Обратный отсчет (джен)

Ранним утром главаря растолкал Бушрут.

— Антиплащ! Антиплащ, вставай… Ну же, пора… Тихо! Тихо, говорю, это я, Репей… Ай, ай! Убери пистолет! Я это, я, чего ты дергаешься! Поаккуратнее с огнестрельным оружием, оно не любит неосторожного обращения… И я тоже!

— Ч-черт! — Антиплащ с трудом продрал глаза: он, оказывается, заснул, уронив голову на ближайший ящик и уткнувшись носом в сгиб локтя — да так крепко, что не слышал, ни как Бушрут поднимал крышку погреба, ни как он спускался по лестнице; все его тело болело, окостеневшее от неудобной позы. — Который час?

— Четыре утра. — Репейник приложил палец к губам. — Тише! Я в лаборатории не один… Потом объясню. Я принес завтрак. — Он кивнул на оставленный на ящике поднос, где в пластиковой тарелочке лежали бутерброды, и курились влажным прозрачным паром две большие жестяные кружки с чем-то горячим. — Сандвичи и кофе… а для девчонки — какао.

— Кофе? — пробормотал Антиплащ, глядя на темную, пахнущую почему-то средством для мытья посуды жидкость в глубокой кружке, над которой таяли, заворачиваясь спиралью, бледные невесомые язычки. — Да ну? Я думал, это какое-то удобрение.

— Я, знаешь ли, не кулинар. — Обидчивый Бушрут закаменел лицом. — И, если уж тебе настолько не по вкусу моя стряпня…

— Черныш здесь?

— Нет. Давно ушел. Но оставил вместо себя двоих копов. Впрочем, я их тоже угостил кофе… предварительно добавив туда кое-какие, гм, весьма специфические ингредиенты. Так что сейчас они спят…

— Вечным сном?

— Вечным-не вечным, но, полагаю, пара часов у нас есть. Я выведу вас из лаборатории к берегу реки, у меня там лодка укрыта в надежном месте. Худо-бедно, но добраться на ней до города вы сумеете.

— Ладно. — Обернув кружку краем полотенца, Антиплащ, обжигаясь, торопливо глотал горячую неопознанную жидкость, сдувая поднимающиеся над краем посудинки теплые облачка пара. — Что́ ты сказал Чернышу?

— Ничего конкретного. Вернее, ничего такого, о чем он сам не сумел бы догадаться.

— И он тебе поверил? Сомнительно… К сожалению, его далеко не так легко провести, как ты думаешь.

— Знаю… но я так старался убедить его в том, что ты предполагаешь в ближайшее время вернуться в Сен-Канар, что, по-моему, он совершенно утвердился в обратном. Сейчас, признаться, я жалею только об одном…

— О чем?

— О том, что не рассказал ему всего, что услышал от тебя — насчет Войта и геренитов… но уж тут-то, я полагаю, он бы вряд ли принял мои слова на веру. Кроме того…

— Что?

— Я надеюсь, что ты поведаешь ему это сам.

— В камере для допросов?

— Ты прекрасно знаешь, что́ я хочу сказать. — Бушрут с интересом изучал царапинку у себя на пальце. Он не поднимал глаз на собеседника, но чувствовал на себе его взгляд: внимательный, серьезный, чуть мрачноватый — обычный антиплащовский взгляд, холодком пронимающий до печенок. — И нечего так на меня смотреть… Черныш должен знать всю подоплеку происходящих событий, если только… — Он вдруг прикусил язык, споткнувшись на полуслове.

— Если только что? — вкрадчиво спросил Антиплащ. — Ну, договаривай, Репей, раз уж начал. «Если только…»

— Ну… если только ты действительно хочешь снять с руки эту штуку, и…

— Нет-нет. «Если только все это — правда», вот что ты хотел сказать, верно?

Бушрут как будто смутился.

— Я только имел в виду…

— Я знаю, что́ ты имел в виду. Ты ведь по-прежнему во мне сомневаешься, Репей… ты думаешь, что я действительно мог убить этого старого сморчка Войта. Может быть, не умышленно, конечно, не заранее спланированно — но в состоянии аффекта, в припадке бесконтрольной ярости… почему бы и нет? А пуговица, которую я якобы нашел под столом — ну, это так, для отвода глаз… Ага?

— Я… — Бушрут проглотил слюну. Что́ он мог сказать? «Ты не прав, дружище, я так вовсе не думаю»? Но Антиплащ, как всегда, проницает его до донышка, и любые оправдания прозвучат фальшиво и глупо — да собеседник вовсе и не нуждается в его, Бушрута, сомнительных показаниях на этот счет… чтобы вынести обвинительный приговор.

— Вот поэтому-то, Репей, ты и не рассказал всего Чернышу — не потому, что он мог тебе не поверить, а потому, что ты сам уже не знаешь, чему (и кому) сейчас можно верить, а чему — нет. Да и неохота тебе мараться в том дерьме, в котором я сижу по уши — засосет еще ненароком… дерьмо ведь, оно такое: вязкое, прилипучее, не разбирает, где правый, где виноватый, заглатывает всех подряд, как трясина, вовек потом не отмоешься… оттереться-то, может, и ототрешься, а душок-то все равно останется… Либо Черныш тебя в итоге размажет по стенке, либо лишенный тормозов маньяк Антиплащ огреет лопатой по черепу (как того старикашку) — и это, в сущности, единственное, что тебя сейчас волнует, Репей. Вот и всё. — Он чуть помолчал. Его угрюмый взгляд внезапно налился такой тоской и пронзительной горечью, что Бушруту стало не по себе; к счастью, Антиплащ тут же отвел глаза. — Ладно, не будем об этом. Я и без того твоим доверием и гостеприимством достаточно злоупотребил… А свои проблемы я привык решать сам.

Репейник украдкой вытер о штаны вспотевшие ладони.

— Тогда стоило бы поторопиться, — нерешительно заметил он. — Мне необходимо вернуться в лабораторию до́ того, как мое отсутствие будет обнаружено, а времени у нас не так уж и много…

— Угу. Осталось всего семьдесят четыре часа.

— Что?

— Да так, ничего… Мысли вслух.

Он растолкал безмятежно спящую девчонку («Вставай, Молли, сейчас поедем к маме»), — и, пока она, зевая, хныкая и потирая кулаками глаза, просыпалась и приходила в себя, натягивала сползший с ноги ботинок, жевала печенье и запивала его тепловатым какао (или тем, что Бушрут разумел под этим названием), Антиплащ еще раз окинул внимательным взглядом дальний угол погреба, где под грудой рухляди и старого хлама закопал свои павильонные трофеи — алмазы и жемчуг. Здесь, в никому, кроме него, не ведомом тайничке они до поры пребудут в покое и безопасности… А Бушруту об этом можно и не говорить — в благородных целях сохранения его, Бушрута, и без того хрупкого душевного здоровья: меньше знает, лучше спит.

— Ну, готовы? — деловито спросил Репейник с верхней ступени лестницы: чуть приподняв крышку погреба, он высунул нос наружу и опасливо огляделся по сторонам. — Пошли. Только без шума!

Они потихоньку выбрались из погреба. Антиплащ взвалил на плечо завернутую в одеяло девчонку; Бушрут осторожно опустил крышку на место и повел «гостей» вдоль стены к неприметной боковой дверце, выходящей на задний двор. Еще минута — и, нырнув под полог хмурого предрассветного леса, они оказались отделены от стен лаборатории густой стеной мрачных, молчаливых деревьев — будто в мгновение ока перенеслись из центра цивилизации в глухие дебри неизведанной канадской тайги. Лес стоял, залитый тишиной, одетый в туман, сырой и неприютный, до краев напитавшийся долгим ночным дождем — и охотно готовый поделиться излишками влаги со всяким желающим (а с нежелающим — в особенности), вступившим под его темные недружелюбные своды. Бушрут, показывая тропу, шел впереди, стройный, гибкий, какой-то до ненормальности изящный — и ни один древесный корень не подвернулся ему под ноги, ни один лист не стряхнул ему за шиворот обильные дождевые накопления, ни одна мокрая еловая ветвь его не задела; вся эта неприятная, обступающая со всех сторон колючая мокреть с завидным постоянством оказывала внимание Антиплащу, безрадостно бредущему следом…

— Сюда. — Репейник остановился на краю оврага, по дну которого бежала бойкая говорливая речка (та самая, которую Антиплащ слышал вчера?), и кивком указал вниз, в неглубокую лощину, густо ощетинившуюся кустами шиповника. — Старой тропы теперь нет, там все перекопано и перелопачено… придется взять немного влево, в обход.

— А я-то вчера голову ломал: куда подевались все былые ориентиры? — недовольно проворчал Антиплащ. — Ни плоского камня у поворота, ни сосны с раздвоенной верхушкой… будто корова языком слизнула…

— Ну да. Там, на Зеленом мысу, теперь стройка: не то развлекательный центр хотят возвести, не то гипермаркет, не то еще какое-то кошмарное изобретение цивилизации… Смотри. — Скрытые ветвями матерой ели, они остановились на краю котлована, из которого, залитые, будто молоком, толщей белого тумана, торчали металлические хоботы экскаваторов, жирафьи шеи подъемных кранов, плоские тупоносые рыла бульдозеров и прочие механические туши какой-то специфической строительной техники. Особенного оживления, впрочем, на площадке не наблюдалось — или час был еще слишком ранний? Репейник пояснил сквозь зубы:

— Лес на берегу ручья начали сводить, видишь? Загубят ведь речку, сволочи… Берега подмоет, сползут они в воду, и останется от этого прелестного уголка один пшик… не прозрачный ручей с ключевой водой, а мутное затхлое болотце, загаженное всякой дрянью и строительным мусором.

— Ну, что-то, я гляжу, дела у них не особенно идут…

— Угу. Про́клятое, говорят, здесь местечко. — Бушрут, спускающийся по тропе вдоль края оврага, на секунду остановился и обернулся: на лице его мелькнуло что-то едва заметное, трудноопределимое, смахивающее на потаенное лукавое торжество. — То, знаешь ли, дерево неожиданно упадет поперек дороги, то склон котлована за ночь внезапно осядет, то в двигатели тракторов кто-то песка и еловой хвои насыплет… странные, короче, дела творятся.

— И, по-твоему, это заставит их свернуть строительство? Дурак ты, Репей, честное слово.

— Но что делать-то, Антиплащ? Жалко ведь лес-то… да и речушку жалко, аж сердце болит.

— Не смеши, Бушрут, кого, кроме тебя, волнует судьба какой-то паршивой речушки? Вместо того, чтобы пугать бедолаг рабочих дурацкими фокусами, проще пойти и дать взятку Главе департамента лесного хозяйства… или кто там курирует все это безобразие? Подъехать к нему (лучше в неофициальной обстановке) с чемоданчиком в руке и произнести магическое заклинание: «Готов привести вам весомые аргументы в доказательство нерентабельности строительства на Зеленом мысу», — и завтра же вся эта бульдозерная возня в овраге застопорится как по волшебству. Только аргументы и в самом деле должны быть достаточно весомые.

— Вот то-то и оно… Где же их взять, эти весомые аргументы, да еще в достаточном количестве? — Бушрут приуныл. Но тут же, словно о чем-то припомнив, бросил на Антиплаща заинтересованный взгляд. — Или ты того… продал Корону?

— Корону царицы Савской, ты имеешь в виду? — Антиплащ неприязненно помолчал. — Нет. Не так-то, знаешь ли, легко найти покупателя на подобный раритет.

— Тогда какого рожна вообще стоило ее красть?

— Из тупой бравады! Должен я, в конце концов, поддерживать свое реноме бессовестного циника и непревзойденного грабителя, или нет?

— Ну, ну. Нашел, чем гордиться! Да и куда тебе до тех бессовестных циников и грабителей, которые прочно окопались в извилистых коридорах власти...

Антиплащ расхохотался — так, что Молли, задремавшая тем временем у него на плече, испуганно вскинулась.

— Не будь таким наивным, Репей. Опять ты путаешь теплое с мягким. Это украсть батон колбасы из супермаркета — наглая кража, статья и пять лет на нарах; а украсть вагон этой же колбасы и загнать его куда-нибудь в Бразилию по оффшорной сделке — бизнес, лавирование в финансовой сфере и высокое искусство! Почувствовал разницу, ага? Она всего-то, в конце концов, только в объемах украденного… плюс ловкость рук, деловая хватка, отличное знание законов — и никакого мошенничества, ни-ни!.. Ну, далеко еще до твоего «надежного места»?

— Уже пришли.

Впереди среди деревьев действительно забрезжил просвет; запахло острой, едкой сыростью, поднимающейся от воды, — и беглецы вышли на берег реки: на изрядном расстоянии от того места, где Антиплащ причаливал накануне. Бушрут осмотрелся и вывел из ближайшего затончика, из-под шатра свисающих к поверхности воды ветвей плакучей ивы небольшую рыбацкую плоскодонку. Лодка была весельная, самая обыкновенная, потемневшая от времени, закрытая от непогоды брезентом; хорошо хоть не надувная, мимоходом подумал Анти.

— Прибило как-то по весне к берегу, я и подумал — чего добру пропадать? — пояснил Репейник. — В розыске, по крайней мере в Сен-Канаре, она не числится — небось откуда-нибудь с верховьев приплыла.

— Хм! — Антиплащ толкнул лодку ногой в борт — и с сомнением смотрел, как она покачивается на волнах, как поплескивает, перетекая туда-сюда, скопившаяся на днище мутная дождевая лужица. — Это корытце действительно способно держаться на воде?

— Ну, если ты предпочитаешь добираться до Сен-Канара вплавь…

— Ладно. Не переживай, я тебя своим отъездом все-таки осчастливлю. — Антиплащ усадил девчонку на скамью и, оттолкнув лодку от берега, прыгнул в нее сам. Лодка закачалась на воде, и с борта в воду эвакуировалось с полдесятка лягушек; Молли с восторженным возгласом сунулась на корму, чтобы получше их разглядеть.

— Ух ты! Анти, смотри, какая жаба!

— Поосторожнее, не переверни лодку, — проворчал Антиплащ, вытаскивая из-под скамьи завернутые в брезент весла. Он оглянулся на Бушрута: Репейник стоял у кромки воды и смотрел вслед отплывающей посудине, прикрыв ладонью глаза, словно бы от солнца, которого не было и в помине. Его лицо оставалось в тени, и Антиплащ не мог его видеть. Рад, поди, до смерти, что наконец от меня избавился, капустная кочерыжка! — с раздражением подумал Анти, берясь за весла; впрочем, справедливости ради следовало признать, что Бушрута вряд ли можно было за это винить… Он отрывисто бросил через плечо:

— Ну, бывай, Репей! До встречи!

— Удачи, Антиплащ. Хочется верить, что эта встреча действительно состоится…

Антиплащ не ответил. Лодка, покачиваясь, медленно отплывала от берега, пока не попала в полосу бойкого речного течения, где, мягко подхваченная потоком воды, заметно ускорила свой плавный и почти неслышный размеренный бег. Где-то в тумане раскатисто квакала лягушка, за бортом негромко плескалась вода, над головой с пронзительными криками реяли большие наглые чайки. Антиплащ, сидя на корме, неторопливо греб — или, скорее, стараясь поменьше скрипеть уключинами, направлял веслом лодку, бесшумно несомую сквозь туман (по направлению, надеялся главарь, к Песчаной косе). Молли нахохлилась на скамье, зябко кутаясь в одеяло, прижимая к себе безмятежного Тигрушу — пасмурным осенним утром на реке было довольно-таки прохладно, от воды поднимался промозглый ознобец, и сырость, висящая в воздухе, неприятно обволакивала тело влажной пеленой, пробираясь холодными пальцами под одежду. Радовало одно — дождя как будто в ближайшее время не намечалось, а что до тумана… Ну, так даже лучше — по крайней мере, они надежно скрыты плотной серой мглой от чужого ненужного любопытства. Через двадцать-тридцать минут течение должно вынести их к Песчаной косе; жаль, что маяк Мегавольта останется совершенно в другой стороне — но, в конце концов, все подходы к обиталищу Мегса, тем более со стороны реки, наверняка под наблюдением Черныша и К°, так что на лодке туда не стоит и соваться… Дырявым жестяным ковшом Антиплащ вычерпал из посудины излишки воды, потом оглянулся на девчонку: она сидела на скамье, поджав ноги, с видом задумчивым и печальным — и, наблюдая за спутником, вертела пальцем в носу так сосредоточенно и деловито, словно надеялась пробурить в его неизведанных недрах нефтяную скважину.

— Ну? Ты чего такая смурная? — утирая со лба честный трудовой пот, устало спросил Антиплащ. — Скоро будешь дома… Готов спорить, твоя мамаша так обрадуется твоему возвращению, что завтра же сводит тебя в зоопарк, в цирк, в Макдональдс и вообще куда хочешь… Устроит тебе настоящий праздник, вот увидишь! Здо́рово, да?

Молли посмотрела на него со вздохом, угрюмо-снисходительно, как на безнадежного, далекого от суровых жизненных реалий махрового идеалиста.

— Угу. Завтра. А послезавтра опять придется идти в детский сад.

— Ну, что ж теперь поделать…

— И есть там противную овсяную кашу… и пить молоко с пенками…

— В жизни бывают вещи и похуже овсяной каши, Молли.

— И еще этот Саймон… Он опять будет меня обижать!

— Кто?

— Саймон. Он… хулиган! Он дергает меня за волосы, отнимает Тигрушу и пинает его ногами! Вот так!

— Ну, скажи этому Саймону, что, если он вновь будет тебя обижать, ему придется иметь дело с Антиплащом, поняла?

— Угу. А ты придешь за мной?

— Что?

— Ты придешь ко мне в садик?

Антиплащ с недоумением оглянулся. Нет, Молли, кажется, не шутила: её бледная замурзанная мордочка была серьезна, и в глазах наряду с вопросом застыло напряженно-мрачное ожидание — ответ собеседника, видимо, представлял для нее определенную важность… Антиплащ растерялся.

— Я? — тупо переспросил он.

— Да, ты!

— Это невозможно. — На язык его так и просилось крепкое словцо, вызванное не яростью, а неожиданностью и удивлением — и ему стоило немалого усилия загнать его обратно в глотку. — Что́ это пришло тебе в голову… Я — преступник, Молли.

— Пристукник? Ты кого-то пристукнул?

— Я никого не пристукнул, но… Нет, это невероятно! Что за идиотская фантазия, в самом деле!.. Не все же, в конце концов, так просто, Молли… И уж твоей маме это точно не понравится.

— Почему? — Молли как-то подозрительно часто заморгала, и глаза ее заблестели; она со всхлипом втянула набрякшую по носом влажную капельку. — Ну, пожалуйста!.. Пожалуйста! Я буду хорошо себя вести… Приходи ко мне… хоть один раз! И пусть все видят…

— Видят что?

— Что у меня тоже есть папа! — Личико ее скривилось, губы вновь задрожали — она уткнулась носом в загривок своего терпеливого безропотного Тигруши, чтобы скрыть подступающее к горлу нестерпимое горе. — Почему у всех есть папы, а у меня — нет?! Это… неправильно! — Она наконец не выдержала и разрыдалась, обиженная, расстроенная, до крайности удрученная такой безжалостной вселенской несправедливостью. Антиплащ молчал; нечасто с ним приключались моменты, когда он бывал настолько смятенен и застигнут обстоятельствами врасплох.

— Ладно, прекрати реветь, — сказал он сердито. — Приду.

— Правда? — Она подняла голову, утирая рукавом нос: увы, весь ее богатый четырехлетний опыт убедительно говорил о том, что обещаниям взрослых, тем более произнесенным таким раздраженным тоном, следует доверять не всегда. — Нет. Ты меня обманешь!

— Сказал же — приду, значит, приду, — проворчал Антиплащ; вся нелепость происходящего казалась настолько дикой и фантастической, что никак не желала укладываться у него в голове. — Только не реви, слышишь! А то не приду... не люблю плакс! И вообще, ты... Ты того... прекрати ковырять пальцем в носу. Это некрасиво!

— Почему? Ты же ковыряешь.

И Антиплащ, к стыду своему, так и не нашелся, что́ на это ответить.