Зимняя сказка (гет)

Среди всех известных слов наибольше изумление у меня вызывало слово «эгоист». За всю жизнь мне безумно хотелось увидеть хотя бы одного «альтруиста», но как-то не получилось. Вместо этого попадалось немало личностей, которые любят трепаться о свой заботе о других. Каждый так называемый «альтруист» гораздо страшнее любого эгоиста, ибо он требует от вас куда более высокой платы.

Плата может быть разной: эмоциональной (самоутверждаться за ваш счет), материальной (поди откажи человеку, который «живет для тебя»), личной (слыть за счет всех столпом морали). Как просто пожимать губки, поднимать вверх глазки и с патетикой говорить: «Эгоист!» Лучший ответ на этот пассаж: «А в чем, собственно, ваш альтруизм?» Впрочем, такой тип уже защищен от такого вопроса, ибо окружающие на его стороне. Просто потому, что он умеет произносить более красивые словеса, чем ‚эгоисты‘, включая вас.

Самые страшные альтруисты бывают трех типов. Первый — родители, постоянно прямо или косвенно напоминают своим детям, как много они сделали для них и требующие на этой основе вечной благодарности и особых прав. Второй — любители человечества, ‚униженных и оскорбленных‘. Естественно в теории. Попробуй заставь их хотя раз посидеть в больнице с обожженным больным, например: это же не правильные слова говорить! Третий — ханжи, напоминающие о морали при каждом удобном повороте беседы. Они требуют ее неукоснительного соблюдения от всех, но только, разумеется, не от себя любимого. Себе можно, ибо хороший человек имеет право на слабости и ошибки.

Но в слове ‚альтруист‘ заложен парадокс. Человек, живущий для других, никогда не станет кичиться этим, ибо зачем ему кичится, если он живет для них? Человек, живущий для других, никогда не станет упрекать других, ибо он просто дарит им себя. Человек, живущий для других, не требует от окружающих ‚жить для других‘ — он просто живет для них. Если бы мне показали такого ‚альтруиста‘, я бы охотно признал его таковым.

На самом деле, ‚эгоист‘ — просто честный человек. Он честно говорит вам, сколько стоит его услуга или чего он от вас хочет. ‚Альтруист‘ — это более хитрый эгоист, который, отнекиваясь от корысти, потребует от вас двойную или тройную плату. А то и отработку долга на протяжении всей жизни. Лично я всегда предпочитал иметь дело с честным партнером, который без утайки назначает цену за товар или услугу. И никогда не любил жуликов, которые мнутся и цену не говорят, чтобы потом обвести вас вокруг пальца.

* * *

Мы завтракаем. Мы завтракаем почти по-семейному. Я сижу в домашнем светло-коричневом костюме; Мисси в легком темно-зеленом платье. Мы улыбаемся друг другу, глядя на блестящий кофейник. Эльфийка, посвященная в любые тайны хозяйки, ставит на стол две розетки и вазу с варением из крыжовника — необыкновенно вкусного, хотя у нас, в Англии, оно популярно только в сельской местности. Мне ужасно хочется что-то сказать Мисси, причем очень важное, но что именно, я не знаю. Я просто смотрю в ее сияющие глаза и чувствую счастье: радость от того, что мы можем просто сидеть за этим столом, слушать шум камина и смотреть на вазу с физалисами, украшающую центр стола.

На дворе четвертое января, и за окном ярко синее небо. Заоконная синева заливает все дома, и деревья виднеющегося за окном парка. Голые деревья словно приобрели живость, а вот сосны и ели чувствовали себя как-то неуютно от предвесеннего солнца. Солнечные лучи — наверное, первые за нынешнюю зиму, поселили в столовой легкую дымку, напоминающую о том, что вслед за зимней хмурью обязательно придет весеннее тепло.

— А еще я мечтаю поесть рис, — Мисси с улыбкой взяла бутерброд с сыром.

— Не получится, — улыбнулся я. — У нас его не умеют готовить. Наш рис похож на противную рисовую кашу. А настоящий китайский и японский рис зажарен твердо и сухо, — так, что напоминает по вкусу ломтики жаренного картофеля.

— Правда? А еще я после твоих рассказов хочу посмотреть на живых самураев! Они такие забавные со своими длинными палашами, — Мисси подвинула чашечку и посмотрела на меня с улыбкой. — Мне кажется, что они как игрушечные солдатики, охраняющие детские дворцы.

— Зато фехтуют палашами с невероятной скоростью, — я последовал ее примеру и тоже взял кофе.

— Наверное, это очень красиво? — с интересом спросила Миса. Блеск ее лазоревых глаз выдавал, что она мечтает посмотреть, как это происходит.

— Осторожнее! — поднял я палец. — Пойми, все их халаты, косы, шашки-палаши, бамбуковые рощи, журавли — это все только занавес, скрывающий беспощадную сцену.

— Неужели вы бы не стали ревновать меня, сэр Ланселот, если бы самурай победил ради меня в поединке? — с легкой жеманностью спросила Миса.

— Я бы сказал: «Осторожнее! Не забывай: единственный закон, который признают дети Солнечной Богини Аматерасу — это целесоообразность!» У восточных народов нет милосердия. У них есть только целесообразность и производная от нее вежливость. И ничего больше.

— Они не умеют прощать? — дама взмахом пальцев подвинула мне овсяное печенье.

— Это не правильный вопрос, — я взял кофе и почувствовал прилив радости: впервые в жизни мне кто-то подвинул печенье. — Они могут прощать только если считают это целесообразным и никак иначе. И то не факт, что через двадцать или тридцать лет они не рассчитаются с тобой. Ни у китайцев, ни у японцев не было Нагорной проповеди. Христос учил прощению; Конфуций — целесообразности.

— То есть… Можно вырезать целую область, если это целесообразно? — теперь в ее глазах мелькнул испуг.

— Это не целесообразно, — отпил я кофе быстрым глотком. — Во-первых, с кого потом собирать налоги? Во-вторых, что делать с таким количеством палачей, которые уже не могут жить в нормальном обществе? В-третих, это довольно сложно осуществить. Но если вдруг это будет целесообразно, то император Цинь Ши Хуан Ди именно так поступал с целыми городами.

— А как же их мораль? — удивилась Миса.

— У них нет морали в том смысле, как ее понимаем мы… — сказал я. — У китайцев, например, есть иероглиф ‚Шу‘ — уважение. Я готов уважать всех, даже лопух.

— Лопух? — при этих словах Мисси поставила кофе в блюдце и едва подавила смех.

— Даже лопух. Но лишь до тех пор, пока считаю это целесообразным. Есть, например, царство Вьет, у которого нет своих книг. А почему? Однажды чиновники Поднебесной вывезли и сожгли все их книги. Ибо дикарям не подобает иметь своей письменности: это не целесообразно.

— Я думала, что на Востоке так много мистики и тайна… — Мисапиноа разочаровано посмотрела в на скатертью. Я едва сдержал улыбку. Сейчас Миса напоминала ребенка, которому сказали, что Санта-Клаус не существует, а рождественские подарки отменяются.

— Мистики там почти нет. Мистерии — это по нашей, европейской, части, — кивнул я. — Там все предельно прагматично… Даже духи. И я боюсь, что как только они решат, что целесообразно взять нашу технику, они сделают это быстро и эффективно. Они прекрасные ученики, ибо это целесообразно.

— Мы можем установить над ними контроль, как над Индией, — вскинула голову Миса. 

— Но Китай и Япония другие, их нельзя завоевать, — ответил я.

Взмахнув палочкой, я наколдовал мочалку и маленькое ведро воды. Хозяйка с интересом посмотрела на меня.

— Эти две страны похожи на мочалку, — сказал я. Щелкнув пальцами, я направил ее в ведро. — Мочало впитает в себя воду, а потом отдаст ее. 

По моему приказу мочалка, наполненная водой, вылила ее обратно в ведро. Я улыбнулся, взяв мочалку назад. 

— А в чем их такая сила? — Миса с интересом смотрела на синее ведерко.

— Они обладают удивительным набором качеств: предельный рационализм, высокое самомнение и преклонение перед вышестоящими — вплоть до самоубийственного выполнения их приказов. 

— Как и русские, — покачала головой Миса.

— Русские — обычные кочевники евразийских степей, — пожал я плечами. — Их мораль: храбрость в бою и полная переданность правителю. Империю им помогли, кстати, построить китайцы, — развел я руками. 

— Китайцы… Русским? — Миса не могла скрыть удивления, а я — восхищения ее осанкой. Теперь я знал, что такое обнимать эти тонкие обнаженные плечи…

— Не забывай: у Чингиза, их первого правителя, канцлером был Елюй Чу-цай! Именно он создал администрацию и финансовую систему русских. Как ни странно, но Россия — творение китайцев, отпочковавшееся от них. 

— А Елюй создавал Россию… Как Китай? — в глазах Мисы стояло неподдельное любопытство. 

— И да, и нет, — улыбнулся я. Хозяйка махнула эльфийке, что она подоила мне кофе.

— Так да или нет? — Миса подавила легкий смешок.

— На Востоке, дорогая, нет ответа «да» или «нет». Там есть ответ «и да, и нет». Ты можешь быть «и зол, и добр». Или «ни зол, ни добр». Елюй был последователем Шан Яна — философа и мага, которого отвергли китайцы.

— Разве можно быть ни добрым и ни злым? — удивилась Миса.

— Что же, тогда расскажу тебе одну поучительную историю, — пристально посмотрел я на даму. Хозяйка, поймав мой взгляд, лукаво отвела в сторону синие глазки, затаив в них искорку игривой стыдливости. — Думаю, я не сильно удивлю вас, миссис Блишвик…

— Вы вспомнили о моей фамилии, сэр Ланселот? — кокетливо поиграла хозяйка плечами.

— Иногда надо и вспоминать, в чьем замке я гощу, — усмехнулся я.

— Какая предусмотрительность у Рыцаря Озера, скажите на милость! — Мисапиноа послала мне улыбку и подвинула мне взглядом кусочек кремового пирожного.

Я ответил ей легкой улыбкой благодарности. Все-таки это удивительное чувство, когда женщина пододвигает тебе кофе или пирожное. Вроде бы ничего особенного в этом нет, но почему-то этот жест рождает особое чувство внутреннего счастья. Странное ощущение, что теперь у тебя всегда все будет хорошо. «Должно быть, по этому жесту и можно отличить влюбленную девушку от невлюбленной», — подумал тогда я.

 — Так вот, удивлю вас, миссис Блишвик, — я тоже послал ей легкую улыбку. — Французы с их революциями и мечты о всеобщем равенстве наивно воображают, будто строят нечто новое. А между тем, они лишь повторяют то, что прошли китайцы за тысячи лет до них!

— Неужели и там были безумцы, мечтавшие о всеобщем равенстве? — с презрением фыркнула Мисапиноа.

— Именно так. В четвертом веке до новой эры в Поднебесной жил философ Шан Ян. Будучи незаконным сыном правителя царства Вэй, он мечтал построить государство, где все поданные будут равны перед лицом правителя. Прежде всего, он мечтал уничтожить аристократию и древние традиции, а всех подданных уравнять в правах и имуществе.

— А это не сказка? — Мисси с интересом посмотрела на меня. — Если бы я не знала вас, то, право, подумала, что вы, сэр Ланселот, написали сатиру на французскую чернь, — кокетливо поиграла она домашней белой туфелькой.

— Увы, это сущая правда. «Почитание традиций, культ предков, заветы Конфуция, ценности, учёность, ритуал, музыка, литература являются паразитами, которые отвлекают народные массы от Единого — заготовки зерна и войны», — писал Шан Ян. Он даже настаивал, что ради всеобщего равенства не должны допускаться даже очень красивые мужчины и женщины. Но вот беда — кто будет следить за всеобщим равенством?

— Какая-нибудь шваль, дорвавшаяся до власти? — предположила Мисси.

— Шан Ян пошел дальше, — кивнул я. — Он утверждал, что всеобщее равенство могло создать только всесильное государство, то есть чиновники из плебса. «Правитель царства должен управлять государством, не обращая внимания на древние традиции и суждения народа‘, — учил Шан Ян. Он должен гарантировать навсегда равенство песчинок, чтобы ни один человек не смел поднять голову выше уровня старательной посредственности. Шан Ян предложил даже запретить науки и искусства: поощрялось только земледелие.

— И этот Шан реализовал свой план? — в голосе Мисапиноа послышался интерес.

— К несчастью, да, — ответил я. — Он построил такое государство в своей области Шан. Для контроля за населением Шан Ян ввел не только одинаково бедную одежду, но и систему круговой поруки.

— А это как? — спросила Миса.

— За действия одного человека отвечали все его соседи, включенные в ‚пятерки‘ и ‚десятки‘. Это заставляло всех подданных следить друг за другом и заранее доносить властям на соседей. Это же морально и неэгоистично! — хмыкнул я. — Однако, когда начались войны, защищать Шан Яна никто не стал. Правители династии Цинь разбили его армию, а сам Шан Ян был схвачен и казнен. Никто не хотел быть счастливым насильно.

— А причем здесь русские? — удивилась Мисапиноа.

— Елюй Чу Цай* увидел в обществе кочевников идеальное поле для мягкого варианта идей Шан Яна, — ответил я. — Покоренные русскими народы занимаются ремеслом и земледелием, а сами русские войной. Для хана нет простых и знатных — все воины и равны в своем бесправии. Но и сам хан выбирается на Курултае и обязан следовать воле Небесного Воителя — Чингиза. Елюй написал эти законы для Темуджина. 

— Теперь понятно, как русские побеждали врагов, — задумчиво сказала Мисапиноа. 

На какой-то миг мне показалось, что в синих глазах Мисы мелькнуло что-то вроде восхищения. Она восхищалась империей русских? Я прищурился, но блеск в ее глазах тотчас исчез. 

— Как ты уже догадалась, правильный ответ «и да, и нет». Китайцы уверены, что это они покорили русских. Их воины и ханы женились на китаянках, а дети стали китайцами. 

— И правда мочало, — подтвердила задумчиво Миса. — А в России такого не было?

— Нет, — покачал я. — Русские вырезали славян, а их женщин забрали себе на трофей. 

— Они были беспощадны к врагам? — эльфийка подлила Мисе кофе с молоком. 

— У предков русских был жестокий  обычай: правителей покоренных стран они клали под бревна и пировали, сидя на них. А дочерей или молодых жен тех правителей ставили нагими на те же бревна, — кивнул я, также пригубив кофе. 

— Какая жестокость! — побледнела Миса.

— Это Восток, — равнодушно пожал я плечами. — Японские самураи добровольно убивали себя во вражеской стране, чтобы дать повод к желанной войне. Помнишь, я говорил тебе: у восточных народов нет милосердия, есть только целесообразность!

— В чем же целесообразность в таком жестоком пире? — спросила Миса.

— Победитель заслужил торжество, а род врага не должен иметь мстителей.  И главное: русские знали от Елюй Чу-цая, а тот от Шан Яна, что неразумно оставлять недобитого врага. 

— И они не изменились?

— Славянки научили их гигиене и носить европейское платье, своему псевдо-христианству.  Но детей от славянок они воспитали, как своих, по законам «Ясы» Чингиза. Триста лет ханы воевали друг с другом за наследство Чингиза, пока не победили ханы Москвы.

— Разве они не были потомками князей Киева? — удивилась Миса.

— Очередная сказка царя Петра! Они потомки кого-то из детей Чингиза и наложницы — княжны Анны из одного города на «Ч», — фыркнул я**. — Вот и все. Китай впитал их, а славяне нет, но русские взяли кусок философии Шан Яна!

— И правда парадоксы,  — покачала головой  изумленная Миса.

— Причем, заметь: наши парадоксы — это тайны, а их парадоксы — игра голого разума без чувств.

Я посмотрел в окно. Небо было низким, но удивительно синим для января. Солнце и холодный ветер — все это напоминало о том, что зима, хотим мы того или нет, пошла на вторую половину. А вторая половина всегда короче первой: и в природе, и в жизни. Из окна открывается чудесный вид на лужайку, залитую холодным солнечным светом, за которой виден не то лес, не то лес. Я делаю последний глоток кофе и мечтаю поскорее спуститься вниз к лужайке по убегающей вниз  мраморной лестнице — этой странной роскоши на фоне одряхлевшего замка. 

— Не могу понять: это парк или лес? -спросил я с чуть насмешливой интонацией.

— Все-таки парк… — Миса отвечает мне с легкой улыбкой в глазах. — Но он у нас особенный, не французский с правильными дорожками и клумбами, а старинный и почти дикий.

— У нас вот не было парка, — вздохнул я, глядя на солнечные блики.  — Только фамильный лес, убегающий к морю.

— В самом деле? — Мисси отодвинула взглядом чашку кофе. — Без парка все-таки… Грустно!

— Всегда мечтал увидеть настоящий парк, — посмотрел я в окно. 

— В таком случае, что вам мешает, сэр Ланселот, предложить прогулку даме? — Красавица чуть кокетливо подвинула плечом, но только самую малость: ровно так, как того требовал этикет.

— Парк то ваш, миледи, — шутливо ответил я. 

— В таком случае,  я даю свое разрешение на приглашение, сэр Ланселот, — улыбнулась Мисси и опустила ресницы. 

* * *

Через несколько минут мы выходим на просторную террасу. Мисси держится за мою руку и улыбается внезапно вышедшему солнцу. Для прогулки она надела темно-серый плащ, коричневые перчатки, белую шляпке и легкую вуалетку. Я смотрю на небольшую пристройку с громадными окнами: летняя столовая. Интересно, что хозяева не могут нормально отремонтировать фамильный замок, зато красивую веранду достроить не забыли. У нее, похоже, есть свой вход, возле которого лежат две статуи грифонов. Не сомневаюсь, что у них есть небольшой волшебный эффект: ревут и извергают огонь в полдень, например. Впрочем, теперь у их хозяйки от меня вряд ли есть большие секреты.

— Вам нравится свой замок? — спросил я.

Мисси помолчала с минуту, словно обдумывала ответ на мой вопрос. Затем, посмотрев на лужайку, рассеянно кивнула.

— Трудно сказать… Этот замок по-своему приятен. Я постаралась привести в порядок веранду, несколько комнат и парк. И все же назвать его до конца своим я не могу.

— Из-за мужа? — мы миновали среднюю террасу и быстро спускались вниз.

— Пожалуй… наверное, да. Я все равно не чувствую себя здесь, как дома, — вздохнула моя спутница.

— Вы тоскуете по семье? — спросил я. — Кончено, каждый из нас любит свою семью… Но пока, простите, то, что вы мне рассказала о воспитании мисс Фибби Блэк, не сильно способствует ностальгии. Мне казалось, что после такого вы были счастливы стать даже леди Блишвик!

Мисапиноа посмотрела на две стоявшие у крыльца темно-синие гипсовые чаши, буквально усыпанные цветущими розами и флоксами. Я снова не мог не удивиться, что зимой ей удается поддерживать парк в блестящем состоянии. На мгновение у меня мелькнула тревожная мысль, не обидел ли я ее своим вопросом. Но на губах Мисси мелькнуло подобие светской улыбки: она, похоже, размышляла о том, что следует мне ответить.

— Я уважаю мисс Фибби Блэк** за то, что она сделала для нашей семьи и меня, — спокойно ответила Мисси. — Наверное, девочкой я рассуждала, как и вы. Она казалась мне холодной, мелочно-жестокой и придирчивой.

— А разве это неправда? — удивился я, удивляясь, насколько зеленой осталась трава на зимней лужайке.

— Теперь я понимаю ее куда лучше. Её жизнь пошла не так, как она хотела. Да, она смогла заставить всех поверить в то, что это её осознанный выбор — воспитывать девушек из рода Блэк, но это сродни хорошей мине при плохой игре. Она лишь гувернантка, приложение к нам, ее воспитанницам: сначала была я, потом Андромеда с Кассиопеей, теперь — совсем маленькие Айла с Элли… Она гувернантка, а кто у нас обращает на них внимание? У вас была гувернантка, сэр Ланселот? — лукаво посмотрела она на меня.

— Нет… — Гравиевая Дорожка убегала вниз, в сторону большой лужайки, и мы осторожно подошли по ней. — Меня всему обучала матушка миссис Гризельда Роули.

— Которая в душе осталась настоящей и почтенной леди Лестрейндж, — маленькие замшевые сапожки Мисапиноа легко наступили на гравий. — Простите, но мисс Фибби всегда звала ее миссис Лестрейндж.

— Ну, а наказание доставалось мне от тети Агнессы Лестрейндж, — прищурился я на солнце. — Которая, как вы знаете, ныне стала миссис Эйвери.

— Что же, результаты ее воспитания оказались блестящими, — чуть насмешливо посмотрела на меня миссис Блишвик.

— Тогда я думал иначе, — улыбнулся я в ответ. — Как все мальчишки, я был шалопаем. Кстати, глядя на Сигнуса мы с Арни думали: неужели у вас, Блэков, не было ни одного гордого своевольного хулигана?

Синие глаза Мисси весело посмотрели на меня.

— Вы знаете, как воспитывают очень гордых и своевольных хулиганов, сэр Ланселот? — немного жеманно спросила она,

— Розги или режущее перо? — весело уточнил я.

— Нет… Есть такое растение — американский клен. Можно нарезать его молодые ветки и замочить их в соли. А потом учить своевольных хулиганов ими: не как розгами, а как одиночными гибкими прутьями!

— Это же совершено жуткие прутья… — от слов Мисси мне стало как-то не по себе. — Боль, наверное, почти такая, словно снимают кожу… — вспомнил я розги тети Агнессы. — Почти что ‚круцио‘…

— Верно. Но ‚круцио‘ не дает того психологического унижения, как долгая порка прутом, — подтвердила Мисапиона. — Через некоторое время самый своевольней хулиган станет примерным ребенком!

— А если нет? — с интересом посмотрел я на холодное синее небо, которое, казалось, сливалось с синими глазами моей спутницы.

— Тогда для просветления остается ‚круцио‘, — спокойно ответила дама.  — Такому ребенку это только пойдет на пользу!

Парк, между тем, оказался гораздо светлее, чем я предполагал. В центре, как и положено, шла каменная аллея. Я не сомневался, что она ведет к небольшому фонтану. Вокруг аллеи стояли посадки из аккуратно подстриженные кустов. По бокам шел обычный сосновый бор, иногда разбавленный кленом и ясенем. По бокам слышался стрекот каких-то зимних птиц и стук дятла. Я подумал, что пришла пора разузнать сведения, которые помогут приоткрыть тайну зеркал в доме Блэков.

— Раз уж вы рассказали мне о мисс Фиби, можно я спрошу и об остальных ваших домашних? — спросил я с легкой иронией.

— Ваш интерес к моей семье слегка настораживает, сэр Ланселот, — улыбнулась Мисси. — Дайте-ка угадаю… — Вы пытаетесь определить, кто из нашей семи мог быть причастен к истории с зеркалами?

— Именно так… — кивнул я.

— Поверьте, никто, — вздохнула Мисси, рассеянно посмотрев на лежавшие неподалеку валуны. — Мой отец открыл то крыло только несколько лет назад. Мы даже не подозревали о его существовании.

— Гм… Неприятный вопрос, но поймите меня правильно. А был ли ваш прошлый жених в том крыле?

— Нет… — покачала головой Мисси. — Мы разорвали помолвку до того, как отец открыл то крыло.

— Хм… А Сигнус…

— Я даже знаю, что вы сейчас скажете, — синие глаза миссис Блишвик невесело улыбнулись, а ее коричневая перчатка сильнее сжала мою руку. — «Допустим, что знал. Допустим, что поделился с кем-то с кем-то сведениями».

— А такое невозможно? — спросил я. Мы как раз прошли мимо валунов и взобрались на небольшой косогор.

— Видите ли, сэр Ланселот, я росла в другой семье, чем вы. Вы все-таки Лестрейндж… — Миса приостановилось и незаметно поставила ножку на носок. — Ваш род всегда был связан с политикой, а мы, Блэки, от нее очень далеки. У нас могли быть игры с завещаниями и приданными, но никак не с министерскими и политическими тайнами, поверьте.

Последние слова Мисапиноа произнесла четко, словно давая мне возможность получше их осмыслить.

— И тем не менее, вы вступили в политику, мисс Блэк, — я намеренно назвал ее так, желая подчеркнуть ее свободный статус.

— Я знаю, — перчатка Мисы ласково погладила мой локоть. — Поэтому готова дать сэру Ланселоту любые сведения о моей семье.

Мы осторожно подошли к высокому грабу, который почему-то был огорожен. Не знаю почему, но грабы мне казались всегда чем-то романтическим, пахнущим луками и осадами замков Средневековья.

— Ваш брат Сигнус, как я уже понял, редкий мерзавец? — посмотрел я на большую клумбу. Благодаря магии здесь и зимой цвели золотистые бархатки и красные герани.

— Сигнус… — вздохнула Мисси. — Гордый, заносчивый, чувствительный ко мнению общества, ставящий безупречное имя и репутацию нашей семьи превыше всего на свете. Единственный, кто еще хоть как-то удостоился его внимания — это наследник. Но при всех его мерзких качествах, — Мисапиноа брезгливо дернула носиком, — он безупречен в защите репутации нашей семьи!

— Однако… — Я подал ей руку при спуске. — Вы о нем лучшего мнения, чем он о вас.

— Я просто стараюсь быть объективной, — каблуки Мисы легко стучали по ступенькам. «Какая же она легкая», — вспомнил я ночь, и вдруг, презрев приличия, подхватил ее на руки. От неожиданности женщина вскрикнула и начала дергать ножками, хотя тут же успокоилась.

— Сэр Ланселот… Извольте соблюдать приличия! — произнесла она с напускной строгостью, хотя ее лазурные глаза светились счастьем.

— У меня тоже должны быть права! С моей прекрасной дамой я не имею право даже закурить, — шутливо сказал я.

— Не имеете, — улыбнулась Мисапиона, пока моя рука нагло лежала у нее под коленками. — Привыкайте к ограничению свободы, сэр Ланселот!

Не обращая внимание на протесты, я покрутил даму в воздухе, а затем легко поставил на землю. Какая же она легкая! Мгновение она строго смотрела мне в глаза. Я засмеялся, взял ее за плечи, и мы снова слились в поцелуе, жадно лаская языки друг друга.

— Перед первым поцелуем сэр Ланселот так растерялся, что спросил меня про Уругвай и Парагвай, — Миса насмешливо посмотрела на меня, когда мы, наконец, отстранилась друг от друга.

— Придется теперь спросить про диктатора Росаса в Аргентине, — я насмешливо смотрел в ее глаза.

— Котрого мы так отлично побили? — задорно спросила Мисапиноа, положив перчатку мне на плечо.

— Это было не так уж трудно… — ответил я. — Они же дикие! Плантаторы в сомбреро, лихо бьют бичом и удирают от первого выстрела!

— И курят, как вы, сэр Ланселот, — Миса насмешливо посмотрела мне в глаза, и мы снова слились в сладком поцелуе.

Оторвавшись, я повел даму к обрыву, над которым высился маленький мостик. На бледных щеках моей спутницы выступила легкая краснота. Мы остановились на небольшой полянке, окруженной дубом и тремя ясенями. Без листвы они казались трогательно беззащитными, но весной они зазеленеют новой листвой и закроют полянку кронами. Я посмотрел вправо. Сбоку поляны виднелся старый гранитный камень, напоминавший острый клык. Весной его основание скроет зеленая трава. Но сейчас, стоя на редкой жухлой траве, он напоминал огромный клык кабана.

— Ладно, вернемся к делу. Хранительница нашего Дома, Элладора Блэк, — загнула пальчик Миса. — В нашей семье ее ужасно не любят и за глаза зовут «Старой Гадюкой».

— Неужели такая зловредная? — искренне удивился я.

— Весьма. Я в детстве боялась ее больше всех. Строго говоря, она не Блэк, — ветер чуть шелохнул изящную вуалетку моей спутницы. Полвека назад ее выдали её замуж за Амикуса Кэрроу I. Вы не слышали о нем? — с интересом спросила красавица.

— Только про фамилию Кэрроу, — улыбнулся я. Солнечный лучик изящно пробежал по каменному валуну. Ступеньки террасы продолжали убегать вверх, словно зовя нас куда-то.

— Да, вот она слава… — Миса чуть посильнее оперлась на мою руку. — А между тем, он сделал себе состояние на производстве котлов, ввел у нас моду на Шведские гонки на мётлах, после чего проиграл на ставках половину состояния.

— А я бы выделил часть денег, чтобы открыть для себя тайну: зачем люди играют? — спросил я, глядя на спящие дубы, под которыми валялись осенние желуди. — Ну неужели они правда рассчитывают выиграть?

— Все равно не поймете, — качнула головой дама. — Вы не авантюрист и слишком любите целесообразность, сэр Ланселот, — съехидничала она.

— Что же… Это уже кое-что, — сказал я. — Пожилая дама, которую не любит вся семья…

— Нет-нет, — живо запротестовала Миса. — Я, видимо, создала у вас неверное представление. «Старая Гадюка», какой бы она не была, никогда не пойдет против нашей семьи!

Мы подошли к навесному мостику. Под ним был старый крепостной ров, аккуратно обложенный серым базальтом. Камень был явно диким и старым: сквозь него проступали ростки травы.

— Нет, не подозреваю… Скорее, я подозревала бы в чем-то другого человека, чужого, но вошедшего в нашу семью. — Мы шли по качавшемуся навесному мосту, но Миса словно не замечала этого. — Я имею ввиду Эллу, жену Сигнуса.

— Так… С этого места, пожалуйста, поподробнее… — снова посмотрел я вниз, стараясь не пропустить ни слова.

— Трудно сказать что-то определенное… Мой брат Сигнус женился на одной легкомысленной, но весьма хитрой особе Элле Макс. Сейчас она родила ему двух дочерей — Айлу и Элли. Мне кажется, что Элла ветрена может ему изменить. Хотя… — глаза Мисы беснули, — лично я не буду против рогов Сигнуса!

— Интересно… Вы бы подозревали Эллу только из-за лекомыслия?

— Не совсем… Скорее, из-за ее беспринципности, — сказала Мисапиноа. — Мне кажется, такой человек, как она, вполне может выдать семейную тайну.

— Наверное, такая особа как ваша Элла н выдержит первой трудности? — посмотрел я на ветви.

— Ммм… Нет. Она… Как бы точнее сказать… Она умна, предусмотрительна и очень эгоистична. Развод с Сигнусом, если бы он случился, причинил бы ей некоторые неудобства, но ей бы хватило ловкости обратить его в свою пользу, так что свет осуждал бы злодея-мужа, а ей бы сочувствовал.

— Я начинаю понимать… А Элла была в той части дома, где стоят зеркала?

— Да, — спокойно ответила Миса.

Я задумчиво посмотрел на листья пихт. Интересно, что и здесь есть эти пушистые растения. Солнечные лучи удивительно играли в их лапах, освещая, как на картинках, их ветки с длинными иголками.

— Но я ничего не утверждаю… — раздался голос моей спутницы. — Я только говорю, что единственный человек в семье, кому я доверю меньше всего, это Элла.

— Остался только сам Ликорус Блэк, — улыбнулся я, стараясь снять неловкость. Я намеренно подбирался к ее отцу как можно дольше.

— Да, Ликорус мой отец, — Мисапиноа посмотрела на верхушки деревьев. — Мне трудно говорить о нем… Он никогда не был близок нам, детям. Он человек холодный, строгих правил, безупречен в отношении интересов семьи и рода.

— Гм… А зачем ему было устанавливать зеркала? — спросил я, все же нагло достав трубку.

— Понятия не имею. Разве что… — понизила голос моя прекрасная спутница… — Его попросили это сделать. А, может, заставили…

— Интересная мысль! Намекаете на аврорат или министерство? — прищурился я.

— Я этого не говорила, — внимательно посмотрела на меня Мисапиноа. — Так, сэр Ланселот, курите всласть, а потом идите к тому белому домику, — показала она на видневшееся между деревьями белое пятно.

— А что там? — с интересом спросил я.

— Моя конюшня, — кивнула Мисапиноа. — Подходите, как покурите. Там мой гиппогриф Крувс уже заждался хозяйку.

Я отхожу в сторону, и сладко затягиваюсь трубкой. Не бог весть что, но кое-какие интересные выводы сделать можно. Я вспоминаю наш давний диалог со Слагхорном. «К тому же мы не знаем, какими методами на него воздействовали. Совсем не обязательно насилие над волей, принуждение — проще прибегнуть к обману», — любил говорить он. Вот и я сейчас пытаюсь сфокусироваться на услышанном.

Миса откровенно намекает на Эллу. Действительно, или просто женская нелюбовь? По мне так куда подозрительнее Старая Гадюка или Сигнус. У обоих могли быть мотивы для установления зеркал. Понятно, что есть еще сам Ликорус, о котором я узнал не так и много. А то немногое, что узнал о его отстраненности и скрытности, не способствует моему доверию к нему. Почему ему, Старой Гадюке или Сигнусу за деньги не установить зеркала наблюдения? Да и Элла за звон монет могла помочь проникнут в то крыло любителям устанавливать подобные системы. Заколдованный круг — все на подозрении, а ни к кому не подступишься.

Когда я подошел к конюшне, Миса уже успела переодеться в белый костюм для верховой езды. Черные сапожки отливали глянцем. Крувс оказался довольно крупным темно-серым гиппогрифом, причем, судя по его фырчанию, ужасно норовистым. Мисапиноа, не обращая внимания на мой приход. поводила ладонью в воздухе, и щетка задвигалась по гриве Крувса. Гиппогриф зафырчал и задергал мордой.

Мисси, ничуть не испугавшись, сама накинула на него седло, вытянув тонкой рукой стремена. Затем быстро прыгнула в него, оттолкнувшись от земли. Мгновение — и маленькие черные сапожки Мисси встали в петли стремян. Наездница качнула ими так, что опоры стремян оказались строго по центру подошв ее сапог. Я не мог не восхитится происходящим: у Мисси было не дамское, а настоящее седло, в котором она держалась так лихо, словно родилась наездницей.

Крувс громко фыркнул и потряс головой. Мисси, однако, вновь качнула сапогами в стременах. В тот же миг острые колесики ее шпоры укололи бока гиппогрифа: всадница проверила их остроту. Ее маленькая черная перчатка осторожно взяла поводья и зафиксировали контрольную защелку. Гиппогиф фыркнул, но Мисси только жестче подтянула вожжи.«Да все, все уже!» — подумал я с легким восхищением, словно намекая гиппогрифу, что он покорен. Я посмотрел на поляну для верховой езды. Миса, уверенно натянув поводья, помчала Крувса разминаться на перед взятием барьеров. Поскольку я сам не был хорошим наездником, то мог лишь с восхищением смотреть ей вслед, пытаясь снова осмыслить информацию, что предоставила мне эта амазонка.

* * *

Самым необычным предметом в спальне Мисы был «павлиний камин». Собственно говоря, сам камин, обложенный белым мрамором, не содержал в себе ничего необычного: Миса сказала, что он даже не подключен к каминной сети. Зато над двухъярусной каминной оправой висел огромный образ павлиньего хвоста. Эта неказистая птица, распушившая свой пышный сияющий хвост, закрыла сине-зеленым цветом всю громадную настенную нишу. Кончики перьев сияли огненными оранжевыми фонарями с синей подсветкой. Каждый час павлин кричал неприятным высоким голосом, словно напоминая, что в мире не существует совершенства.

Каминные часы в виде кобры показывают половину третьего — самый глухой час ночи. Мы обессиленные, но счастливые, лежим, прижавшись друг к другу. Сегодня я усилил камин, и нам практически не нужно теплое одеяло. Я сам не чувствую тела: мне кажется, оно расслаблено и выброшено на берег теплого моря, а я сам взлетел над морскими волнами. Миса, как вышедшая из морской пены Венера, прислонила ко мне белоснежное бедро и растрепала золотистые волосы на моем плече. Несмотря на усталость, нам не хочется спать — нам хочется болтать друг с другом о всяких пустяках, пока мы наберемся сил для новой схватки.

— Я люблю смотреть, как сияет елка, — говорю я. — В этом есть что-то таинственное… Таинственные огни елки.

— Да… — шепчет Миса. — Я тоже люблю сосну. Знаешь… Огоньки прячутся в длинные иголки.

Накануне мы устроили себе вечером забаву. В спальне не было елки, но я уговорил Мису поставить маленькую сосну и нарядить, словно Рождество и Новый год были еще впереди. До Двенадцатой ночи, когда разбирают елки, оставалось всего два дня. Но мы, словно дети перед Сочельником, обсуждали золотистые шары и вешали вместе гирлянды «огоньки фей». У меня завалялся маленький китайский шар с чаем, и он с помощью левитации был торжественно повешен Мисой на пушистой задней ветке. Фея в белом фонарике взмахнула палочкой, и свет озарил матовым облаком красный шар, словно мы шли по вечернему сказочному лесу. «Зимняя сказка», — подумал я, с наслаждением гладя ее локоть.

 — Знаешь, в России ставят громадные елки, — прошептала Миса. — А на улицах так холодно, что извозчики жгут костры!

— Ты была в Санкт-Петербурге? — спросил я. Феи на елки ответили мне переключением горящих огней, озарив золотые шишки и кричащую сову синим светом.

— Да… — вздохнула Мисапиноа. — Мы ездили туда зимой сорок восьмого года.

— Зачем? — быстро спросил я.

— Мой муж ездил туда по каким-то делам, а я сопровождала его по делам. Мы жили недалеко от Адмиралтейства, рядом с Невой. Теперь там роскошь: совсем не похоже на шатры их предков! — улыбнулась Миса.

— Надо же… — погладил я ее волосы, глядя, как огни фей освещают лапы ели красным светом. — А что тебе больше всего запомнилось в Санкт-Петербурге? Кроме балов, где танцевали эти чудные ножки, — я не мог отказать себе в удовольствии взять в ладонь ее маленькую ступню.

— Перестань… — притворно фыркнула Миса. — Я никогда не забуду сфинксов.

— Кого? — изумился я.

— Сфинксов… — прижалась ко мне Миса. — Укрой меня лучше! — Я нехотя закрываю одеялом ее ножки до колен, пока зеленые огни фей не бросают на нас неясные облака. «Любовь — зимняя сказка… Только зимняя», — думаю я.

— Сфинксов?

— Да… Настоящих… — Миса задумчиво смотрит на сосну, словно о чем-то размышляя. — Русские привезли их Египта. Это сфинксы фараона Аменхотепа XIV. Они стоят у них возле, а Академии художеств.

— Но ведь это наверняка темномагический портал! — шепчу я.

— Не знаю. — коленка Мисы уже нетерпеливо начинает играть с моей ногой. — Но они красиво смотрятся в метели недалеко от Зимнего дворца. А метели там вечерами действительно… синие, каких нет у нас…

—Сияет! — быстро сказал я и сразу привстал.

— Кто? — Миса явно не хотела вставить из теплой постели и лениво положила руку на плечо.

— Наш фонарик! — прошептал я. Синий маленький жучок в самом деле переливался. — Они пришли!

Вскочив с кровати, я накинул синий халат с рисунками красных драконов и завязал взглядом завязки. Мое тело еще хранило сладость и аромат ее нежной кожи, словно оно было покрыто тончайшим маслом.

— Они в комнате? — забыв все на свете, Миса отбросывает одеяло и ставит длинные белоснежные ножки на ковер. Я всегда восхищался ее самообладанием и умением брать себя в руки в самых сложных ситуациях.

— Да. — Я на ходу надеваю туфли. Бери палочку и следуй за мной. — Миса как рад накинула белый китайский халат и обвлась в домашние синие туфельки, так что мои советы излишни.

— Следуй за мной. Они могут быть очень опасны… — шепчу я, когда мы выбегаем в коридор. — Я сразу поставлю защитный барьер.

— Понимаю… — бодро отвечает синеглазка, легко стуча каблуками. — Не волнуйся, я буду бить сразу «Imperio» или «Crusio».

«Вот что значит Блэк!» — снова подумал я с восхищением. Мы молча бежим по коридору, хотя и взявшись за руки. С теплом рук друг друга нам не страшно ничего. В коридоре пустынно, словно никого и не было. Мы вбегаем в чердачную комнату. Я озаряю ее японской «морской защитой», а Миса бьет «Imperio». Но все тихо, хотя нашего жука уже нет.

— Ну? — спрашивает Миса, пока я активизирую устройство памяти.

— Арнольд… — шепчу я, отходя к свечам. Миса смотрит на меня без изумления, кивая, словно ожидала ответ.

* * *

Я снова смотрю на эту колдографию. Здесь нам с Арнольдом по восемнадцать. Сзади стоит подпись Арнольда: «Дружба — бесценный дар, не имеющий цены». Тогда я был полностью согласен с его словами. Но теперь… Я прикрываю глаза и массирую веки. К сожалению, дружба имеет цену. И эту цену мне пришлось заплатить мне сполна.

Примечания:

* Елюй Чу Цай (1189 — 1243) — государственный деятель Монгольской империи, советник Чингис-хана и Угэдэя.

** В XVIII-XIX вв. в Западной Европе было распространено мнение, что Московские князья были не Рюриковичи, а потомки Чингиз-хана и полумифической княжны Анны Черниговской.

** Все характеристики семьи Блэков взяты из фанфика «Сага о Блэках» Lady Astrel и его обсуждений. Выражаю благодарность.