знаменующего конец совещания. Оттолкнулся от стены и прошел через комнату тяжелой, беззвучной походкой. Он знал, что она где-то впереди, в коридоре. Он шел, не оборачиваясь, чувствуя ее присутствие за спиной.

Он свернул к их спальне, толкнул дверь и захлопнул ее с таким грохотом, что задребезжали стекла в окнах. Не перед ее носом — он дал ей понять, что знает о ее присутствии. И показал, что ему невыносимо это присутствие сейчас.

Кэтрин замерла в коридоре, оглушенная этим звуком. Она постояла, слушая оглушительную тишину за дверью. Затем медленно повернулась и пошла прочь.

Ночью она проснулась от того, что кровать прогнулась под чьим-то весом. Он лег рядом, не дотрагиваясь до нее. Она чувствовала тепло его тела, слышала его прерывистое дыхание. Он не сказал ни слова. Просто полежал несколько минут, затем так же беззвучно поднялся и ушел, закрыв за собой дверь.

Утром она проснулась одна. Подушка пахла им — дымом, кожей и горьким кофе. Он приходил. Но не остался.

Она натянула платье, поправила волосы. Дверь в его спальню была по-прежнему закрыта. Она вышла из дома, не заходя на кухню. Тишина была полной и взаимной.