Обратный отсчет (джен)

День для Антиплаща начался явно неудачно.

Он выбирался из забытья долго и мучительно, словно из глубокого болота, из вязкой холодной топи; кажется, даже после разгульной рождественской пирушки в логове наэлектризованного до мозга костей маньяка Мегавольта он не чувствовал себя более гадко. Темная трясина беспамятства долго не желала его отпускать, хуже того — поверхность оказалась затянута плотным туманом, и он долго блуждал в этой густой хмари, смутно воспринимая, но не осознавая окружающее, каждой клеточкой тела ощущая тянущую боль и вынужденно отдаваясь ей без остатка. Голова его разламывалась на части, в желудке ощущалась тупая резь, суставы, все до единого, ломило пыточными клещами, окружающий мир представлялся невыносимо мерзким, недостойным даже того, чтобы на него взглянуть. Странно…

Неужели все эти неприятности одолели его из-за того — одного-единственного! — стаканчика пива, который он позволил себе пропустить в заплеванной забегаловке на ближайшем углу? Или это был совсем не один стаканчик? Или один — но не пива? Несмотря на все старания, Антиплащ никак не мог воссоздать связную цепь событий прошедшего вечера, в памяти его необъяснимым образом зиял кромешный провал — и те крупицы воспоминаний, которые ему кое-как удавалось выцедить из ускользающего сознания, никак не желали складываться в цельную картину. Да — вечером он забрел в «Веселый Роджер», дабы промочить глотком холодного пенного напитка пересохшее горло, это он очень хорошо помнил. Первый (но не последний?) стаканчик «живой водицы» он тоже помнил… Но потом? Что же все-таки случилось потом? К нему подсел какой-то тип… странный тип — во всяком случае, не из тех, с кем Антиплащ по роду своей разрушительной деятельности привык иметь дело: тип был плешивый, сутулый, костлявый, бесцветный, как водоросль, с нездоровыми слезящимися глазками, хитро поблескивающими из-за толстых стекол больших роговых очков. И ведь что-то этому типу было от Антиплаща нужно, какую-то он вешал собеседнику переваренную, ничего не значащую лапшу — о погоде, о повышении цен на продукты и горючее, о выставке каких-то самоцветов в Сен-Канарском Павильоне Экспо и бла-бла-бла… По крайней мере, у Антиплаща осталось стойкое ощущение именно лапши — чего-то бесформенного, мягкого, вязко липнущего к ушам. Но почему этот разговор закончился (во всяком случае, для Антиплаща) полным беспамятством и ощущениями, сродни долгому и настойчивому битью тяжелыми батогами? Ответ на эти (и на другие, не менее животрепещущие) вопросы, увы, по-прежнему оставался для него неразрешимой загадкой…

Радовало одно: лежал он по крайней мере не на асфальте, не под кустами на голой земле, не в луже у ближайшей подворотни и даже не под столом в грязном питейном зале — а на чем-то упругом и умеренно-мягком, похожем на… кожаный диван? Это не была продавленная кушетка с вылезшими из обивки клочьями ваты и оторванным валиком, стоящая в той берлоге на окраине города, которая в последнее время служила ему убежищем, так что Антиплащ с полнейшей уверенностью мог сказать, что находится не в домашних пенатах. Да и запах вокруг ощущался незнакомый — едкий, щекочущий ноздри аромат неведомых медикаментов и химикалий, фенола и труднопроизносимых лекарств, еще какой-то загадочной фармакопеи, о которой Антиплащ не имел (да и не желал бы иметь) ни малейшего представления… Медленно, с усилием, превозмогая дурноту, сонливость и сверлящую боль в затылке, он все-таки заставил себя разлепить отяжелевшие веки.

Перед ним открылась небольшая комната, тускло освещенная бледным светом осеннего дня — робкие лучики воровато просачивались в щели неплотно сомкнутых жалюзи, в полотне которых не хватало нескольких планок. В дальнем углу притулился письменный стол, почему-то совершенно пустой, если не считать декоративного пресс-папье с рукояткой в виде танцующей наяды и раскиданных по столешнице картонных папок. К противоположной стене жались стеллажи и застекленные шкафчики с химической посудой и блестящими инструментами крайне неприятного (медицинского?) вида, пол был покрыт серым вытершимся линолеумом, на стенах висели гравюры и олеографии, какие-то непонятные графики вперемежку со вставленными под стекло дешевыми журнальными репродукциями: видимо, хозяин этого таинственного, похожего не то на кабинет сумасшедшего ученого, не то на химическую лабораторию странного помещения особенной разборчивостью во вкусах не отличался. Что касается самого Антиплаща, то он действительно лежал на кожаном — только не диване, а кресле, до жути напоминающем зубоврачебное, разве что без обязательной лампы над головой. Хуже того — при попытке подняться и осмотреться более внимательно он внезапно обнаружил, что его запястья и щиколотки накрепко пристегнуты к металлическим скобам у торцов кресла прочными кожаными ремнями.

Отчаянным усилием воли Антиплащ подавил готовую подняться в душе волну паники. Спокойно, спокойно… дыши глубже, дружище… ты и не в таких переделках побывал, хотя… Кому — и для чего — понадобилось привязывать его крепкими путами к зубоврачебному креслу?! Для допросов, пыток, извращенных забав неведомого садиста? Напрягая мускулы, он попытался ослабить стягивающие запястья ремни, но куда там — по-хорошему их следовало бы резать кусачками, к тому же на правой руке тотчас обнаружилось еще одно «украшение»: широкий, увесистый браслет из темного металла, настолько плотно прилегающий к коже, что между рукой и нижней поверхностью этой штуковины невозможно было бы, пожалуй, просунуть и спичку. Внутренняя, соприкасающаяся с телом поверхность браслета была выполнена не то из силикона, не то из какого-то сходного материала, туго, упруго охватывающего запястье («сидит, как влитой»!) и почему-то казалась Антиплащу теплой; верхняя поверхность была твердой и блестящей, с матово-серым, дымчатым отливом, абсолютно гладкая, без малейших признаков сочленения или застежки. Несколько секунд Антиплащ, приподняв голову, с недоумением разглядывал необычную вещицу — но тут с громким щелчком повернулся ключ в замке, и запертая дверь распахнулась... Пленник поспешно закрыл глаза и вновь вытянулся в кресле — в надежде, что достаточно правдоподобно выглядит беспамятным. Впрочем, из-под опущенных ресниц он украдкой наблюдал за происходящим в комнате... Первым к «зубоврачебному креслу» подошел (Антиплащ нисколько не удивился) его вчерашний знакомец, ушлый производитель словесной лапши — бледный и тощий, как поганка, незапоминающийся субъект в роговых очках. За его сутулой спиной возвышался, будто гранитный утес над чахлым деревцем, рослый бритоголовый верзила весьма агрессивного телосложения; его внушительные кулаки оказались как раз перед глазами Антиплаща, доставляя пленнику удовольствие разглядеть их во всех подробностях: бугристые, поросшие жестким серым волосом, со сбитыми (о чьи-то зубы?) выпуклыми костяшками. Несколько секунд вошедшие, остановившись над «пациентом», пристально за ним наблюдали, ожидая, по-видимому, каких-либо проявлений жизни с его стороны; затем бритоголовый бугай хрипло спросил:

— Что, он все еще без сознания?

— Нет-нет. — Бледный человечек стоял, чуть покачиваясь с носка на пятку, опустив руки в карманы несвежего лабораторного халата, хищно поблескивая стеклами чудовищных старомодных очков. — Действие препарата должно было закончиться около часа назад… Готов спорить, он просто прикидывается. — Он наклонился к Антиплащу, и что-то так остро, так больно кольнуло пленника в руку чуть выше локтя, что он чуть не подпрыгнул от неожиданности. — Вот видишь… Ну-с, добро пожаловать в реальный мир, мой мальчик.

«Мальчик»! Погоди, я тебе покажу «мальчика», старый хрыч! Антиплащ по-прежнему не открывал глаз. Конечно, притворяться дальше было бессмысленно — но видеть над собой эту очкастую, покачивающуюся на тощей шее черепашью физиономию было выше его сил.

— Вы! Что за дрянь вы вчера подмешали мне в пиво, старая вы плешивая сволочь? Крысиный яд?

— Ну, что вы, любезный. — Очкарик коротко усмехнулся. — Может быть, как вы имели честь неудачно выразиться, я и в самом деле — старая плешивая сволочь, но, хм, в жестоком обращении с животными замечен до сих пор не был.

— Под «животными», я надеюсь, вы имеете в виду крыс? — в холодном бешенстве спросил Антиплащ.

Его невозмутимый визави счел за лучшее пропустить язвительную фразу мимо ушей.

— Выйди, Бобби. Он не опасен, — бросил он через плечо своему телохранителю, и, когда тот неторопливой поступью удалился, подкатил к «зубоврачебному креслу» черный, передвигающийся на поскрипывающих колесиках офисный стул. — А с мистером Антиплащом разговор нам предстоит долгий и обстоятельный… Ну-с, как мы себя чувствуем после, хм, вчерашнего? Хотите минеральной воды? Кстати, можете называть меня доктор Войт.

— А пивка не найдется? — мрачно, подавляя невольный спазм в горле, спросил Антиплащ. В затылок его все еще ввинчивался трехмиллиметровый бурав, и неугомонные кишки скручивались в животе морским узлом.

— Ни в коем случае. Пиво вредит здоровью, вызывает цирроз, расширение сердца, гормональные сбои и прочие неприятности. Только минеральная вода! Или, в крайнем случае, кефир, что, конечно, не в ваших привычках, но…

— Вы, значит, за мной следили?

— Разумеется. Я знал, что вы частенько заглядываете в эту третьесортную тошниловку налево за углом, и был уверен, что и на этот раз обнаружу вас именно там. Ай-яй-яй, мой дорогой Анти! — Доктор Войт с нарочитой обеспокоенностью поцокал языком. — Между прочим, в вашем возрасте следовало бы знать, что выпивка, бабы и ночные кабаки до добра не доводят.

— Какого черта вам от меня надо? — яростно прохрипел Антиплащ.

Войт смотрел на него, прищурившись:

— Я надеюсь, что вы не откажетесь оказать мне одну, хм, небольшую профессиональную услугу. Вчера вы, увы, не проявили к ней должного интереса, поэтому я принял решение продолжить нашу занимательную беседу в более, хм, непринужденной обстановке. К сожалению, для этого пришлось прибегнуть к помощи некоего психотропного зелья и сделать вам, хм, крохотный укольчик, после чего, подозвав Бобби, под белы рученьки вывести вас из зала. И, заметьте, никто ничего не заподозрил, даже не обратил внимания — зрелище, по всей видимости, для «Веселого Роджера» было привычное…

— Значит, ждете от меня «профессиональных услуг»? — Антиплащ хрипло усмехнулся. Увы, это потребовало от него некоторого усилия, так что усмешка вышла не настолько насмешливой и презрительной, как ему бы хотелось. — Только я не беру «заказов» от ВАОН, бледный вы трухлявый сморчок, зарубите это на своем кривом насморочном носу и ныне, и присно, и во веки веков… Вот такая вот, хм, досадная загогулина. Ага?

Доктор Войт, съежившись на стуле, издал резкое отрывистое кудахтанье, которое, по-видимому, должно было означать жизнерадостный смех, и чуть ли не с восторгом потер потные костлявые лапки.

— С чего вы взяли, что я имею какое-то отношение к ВАОН, Антиплащ, к этому сборищу записных идиотов, маргиналов и законченных отморозков? Отнюдь. В Сен-Канаре, поверьте, действуют и другие, не менее влиятельные криминальные организации, которые просто не считают нужным лишний раз афишировать свою деятельность. Тайные организации, одним словом.

— Никогда о таких не слышал.

— О них мало кто слышал. А те, кто услышал, как правило, долго после этого не живут. Но это не имеет отношения к теме нашей беседы… Я бы предпочел, во избежание дальнейших словоблудий и недоразумений, сразу расставить все точки над i и обрисовать вам существующее положение дел. Так вот… — Войт сделал короткую паузу, то ли собираясь с мыслями, то ли просто желая придать своим словам больший вес. — Вы, конечно, уже обратили внимание на этот симпатичный браслет у вас на запястье, не так ли? Он изготовлен из титаниума — сверхпрочного сплава, не поддающегося ни коррозии, ни кислотам, ни какому-либо механическому или химическому воздействию — иными словами, разомкнуть его и снять без специального «ключа» практически невозможно. Кроме того, браслет, как бы это помягче выразиться… имеет своеобразную «начинку».

— Какую начинку? — быстро спросил Антиплащ. Ему показалось, что доктор Войт, при всей своей прежней невозмутимости, все же украдкой бросил взгляд на кожаные петли, которыми пленник был привязан к креслу, словно желая убедиться, что ремни и скобы держат жертву достаточно надежно. Потом вновь перевел взгляд на Антиплаща, коротко хмыкнул — и медленно, веско, выделяя голосом каждое слово, проговорил:

— В браслет вмонтировано взрывное устройство.

Антиплаща будто облили кипятком.

— Что-о?!

Да, он знал, что дымчатый сувенирчик оказался на его руке неспроста, он подозревал какой-то подвох — но, черт возьми, не настолько же подлый! Значит, отныне он — смертник? Ходячая угроза обществу — и самому себе? Принудительная жертва повернутой на устрашении всех и вся Тайной Организации террористов? Антиплащ застонал. Да, доктор Войт опасался не зря: в порыве отчаяния пленник рванулся, как попавший в капкан дикий зверь, так, что затрещали металлические скобы и заскрипели натянутые до предела кожаные путы, — но прочные, впившиеся в тело ремни тут же отбросили его обратно в кресло, бледного, задыхающегося, с неистово колотящимся сердцем… Доктор Войт, опустив правую руку в карман поношенного халата и едва заметно подергивая бесцветной бровью, негромко, абсолютно хладнокровно проговорил:

— Спокойно, спокойно. Что за истерика? Давайте не будем делать, хм, резких движений. В конце концов, вашей жизни — по крайней мере, сию минуту — ничто не угрожает. Вы ведь даже не хотите выслушать меня до конца.

— Ах ты… старый вонючий хорек! Гнида! Да я тебя…

Войт, небрежно посвистывая, с усталым видом нахохлился на стуле, предоставляя Антиплащу возможность высказаться. Он сидел, ссутулившись и сгорбившись до такой степени, что его плешивая голова совсем провалилась внутрь покатых плеч, придавая ему невероятное сходство со стервятником, ждущим, когда свеженькая и недостаточно ароматная падаль дойдет до нужной кондиции. Правую руку он по-прежнему держал в кармане халата. Пальцы левой нервно, беспокойно постукивали по колену — будто огромный паук беспрерывно подергивал длинными, многосуставчатыми бледными лапами.

Наконец Антиплащ выдохся. Войт, взглянув на него, со вздохом поправил сползшие на кончик носа очки.

— Как я уже сказал, — мягким, спокойным, дружелюбным тоном, каким говорят с душевнобольными людьми, заговорил он вновь как ни в чем не бывало, — в браслет вмонтировано взрывное устройство, которое я активировал сегодня около шести утра — то есть меньше трех часов назад. Обратный отсчет начался именно с этого момента… да, кстати, вы можете видеть это в окошечке на торце браслета, вот здесь, обратите внимание. — Он указал на браслет пальцем, и Антиплащ, скосив глаза, действительно разглядел на широкой поверхности дымчатого «украшения» квадратное окошечко, в котором, как на циферблате электронных часов, виднелись крохотные черные цифры: «117.11». Пока он на них смотрел, число «11», моргнув, сменилось на «10». — Итак, как видите, — безмятежно продолжал Войт, — взрывное устройство сработает не ранее, чем через сто семнадцать часов и десять минут; к сожалению, сто двадцать часов — это максимальный срок действия программы. «Браслет камикадзе» — последняя, совсем недавняя разработка наших, хм, секретных лабораторий, и он, увы, еще во многом несовершенен — хотя, следует признать, во время полевых испытаний проявил себя наипревосходнейшим образом. Впрочем, этого времени — почти пяти суток — с лихвой достаточно для выполнения того задания, которое наша Тайная Организация в моем лице намерена вам поручить.

— Какого… задания?

— Поверьте, выполнить его как можно быстрее, точнее и результативнее — только в ваших собственных интересах. Как я уже упоминал, для того, чтобы снять «браслет камикадзе», необходим особый «ключ»… нет-нет, не дергайтесь, я его при себе не ношу; кроме того, «ключ» этот невозможно активировать без одного строго определенного компонента. Вот именно этот компонент вам и предстоит раздобыть — и, чем скорее вы это сделаете, тем быстрее избавитесь от этой, хм, милой и занимательной безделки. До сих пор, я надеюсь, вам все понятно?

— Какого черта я должен вам верить?

Войт, внимательно глядя на собеседника, поправил очки.

— Вы когда-нибудь слышали о геренитах, Антиплащ?

— О чем?

— Геренит — минерал, способный, при помещении его в определенные условия, испускать поток герео-частиц высокой плотности в строго упорядоченном виде, который представляет собой ни что иное, как принципиально новый, пока еще мало изученный вид энергии… впрочем, вам, с вашими четырьмя классами образования вся эта научная тарабарщина вряд ли о чем-либо говорит. Уясните главное: геренит крайне редко встречается в природе, и получить его в лаборатории искусственным путем еще ни разу не удалось, да и о самих герео-частицах известно пока очень мало, свойства их почти не изучены и способы применения разработаны едва ли на десять процентов, так что…

— Я понял. И где же, по-вашему, я должен «раздобыть» эти ваши проклятые герениты, дьявол бы их побрал… и вас с ними заодно! Где?

— На выставке «Дары гор».

— Где-где?

Войт устало, с огорчением вздохнул, глядя на Антиплаща не то чтобы с сожалением — скорее печально, как смотрят на запущенного, плохо воспитанного, безнадежно отсталого ребенка. С силой потер ладонями щеки.

— Вижу, культурной жизнью Сен-Канара вы интересуетесь удручающе мало, дорогой Антиплащ, — а зря. Позвольте зачитать вам одно любопытное объявление. — Из стопки газет, лежащих на низеньком приставном столике возле «зубоврачебного кресла», он взял верхнюю, помеченную красным кружком, и, поправив очки, внушительно прочел: — «С понедельника в Сен-Канарском Павильоне Экспо открывается выставка поделок из самоцветов и полудрагоценных камней, которая, несомненно, вызовет интерес не только знатоков ювелирного дела, но и любителей-непрофессионалов, желающих полюбоваться искусными и изящными творениями известных мастеров — резчиков по камню. На выставке будут представлены скульптурные миниатюры из редких пород поделочного камня, ландшафтные горки, мозаичные картины и фантастической красоты природные барельефы…» и так далее и тому подобное. — Он свернул газету трубочкой и, постукивая ею по колену, вновь пытливо, поверх очков, взглянул на Антиплаща. — Настоящие герениты, разумеется, на выставке не появятся — только макет, выполненный, тем не менее, с подлинников, которые хранятся (две недели назад были специально привезены для изготовления копий) в сейфе в кабинете директора Павильона. Сейф несгораемый и взломостойкий, последней улучшенной конструкции, с усиленной бронезащитой и хитроумнейшим кодовым замком: ни вскрыть, ни распилить, ни взорвать его невозможно, разве что выдернуть с бетонного основания с помощью подъемного крана… Доступ к сейфу и коды замков имеются только в распоряжении директора. Сигнализация выведена в ближайший полицейский участок; если (если!) взломщику каким-то везением и удастся добраться до сейфа, на то, чтобы вскрыть замки, умыкнуть футляр с геренитами и благополучно смыться, у него останется не более двух минут… Как видите, все это, хм, представляет собой достаточно крепкий орешек.

— Откуда у вас все эти сведения? В Павильоне, надо полагать, действует ваш человек?

— Действовал, мой дорогой, действовал! Под видом рабочего, помогавшего монтировать освещение. Несколько дней назад он пытался — ночью — вскрыть сейф, но, увы, неудачно… впрочем, ему удалось отключить и вывести из строя систему видеонаблюдения, а это, согласитесь, уже кое-что — потому что новую систему, согласно моим сведениям, в Павильоне установят только на следующей неделе. Это, безусловно, шанс, и для нас немалое подспорье — но, поскольку наш агент в конечном итоге все же потерпел неудачу, нам и пришлось в такой спешке, не особо считаясь с методами и средствами, искать другого, хм, подходящего для этого «дела» человека. Через пять дней, видите ли, выставка закрывается, и герениты благополучно укатят из Сен-Канара в подземное хранилище Национального банка — и, по-видимому, на долгое время останутся вне досягаемости для нашей Тайной Организации… Теперь, я надеюсь, вы понимаете все наши затруднения, дорогой Анти?

Антиплащ молчал. Мозги его пухли в черепе, будто перепревшая каша; в пересохшем горле саднило так, словно он пытался проглотить горсть металлических опилок. Мысли, смутные и отрывистые, неумолимо разбегались по неприметным щелям, словно стайка тараканов, и ни собраться с силами, ни толком сосредоточиться он по-прежнему не мог: всё происходящее оказалось для него каким-то слишком уж странным, причудливым и неожиданным...

Даже для него.

— Почему, — хрипло спросил Антиплащ, — почему вам понадобился именно я? Неужели ваша Тайная Организация настолько слаба, что не может совершить вооруженный налет на какой-то паршивый занюханный Павильончик и разметать его по кирпичику? ВАОН, думается мне, не стала бы пасовать перед подобной задачей.

Доктор Войт задумчиво пожевал неприятными, сморщенными, глубоко втянутыми в рот сухими губами.

— ВАОН, несомненно, тоже многим пожертвовала бы ради того, чтобы заполучить герениты, если бы знала о заложенном в них энергетическом потенциале — но, на наше счастье, ВАОН, по-видимому, пока не занималась этим вопросом настолько, хм, плотно. Да, Ассоциация Негодяев шума не боится и не остановилась бы ни перед терактом, ни перед открытым разбоем — но нашей Тайной Организации лишний пиар ни к чему… как я уже говорил, мы предпочитаем не афишировать свое присутствие в Сен-Канаре, именно поэтому стараемся вести дела тайно, без излишней огласки. Тем более нам вовсе не хотелось бы привлекать к геренитам общественное внимание, что неизбежно произойдет в случае вооруженного налета, захвата заложников, угрозы теракта и прочих шумных криминальных конвульсий… да, да, в том-то вся и загвоздка, что дельце это необходимо провернуть тихо и аккуратно, как говорится, без шума и пыли. А что касается вас… — Войт вновь выудил из стопки газет несколько помеченных номеров и разгладил их на коленях. — Поверьте, вы интересуете нашу Тайную Организацию в целом и меня в частности уже довольно давно, я даже позволил себе собрать некоторые мелькнувшие в прессе материалы о ваших, хм, подвигах за последний год-полтора. Вот, например, разбойный налет на инкассаторскую машину в районе Пригородного виадука — ваших рук дело, верно? Кража со взломом в Сандэй-сити? Ограбление в загородном доме господина К., президента компании «Тесса инкорпорейтед» и члена Парламента, почетного представителя Коллегии адвокатов и прочая, и прочая… Как, любопытно, вам удалось обойти вооруженную охрану, видеокамеры и наисовременнейшую сигнализацию таким образом, что пропажа драгоценностей из фамильного сейфа была обнаружена, в сущности, совершенно случайно?

— Это что — сугубо риторический вопрос, или очередная неуклюжая попытка выведать мои профессиональные секреты?

— Ваши «профессиональные секреты», уж поверьте, меня ни капли не интересуют. Вот, кстати, еще любопытная вырезка: «…дерзкое ограбление ювелирного магазина на Кавендиш-сквер: преступники похитили т.н. Корону Царицы Савской — бриллиантовую диадему стоимостью в несколько сот тысяч долларов, при этом странным образом проигнорировав прочие драгоценности, представленные в витринах. Напоминаем читателям, что Корона, помещенная в контейнер из пуленепробиваемого стекла, до сих пор считалась «абсолютно недосягаемой для похитителей» — и очень жаль, что этот неосторожный эпитет не столько, по-видимому, послужил для устрашения вероятных грабителей, сколько по-настоящему усыпил бдительность охраны и наших доблестных стражей правопорядка».

— А с чего вы взяли, что на Кавендиш-сквер побывал именно я? — пробурчал Антиплащ. — Кажется, там дальше должно быть указано, что «преступников найти не удалось».

— Мой милый Анти! — Войт снисходительно покачал головой. — Но это же очевидно! Только ненормальный Антиплащ может взять пресловутую, считающуюся «недосягаемой для похитителей» Корону, бросая тем самым вызов как обществу в целом, так и «доблестным стражам правопорядка» в частности, и при этом пренебречь прочими, менее значимыми в этом отношении побрякушками. Вы же у нас работаете только, хм, из любви к искусству! Обыкновенные грабители подчистили бы несчастный магазин до последней булавки, можете быть уверены.

— Угу. Отсюда следует сделать вывод, что вы полагаете меня «необыкновенным» грабителем.

— В некотором роде. Только я бы на вашем месте не принимал это за комплимент. Вот, кстати, вспоминается нашумевшее в свое время дело «шервилльского призрака» — просто шедевр преступной изобретательности… для такого, как вы, неуча и невежды. Как видите, — посмеиваясь, Войт хлопнул ладонью по стопке пыльных газет, — я внимательно следил за вашей, хм, головокружительной карьерой и пришел к выводу, что «дело о геренитах» может ее весьма достойным образом увенчать, разве не так? Или вы полагаете, что эта задачка вам все же окажется не по зубам?

— Но ведь вы полагаете, что не оставляете мне иного выбора, грязная вы лабораторная крыса! Вы даже не допускаете мысли, что я все-таки сумею избавиться от браслета самостоятельно, так?

— Каким, любопытно, образом? Обратитесь в полицию? — Доктор Войт позволил себе сдержанную улыбку. — Что-то сомневаюсь. Антиплащ и полиция — вещи несовместимые и даже взаимно-отталкивающиеся, не станем уж и вспоминать о том обстоятельстве, что вы хронически находитесь в федеральном розыске. Копы, конечно, будут вам весьма рады — но без «ключа» и без геренитов, активирующих «ключ», помочь вам ничем не смогут, разве что ампутируют вам руку пониже локтя. Или вы сами отпилите себе запястье, хм, циркулярной пилой? Вряд ли. О том, что такое «ключ», известно мне, и только мне одному, ни мой телохранитель, ни прочие мои, хм, соратники ничего о нем не знают — поэтому не рассчитывайте получить какую-либо информацию из третьих рук… Добыть герениты и, если угодно, продать их мне за весьма достойную цену — вот, думается мне, единственный вариант, который в полной мере может удовлетворить обе заинтересованные стороны.

— За какую цену?

— За весьма достойную, я же сказал. Тайная Организация достаточно богата, чтобы высоко оплачивать услуги своих агентов — и вас за ваши труды тоже, будьте уверены, вознаградят по заслугам.

— Пулей в висок?

— Ну, что вы. Если вы сумеете добыть герениты — а вы, в ваших же в первую очередь интересах должны их добыть, — то тем самым поддержите свое реноме удачливого грабителя и искусного взломщика, а Тайной Организации, сами понимаете, отнюдь не с руки лишаться таких ценных кадров… нам вы все-таки нужны живым и теплым, а не хладным и разлагающимся. Это, я надеюсь, вы пока еще в состоянии понять?

— А если не добуду?

— Ну что ж… значит, одним самоуверенным нахалом в Сен-Канаре станет меньше — никто, кроме вас, от этого ничего не потеряет, уж не делайте такую постную физиономию. Вот, кстати, — Войт выложил на приставной столик голубовато-серый пакет из непрозрачного пластика, — в этой папке — все материалы по Павильону и геренитам, которые могут вам пригодиться, а здесь, — в дополнение к папке на столе появилась опечатанная банковской лентой увесистая пачка купюр, — тысяча долларов — на текущие расходы. Да, вот еще что, к вашему сведению: с помощью браслета я могу отслеживать ваше местонахождение в любой момент времени, поэтому вам вряд ли удастся как скрыться от меня самому, так и скрыть факт похищения минералов, если у вас, не дай бог, вдруг мелькнула такая мыслишка. Как только герениты окажутся у вас, вас найдут и препроводят на место встречи, где наше небольшое дельце будет наконец благополучно завершено. И не вздумайте выкидывать никаких фокусов! Повторяю — сотрудничество со мной и Тайной Организацией, безусловно, в ваших собственных интересах… Вот, в общем-то, и все, что я хотел вам сказать. Все понятно, я надеюсь? Вопросов нет? В таком случае я вас сейчас отпущу. — Не дожидаясь ответа, он поднялся, подошел к двери и, чуть ее приоткрыв, негромко просипел в коридор:

— Боб!

На пороге тотчас материализовалась внушительная фигура бритоголового бугая. Доктор Войт что-то шепнул ему, кивком указав на Антиплаща, и отступил в дальний угол комнаты, к письменному столу, вновь опустив правую руку в карман застиранного халата, пряча за толстыми стеклами очков настороженный, недобрый прищур слезящихся глаз. Его нездоровая, худая, землисто-серая физиономия стала еще более подозрительной и напряженной, точно бравый доктор вынужден был остерегаться неведомого, но наверняка опасного насекомого.

— Почему бы вам опять не сделать ему укол, док? — проворчал Боб, подходя к «зубоврачебному креслу», но Войт в ответ медленно (с сожалением, показалось Антиплащу) покачал головой.

— Нет. Пока нельзя. Сердце может не выдержать… я и без того втрюхал в него вчера чуть не тройную дозу. Просто завяжи ему глаза шарфом, этого будет вполне достаточно. Осторожнее… Надеюсь, мы обойдемся без сопротивления, членовредительства, битья стекол и прочих необдуманных поступков, мой дорогой Анти. Я держу вас на мушке — одно угрожающее движение, и я всажу вам пулю в живот, что, конечно, окажется действием весьма досадным и поставит на намеченной операции жирный крест — но, увы, будет совершенно неизбежным в сложившихся обстоятельствах.

Антиплащ, впрочем, и не думал сопротивляться. Слабость и дурнота навалились на него с новыми силами, и, хотя он и не видел стоявшего за его спиной красавчика Бобби, но мог с уверенностью утверждать, что тот тоже предусмотрительно держит палец на взведенном курке. Плотная колючая повязка легла пленнику на глаза, отрезая от внешнего мира, но зато ремни, удерживающие его в кресле, оттянулись и ослабли — и он медленно, под бдительным взором охранника сумел наконец подняться с пыточного станка… о чем, признаться, тут же и пожалел, ибо мир крутнулся вокруг него, как палуба корабля, попавшего в сильную болтанку. Он вынужден был опуститься обратно в кресло, чтобы растереть затекшие до окаменения, отказывающиеся ему повиноваться руки и ноги — и Бобби сердито стукнул его по затылку рукоятью пистолета, вновь заставляя подняться.

Антиплащ скрипнул зубами. Он не мог видеть Войта, съехавшего на дальние рубежи помещения, но всем телом ощущал его присутствие — там, в углу, между окном и стенкой застекленного шкафчика, — равно как ощущал и направленное ему в живот дуло войтовской «пушки». Процедил хрипло, сквозь зубы:

— Как же вы все-таки меня боитесь, док. Ух, как боитесь! Накачали меня какой-то дрянью, забились в щель, будто мокрица, приставили ко мне вооруженного до зубов громилу — и все равно боитесь, боитесь… готовы пристрелить меня на месте за один только неосторожный чих в вашу сторону! А как же моя «полезность» для вашей невнятной Тайной Организации, о которой вы с пеной у рта распространялись буквально минуту назад? Вряд ли ваше руководство вас поощрит, если в припадке нечаянной паранойи вы нажмете на курок, и мои бесценные мозги будут после этого два дня стекать с вашего замечательного настенного плафона.

— «Полезность» свою для Тайной Организации вы докажете только после того, как принесете мне герениты, я уж думал, мне не придется вам этого объяснять, — сухо возразил Войт, — а до тех пор ничего, кроме обыкновенного куска мяса, вы собой не представляете, причем в самом буквальном смысле. Поэтому берите деньги и папку и проваливайте, Антиплащ, время работает против вас… Но помните: я и Тайная Организация следим за вами, следим бдительно, неотрывно, следим за каждым вашим шагом — и в случае каких-либо непредвиденных обстоятельств всегда успеем принять необходимые меры… помните об этом каждый день, каждый час! Чао, мой мальчик, я буду с нетерпением ожидать от вас известий. — Видимо, он сделал Бобу знак пошевеливаться, потому что крепкая ладонь ухватила Антиплаща под руку, и в бок ему на этот раз ткнулся не воображаемый, а самый настоящий, жесткий, как штырь, пистолетный ствол.

— Пошли, — прошипел Боб. — Дернешься — пристрелю! — Чуть ли не силой он повлек Антиплаща по длинному коридору, битком набитому неожиданными углами, то и дело приговаривая: «Направо», «Налево», «Туда», «Сюда». Щелкнул дверной замок — и Антиплаща отбуксировали вниз по крутой лестнице: один пролет, другой, третий — самый короткий, всего четыре ступени. Вновь загремела железная дверь; «Прямо, — буркнул Боб. — Теперь налево. Направо». Антиплащ споткнулся о какой-то не то порожек, не то выросший на дороге бетонный бордюр. «Направо, — бурчал над ухом Боб. — Налево. Ноги поднимай, ты! В машину!» Антиплаща впихнули в автомобиль и накрепко пристегнули ремнем; Бобби втиснулся рядом, по-прежнему упираясь ему пистолетом в бок. За рулем, по-видимому, был некто третий — некто молчаливый, шумно сопящий, часто шмыгающий носом; зашумел мотор, машина тронулась, с дребезгом, точно мусоровоз, преодолевая невидимые ухабы и скрежеща тормозами на поворотах; остановилась — прежде, чем Антиплащ успел в должной мере насладиться поездкой. «Выходи», — раздраженно рявкнул Бобби, за шиворот выволок пленника из машины и, протащив на несколько шагов вперед, наконец сорвал с его глаз опостылевшую повязку.

Антиплащ постарался скрыть вздох облегчения. Они с Бобом стояли в глубине темной, грязной подворотни — узкого проулка между домами, выходящего в сумрачный, окруженный невзрачными трехэтажными строениями проходной двор. Где-то едва слышно капала вода из водосточной трубы, в мусорных баках у противоположной стены копошился ободранный помойный кот, тут же рядом, ничуть не смущаясь таким соседством, сосредоточенно чистила усы крупная серая крыса. Чуть поодаль, у выхода из проулка, шумела разноголосым городским гулом какая-то большая людная авеню, и, демонстрируя Антиплащу выглядывающий из-под полы краешек пистолетного ствола, Бобби выразительно дёрнул подбородком в ту сторону.

— Все. Проваливай, смертничек. Шеф будет ждать от тебя успешных результатов. А если вздумаешь удрать или вовсе забить на дело… ну, это твои проблемы. Устроить показательный ба-бах с этой забавной малюткой у тебя, конечно, вряд ли получится, но кишки твои повиснут на ближайшем дереве, аки елочная гирлянда, уж в этом можешь не сомневаться.

— Ну-ну, — презрительно, превозмогая головокружение, процедил в ответ Антиплащ. — Погавкай, погавкай, верный цепной песик Бобби, отведи душу — видать, хозяин не часто спускает тебя с поводка, раз ты с таким остервенением торопишься при случае нагадить под каждым встречным кустом. Эх, жаль, время нынче неожиданно вздорожало, а то я бы с тобой подольше потолковал…  — Он сумел-таки увернуться от нацеленного ему в подбородок крепкого волосатого кулака и поспешно нырнул в кирпичную темноту проулка, в длинный гулкий тоннель, упирающийся дальним концом в невзрачную кулису серого осеннего дня — такого же тусклого и безрадостного, как и царящая у Антиплаща на душе стылая безнадега…

Телефонный звонок настиг Мегавольта около двух часов пополудни.

— Я звоню из автомата, — быстро, чуть приглушенно сказал в трубке знакомый хрипловатый голос. — Мегс, нам надо встретиться. Срочно.

— Ну, почему бы и нет? — пробормотал Мегавольт: звонок застал его врасплох, к тому же глухая, торопливая речь Антиплаща с обычно не свойственной главарю напряженной интонацией показалась Искромету странной. — Приходи на маяк.

— Нет. Вероятно, за мной следят. Я не хочу, чтобы они знали о том, что я наведывался к тебе на маяк.

— Кто «они»?

— Все подробности — при встрече. Угол Продольной и Поперечного, дом семь, ну, ты знаешь… Давай. Жду. — И, прежде, чем Мегавольт успел собраться с мыслями и выведать, что́ же всё-таки у главаря произошло, в трубке раздались короткие гудки.

* * *

Через час Мегс, оглядываясь, стоял на пересечении Продольной улицы и Поперечного переулка. Дом за номером семь он обнаружил не сразу, эту развалюху, прячущуюся за глухим покосившимся забором, трудно было заметить с улицы: дом стоял (вернее было бы сказать — медленно рассыпался) в глубине непомерно разросшегося сада — ветхий, давно заброшенный, всеми позабытый деревянный домишко, терпеливо дожидающийся сноса, стиснутый со всех сторон раскисшими от дождей пустырями и захламленными строительными площадками.

С первого взгляда хибара производила впечатление нежилой — но, пробравшись сквозь заросли сирени у покосившегося забора, Мегавольт набрел на едва заметную, почти пунктирную тропинку, подходящую к когда-то выкрашенному голубой краской, а ныне — осевшему и облупившемуся крыльцу. Дверь, за отсутствием замка, оказалась не заперта; подгнившие, покоробившиеся от сырости доски в коридоре скрипели под ногой так, что становилось понятно: к хитрецу, окопавшемуся в глубине дома, не сумели бы подобраться незамеченными никакие самые ловкие и опытные ниндзя. Первые две комнаты были пусты и необитаемы; в третьей, самой дальней от входа, горела пыльная, закопченная лампочка, свешивающаяся с потолка на длинном шнуре. У окна располагался укрытый засаленной клеенкой колченогий стол в окружении столь же шатких увечных табуреток, возле стола — гардероб: древнее, почерневшее от времени трёхстворчатое чудовище, в недрах которого кто-то постоянно деловито шуршал: не то мыши, не то какая-то иная живность, неизменно желающая оставаться инкогнито (впоследствии выяснилось, что, помимо прочих своих достоинств, гардероб одержим маниакальной идеей кого-нибудь придавить и, клонясь вперед, только и выжидает момента пасть на слишком близко подошедшую жертву — но это, как говорится, уже совсем другая история). Зато занавесочки на окне были очень позитивные, веселенькие: ситцевые, с рисунком из мелких розовых цветочков и легкомысленными рюшами по краям. У дальней стены помещалась старая, с вытершейся обивкой кушетка, на которой, поджав ноги и укрывшись с головой подоткнутым со всех сторон одеялом, лежал… человек? Спящий? Мертвый? Мегавольт, слегка недоумевая, шагнул вперед, на середину комнаты.

— Антиплащ…

— Здоро́во, Мегс, — хрипло сказали за его спиной.

Главарь стоял в углу возле двери, прижавшись к стене, глядя на вошедшего гостя цепким, настороженным взглядом чуть исподлобья — взглядом, каким берут на прицел опасного врага. И, хотя руки у него были пусты, Мегавольт мог бы поклясться, что лишь пару секунд назад верная, позаимствованная как-то при случае с оружейного склада и, вероятно, до сих пор числящаяся в розыске антиплащовская пушка исчезла во внутреннем кармане желтой замшевой куртки.

— Ну, здоро́во, — пробормотал Мегавольт, — коли не шутишь. Чего это ты сегодня такой дерганый…

— Ты один? — быстро, не отвечая, спросил Антиплащ. — Не заметил на улице ничего… необычного, а? Слежки за тобой не было? — Он шагнул к окну и поправил и без того плотную, сверху донизу закрывающую оконный проем захватанную занавеску. — Хочется надеяться, что и не будет. Тобой они, по-видимому, не интересуются. Пока.

— Да кто «они»? Что ты имеешь в виду? — переспросил Мегс, совсем сбитый с толку. Вместо ответа Антиплащ опустился на скрипучую табуретку и, засучив рукав, положил на стол правую руку — так, чтобы широкий, даже на вид массивный браслет гладкого дымчатого металла сразу бросался в глаза. Мегавольт, подойдя, взглянул на него безо всякого интереса.

— Это еще что за штука?

— Вот именно это, — хмуро отозвался главарь, — я и хотел у тебя узнать, мой дорогой Мегс. Как по-твоему, что это за штука, а?

Секунду-другую они оба смотрели на злополучный браслет: Антиплащ — мрачно, взглядом безнадежным и тяжелым, словно кувалда; Мегавольт — с любопытством, смешанным с недоумением и замешательством. Тонким и длинным, затянутым в облегающую голубоватую перчатку указательным пальцем Элмо Искромет в задумчивости потер переносицу.

— Вляпался, значит? — проницательно заметил он.

— По самое не балуй, — помолчав, неохотно сознался Антиплащ. — Ну как, по-твоему, что это такое?

— Да все что угодно. Откуда мне знать? Электронные часы. Измеритель давления. Секундомер. Гальванометр. Электрошокер. Уже тепло? Турбо-квантовый усилитель лабиостатического эм-поля. Импульсный генератор…

— А если это — бомба? — сдавленно, будто проталкивая в горло ком сырого песка, прохрипел главарь.

— Бомба? — В глазах Мегавольта секундно, как сполох, мелькнуло — и погасло — мгновенное изумление. Опасливо, украдкой он покосился на Антиплаща, проверяя, нет ли у него пены на губах — но, если не считать общего изнуренного вида и нездорового, лихорадочного блеска в глубине серых прищуренных глаз, главарь производил впечатление вполне нормального человека — во всяком случае, едва ли менее нормального, чем обычно. — Ты шутишь?

— А тебе смешно, Мегс?

Мегавольт промолчал — вопрос, к счастью, был не из тех, какие нуждаются в непременном ответе. Коротко, отрывисто, скупясь на эмоции — просто излагая факты — Антиплащ в нескольких словах поведал ему об утреннем приключении, о Войте и Бобби, о браслете и Павильоне Экспо, под конец твердо убежденный в одном: изо всего, им рассказанного, мимо Мегавольта не прошли только сведения, касающиеся «герео-частиц» и «новейшего, мало изученного вида энергии». Помалкивающий Мегс этим явно заинтересовался; откинувшись на спинку продавленной кушетки, забросив ноги на ближайшую табуретку и задумчиво пощипывая нижнюю губу, он рассеянно, затуманенным взором изучал потолок, изборожденный желтоватыми островками осыпавшейся побелки и переплетением бесчисленных, перетекающих друг в друга трещин, длинных и извилистых, точно изображения рек на какой-то архисложной топографической карте.

— Герениты… Да-да, я где-то что-то слышал… Новый вид энергии? Герео-излучение? Возможно… Любопытная это, должно быть, штука. — Рассеянно, с мечтательным вздохом Элмо подергал себя за нос. — Хотел бы я на нее взглянуть… и прикинуть, как и где ее можно использовать… Синтезировать, к примеру, какие-нибудь икс-лучи, способные прожигать самый тугоплавкий, самый несгораемый металл… или мгновенно испарять любое известное науке вещество… или, скажем, расщеплять на атомы все, что угодно… Да-да! — Глаза его загорелись. — Да с этаким устройством никакие сейфы, никакие запоры и стены не помеха, с ним куда угодно можно проникнуть, хоть в магазин, хоть на склад… хоть в Хранилище Скруджа Макдака… да хоть в подземные бункера Национального Банка! А?!

— Ага. И выкрутить там все лампочки, — мрачно добавил Антиплащ.

— А почему бы и не выкрутить? — свирепо возразил Мегавольт. — Что еще этот твой Войт говорил тебе о герео-частицах, а?

— Не знаю, — зло сказал Антиплащ, — и знать ничего не хочу: ни о герео-частицах, ни об излучении, ни о новом виде энергии, ни об ёклмн-лучах, ни о прочей зауми, пропади она вся пропадом. А хочу я, представь себе, только одного — избавиться от этой проклятой штуки, и чем скорее, тем лучше. Ножовка ее не берет, в этом старый хрыч был прав — но неужели нет никаких иных способов… обезвредить бомбу? Я надеялся, что уж тебя-то, Мегс, эта штука не поставит в тупик!

Мегавольт, что-то обеспокоенно бормоча под нос, наклонился к столу, внимательно разглядывая браслет на запястье Антиплаща, поворачивая руку главаря и так и этак. Зачем-то понюхал гладкую дымчатую поверхность «украшения», осторожно потер ее пальцем. Озадаченно спросил:

— Мне это только кажется, или браслет действительно того… теплый?

— Не кажется, — быстро сказал Антиплащ. — Он действительно теплый… и тяжелый, как двухфунтовая гантель. Как по-твоему, там, внутри, на самом деле — бомба? Или это просто — игрушка, бутафория… один из понтов, на которые пронырливый доктор Войт и К° берут доверчивых лохов вроде меня? Что скажешь?

Мегавольт пожал плечами.

— Всяко может статься. Но, если это и игрушка, то, я бы сказал, выполненная весьма правдоподобно… и какая-то реакция, судя по выделению тепла, там, внутри, определенно происходит. Во всяком случае, — бодро добавил он, — игрушка это или, гм, действующая модель, мы, несомненно, очень скоро узнаем…

— Угу. Аккурат через 110 часов и 18 минут. — Антиплащ угрюмо взглянул на циферблат на торце браслета. Мегавольт, присмотревшись, указал на крохотное, едва ли больше булавочной головки круглое отверстие рядом со светящимся табло.

— Видел?

— Да. Это для «ключа», надо полагать? Что он может собой представлять, этот «ключ», ты хоть понимаешь?

Мегавольт медленно покачал головой.

— Видимо, это какое-то устройство, типа твердотельного лазера, где герениты играют роль рабочего элемента — только при этом испускают не фотоны, а поток тех самых «герео-частиц» в строго упорядоченном виде… то есть преобразуют энергию накачки в энергию монохроматического, поляризованного, когерентного и узконаправленного потока излучения, который…

— А если человеческим языком?

— Человеческим? — Мегавольт секунду подумал. — Ну, штрих-код на упаковках видел? Должно быть, здесь работает тот же принцип, только вместо лазера в «ключе» используется поток герео-частиц в «строго упорядоченном виде». Грубо говоря, в устройстве «ключа» зашифрован код, а браслет — это считыватель, настроенный на определенную частоту герео-излучения, вот как-то так.

— А без этого «потока герео-частиц», выходит, код не сработает… и браслет разомкнуть нельзя? — хрипло спросил Антиплащ.

Мегавольт, кусая губы, медлил с ответом — нет, не потому, что был в нем не уверен, скорее был не уверен в том, как его, этот ответ, воспримет и без того слабо предсказуемый Антиплащ. Но совсем отвертеться от вынесения вердикта он не мог — и наконец нерешительно произнес:

— Ну... Я полагаю, нет.

Антиплащ бесстрастно смотрел в стену.

— Ты уверен?

— Уверен... Да брось, — торопливо, с неуклюжим сочувствием пробормотал Мегавольт, — не все же так печально, в конце-то концов... у каждого из нас случаются плохие дни. Надо просто оптимистичнее смотреть на вещи…

Он тут же пожалел о своих словах.

— Оптимистичнее?! — прохрипел Антиплащ. Он наконец перевёл взгляд на Мегавольта; лицо его пылало, уголок рта чуть заметно подергивался, глаза блестели сухо, воспаленно и зло. — Хочешь оказаться на моем месте, а, Мегс? Знать, что всего пять дней отделяет тебя от последнего вздоха, и время… идет… утекает с каждой минутой, с каждой секундой… А ты… — Он умолк, не находя слов от отчаяния и бессильной злобы: ему казалось, что Мегавольт — уж Мегавольт-то! — сумеет ему помочь, вникнуть в обстоятельства дела, предложить из этих обстоятельств какой-то элементарный выход и… что? Утешить? Погладить по шерстке? Мановением руки решить возникшую досадную проблемку? Антиплащ устыдился: он, мытый во всех щелоках главарь «Ужасной Четверки», неустрашимый авантюрист и, так сказать, виртуоз криминального дела, вдруг ни с того ни с сего разнюнился перед своим дружком, будто распоследняя истеричная баба. Псих и неадекват, если точнее, ага. Законченный неврастеник…

Мегавольту, к счастью, весь этот царящий в душе Антиплаща сумбур и хаос был невдомек.

— Ну, что я могу сделать? — пробормотал он, не на шутку струхнувший: его неказистая физиономия побледнела и вытянулась в усилии изобразить хоть что-то похожее на дружеское сопереживание. — Я, конечно, могу попытаться снять этот твой браслет… скажем, пропустить сквозь него небольшой электрический разряд, только…

— Что «только»?

— Только ведь гарантий никаких нет. Он ведь может и того… ну, перемкнуть, к примеру.

— И что? Надо оптимистичнее смотреть на вещи, дорогой Элмо! Или ты не желаешь, чтобы кишки твои намотало вот на эту ободранную лампочку? Пожить еще хочешь годиков тридцать-сорок, покоптить грязное сен-канарское небушко, а, Мегги?

— Да что-то вроде того, — буркнул Мегавольт, в прямом и в переносном смысле загнанный в угол, не желая продолжать этот нелепый, ни к чему не приводящий спор, да и зная, по собственному печальному опыту, что спорить с раздраженным главарем — безнадежно и глупо.

— Ты сумеешь собрать «ключ»? — резко и деловито, сквозь зубы, спросил Антиплащ: настроение его, как это часто бывало, изменилось в одночасье, он уже взял себя в руки и вновь был энергичен и собран. — Или нет? Честно.

— За пять дней? — угрюмо, после паузы, спросил Мегавольт.

— Нет. За четыре с половиной.

— Но герениты…

— Да достану я эти проклятые герениты… из-под земли достану, ногтями выцарапаю, зубами выгрызу, если потребуется, ты меня знаешь. Твое дело — «ключ», все остальное — мои заботы, ага?

— Но если ты действительно достанешь герениты, то на черта тебе «ключ»? — резонно возразил Мегавольт. — Ты же говорил, что в случае удачного похищения тебя… найдут. Если за тобой действительно следят…

— «Найдут»! — Антиплащ фыркнул. — Черта с два! Вот уж не хотел бы я, чтобы меня «нашли»… во всяком случае, сделаю все, от меня зависящее, чтобы этого не случилось.

— Почему?

— Да потому что не желаю получить от старого пенька Войта пулю в затылок… или, хм, «небольшой укольчик» в задницу, что еще хуже. Это во-первых. А во-вторых, может быть, как ты верно подметил, эти герениты и нам самим еще пригодятся… В крайнем случае мы всегда сумеем перепродать их ВАОН, минуя всех и всяческих назойливых посредников.

— Но Войт, кажется, говорил, что ВАОН в геренитах не заинтересована…

— Мало ли что там говорила эта лабораторная крыса! Я вообще не слишком-то верю в существование Тайной Организации; либо Войт и в самом деле работает на ВАОН, только почему-то считает нужным это скрывать, либо и вовсе пытается действовать в одиночку, за спиной своих паханов. Ну да в любом случае это не наши заморочки… Для нас все упирается в наличие «ключа», поэтому, чем скорее он будет готов, Мегс, тем лучше… Мегс!

Мегавольт не отозвался. Вид у него вдруг стал рассеянный и задумчиво-отсутствующий, словно у человека, напряженно перемножающего в уме многозначные числа. Он смотрел на Антиплаща — но не видел его: взгляд Элмо, сосредоточенный и отрешенный, проходил сквозь главаря, ни на чем не задерживаясь, как будто собеседник был стеклянным. Антиплащ понял: на Мегса внезапно снизошло озарение — и теперь, пока он не обдумает возникшую идею детально и тщательно, не разложит ее по полочкам, не взвесит на своих невообразимых внутренних весах, не завернет в красивую упаковку (и, хочется добавить — не навесит ценник), до него никаким общеизвестным образом не дозваться, не достучаться и не дозвониться… «Абонент временно недоступен», вот так. Антиплащ мрачно ждал.

— Ну, — позвал он спустя две минуты, — так что же все-таки насчет «ключа»?

— «Ключ». Да. — Мегавольт медленно вышел из ступора. — Я тут подумал… Если устройство «ключа» действительно напоминает устройство твердотельного лазера, то я, пожалуй, рискну попытаться соорудить аналог… хотя никаких обещаний, — поспешно добавил он, — конечно, дать не могу. Собирать «ключ» придется практически с нуля… Для начала придется разобраться в принципе действия, набросать чертежи и схемы, закупить нужные детали, в конце концов…

— Сколько?

— Деталей?

— Денег, балда! На всю эту хрень.

— Ну, — Мегавольт что-то быстро прикинул в уме, — баксов триста-четыреста, конечно, понадобится, может, и больше. Не считая геренитов. — Он цепко, с интересом покосился на Антиплаща. — А сколько, в общем, у тебя есть?

— Сколько в общем ни есть — все мои, ты забыл? — сварливо отозвался прижимистый главарь. — Ладно, не вопрос… о деньгах не думай — думай о «ключе». И помни — я на тебя надеюсь, Мегавольт… крепко надеюсь! Потому что надеяться, — добавил он тихо, уже после того, как за гостем закрылась хлипкая фанерная дверь, и шаги Мегавольта затихли в конце скрипучего коридора, — потому что надеяться мне, кроме тебя, похоже, больше и не на что.

* * *

— Что объект?

— Без изменений. По-прежнему на пересечении Продольной и Поперечного. По-видимому, у него там лежбище…

— Одно из лежбищ — причем не самое тайное, иначе он не решился бы нам его демонстрировать. В течение дня он куда-нибудь выходил?

— Только до ближайшего супермаркета. Не боитесь, что он улизнет, док?

— С бомбой на запястье? Бог ты мой! Куда? На тот свет? Ну так туда ему и дорога.

— Я бы на вашем месте все-таки приставил к нему надежного «пастуха». Да, его местонахождение нам известно — но мы ничего не знаем ни о том, чем он занят, ни о том, с кем встречается…

— Откровенно говоря, у меня нет на это лишних людей, Боб. Да и, в общем-то, особой нужды: он может встречаться с кем ему угодно, это ничего не изменит, я думаю, он сам это хорошо понимает… и, полагаю, я весьма доходчиво ему это растолковал. Кроме того, он должен быть уверен в том, что обладает неограниченной свободой действий — по крайней мере, до определенного момента. Поверь, если ему действительно дорога его шкура, он вывернется наизнанку, но добудет нам герениты, или я ничегошеньки о нем не знаю. А если не добудет…

— Доведенный до отчаяния, он будет способен на все.

— Это точно… Хм! Надеюсь, вы с Носом достаточно далеко увезли его от нашей штаб-квартиры, прежде чем отпустить?

— Зря вы все-таки не сделали ему укол, док.

— Ну, а все-таки?

— Будьте спокойны, босс. Черта с два он отыщет сюда дорогу! Уж что-что, а это я вам определенно могу гарантировать.

— Ну, значит, и беспокоиться не о чем… Продолжай наблюдение, Боб. Пока все идет согласно намеченному плану.

— Да. Все действительно идет согласно намеченному плану…

После ухода Мегавольта Антиплащ вновь извлек зарывшуюся в складки одеяла голубовато-серую пластиковую папку.

Мысли его к этому времени слегка прояснились и обрели некоторую связность, да и чувствовал он себя уже не настолько паршиво, как утром, даже припомнил, что ничего не ел со вчерашнего дня — и, найдя на столе кусок засохшей булки, жуя на ходу, вновь принялся за изучение «материалов» по геренитам, прерванное появлением Мегса. Да, бравый доктор Войт, несомненно, знал, о чем говорит: их «агент», засыпавшийся в Павильоне, тем не менее работал не зря, в голубой папке действительно было всё: планы Павильона и прилегающих улиц, распорядок дня сотрудников, посты охраны и схемы расположения видеокамер (кажется, Войт упоминал, что система видеонаблюдения выведена из строя?); были даже сведения об экспонатах выставки с фотоснимками и детальным описанием значительной их части. Герениты оказались крохотными, ничем не примечательными на первый взгляд камушками неправильной формы, серенькими и невзрачными, с серебристыми вкраплениями в смутной дымчатой глубине. На изображении минералы были представлены крупным планом, хотя в пояснении указывалось, что самый большой из камней (всего их было шесть) имеет размеры чуть более десяти (а самый маленький — чуть менее семи) миллиметров в диаметре. Прилагались и снимки водонепроницаемого футляра, в котором они хранились — стальная округлая коробочка едва ли больше сигаретной пачки, безо всяких изображений и украшений. Футляр заперт в сейфе в кабинете директора Павильона, доктора исторических наук Эдварда К. Грюенна — в стальном, пуленепробиваемом боксе, оснащенном, помимо встроенной сигнализации, автоматически срабатывающими при попытке взлома замками. Кабинет отделен от выставочных залов небольшим коридором, куда время от времени заглядывает охранник; в каждом зале (всего их пять, расположенных анфиладой, по периметру здания) присутствует специально обученный смотритель (читай — вооруженный коп), который, надо полагать, на протяжении всей смены держит руку на «тревожной кнопке». Подсобные помещения и пожарный выход, видимо, до недавнего времени просматривались посредством видеокамер, а теперь… охраняются они как-нибудь, или нет? Наверняка охрана Павильона была усилена после недавнего неудавшегося взлома — но известно ли полиции, что взломщик охотился именно за геренитами, наверняка в сейфе припрятано немало и других, не менее ценных для грабителей вещей? Окна… разумеется, забраны частыми решетками, что практически полностью исключает возможность проникновения; в подвалах-запасниках имеются только вентиляционные отверстия, такие узкие, что сквозь них и кот не пролезет. И что, в таком случае, остается? Черный ход? Слуховые окна? Канализация? Антиплащ поморщился. Видимо, спросил он себя, доктор Войт полагает меня кудесником, способным просачиваться сквозь стены? Да, конечно, в моей практике были подобные случаи, взять хотя бы дело о «пельтийском кресте», или то ограбление в загородном доме господина К., президента «Тесса инкорпорейтед», члена коллегии адвокатов и так далее, где драгоценности, как писали газеты, «буквально испарились из закрытого сейфа, из-под носа охраны и домочадцев, при полностью включенных средствах слежения». Только в газетах не сообщалось, что у горемычного господина К. была (да и сейчас, надо полагать, никуда не делась) великовозрастная дочь, перезрелая девица тридцати восьми лет, слегка скорбная телом и духом — и оттого явно не избалованная мужским вниманием, готовая открыть Антиплащу не только свое жаждущее любви и восхищений девичье сердце, но и все замки и запоры опостылевшего отцовского дома. Помнится, Антиплащу даже не пришлось особенно долго ее окучивать... А кого прикажете охмурять в злосчастном Павильоне — какую-нибудь не особенно удачливую в личной жизни экскурсоводшу? Это глупо и почти нереально, да и времени на шуры-муры, что ни говори, слишком мало, всего пара дней... Слишком мало времени, вот оно в чем все дело.

Увы. Из множества перебранных им вариантов «изъятия геренитов» наиболее подходящим оставался вооруженный налет — рискованный, дерзкий, ошеломляющий, повергающий в трепет… совершенно невозможный при том количестве копов на квадратный метр, которое после поломки видеокамер присутствует в Павильоне. Да грабителя-одиночку, каким бы дерзким и удачливым он там ни был, пристрелят прежде, чем он доберется не то что до кабинета директора, а до ближайшей витрины! Налет возможен — но значительно превосходящими силами («Ужасной Четверки»?), к тому же это — неизбежный шум, выстрелы, паника, вопли сигнализации, мгновенное прибытие полицейских, оцепление Павильона, вероятно, захват заложников и прочая затяжная суета, которая в конечном итоге сведет на нет все преимущества неожиданности и первоначального шока, и выродится в дешевый дурацкий фарс. И притом все это так грубо, пошло, плоско и, в конце концов, просто неостроумно — совершенно по-ваоновски, одним словом… Действовать надо не силой, а хитростью, Антиплащ, как и доктор Войт, это хорошо понимал: только ловкий, оригинальный, тщательно продуманный план имеет некоторые шансы на успех… но как действовать? Как? Спрятаться в подсобке и ночью, обезвредив сторожа, попытаться вскрыть сейф? Войтовскому агенту это не удалось, хотя он, надо полагать, тоже был «медвежатником» не из последних. Вызвать панику среди персонала при помощи дымовой шашки? Явиться в Павильон с «предложением сотрудничества» от какого-нибудь «Благотворительного общества по поиску вчерашнего дня»? Проникнуть в запасники и отсидеться там до закрытия Павильона с последующим, опять-таки, взломом сейфа (см. выше)? Так и не придя ни к какому выводу в результате своих раздумий, Антиплащ метался по дому до глубокой ночи, грызя ногти, меряя шагами тесную комнатенку, потирая время от времени руку, немеющую от тяжести проклятого браслета, то и дело выбегая на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха и охладить пылающий лоб — пока наконец, присев на кушетку, незаметно для самого себя не уснул, повалившись на бок и уткнувшись лицом в колючее, как еж, шерстяное одеяло… Наутро, в шесть часов, он был уже на ногах.

Отсчет продолжался: на светящемся табло значилось число «96», — а Анти-то надеялся, что все, случившееся накануне, являлось не более чем причудливым и нелепым кошмарным сном!.. Но медлить не приходилось; задолго до десяти часов — времени открытия Павильона — Антиплащ был на месте предполагаемого ограбления. За эти три часа он обошел и досконально изучил все окрестности, запомнил чуть ли не каждый дом на близлежащих улицах (а полицейский участок действительно оказался за углом, на Айрон-стрит, в двух шагах), разнюхал по соседству все лазейки, переулки и проходные дворы. Павильон стоял на углу Северной площади и Тринадцатой авеню: приземистое, одноэтажное строение с полукруглой крышей, с многочисленными эркерами и нишами вдоль фасада, издали похожее на резную шкатулку. Прогуливаясь вокруг Павильона и изучая подступы к зданию, Антиплащ стал свидетелем того, как сухонький пожилой уборщик выкатывает на контейнерную площадку бачки с мусором — и, помогая дружелюбному, словоохотливому старичку («Что, папаша, спина-то не болит от такой работенки?») затаскивать тяжелые баки обратно к дверям черного хода, бросил несколько беглых, но внимательных взглядов внутрь тесного, плохо освещенного подсобного помещения. Он не отказался бы поболтать с уборщиком и подольше, выведать у него между делом какую-нибудь полезную информацию, но, увы, простодушного старичка грозно окликнул из коридора некий начальственный бас — и дверь черного хода (железная, с кодовым замком) вновь наглухо захлопнулась перед Антиплащом, оставив незадачливого разведчика с пустыми руками...

Злясь и свирепея, он вновь обошел вокруг Павильона, точно тигр вокруг недосягаемого куска мяса. Потом перебежал через улицу, вытянул из ближайшей урны какую-то рекламную газетенку и, присев рядом на скамью, сквозь отверстие в газетном листе (допотопный прием!) принялся наблюдать за происходящим напротив. Пробило десять часов; служители убрали закрывавшие окна Павильона стальные щиты, и рабочий день выставочного комплекса начался… Впрочем, особенного ажиотажа сегодня, в ничем не примечательные серые будни, не наблюдалось; посетители текли вяло, по двое-по трое: в основном бойкие пенсионеры с тросточками, туристы с фотоаппаратами, мамаши с детьми, группы школьников с экскурсиями… Сквозь дырку в газете Антиплащ рассеянно наблюдал за двумя охранниками, вышедшими покурить в тени ближайшей ниши; на ум ему по-прежнему ничего подходящего не приходило, мозги, будто заржавев, отказывались работать, никакого вдохновения не было и в помине. Никогда еще, казалось ему, дело не продвигалось настолько туго и неохотно, буквально через его иссохший труп; ну не могу, признавался он себе, не могу я работать по принуждению, под давлением чьей-то посторонней воли, вот не могу — и все тут. Просто безнадежная творческая непроходимость…

С досадой он отбросил газету, с небрежным видом праздного зеваки подошел к витрине Павильона и принялся изучать плакаты, наклеенные на стекло, объявления о выставках и показах частных коллекций, описания никому не ведомых картин и до невыносимости абстрактных, похожих на колонию морских ежей причудливых скульптур — «последнее слово в технике владения резцом». Большая, во все стекло, красочная афиша гласила:

«Павильон Экспо представляет!

С 3 по 22 сентября: малый выставочный зал — «Скрипичный ключ», предметы из частной коллекции музыковеда Т. Виолончеля. Большая выставочная галерея — экспозиция «Дары гор», скульптурные миниатюры и мозаичные картины из редких пород поделочного камня, настоящая феерия формы и цвета, уникальное собрание произведений лучших мастеров ювелирного дела.

С 25 сентября по 17 октября: малый выставочный зал — «Синица в руках», выставка-продажа полотен известного художника-сюрреалиста П. Малявы. Большая выставочная галерея — «Тайны египетских пирамид»: фотографии с раскопок, украшения, скульптуры и предметы обихода Древнего Египта, малоизвестные артефакты периода правления Рамзеса II».

Ну-ну, ясненько, значит, до бедняги Рамзеса дело дошло, выставят на всеобщее обозрение его стоптанные домашние тапочки и грязные портки… Рядом висело отпечатанное на принтере небрежное объявление: «Приглашаем искусствоведов и экскурсоводов в Павильон Экспо на временную и постоянную работу, опл. по договоренности, неполный рабочий день, соц. пакет; по вопросам трудоустройства обращаться к администрации с 10 до 17 часов по будним дням». Антиплащ мельком взглянул на последнюю строку — и застыл, будто пораженный громом... где-то глубоко, на краю его сознания, медленно, как ленивый зимний рассвет, забрезжила пока еще робкая Идея; робкая — но настоящая, подлинная, вдохновенная. Он даже перестал дышать, боясь спугнуть свою непредсказуемую своевольную Музу... Отрывисто усмехнулся. Резко повернулся на пятках и, не оглядываясь, быстро зашагал, почти побежал прочь, посмеиваясь, мысленно потирая руки — план похищения, за исключением некоторых малозначащих деталей, с каждой секундой вырисовывался перед ним все четче и четче, будто тонкий и точный, искусно выверенный чертеж под рукой опытного инженера; оставалось только воплотить его в жизнь…

Из большого магазина радио- и электротоваров («Мир электроники», Саншайн-авеню, дом 19) Мегавольт вышел, нагруженный покупками по самые уши.

Все ли он купил то, что хотел? Лампы, конденсаторы, стеклянные трубки, сопротивления, провода, предохранители, полупроводники и еще неописуемое количество различных многоцветных, совершенно невообразимых деталей из металла, пластмассы, керамики и стекла, увесистых, но нежных и хрупких, не терпящих ни небрежности, ни жестокого обращения. Не то чтобы всё это было необходимо для изготовления именно «ключа», но, сказал себе Мегавольт, раз уж за вечеринку все равно платит Антиплащ, ограничивать себя в хотелках нет ни малейшей необходимости. Все эти приобретения ему, Мегавольту, рано или поздно наверняка пригодятся, а Антиплащ на триста-четыреста баксов не обеднеет, он нынче богатый...

Лавируя среди немногочисленных прохожих, Элмо шёл, стараясь при каждом шаге поднимать ноги повыше, чтобы нечаянно не споткнуться. На обоих запястьях у него висело по тяжелой сумке, и огромный бумажный пакет он нес в руках перед собой, — а пройти ему следовало квартала два, до ближайшей автостоянки, где его терпеливо дожидался желтый, как лимон, изящных очертаний электрокар…

— Молодой человек!

Мегавольт вздрогнул и невольно ускорил шаг. Он и вовсе предпочел бы ничего не услышать, но, увы, на всей улице, кроме какой-то старой карги, ковыляющей впереди в полусотне метров, в этот момент не было ни единой живой души — а тем более такой, которая подходила бы под это определение.

— Молодой человек! Вы не есть мне сказать, как можно попасть отсюда и на Старая Круглая площадь?

Элмо обернулся. Его догоняла одышливая, крепкая дама средних (даже более чем средних) лет в черной, до пят, широкой складчатой юбке и такого же цвета бесформенном жакете-кардигане. Руки леди были по локоть затянуты в элегантнейшие шелковые перчатки, на голове имела место широкополая шляпа а-ля рыночный прилавок (овощи и фрукты в богатом ассортименте), шея утопала в меховом, бешеной стоимости манто из черно-бурой лисы, мощная грудь, обтянутая траурной ажурной тканью, тяжело вздымалась и колыхалась при каждом шаге. Лицо мадам было скрыто непроглядными, как безлунная ночь, огромными солнцезащитными очками.

— До Старой Круглой площади? До Эраунд-сквер, что ли? — растерянно пробормотал захваченный врасплох Мегавольт. Но, прежде чем он успел произнести хоть слово в ответ, плотная дама повесила на локоть свою солидную сумку-саквояж, подошла к нему вплотную и цепко, с силой, неожиданной для такой колышущейся леди, взяла его под руку.

— Ох, простите, мон шер, я есть только что сошла с самолет… совсем ничего тут не знаю, в этот захолустный городишко… такая дыра, мон дье, такая дыра, ни одной достойный гостиница для приличная женщина! Дрянной, дрянной городишко! Всюду есть грязь и бездомный пес! О, о! За каждый угол — вор, бандит и убийца, готовый изнасиловать бедная невинная девушка! — Повиснув на руке Мегса, она, не переставая болтать, медленно, но верно оттесняла его к стене, в сторону ближайшего переулка; боясь выпустить из рук свои сокровища, намертво прикованный к пакетам с приобретениями, Мегавольт был вынужден беспомощно пятиться от нее все дальше и дальше. — Но, конечно, — категоричным, не терпящим возражений тоном продолжала мадам, — конечно, каждый правил имеет свое, как это… свое счастливый исключений, как же иначе! Вот вы, например… отшень, отшень симпатичный молодой человек! — Гнусаво захихикав, она внезапно, быстрым неуловимым движением ущипнула Мегавольта под ребра — так больно и неожиданно, что бедолага Элмо чуть не вскрикнул. — Та-акой красавчик!

— Эй, эй! Полегче! — прохрипел вконец перепуганный Мегс. — Вы что себе позволяете, вы…

— О, мон дье, какая злость, какой темперамент! А что вы делаете сегодня после шести вечер?

— Да пошла ты… старая корова! — Он попытался вырваться, обойти напористую особу сбоку, ужом проскользнуть между ней и ближайшей стеной, но агрессивно-настойчивая мадам неумолимо оттесняла его дальше в глубину узкого прохода между домами, притискивая к стене бронебойным бюстом, отжимая от спасительной улицы. Её черные очки свирепо, плотоядно поблескивали, она надвигалась на Мегса неумолимо, как осадная башня, и не было путей для отступления, не было спасения, не было никакого выхода, кроме самого отчаянного — бросить на поживу врагу все свое имущество, и, не оглядываясь, бежать, бежать…

— О-у, вы есть нахал, хам и грубиян! Это так брутал! Секси! Мне нр-равится! — Она вновь стальным пальцем ткнула онемевшего Мегавольта в живот — и вдруг, сорвав огромные, в пол-лица, темные очки, добавила спокойным, до боли знакомым хрипловатым голосом:

— Не узнал, придурок? Это же я.

Мегс пригляделся — и глубоко вздохнул. От испытанного облегчения руки его обмякли до такой степени, что все лампы и конденсаторы чуть не вывалились из пакетов на мостовую.

— Тьфу, черт! — сконфуженный, он поставил сумки на крышку ближайшего мусорного бака, чтобы перевести дух. — Разыграть меня, значит, вздумал? Ничего получше придумать не мог?

— Разыграть? Да ни в коем случае! Я серьезен, как никогда. Просто они там, в Павильоне, набирают экскурсоводов, специализирующихся на Древнем Египте, вот я и подумал — почему бы не предоставить им, так сказать, искомый продукт, а? — Антиплащ захохотал — и вновь нацепил на нос темные очки, элегантно обернувшись в пушистое, серебристо посверкивающее лисье манто. — О, я есть мадам Дюбурри, только что из Парижу, прям из-под Эйфелевой башни, да-да, мон шер, шармант, колоссаль! Я есть лучший в мире экскурсовод, дипломированный специалист по Древний Египет, я знать все о пирамидах, сфинксах, иероглифах, нильских крокодилах и тайнах высохших от любви египетских фараонов… О, о! — Томно причмокнув, он таинственно, многозначительно пошевелил пальцами в воздухе. — Вы не можете себе представлять… это есть отшень, отшень пикантные тайна!

— Какого черта? — Мегавольт выразительно покрутил пальцем около виска. — Экскурсовод нашелся… Да тебя раскусят в два счета. Ты же ничего не понимаешь ни в египтологии, ни в искусстве древнего мира, ни в житии египетских фараонов…

— Зато понимаю в нахальных озабоченных экскурсоводшах. По-твоему, этот маскарад никого не обманет? А ведь ты, кажется, купился.

— Ну, обманет — минут на двадцать.

— А мне больше и не надо. Если я не сумею добраться до геренитов за двадцать минут, значит, не доберусь уже никогда. Как тебе мой камуфляж? — Он прошелся по переулку туда-сюда, будто по подиуму, кокетливо помахивая кисточкой манто, покачивая висевшим на руке саквояжем, поглядывая направо-налево поверх сползших на кончик носа очков. — Прикид, походка, манеры, так сказать, концептуальный образ? По-моему, вышло неплохо… этакая напористая экзальтированная особа! Хе-хе…

— Угу. Только я на твоем месте не стал бы при ходьбе так уж вызывающе вихлять бедрами. Как-то это… неприлично, по-моему.

— Дурак! Ничего ты не понимаешь! Это неотъемлемая часть образа, ясно?

— Задница у тебя тощевата — по крайней мере, по сравнению с верхней частью. Где ты только раздобыл такие могучие буфера? Любая, э-э… порнозвезда позавидует.

— Да что́ только модная индустрия не изобретет для тощих худосочных девиц, желающих произвести впечатление… эти новейшие силиконовые накладки с эффектом «пуш-ап» — просто чудо! — Антиплащ ухмыльнулся — и, подойдя к Мегавольту вплотную, с лукавством пощекотал его по щеке пушистым лисьим хвостом. — Так что же все-таки насчет свидания, проказник? Под, как это по-вашему… ах, под светом сияющая голубая луна, фонтаны шампанского и страстные неистовые звуки гитара…

— Да пошел ты, — беззлобно ругнулся Мегавольт, невольно посмеиваясь, — со своей голубой луной — ты меня пугаешь. И потом, для чего тебе этот чудовищный французский акцент? Он что, тоже несет какую-то, гм, смысловую нагрузку?

— Нет. Просто мне так больше нравится. К тому же я всегда могу сделать вид, что чего-то не понимаю… Ладно, потолкуем о деле. — Антиплащ бросил быстрый внимательный взгляд на пакеты с деталями, по-прежнему стоявшие на крышке мусорного бака. — Когда будет готов «ключ»?

Мегавольт как будто смутился.

— «Ключ»? После того, как ты принесешь герениты… А ты как думал?

Антиплащ остановился.

— А без них что — никак?

— Но это же основной рабочий элемент «ключа»… как же иначе? Не могу же я собирать такой сложный прибор наобум, без малейшего понятия о том, что собой представляет его начинка.

— Вот оно что. — Антиплащ долго молчал. Лицо его за темными стеклами очков оставалось непроницаемым и неподвижным, но Мегавольт почувствовал на себе его взгляд — и стало ему под этим пристальным взглядом как-то неуютно и знобко… как-то не по себе, словно на заброшенном пустыре под пронизывающим ноябрьским ветром.

— Ты мне не доверяешь, что ли? — негромко, дрожащим от обиды голосом спросил Мегс. — Думаешь, я хочу присвоить эти твои проклятые герениты и смыться с ними — так, да?

— Нет, — не сразу, после паузы, отозвался Антиплащ. — Никуда ты не смоешься — пока не будет готов «ключ», я с тебя с живого не слезу, будь уверен. Не в этом дело. — Он облизнул губы. — Просто, видишь ли, после того, как я побываю в Павильоне, и Войту станет об этом известно, меня тут же постараются взять за жабры.

— Тайная Организация?

— Она самая. Вряд ли эти шустрые ребята допустят, чтобы я разгуливал по Сен-Канару с геренитами за пазухой. Они держат меня на прицеле, не забывай…

Глаза Мегавольта торжествующе блеснули.

— Глушилка.

— Что?

— Ну, устройство вроде антирадара, создающее помехи радиопередатчику и нарушающее его работу. Я об этом думал…

— Я тоже. Только наверняка проныра Войт вариант с использованием глушилки предусмотрел.

— Может, предусмотрел, а может, и нет. Нам не известна несущая частота, на которой работает твой радиомаяк, а, насколько я знаю, для шпионских штучек подобной модификации всегда используется какой-то очень специфический, узкий коридор определенных частот. Так вот, в чем проблема: в случае одновременной работы нескольких радио-устройств глушилка может определить — и, соответственно, заглушить — совсем не ту частоту, которую нужно. Но шанс исчезнуть с экранов радиопеленгаторов для тебя, я думаю, все-таки есть — и немалый.

— Ты хочешь сказать, — пересохшими губами прохрипел Антиплащ, — что носишь в кармане эту замечательную волшебную штучку — и молчишь?! Мегс!

— Нет-нет, рабочего варианта у меня пока нет. — Мегавольт кивнул в сторону нагруженных деталями пакетов. — Но к вечеру, я полагаю, уже будет. Похожее устройство, в конце концов, у меня имеется, надо только заменить в нем кое-какие элементы.

— Значит, к вечеру… Отлично! Часам к четырем? — Антиплащ секунду поразмыслил. — Это меняет дело. Значит, я могу рискнуть и все-таки не затягивать с похищением геренитов.

— Когда ты их достанешь?

— Сегодня. К четырем часам. Приходи к этому времени на хазу… Нет! Этот адрес им известен. — Антиплащ с силой потер кулаком подбородок — это всегда помогало ему думать. — Вот что. Встретимся в Заячьем парке, Мегс — это недалеко от Павильона, в нескольких кварталах. Ты будешь ждать меня у третьей скамейки слева от входа… запомнил? У третьей скамейки слева от входа. Будем исходить из того, что о твоем участии в деле Войту и К° ничего не известно. Ты соорудишь глушилку, а я отдам тебе герениты, и мы с тобой заляжем на дно — на пару дней, пока не будет готов этот злосчастный «ключ». Без радиомаяка они нас не найдут… по крайней мере, мне хочется в это верить. Значит, договорились? В таком случае, как говорят французы — а'ревуар… и пожелай мне удачи, Мегс — она, боюсь, мне сегодня потребуется в изрядных количествах.

* * *

— Босс?

— Да? Что-то новенькое? Объект?

— Все утро, с полседьмого до десяти крутился вокруг Павильона. Облазил все ближайшие улицы.

— Разведывает обстановку…

— Да. Только не это — самое любопытное. Угадайте, куда он направился после своей «разведки»?

— Куда?

— На Уэллис-стрит, 38. И торчит там уже больше часа.

— И что же расположено по этому занятному адресу?

— Если верить телефонному справочнику — «Бутик модной женской одежды для полных дам».

— Что-что?

— Взгляните сами, док.

Доктор Войт, поправив неизменные очки и близоруко щуря глаза, склонился над монитором, читая скупые строчки информации в ползущем по краю экрана пояснительном столбце. Боб, подавшись вперед, указал узловатым пальцем на двигающуюся в локационной сетке, будто мотылек в паутине, зеленоватую искру.

— Ага, смотрите, вышел. Наконец-то... Идет по Саншайн-авеню. Остановился на углу Литтл-Солт-лейн… Ну, что? Что, по-вашему, все это может значить, а, док?

Войт выпрямился, снял очки и, посмеиваясь, принялся протирать их краем замусоленного носового платка. Вопреки ожиданиям Боба, он выглядел скорее довольным, нежели озадаченным; его слезящиеся воспаленные глазки поблескивали необычайно весело и возбужденно, в уголке рта притаилась едва заметная торжествующая усмешечка.

— Это может значить, дорогой Бобби, только одно — я в этом мошеннике не ошибся. Нет никаких сомнений — он что-то задумал, и модный бутик ему понадобился для того, чтобы… ну, не знаю, для чего, но полагаю, что очень скоро наши милые герениты окажутся у него. И тогда… его надо брать. Да. Немедленно — пока он не позволил себе выкинуть какой-нибудь дурацкий фортель. Так что, будь любезен, не спускай с него глаз — дело, похоже, близится к завершению…

Дежурство выдалось на редкость спокойным.

Не было сегодня ни скандальных старушек, ни подвыпивших, жаждущих явить свою силу (преимущественно физическую) дебоширов, ни болтливых, желающих блеснуть познаниями умников. Публика вела себя тихо, скромно, прилично, послушно клубилась вокруг профессионально улыбающихся экскурсоводов и плавно перетекала от одного выставочного стенда к другому. Вечер также не обещал никаких сюрпризов: после полудня небо, и без того застланное беспросветными тучами, окончательно помрачнело и время от времени разражалось мелким скучным дождем — а в такую погоду ждать наплыва посетителей явно не приходилось, разве что кого-то очень уж припечет немедленно взглянуть на причудливые подземельные диковины… Энтони Джонс, младший охранник, в обеденный перерыв вышел покурить на площадку перед служебным входом — и, рассеянно наблюдая, как тают в воздухе струйки сигаретного дыма, мечтательно предвкушал завтрашний выходной: смотаться, что ли, на речку, в Тинистую заводь — говорят, там на спиннинг можно выловить приличную пятифунтовую щуку, а то, если повезет — и крупного судака… Вниманием его завладела представительная дама в манто и черном шерстяном кардигане, шествующая по противоположной стороне улицы: несмотря на серый осенний день, на лице ее поблескивали огромные черные очки, и она то и дело беспокойно оглядывалась по сторонам, отыскивая взглядом номера домов. Наконец её поиски, по-видимому, увенчались успехом: она торжествующе кивнула, поправила большую черную сумку, висевшую на локте, и, торопливой семенящей походкой перебежав через улицу, подошла к Павильону. Некоторое время, склонившись к витрине, она разглядывала объявление, наклеенное на стекло — и губы ее при этом слегка шевелились, точно читала она по складам, как делает человек, слабо разбирающийся в тонкостях грамматики малознакомого языка. Потом заметила Джонса:

— О, простите, офицер… я есть мадам Дюбурри, недавно из Парижа… я есть видеть объявление и хотеть, как это… говорить тет-а-тет… ах, да! собеседовать. Я хотеть собеседовать с администрацией насчет работа. Могу я видеть, э-э… ваш непосредственный босс?

— Вы по поводу работы? Хотите видеть директора?

— О, да, да! Вы есть понять меня правильно! Вы есть отшень, отшень понятливый офицер! Могу я видеть директор?

— Проходите. — Джонс распахнул перед француженкой (забавно она выражается, старая калоша, хотя сразу видно: такой палец в рот не клади — вмиг откусит!) двери служебного входа и, проводив через крохотный вестибюльчик в один из выставочных залов, указал на неприметную дверь в дальнем углу. — Вот, пройдете по этому коридору — и окажетесь как раз у кабинета директора. Желаю вам удачи, мадам.

— О, благодарю, офицер! Это есть такая любезность! Вы есть настоящий свирепый… о, нет, не так — суровый! Отшень настоящий суровый страж! — Она кокетливо, как-то очень противно хихикнула, качнув своей несуразной сельскохозяйственной шляпой. — Я есть иметь желание провести с вами вечер!

— Обязательно. Но как-нибудь в другой раз, — сухо поклонившись, ответствовал Джонс, стараясь не рассмеяться леди в лицо: а дамочка-то, оказывается, не промах, сразу берет быка за рога. — Пожалуйста, проходите. «И побыстрее», — добавил он про себя.

Дама благодарно кивнула в ответ, поправила шляпу и, поведя плечами, направилась к указанной двери, обеими руками прижимая к себе огромную сумку-саквояж и подметая подолом твидовой юбки мраморный пол. Джонс смотрел ей вслед, чуть посмеиваясь — сомнительно, конечно, что дамочка получит работу при этаком-то чудовищном акценте, но пусть попытает счастья, почему бы и нет? Напарник Джонса, замещавший приятеля на время пятиминутного перерыва, подошел ближе и хлопнул его по плечу.

— Ну, настоящий свирепый офицер! Это еще что за фифа? К Грюенну, что ли?

— Угу. Насчет работы. Забавная тетка, а? По-моему, у нее с головой не все в порядке.

— Забавная… — Джонсов напарник внимательно посмотрел вслед примечательной особе — но дверь за ней уже закрылась. — А ты не спросил у нее документы?

— Нет. А разве надо было? Грюенн и спросит — в конце концов, это его обязанность… Или, может, следовало еще ее обыскать? — Джонс брезгливо передернул плечами. — Эту старую жабу…

* * *

…Что ж, войтовские схемы не лгали: закрыв за собой дверь выставочного зала, Антиплащ оказался в небольшом полутемном коридорчике (на потолке — пыльные тусклые плафоны, у стены — пара черных кожаных кресел, на полу — выцветшая ковровая дорожка, в дальнем конце — еще одна дверь, с внушительной надписью: «ДИРЕКТОР. Доктор исторических наук Э.К. Грюенн»). Над дверью — ярко светящееся зеленое табло со словами: «Пожалуйста, проходите»; хмыкнув, мадам Дюбурри деликатно постучала и, повернув едва слышно щелкнувшую дверную ручку, вошла в кабинет.

Директор Э.К. Грюенн, доктор исторических наук, пребывал на своем рабочем месте и был занят тем, что перебирал, бегло просматривая, бумаги на обширном письменном столе. Кабинет был небольшой, отделанный панелями из светлого дуба, с изящной мебелью, стилизованной под викторианскую эпоху, с единственным широким окном, задрапированным тяжелой бархатной шторой с длинными декоративными шнурами обочь. По правую руку мистера Грюенна располагался монитор компа, тут же рядом, на отдельном столике — громоздкий черный принтер с зажатым в пластмассовых челюстях листом бумаги. За спиной директора почетным эскортом выстроились стеллажи и книжные шкафы, нафаршированные канцелярскими папками и пачками документов, в углу, возле двери (в точном соответствии со схемой) помещался сейф — черный приземистый монстр, хранящий за кодовым замком и тремя листами мощной стальной обшивки сказочные сокровища магараджи. Все это Антиплащ окинул быстрым цепким взглядом, оценив обстановку в течение нескольких секунд; темные очки не только скрывали его лицо, но и позволяли шнырять глазами по сторонам без опаски, что кто-либо заметит его исключительный интерес к деталям интерьера.

— Добрый день, мсье. Я, э-э… быть мадам Дюбурри.

— Добрый день, — эхом откликнулся Э.К. Грюенн, мельком взглянув на посетительницу и тут же вновь возвращаясь к своим бумагам. Это был лысеющий, тучный, румяный, упакованный в деловой костюм джентльмен лет пятидесяти, с маленькими кротовьими глазками и энным количеством мягких сдобных подбородков, спускающихся на расстегнутый воротничок не слишком свежей рубашки. С таким справиться — пара пустяков, решил про себя Антиплащ; неудержимый, до легкого головокружения кураж и уверенность в успехе затеянной авантюры росли в нем с каждым мгновением.

— Простите, вы есть, э-э… мсье Грюенн, директор?

— Да, да, разумеется. Присаживайтесь, мадам. — Грюенн указал Антиплащу на кресло по другую сторону письменного стола. — Чем могу быть полезен?

— Я, э-э… прийти по объявлению. Я бы хотеть получить работа.

— Экскурсовода? А что, простите, у вас с голосом, мадам? Вы простужены?

— С голосом? — Антиплащ смущенно прокашлялся: что, черт возьми, такое у него с голосом?! Или Грюенну не по нраву легкая, почти незаметная хрипотца? — О, это есть небольшой приступ фарингита, мсье. Через день-два все будет полная норма.

— Рад это слышать. Вы, кстати, на чем специализируетесь? Ах, на Древнем Египте? Очень хорошо; выставка, посвященная быту Египта времен правления девятнадцатой династии, как раз открывается через несколько дней. Как вы к этому относитесь?

— К девятнадцатой династии? О! Вери гуд. Это есть…

— Что?

— Это есть совсем не то, что восемнадцатая, — вывернулся Антиплащ, проклиная свой неудержимый язык; к счастью, Грюенн, кажется, его мгновенного замешательства не заметил.

— Работа временная, на период демонстрации выставки, экскурсии от четырех до восьми раз в день. Устраивает?

— О, да! Я есть буду с вами откровенна, мсье Грюенн. Мне очень-очень нужна эта должность! Мой бедный мама срочно необходима операция по удалению желчный пузырь, и я приехать сюда специально из Парижа, чтобы быть рядом со своя дорогая родительница…

— Да, да, я понял… Могу я взглянуть на ваши документы?

— Документы. Разумеется. Все документы есть полный ажур. Сейчас, один секунда. — Антиплащ наклонился, чтобы расстегнуть сумочку — и вдруг, совершенно неожиданно, почувствовал, как медленно, но верно сползает с плеч его с таким трудом добытый и прилаженный на надлежащее место накладной бюст… То ли Антиплащ неправильно застегнул хитроумную застежку-клипсу, то ли проклятый крючочек выскочил из своего гнезда — но обширная, как теннисный корт, антиплащовская грудь неумолимо и неостановимо, точно лавинный пласт, поползла с законных северных широт вниз, к району экватора… Это была катастрофа; Антиплащ облился холодным по́том: да если Грюенн сейчас оторвется от своих бумажек и поднимет взгляд… Неужели придется раскрывать карты? Рано, рано; грабитель еще не высмотрел все, что ему было нужно — а рисковать и выкладывать козыри сейчас, не зная, какой расклад на руках у противника, было попросту неблагоразумно.

— Мой чулок! — прохрипел он таким надрывным, трагическим шепотом, что Грюенн, вздрогнув, наконец-то поднял голову от стола и, недоумевая, удивленно уставился на него. — Мой чулок иметь дыра…

— Что?..

Мадам Дюбурри изменилась в лице. Будь у Грюенна возможность заглянуть под ее длинную, спадающую до пола твидовую юбку, он бы, наверно, испытал настоящий шок, найдя под ней не ажурные капроновые колготы и элегантные ботильоны, а вылинявшие застиранные джинсы и кожаные мужские сапоги с короткими широкими голенищами — но к подобному осмотру его не приглашали… Тучная мадам проворно нырнула под стол, дабы (полагал директор) разглядеть досадную стрелку на злосчастном чулке — и вдруг, к ужасу Грюенна, издала оттуда, снизу, приглушенный, но такой душераздирающий вопль, что волосы у бедолаги директора стали дыбом.

— Ой, ой! — визжала под столом невидимая леди. — Там! Там… Ползет!

— Кто ползет? Дыра?

— Там! Оно! Под столом! Большое, волосатое! Ползет!

— Волосатое? Паук, что ли?

— Да, да! Оно ползет прямо к моей нога! — Мадам Дюбурри отскочила от стола, будто ошпаренная, едва не опрокинув кресло. Вернуть накладные прелести в исходное положение и обнаружить под столом, аккурат над круглым директорским коленом «тревожную кнопку» Антиплащ успел — а вот найти спрятанный где-то в кабинете пульт отключения сигнализации ему по-прежнему не удавалось, и он хотел выгадать секунду-другую, чтобы без помех окинуть интерьер еще одним внимательным взглядом. Пока Грюенн, недоумевая, искал на полу воображаемого паука, Антиплащ осмотрелся быстро, цепко, поверх темных очков — и обнаружил искомое в углу меж стеллажом и сейфом, доселе скрытое выступом шкафа. Это была невзрачная пластмассовая коробочка с мерцающим внутри голубоватым огоньком — сенсорный датчик, запрограммированный на прикосновение определенной руки, считывающий отпечатки пальцев; в данном случае, если верить войтовским «материалам» — пальцев доктора исторических наук Э.К. Грюенна… Передовые технологии, ага, леший бы их побрал.

— Вы, кажется, хотели предоставить мне документы, мадам, — тихо, в холодной ярости напомнил директор, выпрямляясь, с трудом ухитряясь «сохранять лицо»; ему, конечно, и раньше случалось беседовать с разными, порой весьма нестандартно мыслящими особами — но это, похоже, был совсем уж клинический случай из ряда вон. — Надеюсь, вы их принесли?

— Конечно, конечно. — Мадам Дюбурри все еще тяжело дышала после пережитого потрясения. — Сию момент. Документы, они… Они… Где?! — Раскрыв наконец свою сумку-саквояж, она уставилась в неё так, словно увидела там живого крокодила… или еще одного большого волосатого паука, заползшего в косметичку? — Где они?! — Она издала громкий, мучительный стон, который сделал бы честь любому кладбищенскому привидению. — Мой паспорт… и виза… и разрешение на работу… они есть исчезли! Я есть забыть их в отель… нет, нет, их есть украсть! Их есть украсть в той грязной клопиной гостиница, в которой я провести прошедшая ночь! О! О, о! — Всплеснув руками, выронив сумку, она, рыдая, отчаянно, обреченно обрушилась в крякнувшее от натуги кресло. — Это есть катастрофа! Катастрофа! Я есть погибла!

— Ну, что опять стряслось? — сердито выкрикнул Грюенн; выходки этой истеричной, на редкость бестолковой французской стервы начали его не на шутку раздражать. — Что с вами на этот раз? Небольшой сердечный приступ?

— Воды… — Мадам Дюбурри, прижав руку к сердцу, без сил распласталась в кресле. Её необъятных размеров грудь судорожно вздымалась и опадала, будто тесто, подходящее в пятидесятилитровом баке. — Ради бога… мон шер… воды…

— Сейчас. — Грюенн поднялся и потянулся через стол к графину с водой. Да — так, конечно, он находился уже намного дальше от «тревожной кнопки», но все равно, на взгляд Антиплаща, явно недостаточно.

— Скорее… — Леди, задыхаясь, откинула голову на подлокотник кресла, руки ее мелко подергивались, по подбородку побежала струйка слюны… Грюенн, не на шутку встревоженный, вскочил-таки из-за стола и подбежал к ней.

— Да что с вами? Мадам! Я сейчас вызову охрану... и «скорую»…

— Нет! Нет… сумочка…

— Что?

— Сумочка… там… таблетки…

Грюенн подхватил упавшую на пол, неожиданно увесистую «сумочку» и подал ее глухо стенающей, полуобморочной леди. Медленно, дрожащей рукой мадам Дюбурри открыла внутреннее отделение… и что-то прошептала: так быстро, невнятно, едва слышно, что Грюенн вынужден был наклониться чуть ли не к самым ее губам, чтобы расслышать хоть слово:

— Что, что? Повторите громче.

— И повторю. Ни звука, старый хомяк, или тебе не поздоровится, вот что!

Железная рука ухватила несчастного Грюенна за воротник и стиснула с такой силой, что у бедняги перехватило дыхание. Глаза у него полезли на лоб, не столько от ужаса, сколько от удивления: очнувшаяся леди преспокойно вынула из сумочки... нет, не паспорт, не визу и не водительские права с цветной фотографией, а самый настоящий «ругер» 22-ого калибра с закрепленной на стволе внушительной трубой-глушителем; его черное равнодушное дуло очень жестко и неприятно уткнулось обомлевшему директору в подбородок.

— Вот так. Шутки закончились, любезный. Отныне будем играть по моим правилам… и, я надеюсь, мне не придется повторять свои слова дважды?..

— Ах ты… сволочь! — прохрипел Грюенн, не в силах вырваться из стиснувшей его медвежьей хватки… нет, не хватки — настоящих тисков с пружинным зажимом! — Устроил тут какой-то идиотский фарс… Как же я сразу не догадался…

— Спокойно, без судорог. Раскроешь пасть — получишь пулю в зубы, — ласково предупредил Антиплащ. — Пистолет, сам видишь, с глушителем, так что выстрела никто не услышит… Будешь делать, что я скажу — так уж и быть, разойдемся по-хорошему.

— Делать… что?

— Для начала — запереть дверь на ключ… и переключить информационное табло вот на эту весьма полезную надпись: «Занят. Прошу не беспокоить». Ага. Замечательно. Оглашаю следующий пункт: отключить сигнализацию и открыть сейф.

— М-мерзавец! — На высоком, бледном, с залысинами лбу бедолаги Грюенна выступили капельки пота: он пытался храбриться, даже держать себя вызывающе — но колени его, ослабев, мелко дрожали, а в горле разом пересохло, будто в выжженном солнцем солончаке. — Шустрый какой… Ничего не выйдет! Сигнализацию может отключить только начальник охраны…

— Которым, насколько мне известно, вы по совместительству и являетесь. Не заговаривайте мне зубы! Сами поднесете нужный пальчик к датчику — или мне придется, гм, изымать их у вас по одному? С бездыханного тела, разумеется. После чего у меня будет по меньшей мере полчаса, чтобы вскрыть замки — при отключенной сигнализации это, я думаю, никого особенно не обеспокоит. Но мне бы, право, не хотелось настолько все усложнять…

— Тебе не уйти из Павильона, дурак! Тебя отсюда не выпустят… охрана не дремлет… в случае моей смерти…

— В случае вашей смерти, я полагаю, всё это вряд ли будет представлять для вас интерес. Ну же, будьте паинькой, поднесите пальчик к датчику… Вот так. И огонек на экранчике сразу погас. Видите, как все просто. Теперь — сейф. — Пятясь, Антиплащ подтащил вяло трепыхающегося Грюенна к стиснутым челюстям несгораемого шкафа. — Код?

— Не помню…

— Не будите во мне зверя, уважаемый! Я дурак, палкой по голове битый, со мной шутки плохи… Тю а компфри?

— Ах ты… — Грюенн внезапно замолчал и как-то напрягся. Прислушивается, понял Антиплащ — и тут же сам услышал звук, от которого кровь застыла у него в жилах: в коридоре, за тонкой дверью, раздался шорох приближающихся шагов — кто-то (охранник? уборщик? случайный посетитель?) решительно направлялся к директорскому кабинету с явным намерением нанести Грюенну визит. Как не вовремя! Антиплаща бросило в жар: если только Грюенн вновь начнет вырываться… поднимет возню… вздумает поднять голос… Все пропало! Выломать тонкую фанерную дверь ничего не стоит: через полминуты здесь будет вся охрана Павильона! Секунду-другую, замерев на месте, точно застигнутые за непотребным занятием, преступник и жертва пристально смотрели друг другу в глаза — и Антиплащ видел, как в маленьких, расширившихся от ужаса кротовьих глазках Грюенна медленно загорается надежда, и твердо зреет отчаянное намерение — закричать… Закричать...

Шаги замерли возле двери. Несомненно, незваный визитер сейчас читает красную предостерегающую надпись «Прошу не беспокоить» — но, если дело неотложное, он, конечно, негромко вежливо постучит…

Изо всех сил сжимая податливое горло перепуганной жертвы, Антиплащ шумно завозился в углу возле сейфа, шурша одеждой, приглушенно, словно бы непроизвольно повизгивая и сопровождая возню и эти конвульсивные вздохи кокетливым, довольным хихиканьем:

— О-у, мсье Грюенн… прекратите… вы заставляете краснеть честная французская женщина… Ах! Ах! Шармант!.. Вы есть та-акой непредсказуемый шалунишка…

Он пнул онемевшего пленника коленом в живот — не сильно, но требовательно: бедняга Грюенн издал звук, напоминающий нечто среднее между икотой и утробным урчанием водопроводного крана: это, конечно, мало походило на сладострастные стоны, но… За дверью, судя по всему, воцарилось тихое смятение. Кем бы он там ни был, этот внезапный непрошенный посетитель — он явно раздумывал, стоит ли сейчас так бесцеремонно ломиться в столь недвусмысленно запертый кабинет. Антиплащ бурно, надрывно задышал, хихикая и постанывая, шаркая ногой по полу, продолжая напряженно прислушиваться к происходящему в коридоре: замешательство и природная деликатность (стеснительность?) визитера явно победили, за дверью испуганно (на цыпочках?) и торопливо попятились. Так-то вот, голубчик, придется тебе обождать с твоими неотложными делами, пока я не справлюсь тут со своими… За дверью все окончательно стихло: незваный гость явно счел за лучшее как можно незаметнее удалиться.

— Ах ты… мерзавец! — Полузадушенный Грюенн чуть не плакал: он не дрогнув принял бы и боль, и издевательства, и даже смерть от бандитской пули — но подобное унижение было выше его сил. — Мою репутацию… положение в обществе… ты-ы… загубил, загубил…

— Наоборот, идиот — повысил по всем пунктам! — прохрипел Антиплащ: его самого́ трясло от пережитого шока с головы до ног. — Шевелись, живо! Мне все это надоело, честное слово! Если ты через десять секунд не откроешь сейф — я придушу тебя голыми руками!

На этот раз морально раздавленный, утративший волю к сопротивлению Грюенн подчинился беспрекословно — и, притиснутый Антиплащом к дверце сейфа, покорно набрал на панели шестизначный код. Дверца распахнулась, явив взору внутренности стального циклопа: сейф был набит преимущественно бумагами и канцелярскими папками, лишь в верхнем отделении томилось несколько вещиц, явно слишком ценных для того, чтобы выставлять их на всеобщее обозрение — ценных, но на вид совершенно непрезентабельных: какие-то черепки, древние, потемневшие от времени окаменелости — не то кости ископаемого животного, не то доисторические экскременты, — какие-то блеклые камешки и побрякушки, нитка мелкого, неправильной формы розового жемчуга, диадема из тусклого серого металла (явно из платины) — увы, слишком громоздкая для того, чтобы можно было пронести ее под одеждой; да и не было у Антиплаща намерения грабить вскрытую сокровищницу подчистую, хотя кое-какие вещицы для отвода глаз прихватить все же следовало. Футляр с геренитами похититель заметил сразу — тут же, на верхней полке; он кивнул на него Грюенну, который тем временем безвольным мешком повис на антиплащовской руке, покорно ожидая дальнейших терзаний.

— Возьмите вот эту серебристую шкатулочку… пару камешков из этой вот желтой бумажки… ах, это пергамент? Ну, не важно. Да, еще, пожалуй, вот эти симпатичные розовые жемчужины… Так. Теперь положите все это на край стола.

— А почему бы не сразу тебе в карман, грязная ты и невежественная подвальная крыса?

— Я сказал — на край стола. Все, можете закрыть сейф и вновь включить сигнализацию… Так, отлично! А теперь возьмите из бювара перочинный нож…

— Что?..

— Нож, говорю! И отрежьте вот этот шнур от шторы… повыше, повыше! — Он за шиворот подтащил Грюенна к окну. — Замечательно. Сядьте в кресло. Придется мне, уж простите за неудобство, вас связать, да покрепче — раз уж я сумел благополучно сюда войти, значит, не менее благополучно должен суметь и выйти, ага?

Грюенн, конечно, имел собственное мнение на этот счет:

— Иди, иди… все равно далеко не уйдешь, сволочь… наглый фигляр и комедиант! Да еще и абсолютно бездарный…

— Если бы не последняя фраза, я бы, право, счел все вами произнесенное за комплимент. Кстати, вы не будете возражать, если я заткну вам рот кляпом? Вот эта пачка бумаг как раз подойдет. — Посмеиваясь, Антиплащ отступил, чтобы полюбоваться на дело рук своих, затем открыл футляр с геренитами и вытряхнул сероватые камушки в припасенный аккурат для этой цели маленький полиэтиленовый пакет. Внутри каблуков, за подкладкой сапожных голенищ у Антиплаща были устроены тайнички — туда, чуть приподняв подол широкой складчатой юбки, он и упрятал все награбленное добро. Потом поправил, насколько возможно, свое сбившееся набок одеяние — и, убрав пистолет в сумку, направился к двери.

— Ну-с, прощайте, дорогой мсье Грюенн, было очень занятно с вами познакомиться. Благодарю вас за, хе-хе, приятно и с пользой проведенное время.

Грюенн что-то вымученно промычал сквозь бумажный кляп — и Антиплащ стукнул его по лбу рукоятью пистолета, совсем легонько, чтобы оглушить и пресечь трепыхания на ближайшее время (хотя синяк, пожалуй, все-таки останется приличный, мрачно сказал он себе). Потом отпер дверь (бросив мимоходом взгляд на алое табло наверху: «Занят. Прошу не беспокоить») и непринужденно, с невозмутимым видом прошествовал через коридорчик в выставочный зал. Несмотря на торопливые попытки привести себя в порядок, вид у него по-прежнему был довольно растерзанный, да и проклятый бюст опять начал сползать, так что Антиплащу приходилось придерживать его свободной рукой; со стороны это, конечно, должно было выглядеть, как… А впрочем, какая разница! Антиплащу было плевать, как все это выглядит со стороны; проходя мимо обоих охранников (смотревших на него украдкой, округлившимися глазами), он ухмыльнулся им так красноречиво и многозначительно, что младший из них, белобрысый парень только что из полицейской академии, залился пунцовой краской до самых ушей.

— Ах! — с томным, выразительным причмокиванием Антиплащ послал ему воздушный поцелуй. — Ваш директор… есть такой темпераментный мужчина! О-ля-ля! Такая гор-рячая, как сковорода, неукротимая штучка! Колоссаль!

С гортанным смешком он прошел мимо охранников, миновал крохотный вестибюль (не забыв поправить у зеркала очки и лихо заломленную шляпу) и, никем не задержанный, вышел из Павильона — под мелкий, холодный, докучливо висящий в воздухе осенний дождь.

* * *

— Босс! Объект в Павильоне.

— Вижу. Любопытно: это похищение или очередная разведка?

— В полицейском участке на Айрон-стрит у вас, разумеется, есть свой человек?

— Разумеется. Как только туда поступит сигнал об ограблении, нам сразу же сообщат. Подождем.

Некоторое время они молчали, неотрывно глядя на экран пеленгатора: Боб сосредоточенно хмурил брови, доктор Войт, мурлыча под нос легкомысленный мотивчик, беспечно постукивал по спинке кресла костлявыми узловатыми пальцами. Зеленый мотылек, бьющийся в наложенной на схему городских улиц локационной сетке, тем временем сместился чуть влево — и быстро, размеренно двинулся по прямой, минуя все повороты и ответвления дороги, явно следуя какому-то ранее избранному маршруту.

— Объект покинул Павильон, — негромко, очень спокойно прокомментировал Боб. — Движется по Монтеррей-авеню — со скоростью, явно превышающей скорость пешехода… По направлению к Заячьему парку, если не ошибаюсь.

— Заячий парк? Очень хорошо. Это недалеко отсюда… — Войт едва заметно усмехнулся уголком рта. — На ловца, как говорится, и зверь бежит.

— Думаете, герениты у него? Уже восемь минут, как он вышел из Павильона — а сообщения из участка до сих пор нет... Не на мозаичные же картины он туда заходил смотреть, а? Или ограбление до сих пор не обнаружили? Десять минут…

Оглушительно, будто выстрел, грянул в тишине комнаты телефонный звонок. Войт, вздрогнув, поспешно взял трубку.

— Да. Да. Отлично. — Разжав пальцы, он уронил телефон на стол; глаза его за толстыми стеклами очков сверкнули с нескрываемым торжеством. — Не закисай, Боб! Только что поступила информация в участок. Павильон ограблен. Вскрыт сейф, похищены герениты и еще какая-то невнятная мелочевка… Главное — герениты. Что ж, значит…

— Пришла пора действовать, а? — Боб медленно поднялся, ухмыляясь, поводя плечами, разминая пальцы и кисти рук, точно боксер перед сложным боем. — Дождались, наконец-то! Дело обретает доселе невиданный драйв. Объект, значит, в Заячьем парке, босс?

— Да. Хотел бы я знать, что́ он умудрился учудить в Павильоне… впрочем, пустое! Тебе следует поспешить, дружище, мы должны перехватить его прежде, чем это сделает полиция или кто-либо другой. Да, еще одно — возьми в напарники Носа.

— Этого сопляка? Зачем? Справлюсь и один!

— Нет. Дельце небезопасное. Антиплащ — мальчик серьезный… и наверняка с оружием, так что будьте осторожны. И еще, конечно, не теряй со мной связи, Боб — я буду сообщать тебе о его перемещениях.

Черный Плащ был недоволен заданием.

Он вообще был сегодня недоволен: и хмурым осенним днем, и зубной болью, поразившей его среди ночи, яки наказание господне, и ленивой суетой в коридорах ШУШУ, и непроницаемой, как маска Будды, окаменевшей над монитором компа физиономией Гризликова. Задание, приготовленное для него Хоутером, казалось Дрейку скучным, примитивным, малозначимым, не требующим ни ума, ни смелости, ни находчивости — с таким играючи справился бы любой стажер, любой офицерчик из полицейского управления, любой… да кто угодно, хоть бы и этот самодовольный, напомаженный пижон Пауэр! Нового сотрудника, присланного в ШУШУ с полгода назад из какой-то суперзасекреченной конторы (из какой именно — никто толком не знал; слухи по ШУШУ бродили самые несусветные, а Хоутер, как и полагается, на этот счет держал язык за зубами), этого нового сотрудника Черный Плащ не то чтобы не признавал или слегка недолюбливал — просто тихо ненавидел. Стройный, ладный, спортивный, всегда безупречно одетый, подтянутый, элегантный и небрежно-ироничный, Арчибальд Пауэр прямо-таки олицетворял собой типаж положительного героя, сошедшего с плаката из серии «Честь и слава нашим доблестным полицейским». Удачливость его, ловкость и сноровка уже стали в ШУШУ притчей во языцех; все удавалось ему легко и точно играючи, он, по-видимому, никогда не испытывал никаких затруднений ни в оперативном розыске, ни в работе с документацией: пистолет никогда не застревал у него в кобуре, патроны не давали осечек, лодыжки не подворачивались в критический момент, в отчеты не закрадывались дурацкие ошибки, любая техника подчинялась беспрекословно, и даже в самую ненастную слякотную погоду его светло-серые, наимоднейшего покроя отутюженные брюки оставались безукоризненно чистыми и отутюженными. Бандиты посерьезнее словно сами сдавались ему в руки, а уж всякую мелкую сен-канарскую шушеру Пауэр и вовсе ухитрялся отлавливать в своем, пауэрском, стиле — быстро, ловко и элегантно, словно бы без малейших усилий, не марая, так сказать, при этом ни рук, ни брюк. Несмотря на не такой уж большой срок службы, в его личном деле значилось немало раскрытых преступлений и успешно проведенных операций, начиная от пресечения уличного разбоя и хулиганства и заканчивая поимкой грабителей и убийц, было даже дело о серийном маньяке, любителе ловить и вешать на фонарных столбах черных кошек. Как ему это удавалось (нет, не маньяку — вешать кошек, а Пауэру — ловить преступников), Черный Плащ, увы, не знал — что, конечно, отнюдь не мешало ему завидовать Пауэру отвратительной гнойно-зеленой завистью и при этом даже не особенно свою вялотекущую неприязнь скрывать. Впрочем, что-то ему подсказывало, что в этих потаенных чувствах и недостойных настроениях он был в ШУШУ далеко — ой, как далеко — не одинок…

— Значит, так. — Гризликов по-прежнему, не отрываясь (и даже, казалось Дрейку, не моргая) смотрел в монитор. — Излагаю дело. Дано: некий доктор Бенджамин Шкамп, он же — доктор Констанц и доктор Войт, он же — Герсен фон Рюбенкопф, он же — Карл Полторак и Ладислав Франтишка. По образованию — врач-стоматолог, по специальности — зубной техник, одно время работал в частной клинике в Сити, но, по последним данным, уже много лет как оттуда уволился, и с тех пор в трудовой деятельности замечен не был… Тем не менее за последние три года он приобрел (под разными именами, разумеется) две виллы на Солнечных островах, эксклюзивный внедорожник, яхту и небольшой самолет премиум-класса, на котором несколько раз за последние годы вылетал за границу… Внимание, вопрос: откуда у скромного зубного техника, давно отошедшего от дел и, судя по всему, возвращаться к ним не собирающегося, имеются в обороте такие бешеные бабки? Сладкие плоды горькой частной практики? Проверено и перепроверено — нет. Связь с контрабандистами? Не похоже. Какие-то тайные противозаконные махинации? Вероятно, но не доказано. Тогда что?

— Наследство от богатого дядюшки. Или выигрыш в казино, — сердито буркнул Дрейк; зуб, немного было притихший с ночи, вновь напомнил о себе резкой, отдающей в ухо стреляющей болью. — Все жулики, как только возьмешь их мозолистой рукой за нежную шейку, тут же немедленно выигрывают в рулетку или срывают банк на тотализаторе… Да-да! Вот увидишь — стоит только посадить эту жирную птичку на казенные харчи в железную клетку, она тотчас же начнет самозабвенно чирикать про выигрыш...

— Возможно. Но с «клеткой» придется пока подождать — выяснить, чем Шкамп занимается, надо тихо и аккуратно, так, чтобы комар носа не подточил. Сдается мне, птичка это не простая… Наведи справки среди своих информаторов — может, кто-нибудь что-нибудь и сболтнет. Установи круг общения этого субъекта. Понаблюдай за его домом — у него небольшая квартирка на Монтегю-стрит, хотя, по словам соседей, он там почти не живет — так, наведывается время от времени… Соседи его, кстати, недолюбливают — скользкий, говорят, тип, занимается не иначе как вивисекцией и богопротивными опытами, и берлога его насквозь провоняла фенолом, формальдегидом и еще какой-то невыносимой химией…

— Изготовление наркотиков. Банальнейшее дело! — Черный Плащ досадливо дернул плечом. — Все ясно, как дважды два.

— Ну-ну. — Гризликов недовольно хмыкнул. — Тебя послушать — так тут прям и делать нечего: раз-два — и все ему ясно: кто чем занимается, кто что украл, кто кого убил… Шерлок Холмс и Нат Пинкертон в одном лице! Только ты забываешь, дружище, что мы тут все-таки работать должны, а не пиликать на скрипке с прокуренной трубкой в зубах… Ра-бо-тать! Точно, тщательно и скрупулезно, как предписывает инструкция: с девяти утра и до шести вечера с перерывом на обед. Понял?

— Перерывы на перекур, технологические простои и, гм, посещение сортира инструкция, надо полагать, тоже предписывает? — вкрадчиво, с подчеркнутой любезностью полюбопытствовал Дрейк.

— Разумеется, — сухо ответил Гризликов, сделав вид, что не заметил подначки. — Зря смеешься, Плащ. Без инструкции в нашем деле — никуда. Это как на войне — приказы не обсуждаются… все инструкции и директивы командования должны выполняться беспрекословно! Много ли сражений удастся выиграть, руководствуясь не положениями Устава и строгой армейской дисциплиной, а полнейшей вседозволенностью, разбродом и, паче того, откровенной отсебятиной, м-м?

— И все же бывают ситуации, которые не может предусмотреть никакая инструкция, Гриз. — Наслаждаясь оглушительной, пульсирующей стрельбой в воспаленном зубе, Черный Плащ, сидя на подоконнике, задумчиво смотрел, как на улице, далеко внизу, за завесой мелкого невесомого дождя кипит неукротимая, ни днем ни ночью не затихающая в центре города деловая жизнь: сияют неоновые вывески и рекламные плакаты, ползет вдоль проспекта колонна увязших в пробке разноцветных автомобильчиков, спешат куда-то прохожие — мелкие, вечно озабоченные, безликие с такого расстояния, согнутые под грузом повседневных забот муравьи. — Вот скажи: а много ли сражений можно выиграть, ограничивая свои действия только неукоснительным выполнением всех правил, предписаний и обязательных формальностей? Тем более если речь идет не о войне с известным неприятелем в суровых полевых условиях, а о, уж извини за громкие слова, борьбе за справедливость в целом и за судьбу каждого конкретного человека в частности?

— Угу. — Гризликов наконец-то оторвался от монитора и, скрестив руки на груди, исподлобья поглядывая на Дрейка, тяжело откинулся на спинку кресла. — А ты, значит, полагаешь, что «борьбу за справедливость» можно вести, беспардонно нарушая инструкции, наплевав на правила и пренебрегая всеми и всяческими положениями Устава?

— Не нужно утрировать. Придираешься к словам, крючкотвор?

— О це ж мне надыть! Да ни в жисть! Просто хочу предупредить тебя чисто по-дружески… Самоуправство, нарушение правил и огульное игнорирование инструкций еще никого до добра не доводило, Плащ, тебе об этом известно лучше, чем кому бы то ни было. Взять хотя бы эту мутную историю с Бушрутом…

— Какую историю?

— Да ту, недельной давности. Парень, которого наш зеленокожий знакомец так неаккуратно отдубасил на опушке Лесного парка, оказался, между прочим, на больничной койке с, цитирую: «сотрясением мозга, переломом правого предплечья и множественными ушибами мягких тканей». А Бушрут твой, вместо того, чтобы, согласно всем правилам и параграфам, сидеть на нарах в ближайшей кутузке, разгуливает до сих пор на свободе…

— Он ни на кого не нападал. Скорее, напротив: спас от домогательств этого «пострадавшего» пятнадцатилетнюю девчонку… предотвратил, можно сказать, готовое свершиться преступление. А его за это — в тюрьму?

— О том, что он «предотвратил преступление», нам известно только со слов самого Бушрута.

— И ты, конечно, ему не веришь.

— Я, увы, верю фактам, Плащ. А ведь это избиение даже самозащитой не назовешь! Где показания потерпевшей, если она действительно была? В полицию, насколько мне известно, никаких заявлений не поступало.

— Ничего удивительного. Соплячка перепугалась до полусмерти… поди, до сих пор трясется и глотает валерьянку в надежде поскорее об этом гнусном эпизоде забыть. А ты говоришь — заявление!

— И тем не менее. Преступник должен быть наказан! Да — дело это запутанное, не сразу разберешься, где правый, где виноватый. Но! Это тем более повод действовать по установленным — не мной, не тобой, а законом установленным — правилам. Что в подобной ситуации предписывает инструкция? Первое: задержать. Второе: допросить. Третье: установить факт…

— По закону, чисто формально — да. А по-человечески? По справедливости, а, Гриз?

— По справедливости? Выходит, по-твоему, закон и справедливость — разные вещи?

— А по-твоему, что ли, нет? Закон для всех один… а справедливость — для каждого своя, как та рубаха, которая к телу поближе. «Пострадавший» наш, конечно, считает, что справедливо было бы наказать бандюгу, в самый, гм, ответственный момент треснувшего его дубиной по черепу… ты, например, видишь справедливость в том, чтобы упечь Бушрута за решетку, а ведь Репей, поди ж ты, тоже думал, что поступает по справедливости, когда решился — отнюдь не из корыстных побуждений, заметь — вступиться за эту разнесчастную соплюху… Вот как-то так.

— В следующий раз он вмешиваться не будет.

— Вот то-то и оно, — заметил Дрейк. — В следующий раз, если сейчас наказать его за благородный, в сущности, порыв, он действительно вмешиваться не будет. Обойдет стороной… ну, в лучшем случае — позвонит в полицию… ага, согласно предписанным правилам. А время-то будет упущено…

— «Благородный порыв»… Ну-ну. Смешно, честное слово. — Гризликов поморщился. Разговор этот начал ему досаждать, натирать, так сказать, мозоль, будто камешек, попавший в башмак; чуть натянуто усмехаясь, он опустил голову на грудь и с силой потер рукой онемевший затылок. — Ладно. Предлагаю все эти бесцельные блуждания по дебрям философии и софистики перенести все-таки на внерабочее время. Хотел я, собственно, выяснить у тебя еще один щекотливый вопросец. — Он вынул из ящика стола лежавшую наверху плотно набитую папку и шлепнул ее на стол перед собой. — Ты вчера работал с материалами по делу Красавчика Джонни?

— Этого недоделанного ваоновского агентишки? Да. Я хотел уточнить кое-какие детали, касающиеся…

— Уточнил?

— Да.

— А где дискета с записью показаний Берта Делайноги? Ты с ней тоже работал?

— Нет. Даже не трогал. Ты это к чему?

— К тому, что ни в сейфе, ни в деле ее нет. — Раскрыв папку, Гризликов неторопливо перебирал пачку отпечатанных на принтере бумажных листов. — Отсутствуют также и несколько страниц последней баллистической экспертизы — совсем свеженькие, еще даже не подшитые к корешку… но это, как говорится, дело поправимое, орудие преступления, в конце концов, никуда не делось. А вот на показаниях Делайноги строилось практически все обвинение… Красавчик Джонни, конечно, свое получит, но, без свидетельства подельника — по минимуму, хотя мог бы огрести по самую шапку. Надеюсь, ты не выносил материалы из кабинета?

— Разумеется, нет!

— Ой ли? Ты же любитель, прихватив документы, потусоваться где-нибудь в курилке или в кафешке… в пику, так сказать, всем опостылевшим правилам и дурацким инструкциям. А потом дискетку-то где-нибудь нечаянно и обронить…

— Ты что, спятил? — Черный Плащ поднялся резко, рывком; кровь бросилась ему в лицо, и скулы свело от негодования: он чувствовал себя не просто задетым или оскорбленным — оплеванным с головы до ног. — Что значит — нечаянно обронить?! Это же подсудное дело!

— Так я о це ж и гутарю…

— Когда ты обнаружил пропажу?

— Утром. Сегодня. Когда открыл дело.

— Папка лежала в сейфе!

— Это вопрос или утверждение?

— И то, и другое… Дискету я не трогал! А папку, во всяком случае, я положил в сейф!

— И дискета с показаниями Делайноги была на месте?

— Н-не знаю… Я как-то не обратил внимания… Черт возьми, Гриз! Да с чего ты взял, что я причастен к исчезновению этой проклятой дискеты, леший бы ее побрал? Что́ бы ты там обо мне ни думал, я не имею привычки разгуливать по ШУШУ с важными документами подмышкой и раскидываться ими где ни попадя! Или ты плохо меня знаешь?

— В том-то и дело, что слишком хорошо… И не так уж много людей имеют доступ к этому сейфу.

— Ты спрашивал у шефа? Может быть, он взял эту дискету?

— Может быть. Хотя, думается мне, он бы меня предупредил. Кроме того…

Кто-то негромко постучал в дверь — и, прежде чем Гризликов успел ответить «Войдите», на пороге возникла свеженькая, ладная, стройная фигура Пауэра, совершенно великолепного в элегантном, серо-стального цвета костюме, тщательно подогнанном по фигуре, поблескивающим серебристыми пуговицами с изображением затейливого вензеля, в щегольской шляпе с загнутыми полями и начищенных до блеска модных остроносых туфлях. Он вошел в кабинет твердой уверенной походкой, излучая, как всегда, обаяние и позитив, улыбаясь открытой, чуть лукавой улыбкой; подал Дрейку и Гризликову для рукопожатия крепкую и ухоженную, благоухающую изысканным парфюмом ладонь.

— М-м… добрый день, господа. В чем дело? Что за шум, а драки нету? Пахнет, я бы сказал, жареным. — В голубых его, прозрачных, как льдинки, холодноватых глазах мелькнули искорки сдерживаемого смеха; он с едва заметной, понимающей насмешкой приподнял бровь. — Атмосфера немного накалилась?

— Чем обязаны, Пауэр? — суховато спросил Гризликов, принимаясь перекладывать с места на место бумаги и папки, которые мирно предавались своим мечтам на краю стола и, судя по всему, в перемене дислокации совсем не нуждались. — Что-то случилось?

— Нет-нет. Я, собственно, заглянул на минутку — спросить: вот это, гм… не ваше? — Он выложил на стол несколько свернутых в трубку листов бумаги. — Все-таки, знаете ли, документы… Негоже оставлять их без присмотра в местах, так сказать, общественного пользования, а?

Черный Плащ скосил глаза. Даже отсюда, от окна, он ясно видел заголовок, выделенный жирным шрифтом: «Результаты баллистической экспертизы от такого-то и такого-то числа… Выводы экспертной комиссии по делу…»

— Где вы это нашли? — небрежно спросил он.

— На столе в коридоре, — незамедлительно откликнулся Пауэр.

— Где? — Черный Плащ заскрипел зубами. «Почему бы тебе просто не сказать, что нашел их спущенными в сортир?» Он быстро, через плечо, бросил взгляд на Гризликова — но тот, как обычно, сидел на своем месте ровно, невозмутимо и монументально, точно каменный истукан. Наконец вскользь, словно бы мимоходом, безо всякого интереса обронил:

— Любопытно. А больше там, простите… ничего не было?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, скажем, еще каких-нибудь бумаг… технической документации… иди, к примеру, дискет…

Пауэр, улыбаясь, виновато развел руками: дескать, сделал все, что мог, ничего другого, уж не обессудьте, ждать не приходится.

— Больше ничего не было. А что, у вас еще что-то пропало?

— Ничего, — быстро сказал Дрейк. Никогда ему еще так ни хотелось нечаянно обронить на до отвращения безукоризненные брюки Пауэра забытую кем-то на краю стола чашку кофе.

— Пропало, — помолчав, негромко сознался Гризликов. — Дискета с записью последнего допроса Берта Делайноги, одного из участников дела Красавчика Джонни. Вы, конечно, о нем слышали.

— Слышал. — Веселое, оживленное лицо Пауэра выразило непривычную озабоченность, на высокий лоб легла глубокая вертикальная складка. — Это может создать определенные трудности при передаче дела в суд, так? А что, разве вы не успели снять с этой дискеты электронные копии?

— Разумеется, успел! — сердито отрезал Гризликов. — И распечатал в трех экземплярах… согласно инструкции. Но если бы не успел…

— Подняли бы на уши все ШУШУ, понимаю. — Пауэр, посмеиваясь, несколько фамильярно хлопнул Гризликова по плечу. — Оперативно работаете, дружище! Даже не ожидал от такого увальня… Шучу, шучу! — Он шутливо поднял руки в жесте сдающегося в плен. — Хотя такая вопиющая халатность в нашем деле, конечно, недопустима и может дорого обойтись — помнится, был в моей практике один случай…

— Исключительно с вами согласен, — поспешно перебил Гризликов — и Черный Плащ, вновь отвернувшийся к окну, поймал на себе его пристальный, испытующий, какой-то до крайности выразительный взгляд. — Случаи Вопиющей Халатности в практике, конечно, надо безжалостно пресекать!

— Ну и что ты на меня так смотришь? — с раздражением, не оборачиваясь, бросил Дрейк через плечо. — У меня, в отличие от вас, вот как-то не было в практике случаев Вопиющей Халатности. И диагноз этот в медицинской карте у меня тоже не записан.

— А какой записан? И что тогда тебя так задевает, не пойму? — Гризликов беспечно пожал плечами. Водрузив локти на стол и сложив пальцы «домиком», он по-прежнему смотрел на Черного Плаща внимательно и задумчиво — печальным, усталым взглядом человека, привыкшего иметь дело с безнадежными идиотами. — Между прочим, дело доктора Шкампа тебя по-прежнему ждет, Плащ. Не пора ли за работу?

— Доктора Шкампа? — Пауэр, передернув плечами, нахмурил в раздумье темные, красиво очерченные брови. — Где-то я слышал это имя… Этому типу что-то инкриминируется, если не секрет?

— Пока ничего. Просто мы хотим выяснить, не замечен ли наш любезный доктор в, э-э, так сказать, моральной неустойчивости и порочащих связях.

— Да-да, понимаю. И все же… Где же я… Ах, да! Карл Полторак и доктор Шкамп — одно и то же лицо, верно? — Пауэр торжествующе поднял палец. — Ну, конечно! Дело о взрыве в химической лаборатории… взрыв, пожар и два обезображенных трупа. Да-да! Я занимался им в Вене несколько лет назад. Полторак проходил по этому делу свидетелем, хотя, помнится, были у меня подозрения…

— Значит, вы с ним знакомы?

— С плодами его научно-криминальной деятельности, я бы сказал.

— Секунду. — На столе Гризликова пискнул телефон — черный, внутренней связи; Гризликов что-то коротко рыкнул в трубку и, выслушав ответ, откинулся на спинку кресла с тяжелым вздохом — с видом человека, прекрасно знающего, что вот именно этим-то все и закончится… В ответ на вопросительный взгляд Дрейка он лаконично сообщил:

— Ограбление. На Северной площади.

— На Северной площади?

— Павильон Экспо.

— Не может быть! — пробормотал Черный Плащ, порядком удивленный. — Этот Павильон, помнится, совсем недавно уже пытались обчистить, еще недели не прошло. Но, если не ошибаюсь, неудачно.

— Да. Но на этот раз попытка грабителей вполне себе увенчалась успехом.

— Налет? Разбойное нападение? Жертвы есть?

— Нет. — Гризликов секунду помолчал. — Подробностей не знаю, но, по словам дежурного, все прошло тихо, аккуратно и благочинно, как на утреннике в детском саду. Поначалу никто ничего и не заподозрил… — Он хмыкнул. — Дерзкое дельце, ничего не скажешь! Совершить ограбление среди бела дня, под носом охраны, чуть ли не на глазах у посетителей, да еще гладко, как по нотам… вот ведь пройдоха, а?

— Что похищено?

— Кое-какие ценности из сейфа. Пара неограненных алмазов, ожерелье из настоящего, очень редкого розового жемчуга и еще эти, как бишь… герениты. Из-за них-то об этом дельце и сообщили в ШУШУ.

— Герениты? Похищены? — Пауэр изумленно оглянулся на Гризликова. — Неожиданная новость. Вы уверены?

— Уверен. Видимо, из-за этих геренитов-то весь сыр-бор и был затеян, леший бы их побрал! Что-то Сара Беллум там талдычила про эти штуки, надо бы у нее уточнить… Впрочем, все детали — на месте. Что ж, — глядя в потолок, Гризликов рассеянно, в задумчивости подергал нижнюю губу, — видимо, дело Шкампа придется пока отложить…

— Зачем? Я им займусь, — с готовностью предложил Пауэр. — Мне это будет небезынтересно, как-никак Шкамп, он же Войт, он же Полторак — мой, можно сказать, давний знакомый. А в Павильон отправьте Плаща — он, я знаю, любит такие дела, вон как у него, извиняюсь, уже глаза загорелись и слюни потекли… Полегче, полегче, ЧП, сдайте чуть назад, я же шучу… Кстати, адресок-то этого Шкампа-Полторака, я надеюсь, у вас имеется?

Светящееся табло на поверхности браслета явило число «86».

Было около четырех часов дня. На стоянке такси за углом Айрон-стрит толпился народ, но с бесстрастным нахальством идущего на всех парах атомного ледокола мадам Дюбурри пёрла напролом, раздвигая неподатливую людскую массу плечом, прижимая к себе саквояж, гипнотизируя особенно неуступчивых увальней блеском непроницаемых темных очков.

— Ну-ка вы, медведь, меня пропустить! Хамьё! Я есть полный вегетососудистый инвалид, мои вазомоторные центры лишены торможения! Моя бедная папа только что попала в больницу с переломом нога, энурез и острая макулярная дистрофия! Р-разойдись! Кр-ругом арш! — Он плюхнулся на заднее сиденье первой попавшейся машины и отрывисто приказал водиле: — Гони! Десятка сверх счетчика, если через пять минут будем у Заячьего парка!

Таксист не спорил. Мотор вкрадчиво, почти бесшумно взвыл; автомобиль тронулся. Сдвинув шляпу на лицо, Антиплащ устало, в изнеможении откинул голову на спинку сиденья и закрыл глаза.

Он полагал, что в запасе у него есть по меньшей мере полчаса. Войту, конечно, уже известно о том, что он побывал в Павильоне, но ушлый докторишка не может знать наверняка, что герениты похищены; пока бесчувственного Грюенна не обнаружат, пока не сообщат о случившемся в полицию, пока Войт не получит необходимую информацию по своим неведомым каналам — пока все эти телодвижения не будут проделаны, он, Антиплащ, в относительной безопасности и еще имеет шанс скрыться не только от полиции, но и от всеведущего ока Тайной Организации — только бы Мегавольт не подвел со своей глушилкой! Антиплащ не знал, что буквально через три минуты после его ухода из Павильона Грюенн пришёл в себя и, изловчившись, ударом ноги опрокинул столик, на котором стоял принтер — и на жуткий дребезг убиенного прибора в кабинет поспешил встревоженный Джонс; Антиплащ не знал, что о похищении геренитов уже известно не только в полиции, но и в ШУШУ, и несколько ближайших патрулей направлены на поиск преступника «по горячим следам»; и уж подавно Антиплащ не мог знать о том, что в полицейском участке на Айрон-стрит у Войта есть «свой человек»… Краем уха он уловил позади, за домами, отдаленный вой полицейских сирен, но не связал это с происшествием в Павильоне, тем более что такси уже остановилось у кованой ограды Заячьего парка; расплатившись, грабитель выскочил из машины и в несколько шагов пересек пустынную автомобильную стоянку. Вот и распахнутые ворота парка… третья скамейка слева от входа… Антиплащ остановился.

В условленном месте Мегавольта не обнаружилось. Парк вообще сегодня, в непогожий осенний день, был пустынен и неприютен: мокла забытая кем-то на скамейке вчерашняя газета, валялся под кустом одинокий, полуспущенный футбольный мяч, лениво, бесшумно падали с деревьев листья, кружась в воздухе, мягко опускаясь в блестящие лужи по краям песчаных дорожек… Но Мегс! Где же Мегс? Испугался дождя? Заблудился? Опаздывает? А может быть, его выследили и перехватили люди пронырливого старикашки Войта? Антиплащ похолодел. Или Мегавольт решил, что все это дело не стоит и ломаного гроша? Или вообще позабыл обо всем на свете, уткнувшись в какой-нибудь замшелый номер «Радиолюбителя» полувековой давности? С этого ненормального психа станется! Хотя… Нет, нет! Умом Мегс не блещет, это верно — но он не трус и не подлец, он должен, должен был прийти и передать главарю глушилку, он должен был сдержать слово, несмотря ни на что, он никогда еще не был замечен в нарушении обещаний, данных друзьям… не друзьям даже — Антиплащу; да хоть бы его прострелили навылет от уха до уха вездесущие агенты Тайной Организации — он должен был восстать из могилы и с глушилкой в руках сидеть вот здесь, на этой растреклятой скамейке…

Антиплащ с досадой хлопнул себя по лбу. Ну, конечно! Идиот! Он сказал Мегавольту: «Жди меня у третьей скамейки слева от входа», — но не сказал, от какого входа! Мегавольт, конечно, решил, что от Центрального, у него просто мозгов не хватило бы допетрить, что главарь имел в виду Западный вход, ближайший к Павильону — а всего их в огромном Заячьем парке, чуть дальше, ближе к побережью реки переходящем в настоящий лес, не менее пяти-шести… И отсюда, от Западного, до Центрального не меньше полумили — по бесконечным, усыпанным гравием парковым аллеям, безлюдным в это время дня и в это время года, незаметно, исподволь перетекающим одна в другую, образующим на лесистых неухоженных окраинах парка настоящий лабиринт… А такси он уже отпустил… Ладно. Для начала надо переодеться в нормальную, человеческую одежду взамен этого нелепого маскарада — и тем самым избавиться от изобличающих его улик... Антиплащ свернул на крайнюю дорожку: где-то здесь, рассчитывая на встречу с Мегсом, он и припрятал свое бесценное барахлишко, где-то вот здесь, в зарослях сирени за трансформаторной будкой… Да-да! Он огляделся и, убедившись, что аллея по-прежнему пуста, юркнул за будку, нащупал под корнями ближайшего сиреневого куста плотный полиэтиленовый пакет, потянул его на себя, торопливо распутывая онемевшими от холода пальцами скользкий затянувшийся узел… и замер, услышав над ухом внятный щелчок взводимого пистолетного курка.

— Не дергайся, смертничек, — спокойно, насмешливо произнес над ухом знакомый голос. — Не делай резких движений, как говорит наш обожаемый плешивый босс… — В шею Антиплаща по-прежнему упиралось дуло пистолета; крепкая рука ухватила его за шиворот кардигана, заставляя подняться. — Надо же, ну и прикид! Старикан сказал, что ты где-то здесь, но я тебя сразу и не приметил, пока ты не полез за своими шмотками. Ха! — Весело хрюкнув, Бобби сорвал с головы Антиплаща широкополую дамскую шляпу, а с лица — темные очки, и растянул губы в торжествующей щербатой ухмылке. — Ап! Вот и знакомая нахальная рожа… Ну-ка! Нос, обыщи его!

Антиплащ медленно выпрямился. Из-за угла трансформаторной будки выскочил Нос — именно нос, с каким-то невзрачным, незапоминающимся человечком на заднем плане, служащим, по-видимому, исключительных размеров носу не более чем досадным придатком. Оба глаза у человечка слегка косили к переносице, почтительно разглядывая Его Величество; да и говорил человечек, чуть гнусавя, тоже в нос — обращаясь к этой, явно мнящей себя центром вселенной части лица, потеснившей на этой и без того скудной физиономии все прочие, куда менее значительные персоны. Быстро, ловко, как-то по-крысиному шустро обладатель габаритного феномена обрыскал антиплащовскую шляпу и небрежно отброшенную дамскую сумку — и нащупал в ее шелковой утробе многообещающий холодок металла:

— Нашел!

— Что? — быстро откликнулся Боб.

— Пушку!

— И все? Обшарь его карманы. — Боб был настроен решительно. Его волосатый, жаждущий немедленных действий кулак угрожающе возник у пленника перед глазами. — Где герениты, сволочь? — Он замахнулся, намереваясь дать кулаку волю, на секунду отвёл дуло пистолета чуть вбок — и в то же мгновение, извернувшись всем телом, Антиплащ поднырнул под занесенную руку… разогнувшись, будто пружина, он сильным ударом боднул противника, находящегося в состоянии неустойчивого равновесия, головой в грудь. Это помогло: крякнув от неожиданности, Боб, раскорячившись, как лягушка, с руганью повалился навзничь; Антиплащ перепрыгнул через него и, не оглядываясь, метнулся сквозь заросли сирени прочь, на дорогу, к выходу из парка.

— А-а! Полиция! Убивают! Грабят! Насилуют! Пожа-ар! — завопил он. Ему было все равно, что кричать — лишь бы кричать, привлечь хоть чье-то внимание, ошеломить нападающих, покусившихся на почтенную, прогуливающуюся по парку бальзаковского возраста даму, на которую Антиплащ, по крайней мере издали, все еще походил… Увы! До Центральной, более оживленной, части парка было слишком далеко, а засыпанная опавшими листьями аллея, как и прежде, была тиха и безнадежно пустынна — лишь мягко шуршал дождь, да молчали вокруг безучастные, погруженные в думы о предстоящей зиме деревья… Отшвырнув бросившегося наперерез Носа, Антиплащ в два прыжка миновал мокрый газон и выскочил на дорожку — но тут ноги его запутались в длиннополой, намокшей в траве юбке, и, стреноженный на полном ходу, он ничком, в полный рост рухнул на гравий. В следующее мгновение в глазах его потемнело: подоспевший Бобби от всей души приложил его по темечку рукояткой пистолета.

— Ах ты… ублюдок подзаборный! Сбежать, значит, вздумал, а? От меня не убежишь! — Навалившись на Антиплаща и прижав его коленом к земле, он злобно, с ненавистью выкручивал пленнику руки, заводя их за спину и скручивая узлом, прямо-таки урча от удовольствия. — Нос, наручники! Живо!

Неумолимое, чуть холодноватое железо сомкнулось у Антиплаща на левом запястье (на правом мешал злополучный браслет, но Бобби не растерялся и не долго думая защелкнул свободное кольцо наручников у себя на правой руке). С остервенением дернул пленника туда и сюда, словно кукловод, поигрывающий подвешенной на ниточках марионеткой.

— Ну? Где герениты, мразь? Говори, не то… Обшарь его карманы, Нос! Да сними с него наконец эти тряпки!

Стянув с Антиплаща юбку, манто и остатки замызганного кардигана, Нос деловито, с профессионализмом опытного таможенника ощупал, охлопал (обнюхал?) пленника с головы до ног, прошелся по карманам, выудил горсть мелочи, перочинный нож, скомканный, заскорузлый носовой платок и надорванный пакетик жвачки; только в сапоги заглянуть то ли не догадался, то ли побрезговал, то ли, бросив взгляд на обтянутые дешевыми джинсами антиплащовские колени, попросту побоялся: не хотел получить чувствительный пинок в нос, ага.

— Болваны! — тяжело дыша, превозмогая звон в ушах и тупую ломоту в вывернутом запястье, процедил Антиплащ. — Ни черта вы не найдете! Вы что, думаете, я работаю один? Герениты уже давно у моего сообщника, и вам до них дальше, чем до Луны…

— У сообщника? У какого сообщника? — Боб потемнел лицом — и с такой силой дернул пленника за скованную руку, что, показалось Антиплащу, чуть не оторвал ее напрочь. — Кому ты их передал, гнида? Говори, не то…

— Да пошел ты!.. Об этом я буду говорить с твоим боссом, понял? Веди меня к нему, там и потолкуем… и насчет геренитов, и насчет «ключа», и насчет всего остального.

— С боссом? — Бобби внезапно успокоился — и, помолчав, как-то нехорошо, с потаенным умыслом усмехнулся. — Ладно. Хочешь увидеть босса — будет тебе босс. Все будет! И «ключ»… и теплый прием, и холодное пиво, и кофе-гляссе впридачу. Сейчас! — Он выудил из внутреннего кармана полицейскую (?) рацию и нажал на кнопку. — Хелло, шеф! У нас тут возникла небольшая проблемка… С геренитами, ага. Сплыли они, короче, в неизвестном направлении… Угу. Разумеется. — Кивнув, он убрал рацию и вновь одарил пленника злорадным оскалом. — Доволен? Босс тоже горит желанием тебя увидеть. Пошли! Тут недалеко, Нос нас на своей таратайке в три минуты домчит… Ну? Пшел!

— Куртку можно надеть? — хмуро спросил Антиплащ: стоять под холодным дождем в одной тонкой, напитавшейся влагой водолазке было довольно-таки неуютно.

— Можно. Даже нужно — чтобы не было видно наручников. Накинь на него куртку, Нос, и застегни верхнюю пуговицу. Ага. А это шмотье, — он кивнул на траурный, изгвазданный в грязи гардероб мадам Дюбурри, — убери в пакет и утопи в ближайшем пруду. Давай пошевеливайся… Топай, смертничек! — Взяв Антиплаща под руку, словно давнего приятеля, Боб решительно зашагал по дорожке парка, подталкивая пленника пистолетом в бок, то и дело с ухмылкой ему подмигивая, роняя слюни в унисон каким-то упоительным предвкушениям… Да. Положение было отчаянное. Сбежать, прикованный к своему пленителю, Антиплащ не мог. В том, что из штаб-квартиры Войта живым его не выпустят, он не сомневался. Бобби мог бы спокойно, безо всяких сомнений и угрызений пристрелить его и в безлюдном парке — и не сделал этого только потому, что не знал конкретно, где находятся герениты, но рассчитывал очень скоро это выяснить (где и как — Антиплащ страшился даже представить). Конечно, он сумел выиграть время, наплетя Бобби байку о мифическом неуловимом сообщнике — но, в конце концов, чем ему это поможет? Никаких путей к спасению он пока не видел, никаких возможностей для побега не представлялось — оставалось, как говорится, положиться на капризную волю Провидения: может быть, удобный случай подвернется чуть позже, когда они выйдут к Центральному входу, у которого (Антиплащ отчаянно на это надеялся!), дожидаясь бедового главаря, все еще топчется верный старина Мегс…

Увы! Ожидания Антиплаща не оправдались, до Центральной Аллеи они не дошли: вскоре Боб указал пленнику на какой-то неприметный пролом в заборе, и, выбравшись из парка, они остановились возле припаркованного у тротуара старенького «бьюика» с проржавевшим днищем и полустертыми нечитаемыми номерами. Тут же подоспел и Нос, почему-то весь в земле и грязи (носом землю рыл?), и, вытерев руки краем замасленной тряпки, гостеприимно распахнул перед пассажирами заднюю дверцу своего игрушечного доходяги-автомобильчика.

— Полезай, — буркнул Бобби Антиплащу. — Высадишь нас на углу возле банкомата, Нос.

— У банкомата? А почему не на месте? Я могу и…

— Босс велел тебе проверить почту на «запасных путях», забыл? Так что дальше я сам… Лады?

Нос не стал спорить и, втиснувшись за руль, поворотом ключа запустил моторы на полную мощность. Колымага задребезжала и затряслась, и, вопреки ожиданиям Антиплаща, дернувшись, тронулась; пленник сидел смирно — в тесном салоне, под дулом пистолета, приставленного к виску, особо не развернешься… Через пару минут, покрутив туда-сюда по тихим окраинным улочкам, Нос остановил машину возле выкрашенного бодрой зеленой краской новенького банкомата, высадил пассажиров, и, махнув Бобу рукой на прощание, вновь дал по газам — поехал, надо полагать, проверять неведомую «почту»… Боб его не задерживал, даже, показалось Антиплащу, был доволен его отсутствием: чем-то гнусавый назойливый Нос был ему неугоден, чем-то откровенно мешал — но чем именно и в чём, Анти пока не разобрался…

Глазам его предстала грязноватая улочка-подворотня — сестра-близняшка той, какую он видел накануне: с такими же заляпанными непонятными потеками, разрисованными похабщиной стенами, с такой же анемичной мерцающей лампочкой над головой, распространяющей вокруг себя ореол тухлого мертвенного света, с такими же обшарпанными мусорными баками у противоположной стены. И даже облезлый кот, роющийся в отбросах, был, казалось, того же серийного производства: ободранный и тощий, дымчато-полосатый, неопределенной помойной породы. Гулкое ущелье подворотни впадало в закатанный асфальтом квадратный дворик с крошечным могильным холмиком умирающей клумбы обочь; не доходя до выхода из подворотни нескольких шагов, Бобби остановился в глубине каменной кишки, напротив мусорных баков, под мутной лампочкой, которая не светила — светилась, самодовольная, не столько тщась разогнать окружающую полутьму, сколько любуясь собственным отражением в натекшей внизу вонючей луже.

— Стой. — Бобби дернул пленника наручником, заставляя остановиться. — Повернись спиной.

— Никаких уколов! — мрачно, сквозь зубы, предупредил Антиплащ. — У меня слабое сердце… Откину копыта раньше времени — как будешь оправдываться перед своим облапошенным боссом?

— Не ссы. Никто тебе откинуть копыта без приказа не позволит, пока не выпотрошат тебя дочиста, как свежепойманную рыбешку… уклеечка ты увертливая моя. Не акула даже, не щука — вонючая плотвичка, блин! Завяжу тебе глаза, как в прошлый раз, понял? — В левой руке Бобби держал пистолет; в правой, закованной в наручник, появилась вынутая из кармана плотная черная повязка. — Заведи руки за голову, ну?

Антиплащ молча, безропотно повиновался (а что еще ему оставалось?), и Боб, прикованный к нему наручником, тоже поднял руку, чтобы затянуть повязку у пленника на глазах. Всем его вниманием завладела эта сложная операция, и пистолет, небрежно сжатый в левой руке, остался, надо полагать, на несколько секунд без присмотра… Антиплащ слегка подался вперед; выждав момент, когда, по его расчетам, Бобби оказался за его плечом на наименьшей дистанции, он резко, изо всех сил откинул голову назад, метя затылком в небритую, по-бульдожьи выдающуюся вперед боббикову челюсть.

Раздался едва слышный, но отчетливый хруст — и отчаянный, сдавленный, исполненный ужаса и страдания, звериный какой-то вопль… Ну, еще бы! Боль от разбитого подбородка, плюс боль от прокушенного языка, плюс боль от выбитых зубов равняется… От неожиданности Боб нажал на курок, и пуля с грохотом канула в мусорные баки, заставив их загреметь и залязгать, точно колонна попавших под минометный огонь тяжелых танков; перепуганный котяра с истошным мявом кинулся наутек. Отшатнувшись, оглушенный болью и внезапностью нападения, Боб, скорчившись, неуклюже завалился навзничь, захлебываясь кровью, увлекая за собой пленника; но на этот раз Антиплащ, как и следовало ожидать, оказался сверху.

— Что, роли поменялись, удильщик? — злобно прохрипел он — и, прежде, чем поверженный противник успел прийти в себя, ребром ладони выбил оружие из его ослабевшей руки: пистолет с дребезгом, по кривой траектории ускользил в темную глубину подворотни. — Кто теперь кого будет потрошить, а? Меня не так-то просто поймать, подсечь и бросить в садок — так и можешь передать своему маразматичному боссу, понял?

— Придурок! — Брызжа кровью и слюной, избитый и полуоглушенный, Бобби тем не менее сдаваться явно не собирался. — По-твоему, я работаю на этого старого плешивого сморчка, а?

Метким пинком в живот он заставил Антиплаща согнуться в баранку; куда больше, нежели стальной цепью злосчастных наручников, спаянные взаимной ненавистью и жаждой крови, противники покатились по влажному заплеванному асфальту, ломая друг друга, раздирая ногтями и зубами, барахтаясь в грязи, трудно, судорожно дыша. Все же Бобби явно был тяжелее и сильнее, нежели его пленник, к тому же пребывал в отличной физической форме — и вскоре, несмотря на кровотечение и боль в разбитой челюсти, вновь начал одолевать, подминая противника под себя, прижимая коленом к земле, стремясь придушить; вот-вот, казалось Антиплащу, он изловчится и дотянется до одного из увесистых кирпичных обломков, в изобилии валяющихся вокруг — и тогда короткая и бездарная песенка пленника будет спета… Неожиданно выручил браслет: тяжелый, не менее полутора фунтов удельной массы, к тому же помноженной на ускорение, приданное ему Антиплащом, он обладал пробивной силой пушечного ядра — и удар, направленный Бобу в висок, таки довершил начатое: издав короткий, какой-то до крайности удивленный хрип, Бобби наконец грузно осел на асфальт и, закатив глаза, отказался принимать дальнейшее участие в представлении… Антиплащ, обессиленный и основательно помятый, кое-как, пошатываясь, поднялся на ноги и оттащил его дальше, в глубину подворотни, за мусорные баки.

— На какую же, любопытно, вонючую конуру ты все-таки «работаешь», упертый ты в тупой угол кабыздох Бобби? Видать, не одному только Войту проклятые герениты не дают спокойно спать…

Обшарив карманы поверженного противника, Антиплащ нащупал в глубине одного из них крохотный ключик — и, сняв с себя наручник, пристегнул его к креплению ближайшей водосточной трубы: теперь, даже если неунывающий Бобби придет в себя, ему, видимо, придется подождать слесаря с ножовкой, тем более что ключик Антиплащ зашвырнул в самый дальний и грязный мусорный бак. В другом кармане Боба он обнаружил выключенную рацию — ту самую, посредством которой верный (верный ли?) исполнитель Бобби получал указания из Центра Управления Полетами, гы. Теперь, по хорошему, следовало бы сматываться и искать Мегса с глушилкой — но Антиплащ медлил… Искушение довести начатое дело до конца, и сейчас, немедленно покончить с мучительным ожиданием неминуемой развязки (через 85 часов и 28 минут, ага) было слишком велико.

Чем больше Антиплащ размышлял обо всем этом деле, тем больше приходил к выводу, что пресловутая Тайная Организация на самом-то деле состоит сугубо из самого Войта и двух-трех его подручных, уж больно бестолковы, топорны и доморощенны методы их работы. По-видимому, Войт действует в одиночку, на свои страх и риск, и герениты понадобились либо ему лично — для неких неудобопонятных физических экспериментов, — либо для того, чтобы банальнейшим образом перепродать их ВАОН, с которой, вероятно, ушлый доктор каким-либо боком соприкасался в недавнем прошлом (не на эту ли, кстати, действительно могущественную организацию и «работает» наш напористый миляга Бобби?). А раз так… что ж. «Штаб-квартира» старикашки Войта где-то здесь, совсем рядом, вот в этих унылых, допотопной постройки кирпичных домах — и, если старый хорек сейчас один, без своего бессменного, отправленного в краткосрочный отпуск телохранителя, есть смысл нанести ему визит… потолковать с ним по душам, вырвать, вытрясти, выцарапать у него проклятый «ключ», если он вообще существует — или, если уж не сам «ключ», то хотя бы кое-какую полезную о нем информацию. Сунуть бы, короче, старого мухомора носом в багажник и отвезти к Мегсу на маяк — а уж там можно было бы и развернуться… Увы! Ни багажника, ни средства передвижения у Антиплаща под рукой не было, да и времени терять не следовало, пока пройдоха Войт не призвал себе на подмогу прочих своих прихвостней; движимый всеми этими соображениями, Антиплащ отыскал возле кучи осыпавшейся штукатурки пистолет Бобби и, оглядевшись, вышел из полутьмы подворотни в скупо освещенный предвечерними сумерками квадратный двор.

Интересно, стал ли кто-нибудь свидетелем их с Бобби краткого, но бурного выяснения отношений? Грохот выстрела и дребезг этих проклятых баков, усиленный причудливой акустикой гулкой подворотни, невозможно было не услышать — но крохотный дворик оказался пуст. Окна, смотревшие на унылый пятачок асфальта со всех четырех сторон, были слепы и безжизненны: наглухо задернутые плотными шторами, ко всему безучастные, ничего не видящие, слепые, будто бельма. Заподозрил ли что-то неладное сам Войт, обратил ли он внимание на шум во дворе — или для обитателей этого полукриминального района подобные перестрелки вполне в порядке вещей? Следил ли он за перемещениями Антиплаща по экрану пеленгатора? Почему тогда не поднял тревогу — не связал звук выстрела с приближением Бобби, не обратил на него внимания, был занят чем-то более важным? Или он вообще тут не живёт, а приезжает в свою «штаб-квартиру» только по необходимости, по вызову кого-то из приспешников? Последнее предположение казалось наиболее вероятным — и разом объясняло и молчание Войта, и его возможное незнание о произошедшим с Бобби, и отсутствие с его стороны какой-либо реакции... Что ж, сказал себе Антиплащ, если войтовская берлога сейчас пуста, у меня вполне есть несколько минут, чтобы её обыскать...

Он осмотрелся.

Так-так. Будем исходить из того, что нужное ему помещение находится где-то здесь, рядом, совсем неподалеку, иначе Бобби не притащил бы его сюда, тем более что дворик — глухой, и иного выхода не имеет. Ага… Антиплащ постарался вернуться воспоминаниями во вчерашний день: ну-ка, ну-ка, что там еще было? Короткая лестница, специфический, щекочущий ноздри запах лекарств… да, серые пластиковые жалюзи на окнах! Причём в верхнем углу этих жалюзи не хватало нескольких планок — и, приглядевшись внимательнее, Антиплащ вскоре обнаружил искомый опознавательный знак в окне второго этажа соседнего дома. Ну-ну. Обшарпанная железная дверь подъезда, три лестничных пролета (нижний — самый короткий, всего четыре ступени), и вот уже грабитель, держа наготове пистолет, стоит перед нужной ему дверью — массивной, сейфового типа, ничем не обшитой, ничуть не стесняющейся выставлять напоказ свою откровенную железную наготу. Несомненно, Бобби сообщал о своем приходе каким-то условным звонком — но почему бы, в конце концов, в состоянии нервного мандража он не мог об этом неукоснительном правиле и позабыть? Антиплащ нажал на кнопку звонка — раз, другой... Тишина. Что ж, видимо, и в самом деле дома никого нет. Антиплащ нащупал связку отмычек, лежавших в потайном кармане куртки, до которого Нос, к счастью, не сумел добраться — но, прежде чем успел пустить их в ход, внезапно обнаружил, что дверь-то, собственно, вовсе и не заперта…

В небольшую темную щель тянуло едва ощутимым сквозняком — и это было странно... Даже весьма. Что это — приглашение войти? Войт здесь? Он — с его-то патологической паучьей осторожностью! — уже знает о том, что Бобби выбыл из игры, и предлагает Антиплащу закончить дело полюбовно, мировым соглашением, тет-а-тет? Не понимая, чем ему это может грозить? Вряд ли. Что-то здесь, пожалуй, не так… Или Войт — не один? Или… Антиплащ заколебался. Может быть, это — ловушка? Настороженный капкан? Или всего лишь досужий плод его больного воображения? Кто знает, не будет ли он последним остолопом, если, испугавшись неведомой призрачной угрозы, повернется и уйдет сейчас, оставив «ключ» здесь, в двух шагах за открытой дверью, когда остается только переступить порог и протянуть к нему руку?.. Ну уж нет! Осторожно взведя курок пистолета, он слегка приоткрыл не оказывающую сопротивления железную створу, переждал секунду-другую и, ободренный стоявшим в глубине квартиры мёртвым безмолвием, бесшумно, точно кот, просочился в тёмный, уходящий в недобрую неизвестность коридор.

Тишина. Темнота. Волна омерзительного лекарственного амбре. Никого нет... Впереди — длинная прихожая, слева — крохотная кухонька, справа — запертая дверь в неосвещенную комнату. В дальнем конце коридора — еще одна дверь, чуть приоткрытая; из-под нее просачивается полоска света, и в небольшую щель между створой и косяком можно увидеть краешек знакомого Антиплащу «зубоврачебного кресла»… Здесь.

Прокравшись по коридору, прижавшись к стене, незваный гость не без опаски заглянул в щель, готовый ко всему — к засаде, к ловушке, к любой неожиданности, вплоть до удара тупым предметом по голове. Но в помещении по-прежнему не улавливалось никакого движения — ни вздоха, ни шороха, ни скрипа половиц... и тогда Антиплащ решился осторожно приоткрыть дверь чуть шире. Отскочил к стене, держа наготове пистолет, заглянул в комнату. И… остолбенел, пораженный представшим его глазам зрелищем, буквально оглушенный им, сраженный наповал, будто ударом пыльным мешком из-за угла.

Комната была ему знакома — «зубоврачебное кресло», застекленные шкафчики вдоль стен, вырезанные из журналов и запаянные под стекло фотографии в дешевых рамках… Доктор Войт сидел в кресле возле письменного стола, и перед ним, как и следовало ожидать, мерцал экран пеленгатора с трепещущей зеленой искоркой в самом центре — но хитрый и осторожный главарь Тайной Организации на него не смотрел. Его отсутствующий, стекленеющий взгляд был устремлен в подпространство, нескладная фигура распласталась безвольно, длинные руки безжизненно свешивались с кресла, голова была вывернута под нелепым углом, и на лбу, испещренном коричневыми проплешинами старческих пятен, зияла отвратительная, рваная, еще кровящаяся рана, в которой мокли клочья тонких и бесцветных, свалявшихся в неопрятное мочало волос…

Доктор Бенджамин Войт был безнадежно мертв.

Тут же рядом, на полу, валялось и орудие преступления — бронзовое декоративное пресс-папье с ручкой в виде танцующей наяды; один из его торцов был вымазан кровью и чем-то комковато-серым, оставившим на линолеуме влажный слизистый след. Никаких особых повреждений в комнате, вроде битых стекол и перевернутой мебели как будто не наблюдалось, хотя какая-то возня в кабинете определенно произошла: одежда на Войте была в беспорядке, правый рукав разорван, очки, упавшие на пол, разбиты, под креслом рассыпались бумаги и папки, стол, судя по отпечаткам на линолеуме, был слегка сдвинут, а один из стульев (отброшенный?) лежал в углу комнаты, беспомощно и нелепо задрав к потолку все четыре ножки, будто перевернутый на спину жук-панцирник.

Труп был еще теплый.

Убийца где-то неподалеку?

И кто он, этот убийца — тот босс, о котором, зловеще хихикая, упоминал Бобби? (Не Войт, а настоящий Босс, на которого громила Бобби, оказывается, и «работал»); теперь-то Антиплащ хорошо понимал: Бобби втерся в доверие к Войту с единственной целью — быть в курсе информации о геренитах. Разумеется, он сообщил своему патрону о том, что герениты похищены, и вел Антиплаща не к Войту, а к Боссу, уже зная о том, что Войт либо мертв, либо, что более вероятно, пленен и находится в руках настоящего шефа. Но не довел… Ч-черт! Босс и Войт (они были знакомы?), видимо, герениты-то не поделили, и в результате, так сказать, возникших разногласий Босс шандарахнул Войта по голове подвернувшимся под руку пресс-папье. А после этого… что? Сбежал? Не дожидаясь ни Антиплаща с геренитами, ни своего подельника Бобби? Странно… Что помешало ему, собственно, довести дело до логического конца? Или убийство Войта вовсе не входило в его планы — и, превысив, к собственному изумлению, пределы допустимой меры воздействия, он попросту струхнул… и удрал, предоставив Бобби расхлебывать заварившуюся кашу в одиночку? Или…

Антиплащ приказал себе не задаваться этими вопросами. Его интересовало одно — «ключ», и только «ключ»; увы, все подробности об этой вещице, начиная от внешнего вида и заканчивая неизвестным принципом действия, пройдоха Войт отныне унес в могилу. Но все же Антиплащ не терял надежды, руководствуясь не столько точным знанием, сколько наитием и интуицией, отыскать в войтовском логове эту позарез необходимую ему вещицу. Если только…

Если только ее не прихватил с собой неведомый Босс-убийца, ага. Хотя, собственно, зачем она ему — без геренитов-то? Или, зная о том, что камни у Антиплаща, он рассчитывает выйти с ним на связь позже, в более, так сказать, непринужденной обстановке? Или попросту, как и Анти, не имеет о «ключе» ни малейшего представления? Во всяком случае, ничто не мешает Антиплащу обшарить в поисках «ключа» войтовские апартаменты, проверить, в первую очередь, стенной сейф и ящики стола; и вот, обернув руку попавшейся на глаза тряпкой, чтобы не оставлять отпечатков, Анти энергично взялся за поиски — и первым делом посрывал со стен все олеографии и репродукции, надеясь обнаружить под ними скрытую в потайном углублении дверцу сейфа. Потом прошелся по полкам и стеллажам, выдвигая, открывая и взламывая все, что только можно было выдвинуть, открыть и взломать, нашел медицинский молоток и сокрушил им хлипкие дверцы шкафчиков, а заодно компьютер и пеленгатор, сбросив обломки на пол (пусть «ключа» я и не найду, но и следить за мной вы больше не будете, поганое сволочьё!). Нижний ящик стола был заперт, и в сердце Антиплаща вспыхнула угасшая было надежда; он выдернул верхний ящик, тот, что находился над запертым — и ему открылось все содержимое нижнего: крохотный бокс был битком набит какими-то бланками, рецептами и початыми упаковками стеклянных ампул, но ничего, хоть отдаленно похожего на «ключ», взломщику по-прежнему не попадалось… Абсолютно ничего, ничего! Антиплащ обшарил карманы войтовского халата, но обнаружил только шприц без иглы, упаковку таблеток и несколько смятых пятидолларовых купюр. На полу возле ножки стола что-то ярко блеснуло — но это была лишь круглая серебристая пуговица, вырванная с «мясом» и закатившаяся под стол… выпавшая из разжавшейся руки мертвеца? Антиплащ наклонился, чтобы поднять ее и разглядеть поближе — и замер, насторожившись, весь обратившись в слух, обмирая от донесшихся с улицы до боли знакомых звуков…

Пронзительные завывания полицейских сирен — пока еще отдаленные, но раздающиеся все ближе, ближе… совсем близко, здесь, рядом, практически под окном! Неужели… копам уже известно об убийстве? Но… откуда? Кто мог сообщить? Когда? Или полицию вызвали жители дома, напуганные выстрелами и возней в подворотне, и к трупу этот неожиданный вызов никакого касательства не имеет? Раздвинув пальцем пластиковые планочки жалюзи, Антиплащ осторожно выглянул в узкую щель. Полиция была совсем ни к чему: в поисках «ключа» он успел осмотреть только кабинет, да и то бегло, а ведь оставались еще кухня, спальня, коридор, санузел, наконец…

Во дворик въезжали полицейские машины. Одна уже остановилась у войтовского подъезда, другая, посверкивая «мигалкой», завывала в подворотне. Пр-роклятие! Как некстати! Или копам и в самом деле уже все известно?.. Времени в обрез! Надо сматываться, если он не хочет, чтобы к ограблению Павильона и похищению геренитов ему припаяли и убийство Войта, к которому он не имеет ни малейшего отношения — но копам-то, тем более в свете имеющихся улик и учиненного в комнате разгрома этого не объяснишь…

— Ни с места, м-мерзавец! Руки за голову!

Опоздал! Антиплащ резко обернулся. На пороге комнаты стоял какой-то пижон в серо-стального цвета костюме и шляпе с кокетливо загнутыми полями и держал в руках… ну, судя по сурово-напряженному выражению лица, отнюдь не пугач. Голубые его, холодные, как зимнее небо, чуть прищуренные глаза смотрели на Антиплаща зло и сосредоточенно; в их прозрачной лазурной глубине легким облачком мелькнула тень мгновенного узнавания.

— Антиплащ! Ну, конечно! Вор, взломщик… а теперь еще и убийца! То-то мне сразу показалось странным, что дверь не заперта… Делаешь карьеру, приятель? Брось оружие! Руки на стол! Ты арестован… взят с поличным на месте преступления!

— Это ты так полагаешь, вонючий пес! — прорычал Антиплащ. Навскидку, почти не целясь, он из-под руки выстрелил в нахального копа: шляпа кувырком слетела у пижона с головы, а сам пижон проворно отшатнулся к стене, за «зубоврачебное кресло». В мгновение ока Антиплащ швырнул в него попавшейся под руку табуреткой и, не дожидаясь, пока его противник выкарабкается из-под обломков, живо проскочил мимо, к выходу из комнаты и дальше — через коридор на лестничную площадку. Внизу, на первом этаже, уже хлопала дверь подъезда и топали торопливые шаги; Анти бросился вверх, на третий этаж, к слуховому окну, выходящему на крышу. Этот путь был пока свободен; пижон, конечно, сейчас схватится за рацию и вызовет подкрепление, но еще пара минут у Антиплаща есть: чтобы выбраться на крышу, перебежать по ней на соседнюю, благо невысокие дома постройки полувековой давности стоят друг к другу впритык, спуститься по пожарной лестнице в соседний двор… Он спрыгнул с высоты полутора этажей, до смерти перепугав какую-то спешащую по своим делам трухлявую старушенцию — и ноги его загудели от удара об асфальт. Но охать и ахать не было времени: через минуту, пробежав через двор, он юркнул в щель в заборе, промчался через скользкий слякотный пустырь, свернул за угол, в первую встречную подворотню, в узкий проулок между домами — и оказался на широкой, людной, шумной Маунт-бей-авеню.

Здесь он пошел шагом, с невозмутимым, бездумным видом праздного зеваки, засунув руки в карманы, беспечно посматривая по сторонам, стараясь лишний раз не оглядываться, делая вид, что крики, огни и догоняющий его надсадный вой полицейских сирен никак к нему не относятся, но в действительности — замечая все, что происходит вокруг, взвинченный, взмокший, взведенный до предела, точно пружина. Да — пижон, несомненно, времени зря не терял, подняв на крыло все свободные патрули, велев оцепить целый район: вот еще одна полицейская машина показалась впереди у перекрестка, вот другая… едет по противоположной стороне… Ч-черт! Его желтая куртка слишком приметна; он торопливо нырнул в ближайший переулок и, миновав каменистый неухоженный дворик, вышел на соседнюю улицу…

Но было уже поздно.

— Вот он! Стоять, сволочь! Коллинз, прижмись к стене! Он вооружен!

Патрульная машина выскочила прямо перед ним из боковой улочки, душераздирающе взвизгнули терзаемые тормоза. Антиплащ метнулся за ближайший угол, перемахнул через кусты и невысокую оградку и оказался на автостоянке перед Заячьим парком. Бронированный серебристый «мерседес» вынырнул из-за шеренги автомобилей ему навстречу, отрезая все пути к отступлению, отсекая от очередной лазейки, прижимая к стене. Оперативно работает наша доблестная сен-канарская полиция, черт бы её побрал! Слева от Антиплаща оказалась ограда парка; справа, спереди, сзади его окружили полицейские броневички, и выли сирены, и тревожно сверкали мигалки, и копы уже держали его на мушке; пахло перестрелкой, и редкие прохожие торопливо, будто тараканы, разбегались по углам, боясь попасть под шальную пулю. К каменной стене парка в смятении прижались белокурая женщина в простеньком демисезонном пальто и девочка лет четырех, испуганно цепляющаяся за мать; доведенный до отчаяния, загнанный в угол, неуправляемый и опасный, как затравленный зверь, Антиплащ был готов на все — и отнюдь не стеснялся открыто об этом заявить. Девчонка не успела даже взвизгнуть; пробегая мимо, Антиплащ оторвал ее от растерявшейся мамаши и вскинул на плечо, будто куль с отрубями.

— Мама! Мамочка!

— Молли!!!

Два истошных, исполненных ужаса вопля слились в один. Среди немногих свидетелей кто-то глухо вскрикнул; кто-то из полицейских длинно, грязно выругался. Несчастная мать, простирая к дочери руки, кинулась следом за похитителем — но ее тут же перехватили и оттащили в сторону, крепко держа за руки, заставляя уйти с линии огня. Антиплащ, прижимая к себе рыдающую, брыкающуюся девчонку, медленно отступал ко входу в парк, стараясь, чтобы копы отчетливо видели пистолет, прижатый соплячке к виску.

— Стоять! Всем стоять на своих местах. И без глупостей, ясно? Один шаг — и я вышибу соплюхе мозги, клянусь!

В рядах копов воцарилось мгновенное замешательство. Ослепительным молочным светом вспыхнули прожектора, разгоняя собирающиеся сумерки, делая все происходящее похожим на съемки бездарного малобюджетного боевика; кто-то из копов решительно взялся за мегафон:

— Опусти оружие, псих! Ты окружен. Сопротивление бесполезно. Тебе не уйти. Отпусти ребенка, ублюдок, если не хочешь попасть на электрический стул!

Антиплащ, осклабясь, продолжал медленно пятиться, отступая в глубину парка, в серую дождливую темноту, в которой, подсвеченные светом прожекторов, густо дрожали мельчайшие капельки холодной нескончаемой мороси. Девчонка затихла и замолчала, впав в ступор от ужаса, только непроизвольно, истерично всхлипывала, часто икая; заплаканное ее, вытянувшееся личико побледнело от шока, пальцы судорожно вцепились в короткий мех сжатой в руке полосатой игрушки. Где-то там, за оградой парка, за кольцом полицейских машин замерла в бессильном ужасе, пребывая на грани обморока, незадачливая мамаша; копы негромко переговаривались между собой, не торопясь приближаться, но и не спуская Антиплаща с прицела автоматов, словно свирепого, попавшего в круг красных флажков затравленного волка.

— Не стрелять! Не стрелять! У него заложница.

— Ребенок…

— Вооружен и опасен…

— Пятится к сторожке…

— Уйдет ведь, паскуда!

— Перекройте все выходы из парка… Сообщите в береговую охрану — пусть вышлют патрульные катера…

Антиплащ держал девчонку перед собой, точно живой щит, краем глаза измеряя расстояние до первых деревьев за стеной сторожки. Пользуясь вооруженной пассивностью противника, он, отступая, миновал уже и ворота Центральной Аллеи, и сторожку, и детскую площадку невдалеке от входа... Копы медленно надвигались, по-прежнему держа его на мушке, и на их суровых, непреклонных, блестящих под дождем бледных лицах ясно читалась откровенная готовность пристрелить его на месте без малейших колебаний — но он знал: пока девчонка у него в руках, открыть огонь они не посмеют. Парк они, конечно, оцепят — но для того, чтобы прочесать такой огромный лесной массив, потребуется время, и немалое… к тому же парк имеет выход к реке и к лодочной станции…

Поравнявшись с первыми достаточно густыми кустами, Антиплащ повернулся на пятках и стремительно, будто мышь, шмыгнул в серую, колючую непроглядную мокреть. Кто-то из копов не выдержал и пальнул ему вслед — пуля сбила горсть мокрых листьев высоко над его головой…

Все дальнейшее сохранилось в его памяти куце, фрагментарно, как-то урывками.

Девчонка опять зарыдала и пыталась кричать — но слабо и неуверенно; зажав ей ладонью рот, Антиплащ мчался, не разбирая дороги, продираясь сквозь мокрые заросли, перепрыгивая через канавы и груды валежника, форсируя невидимые в темноте, скрытые слоем опавших листьев грязные лужи. Лес, как и люди, ополчился против него: корни деревьев, предательски повылезшие из земли, так и норовили сбить с ног, мокрые ветви хлестали его по лицу, впивались в тело какие-то невидимые сучки и колючки. Девчонка оттягивала ему руки; не раз и не два он хотел притормозить и швырнуть ее в ближайшие кусты, но крики, огни и треск ломаемых веток за спиной останавливали его: не время, пока — не время, заложница, чего доброго, может вновь ему пригодиться. Туман, дождь и, главное, сгущающиеся сумерки играли ему на руку, позволяя скрыться от всепроникающего света прожекторов и выиграть в решающей гонке минуту-другую, — но все же… Наконец впереди, в просвете между деревьями мелькнула серая, шероховатая от зыби, недружелюбная на вид гладь реки; чуть ли не на заднице, то и дело оскользаясь в грязи и на сырых травяных кочках, Антиплащ скатился с крутого берегового откоса к лодочной станции. Держа девчонку подмышкой, словно увесистый пакет из супермаркета (он вообще не воспринимал ее сейчас как человека, совсем нет — только как докучный, но необходимый балласт), он позволил себе на мгновение приостановиться и перевести дух.

Звуки погони как будто затихли и отдалились, не слышно было ни сирен, ни перекликающихся голосов, ни топота бегущих ног — но слуха его коснулся далекий, приглушенный расстоянием собачий лай. Какая-то случайная шавка — или все-таки взращенные в питомнике, специально натасканные на поиск преступников служебные псы? В такую-то погоду?.. Ладно, плевать. Он швырнул девчонку в одну из моторных лодок, выстроившихся вдоль пирса, точно стадо унылых, уткнувшихся носами в кормушку морских коров, отмычкой вскрыл замок на огромной ржавой цепи и, прыгнув в лодку, рванул шнур двигателя — раз, другой…

Нехотя, протестующе чихнув пару раз, мотор, к облегчению Антиплаща, наконец протяжно взревел. Медленно, но верно, отходя от берега, плавучее корыто начало набирать скорость… Есть ли в баке топливо? Если есть — хватит ли его для того, чтобы пересечь реку? Антиплащ не знал. На девчонку он старался не смотреть — всхлипывая, она испуганно скорчилась на носу моторки, съежившись в комочек, боясь поднять голову над бортом. По пирсу бежал, размахивая руками, что-то возмущенно крича вслед угонщику, невысокий человек в блестящем черном дождевике — но Антиплащ не обращал на него внимания. Гораздо более его занимало другое — наперерез ему из-за соседнего, смутно видимого в сумерках лесистого мыса полным ходом шли патрульные катера…

Нет. Не катера — катер. Даже, пожалуй, катерок. Один. Видимо, других в этом отдаленном, непопулярном у горожан секторе реки не оказалось — а, пока береговая полиция растелится и направит сюда должное подкрепление, Антиплащ будет уже далеко… Полицейский катер мчался прямо на него, посверкивая сигнальными огнями, воинственно рассекая бронированным бортом темную поверхность реки — и над водой, усиленный динамиком, разносился требовательный, но невнятный, монотонно гундосящий голос, что-то вроде «Сдавайся-тебе-не-уйти-все-равно-поймаем…» Ну-ну. Посмотрим, у кого нервишки крепче…

Яростно усмехаясь, Антиплащ направил моторку прямиком навстречь самоуверенному катерку. Две лодки стремительно, на всех парах шли на сближение: бурлила за кормой рассекаемая килем вода, ревели моторы, хлестал ветер в лицо — и с убийственной скоростью надвигались красные, будто налитые кровью глаза, бортовые огни, и в их свете уже можно было разглядеть все до единой царапины и потеки краски на видавшем виды носу патрульного катерка… Столкновение казалось предрешенным, неизбежным, неумолимо надвигающимся. Ну и пусть! — с мрачным упоением сказал себе Антиплащ, терять-то мне все равно нечего; а так по крайней мере все закончится быстро, ярко и без излишних конвульсий… Но, видимо, рулевой катерка все же имел иное мнение на этот счет (или просто заметил яркую курточку девчонки, розовым предостерегающим пятном мелькнувшую в темноте?); в последний момент, когда, казалось, до ужасающей катастрофы остаются доли секунды, он резко отвернул вправо — лодки промчались, едва не соприкасаясь бортами, на расстоянии нескольких футов друг от друга, и полицейский катер, потеряв управление, слишком круто забирая в сторону, со скрежетом задел бортом мелевой буёк, мирно дремлющий на волнах…

Антиплащ даже не обернулся.

Он по-прежнему держал курс на противоположный берег реки.

— Итак, докладывайте. Кто начнет? Пауэр, вы?

— Почему бы и нет? На Монтегю-стрит, дом 21, по адресу, указанному мне как адрес проживания доктора Бенджамина Шкампа, я прибыл в 16.35. Я намеревался побеседовать с соседями, выяснить подробности жизни этого человека, увидеть воочию окружающую его обстановку, убедиться, что подозрения, которые вызывает у, гм, компетентных органов эта сомнительная персона, не лишены оснований. По прибытии на место я обнаружил, что дверь квартиры названного Шкампа не заперта, что меня, признаться, сразу порядком насторожило. Учитывая то, что́ я, со слов Гризликова, знал об этом субъекте…

— Вы звонили?

— Да, несколько раз. Но, собственно, звонка не слышал… вероятно, он был попросту отключен.

— Дверь была приотворена?

— Нет, мистер Хоутер. Захлопнута, но не заперта.

— Что довольно странно… Если, как вы утверждаете, убийца в этот момент находился в квартире, почему он не запер дверь, скажем, на щеколду, чтобы обезопасить себя от возможных неожиданностей?

— У меня есть этому единственное объяснение, на мой взгляд, весьма правдоподобное: он хотел оставить себе открытым путь для отступления. Когда дверь захлопнута, при беглом случайном взгляде невозможно определить, закрыта она на замок, или нет. А квартира Шкампа не имеет иного выхода, и покинуть ее преступник мог лишь через эту незапертую дверь.

— Следы взлома?

— Никаких. Шкамп сам открыл дверь своему убийце.

— Хорошо. Продолжайте.

— Я сразу же дал знать о своих подозрениях ближайшим патрулям. Они прибыли на место через три минуты. Тем временем я вошел в квартиру…

— Здесь вы допустили ошибку, Пауэр. Вы должны были дождаться группу захвата.

— Да. Возможно. Но я не мог знать, что преступник находится внутри, а обстановка предписывала не терять времени. К тому же меня обычно трудно застать врасплох… Тем не менее то, что я увидел в квартире, меня, кгхм… да, меня попросту шокировало.

— Прошу подробнее — без эмоций.

— Вот план квартиры, извольте взглянуть. Прихожая, коридор, слева — кухня, справа — небольшая комната, будем называть ее «спальней», хотя это скорее настоящий чулан, превращенный в склад разнообразнейших химикалий. В конце коридора — кабинет, где и был обнаружен труп Шкампа… вот здесь, возле письменного стола. В кабинете царил форменный разгром — битые стекла, раскрытые шкафы, разбитые молотком приборы на полу; все подробности будут отражены в протоколе осмотра места происшествия.

— Что вы можете сказать по поводу убитого?

— Согласно мнению врача, пока предварительному — смерть наступила в период от шестнадцати часов до шестнадцати тридцати, вследствие черепно-мозговой травмы, нанесенной тупым предметом, конкретнее — бронзовым пресс-папье, которое и было найдено на месте преступления.

— Отпечатки?

— На орудии убийства — никаких. Вероятно, стерты. Сейчас в квартире Шкампа на предмет обнаружения отпечатков и прочих улик работают эксперты; думаю, выводы будут получены через час-другой.

— Вы сказали, что видели убийцу.

— Да.

— Опишите его.

— Мужчина тридцати-тридцати пяти лет, среднего роста, крепкого телосложения, серые глаза, светлые волосы… Ну, что еще? Одет в замшевую куртку желтого цвета, джинсы и бордовую водолазку… подробности он, право, не дал мне времени разглядеть. Впрочем, я, кажется, упоминал в рапорте, что я этого типа практически сразу же опознал. Это был Антиплащ.

— Вы уверены?

— Ну, еще бы! Будучи знаком с нашим многоуважаемым Черным Плащом, я, знаете ли, не мог его не узнать.

— Если не ошибаюсь, с его стороны была попытка покушения?

— Да. Пуля пробила мне шляпу. Я был вынужден отступить. Он швырнул в меня табуреткой и бросился к выходу…

— Дальнейшее нам известно, спасибо. Кстати, что с тем парнем, которого нашли в подворотне, пристегнутого наручником к водосточной трубе? Удалось установить его личность?

— Роберт Кингсли, бывший боксер в среднетяжелом весе, какое-то время работал вышибалой по разным барам, но в последние годы ни в каких базах данных не числится. Круг занятий неизвестен… Он сейчас в больнице, все еще без сознания — когда очнется, нам сообщат.

— Хорошо… Что по Павильону, Плащ?

— В сущности, негусто. Ограбление было совершено приблизительно в половине четвертого, звонок в участок поступил в 15.36. Вкратце дело обстояло так: грабитель проник в апартаменты директора под видом некой леди, ищущей работу, и называл себя «мадам Дюбурри»… да, звучит, конечно, довольно нелепо, но, в сущности, никаких подозрений не вызывает. Попав таким образом в кабинет, преступник, угрожая директору оружием, заставил его отключить сигнализацию и открыть сейф, извлечь герениты и кое-какие ценности на сумму… ну, это будет у Гризликова в отчете… в общем, похитив все это добро, он привязал Грюенна к креслу и беспрепятственно покинул Павильон — опять-таки в обличии «мадам Дюбурри». Кстати, пятью минутами позже эту приметную даму видели на стоянке такси за углом Айрон-стрит.

— Преступник покинул место ограбления в такси?

— Да.

— Таксист? Ты его нашел?

— Утверждает, что довез пассажира до Заячьего парка.

— Его показаниям можно доверять?

— Полагаю, да. Водиле пятьдесят шесть лет, у него большая семья, дети и внуки, а также солидный стаж работы и безупречный послужной список… Думаю, он тут ни при чем.

— Какие-нибудь зацепки по этому делу есть?

— Практически никаких. Лица этой «мадам Дюбурри» никто, включая директора, не видел, отпечатков тоже никаких — ни к чему в Павильоне грабитель не прикасался, к тому же, по утверждению Грюенна, был в дамских перчатках. Камеры слежения ничего не зафиксировали — система видеонаблюдения в Павильоне была выведена из строя несколько дней назад, и заменить ее еще не успели.

— Создается впечатление, что грабитель об этом знал…

— Как будто да. Кстати, еще одна заслуживающая внимания деталь — я дал Грюенну прослушать записи голосов тех преступников, кто, на мой взгляд, хоть каким-то боком подходит под данное описание и имеет, так сказать, наглость устроить среди бела дня подобный спектакль. И он, не слишком, правда, уверенно все же указал на один голос…

— Чей?

— Угадайте с трех раз… Антиплаща.

— Опять этот хлюст! Но почему меня это не удивляет?..

— Еще одно.

— Да?

— Насчет геренитов. Я тут побеседовал на эту тему с Сарой Беллум, и она показала мне одну любопытную статейку в журнале «Новости науки» двухмесячной давности. Вот, взгляните.

— Статья «Герео-излучение: фантастика или осуществимая реальность?», автор — Ладислав Франтишка… Если не ошибаюсь, это — один из, э-э… псевдонимов доктора Шкампа?

— Вот именно. Выходит, наш достойный доктор отнюдь не поверхностно интересовался этими камушками, похищенными в Павильоне… Это вполне может означать, что между происшествием на Северной площади и убийством Шкампа существует прямая связь.

— Да, конечно. Вы что-то хотели добавить, Пауэр?

— Все как будто логично, мистер Хоутер. Антиплащ совершает кражу в Павильоне, после чего направляется к доктору Шкампу, чтобы продать ему похищенные герениты. Между ними возникает ссора, в процессе которой наш шустрый парнишка бьет престарелого доктора по голове подвернувшимся пресс-папье. После чего начинает искать…

— Искать что?

— Ну, не знаю: деньги, ценности, какие-то документы… Это надо спросить у самого́ Антиплаща.

— Когда мы его поймаем.

— Побережье реки прочесывается, мистер Хоутер. Объявлена общегородская тревога. Перекрыты все ведущие из города дороги, послана информация в соседние города, в Даксбург и Орменвилль. К сожалению, дождь, туман и плохая видимость препятствуют наблюдениям с воздуха — подключить к поискам вертолеты и прочую летную технику станет возможным только с наступлением утра.

— Да, к сожалению… Кстати, эта девочка, заложница… что о ней известно?

— Молли Брукс, четыре с половиной года. В последний раз их видели на моторной лодке вблизи Песчаной косы… В тот момент, по свидетельству сержанта Рейна, ребенок находился в руках преступника. О дальнейшей судьбе заложницы мы сейчас можем только догадываться, увы…

— Ох, боже ты мой… А где мать этой девочки?

— Сидит внизу в Управлении. Рыдает… От помощи психолога отказывается.

— Ничего удивительного… Отправьте ее в центр психологической поддержки. Она все равно ничем в поисках не поможет, скорее наоборот… Обещайте держать ее в курсе событий.

— Несчастная женщина…

— Ты что-то хотел сказать, Плащ?

— Почему бы нам не проверить и не установить наблюдение за берлогами антиплащовских дружков: Кваги, Мегавольта, Бушрута… В первую очередь — именно Бушрута! Сдается мне, что Антиплащ мимо своего зеленорожего приятеля не пройдет… хотя, конечно, в том, что касается Антиплаща, никогда нельзя быть полностью уверенным. И все же… мы его поймаем, мистер Хоутер, не сомневайтесь! Подонок не уйдет, обещаю!

— Да. Хочется в это верить. Действуй, Плащ. Думается мне, ты лучше всех нас знаешь, что надо делать…

Вечерело. Короткие осенние сумерки неумолимо меркли, таяли, медленно растворяясь в наступающей промозглой ночи — так бледная серая краска бесследно растворяется в стакане густых чернил. Едва ли больше двух часов прошло с момента похищения геренитов, а Антиплащу казалось, что минули уже годы и годы: столько событий случилось за эти часы с ним и вокруг него, что их хватило бы минимум на неделю. Кража в Павильоне, недолгая, но отчаянная стычка с Бобби, убийство Войта, погоня, травля, подвернувшаяся в недобрый час девчонка… Над рекой, неприкаянные, будто призраки, изгнанные из родного склепа, мреяли сизые клочья тумана, видимость то слегка улучшалась, то практически сходила на нет, но Антиплащ почти не обращал внимания на окружающее; сигнальные фонари на лодке были погашены, руль апатично брошен — и, вынырни сейчас из мглы какая-нибудь шальная посудина, идущая навстречу, столкновения будет не избежать… А, плевать! Моторка мчалась через реку, никем не управляемая, порой зарываясь носом в волну, взбрыкивая, точно необъезженная лошадь — и брызги летели на растянутый на носу черный брезент, на брошенные на днище рыбацкие снасти, на девчонку, скорчившуюся у борта, окатывая ее с головы до ног ледяным душем. Она не отстранялась — только каждый раз вздрагивала и сжималась, попадая под фонтан брызг, отчаянно, как единственного защитника прижимая к себе вымокшую, замаранную слезами и соплями полосатую игрушку.

— Пересядь сюда, на корму, — глухо сказал ей Антиплащ. — Слышишь? Тебя там скоро совсем смоет, страшно представить… одни ботинки останутся.

Девчонка не ответила, даже не обернулась, не тронулась с места — только втянула голову в плечи, будто в ожидании удара. Подбородочек ее задрожал, по щекам быстро потекли прозрачные ручьи, она размазывала их свободной рукой (в другой была игрушка), ее тихое горестное шмыганье стремительно переходило в судорожно подавляемые, но оттого еще более громкие, неудержимые всхлипы.

— Ну, хватит. Замолчи! — прошипел Антиплащ. Всё, всё сегодня было против него — погода, обстоятельства, люди; нервы его были издерганы, копы сидели на хвосте, бежать было некуда, никто в целом мире его не ждал — а тут еще эта… навязалась на его шею… со своими идиотскими слезами! — А ну прекрати скулить, слышишь! Не то я вышвырну тебя за борт!

Девчонка заревела в голос.

Её тонкие волосенки растрепались и висели, обрамляя лицо, мокрыми сосульками, шапочка съехала на одно ухо, курточка не спасала от вездесущей влаги, и кончик носа посинел от холода, а тощие коленки жалко тряслись, не то от страха, не то от неуправляемой конвульсивной дрожи… С проклятием Антиплащ сорвал с себя куртку и швырнул ей — но она не взяла: испуганно отодвинулась от упавшей к ее ногам одежки, словно это было что-то отвратительное, опасное, шевелящееся, невыносимо мерзкое, такое, к чему невозможно даже прикоснуться… Преодолевая спазм в горле и какое-то темное, почти неудержимое желание дать мерзавке пощечину, Антиплащ подошел, поднял упавшую куртку, встряхнул — и несколькими резкими, скупыми движениями завернул девчонку в куртку, словно бессловесный кусок сыра — в оберточную бумагу. Потом вернулся на свое место и встал на корме, глядя в воду, ни о чем не думая, ничего не желая решать, ко всему безучастный и инертный, как плывущий по воде опавший, оторванный от родного дерева кленовый лист…

Дернул же его черт связаться с девчонкой! Дернул его черт сдуру лезть в проклятое войтовское логово в поисках разнесчастного «ключа», будь он трижды неладен! Но кто же мог знать, что дело так обернется… Кто мог знать, что старикашка Войт внезапно склеит ласты такой неестественной… или, скорее — очень даже естественной для него смертью? Кто же все убил этого хлипкого старого енота, хотелось бы выяснить, и — почему? Намеренно или случайно? И что, если убийца действительно забрал с собой «ключ» (существует ли он вообще)? Помнится, Войт упоминал о том, что никто, кроме него (даже Бобби) не знает о том, что́ именно представляет собой эта штуковина — но ведь под угрозой расправы убийца мог выжать из старика что угодно, равно как сам «ключ», так и все сведения о нем; и, если «ключ» сейчас действительно в руках Босса, значит, Антиплащ у него на крючке… и, что хуже всего, ему, Боссу, об этом отлично известно — от того же Бобби, ага. Значит, в скором времени он попытается с Антиплащом связаться на предмет выяснения инфы о геренитах — в ближайшие три дня, пока его влияние на Анти особенно велико; а потом… а потом Антиплащу будет уже все равно, он окажется вне досягаемости хоть копов, хоть Босса, хоть кого бы то ни было… там, откуда не возвращаются, увы, даже с пометкой «бракованный экземпляр». Кстати, если Боссу известно о браслете, значит, известно и о вмонтированном в него радиомаяке… но известна ли передающая частота — вот вопрос. Иными словами — задействует ли он для розысков Антиплаща другой пеленгатор взамен почившего войтовского? Загадка без ответа…

Темнота сгущалась. Дождь всё набирал силу, сыпал всё гуще, всё назойливее, ледяной ветер пронизывал насквозь — и, оставшись в одной тонкой, облепившей тело вымокшей водолазке, Антиплащ вскоре продрог до костей. Он пошарил в крохотном ящичке для инструментов, обнаруженном под скамьей, и нашел фонарик — старый и разболтанный, с подсевшими батарейками, но еще вполне годный к работе. Пощелкав выключателем, Анти съежился возле борта, подтянув колени к животу, свернувшись клубком, словно ёж, в стремлении сохранить жалкие остатки тепла, засунул озябшие ладони глубоко в карманы грязных, лоснящихся на сгибах джинсов — и неожиданно нащупал кончиками пальцев легкий, забившийся в складки ткани металлический кругляшок… Пуговица? Откуда?

Он вынул ее из кармана — обычная серебристая пуговица с полустертым невнятным узором на поверхности, с клочком серой ткани и обрывками ниток снизу… да, это та самая пуговица, которую Антиплащ нашел под столом невинно (?) убиенного доктора Войта. Но как она оказалась у него в загашнике? Видимо, его отвлекли звуки полицейских машин за окном — и, сам того не замечая, он машинально опустил находку в карман… Но, если эта пуговица действительно выпала из разжавшейся войтовской ладони, весьма вероятно, она принадлежала убийце… Важная улика? Антиплащ нахмурился. Завернув пуговицу в пару чистых салфеток, найденных в аптечке, он вновь спрятал ее в карман; ему казалось, он где-то видел мельком похожие пуговицы, где-то совсем недавно (у Бобби? у Носа?) — но никаких подробностей он припомнить не мог…

Он поднял голову. Впереди из пелены тумана, медленно, точно рисунок сквозь промасленную бумагу, проступали очертания приближающегося берега — темного лесистого холма, контуры которого терялись в окружающем сумраке. Антиплащ заглушил мотор, давая лодке мягко зарыться носом в травянистый ковер водяных лилий, обрамляющих кромку берега; потягиваясь, разминая затекшие, оледеневшие чуть ли не до бесчувственности руки и ноги (пальцев ног он вообще не ощущал, будто они остались где-то далеко позади, на улицах Сен-Канара), он выскочил на песок и, обернувшись к девчонке, отрывисто сообщил:

— Приехали. Выходи.

Она, опустив голову, глотая слезы, что-то тихо пробормотала — едва шевеля губами, испуганно и неслышно; Антиплащ наклонился, чтобы разобрать неуверенные, спотыкающиеся слова:

— Что-что?

— Я… б-б… боюсь. Я х-хочу к маме…

— К маме! Я тоже хочу к маме, черт бы тебя побрал! Пошли, говорю! — он силой выволок ее, рыдающую, из лодки и швырнул на траву. Натянул на себя свою куртку, упавшую с её плеч — все равно куртка была мокрая насквозь... Потом вернулся и, с грохотом вытащив цепь, отвел лодку под защиту росших близ воды кустов ивняка, под густой пока еще шатер листвы и переплетающихся ветвей. По крайней мере, с вертолета ее теперь не увидят… Он обернулся к девчонке:

— Идем. — Он взял ее за руку и потащил к лесу, замершему во мраке чуть поодаль от берега, настороженно наблюдающему за происходящим, отнюдь не торопящемуся принимать незваных гостей под таинственную ночную сень. К этому времени стало совсем темно, и Антиплащ включил фонарик: луч света, рассекший темноту, желтоватым пятном затрепетал на лесной подстилке и стволах деревьев, торопливо, словно украдкой, выхватывая из мрака фрагменты приватной лесной жизни. Нырнув под деревья, беглец быстро, уверенно шагал по невидимой, ему одному ведомой тропе (если это действительно была тропа, а не плод болезненного антиплащовского воображения), не столько зная, сколько угадывая верное направление своим прямо-таки невероятно обострившимся звериным чутьем. Он решительно ломил напрямик, таща за собой спотыкающуюся девчонку, безжалостно дергая ее за руку всякий раз, когда она начинала отставать, мысленно выстраивая из сочных непечатных кирпичиков стоэтажные небоскребы…

Мир вокруг был черный, мокрый, не то чтобы открыто недружелюбный, но какой-то настороженно-отстраненный. Ночной лес словно присматривался к незваным пришельцам, угрюмый, непроглядный, опасливо замерший. Жутко ухала скрытая темнотой незнаемая птица, и мерцали в глубине черных зарослей загадочные зеленоватые огоньки — то ли гнилушки, то ли чьи-то внимательные глаза, — а чуть в стороне, за деревьями, негромко похрустывали сухие сучки, точно подминаемые тяжелой лапой... Тишина. Темнота. Дождь заговорщицки шуршит по листьям… Где-то здесь, на поляне, на вершине холма невдалеке от берега должна находиться оранжерея-лаборатория Бушрута, питомник экспериментальных растений и лекарственных трав, где-то здесь, совсем недалеко; Антиплащу казалось, что, идя по прямой, они уже давным-давно должны были выйти к ее высоким стеклянным стенам или хотя бы увидеть мерцающий в ночи гостеприимный огонек — но ничего похожего впереди не было и в помине. Конечно, ночной лес выглядит совсем иначе, нежели дневной, представляется мрачным, пугающим, незнакомым, но… Силы небесные, неужели в довершение всех неприятностей его еще угораздило заблудиться?! Сбиться с тропы, заплутать в черном неузнаваемом лесу, пройти мимо бушрутова логовища, не заметив его в темноте — и теперь медленно, но верно уходить все дальше и дальше в дебри необъятного лесного массива, простирающегося чуть ли не до самой границы? Или… что? Или кто-то попросту водит их по кругу? Кто-то, страшный и поросший шерстью — тот, кто жутко ухает в темноте, смотрит из мрака жадными зеленоватыми глазами, нет-нет да и предостерегающе хрустнет в зарослях старым валежником? Что за идиотская, несусветная мистика лезет в голову… Но где же, в самом деле, эта проклятая лаборатория — где она, черт возьми, где? Где?

Девчонка вновь начала спотыкаться и всхлипывать за его спиной. Она едва поспевала за Антиплащом на коротеньких усталых ножках, колготочки ее с вышитыми бабочками промокли насквозь, в ботиночках хлюпала вода; никогда еще, никогда за свою недолгую четырехлетнюю жизнь она так не уставала, не была так напугана и измучена, совсем одна, маленькая, беззащитная, в полной власти большого, злобного, непредсказуемого человека… или, может быть, настоящего людоеда? Ну, конечно! Наверняка — людоеда… живущего в лесу, толстокожего и безжалостного, готовящего на завтрак паштет из маленьких девочек… О, мама, мама! Ну почему я тебя совсем не слушалась?! Почему плохо вела себя сегодня в садике?! Зачем без спроса взяла мамину губную помаду и разрисовала ею обои в прихожей?! И теперь, в наказание, этот кошмарный, грубый, свирепый монстр украл меня и тащит в свое неприступное логово, чтобы сварить и съесть! Девчушка обмерла от ужаса; ножки ее подогнулись, узкая мокрая ладошка выскользнула из руки похитителя, и, повалившись в грязь, напуганная, обессиленная, она уже не могла подняться… Антиплащ, слишком уставший, издерганный и раздраженный для того, чтобы вникать в ее смутные, непонятные ей самой детские страхи, повернулся к ней.

— Ну, в чем дело? Вставай!

— Нет! — Она обхватила одной рукой ствол дерева, возле которого упала, слишком измученная, слишком изнемогшая для того, чтобы подняться. — Я… не могу… я больше не пойду!..

— Что значит — не пойдешь?! Встань сейчас же! — Скрипя зубами от бешенства, Антиплащ надвинулся на нее — черный, страшный, с перекошенным от ненависти лицом, готовый ее убить. — Идем со мной, кому сказано!

— Нет! Я не пойду! Не пойду! Ты меня съешь! — Она зарыдала в истерике, затряслась всем телом, прижимая к себе игрушку, пряча лицо в ее мокрой полосатой шкурке — ей было все равно, она была одна, одна-одинешенька, в темном бесконечном лесу, в лапах жуткого злобного людоеда. — Я хочу домой! Домо-о-ой! К ма-аме!!!..

— Ах, так?! — Антиплащ стоял над рыдающей девчонкой, чувствуя себя последним болваном, не зная, что делать, никогда не бывший свидетелем детских истерик, просто не представляя, с какой стороны и каким образом к чертовке следует подступиться. — Ну тогда… тогда и сиди тут, соплячка несчастная! А я ухожу. Без тебя! Поняла?

Будто мешок битого щебня свалился с его плеч: решение было принято. Девчонка не желает идти с ним — ну и ладно, пусть сидит тут, под кустом, размазывает по щекам сопли, ждет свою потерянную мамашу… С какой стати его должна волновать ее дальнейшая судьба? Он повернулся и без излишних раздумий нырнул в темноту, яростно отмахиваясь от хватающих его за одежду не то колючих веток, не то когтистых лап лесной нежити, продираясь сквозь ночь и дождь, как сквозь шеренги вражеской рати, уворачиваясь от тычущих ему в лицо острых сучков, оступаясь на скользких и мокрых кочках, то и дело лезущих под ноги, норовящих опрокинуть носом в ближайшую лужу… Антиплащ старался не обращать внимания на эти мелкие лесные пакости, да, собственно, ничего и не видел; взбешенный, задерганный, он пер вперед слепо, бездумно, словно танк, словно упрямая заводная игрушка, которой все равно, куда переть, в каком направлении идти, какие преграды преодолевать — она будет переть, и идти, и преодолевать, пока жива внутри нее батарейка, пока работает моторчик, пока вертятся шестерни и колесики незатейливого пружинного механизма, пока окончательно не ослабнет упругая, до предела заведенная тугая спираль…

И тут, внезапно, завод у него закончился.

Или просто лопнула перегруженная пружина?

Он очнулся — пришел в сознание, будто пробудившийся коматозник. Местность вокруг была незнакомой. Под ногами хлюпало, точно при приближении к болоту, пахло остро, едко — тиной, сыростью, тяжелым сырным духом трясины. Антиплащу казалось, что он различает доносящийся из мрака бурливый говорок лесного ручья… Ручья? Разве возле лаборатории Бушрута был ручей — или какая-нибудь узкая и шумная порожистая речка? Он не помнил. Куда это его угораздило забрести?

Он остановился.

Нет, он никогда не считал себя каким-то особенно патологическим трусом, да никогда, следует признать, таковым и не был — но сейчас ему отчего-то стало не по себе. Закусив губу, он прислушался. Тишина. Мрак. Космическая пустота вокруг — и такой же цепенящий, мертвый, космический холод. Тихое вкрадчивое шепотание дождя. В отдалении негромко, насмешливо бурлит ручей. Кто-то стоит и смотрит на него из сырой знобкой тьмы — кто-то враждебный, торжествующий, опасный, прищуривший алчущие злые глаза, знающий, что жертве никуда от него не деться… ощущение этого чужого, хищного присутствия, преследующее Антиплаща и прежде, сейчас стало настолько острым, настолько отчетливым и невыносимым, что Анти не выдержал… Он стремительно (панически?) направил в слепую угрожающую тьму луч фонарика — никого…

Ему вдруг стало по-настоящему страшно. Лесная жуть пробирала его до костей. Что-то неведомое, первобытное, неуправляемое поднималось из глубин его взбаламученной души; за шиворот ему словно опрокинули стакан ледяных мурашек — и они неспешно расползались вдоль позвоночника, холодные, мерзкие, отвратительно живые, будто стайка липнущих к коже слизистых многоножек… Он попятился. Нестерпимый, неописуемый Ужас накинулся на него и завладел каждой клеточкой его существа; Темнота окружала его со всех сторон, Тишина давила на уши, забивалась в нос, в горло, точно мутная болотная вода, не позволяя вздохнуть, не давая поднять головы, лишая последней надежды на свет, на радость, на завтрашний день. Он отступил, устрашенный, кусая губы, чтобы не завыть от ужаса, споткнулся, и, падая, выронил фонарик — тот бесшумно канул в мягкую подстилку хвои и опавших листьев и погас…

Это было невыносимо.

Мрак, только и ждавший этого момента, тут же навалился со всех сторон — плотный, как картон, непреодолимый, надавливающий на глаза чем-то душным и черным. Антиплащ судорожно шарил ладонями по земле, пытаясь нащупать спасительный фонарик — но под руку ему попадалась только мокрая трава, камни и еловые шишки, узловатые корни деревьев… Внезапно вспомнилась девчонка — как она сидит там под деревом, в темноте, одна-одинешенька, съежившись в комочек, закрыв ладошками глаза, чтобы не видеть подкрадывающийся со всех сторон враждебный мрак… О, боже! Он вдруг сам ощутил себя ребенком: одиноким и покинутым в холодном, безмолвном, чужом — и чуждом! — ночном лесу, брошенным на произвол судьбы в глухой чащобе, оставленным на растерзание Страху, Дождю, Темноте, Тишине, этим жутким неодолимым монстрам, подползающим неслышно, подстерегающим робких и слабых духом, безжалостно хватающим за горло… Страх одиночества накрыл его неодолимо, властно и всеобъемлюще, точно стылая рука мертвеца. Задыхаясь от ужаса, он прерывисто втянул в легкие воздух — и его нервный, судорожно-истерический вздох получился больше похожим на стон... Что-то ёкнуло в нем — где-то глубоко внутри, не то в печени, не то в селезенке, не то в поджелудочной железе; что-то странное, доселе неведомое, что-то такое, от чего он вдруг стал до тошноты, до леденящего кровь омерзения противен самому себе… Он наконец нащупал фонарик — и включил его дрожащими пальцами, выпрямился, пошатываясь, и двинулся вперед, в полосу света, вверх по склону, не глядя под ноги, спотыкаясь о кочки и камни, ничего не видя перед собой, кроме прыгающего по кустам пятна света, окончательно потеряв ощущение времени и пространства, не зная, в верном ли направлении он идет, и как его теперь определить, это верное направление… Где сейчас искать эту сопливую маленькую мерзавку, где, где? Он ведь даже не знает, как ее зовут!

— Эй! Эй, ты где? Отзовись! Эй!

Тишина лениво сглотнула его вопли, восстанавливая нарушенный дисбаланс, не дозволяя жалким посторонним звукам разбивать ее обширную и цельную единоличную вотчину. Он прислушался — закрыв глаза, сосредоточенно, до боли в ушах. Ему показалось, что он различает едва слышный всхлип, донесшийся из мрака — и он бросился туда, не разбирая дороги, по крутому откосу глинистого оврага, по кустам и корягам, распорол руку об острый сучок и даже не заметил этого, провалился в какую-то невидимую в темноте канаву, до колен наполненную водой…

Девчонка сидела под тем же деревом, где он ее и оставил. Она не плакала, нет — только крепко обнимала двумя руками кленовый ствол, слишком напуганная, ошеломленная и обессиленная для того, чтобы плакать; её растерянные, расширенные от ужаса глаза на осунувшемся личике неподвижно смотрели в непроницаемый мрак. Она зажмурилась, когда луч фонарика упал на ее лицо, и неловко закрылась от него локтем… Антиплащ добрел до неё и рухнул рядом с ней на колени; и, подавшись вперед, она по-прежнему молча, без звука, без единого слова вцепилась в его руку холодными дрожащими пальчиками — и сжала судорожно, отчаянно, изо всех сил, как до этого сжимала единственную свою опору — бессловесный и безответный древесный ствол…

Она тоже очень-очень боялась. Боялась Ночи. Тишины. Одиночества.

Одиночества она боялась настолько, что была рада даже такому людоеду и отъявленному разбойнику, как ее неведомый похититель.

— Ну… ну ты это… хватит. Хватит дрожать! — пробормотал Антиплащ, не зная, что́ бы еще сказать, как загладить свое малодушие и подлость… какими словами отогнать одолевающий его хищный и жадный, до костей пронизывающий Страх. Он поднял руку, хотел ободряюще провести по вымокшим и спутанным девчоночьим волосам, но остановился: ладонь его вся была в грязи и крови. — Я вернулся, видишь. Я тебя не бросил. Теперь все будет хорошо, да? — Кому он это говорит: ей или себе? — Все будет хорошо, я тебе обещаю.

Девчонка не спорила. Она подняла голову и посмотрела на него очень серьезно, строго, даже чуть покровительственно, как будто почувствовав его смертный ужас… как будто это не она, а он был потерявшимся, позабытым, брошенным в лесу неразумным ребенком. Прошептала ему на ухо негромко, с коротким всхлипом:

— Я хочу домой. К маме.

— Да. Мы пойдем… пойдем к маме. Пойдем. — Он поднялся и взял ее на руки. Она повисла на его плече, безвольная, точно кукла; Антиплащ чувствовал на шее ее теплое, пахнущее сливочной карамелькой дыхание. — Пойдем… к маме. Ага. Обязательно. Вот прямо щас… и пойдём.

Медленно, с усилием передвигая ноги, он повернулся и с девчонкой на руках побрел через лес, уже ни на что не надеясь, ни о чем не думая, стараясь только не запнуться о корень и не выронить драгоценный фонарик и свою прильнувшую к плечу не чаянную ношу — единственное биение жизни в окружающей космической пустоте… единственный крохотный комочек тепла и понимания в подступающей со всех сторон стылой и безжизненной ночной тьме.

Через десять минут они вышли к лаборатории Бушрута.

Перед входом в лабораторию, мерцая, будто умирающий светлячок, горел желтый матовый фонарь.

Стальные двери были закрыты. С трудом удерживая на плече свою увесистую ношу (с каждой минутой девчонка, по мнению Антиплаща, становилась все тяжелее и тяжелее, и теперь оттягивала его руки, как добрый мешок цемента), он постучал по закрытой створе — ногой. Ему пришлось стучать, греметь и ломиться в дверь еще несколько минут, прежде чем изнутри наконец донеслись торопливые шаги, радостный собачий лай и звучный голос Бушрута: «Иду, иду! Тише, Спайк!». Скрежетнула отодвигаемая задвижка, Репейник, явно ни о чем не подозревая, распахнул дверь и… застыл, точно пораженный громом, лицо его растерянно (или, скорее, испуганно?) вытянулось…

— Антиплащ!

Он тут же попытался укротить своевольные мимические мышцы и придать физиономии если уж не приветливость, то, по крайней мере, спокойную невозмутимость — но без особого успеха, появление главаря явно застало его врасплох. Взгляд его широко раскрытых синих глаз метнулся на девчонку — и замешательство на лице сменилось вымученным, страдальческим выражением ожидаемой, постылой неизбежности («Вот именно этого-то я и боялся!») — которое, впрочем, он, как человек безусловно деликатный и безукоризненно воспитанный, тут же постарался согнать.

— Силы небесные! Так это и есть… она?

— Кто?

— Ну, заложница… по радио говорили… — Бушрут как-то замялся. — Господи, да с вас течет, как с утопленников!

— Так какого черта ты до сих пор торчишь в дверях, тощая ты зеленая кочерыжка? — прохрипел вконец измученный, насквозь пропитавшийся дождевой водой Антиплащ. — Позволишь ты нам наконец войти и обсушиться, или мы так и будем стоять тут на пороге, пока окончательно не растаем, как апрельские сосульки?

— Э-э… да, да, конечно… Проходи. — Бушрут посторонился, позволяя главарю шагнуть внутрь. Спайк, крутившийся возле его ног, радостно гавкнул — оглушительно, во всю силу недюжинных собачьих легких, приветствуя не чаянных гостей; и Антиплащ почувствовал, как тонкие дрожащие пальчики девчонки крепче сжали его онемевшее от холода плечо.

— Собака…

— Ничего страшного, это Спайк. Он не кусается, — буркнул Антиплащ, оглядываясь в поисках какого-нибудь стула или скамьи, куда можно было бы усадить изрядно поднадоевшую ему ношу. — Ты что, боишься собак?

— Боюсь, — робко, застенчиво, точно открывая страшную, достойную лишь Избранных неприятную тайну, прошептала девчонка ему на ухо. — Они зубастые и лают!

— Ты всего на свете боишься, — сердито отозвался Антиплащ. Так и не найдя ничего подходящего, он усадил ее на груду мешков с удобрениями, небрежно сваленных возле стены. — А его, — он кивнул в сторону Бушрута, который возился в углу лаборатории, служившем кухонькой, возле полочек с посудой и столика со спиртовкой, позвякивал там какими-то склянками, наполнял водой пузатый жестяной чайничек. — Его ты тоже боишься?

— Ага. — Девчонка, поглядывая на Репейника, задумчиво поковыряла пальцем в носу. — Боюсь.

— Почему? Он же не лает и совсем не зубастый. И, насколько мне известно, еще ни разу никого не покусал.

— А чего он такой… зеленый?

— Долго рассказывать. Ну, снимай свои шмотки, надо обсушиться. Не то простудишься и будешь кашлять… Эй, Репей, есть у тебя полотенце?

— Да, да! Я сейчас все устрою… Полотенце, сухую одежду… Горячий чай… у меня где-то было сахарное печенье — пальчики оближешь! Спайк его очень любит…

— Собачьи крекеры, что ли? А какой-нибудь человеческой еды у тебя нет?

— Человеческой? — Бушрут уязвленно поджал губы. — Бутерброды с колбасой сойдут?

— Это с «собачьей радостью»-то? Ладно, сойдут. Давай, чего уж…

…Негромко, уютно булькала подогреваемая на спиртовке вода. Дымился в больших жестяных кружках горячий, терпкий, крепко заваренный несладкий чай. Обступала со всех сторон плотная зеленая стена неведомых «экспериментальных» кустарников и деревьев, оглушительно благоухали крупные белые цветки на ветке ближайшего экзота, журчала вода в поливных установках, покачивала над головой огромными, разлапистыми, как растопыренная пятерня, пятнистыми листьями какая-то диковинная пальма с неудобопроизносимым названием. Спайк, лопатой вывалив длинный розовый язык, позевывая, лежал под столом, поглядывая на гостей в твердом убеждении, что они явились в лабораторию только для его, Спайка, личного увеселения, и хвост его — тук, тук, тук! — нетерпеливо постукивал по земле, в полной мере выражая его незатейливое собачье довольство. Девчонка сидела на одеялах, расстеленных на мешках с удобрениями, закутанная в пушистое махровое полотенце, усеянное крошками от бутербродов и рассыпчатого печенья; на десерт Бушрут приволок ей целую корзину яблок, груш, персиков и глянцевитых, иссиня-черных слив. Но она была слишком утомлена, чтобы должным образом оценить это богатство, и, разомлев от усталости, сытости и тепла, дремала с надкусанным яблоком в руке, то и дело клюя носом; ее тонкие невесомые волосенки обсохли и распушились вокруг ее головы, точно легкая шапочка одуванчика. Антиплащу достался старый лабораторный халат с оторванным хлястиком и пришитым к нагрудному карману бейджиком «Ассистент К. Вануар»; главарь сидел, опустив голову, грея руки о теплый бок жестяной кружки с чаем, перекатывая ее между ладоней, разглядывая ее темное содержимое с таким видом, словно прикидывая, не стоит ли без дальнейших бессмысленных барахтаний в нем утопиться.

— Значит, ты все знаешь, Репей?

— Слышал… в общих чертах. Об этом аккурат перед твоим приходом верещали все радиостанции Сен-Канара.

— О чем об «этом»? О заложнице?

— Да. Об ограблении Павильона. О, гм… о похищении ребенка. О том, что тебя ищут по всему городу и ближайшим окрестностям. И о…

— О чем? Ну, оглашай уж все пункты обвинения, раз начал.

— Об убийстве этого старика… Войта, кажется. — Бушрут поднял на главаря ясные васильковые глаза. — Я, признаться, сначала не поверил…

— А теперь, значит, веришь? — жестко спросил Антиплащ. — По-твоему, это я его убил?

Бушрут ответил уклончиво — после паузы; крохотной, но все же заметной:

— Нет. И я буду очень рад, если ты внесешь в этот любопытный вопросец окончательную ясность.

— Внесу, не беспокойся. — Засучив рукав, главарь предъявил Бушруту злополучный браслет, матово поблескивающий в беспощадном свете люминесцентных ламп. — Мегс тебе ничего не говорил об этой штуке?

— Я не видел Мегса уже несколько недель.

— Ладно. Пусть. Это — бомба.

— Бомба? — Бушрут, опустившись на край скамьи по другую сторону стола, недоверчиво пошевелил бровями. — Ты… уверен? Ты не можешь, э-э… ошибаться, а?

— Не могу. — Антиплащ скрипнул зубами. — Да, я был знаком с этим старикашкой, с Войтом… он надел на меня этот браслет — без моего ведома и согласия, разумеется. Для того, чтобы его разомкнуть, нужен особый «ключ»… и герениты, которые Войт велел мне раздобыть. Я их раздобыл. Да. В Павильоне. — Он поднес к губам кружку с горьковатым, подостывшим уже чаем и жадно, захлебываясь, сделал несколько глотков. Потом продолжил рассказ — несколько бессвязно, сумбурно, преодолевая спазмы в горле, то и дело прерываясь, чтобы смочить чаем пересыхающую глотку, рассказал Бушруту о браслете и геренитах, об ограблении Павильона, о Носе и Бобби, о том, как обнаружил убитого Войта, о поисках «ключа» и появлении копов, о погоне, о девчонке, о переправе через реку — и только о последнем этапе своего извилистого пути, о жутком, тернистом переходе через лес он уже не в силах был говорить, не хотел об этом даже вспоминать, желудок у него до сих пор сжимался при одной мысли о холодном алчущем взгляде, исходящем из тьмы — пусть даже этот хищный взгляд и был всего-навсего плодом его буйного воображения… Репейник слушал его, не перебивая, опустив голову на грудь и расслабленно сложив руки на коленях, смежив веки, зашторив глаза густыми, невероятной длины пушистыми ресницами — и долго, очень долго молчал уже после того, как Антиплащ закончил рассказ, по-прежнему не шевелясь, не произнося ни слова, не открывая глаз… Может, он попросту уснул? Антиплащ, не исключающий такой мысли, сильно, со злобой толкнул его ногой в колено.

— Ну? Какого черта ты молчишь, Репей? Скончался, не приходя в сознание?

— Нет, Антиплащ. — Бушрут, секунду помедлив, открыл глаза и окинул главаря очень пытливым, пристальным, очень внимательным взглядом чуть исподлобья. — Но что, по-твоему, я должен тебе говорить?

— Желательно то, что думаешь.

— Что думаю? Хорошо. Изволь. — Он глубоко вздохнул, словно перед прыжком в неведомый омут. — Я всегда считал тебя здравомыслящим человеком, мой друг, — даже, я бы сказал, исключительно здравомыслящим… до сегодняшнего дня.

— Да. Я влип. Я лажанулся, когда, не зная броду, полез в берлогу Войта на поиски «ключа». Что еще ты имеешь в виду?

— Зачем ты вообще пустился в бега? По привычке, что ли? Приобретенные, так сказать, рефлексы сработали? «Увидел копа — делай ноги»?

— Не понял. Этот легавый застал меня над трупом Войта с пистолетом в руках! И обвинил в убийстве! Что, по-твоему, я должен был стоять и ждать, пока он наденет на меня наручники?

— А что и кому ты доказал этим своим бестолковым бегством, кроме собственной неоспоримой виновности? Посуди сам: до этого момента на тебе висело только ограбление Павильона, практически недоказуемое, ну, еще эта идиотская драка в подворотне с симпатягой Бобби… а теперь плюсуй: Павильон — раз, нанесение телесных повреждений — два, сопротивление при аресте — три, побег — четыре, похищение ребенка — пять, да еще это странное убийство при загадочных обстоятельствах… Кстати, почему после всей этой досадной и в высшей степени бессмысленной суеты ты пришел именно ко мне?

— А что, разве ты не любишь гостей, Бушрут?

— Гостей? Люблю. Но…

— Но не таких, как я.

— Я этого не говорил.

— Ну, еще бы! Зато подумал, а это одно и то же.

— Ну… должен признаться, ты своим, гм, неожиданным визитом и впрямь поставил меня в довольно-таки, э-э… затруднительное положение.

Антиплащ скрестил руки на груди.

— У меня такое чувство, — небрежно заметил он, — что я с самого своего рождения только и делаю, что ставлю всех в затруднительное положение… в том числе и себя самого. И меня это уже даже не удивляет. Ну куда, по-твоему, я еще мог податься, Репей — кроме как к черту на рога? Мне надо было сбросить хвосты и пересидеть где-то несколько часов… собраться с мыслями, да. Потом я уйду. У меня есть несколько местечек в Сен-Канаре, где никакие копы меня не достанут, но… Но сейчас у меня просто, откровенно говоря, не было выбора.

— А что ты собираешься делать с девчонкой?

— С девчонкой-то? А черт его знает... Придумаю что-нибудь. Подброшу ее куда-нибудь к ближайшему полицейскому участку… — Одновременно, словно по команде, они взглянули в сторону малышки: она спала, выронив яблоко, свернувшись калачиком, подложив одну ладошку под щеку, а другой прижимая к себе своего мягкого полосатого зверя. Бушрут подошел и со вздохом укрыл ее краем сползшего к земле стеганого одеяла.

— Да. Меня загнали в угол, Репей, — глухо, ни на кого не глядя, произнес Антиплащ. Он устало склонился над столом, измочаленный, поникший, обхватив голову руками, запустив грязные пальцы в и без того взлохмаченную, давно уже требующую ножниц и гребешка непокорную шевелюру. — Загнали в угол, как бешеную собаку… как свирепого матерого бирюка… и всюду, куда ни сунься — флажки, флажки… и охотники с ружьями… Копы, поди, и награду за мою поимку назначили, так? А теперь еще этот Босс, собиратель геренитов, наверняка не оставит меня в покое… И единственная моя надежда — Мегс… и «ключ». Иначе… Осталось всего восемьдесят часов, Репей! А потом… нет, не хочу об этом даже думать… Я должен, должен найти Мегавольта и передать ему герениты, не то…

— Поздно.

— Что?

Бушрут ответил не сразу. Антиплащ свалился на него по своему обыкновению — внезапно, как снег на голову, совершенно некстати, с копами за спиной, с проклятой девчонкой, с полным грузом неудобоваримых проблем, в которые Репейнику вовсе не хотелось вникать по причине собственных неулаженных жизненных коллизий; явился, как всегда — нахально, без приглашения, и, что хуже всего, поставил Бушрута, человека, в сущности, мягкосердечного и отзывчивого (увы!), перед лицом недоброго, крайне неприятного, даже в какой-то мере отвратительного выбора… Для деликатного, интеллигентного Репейника было сущим мучением отказывать кому-то в помощи; тыльной стороной ладони потерев лоб, он взволнованно переплел перед грудью длинные и гибкие зеленые пальцы.

— Поздно, Антиплащ. Ты думаешь, за Мегсом — и его маяком — не следят? И телефоны не прослушивают? Ты думаешь, в мою лабораторию с минуты на минуту не нагрянет облава во главе с Чернышом? Ты хочешь, чтобы меня тоже притянули к ответу — за укрывательство, да? Ты знаешь, что я сижу сейчас под домашним арестом, отпущенный на поруки? Не знаешь… У меня и без того в последнее время с копами неприятности, а тут еще…

— Неприятности? Это у тебя-то — неприятности?! — Антиплащ опешил. Он бы, наверное, рассмеялся, если бы не был так растерян и взвинчен; лицо его онемело — словно Бушрут исподтишка плеснул в него стаканом холодной воды. — Это у тебя, что ли, висит на руке проклятый браслет, начиненный взрывчаткой? Это за тобой охотятся легавые по всему Сен-Канару, это на тебя спускают собак, это тебя объявляют вне закона, это на тебя вешают мокруху, к которой ты не имеешь ни малейшего отношения?! «Неприятности» у него, видите ли… Мне бы твои проблемы, Репей! Философ хренов! Сидит тут… на этой своей навозной куче, интеллигент паршивый, и рассуждает, как надо, а как не надо! Ну, ну! Хотел бы я посмотреть, как бы ты себя повел, оказавшись на моем месте! А? Побежал бы, поди, скулить и жаловаться в ближайшую кутузку, лизать копам задницы — «ах, спасите меня, меня подставили, я невиновен…» Так, что ли?

— Может, и так. Не ори. — Бушрут спокойно кивнул в сторону спящей малышки. — Разбудишь. Удивляешь ты меня, Антиплащ, в последнее время все больше и больше… Скажи — ты когда-нибудь пробовал думать не только о себе?

— Пробовал!

— И что, не получилось?

— А какого черта? — Антиплащ судорожно сглотнул, губы у него жалко тряслись. — Какого черта я должен о ком-то думать, когда обо мне самом никто не думает? Все вы только одного хотите — убрать меня с глаз долой, задвинуть подальше, как лишний сломанный стул… а еще лучше — закопать и забыть! Что, не так? Ладно Черныш, или эти пустоголовые ищейки из ШУШУ, — но ты… Ты, Репей! Тоже ведь спишь и видишь, как бы побыстрее и полегче от меня избавиться… без ущерба для здоровья! А, да что там! Чему тут удивляться, когда даже собственная мамаша всю жизнь меня ненавидела — только за то, что я вообще появился на свет… «Сын шлюхи»… «ублюдок»… «подзаборный щенок»… Думаешь, легко с этим жить? Легко? Тебе не понять… у тебя была семья… Нормальное детство… Любящие родители… Братья, сестры… Собака, в конце концов… А у меня — что? Ну что? Грязный барак, и мать — шалава и алкоголичка? Готовая на всё ради выпивки… Готовая собственного сына, шестилетнего сопляка, продать за бутылку спирта своим поганым сутенёрам! — Он вскочил, задыхаясь от ярости, от тугой, как удавка, захлестнувшей горло обиды, схватил со стола подвернувшуюся пробирку и швырнул ее в стену — отчаянно, бешено, изо всех сил… так, чтобы тонкое стекло со звоном брызнуло в стороны — обязательно чтобы со звоном, с дребезгом, безнадежно разбитое на десять тысяч никчемных осколков! И это помогло: волна неудержимой ослепляющей ярости схлынула, оставив после себя муть, обломки, гнусную ноздреватую грязь — и откатилась; и рассудок, бродивший где-то в отдалении, наконец вернулся; и обрушился Стыд — нестерпимый, жгучий, до постыдной дрожи в руках, до мучительной боли в сердце… Вот тебе и раз… распустил язык, идиот… трепло безмозглое… понесло, как на санках с крутой горы — без оглядки, без тормозов, совершенно неуправляемо… до ближайшей коряги! Будто вскрылся набухший, давно назревающий в душе нарыв — и выплеснул наружу всю мерзость, и гной, и кровь, все то темное, горькое, подспудное, что (о, как он на это надеялся!) было надежно погребено под грузом минувших лет, глубоко в недрах памяти, на мутном заилившемся дне подсознания — и вдруг восстало из небытия, сбросив истлевшие покровы забвения, страшное, ненужное, полуразложившееся, будто отвратительный мертвец из могилы… Он плюхнулся обратно на лавку, поджав под себя ноги, с пылающим лицом и дергающимися губами, вызывающе вздернув подбородок — но не могущий заставить себя посмотреть Бушруту в глаза. Репейник сидел, окаменев, опасливо отъехав подальше, на самый край скамьи, не смея шевельнуться, будто прибитый к полированным доскам; потом поднялся — как-то тихо, боком, неслышно, — отошел к шкафу, побулькал там какой-то бутылочкой, распространяющей вокруг резкий запах спиртовой настойки, и, вернувшись, протянул склянку Антиплащу.

— Выпей. И прекрати истерику… Сейчас не о твоей мамаше речь…

— Забудь. Забудь все, что я тебе тут наболтал… Ничего не было, слышишь! — Главарь залпом хлебнул обжигающую горло огненную жидкость и, закашлявшись, со свистом втянул в легкие воздух. — Ну и дрянь…

— Забуду, не переживай. Уже забыл. — Репейник смотрел на Антиплаща задумчиво, обеспокоенно, прикусив губу — не нравилась ему ни эта горячность, ни вспыльчивость, ни нездоровое невротичное поведение, граничащее с истерией. Даже зная взрывоопасный антиплащовский норов, он не мог предвидеть такой яростной вспышки буквально ни с того ни с сего, без малейших оснований, на пустом месте… Впрочем, трудно было ожидать чего-то иного от затравленного, намертво прикованного к браслету со взрывчаткой, вконец совершенно отчаявшегося человека. — Давай решать, что теперь делать. Покинуть Сен-Канар ты не можешь, так?

— Без «ключа»? Какой смысл?

— По-твоему, «ключ» — у убийцы?

— Не знаю. Вполне возможно. А ему — представь себе, какая неожиданность! — тоже наверняка нужны герениты.

— Они у тебя?

— Да.

— Верни их в ШУШУ.

— Что? — Антиплащ поднял голову, решив, что ослышался. Но нет: Репей оставался совершенно спокоен и серьезен, в глубине его ясных голубых глаз мерцали искорки… понимания? сочувствия? или, быть может, обыкновенной пошлейшей, презрительной жалости самого третьесортного пошиба? Антиплащ вспыхнул — мгновенно и непредсказуемо, точно порох:

— Ну ты, зеленорожий! Оставь свою идиотскую жалость при себе, слышишь! Я в ней не нуждаюсь. И в ШУШУ не пойду!

— Почему? — невозмутимо спросил Бушрут. — На мой взгляд, это — не только единственно приемлемое, но и просто жизненно необходимое для тебя решение.

— Просить помощи у копов?!

— К счастью (к счастью в том числе и для нас) в Сен-Канаре имеет место быть не только полиция, Антиплащ.

— А! Ты про моего двойника, что ли? Про Черныша? Чтобы я пошел к нему с повинной? Шаркнул бы перед ним ножкой? Ползал бы перед ним на брюхе?! Чтобы он посадил меня в железную клетку и отправил на необитаемый остров — денька этак на три-четыре? Да никогда! Никогда этого не будет, слышишь! Я лучше сдохну… Ты соображаешь, что говоришь?

Бушрут, обхватив плечи руками, точно в приступе озноба, смотрел на собеседника мрачно, устало, чуть исподлобья, словно на редкостно тупоголового студента, в который уже раз безнадежно заваливающего самый наипростейший экзамен.

— Зря ты так, Антиплащ… Разве я когда-нибудь давал тебе плохие советы? Черныш, по крайней мере, тебя выслушает… Сейчас для тебя главное — снять браслет; все остальное — потом.

— Ага — пожизненное заключение в тюрьме для законченных отморозков. С отрезанной по локоть рукой — это ты имеешь в виду? Ведь «ключа»-то у них тоже нет… и за три дня он из воздуха не появится! — Он прицельно, в упор, прострелил собеседника свирепым взглядом. — Да… к черту все! Ведь даже ты… даже ты мне не веришь, Репей! А хочешь, чтобы мне поверил какой-то там безмозглый Черныш?

— С чего ты взял, — опуская глаза, пробормотал Бушрут, — что я тебе не верю? В конце концов…

— Да на роже твоей протокольной написано! Ясно?

— Ну, рожи у нас у всех хороши… Неужели действительно не существует никаких способов доказать твою непричастность к убийству?

— Меня застали на месте преступления… чуть ли не с «поличным», ага! И, готов спорить, там, в комнате, найдется до черта моих отпечатков… а если не найдется — так сфабрикуют… Если только… Дьявол! Я же совсем забыл! Где мои шмотки? — Он потянулся к своей одежде, распяленной для просушки на тепличных обогревателях — и вытряхнул из кармана джинсов злосчастную, забившуюся глубоко в складки ткани, завернутую в салфетку серебристую пуговицу. — Вот. Я нашел это под войтовским столом. Старикашке она не принадлежала, мне — тоже. Значит, Войт оторвал ее от одежды убийцы, когда между ними затеялась драка… как-то так, я полагаю.

— Ну, это уже кое-что. — Бушрут, тоже внимательно разглядывая пуговицу, чуть просветлел лицом. — На ней должны быть отпечатки… или, как это там… «биологические материалы» Войта и убийцы — да, да! Если, конечно, ты их до сих пор напрочь не затер.

— Вот то-то и оно.

— Погоди-ка. — Бушрут поднялся, достал с полки чистый конверт и положил его на стол. — Опусти ее в конверт. Вот так, осторожно… Приложи записку с объяснением и отправь в ШУШУ. Пусть проведут экспертизу и установят, так сказать, истинного владельца. Если, конечно, это возможно…

— В Сен-Канаре миллион таких пуговиц! Кто теперь поверит, что я действительно нашел ее на месте преступления, а не подобрал где-нибудь за ближайшим углом…

— Поверят. Если она в самом деле некоторое время была стиснута в руке Войта, вот этот клочок ткани под пуговицей должен был просто пропитаться старикашкиным по́том… Во всяком случае, это твой шанс хоть как-то придать следствию нужное направление и изобличить настоящего преступника. Постой…

— Что?

Бушрут насторожился. Антиплащ ничего не слышал — но Репей, в силу особенностей своей непостижимой физиологии, явно что-то почуял: в отдаленном ли дрожании почвы, или в нервных токах, пробегающих по корням деревьев, будто по телеграфным проводам, или в тихом предостерегающем шепоте листвы… Он взволнованно оглянулся на главаря.

— Что случилось? — быстро спросил Антиплащ.

Бушрут, сосредоточенно к чему-то прислушиваясь, приложил палец к губам.

— Машины. Одна, две… и, по-моему, мотоцикл. Не дальше полумили отсюда. Движутся по Прибрежной автостраде. Повернут на Зеленый мыс, или нет? — Он чуть помолчал. — Да. Повернули. Это — ко мне.

— Черныш? — неслышно, одними губами спросил Антиплащ.

— Вполне возможно.

— Спрячь меня… нас! Живо! — Он сгреб в охапку проснувшуюся, недоумевающую, испуганно вертящую головой девчонку и плотно, как в кокон, завернул ее в одеяло, чтобы не трепыхалась. — Куда?

— Сюда. — Бушрут, отмахнувшись от своего назойливого пса, отбежал в угол лаборатории и, поднатужившись, выдернул присыпанную землей тяжелую деревянную крышку — на ней возлежал порядочный слой доброго чернозема, росли цветы и неведомые развесистые растения с широкими и плотными, точно вылепленными из воска темно-зелеными листьями. — Спускайтесь. Там — погреб… у меня их три, об этом никто не знает… Скорее!

— Шмотки…

— Да, да! — Бушрут поспешно похватал сохнущее на обогревателях антиплащовское (и девчонкино) барахло и швырнул неопрятный ком в глубокий, пахнущий сырой землей темный провал. Вниз уходила грубая, похожая на стремянку лестница с узкими железными ступенями. — Живее, спускайтесь! Копов я встречу… Только тихо!

— Продашь — убью!

— Не психуй. Мне тоже, знаешь ли, в каталажку за пособничество неохота. Все! — Он подождал, пока Антиплащ, прижимая к себе испуганную девчонку, спустится на нижнюю ступеньку лестницы, потом поспешно опустил крышку — она захлопнулась гулко, тяжело, с глухим стуком (как крышка склепа!), и на голову Антиплащу дождем посыпался с потолка песок, мелкая труха и комочки земли…

Все вокруг утонуло в кромешной тьме.

Со двора, из-за угла лаборатории послышался негромкий шум подъезжающих машин.

В двери лаборатории стучали грозно, нетерпеливо, настойчиво.

— Полиция! Открывай, Бушрут! Живо!

Репейник быстро оглянулся через плечо. Все ли необходимое он убрал, все ли спрятал, все ли улики уничтожил: одежду, грязное полотенце, о которое Антиплащ вытирал руки, примятую траву и кучки осыпавшейся земли возле крышки потайного погреба, отпечатки подошв… Он включил поливальную установку и передвинул ее ближе к проходу, чтобы смыть с дорожки оставшиеся на ней следы (если таковые и были), бросил на поживу Спайку остатки печенья и бутербродов, потом, громко шаркая, с досадливо-раздраженным видом подошел к двери и, сердито бормоча: «Кого это там принесло в такую погоду?» — отодвинул задвижку.

Так и есть — Черныш. И все при нем: мокрая черная куртка, упрямо выпяченный подбородок, настороженность и готовность к любым неожиданностям, кобура у пояса, явно не пустующая… И двое копов за спиной; чуть повернув голову, Черный Плащ что-то негромко сказал им через плечо — и они бесшумно, с профессионализмом настоящих разведчиков рассосались в окружающих со всех сторон экспериментальных зарослях: осматривать оранжерею на предмет наличия/отсутствия посторонних людей? Еще двое остались снаружи — прочесывать, надо полагать, с этой же целью окружающий лес… Черный Плащ, не дожидаясь приглашения, быстрым, пружинистым шагом вошел в лабораторию, небрежно отодвинув Бушрута плечом. Взгляд его — вроде бы безразличный и рассеянный — мельком пробежался по углам и стенам, по густой зеленой куще растений, по клумбам и куртинам, по опутывающим все вокруг дырчатым желобам оросительной системы и фонтанчикам работающей в глубине сада поливальной установки… Пройдя чуть вперед по центральной дорожке, он, не дожидаясь Бушрута, даже не оглядываясь, хмуро бросил на ходу:

— Здоро́во, Репей.

— Здорово, Черныш, коли не шутишь. — Бушрут, глядя в его прямую, враждебную, прямо-таки излучающую неприязнь и презрительность категоричную спину, с демонстративным неудовольствием поджал губы. — Чем обязан визитом… в столь неурочный час?

Дойдя почти до конца мягкой травянистой дорожки, Дрейк наконец остановился и обернулся.

— Ты удивлен?

— Более чем.

— Неужели? Ты не слушаешь новостей, Бушрут? Не смотришь телевизор? Никогда не включаешь радио? Не знаешь, что мы ловим по всему Сен-Канару твоего дружка?

— Какого дружка?

— У тебя их не так много, Репей, чтобы не догадаться.

— У меня вообще нет «дружков», Черный Плащ, — сухо, с подчеркнутой невозмутимостью, не без оснований полагая, что на неприкрытое хамство следует отвечать безукоризненной вежливостью, отозвался Бушрут. — Друзья — есть, а «дружков»… извини.

— Нет-нет, вот именно с друзьями-то у тебя напряг, мой дорогой Реджи. — Дрейк неторопливо возвращался обратно, потирая друг о друга мокрые озябшие ладони, чуть заметно усмехаясь уголком губ. — А что касается дружков… ну, так и быть, уточним, что речь идет об Антиплаще. Кстати, не советую тебе вообще поддерживать с ним какие-либо отношения, это может не лучшим образом отразиться на твоем личном деле.

— И что такого он опять натворил?

— Он убил человека, Репей.

— Вот как? — Репейник помолчал; ледяная прокурорская убежденность, с какой Черный Плащ произнес (будто выплюнул!) эту коротенькую фразу, могла бы отбить всякое желание спорить и у более твердохарактерного, нежели Бушрут, человека. — Это доказано?

— За доказательствами дело не станет… Но ты, я вижу, не слишком-то шокирован этим известием, Репей.

— А какое отношение это имеет ко мне?

— Ты хочешь сказать, что никакого?

Бушрут неопределенно пожал плечами.

— Я, конечно, понимаю, — язвительно заметил он, — что я, как лицо, отпущенное на свободу по твоему поручительству, могу подвергнуться проверке в любое время, но… не настолько же в любое, в конце-то концов! Час, если ты обратил внимание, уже поздний. И, если это — все, что ты имеешь мне сообщить, я бы, право, попросил тебя откланяться… Вряд ли я могу чем-то тебе помочь. Я, знаешь ли, любитель уединения и тихого, спокойного образа жизни, без происшествий, без эксцессов, без волнительных приключений на филейные части… Сижу себе тихо-мирно в своем уютном уголке, играю со Спайком, почитываю последние статьи по бионике и клеточной инженерии, попиваю зеленый чай…

— Сразу из трех кружек?

— Что? — проследив за его взглядом, Бушрут похолодел. Кретин! Избавился, называется, от улик! Убрать беспорядок, шмотки, крошки и даже незаметные следы на дорожке ума хватило — а вот про кружки, в количестве 3 (трех) штук, с остатками чая на донышках, с грязными антиплащовскими отпечатками на круглых эмалированных боках как-то совершенно позабылось… А ну как ушлый Черныш сейчас реквизирует их на предмет обнаружения «пальчиков», слюней, «пото-жировых следов» и прочей судебно-медицинской дряни, необходимой для отправления загадочного для непосвященных, требующего «неоспоримых доказательств» следственного процесса? Натянуто, принужденно усмехаясь (в жалкой надежде, что его скудная ухмылка будет принята за тончайшую иронию), Бушрут размашистым жестом смел проклятые кружки в большую мойку из нержавеющей стали, в которой отмокала его изгвазданная мокрой землей рабочая роба.

— Почему бы и нет? — холодно, с мрачноватым вызовом спросил он. — Я у себя дома, могу пить чай хоть из десяти кружек, если захочу. Может быть, я был не один… Да! Может быть, у меня была сугубо личная приватная встреча… а может, даже бурная, разгульная, разнузданная вечеринка, ты об этом не думал?

— Это у тебя-то, «любителя уединения и тихого, спокойного образа жизни»? Соображали на троих, надо полагать? И по какому поводу, если не секрет?

— Да по какому угодно! Скажем, по случаю удачного дня. Или по случаю присуждения мне Нобелевской премии. Или по случаю цветения вот этой милой редкостной орхидеи семейства Orhidaceae, подвида Arachnis Longicaulis, между прочим! Чем не повод поднять бокалы, ага? Или, если уж на то пошло, по случаю банальнейших, обыкновеннейших именин… Да! Почему у меня не может быть сегодня именин, или годовщины окончания колледжа, или памятной даты защиты диссертации, или… или самого простецкого дня рождения, в конце-то концов? И не корчи такую кислую физиономию… лучше посмотри на все эти цветы и подарки! На эти гирлянды разноцветных воздушных шаров… на яркие поздравительные открытки и адресы, на фейерверки и серпантин, на все эти окружающие нас радостные, оживленные, веселые лица!

— Что-то я не вижу ни одного.

— Я тоже, — угрюмо заметил Бушрут. — Но это же не значит, что я в кои-то веки не могу устроить праздник… для себя любимого, а?

— В столь, э-э… поздний неурочный час? Тебя что же — бессонница мучает? Несварение желудка? Угрызения совести? — Черный Плащ понимающе прищурился. — Очередной приступ депрессии? Сожаления о давно прошедшей, глупой, впустую растраченной молодости?

— Видимо, ничуть не меньше, нежели тебя, — гневно отрезал раздраженный, вконец выведенный из равновесия Репейник. — Иначе ты сидел бы дома, в тепле и покое, рядом с пультом от телевизора, а не шлялся по ночам по городу, докучая добропорядочным гражданам своим брызжущим изо всех дыр самодовольством и идиотскими подозрениями! Что, скажешь, что я не прав?

На секунду взгляды их встретились.

— А ты колючий, Репей, — посмеиваясь, с небрежной ленцой заметил Черный Плащ. Он сел на лавку и непринужденно закинул ногу на ногу, поглядывая на собеседника насмешливо, чуть искоса, беспечно жуя травинку (расположился, как у себя дома, сердито подумал Бушрут, только «Сен-Канарского вестника» в руке не хватает!). — Работа у меня такая — по ночам шляться, ловить всяких мерзавцев и жуликов, вот вроде вас с Антиплащом. И нечего шипеть и сверкать на меня глазами, как рассерженный кот… Ощетинился, будто кактус!

— А ты не лезь ко мне своими длинными грязными лапами — и я тебя не трону. Но если ты будешь меня доставать, а также по поводу и без повода хватать за грудки — уж не обессудь, если в конце концов тебе придется вытаскивать колючки из задницы!

Дрейк будто не слышал.

— Нам нужно осмотреть твою лабораторию.

— Обыскать, ты хочешь сказать? Будь любезен, предъяви ордер.

— Ордер будет готов к утру.

— Вот, значит, утром с обыском и придешь…

— Напрашиваешься на взыскания, Бушрут? — Черный Плащ скрестил руки на груди: побалагурили — и хватит, говорил его мрачный, исполненный суровой непреклонности вид; теперь речь пойдет сугубо о деле. — Я за тебя поручился, это верно... но, знаешь ли, в любой момент могу свое поручительство и отозвать. По причине, гм, твоих неисправимых криминальных наклонностей, открытого неповиновения представителю власти, а также учинения различных препон и препятствий при поимке опасного преступника, похитителя и убийцы, который…

— Антиплащ — не убийца.

— Ну да, ну да. Всего лишь циничная, наглая и злобная сволочь, а также отъявленный маньяк и социопат, по которому не столько даже тюремные нары плачут, сколько обшитая матрасами палата в ближайшем дурдоме.

— Нет. Дурка тут ни при чем. Он просто неприкаянный, одинокий и предоставленный самому себе человек… запертый, образно говоря, в шкафу, битком набитом мерзостными скелетами. И притом отчаянно сопротивляющийся любым попыткам этот глухой, пропахший удушающим гнильем шкаф взломать… Вот и все.

— Как бы там ни было — он опасен для общества, ты это знаешь не хуже меня. Антисоциальная личность! Грабитель, бандит, разбойник с большой дороги, а вдобавок к этому еще и похититель детей! Вооруженный до зубов, лишенный всяких моральных принципов психопат, подверженный вспышкам агрессии и одержимый манией убийства, чему мы все, буквально несколько часов назад, стали свидетелями. Вот-вот, именно так, да! Неожиданно? Удивительно? При его-то неукротимой звериной злобе? Нет, нет и нет! А та поистине неописуемая жестокость, с какой он проломил череп невинной жертве…

— Да не убивал он этого старика!

— Он сам тебе это сказал?

— Да! Нет… То есть…

— Ну, ну? Путаешься в показаниях, Репей? Кстати, откуда ты знаешь, что речь идет об убийстве именно старика, если, по твоим же собственным словам, ни сном ни духом не ведаешь об этом паскудном дельце? — Черный Плащ резко подался вперед и перегнулся через стол; его голубовато-серые, внимательные, все подмечающие глаза впились в беднягу Бушрута неотрывно и цепко, точно абордажные крючья. — Ты уже прокололся минимум трижды, Репей! Ну, что — продолжим вола вертеть, или все-таки начнем говорить правду… только правду и ничего, кроме правды? Где Антиплащ? Он был у тебя, верно? Ну, что ты молчишь, будто воды в рот набрал? Запугал он тебя, что ли? Убить грозился? Закопать в навозную кучу? Ну?.. Или ты все же хочешь официального разговора? Со свидетелями, протоколом, наручниками на запястьях и вооруженными вертухаями за спиной? Так, да?!

— Нет! — вырвалось у Бушрута. Лоб его покрылся испариной, во рту пересохло, в желудке разлилось что-то холодное, мерзкое, похожее на ком остывшей овсяной каши. Под холодным, пронизывающим до костей взглядом Черного Плаща он чувствовал себя, как под дулом пистолета: того и гляди вылетит птичка… и пролетит, беспечно посвистывая, насквозь, от переносицы до неприятно онемевшего затылка…

— Будешь говорить? — отрывисто рявкнул Черныш, и короткий вопрос хлестнул жёстко, словно удар бича. — Ну?!

— Буду! — припертый к стенке, крикнул Репей. Он судорожно рванул ставший вдруг тесным воротник мягкой фланелевой рубахи. — Но сначала выключи диктофон…

— Что?

— Диктофон, говорю, выключи. И отдай мне пленку. Иначе дальнейшую беседу мы продолжим, как это там… только в присутствии моего адвоката! Понял? Но если…

— Если что?

— Если ты гарантируешь, что разговор наш будет сугубо частным, конфиденциальным… так и быть, кое-какие сведения… на уровне, скажем, догадок и предположений я могу тебе сообщить.

— Ну... ладно. Пусть будет по-твоему. — Дрейк устало вздохнул. Он как будто разом оттаял, вынул из кармана маленький черный приборчик, вытряхнул из гнезда крохотную бобину с пленкой и положил кассету на стол. — Я тебя слушаю, Репей.

— Хорошо, предположим… — Бушрут не без облегчения перевел дух; Черный Плащ по-прежнему пристально смотрел на него — но взглядом не суровым, а скорее мрачным и выжидательным, в глазах его, к счастью, уже не было такого бешеного (прямо-таки антиплащовского!) напора. — Предположим, что Антиплащ действительно заходил ко мне сегодня вечером. С чего ты взял, что он до сих пор здесь? Он же прекрасно знает об объявленной на него охоте… да и забегал сюда буквально на минуту — только для того, чтобы прихватить кое-что из еды и узнать, в каком направлении продвигаются его поиски… Вот и все.

— Если он сейчас не здесь, то где?

— На этот счет я ничего не могу тебе сказать.

— Но предположить-то ты можешь?

— Предположить — да, пожалуй… Я предполагаю, Черныш, что он постарается как можно скорее вернуться в Сен-Канар — и искать его вам следует именно там.

— Почему? Я вот, например, склонен предполагать, что он, напротив, постарается как можно быстрее убраться из Сен-Канара… и твое нежелание это признавать только сильнее укрепляет меня в правильности моих предположений.

— Нет-нет, — Бушрут медленно покачал головой. — Зря ты так думаешь, уж поверь. У него есть свои причины на то, чтобы остаться именно в Сен-Канаре.

— Какие причины?

— Достаточно веские — вот какие. Он знает Сен-Канар как свои пять пальцев… и наверняка надеется отсидеться в одной из своих тайных «малин». Какой смысл ему куда-то удирать?

— Заляжет на дно, да… Кстати, девчонка с ним?

— Да. С ней все будет в порядке, не переживай.

— Хотелось бы в это верить… Давай-ка предположим, что он собирается с ней сделать? Избавится от нее, это ясно — но каким образом? Надеюсь, не самым худшим…

— Нет-нет. Оставит ее где-нибудь возле полицейского участка… Я же сказал тебе — на этот счет можешь быть совершенно спокоен.

— Что еще он тебе говорил?

— Практически ничего. Мы перебросились-то всего парой слов…

— Павильон — его рук дело?

— Ну… предполагаю, что да. Но к убийству старика он касательства не имеет.

— Даже так?

— Представь себе. Он сказал мне, что обнаружил его уже мертвым.

— Хм! И ты опять, в который уже раз, ему поверил? Я думал, твоя наивность все-таки имеет разумные пределы, Репей.

— Мне не кажется, что он лгал. Кроме того…

— Что?

— Я предполагаю, что ему нужна помощь, Черныш. Это дело, с геренитами и убийством старика… вовсе не такое простое, каким может показаться на первый взгляд.

Дрейк, медленно выпрямившись, опустил руки в карманы. То, что Бушрут темнит, не говорит всей правды и вообще всячески пытается выкрутиться, сомнению не подлежало, но Черный Плащ не хотел очень уж на него нажимать: припугни его сейчас арестом и статьей о пособничестве — и он захлопнется, как венерина мухоловка, и в ближайшее время вообще не скажет ни слова. Да и вряд ли такой скрытный и осторожный тип, как Антиплащ, счел бы нужным посвящать дружка в свои планы, тем более зная, что Репей и без того у копов на прицеле… А эта басня насчет непричастности к убийству Шкампа — просто басня и не более того: известный расчет на то, что рано или поздно простодушный Бушрут сболтнет об этом Чернышу, как о «правдивом факте», надеясь в очередной раз запутать следствие и пустить полицию по ложному следу… Вот именно так, да. Только так!

— Пусть он сам мне об этом скажет. Где мне его искать?

— Я уже говорил тебе, что он попытается вернуться в Сен-Канар. Больше, уж извини, я тебе ничего сказать не могу.

— Не можешь или не хочешь?

— Не могу. Просто не знаю, уж не обессудь. Возможно…

— Да?

— Ну, предположим, ему жизненно необходимо раздобыть какую-то вещицу, которая находится здесь, в Сен-Канаре. Или, скажем, с кем-то встретиться…

— Например, с Мегавольтом.

— Ну, что ты. По-твоему, он не знает, что Мегавольт у копов под колпаком?

— Значит, с тем, кому он все-таки надеется сбыть эти проклятые герениты. Ладно, допустим. Но, конечно, спешить он с этим не будет…

— Напротив, у него как раз-таки есть очень веские причины с этим спешить. Предположим… ну, чисто умозрительно… что к его руке прикована бомба замедленного действия, от которой он должен избавиться в течение ближайших трех дней, иначе…

— Бомба? Прикована к руке? Хо-хо! Это что-то из области совсем уж фантастики! Что это он тебе опять наплел… И ты, простофиля, конечно, опять поверил во все эти байки?

— Ты хотел, чтобы я высказал тебе свои предположения, Черный Плащ — и я тебе их высказал… Но это всего лишь мои предположения, не забывай; я ничего не могу утверждать наверняка.

— Ну-ну. Ладно. — По-прежнему держа руки в карманах, Черный Плащ посматривал на Бушрута задумчиво, чуть прищурившись; потом повернулся всем телом и непринужденно сплюнул в центр ближайшей клумбы. — Сведений, конечно, ты наварил негусто, Репей, очень негусто — ну да, впрочем, спасибо и на этом. И не думай, что тебе удалось отвертеться от обыска! До утра, кстати, у тебя останется погостить пара славных ребят, Том и Бадди — на всякий случай, вдруг наша заблудшая паршивая овечка все же объявится где-нибудь поблизости. Ты, разумеется, не возражаешь… ага. Утром их сменит оперативная группа из Управления с ордером на руках. Ну, будь здоров и не кашляй, зеленорожий! — Посмеиваясь, он ободряюще похлопал Репейника по плечу. — Скоро увидимся…

Протянув руку, Антиплащ нашарил на холодной, обшитой рогожей и деревянными рейками стене крохотный рычажок выключателя.

Вспыхнула лампочка под потолком — вполнакала. Тусклая, желтовато-бледная, опутанная лоскутьями паутины, она напоминала унылую, позабытую на дереве перезревшую грушу... Антиплащ огляделся: небольшое квадратное помещение было заставлено ящиками, бочками и мешками разнообразнейших форм и размеров. Вдоль дальней стены тянулись полки, занятые пыльными банками с невнятным содержимым, штабелями консервов, давно позабытыми за ненадобностью, пустыми емкостями из-под олифы и масляной краски, зацементировавшимися от сырости бумажными мешками и прочими доисторическими окаменелостями. В углу сиротливо истлевал ржавый садовый инвентарь, жестяные корыта, ведра, шланги, грязное тряпьё, хромая одноколесная тачка... Девчонка, закутанная в одеяло, испуганно пискнула в его руках; по-прежнему зажимая ей рот, Антиплащ усадил ее на один из ящиков, смахнув с него песок и обрывки пожелтевших, липких от сырости прошлогодних газет — и приложил палец к губам.

— Тс-с… Тише! Давай… поиграем в разведчиков, ладно? Будем говорить шепотом, чтобы нас не услышали злые дяди — там, наверху… Ты умеешь говорить шепотом?

Девчонка, мелко дрожа, не то согласно кивнула, не то судорожно дернула головой. Антиплащ осторожно, медленно выпустил ее и отстранился, готовый вновь накинуть на нее одеяло и зажать ей рот, если она сейчас завизжит… Она не завизжала; но её большие серо-голубые глаза вновь заблестели от слез, и на покрасневшем кончике носа горестно повисла одинокая прозрачная капелька.

— Я х-хочу домой… Я х-х… хочу к маме…

— Обязательно. Мы поедем домой, к маме… только не сейчас. Потом... попозже. Утри слезы, ну. — Он неловко вытер ей лицо и сопливый нос краем мягкого флисового одеяльца — и торопливо добавил, стараясь кое-как усмирить сквозящее в тоне нервное раздражение: — Если ты будешь хорошо себя вести, я утром обязательно отведу тебя к маме, договорились?

Она не ответила — смотрела на него по-прежнему затравленно, опасливо, исподлобья, не зная, стоит ли доверяться его обещаниям; потом, опустив глаза, мрачно, со вздохом, с усталой безнадежностью в голосе произнесла:

— Ты говоришь совсем, как она.

— Кто она?

— Мама. Она тоже говорит: «Если ты будешь хорошо себя вести, в воскресенье мы пойдем в зоопарк». А потом…

— Что потом?

Девчонка всхлипнула и потерла ладошкой воспаленный, простуженно распухший курносый нос.

— А потом она говорит: «Ничего не получится, милая, извини, я сегодня занята». И никакого зоопарка…

— А-а… э-э… ну, понятно. — Антиплащ, не слушая ее, рассеянно собирал свое раскиданное по полу высохшее шмотье. — Значит, никакого зоопарка?

— Угу.

— Мама, наверно, часто работает по выходным?

— Ага.

— А папа?

Девчонка не ответила. Она сидела, завернувшись в одеяло, тощенькая, взлохмаченная, несчастная, опустив голову, прижимая к груди полосатую игрушку, уныло ковыряя пальцем трещинку между неплотно пригнанными дощечками в крышке ящика. Антиплащ наконец собрал одежду и натянул на себя еще хранящие тепло обогревателей, усохшие на два размера джинсы и водолазку; он был уверен, что девчонка либо не расслышала вопроса, либо тут же попросту позабыла о нем — да, собственно, и не ждал ответа, занятый собственными невеселыми мыслями. Но она не забыла — и вновь глубоко, совершенно по-взрослому вздохнув, ровным, равнодушным тоном, каким говорят о неизбывной, нудной, притерпевшейся уже зубной боли произнесла:

— У меня нету папы.

Антиплащ, пытающийся разобраться в хитросплетении вывернувшихся наизнанку девчонкиных колготок, с недоумением оглянулся.

— А, что? Вот как? Ну… э-э… бывает. — Всё это как-то застало его врасплох; пожав плечами, он, желая то ли ее утешить, то ли просто поддержать угасающий разговор, небрежно бросил через плечо: — Ничего страшного. У меня, знаешь ли, тоже не было папы… У меня и мамы-то, собственно, почти не было.

— Правда? — Она искоса взглянула на него — впервые с интересом, как на собрата по несчастью, который хоть и вряд ли сможет чем-то помочь, но, по крайней мере, по-настоящему способен понять. — Так не бывает.

— Как?

— Чтобы не было мамы. Мама есть всегда!

— Бывает, можешь поверить. — Он подошел к ней, держа в охапке весь ее голубовато-розовый, в бабочках, белочках и цветочках кукольный гардероб. — Тебя вообще-то того… как зовут?

— Молли… Молли Элеонора Анжелина Брукс — вот как!

— Твое имя длиннее тебя на целый фут. А сколько тебе лет?

— Скоро будет пять!

— Совсем большая… Ходишь в детский сад?

— Угу.

— У тебя там, наверное, много друзей… ну, то есть, подруг? Да?

— Не, не очень.

— Почему? Там обычно весело… Много ребят, разные игрушки, поделки, рисунки, ёлка на Рождество… ну, всякое-такое, в рюшечках и цветочках… ага?

Молли опять вздохнула — так, что поднялись и вновь опустились худые бледные плечики.

— Я не люблю ходить в сад.

— Почему?

— Потому что! Меня забирают оттуда самую последнюю! — Она вновь судорожно утерла нос. — Там у всех есть бабушки, и дедушки, и… и вообще… а у меня — только мама! И еще вот… Тигруша. И меня забирают из садика позже всех! Вот! — Она яростно смахнула скатившуюся по щеке слезу и сердито, исподлобья уставилась на Антиплаща — так, словно это именно он был виноват в столь неприятным образом сложившихся обстоятельствах. — А ты… кто?

— Кто я? — Антиплащ криво усмехнулся: ах, как бы он и сам хотел знать на этот вопрос простой и ясный ответ! — Ну… можешь звать меня Анти, если ты об этом. — Он натянул на нее майку, платье, колготки и ботинки (все в указанной последовательности) — и мучительно задумался, выискивая темы для разговора, не зная, чем бы ее отвлечь и занять, чтобы избежать слез, воплей, капризов и прочего опасного, совершенно ненужного сейчас шума. Конечно, проще было бы ее связать и заткнуть кляпом рот — но он все же решил оставить столь радикальные меры на крайний случай... хотя, если подумать, о чем он, законченный мизантроп, объявленный в розыск опасный бандит, изгой и отщепенец, вообще может говорить с сопливой и заплаканной четырехлетней девчонкой? Наконец его озарило:

— А Тигруша… это, э-э, вот этот твой толстый тряпичный зверь, которого ты держишь вверх ногами? Я думал, это медведь.

— Нет. Это тигр. Только… он заболел. — Нерешительно, в мучительном раздумье ковыряя в носу — стоит ли посвящать Антиплаща в столь щекотливую проблему? — она наконец перевернула игрушку в исходное положение и продемонстрировала собеседнику вылезшие из разошедшегося подмышкой шва клочья ваты. — Видишь — у него бок порвался… и лапка почти оторвалась. И теперь ему больно...

— Ну, эта беда невелика. Хочешь, привяжу ее обратно… ну, то есть, гм, забинтую ему рану? Пустим на мединвентарь вот этот старый халат… Ага?

Но Молли смотрела на него мрачно. Предложение Антиплаща не казалось ей классным и замечательным. Очень уж ей был дорог этот заскорузлый от высохшей грязи полосатый Тигруша, очень она боялась остаться одна, без своего верного, пусть и изрядно потрепанного защитника, очень не хотела отдавать единственного любимого друга в чужие незнакомые руки…

— Ну же, — сердито подбодрил Антиплащ. — Обещаю, что не буду делать ему никаких уколов! — Он решительно взял Тигрушу из вяловатой девчонкиной ладони и длинной белой полоской ткани, оторванной от подола сброшенного халата, забинтовал безмолвному пациенту разорванный, с вылезшими клочьями ваты полосатый бок. Потом привязал к плечу оторванную лапку, соорудив нечто похожее на перекинутую через голову поддерживающую повязку, и вернул зверя девчонке. — Ну, вот и все. Операция прошла успешно. Пациенту предписывается лечебное питание, регулярные очистительные клизмы и строгий постельный режим. Короче, можешь уложить его спать… Да и тебе тоже не помешало бы задать храпака на несколько часов, дорогуша. До утра еще далеко.

Она осторожно потрогала пальчиком наложенные повязки.

— А ты разбудишь меня, когда мы поедем домой, да?

— Разумеется, разбужу. Ложись вот сюда, на ящики… Можешь использовать своего зверя вместо подушки.

Молли взглянула на него сердито:

— Как — вместо подушки? Он же болен! Ему самому нужна подушка!

— Ну-ну.

— И одеяло!

— Сейчас найду…

Наконец умиротворенная, Молли послушно улеглась, уложив рядом с собой забинтованного Тигрушу, что-то ласково бормоча в его круглое желтое ухо, поглаживая ладошкой выпуклые пластмассовые глаза и улыбающуюся мордочку. Закрыла глаза... Наспех подоткнув вокруг нее найденный поблизости старый плед, Антиплащ отступил и присел на нижнюю ступеньку лестницы, зябко засунув руки подмышки, угрюмо глядя под ноги, на ползущую по земле жирную волосатую гусеницу, и с трудом преодолевая мерзкое, недостойное желание бедолагу-червячка раздавить — просто так, правом сильного, из одной только смутной инстинктивной гадливости. В наступившей тишине он прислушивался к тому, что происходит наверху, в лаборатории, пытаясь угадать, чем заняты Черныш и его присные, в каком направлении они развивают свою, без сомнения, бурную деятельность — но ничего, абсолютно ничего не было слышно, толстые дубовые доски и слой дерна надежно поглощали все звуки — только порой, когда кто-то проходил рядом, над головой, с тихим шорохом осыпа́лись по стенам стремительные струйки мелкого желтоватого песка… Н-да. Какие, интересно, сведения Черному Плащу все-таки удастся из Бушрута вытянуть (а в том, что удастся, Антиплащ не сомневался ни на секунду) — и к каким средствам он для этого прибегнет: сильнодействующим, или все-таки умеренного спектра? У Черныша вполне хватит мозгов притащить в лабораторию служебных ищеек — и, даже если Репейник догадается включить на полную мощность поливальные установки, это вряд ли поможет скрыть от чувствительных собачьих носов все следы его, антиплащовского, неурочного ночного визита… И, если начнется обыск… Он вздрогнул — шорох, раздавшийся в углу погреба, его напугал: но это была всего лишь Молли, беспокойно заворочавшаяся на своем жестком и неудобном деревянном ложе.

— Ты что, не спишь? — негромко окликнул ее Антиплащ.

— Не-а. Не спится… — Она села на край ящика и, завернувшись в одеяло, хмуро поглядывая на Антиплаща, поболтала в воздухе ногами. — Расскажи мне сказку.

— Что? Сказку?

— Ну да. Мама всегда читает мне книжку, если я не могу уснуть… или рассказывает сказку. — Она важно кивнула, видимо, полагая, что это придаст ее словам больший вес. — И я сразу засыпаю.

— Но я не умею рассказывать сказки, Молли, — мрачно пробурчал Антиплащ, которому, признаться, было сейчас совсем-совсем не до сказок. — Разве что на допросах в полицейском участке…

— Ну, пожалуйста! Расскажи мне что-нибудь! — Она уныло потерла кулачками глаза. — А то я так ну никогда не усну…

— Ну… ну ладно. Сказку, так сказку. Только коротенькую. — Он поморщился, пытаясь выискать в себе хоть крупицы сочинительского вдохновения, сосредоточенно разглядывая свои пальцы — крепкие, сильные, с намертво въевшимися под обгрызенные ногти ободками подсохшей грязи. — Ну, слушай. Жила-была в тридевятом царстве, в тридесятом государстве одна милая и добрая девушка, которую звали, э… э-э… ну, скажем, Пылюшка.

— Может быть, Золушка? — помолчав, нерешительно спросила Молли.

— Ну, может, и Золушка… Я же сказал тебе, что не умею рассказывать сказки. Будешь ты слушать, или нет? Тогда не перебивай… в общем, так. — Он в раздумье потер ладонью подбородок. — Жила она в большом доме с отцом, мачехой и двумя сводными стервами… то есть, я хотел сказать, сводными сестрами, которые взваливали на бедную Пылюшку самую тяжелую, грязную и неблагодарную работу: поливать пестицидами галлюциногенные грибы под окном, кормить жареными мухами свирепого цепного паука, писать письма во все вышестоящие инстанции с жалобами на недопоставку горячей воды и отвратительную работу городского транспорта…

— Нет-нет! Что ты! Все было совсем не так! — Молли удивленно взглянула на него. — Какие письма? Какие жалобы? Они заставляли ее чистить посуду, стирать, стряпать и мыть щеткой лестницы.

— Да-да, вот про лестницы я как-то упустил из виду… — Антиплащ хмыкнул. — И вот однажды эти зловредные сестры пришли в каморку к Пылюшке и сказали: «Слышь, Пылюшка, мы тут собрались потусить вечерком в крайне неприятной компании, нет ли у тебя лишнего билетика в порно… ну, то есть, в «Клуб веселых девчат»? Обещаем, что на этот раз мы тебе заплатим наличными!»

— Да нет же, нет! Ты все перепутал! — Молли хихикнула. — Они сказали ей: «Мы едем сегодня вечером на королевский бал! Так что приготовь нам к этому времени наши самые лучшие наряды!»

— Что ж… вполне возможно, что речь действительно шла только о нарядах. — Антиплащ призадумался, потирая колени. — Так что пришлось Пылюшке изрядно поторопиться со стиркой, глажкой, штопкой и прочими бытовыми услугами — согласно, разумеется, действующим расценкам. И вот, когда пришел назначенный час, мачеха и ее дочери, элегантно, модно и со вкусом раздетые…

— Наверно — одетые? В шикарные вечерние платья!

— Я как раз это и хотел сказать… Итак, в назначенный час они сели в свои роскошные инвалидные кресла и покатили…

— В какие кресла? Они сели в роскошную карету!

— Ну, не важно. Главное — они наконец-то убрались восвояси… и Пылюшка — какое счастье! — осталась одна, сидеть перед телевизором, жевать печенье и с ужасом разглядывать счета за воду, газ и электричество: она всегда была любительницей посмаковать на досуге остренькое криминальное чтиво… И вдруг, совершенно неожиданно (как всегда!) в гости к Пылюшке завалил ее мучимый жаждой, похмельем и головной болью двоюродный дядя…

— Да не дядя, а тетя! Это была Фея Крестная!

— Ну, разумеется! Фея Крестная… Ты, оказывается, все знаешь лучше меня! «Что́ ты так горько плачешь, Пылюшка? — спросил ее дядя… то есть тетя, Фея Крестная. — Неужели тебе не хватило контрамарки на выступление этого бездарного кривляки и горлопана Джастина Дибера? Я бы на твоем месте этому только радовалась!..» «Ах, тетя, — отвечала ей бедная Пылюшка, — если бы дело было только в этом! Просто на сегодняшний день у меня накопилось столько долгов по кредитам и ипотеке, взятой в Национальном Банке, что отныне в финансовом отношении я могу свести счеты разве что с жизнью…»

— Да нет же, нет, все было не так! Золушка сказала: «Я тоже очень хочу поехать на бал, дорогая тетя, но у меня нет ни одного красивого платья».

— «И только-то? Ха! Ну, это дело поправимое, — заявила тетя. — Сейчас мы разденем твоего дядю, который храпит на диване в гостиной — он этого даже не заметит — и ты возьмешь себе все его шмотки…»

— Нет-нет! «Мы соткем платье из солнечного луча… а шляпка у тебя будет из нежных розовых лепестков, украшенная рубинами и топазами, а в волосах — бриллиантовая диадема, на пальцах — золотые перстни, а туфельки — из настоящего хрусталя…» Вот так!

— Платье из солнечного луча? Хм! Сомнительная вещица… По мне, уж лучше — и практичнее — было бы раздеть дядю…

— А карету для Золушки Фея Крестная сотворила из обыкновенной тыквы! Мышей превратила в лошадей, крысу — в кучера, а ящериц — в великолепных вышколенных слуг… А потом сказала: «Поезжай на бал, Золушка, но помни: вернуться ты должна до того, как часы пробьют полночь — иначе волшебство потеряет силу, и карета твоя вновь станет обыкновенной тыквой, лошади — мышами, а слуги — ящерицами, и тогда…»

— «И тогда останешься ты, Пылюшка, сидеть посреди дороги в том, в чем тебе и подобает согласно твоему социальному статусу — то есть в куче всякого дерьма с гнилой тыквой в руках…» Да-да! И все же, несмотря на такую подставу, Пылюшка в сердцах послала добрую тетушку… то есть сердечно послала тетушке воздушный поцелуй, села в карету и отправилась на собрание Общества Анонимных Алкоголиков…

— Какого Общества? Она отправилась на Королевский бал!

— Ну, вполне вероятно, в те времена это так и называлось. — Антиплащ не сумел удержаться от усмешки. — И ее, выходящую из экипажа, увидел Прекрасный Принц, как раз в это время выруливший освежиться на задний двор — и, заглянув в пустую карету, спросил капризно: «А где же дядя? Почему вы не захватили с собой дядю, расфуфыренная вы дура — вместо всех этих идиотских побрякушек? С кем я теперь буду хлестать виски, играть в «орлянку» и в «очко», танцевать на столе нагишом, безобразно хамить всем окружающим и вообще, стремительно катиться по наклонной? Нехорошо».

— Нет! Ты опять все перепутал! Он сказал: «Вы так обворожительны и прекрасны, мадемуазель, позвольте пригласить вас на танец!» И целый вечер он не отходил от Золушки ни на шаг, угощал ее фруктами и мороженым и любезно с ней разговаривал… А потом она услышала, как часы бьют полночь — и бросилась бежать…

— И потеряла на лестнице искусственную челюсть…

— Да нет же! — Молли восторженно захохотала. — Она потеряла хрустальную туфельку! А потом он… Принц… нашел ее!

— Да. И подумал: «Одна хрустальная туфелька - это, конечно, хорошо, но отнюдь не комильфо; вот две туфельки — совсем другое дело, их всегда можно заложить в ломбард или загнать на барахолке по сходной цене». И он спешно, пребывая на тот момент в трезвой памяти и здравом уме, повелел искать по всему королевству вторую хрустальную туфельку…

— Не туфельку, а Золушку! Он приказал своим придворным ходить из города в город и примерять туфельку всем девушкам в королевстве.

— И не только, надо полагать, девушкам… А также всем встречным-поперечным подозрительного вида — невзирая на пол, возраст и отчаянное сопротивление.

— И в конце концов они нашли Золушку!

— Ага. Когда туфелька пришлась ей точно по размеру, один из придворных сказал: «Вот она, укрывательница краденого! Давайте-ка отвезем ее во дворец, к Принцу, пусть он конфискует ее имущество и женится на ней с особой жестокостью!» И они, мерзавцы, так и поступили…

— А потом Принц и Золушка сыграли веселую свадьбу!

— На радость двоюродному дяде, уснувшему в салате… Ну, вот и сказочке конец — а кто слушал, тому давно пора в койку… И спать, накрывшись с головой одеялом!

— Нет, нет! Расскажи еще что-нибудь! — Молли, сунув палец в рот, выжидающе смотрела на него, щеки ее раскраснелись, глаза блестели — на этот раз не от слез, а от предвкушения очередной забавной нелепицы, которую Антиплащ сейчас для нее придумает. — Ну, пожалуйста! Ты так смешно рассказываешь! Все совсем навыворот!

— Нет уж, — сердито отозвался Антиплащ, — хватит с меня на сегодня. Я — не добрый сказочник, Молли… я злой и свирепый людоед, который — ам, ам! — кушает под соевым соусом маленьких противных девчонок, не желающих вовремя отправляться на боковую! Поняла?

— Нет! Ты не людоед! Ты… смешной!

— Да неужели? Совсем недавно я тебе отчего-то смешным совсем не казался.

Молли не ответила.

Она молча легла и натянула на себя одеяло — недовольно, обиженно, до самого подбородка. Потом отвернулась к стене, прижав к себе перебинтованную полосатую игрушку, свернувшись калачиком, поджав под себя ноги, — и затихла… Уснула? Антиплащ не знал — да и не имел ни малейшего желания это выяснять. Он по-прежнему сидел на нижней ступеньке лестницы, глядя на муравьев, суетящихся возле его ног, — и ему казалось, что он, как один из этих безвестных безымянных трудяг, тоже тянет на хребте огромную ношу, в десятки раз превосходящую его весом — и она, вольготно расположившись у него на плечах, давит, давит, давит… Голова его пухла от мрачных дум. Как же все складывается… паршиво, безнадежно, беспросветно! Проклятый Войт! Проклятые герениты! Если Черный Плащ до них доберется, страшно представить… Он-то, конечно, ни в какую «бомбу» не поверит (или сделает вид, что не поверит!) до того момента, пока самым нагляднейшим образом не убедится в ее существовании… через 78 часов и 34 минуты. Антиплащ вздохнул; разулся, оставшись в одних грязных прелых носках, поддел ногтем шов на подкладке внутри сапога и выцарапал из тайника под каблуком крохотный полиэтиленовый пакетик со злосчастными геренитами. Ч-черт! Натерли эти штуки ему мозоль… и в прямом, и в переносном смысле, никаким пластырем не заклеишь!.. Он вновь вздохнул, вытряхнул герениты на ладонь и несколько секунд рассматривал округлые белесовато-серые камушки, похожие на помет крохотной, неведомой науке пичуги. М-да, если его, Антиплаща, все-таки найдут, извлекут из-под земли на свет божий и начнут обыскивать, в сапогах их, конечно, не спрячешь, Черныш в своем неудержимом сыщицком рвении не побрезгует не только раздеть двойника буквально донага, но и просветить со всех мыслимых ракурсов рентгеновскими лучами. А раз так… хорошо бы герениты где-нибудь перепрятать — временно, на всякий случай, так, чтобы и Черныш до них не добрался, и в то же время оставалась возможность как можно быстрее передать их Мегавольту… но где спрятать? Куда? Как? Оставить их у Бушрута — с тем, чтобы он завтра же тайно отправился на маяк и отыскал Мегса? Но сумеет ли Репейник, с которого копы и без того не спускают глаз, проделать эту тонкую операцию достаточно ловко и незаметно? Откровенно говоря — вряд ли… жидковат он для подобных авантюр, зеленый стручок, слишком нерешителен, слишком интеллигентен, слишком дорожит своей шкурой и — в куда большей степени — своим хрупким рафинированным покоем, слишком не умеет врать… Ни на кого в этом деле нельзя положиться, сердито признался себе Антиплащ, абсолютно ни на кого — и никому нельзя доверять… а уж тем более — доверяться! Похищенные в Павильоне алмазы и розовый жемчуг можно до поры спрятать и здесь, в погребе, пускай полежат до лучших времен; а что касается геренитов…

Он не успел додумать свою мысль до конца: что-то тяжело, с глухим стуком грянулось на земляной настил — там, наверху, в лаборатории — так, что закачалась лампочка на длинном шнуре, и мутным, щекочущим ноздри облачком повисла стряхнувшаяся с потолка потревоженная пыль. Антиплащ испуганно вздрогнул. Что это было? Взрыв? Землетрясение? Падение метеорита? Едва дыша, он достал из кармана куртки пистолет и взвел курок, прислушиваясь не только ушами — всем телом, готовый к тому, что сейчас, вот сию минуту откроется тяжелая крышка погреба — и ударит по глазам беспощадный люминесцентный свет, и мягко, прицельно упадет на голову прочная мелкоячеистая сеть — как на опасного, кровожадного, требующего особых методов поимки хищного зверя… И что́ толку сейчас в оружии — здесь, в этой глубокой, квадратной (волчьей!) яме он как мышь в мышеловке, ему все равно отсюда не выбраться, не отстреляться, не сорваться с крючка — так стоит ли лишний раз суетиться, сопротивляться и хвататься за пистолет, продлевая агонию, увеличивая себе и без того не маленький уже срок? Он вдруг представил себе, как его, с головы до ног опутанного сетью, вытаскивают из ямы — рычащего, брызжущего от ярости слюной, босого, лохматого, в грязных носках (ищущегося подмышками, хыхы!) — а вокруг кольцом стоят копы с автоматами в руках и держат его на прицеле, и на их лицах наряду с решительностью написано отвращение, и Черныш — тут как тут, руки в карманах, и торжествующая ухмылочка на ряшке, и вдобавок — идиотский сортирный юморок: «Эй, кто-нибудь, кто привит от бешенства, наденьте на эту гориллу намордник!..» Картина эта встала перед глазами Антиплаща настолько ясно и отчетливо, во всех красочных неизбежных подробностях, что его начал одолевать нервный нездоровый смех — не смех даже, а паскудное хихиканье; он сильно, с раздражением шлепнул себя ладонью по щеке. Неврастеник проклятый! Совсем спятил… или, увы и ах, еще не совсем? Так, может, уже и в самом деле пора — тихо и бесповоротно, не подавая никаких опознавательных сигналов съехать с нарезки?

Он подождал минуту, другую, третью… Тишина. Ничего не происходило. Наверху — ни стука, ни скрипа. Никакого движения. Ложная тревога? Еще чуть помедлив, он неторопливо опустил пистолет, ощущая, как неистово колотится в груди захолонувшее сердце, как липнет ко взмокшей спине тонкая водолазка… В углу, на ящиках, под сбившимся в комок одеяльцем заворочалась во сне девчонка, перевернулась на другой бок — Тигруша выскользнул из ее объятий и шлепнулся на пол, раскинув лапы, безмятежно глядя в пространство бессмысленными, пластмассовыми голубыми глазами. Антиплащ поднял это пухленькое, мяконькое полосатое тельце и взвесил на руке; пронесло, сказал он Тигруше беззвучно, одними губами, на этот раз — пронесло… но что будет завтра? А послезавтра? А потом? Тигруша не ответил, по-прежнему беспечный, веселый, улыбающийся, с круглым упитанным пузиком, с трогательной повязкой на боку, с пришитой на спине биркой с адресом «Черри-лейн, 17-23», весь такой уютный, теплый, позитивный и оптимистичный, что становилось противно… Мне бы твой бездумный пластмассовый оптимизм, тоскливо подумал Антиплащ, лежал бы сейчас, сложив лапки, под боком своей сопящей во сне четырехлетней хозяйки и горя не ведал… Впрочем, может статься, ты еще и сослужишь мне добрую службу, полосатый мой, неизученный наукой друг — наверняка сослужишь… сослужишь ведь, а? Но Тигруша молчал — и в пристальном его, неотрывно устремленном на собеседника непроницаемом взгляде Антиплащу определенно мерещилась укоризна…

Ранним утром главаря растолкал Бушрут.

— Антиплащ! Антиплащ, вставай… Ну же, пора… Тихо! Тихо, говорю, это я, Репей… Ай, ай! Убери пистолет! Я это, я, чего ты дергаешься! Поаккуратнее с огнестрельным оружием, оно не любит неосторожного обращения… И я тоже!

— Ч-черт! — Антиплащ с трудом продрал глаза: он, оказывается, заснул, уронив голову на ближайший ящик и уткнувшись носом в сгиб локтя — да так крепко, что не слышал, ни как Бушрут поднимал крышку погреба, ни как он спускался по лестнице; все его тело болело, окостеневшее от неудобной позы. — Который час?

— Четыре утра. — Репейник приложил палец к губам. — Тише! Я в лаборатории не один… Потом объясню. Я принес завтрак. — Он кивнул на оставленный на ящике поднос, где в пластиковой тарелочке лежали бутерброды, и курились влажным прозрачным паром две большие жестяные кружки с чем-то горячим. — Сандвичи и кофе… а для девчонки — какао.

— Кофе? — пробормотал Антиплащ, глядя на темную, пахнущую почему-то средством для мытья посуды жидкость в глубокой кружке, над которой таяли, заворачиваясь спиралью, бледные невесомые язычки. — Да ну? Я думал, это какое-то удобрение.

— Я, знаешь ли, не кулинар. — Обидчивый Бушрут закаменел лицом. — И, если уж тебе настолько не по вкусу моя стряпня…

— Черныш здесь?

— Нет. Давно ушел. Но оставил вместо себя двоих копов. Впрочем, я их тоже угостил кофе… предварительно добавив туда кое-какие, гм, весьма специфические ингредиенты. Так что сейчас они спят…

— Вечным сном?

— Вечным-не вечным, но, полагаю, пара часов у нас есть. Я выведу вас из лаборатории к берегу реки, у меня там лодка укрыта в надежном месте. Худо-бедно, но добраться на ней до города вы сумеете.

— Ладно. — Обернув кружку краем полотенца, Антиплащ, обжигаясь, торопливо глотал горячую неопознанную жидкость, сдувая поднимающиеся над краем посудинки теплые облачка пара. — Что́ ты сказал Чернышу?

— Ничего конкретного. Вернее, ничего такого, о чем он сам не сумел бы догадаться.

— И он тебе поверил? Сомнительно… К сожалению, его далеко не так легко провести, как ты думаешь.

— Знаю… но я так старался убедить его в том, что ты предполагаешь в ближайшее время вернуться в Сен-Канар, что, по-моему, он совершенно утвердился в обратном. Сейчас, признаться, я жалею только об одном…

— О чем?

— О том, что не рассказал ему всего, что услышал от тебя — насчет Войта и геренитов… но уж тут-то, я полагаю, он бы вряд ли принял мои слова на веру. Кроме того…

— Что?

— Я надеюсь, что ты поведаешь ему это сам.

— В камере для допросов?

— Ты прекрасно знаешь, что́ я хочу сказать. — Бушрут с интересом изучал царапинку у себя на пальце. Он не поднимал глаз на собеседника, но чувствовал на себе его взгляд: внимательный, серьезный, чуть мрачноватый — обычный антиплащовский взгляд, холодком пронимающий до печенок. — И нечего так на меня смотреть… Черныш должен знать всю подоплеку происходящих событий, если только… — Он вдруг прикусил язык, споткнувшись на полуслове.

— Если только что? — вкрадчиво спросил Антиплащ. — Ну, договаривай, Репей, раз уж начал. «Если только…»

— Ну… если только ты действительно хочешь снять с руки эту штуку, и…

— Нет-нет. «Если только все это — правда», вот что ты хотел сказать, верно?

Бушрут как будто смутился.

— Я только имел в виду…

— Я знаю, что́ ты имел в виду. Ты ведь по-прежнему во мне сомневаешься, Репей… ты думаешь, что я действительно мог убить этого старого сморчка Войта. Может быть, не умышленно, конечно, не заранее спланированно — но в состоянии аффекта, в припадке бесконтрольной ярости… почему бы и нет? А пуговица, которую я якобы нашел под столом — ну, это так, для отвода глаз… Ага?

— Я… — Бушрут проглотил слюну. Что́ он мог сказать? «Ты не прав, дружище, я так вовсе не думаю»? Но Антиплащ, как всегда, проницает его до донышка, и любые оправдания прозвучат фальшиво и глупо — да собеседник вовсе и не нуждается в его, Бушрута, сомнительных показаниях на этот счет… чтобы вынести обвинительный приговор.

— Вот поэтому-то, Репей, ты и не рассказал всего Чернышу — не потому, что он мог тебе не поверить, а потому, что ты сам уже не знаешь, чему (и кому) сейчас можно верить, а чему — нет. Да и неохота тебе мараться в том дерьме, в котором я сижу по уши — засосет еще ненароком… дерьмо ведь, оно такое: вязкое, прилипучее, не разбирает, где правый, где виноватый, заглатывает всех подряд, как трясина, вовек потом не отмоешься… оттереться-то, может, и ототрешься, а душок-то все равно останется… Либо Черныш тебя в итоге размажет по стенке, либо лишенный тормозов маньяк Антиплащ огреет лопатой по черепу (как того старикашку) — и это, в сущности, единственное, что тебя сейчас волнует, Репей. Вот и всё. — Он чуть помолчал. Его угрюмый взгляд внезапно налился такой тоской и пронзительной горечью, что Бушруту стало не по себе; к счастью, Антиплащ тут же отвел глаза. — Ладно, не будем об этом. Я и без того твоим доверием и гостеприимством достаточно злоупотребил… А свои проблемы я привык решать сам.

Репейник украдкой вытер о штаны вспотевшие ладони.

— Тогда стоило бы поторопиться, — нерешительно заметил он. — Мне необходимо вернуться в лабораторию до́ того, как мое отсутствие будет обнаружено, а времени у нас не так уж и много…

— Угу. Осталось всего семьдесят четыре часа.

— Что?

— Да так, ничего… Мысли вслух.

Он растолкал безмятежно спящую девчонку («Вставай, Молли, сейчас поедем к маме»), — и, пока она, зевая, хныкая и потирая кулаками глаза, просыпалась и приходила в себя, натягивала сползший с ноги ботинок, жевала печенье и запивала его тепловатым какао (или тем, что Бушрут разумел под этим названием), Антиплащ еще раз окинул внимательным взглядом дальний угол погреба, где под грудой рухляди и старого хлама закопал свои павильонные трофеи — алмазы и жемчуг. Здесь, в никому, кроме него, не ведомом тайничке они до поры пребудут в покое и безопасности… А Бушруту об этом можно и не говорить — в благородных целях сохранения его, Бушрута, и без того хрупкого душевного здоровья: меньше знает, лучше спит.

— Ну, готовы? — деловито спросил Репейник с верхней ступени лестницы: чуть приподняв крышку погреба, он высунул нос наружу и опасливо огляделся по сторонам. — Пошли. Только без шума!

Они потихоньку выбрались из погреба. Антиплащ взвалил на плечо завернутую в одеяло девчонку; Бушрут осторожно опустил крышку на место и повел «гостей» вдоль стены к неприметной боковой дверце, выходящей на задний двор. Еще минута — и, нырнув под полог хмурого предрассветного леса, они оказались отделены от стен лаборатории густой стеной мрачных, молчаливых деревьев — будто в мгновение ока перенеслись из центра цивилизации в глухие дебри неизведанной канадской тайги. Лес стоял, залитый тишиной, одетый в туман, сырой и неприютный, до краев напитавшийся долгим ночным дождем — и охотно готовый поделиться излишками влаги со всяким желающим (а с нежелающим — в особенности), вступившим под его темные недружелюбные своды. Бушрут, показывая тропу, шел впереди, стройный, гибкий, какой-то до ненормальности изящный — и ни один древесный корень не подвернулся ему под ноги, ни один лист не стряхнул ему за шиворот обильные дождевые накопления, ни одна мокрая еловая ветвь его не задела; вся эта неприятная, обступающая со всех сторон колючая мокреть с завидным постоянством оказывала внимание Антиплащу, безрадостно бредущему следом…

— Сюда. — Репейник остановился на краю оврага, по дну которого бежала бойкая говорливая речка (та самая, которую Антиплащ слышал вчера?), и кивком указал вниз, в неглубокую лощину, густо ощетинившуюся кустами шиповника. — Старой тропы теперь нет, там все перекопано и перелопачено… придется взять немного влево, в обход.

— А я-то вчера голову ломал: куда подевались все былые ориентиры? — недовольно проворчал Антиплащ. — Ни плоского камня у поворота, ни сосны с раздвоенной верхушкой… будто корова языком слизнула…

— Ну да. Там, на Зеленом мысу, теперь стройка: не то развлекательный центр хотят возвести, не то гипермаркет, не то еще какое-то кошмарное изобретение цивилизации… Смотри. — Скрытые ветвями матерой ели, они остановились на краю котлована, из которого, залитые, будто молоком, толщей белого тумана, торчали металлические хоботы экскаваторов, жирафьи шеи подъемных кранов, плоские тупоносые рыла бульдозеров и прочие механические туши какой-то специфической строительной техники. Особенного оживления, впрочем, на площадке не наблюдалось — или час был еще слишком ранний? Репейник пояснил сквозь зубы:

— Лес на берегу ручья начали сводить, видишь? Загубят ведь речку, сволочи… Берега подмоет, сползут они в воду, и останется от этого прелестного уголка один пшик… не прозрачный ручей с ключевой водой, а мутное затхлое болотце, загаженное всякой дрянью и строительным мусором.

— Ну, что-то, я гляжу, дела у них не особенно идут…

— Угу. Про́клятое, говорят, здесь местечко. — Бушрут, спускающийся по тропе вдоль края оврага, на секунду остановился и обернулся: на лице его мелькнуло что-то едва заметное, трудноопределимое, смахивающее на потаенное лукавое торжество. — То, знаешь ли, дерево неожиданно упадет поперек дороги, то склон котлована за ночь внезапно осядет, то в двигатели тракторов кто-то песка и еловой хвои насыплет… странные, короче, дела творятся.

— И, по-твоему, это заставит их свернуть строительство? Дурак ты, Репей, честное слово.

— Но что делать-то, Антиплащ? Жалко ведь лес-то… да и речушку жалко, аж сердце болит.

— Не смеши, Бушрут, кого, кроме тебя, волнует судьба какой-то паршивой речушки? Вместо того, чтобы пугать бедолаг рабочих дурацкими фокусами, проще пойти и дать взятку Главе департамента лесного хозяйства… или кто там курирует все это безобразие? Подъехать к нему (лучше в неофициальной обстановке) с чемоданчиком в руке и произнести магическое заклинание: «Готов привести вам весомые аргументы в доказательство нерентабельности строительства на Зеленом мысу», — и завтра же вся эта бульдозерная возня в овраге застопорится как по волшебству. Только аргументы и в самом деле должны быть достаточно весомые.

— Вот то-то и оно… Где же их взять, эти весомые аргументы, да еще в достаточном количестве? — Бушрут приуныл. Но тут же, словно о чем-то припомнив, бросил на Антиплаща заинтересованный взгляд. — Или ты того… продал Корону?

— Корону царицы Савской, ты имеешь в виду? — Антиплащ неприязненно помолчал. — Нет. Не так-то, знаешь ли, легко найти покупателя на подобный раритет.

— Тогда какого рожна вообще стоило ее красть?

— Из тупой бравады! Должен я, в конце концов, поддерживать свое реноме бессовестного циника и непревзойденного грабителя, или нет?

— Ну, ну. Нашел, чем гордиться! Да и куда тебе до тех бессовестных циников и грабителей, которые прочно окопались в извилистых коридорах власти...

Антиплащ расхохотался — так, что Молли, задремавшая тем временем у него на плече, испуганно вскинулась.

— Не будь таким наивным, Репей. Опять ты путаешь теплое с мягким. Это украсть батон колбасы из супермаркета — наглая кража, статья и пять лет на нарах; а украсть вагон этой же колбасы и загнать его куда-нибудь в Бразилию по оффшорной сделке — бизнес, лавирование в финансовой сфере и высокое искусство! Почувствовал разницу, ага? Она всего-то, в конце концов, только в объемах украденного… плюс ловкость рук, деловая хватка, отличное знание законов — и никакого мошенничества, ни-ни!.. Ну, далеко еще до твоего «надежного места»?

— Уже пришли.

Впереди среди деревьев действительно забрезжил просвет; запахло острой, едкой сыростью, поднимающейся от воды, — и беглецы вышли на берег реки: на изрядном расстоянии от того места, где Антиплащ причаливал накануне. Бушрут осмотрелся и вывел из ближайшего затончика, из-под шатра свисающих к поверхности воды ветвей плакучей ивы небольшую рыбацкую плоскодонку. Лодка была весельная, самая обыкновенная, потемневшая от времени, закрытая от непогоды брезентом; хорошо хоть не надувная, мимоходом подумал Анти.

— Прибило как-то по весне к берегу, я и подумал — чего добру пропадать? — пояснил Репейник. — В розыске, по крайней мере в Сен-Канаре, она не числится — небось откуда-нибудь с верховьев приплыла.

— Хм! — Антиплащ толкнул лодку ногой в борт — и с сомнением смотрел, как она покачивается на волнах, как поплескивает, перетекая туда-сюда, скопившаяся на днище мутная дождевая лужица. — Это корытце действительно способно держаться на воде?

— Ну, если ты предпочитаешь добираться до Сен-Канара вплавь…

— Ладно. Не переживай, я тебя своим отъездом все-таки осчастливлю. — Антиплащ усадил девчонку на скамью и, оттолкнув лодку от берега, прыгнул в нее сам. Лодка закачалась на воде, и с борта в воду эвакуировалось с полдесятка лягушек; Молли с восторженным возгласом сунулась на корму, чтобы получше их разглядеть.

— Ух ты! Анти, смотри, какая жаба!

— Поосторожнее, не переверни лодку, — проворчал Антиплащ, вытаскивая из-под скамьи завернутые в брезент весла. Он оглянулся на Бушрута: Репейник стоял у кромки воды и смотрел вслед отплывающей посудине, прикрыв ладонью глаза, словно бы от солнца, которого не было и в помине. Его лицо оставалось в тени, и Антиплащ не мог его видеть. Рад, поди, до смерти, что наконец от меня избавился, капустная кочерыжка! — с раздражением подумал Анти, берясь за весла; впрочем, справедливости ради следовало признать, что Бушрута вряд ли можно было за это винить… Он отрывисто бросил через плечо:

— Ну, бывай, Репей! До встречи!

— Удачи, Антиплащ. Хочется верить, что эта встреча действительно состоится…

Антиплащ не ответил. Лодка, покачиваясь, медленно отплывала от берега, пока не попала в полосу бойкого речного течения, где, мягко подхваченная потоком воды, заметно ускорила свой плавный и почти неслышный размеренный бег. Где-то в тумане раскатисто квакала лягушка, за бортом негромко плескалась вода, над головой с пронзительными криками реяли большие наглые чайки. Антиплащ, сидя на корме, неторопливо греб — или, скорее, стараясь поменьше скрипеть уключинами, направлял веслом лодку, бесшумно несомую сквозь туман (по направлению, надеялся главарь, к Песчаной косе). Молли нахохлилась на скамье, зябко кутаясь в одеяло, прижимая к себе безмятежного Тигрушу — пасмурным осенним утром на реке было довольно-таки прохладно, от воды поднимался промозглый ознобец, и сырость, висящая в воздухе, неприятно обволакивала тело влажной пеленой, пробираясь холодными пальцами под одежду. Радовало одно — дождя как будто в ближайшее время не намечалось, а что до тумана… Ну, так даже лучше — по крайней мере, они надежно скрыты плотной серой мглой от чужого ненужного любопытства. Через двадцать-тридцать минут течение должно вынести их к Песчаной косе; жаль, что маяк Мегавольта останется совершенно в другой стороне — но, в конце концов, все подходы к обиталищу Мегса, тем более со стороны реки, наверняка под наблюдением Черныша и К°, так что на лодке туда не стоит и соваться… Дырявым жестяным ковшом Антиплащ вычерпал из посудины излишки воды, потом оглянулся на девчонку: она сидела на скамье, поджав ноги, с видом задумчивым и печальным — и, наблюдая за спутником, вертела пальцем в носу так сосредоточенно и деловито, словно надеялась пробурить в его неизведанных недрах нефтяную скважину.

— Ну? Ты чего такая смурная? — утирая со лба честный трудовой пот, устало спросил Антиплащ. — Скоро будешь дома… Готов спорить, твоя мамаша так обрадуется твоему возвращению, что завтра же сводит тебя в зоопарк, в цирк, в Макдональдс и вообще куда хочешь… Устроит тебе настоящий праздник, вот увидишь! Здо́рово, да?

Молли посмотрела на него со вздохом, угрюмо-снисходительно, как на безнадежного, далекого от суровых жизненных реалий махрового идеалиста.

— Угу. Завтра. А послезавтра опять придется идти в детский сад.

— Ну, что ж теперь поделать…

— И есть там противную овсяную кашу… и пить молоко с пенками…

— В жизни бывают вещи и похуже овсяной каши, Молли.

— И еще этот Саймон… Он опять будет меня обижать!

— Кто?

— Саймон. Он… хулиган! Он дергает меня за волосы, отнимает Тигрушу и пинает его ногами! Вот так!

— Ну, скажи этому Саймону, что, если он вновь будет тебя обижать, ему придется иметь дело с Антиплащом, поняла?

— Угу. А ты придешь за мной?

— Что?

— Ты придешь ко мне в садик?

Антиплащ с недоумением оглянулся. Нет, Молли, кажется, не шутила: её бледная замурзанная мордочка была серьезна, и в глазах наряду с вопросом застыло напряженно-мрачное ожидание — ответ собеседника, видимо, представлял для нее определенную важность… Антиплащ растерялся.

— Я? — тупо переспросил он.

— Да, ты!

— Это невозможно. — На язык его так и просилось крепкое словцо, вызванное не яростью, а неожиданностью и удивлением — и ему стоило немалого усилия загнать его обратно в глотку. — Что́ это пришло тебе в голову… Я — преступник, Молли.

— Пристукник? Ты кого-то пристукнул?

— Я никого не пристукнул, но… Нет, это невероятно! Что за идиотская фантазия, в самом деле!.. Не все же, в конце концов, так просто, Молли… И уж твоей маме это точно не понравится.

— Почему? — Молли как-то подозрительно часто заморгала, и глаза ее заблестели; она со всхлипом втянула набрякшую по носом влажную капельку. — Ну, пожалуйста!.. Пожалуйста! Я буду хорошо себя вести… Приходи ко мне… хоть один раз! И пусть все видят…

— Видят что?

— Что у меня тоже есть папа! — Личико ее скривилось, губы вновь задрожали — она уткнулась носом в загривок своего терпеливого безропотного Тигруши, чтобы скрыть подступающее к горлу нестерпимое горе. — Почему у всех есть папы, а у меня — нет?! Это… неправильно! — Она наконец не выдержала и разрыдалась, обиженная, расстроенная, до крайности удрученная такой безжалостной вселенской несправедливостью. Антиплащ молчал; нечасто с ним приключались моменты, когда он бывал настолько смятенен и застигнут обстоятельствами врасплох.

— Ладно, прекрати реветь, — сказал он сердито. — Приду.

— Правда? — Она подняла голову, утирая рукавом нос: увы, весь ее богатый четырехлетний опыт убедительно говорил о том, что обещаниям взрослых, тем более произнесенным таким раздраженным тоном, следует доверять не всегда. — Нет. Ты меня обманешь!

— Сказал же — приду, значит, приду, — проворчал Антиплащ; вся нелепость происходящего казалась настолько дикой и фантастической, что никак не желала укладываться у него в голове. — Только не реви, слышишь! А то не приду... не люблю плакс! И вообще, ты... Ты того... прекрати ковырять пальцем в носу. Это некрасиво!

— Почему? Ты же ковыряешь.

И Антиплащ, к стыду своему, так и не нашелся, что́ на это ответить.

К счастью, впереди сквозь туман проступили смутные очертания лесистого мыса — и, взявшись за весла, Антиплащ несколькими сильными гребками направил лодку к темной полоске берега. Песчаный пляжик, тянущийся вдоль кромки воды, оказался пустынен — видимо, это, как главарь и рассчитывал, была южная, безлюдная оконечность Заячьего парка. Подогнав плоскодонку к деревянным мосткам, глубоко уходящим в воду, Антиплащ высадил на помост девчонку, потом выбрался сам — и веслом оттолкнул лодку от пирса. Развернувшись носом к противоположному берегу, посудина, попав в полосу течения, беззвучно, как призрак, канула в туман, пустившись в бесконечное плавание за тридевять земель в тридесятое царство… Антиплащ оглянулся на берег, на стену деревьев, возвышавшуюся метрах в пятнадцати от воды, напряженно прислушался — тишина, умиротворяющий плеск волн, жизнерадостное чириканье в кустах невидимой пичуги... лишь где-то в отдалении самодовольно тарахтит трактор, временами воинственно взревывая и пуская в ход нечто пилюще-режущее.

— Пойдем. — Он взял Молли за руку.

Они пошли через парк — сонный, мокрый, окутанный предрассветными сумерками и туманом, оседающим на траву капельками росы. Было, по-видимому, начало седьмого; даже дворники в такой ранний час еще не выходили на работу, и парковые дорожки были пустынны, усыпанные лоскутным ковром опавших листьев: Молли мимоходом собирала их в покрасневшую от холода ладошку. Антиплащ почти не обращал на нее внимания, занятый собственными невеселыми думами, ломая голову над тем, как дать Мегавольту о себе знать и передать ему герениты, минуя все кордоны и назойливое внимание вероятных соглядатаев. Позвонить ему для начала из автомата — с официальной претензией? «Мистер Искромет, вас беспокоят из компании «Сен-Канар энерго»: настоятельно напоминаем вам, что ваш счет за вчерашний день еще не оплачен, предлагаем уладить все в…» — и, если этот электрический болван, не въехав в тему, бросит трубку… значит, придется просачиваться к нему на маяк под видом, скажем, э-э, м-м… ну, скажем, судебного пристава, обеспечивающего надлежащее ведение счетов. Униформа и «корочки» представителя власти у Антиплаща найдутся — в «гардеробе» на углу Продольной и Поперечного; а что до прочего, то наглый вид, презрительно оттопыренная губа, актерские таланты и острая способность к импровизации у него всегда при себе. Но, если, конечно, он такой непроходимый бездарь, как о том говорил незабвенной памяти доктор исторических наук Э.К.Грюенн… Антиплащ не додумал до конца свою мысль: внезапно Молли, до сих пор с беспечным мурлыканием бредущая позади, схватила его за руку и очень испуганно, изо всех сил сжала его ладонь.

— Собака… Смотри, Анти! Собака! — Она панически взвизгнула. Антиплащ обернулся: из ближайших кустов на них, оскалив зубы, с приглушенным рычанием мчался упитанный, грудастый ротвейлер какой-то очень крупнокалиберной породы, — и его желтоватые, глубоко посаженные глазки горели от охотничьего азарта, тонкий хвост был вытянут в струнку, и из приоткрытой клыкастой пасти капала на дорожку мутная слюна… Возможно, пес не имел в виду ничего дурного; возможно, это был всего лишь веселый и общительный щенок, жаждущий свести знакомство с симпатичными прохожими, обнюхать в припадке дружелюбия их лодыжки и поиграть в «принеси мячик», — но он был такой мощный, плотный, крупногабаритный, такой свирепый на вид, и на морде его была написана такая неистовая кровожадная радость, что Молли обмерла от ужаса… Пронзительно завизжав, она изо всех сил вцепилась в Антиплаща, в полы его несчастной замшевой куртки, заливаясь слезами и подпрыгивая, готовая, вероятно, взобраться по нему, как по дереву, до самых плеч, если бы была способна на такой трюк. Антиплащу, в целях сохранения собственных пуговиц, пришлось поднять ее на руки и крепко прижать к себе; обычно он против собак ничего не имел, но сейчас панический страх девчонки необъяснимым образом передался и ему. Свободной рукой он подобрал кем-то позабытую на ближайшей скамейке сломанную детскую лопатку и этим игрушечным оружием погрозил приближающейся псине. Сумею ли я отбиться от зверюги одной рукой, буде песику внезапно придет фантазия откусить от меня кусочек? — с содроганием подумал он; или все-таки придется прыгать повыше и подальше, доставать пушку и, отчаянно отстреливаясь, уходить огородами? Но, видимо, его предостерегающий окрик и выражение озверелости, появившееся на лице, все же заставило доблестного пса приостановиться и призадуматься. Тут же из-за поворота показалась и его хозяйка: дородная, бесформенная леди, облаченная не иначе как в парашют (или в нечто балахонистое, необъятное, размерами и формой парашют напоминающее).

— Хасси! Ко мне! Оставь их, фу! Хасси!

— Вы что, спятили… старая вы, заплывшая жиром дебелая корова! — прорычал Антиплащ, пошатываясь, с трудом удерживая перепуганную, повисшую на шее девчонку. — Выгуливать в парке бойцовую собаку — и без намордника! Да это же… запрещено! Здесь же… места для инвалидов, пенсионеров, беременных женщин и пассажиров с детьми, в конце-то концов! С детьми, неужели не понятно?

— Ну-ну, ты еще будешь меня учить… не слишком ли ранний час для прогулок с детьми, а? Трубы горят, папаша? — Дама, едва удостоив его взглядом, надменно прошествовала мимо, колыхаясь всем телом, будто наполовину надутый метеорологический зонд. — Да будет вам известно, Хасси еще никогда никого не покусал! Милая, добрая, непосредственная комнатная собачка…

— Комнатная?! Не комнатная, а трехкомнатная! — в ярости заорал Антиплащ — но Леди Парашют не сочла нужным снизойти до ответа. Её обширный афедрон скрылся в конце аллеи, и вместе с ней исчез и квадратноголовый Хасси — только из-за кустов время от времени доносился его захлебывающийся, включенный на полную громкость отрывистый лай. Молли все еще дрожала и всхлипывала, судорожно цепляясь за спасительное плечо; Антиплащ поставил ее на ноги и, сердито одернув на ней курточку, недовольно проворчал:

— Ну, хватит. Нельзя же, в конце концов, так шарахаться от каждой брехливой шавки… Ты что, трусиха?

— Да! Она… ушла? — Она опасливо поглядывала в конец аллеи, куда галопом ускакала огромная, как теленок, устрашающая псина. — Она не вернется?

— Нет. Не вернется. Идем. Нам в другую сторону. — Он свернул на одну из боковых дорожек, которые веером расходились от квадратного скверика, украшенного декоративным фонтанчиком и альпийской горкой. Молли, все еще оглядываясь, брела следом, на всякий случай цепко держась за надежную антиплащовскую руку — и нервно прижимая к себе беспечно улыбающегося Тигрушу… Таким манером они миновали закрытое по случаю раннего часа детское кафе, спортивную площадку и унылый, пустынный парк аттракционов — и вышли через боковой вход на одну из тихих окраинных улочек. Остановившись на углу, Антиплащ добыл из кармана плотный, с крупно написанным адресом почтовый конверт, чуть помедлил, покусал губы — и торопливо, словно боясь передумать, бросил конверт в услужливо приоткрытую пасть ближайшего почтового ящика. Впереди, чуть поодаль, уже виднелось серое приземистое здание полицейского участка на Айрон-стрит, возле которого сгрудилось разноцветное и разномастное стадо автомобилей; Антиплащ, стараясь на всякий случай держаться за стеной соседнего дома, указал на него рукой.

— Видишь вон то небольшое серое здание, Молли? Тебе нужно пойти туда, открыть дверь и сказать дядям, которых ты увидишь внутри, что ты — Молли Брукс… И тебя очень скоро отведут домой, поняла?

Она подозрительно покосилась на него.

— А ты?

— Что?

— Ты тоже пойдешь со мной? В серый дом?

— Мне туда нельзя, Молли. Я — гость незваный… Стоит мне там показаться, и, гм, злые дяди быстренько завернут мне пятки за уши. Так что придется тебе топать туда одной… Но ты ведь хочешь попасть домой, правда?

Молли мрачно, вызывающе ковыряла в носу.

— Нет. Я не пойду!

— Почему?

— Боюсь! Злых дядей!

Антиплащ начал терять терпение.

— А меня, значит, ты уже не боишься?

— Я хочу домой.

— Домой! А где он, твой дом? Ты знаешь?

— Вон там. — Она показала пальцем куда-то в конец улицы. — За углом.

— Далеко?

— Да нет же! За углом.

Антиплащ припомнил адрес на Тигрушиной бирке:

— Черри-лейн, дом семнадцать? Ладно, это недалеко, потопали. — Он без промедления повернулся к ближайшему перекрестку, чтобы перейти на противоположную сторону улицы — приближаться к полицейскому участку ему решительно не хотелось. Не оборачиваясь, раздраженно бросил через плечо:

— Ты опять?

— Что?

— Ковыряешь в носу!

— Нет. — Она поспешно спрятала ладошку в карман курточки.

Антиплащ невольно ускорил шаг. Туман рассеивался, и неверный желтоватый свет фонарей неуловимо размазывался в толще густой предрассветной мглы — и пустынная улица казалась призрачной, нереальной, точно нежный пастельный набросок на акварели. Вокруг — ни души: ни автомобиль не проедет, ни дворник не пройдет, помахивая метлой, ни шальной собачник не выскочит из-за угла — раннее утро выходного дня не приветствует чрезмерной деловой активности, тем более в Бейли-корт, небогатом и неуютном районе праджектов* и скромного социального жилья. Редко-редко где-нибудь в окне мелькнет огонек: кто-то пришел с ночной смены, или болеет, или успокаивает маленького ребенка… И все же Антиплаща не оставляло неуютное, грызущее чувство: что-то в этом сонном беззаботном мирке было не так, что-то было неправильно, смутная угроза витала в воздухе, неведомый диссонанс, какая-то едва заметная трещинка в общей, тщательно выверенной картине, которую Антиплащу никак не удавалось обнаружить и вычленить…

А, вот оно. Фургон мороженщика на противоположной стороне улицы. В такой ранний час ни о какой торговле мороженым не может быть и речи — но почему тогда приоткрыто небольшое окошко над прилавком: приоткрыто совсем чуть-чуть, практически незаметно, буквально на ширину пальца? Антиплащ быстро обернулся и присмотрелся более внимательно: нет, нет, он ошибся, на самом деле окно плотно закрыто и даже как будто заперто на замок — крохотный такой замочек на краю ставня… Показалось?

Или за ним следят?

Или это — очередная причуда его больного воображения, распаленного разыгравшейся паранойей, заставляющей его вздрагивать от малейшего шороха, и на каждой стене, на каждом фонарном столбе видеть бдительные, следящие за каждым его шагом глаза и уши? Он здесь, посреди улицы, будто штрафник на краю окопа — у всех на виду; и безмолвные дома вокруг смотрят на него сотнями всевидящих неморгающих глаз, и за каждым окном, за каждым углом, за каждым выступом стены может скрываться вооруженный, выжидающий удобного момента для нападения враг, держащий палец на спусковом крючке, замерший в ожидании короткого отрывистого приказа. Нет, решительно, стиснув зубы, приказал себе Антиплащ, нельзя об этом думать, нельзя, нельзя, иначе все дальнейшее барахтанье становится делом и вовсе бессмысленным и излишним… счастье еще, что Чернышу и К° ничего не известно о вмонтированном в браслет радиомаяке…

А вот Боссу, убийце Войта — известно.

А «глушилка» — у Мегавольта…

Антиплащ вновь нервно огляделся. Молли, что-то радостно щебеча, втащила его за руку в небольшой дворик с детской площадкой и крохотным, емкостью в полторы клумбы сквериком в противоположном углу, окруженном громадами темных безмолвных домов. Лишь одно-единственное окно на втором этаже старого кирпичного домика было неярко освещено — там, за белыми кухонными занавесками и подоконником с пыльным фикусом в цветочном горшке кому-то явно не спалось… Молли показала на это освещенное окно пальцем.

— Смотри! Вот! Вот — наш дом. Там мама! Пойдем! — Она потянула спутника к подъезду.

— Погоди, не так быстро. Во-первых, домой к тебе я не пойду, а во-вторых… — Антиплащ вновь быстро, встревоженно огляделся поверх ее головы. — Слушай, Молли…

— Что?

— Отдай мне на пару дней твоего Тигрушу, а?

— Что? Тигрушу? — Молли крепче прижала к себе игрушку — неожиданная просьба застала ее врасплох, и перспектива расставания с верным полосатым другом девчонку вовсе не обрадовала. — Зачем?

— Ну, затем, что… э-э… так надо. Буквально на пару дней. Я тебе его верну, обещаю. Пришлю по почте… Нет! — Его вдруг озарило. — Ты же, помнится, сама просила, чтобы я пришел к тебе в детский сад… но кто, собственно, меня просто так туда пустит? А вот если я приду с твоим Тигрушей… это будет совсем иное дело! Он как бы послужит мне пропуском, поняла?

Аргумент был сильный, Молли как будто заколебалась. Палец ее, как всегда в моменты растерянности и волнения, сам собой потянулся к носу — но она решительно сжала ладонь в кулачок и затолкала ее в карман.

— А ты его не потеряешь?

— Разумеется, нет! Какого чёр… то есть я буду беречь его как зеницу ока. Уж в чем-в чем, но в этом ты можешь быть абсолютно уверена… Лады?

— А ты точно придешь? Обещаешь?

— Ну, разумеется. — Антиплащ утвердительно кивнул. Странное дело: сейчас ему было тяжело лгать, как никогда, вранье выдавливалось неохотно, словно чересчур густая паста из тюбика, он даже оставил все попытки подыскать достаточно убедительные слова. — Договорились?

— Ну… ну… только верни его обратно! — Она неохотно протянула Тигрушу Антиплащу, со вздохом погладив игрушку ладошкой по пушистому хохолку на голове. — И приходи! Обязательно! Я буду ждать.

— Молодец. Жди. А теперь пойдем… преподнесем сюрприз твоей маме. — Он сунул Тигрушу подмышку и, набрав на дорожке горсть гравия, легонько бросил пару камешков в освещенное окно. Несколько секунд ничего не происходило; но, когда четвертый камешек грянул в стекло и с негромким стуком скатился по карнизу, занавеска отдернулась — и в лимонно-желтом прямоугольнике возник тонкий, плоский, будто вырезанный из черного картона женский силуэт...

— Мама! — крикнула Молли.

Женщина в окне вздрогнула так сильно, что это было видно даже с улицы — и силуэт исчез; а что, если она сейчас вызовет полицию? — поспешно отступая в тень, подумал Антиплащ. Но девчонкиной мамаше было в этот момент явно не до объяснений с копами... По лестнице простучали торопливые шаги, и дверь подъезда распахнулась; женщина выбежала на улицу — простоволосая, с бледным лицом и воспаленными, опухшими от слез глазами, в коротком халатике и стоптанных домашних тапках…

— Молли! Молли! — Она кинулась к дочери, ничего не видя перед собой, будто слепая протягивая вперед руки, словно боясь, что сейчас, вот сию секунду ее малышка вновь исчезнет, бесследно растворится в воздухе, точно бесплотный призрак, зыбкий морок, неведомым колдовством пришедший из ниоткуда — и в никуда собирающийся уйти…

— Мама! — пробасила Молли почему-то укоризненно — и исчезла в объятиях пестрого велюрового халата, и голосок ее потерялся в бессвязных мамашиных рыданиях. И Антиплащ, незамеченный и предпочитающий впредь таковым оставаться, поспешно отступил за ближайшие кусты, за аляповатую пластмассовую горку и дальше — к углу дома, к выходу со двора, торопясь сойти со сцены прежде, чем Молли, рассказывая матери о своих злоключениях, начнет искать его взглядом…

Но благополучно исчезнуть за кулисами ему не удалось.

Где они умудрились спрятать группу захвата, спрашивал он себя впоследствии — в ближайшей песочнице? В пластмассовом домике на детской площадке? В мусорном контейнере?.. Из арки, выходящей на улицу, вынырнул длинный полицейский фургон — и остановился, перекрывая дорогу. В противоположной стороне, в проулке меж соседними домами, откуда ни возьмись, будто по мановению волшебной палочки возник черный бронированный микроавтобус — и тихий сонный дворик в мгновение ока наполнился бесшумными, деловито бегущими со всех сторон людьми в темной форме, в бронежилетах, со щитами и оружием; и Молли с мамашей исчезли в этой недоброй людской круговерти, оттесненные к подъезду, отгороженные стеной брони и могучих плеч. Антиплащ стремительно всунул Тигрушу под попавшийся на глаза выступ детской горки и отчаянно бросил взгляд через плечо, уже понимая, что все кончено, что шансы на побег стремятся к нулю... Перебежать бы через скверик, перемахнуть через скамейку, прошмыгнуть к торцу дома и по пожарной лестнице вскарабкаться на крышу — на все это уйдет не более полминуты… Нет. Не успеть. Не успеть. Пока он будет бежать, и перемахивать, и прошмыгивать, и карабкаться, бравые ребята из SWAT десять раз успеют всадить в него пулю, и не одну… аккурат в пятую точку…

А может, оно и к лучшему? Нет, не то, что в пятую точку, а то, что пулю, и не одну? По крайней мере, не придется мучительно агонизировать еще три бесконечных томительных дня…

Во всяком случае, как бы там ни было, секунда промедления решила дело: благоприятный момент был упущен, его уже окружили. Антиплащ и глазом моргнуть не успел, как оказался под прицелом полудюжины автоматов. Со всех сторон на него смотрела бронированная сталь оцепления, черные дула штурмовых винтовок и зеркальные, не дозволяющие видеть лиц щитки полицейских шлемов — и мир исчез за заслоном этих безликих, одинаково неопознаваемых шахматных фигур, безнадежно схлопнулся над головой Антиплаща, словно хитроумная ловушка.

— Стоять! Руки за голову… Лечь на землю! Лечь, я сказал! Лицом вниз. Живо! Обыскать задержанного!

Двое крепких парней, внезапно материализовавшихся позади, ловко завернули Антиплащу руки за спину, заставляя упасть на колени. По телу арестованного, выворачивая карманы, быстро пробежались чьи-то шустрые пальцы: пистолет, отмычки и фонарик полетели на асфальт. Неимоверная тяжесть — кто-то придавил его коленом? — плотно прижала Антиплаща к земле, и на левом запястье щелкнул наручник; кто-то сердито спросил, досадуя на внезапно возникшее непредвиденное обстоятельство:

— Что это у него на правой руке?

— Что это у тебя на правой руке, бандит? — глухо произнес над головой Антиплаща другой, на этот раз — очень знакомый голос: Черныш. — Что за странная цацка, а? Уж не бомба ли часом?

— Бомба, — сквозь зубы прохрипел Антиплащ, и коротенькое слово упало гулко и тяжело, будто кирпич. Увы — его собеседника оно не особенно впечатлило.

— Ну-ну. Споешь эту песенку своим легковерным дружкам, — устало, со вздохом пробормотал Дрейк, и голос его прозвучал пресно, невыразительно — сродни голосу человека, обреченного день за днем выслушивать одну и ту же серенькую, изрядно уже поднадоевшую ложь. — Свяжите ему руки резиновым жгутом, Перси, в ШУШУ разберемся…

— Попался, ублюдок! — Тоже знакомый голос, высокий благозвучный тенорок; где-то Антиплащ уже имел неудовольствие его слышать, причем совсем недавно. — Ваши осведомители вас не обманули, Плащ, мерзавец действительно вернулся в Сен-Канар… счастье, что их с девчонкой зафиксировала камера на перекрестке Сандэй-авеню и Айрон-стрит! Ребенок, значит, теперь в безопасности?

— Да. Мы только и ждали момента, когда девчонка окажется вне пределов его досягаемости, чтобы начать операцию. Все, я бы сказал, получилось очень удачно.

— С чем вас и поздравляю. — Перед глазами Антиплаща остановились черные, начищенные до блеска лакированные ботинки с острыми носами, потом исчезли: их обладатель небрежно перешагнул через распластанного на земле преступника, словно через груду брошенного на дороге грязного тряпья. — Заставил же ты нас поволноваться, сукин сын! Мерзавец! — Что-то так неожиданно, с такой силой (острый носок ботинка?) въехало Антиплащу в бок, что он задохнулся от резкой, окатившей его с головы до ног волны боли. — Я еще не забыл, мразь, как ты пытался меня убить!

Антиплащ с трудом выровнял сбившееся от боли дыхание.

— Идиот! — процедил он. — Если бы я действительно пытался тебя убить, я бы тебя убил… ты что, думаешь, я промахнулся бы — с пяти шагов? Я всего-навсего хотел снять с тебя твою уродливую шляпу! А теперь вот жалею, что не убил… — Он стиснул зубы, потому что твердый носок лакированного ботинка вновь проехался по его ребрам — не то чтобы очень сильно, но как-то весьма прикладисто, с едва сдерживаемой злобой.

— Пауэр! В этом нет нужды. Он не сопротивляется, — сухо произнес Черный Плащ. На своего двойника, уложенного носом в асфальт, ему, разумеется, было сто раз наплевать, но превышения служебных полномочий он явно не приветствовал — и в его голосе сквозило такое холодное неодобрение, даже негодование, что мстительный Пауэр счел за лучшее сделать вид, будто смутился.

— Извините, не сдержался… Его обыскали?

— Бегло.

— Герениты и похищенное в Павильоне… нашли?

— Нет. Успел или где-то припрятать, или кому-то передать. Ничего, в ШУШУ заговорит… В машину его!

Крепкие руки ухватили Антиплаща за плечи, заставляя подняться. Он наконец-то сумел повернуть голову и осмотреться — крохотный дворик был тесен от скопившихся машин: здесь были и полицейские, и ребята из ШУШУ, и штурмовики из SWAT, и спасатели, и даже зачем-то красный автомобиль пожарной охраны — много чести для одного беглого бандита! Черныш стоял чуть поодаль, взъерошенный, раздраженный, не выспавшийся, с причудливо распухшей щекой — отчего его бледная перекошенная физиономия казалась сегодня еще более мрачной и недовольной, нежели обычно. Давешний пижон (Пауэр?) тоже обретался неподалеку, такой же вылощенный и самоуверенный, как накануне (правда, без шляпы); да и облачен он был не во вчерашний, серо-стального цвета костюм, а в черный вельветовый пиджак с «молниями» и накладными карманами, и такие же брюки, а в руках его…

Стоп!

Антиплащ обмер, пораженный внезапной догадкой…

Так вот, где́ он видел вчера те вычурные серебристые пуговицы!

Те странные, приметные блестящие пуговицы с рисунком, одну из которых обнаружил под войтовским столом… и таскал всю ночь в кармане, и бросил полчаса назад в конверте в почтовый ящик... То-то она сразу показалась ему такой знакомой… Ну, конечно! Это была пуговица пижона Пауэра!

Тысяча чертей!

Пауэр.

Так это был... Пауэр?

Каким образом его пуговица оказалась зажатой в мертвом кулаке Войта?! Каким образом? Каким? Значит ли это, что...

Антиплащ похолодел.

Пауэр. Высокомерный лощеный коп. Ловкий агент ШУШУ. Таинственный Босс и убийца Войта. Вот он — стоит перед Антиплащом и поигрывает полицейской дубинкой, и, едва заметно усмехаясь, внимательно смотрит, как ведут в автозак задержанного — обвиняемого в преступлении, истинного виновника которого он, подлая двуличная скотина, очень хорошо знает… Всё Антиплащу внезапно стало ясно, как дважды два, и загадочные доселе обстоятельства выстроились в связную цепь, и разрозненные кусочки паззла сложились в цельную картинку, и всё оказалось на своих местах… но слишком, слишком поздно!

— Убийца… — прошептал он.

— Что? — Пауэр вздрогнул.

— Убийца! Ты — убийца! Это ты… ты убил Войта! Это на тебя работал Бобби, и тебе, тебе он должен был передать похищенные герениты… Выпустите меня! — Он рванулся — отчаянно, слепо, бездумно, пораженный сделанным открытием наповал, с обреченностью человека, безнадежно увязшего в трясине — так, что полицейские, тщась его удержать, навалились на него с обеих сторон. — Черныш! Черныш, выслушай меня! Я знаю, кто убил Войта!

Но Черный Плащ был уже далеко, за детской площадкой, возле арки, за кольцом полицейских машин… А Пауэр — близко; бледно-зеленоватый, с подергивающимся лицом, задыхаясь от ярости, он метнулся к растерявшимся полицейским, которые невольно замешкались со взбунтовавшимся арестантом.

— Пошевеливайтесь, живее! Какого черта вы слушаете пьяную болтовню этого мерзавца? Вы что, не видите — он под кайфом! А ну, заткнись, бандитская рожа! Заткни пасть, кому говорят… В машину его, живо!

— Черныш! — в отчаянии завопил Антиплащ — и ему показалось, что Черный Плащ, услышав его крики, на мгновение обернулся — но в следующий миг преступника запихнули в фургон; захлопнулись стальные двери, лязгнули засовы, негромко затарахтел мотор — и машина тронулась: через двор, мимо скверика и украдкой любопытствующих окон, в узкую кирпичную арку… Черный Плащ, склонив голову к плечу и зябко кутаясь в куртку, проводил фургон рассеянным взглядом — задумчивым и долгим, долгим, как медленно стягивающаяся петля…

— Что он там кричал, этот псих? — угрюмо, едва разжимая губы, безо всякого интереса спросил он у подошедшего Пауэра. — Мне показалось, он выкрикнул мое имя… Но я не расслышал…

— Что он там может кричать, этот псих, кроме грубых угроз и площадной брани? — Пауэр сочувственно посмотрел на Дрейка и его опухшую щеку и ободряюще хлопнул напарника по плечу. — Как дела? По-моему, самое время к зубодёру, дружище, запущенный флюс до добра не доведет. А что касается этого мерзавца… ну, не тревожьтесь, я сам им займусь — дело-то, в сущности, теперь остается только в пустых формальностях…

_____________________________________

* Праджекты — многоквартирные городские комплексы социального жилья.

— Мистер Хоутер?

— Да, Пауэр. Вы о чем-то хотели со мной говорить?

— Я, э… м-м… просто хотел узнать… та дискета с записью показаний Делайноги… Она, гм… была обнаружена? Или это, э-э… сугубо конфиденциальная информация?

— Вы только это хотели у меня узнать, Пауэр?

— Ну… откровенно говоря, нет.

— Тогда о чем пойдет речь?

— О Черном Плаще.

— А что с ним такое?

— Вам не кажется, что в последнее время он стал, гм… неблагонадежен?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, эта его безалаберность, вопиющее пренебрежение инструкциями, откровенное своеволие, безудержное хвастовство на каждом углу… часто предвзятое отношение к правонарушителям, необоснованное и ничем не оправданное снисхождение к отпетым негодяям, якшание со всякой подозрительной шушерой…

— Постойте, постойте. Что вы подразумеваете под «якшанием с подозрительной шушерой»? Налаженную им в криминальных кругах агентурную сеть? А что касается «предвзятого отношения к негодяям»… видите ли, друг мой, не в обиду вам будет сказано, но вы слишком мало пробыли в Сен-Канаре, чтобы иметь четкое представление обо всей здешней, как вы изволили выразиться, «шушере» — а Черный Плащ знает всех этих Джейков, Кваг и Мегавольтов как облупленных, знает, кто из них на что способен и какими мотивами движим, знает, на кого и в какой момент нужно нажать, кого — припугнуть, а с кем можно пойти на компромисс и отнестись снисходительно… Это его методы работы, Пауэр — и, собственно говоря, я часто нахожу их весьма действенными и здравыми.

— Да, но… Это порой доходит до абсурда! Гризликов как-то говорил мне…

— Пожалуйста, ближе к делу, я сегодня очень занят.

— Ну хорошо, как вам будет угодно. Я полагаю, Черному Плащу больше не стоит заниматься этим делом… об убийстве Войта.

— М-м?

— Ему было поручено расследование кражи в Павильоне. Преступника, насколько мне известно, он установил. Честь ему и хвала! Все дальнейшее его не должно касаться.

— Следствию удалось установить, что похищение геренитов и убийство Войта тесно связаны между собой.

— Вот то-то и оно… В деле замешан Антиплащ.

— И что?

— Всем известно о глубокой, даже в какой-то мере патологической неприязни Черного Плаща к этому… к своему двойнику. И мне, откровенно говоря, попросту не хотелось бы, чтобы он привносил в это сугубо непредвзятое и беспристрастное расследование свои, гм… личные мотивы.

— Вот оно что… С этого и надо было начинать, Пауэр.

— Или в Сен-Канаре настолько спокойная криминальная обстановка, что Черному Плащу просто нечем больше заняться? Насколько мне известно, он не очень-то жалует всю ту бумажную возню, которую неминуемо влечет за собой задержание подозреваемого, и, кроме того, часто бывает неаккуратен в обращении с документами, в чем мы все, увы, недавно имели случай убедиться. На оперативной работе, сдается мне, он куда более… находится на своем месте, не правда ли?

— Ну, с этим трудно не согласиться… Чего вы хотите, Пауэр? Чтобы Плащ передал вам все материалы по ограблению Павильона?

— В том числе. Я бы почел за честь довести это дело до суда, мистер Хоутер.

— И для вас в этом нет никакой личной заинтересованности? Помнится, Антиплащ имел неосторожность покушаться на вашу жизнь? Не может ли это как-то повлиять…

— Ни в коем случае! Я неукоснительно полагаю, что степень вины преступника может — и должен — определять исключительно справедливый суд. И я не субъективен и не импульсивен… в отличие от того же Черного Плаща, вам это известно.

— Хорошо. Плащу я дело найду, к кабинетной работе его действительно допускать… гм, не стоит. Дело Войта останется всецело за вами… но помните: Антиплащ — крепкий орешек, и может изрядно потрепать вам нервы до того, как отправится на Белую Скалу. Впрочем, я всецело рассчитываю на вашу опытность и профессионализм… и, конечно, на объективность, уважаемый коллега.

* * *

Вопреки ожиданиям Антиплаща, его отправили не в ближайший полицейский участок, а прямиком в ШУШУ.

Из-за геренитов? Возможно.

Он надеялся увидеть Черныша, но не тут-то было: на предварительный допрос собственной персоной явился ухмыляющийся Пауэр. И Антиплащ, уже готовый вывалить все свои соображения по поводу убийства Войта любому, кто мог бы пусть не с сочувствием, но хотя бы не перебивая их выслушать, вынужден был наглухо захлопнуть створки… Что́ ему оставалось делать — скандалить? Поднимать бучу? Кричать на все Управление, что Пауэр — предатель, двурушник, убийца и циничный волк, прячущийся под овечьей шкурой? Хо-хо! Вы в этом уверены, да? А какие ваши доказательства? В лучшем случае его подняли бы на смех… а в худшем — припаяли бы к перечню обвинений, и без того весьма внушительному, еще и грубую клевету на представителя власти. Поэтому все вопросы он предпочитал игнорировать, во время досмотра и допроса вел себя вызывающе и упорствовал в молчании, — а потом заявил, что говорить будет только: а) с Чернышом; б) ни в коем случае не при Пауэре; в) в присутствии адвоката. Но Черный Плащ, как это всегда с ним случалось, в самый нужный момент растворился в воздухе, и найти его то ли не могли, то ли не хотели, а при упоминании об адвокате Пауэр только безудержно расхохотался Антиплащу в лицо. Результаты обыска и допроса явно привели его в бешенство, хотя он тщательно это скрывал, вид имел скучающий и небрежный, даже по-свойски шутил и балагурил с кем-то из дежурных; что касается «так называемой бомбы» у Антиплаща на запястье, то Пауэр обещал послать об этой загадочной штуке «запрос в лабораторию», чем дело, в сущности, и ограничилось — разумеется, никаких «запросов» никуда отправлено не будет, по крайней мере, в ближайшие дни, уж что-что, но это Антиплащ хорошо понимал… В общем, так ничего от задержанного и не добившись, и ничего, хоть отдаленно похожего на герениты, у него не обнаружив, его благополучно отправили на медицинское освидетельствование и в джейл*, общую камеру — временно, до «выяснения обстоятельств».

Это было большое, с высокими потолками помещение, сплошь заставленное двухъярусными лежаками, и оттого тесное, несмотря на размеры; здесь уже сидели/лежали/лениво слонялись между койками человек тридцать. На «новенького» уставилось несколько пар глаз — угрюмых, настороженных, слабо заинтересованных; только компания в дальнем углу, лениво режущаяся в домино, казалось, не обратила на него ни малейшего внимания, поглощенная перипетиями неторопливой игры… Какой-то плоскорожий, конопатый субъект, который сидел, обхватив колени руками, на ближайшей койке, деловито спросил, слегка шепелявя, то и дело сплевывая копившуюся в уголках рта пузырящуюся слюну:

— Во! Еще один, тепленький! Тебя за что?

— Ни за что, — мрачно отозвался Антиплащ, всегда благоразумно предпочитающий держать язык за зубами. — Я невиновен. Взяли по ошибке… приняли, похоже, за кого-то другого.

— За Черныша, а? Я так и думал. — Конопатый захихикал, щуря узкие, как щелки, желтоватые кошачьи глаза. — Да, да! Все мы попали сюда случайно и по ошибке. Поразительно! Похоже, еще ни в одной каталажке города не сидело столько невинных людей…

Антиплащ огляделся: почти все койки были уже заняты, свободными оставались только лежаки возле входа, у решетки, под самым носом у охраны… нет, на подобный жесткий плацкарт Антиплащ был не согласный. Высмотрев себе местечко в середине камеры, подальше от любопытных глаз и входной двери, он шагнул к выбранному лежаку и, скатав в неряшливый ком чьи-то разбросанные на матрасе разномастные шмотки, бесцеремонно отправил их на постоянное местожительство на соседние нары.

— Эй, — хрипло прозвучал за его спиной возмущенный, сипловатый, словно бы сильно простуженный голос. — Это моя койка!

— Была, — хмуро, через плечо, бросил Антиплащ. Он обернулся — и пряное угрожающее словцо замерло у него на губах: зрелище было не то чтобы очень уж удивительное, но достаточно неожиданное…

— Антиплащ? Ты? — не менее изумленно, словно бы не веря своим глазам, просипел вместо приветствия пораженный Квага.

— Квага! — Антиплащ ужаснулся. — Какого черта ты… Что это с тобой? Корова лягнула?

Квага — вид у него был страдальческий — молча поднял руку и пощупал набрякший под глазом чудовищный сизый фингал, тяжелый и глянцевитый, налитый соком, подобно поспевающей сливе. Его голубая казенная роба была изрядно помята, на локте имелась ссадина, в ряду зубов — зияющая брешь, точно в стене крепости, павшей под напором вражеской рати…

Антиплащ медленно опустился на койку.

— Тебя-то как сюда угораздило? — мрачно полюбопытствовал он. — Опять в «наперсток» в переходе играл? Катала-рецидивист!

Квага пожал плечами. Говорить, видимо, ему было все-таки трудновато, и он предпочитал молчать — впрочем, лицо его, взъерошенные, стоящие дыбом (как всегда!) рыжие волосы, распухшая скула и заплывший глаз были красноречивее любых слов…

— А кто это тебя разукрасил, как рождественскую елку? Копы?

Присев на лежак рядом с Антиплащом, Квага медленно покачал головой. Выпуклые его, водянистые голубые глаза торопливо, будто украдкой, метнулись на компанию в дальнем углу — и тут же стыдливо съехались к переносице, точно уличенные в недозволенной наглости.

— Ах вот оно что… — Антиплащ потер кулаком подбородок, рассеянным взглядом изучая решетку на узком, как щель, глубоко утопленном в толще стены продолговатом окне, расположенном почти под самым потолком. — Значит, ты и с этими решил потягаться?

Квага, вновь осторожно потрогав синяк под глазом, болезненно поморщился.

— Во что играли-то? В покер?

Квага наконец вяло разлепил губы:

— Не… В «три угла».

— И ты позволил себе выиграть, — предположил Антиплащ.

— Хуже.

— Значит, уличил противника в шулерстве? И имел глупость сказать об этом вслух?

Квага с коротким стоном закатил глаза.

— Ну ты, прости господи, и дебил.

Квага уныло скривил лицо в пародии на улыбку.

— Пиши жалобу начальнику охраны.

— Угу. Чтобы меня совсем… опустили?

— Может, переведут в другую камеру. Почему нет?

— Куда переведут? На тот свет? У них тут и без того все переполнено…

— Ладно. — Антиплащ, не поворачивая головы, внимательно осмотрел теплую гоп-компанию в дальнем углу: нет, никого из этих бравых ребят он прежде не видел, никого не знал, разве что… Едва слышно, почти не разжимая губ, он небрежно уточнил:

— Кто?

— Бил? — так же едва слышно, тоже почти не разжимая губ — но по иным причинам — переспросил Квага.

— Кто бил — фактор малогребучий. Кто дал команду тебя бить, кретин? Кому ты там наступил на больную мозоль?

— Вон тому, в очках. — Квага опасливо показал глазами. — Видишь, бледненький такой, с усиками, поганочка. Ты не смотри, что он на вид такой хлипкий и тихонький, тюфяк тюфяком… На деле — страшный человек! У него кликуха, я слыхал — Бешеный!

— Замечен в слюнотечении? Или в водобоязни?

— Тебе смешно, да? — Квага надулся. — Между прочим, он при Жабе — авторитет. Правая рука! И сволочь неописуемая…

— А Жаба — это кто?

— А вон тот, толстобрюхий. Ихний пахан, типа того. Даксбургской закваски продукт…

— Пахан, говоришь? Ладно, запомню. Будет оказия — сочтемся… По рыночным ценам, согласно прейскуранту.

— Это с Жабой-то? — Квага затосковал. — Лучше не надо.

— Почему?

Квага изобразил коротенькую пантомимку, затянув на шее воображаемую петлю и очень выразительно вывалив на щеку широкий лиловато-бледный язык.

— Это меня-то? Посмотрим. — Антиплащ не выдержал и усмехнулся: уж больно бледным, обескураженным и помятым выглядел обычно неунывающий, житейскими пустяками не потопляемый Квага. — Видишь ли, мой дорогой идиотик, если мне потребуется обновить тебе витрину, я сделаю это сам — без назойливых услуг всяких очкастых мухоморов и паршивых даксбургских жаб. А мордовать моих корешей без моего ведома и согласия — нет такой буквы в этом слове, понял? А теперь сгинь… Я хочу отдохнуть, денек у меня сегодня выдался на редкость отвратный.

— А тебя за что взяли? За Павильон? По радио говорили…

— Сгинь, кому сказано!

Антиплащ лег на койку и отвернулся к стене, давая понять, что разговор закончен. Квага увял; подобрал свой раскиданный по полу, выселенный с обжитой территории немудрящий скарб и потащился на свободное место…

Все-таки обыск, допрос, заполнение протоколов и прочие следственные эволюции времени потребовали изрядно; было уже около пяти часов вечера — и на торце браслета высвечивалось число «61». Остался всего шестьдесят один час… Шестьдесят один час этого нелепого недоразумения, именуемого антиплащовским существованием, бестолковым и неудавшимся, грозившим оборваться, как недописанная страница, на самом интересном месте. И ничего, практически ничего уже нельзя изменить… Найдет ли кто-нибудь Тигрушу, ненадежно спрятанного под выступ детской горки — и, если найдет, то... что? Вернет его хозяйке? Возьмет себе? Выбросит на ближайшую помойку? Антиплащ застонал: как ни крути, герениты теперь для него практически недосягаемы, а «ключ»… «Ключ» — у Пауэра, двойного агента, лицемера и убийцы. Или?..

Антиплащ стиснул зубы. Какой же он все-таки кретин… дубина стоеросовая… Трижды идиот! Ведь он мог бы, мог бы обо всем догадаться — если бы только вовремя вспомнил, где и при каких обстоятельствах видел эту злосчастную пуговицу. А теперь… поздно, поздно! Он раскрыл перед противником все карты, как последний лох — и Пауэр, конечно, не преминет этим воспользоваться… вылезет вон из шкуры, чтобы не позволить Антиплащу — по крайней мере, в ближайшие три дня — перемолвиться словечком хоть с кем-нибудь, кто мог бы ему поверить. Если бы Анти до поры до времени приберег свои выводы при себе, если бы держал язык за зубами, если бы проглотил свое нечаянное открытие, не оглашая его на всю улицу, как последний болван — добиться сейчас свидания с Чернышом было бы много легче… но ведь он надеялся (ох, как надеялся!), что Черный Плащ все-таки внемлет его отчаянным воплям… что он услышит и обернется… обязательно вернется назад…

Но Черныш не услышал.

Или предпочел не услышать?

Антиплащ был близок к отчаянию. Все, всё складывалось против него...

На что ему оставалось надеяться — на злосчастную пауэрскую пуговицу, блуждающую сейчас по неведомым каналам неторопливой Сен-Канарской почты? Но найдет ли она своего адресата… и если найдет — то когда? Хоть на конверте и написано «Черному Плащу лично в руки», но нет никаких гарантий, что эта единственная хрупенькая улика не попадет в лапы того же вездесущего, находящегося в ШУШУ вне всяческих подозрений Пауэра. И, главное — где «ключ»? У Пауэра? Если так — он наверняка предложит Антиплащу сделку: герениты в обмен на заветную вещицу; а если «ключа» у него нет… впрочем, сделку-то он предложит Антиплащу в любом случае…

— Слышь, кореш.

Кто-то тронул его за плечо: конопатый антиплащовский сосед подошел неслышно, как кот. Его плоская непритязательная физиономия лучилась чем-то, что ему самому, видимо, представлялось дружелюбием, хотя на деле желтые кошачьи глаза смотрели скорее хитро, нежели приветливо. Торопливо, глотая окончания слов, он пробормотал:

— Пошли, тут… сабантуйчик намечается, слышь. Жаба организовал… и тебя велел звать. Без тебя не начинают.

— Какого черта? — Вопрос был ёмкий. Антиплащ, которому хотелось только одного: повернуться ко всему миру спиной и накрыться с головой одеялом, — раздраженно дернул плечом. — Кому я там опять понадобился?

— Жабе, сказано же. — Конопатый придвинулся ближе и, как-то суетливо, опасливо озираясь, шепнул Антиплащу на ухо: — Лучше не спорь. Перетереть с тобой хотят, типа того. А Жаба волынщиков не любит… Мое дело — свистнуть, — добавил он веско и внушительно, в полный голос. — Так что давай… не тяни, люди ждут. Серьезные люди, между прочим…

________________________

* Джейл (англ. jail) — следственный изолятор, каталажка (где содержатся заключенные до вынесения приговора)

Антиплащ неохотно поднялся. Поймал взгляд Кваги из глубины помещения — тот, сидя на лежаке, смотрел настороженно, смятенно, выглядывая из-за своего жуткого фингала, будто из-за ширмы. В углу камеры, который занимали Жаба и К°, имелся меж двухъярусных коек привинченный к полу квадратный стол, но домино уступило на нем место обильной, довольно неожиданной для тюремного меню снеди: здесь был тонко нарезанный бекон, ветчина, сырные палочки, шоколад, чипсы, хрустящий картофель и даже початая пицца в плоской картонной коробке. Интересно, откуда продукты, мимоходом подумал Антиплащ — из тюремной лавчонки? А за чей счет фуршет — за Квагин?

Сам Жаба восседал во главе стола незыблемой глыбой: пухлый, сдобный, добродушный на вид толстяк широкой натуры и не менее широкой души. По правую руку от него на краешке койки скромно, как девица на выданье, притулился Бешеный, пряча лицо в тени верхнего лежака, осторожно посверкивая круглыми, в тонкой алюминиевой оправе очёчками; слева лениво почесывались темные, без особых примет личности, бледно обтекаемые светом торчащей на потолке люминесцентной лампы. В углу кто-то шумно шуршал газетой, сверху, со второго яруса свешивались чьи-то ноги в обтёрханных коричневых ботинках. Антиплащ подошел и остановился перед столом, в проходе меж лежаками, окинул взглядом все это разношерстное общество, вроде бы расслабленное и ко всему индифферентное, но на деле — подозрительное и настороженное, готовое к абсолютно любому повороту событий… Жаба, почесывая живот, небрежным кивком указал Антиплащу на свободное место возле услужливо примостившегося с краю Конопатого.

— Ну, здорово… Антиплащ. Почтил, значит, скромную нашу компанию своим бесценным вниманием? Давай, садись. Потолкуем за жизнь, что ли?

— Здорово, Жаба, — в тон ему, нисколько не тушуясь, отозвался Антиплащ. — Сесть, в отличие от тебя, я как-то не тороплюсь… Рад меня видеть?

Жаба предпочел пропустить двусмысленную фразу мимо ушей.

— Слыхали мы тут про тебя… много любопытного, верно, парни? — Он ухмыльнулся, с головы до ног смеряя Антиплаща взглядом: не то чтобы заинтересованным, скорее оценивающим, точно сомнительного сорта товар, выставленный на распродажу. — Двойник Черного Плаща… негаверсия из параллельной вселенной… гроза инкассаторов и сен-канарских банков… неуловимый взломщик… бунтарь и сорвиголова… чего только про тебя не болтают и не пишут в бульварных газетенках, не знаешь, где правда, где вымысел… Не думал я, что когда-либо доведется с тобой увидеться, ан вон как оказия выпала — в сен-канарской кутузке! И что же — прикажешь гордиться таким знакомством?

— Почему бы и нет? Гордиться-то, я смотрю, тебе больше и нечем. Не этой же сволотой, — Антиплащ обвел глазами теснящееся вокруг собрание постных, не отмеченных печатью интеллигентности небритых физиономий, — и вшивой сворой записных неудачников?

Последние его слова упали в вязкую, как илистая грязь, недобрую тишину. Жаба все еще усмехался — но скорее по инерции, чем с настоящим чувством превосходства: кривая деревянная усмешка будто прикипела к его лицу. Кто-то из его свиты приглушенно, угрожающе выругался, кто-то со свистом втянул воздух сквозь зубы. Бешеный, запертый столом возле стены, начал медленно подниматься из своего угла, сверкая очками, явно намереваясь что-то сказать, — но Жаба остановил его движением руки. Он, единственный из всех, воздержался от открытой демонстрации своего негодования и неприязни, и сохранял вид невозмутимый и равнодушный; только глазки его, маленькие, кабаньи, выглядывающие из-под низко нависавшего лба, будто из глубокого подвала, засветились злобно.

— Вона ты какой… неподатливый. Собственное мнение имеешь… и не боишься его высказывать? Смело. Но глупо. Даже, я бы сказал — опрометчиво. Ничего, это поддается лечению… Впрочем, я не за ради ссоры тебя сюда приглашал. Выпьем? За знакомство? Наливай, Жук. — Он сделал знак кому-то из своих приспешников, и тот, с оглядкой выудив из-за пазухи яркую пластиковую бутылочку из-под сока, плеснул из неё в подставленную кружку пальца на три неразбавленного вискаря. Придвинул посудину Антиплащу.

— Пей, — мрачно приказал Жаба.

Антиплащ не спорил. Осторожно взял кружку и, выдохнув воздух, медленно выцедил виски до дна, стараясь не морщиться под прицелом устремленных на него перекрестных взглядов. Жаба смотрел на него мрачно, исподлобья, сузив глаза, небрежно покручивая в пальцах кривозубую пластиковую вилку.

— А что же не закусываешь... приятель? Отведай нашего угощения, как говорится, чем богаты, тем и рады. Или наша снедь тебе не по нраву? — Он поддел вилкой кусочек копченого бекона и поднес его к лицу своего «гостя». — Ешь!

— Я не голоден, — сухо, глядя ему прямо в глаза, очень внятно и твердо произнес Антиплащ.

— Из моих рук есть не хочешь? Брезгуешь, значит? — Жаба сощурился. Лицо его, потемневшее от прилива крови, стало поистине устрашающим: вот-вот, казалось, истинная его натура — натура беспардонного вора, насильника и убийцы — вылезет из-под наспех натянутой маски щедрости и добродушия, будто свирепый медведь из берлоги. — С пола съешь! — Он сунул кусок свинины в рот, пожевал и смачно сплюнул жвачку под ноги Антиплащу, на серый от пыли истертый линолеум. — Подними и схавай!

Антиплащ медлил. Отовсюду на него выжидающе, с потаенным торжеством, сжимая готовые к делу кулаки, пялилась безжалостная жабовская кодла… Он пожал плечами; потом молча опустился на корточки, тщательно собрал в ладонь смешанную с пылью омерзительную жвачку, выпрямился — и резким неуловимым движением метнул ее… нет, не в щербатый, ощеренный в злорадной ухмылке рот Жабы, а в бледную, азартно подавшуюся вперед и непропеченным блином выступающую из полумрака физиономию Бешеного.

Он был готов к тому, что сейчас его собьют с ног и начнут мутузить, и внутренне собрался, сжимаясь, словно пружина — но ничего не произошло… Секунду-другую вокруг стояла ошеломленная, напитанная недоумением тишина; время неторопливо отсчитывало мгновения, стекала с очков Бешеного мерзкая розовато-серая кашица, а его изумленные, выпученные от потрясения глаза вот-вот, казалось, выкатятся из орбит и запрыгают по полу, словно мячики от пинг-понга…

А потом Жаба захохотал. И дружки его, окружавшие Антиплаща — справа, слева, сверху — захохотали тоже: уж больно потешно вытянулась от неожиданности хитроватая физиономия Бешеного, и отнялся от изумления язык, и скривился рот, и мелко подергивались щеки, точно их кололи иголками… Антиплащ рассчитал верно — подобную выходку, направленную против пахана, Жабы, ему бы, конечно, с рук не спустили; а вот Бешеного здесь, похоже, никто не любил — и припомнить ему обиды, не рискуя при этом собственной шкурой, нашлось немало охотников, тем более что пример подал сам Жаба. Пахан смеялся раскатисто и громко, вздрагивая рыхлыми телесами, схватившись руками за живот, тонко повизгивая от восторга — и утирая ладонью катящиеся по щекам невольные слезы.

— Ну, спасибо! Ну, потешил!.. Давно я так не смеялся, право слово! Как он тебя, а Бешеный! Сразу распознал падлу и провокатора! Тебе, я смотрю, палец в рот не клади, Антиплащ, всю руку откусишь! В обиду себя не даешь, а? — Он снова захохотал, раскачиваясь на койке из стороны в сторону, то и дело всхрапывая, подобно разгоряченному жеребцу; его прихлебатели, всхрюкивая, взлаивая и гогоча, с завидным правдоподобием имитировали чуть ли не целый скотный двор.

— Сволочь! — прошипел Бешеный, тщательно протирая носовым платком стекла пострадавших очков. Он тоже пытался улыбаться в унисон своим дружкам и напустить на себя вид презрительный и небрежный, но получалось как-то не очень: подбородок его мелко дрожал, губы прыгали, на дне невыразительных, лишенных ресниц змеиных глазок притаилась жгучая расчетливая злоба. — Да я с тобой… я тебя… запомню, урод!

Антиплащ в этом и не сомневался — и, хотя угрозы обычно очень мало задевали его дубленую шкуру, все же счел за лучшее взять эти слова на заметку. Да, сейчас он был на гребне волны, он снискал признание и вышел из щекотливой ситуации победителем, и симпатии присутствующих оказались на его стороне — но в любую минуту ветер мог перемениться и задуть в совершенно противоположном направлении, Антиплащ очень хорошо это осознавал… Тем более что Жаба внезапно оборвал смех.

— За что ты его так, а? — Рот его вновь вытянулся в жесткую струнку, а властные черные глаза смотрели холодно и остро: более внушаемый и впечатлительный человек под тяжестью этого взгляда почувствовал бы себя, пожалуй, неловко. — Будь любезен, объяснись. Оскорбление, нанесенное моим корешам — это оскорбление, нанесенное мне. А я подобного обращения терпеть не намерен… даже от тебя, Антиплащ. Хотя, должен признать, ты мне и нравишься.

— Тебе нужны объяснения? Изволь. — Антиплащ шагнул к ближайшему свободному табурету и сел, чуть подавшись вперед и уперев руки в колени — поза отнюдь не смиренная и уважительная, скорее вызывающая. — Никакая цепь не крепче своего самого слабого звена… полагаю, для тебя, Жаба, как для умного человека, этого объяснения вполне достаточно?

Жаба, откинувшись назад и сложив руки на животе, задумчиво покручивал одним большим пальцем вокруг другого.

— Значит, ты полагаешь его, — он кивнул в сторону Бешеного, — слабым звеном? Это почему?

— Потому что ты слишком ему доверяешь, мой друг. Как только ты начинаешь слишком кому-то доверять, твой фаворит автоматически становится слабым звеном всей цепи в целом и непосредственной угрозой для тебя в частности.

— Да ты… кого ты слушаешь, Жаба! — Бешеный опять вскочил, белея от ярости, жаждая расправы и воинственно брызжа слюной. — Этого… ублюдка? Да он…

— Помолчи. Я не с тобой разговариваю. — Жаба досадливо поморщился. — С чего ты взял, — спросил он у Антиплаща, — что я ему слишком доверяю?

— Очень просто. Ты слишком многое ему позволяешь, Жаба.

Жаба насупился.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты позволяешь ему отдавать приказы твоим людям. По-твоему, этого недостаточно? Стоит ему, скажем, повести бровью в сторону какого-нибудь случайного бедолаги — и твоя свора уже готова разорвать неугодного ему человечка в клочки… Только тебе почему-то не приходит в голову, что рано или поздно он захочет незаметно повести бровкой и в твою сторону…

— Заткнись! — Бешеный затрясся от ненависти, вполне оправдывая свою малоприятную кличку. — Еще слово — и, клянусь, тебе не поздоровится! С-сучье отродье… Пожалеешь, что вообще появился на свет, понял?

— А что? Натравишь на меня своих помоганцев? — насмешливо спросил Антиплащ. — Вот видишь, — невозмутимо, обращаясь к Жабе — подчеркнуто к Жабе! — тоном глубочайшего удовлетворения произнес он. — Он уже позволяет себе наглость брать командование в свои руки… не утруждая себя, между прочим, выяснением твоих намерений и распоряжений на этот счет. Что это, как не подстрекательство к открытому бунту?

Он невольно усмехнулся: Бешеный онемел от негодования — и только беззвучно открывал и закрывал рот, словно большой, вытащенный из привычной среды и обалдевший от вселенского кердыка карась. Но крыть ему было нечем… И он молчал — с видом человека, получившего крепкий удар поддых и сознающего, что дальнейшее сопротивление, в общем-то, бессмысленно: каждое его слово может быть сейчас использовано против него, как показания не особенно благонадежного свидетеля в зале суда. И все же открыто признать поражение было выше его сил…

— Сядь, — буркнул Жаба. — Не выставляй себя идиотом… Воли я тебе даю слишком много, это верно. Придется, гм, учесть на будущее. — Он как-то искоса, очень уж пронырливо посмотрел на Антиплаща. — Тебе не кажется, что все это — сугубо приватный разговор, м-м?

— Вполне возможно. Но каким образом ты можешь обеспечить приватность здесь, уважаемый?

Жаба хмыкнул.

— Признаться, ты меня удивил. Я-то до сих пор полагал тебя в лучшем случае фанфароном и хвастуном… А ты, оказывается, серьезный человек, Антиплащ.

— Ты тоже, Жаба.

— Очень, очень серьезный… Даже странно, что ты прокололся на такой ерунде, как ограбление Павильона.

— Какого павильона?

Жаба, впрочем, и сам уже сообразил, что сболтнул ненужное, и с деланным раскаянием развел руками — дескать, вырвалось ненароком, не обижайся на старого дурака.

— Закруглим этот разговор. Мы с тобой оба серьезные, надежные, понимающие друг друга люди… Не будем держать друг на друга обид. Угощайся. — Широким жестом гостеприимного хозяина он указал на стол, ломившийся под грузом разнообразных деликатесов. — Отведай, что, как говорится, бог послал, да птичка на хвосте принесла…

— Рачительная, видать, птичка попалась… — Чуть помедлив, Антиплащ кивнул в знак согласия и, протянув руку, неторопливо взял кусок пиццы. — У тебя, значит, тут все схвачено, м-м? Вертухаев, что ли, держишь на побегушках?

— А как же иначе? Устраиваемся помаленьку.

— Давно сидишь-то?

— Две недели.

— «До выяснения» или «по подозрению»? Долгонько что-то выясняются эти твои обстоятельства… Залог, что ли, некому внести?

— Сколько надо, столько и будут выясняться. — Жаба усмехнулся. — Куда мне торопиться? Жратвой обеспечены, за хату платить не надо, в душ и то сводят за казенный счет… В общем, полный пакет услуг по системе «все включено». Скучновато, правда… ну да развлекаемся, кто как может.

— Азартными играми? Домино?

— Почему бы и нет? — Жаба многозначительно подмигнул. — На карты вертухаи косо смотрят, это да, зато в домино — играй не хочу… В «мексиканский мост», например, в "маггинс", или в "три угла"… Может, сыграем?

— На щелбаны, что ли? Без интереса?

— Обижаешь. Отчего же на щелбаны? Мы же с тобой взрослые, солидные люди… неужели нам, кроме щелбанов, и нечего поставить на кон? Если играть, так только под интерес. Правда?

— Я пуст, как кега после вечерухи, Жаба.

— Да ну? — Жаба пристально смотрел на него — чуть прищурившись, исподлобья, как-то очень уж хитро. — А в перспективе?

Ах вот оно что. Жаба, значит, зарится на павильонную антиплащовскую добычу; видимо, жалких квагиных грошей ему показалось мало. Кто-то громко икнул за спиной Антиплаща — Квага: подойдя чуть ближе, он стоял, держась рукой за край верхней койки, и его перекошенное, разбухшее лицо изображало живейшую испуганную мольбу: «Не играй! Не играй, обжулят!..» Антиплащ небрежно дернул плечом, словно сгоняя надоедливую муху.

Выпитое виски уже ударило ему в голову.

— Что, ты сказал, там было украдено в Павильоне? — задумчиво спросил он. — Что-то ценное? Помимо этих, как бишь там… геренитов, что ли?

— Неограненные алмазы, — с готовностью подсказал кто-то из нависавшей над головой жабовской кодлы. — И еще горсть розового жемчуга, кажется...

— Ах, да, да! Как полезно иногда слушать радио! Горсть настоящего, баснословной стоимости розового жемчуга… Несколько довольно крупных жемчужин, если не ошибаюсь. — Он чуть помолчал; пожалуй, ему представлялся шанс отыграть назад все уплывшие против течения квагины бабки — впрочем, если Квага имеет наивность полагать, что в итоге получит их обратно, он глубоко заблуждается. — Ну что ж… почему бы и не сыграть? — Он еще раз обвел медленным взглядом собравшееся вокруг настороженное, ждущее его решения разношерстное общество. — В конце концов, надо же как-то убить время…

— Да, да! Я знал, что ты согласишься. — Жаба извлек из-под стола коробочку домино — новенькую, еще запечатанную в целлофан — и, разорвав упаковку, со стуком высыпал на стол ее содержимое. — Какова ставка?

— Сотня.

— После каждого раунда удваиваем. Максимальное число раундов — шесть. Все, как обычно. Кто начнет? Тянем жребий? — Он перемешал на столе кучку черно-белых пластиковых костяшек. — Тяни.

Антиплащ протянул руку — и вытянул «одиннадцать». Жаба — «семь». Начинать игру выпало Антиплащу.

Он выбрал из кучки домино «три угла» — три дубля суммой десять, восемь и четыре — и выложил их на столе треугольником. Дал Жабе возможность запомнить расположение фишек, потом перевернул их тыльной стороной вверх и перемешал на столе так, как это делают игроки в «наперсток». После короткой паузы Жаба, поразмыслив, указал пальцем на левый «угол» — и Антиплащ, перевернув костяшку, продемонстрировал ее всем присутствующим: «четверка».

— Проигрыш.

Жаба скрипнул зубами.

— Ладно. Моя очередь. — Он сгреб в ладонь игровые фишки и выложил на столе перед противником новую комбинацию. — Запомнил? — Он быстро перемешал костяшки: шустро, ловко, почти неуловимо для глаза, четкими отработанными движениями профессионала. — Ну?

— Правый верхний, — сказал Антиплащ.

Жаба перевернул указанную костяшку — «восьмерка». Над головой Антиплаща кто-то шумно, с присвистом выдохнул.

— Дуракам везет, — прошипел из своего угла Бешеный. Очки его сверкали злобным азартом; ненавижу очкариков, внезапно понял Антиплащ. Как это удобно, как сподручно — скрывать за ослепляющим поблескиванием стёкол подлость, трусость, лживость и  свою истинную мелочную натуру… Вот и паскуда Войт тоже был очкариком…

— Ну-ка, Жук, глянь, все ли там спокойно на горизонте, — вполголоса приказал Жаба — и один из его прихлебателей, сбегав к решетке и настороженно бросив взгляд туда-сюда вдоль коридора, вернулся и с готовностью доложил, что да, все спокойно, горизонт чист. Жаба удовлетворенно кивнул.

— Отлично. Продолжим? Ставки удваиваются, — напомнил он — и придвинул костяшки домино через стол к Антиплащу. — Давай.

Антиплащ молча перемешал неизменные «три угла». Жаба, опять-таки поразмыслив, указал в середину — и проиграл: вместо «десятки» открыл «восьмерку». Пришла его очередь тасовать: он долго, тщательно передвигал костяшки, передислоцируя их по столу и так и этак; Антиплащ внимательно следил за его руками, за толстыми, как сосиски, хваткими пальцами — но так и не заметил ни единой помарки, ни единого обманного трюка или отвлекающего движения. Несомненно, Жаба — настоящий виртуоз своего дела, кидала высшей пробы… и как только Квага ухитрился поймать его на мошенничестве? Впрочем, Квага и сам — тот еще пройдоха и жулик, а, как говорится, рыбак рыбака видит издалека… вполне вероятно, что вот именно сейчас Жаба и не мухлюет — как-никак, время для решительного раунда еще не пришло. Чуть помедлив — для пущей внушительности — Антиплащ вновь открыл правый верхний угол — и ничуть не удивился, увидев «десятку».

— Фарт тебе, — угрюмо заметил Жаба. Он выглядел раздосадованным. — Приметливый, значит? Ничего, отыграюсь. Еще два раунда.

Ставки выросли до тысячи шестисот. Антиплащ перемешал фишки, стараясь, чтобы его руки были на виду, чтобы ни у кого, упаси бог, не возникло не то что подозрений насчет чистоты игры, но даже самых элементарных придирок… Выдержав, по традиции, небольшую паузу, Жаба открыл левый «угол».

«Десятка».

Кто-то над головой Антиплаща хмыкнул и фальшиво просвистел первые такты песенки «Капризная Фортуна». Жаба ухмыльнулся — победно и самодовольно, весело подмигнул Антиплащу.

— Последний раунд.

В банке было уже более трех тысяч долларов — сумма, хоть и не превышающая стоимость награбленного, но все же достаточно солидная; пора прекращать этот балаган, с беспокойством подумал Антиплащ, если я не хочу остаться и вовсе без штанов. Игровой долг — долг чести… На этот, последний раз Жаба особенно долго, особенно тщательно перемешивал фишки, руки его так и мелькали, так и порхали над столом в затейливом танце, так, что уследить за перемещением каждой отдельной костяшки было практически невозможно; где, с неудовольствием спросил себя Антиплащ, где же он все-таки прячет неминуемую «подсадную утку» — в рукаве? Он знал, знал, что сейчас, в решающий момент, Жаба подменит «десятку» на «восьмерку» из дублирующего набора домино — но, как ни старался, так и не сумел уловить этого маневра…

Наконец Жаба откинулся к стене — и медленно, слегка театральным жестом поднял над столом руки.

Костяшки домино лежали перед Антиплащом треугольником — все на первый взгляд одинаковые, безликие, неотличимые друг от друга, будто горошины из одного стручка. Но Антиплащ знал — «десятки» там нет. Волей (и искусством) Жабы он был заведомо обречен на проигрыш.

Он мельком, исподлобья, взглянул на противника. На тестообразном лице Жабы не читалось ничего, кроме обычного игрового азарта; лишь где-то глубоко, на дне мутноватых кабаньих глазок зрело подавляемое, тщательно скрываемое до поры до времени торжество.

— Ну, — небрежно, с чуть заметной презрительной ноткой в голосе спросил он у Антиплаща. — Что́ ты выбираешь?

Антиплащ облизнул губы.

— Середина.

— Посмотрим. — Жаба потянулся к средней костяшке, чтобы ее перевернуть, но Антиплащ его опередил: стремительно подался вперед и накрыл указанную фишку ладонью.

Жаба опешил.

— В чем дело? — Голос его, осипший от удивления, прозвучал угрожающе. — Ты сделал свой выбор.

— Я от него и не отказываюсь, — спокойно отозвался Антиплащ, стараясь, чтобы тон его звучал как можно более твердо и убедительно. — Я утверждаю, что «десятка» — в середине. Все это слышали? — Он обвел глазами наблюдающих за игрой жабовских приспешников, призывая их в свидетели. — Так?

— Слышали, — эхом откликнулся кто-то из молчаливых зрителей: похоже, они еще не сообразили, к чему Антиплащ клонит, и не видели смысла отрицать очевидное. — «Десятка» — в середине.

— Отлично. Значит, «четверка» и «восьмерка» — справа и слева. Не так ли? Проверим? — Прежде, чем кто-либо успел ему возразить и вообще допетрить, что происходит, Антиплащ перевернул два крайних «угла» треугольника: это действительно были дубли «4» и «8». Впрочем, ничего иного Антиплащ и не ждал.

— Эй! Это против правил! — в бешенстве гаркнул Жаба; он наконец-то просек антиплащовскую игру и, кипя негодованием, рванулся вперед, через стол, словно намереваясь… что? Перевернуть предательские костяшки обратно или дать Антиплащу кулаком по морде? — Ты не имеешь права… — Он осекся, выпучив глаза, тяжело дыша, истово рванув жалобно затрещавший воротничок рубашки…

— Почему? Нигде в правилах не оговаривается, что я не имею права первыми открыть не выбранные фишки, — с железобетонной уверенностью возразил Антиплащ. — Или ты сомневаешься, что там, в середине, действительно осталась «десятка»? Или, может, — он оглянулся на притихших вокруг жабовских дружков, — кто-то из присутствующих в этом сомневается? А?

Ответом ему было молчание… Да. Высказаться сейчас в пользу Жабы значило открыто признать его шулером… то есть обвинить в преступлении, которое подлежит суровому наказанию и подчас дорого обходится не только самому кидале, но и неосторожному обвинителю: а печальный пример Кваги до сих пор маячил у всех перед глазами. Жаба сидел, точно пораженный громом, потрясенный и уничтоженный, и на лбу его бисером блестели капельки пота — но он был прочно, совершенно безнадежно загнан в угол и не мог этого не осознавать… Губы его шевельнулись беззвучно:

— Ты-ы… хочешь объявить меня мошенником, да?

— Ни в коем случае! — живо возразил Антиплащ. — Скорее наоборот… Раз «восьмерка» и «четверка» оказались по краям, значит, там, в центре, у меня под рукой должна быть «десятка». Разве не так?

Жаба глядел зверем.

— Так.

— Ты это признаешь? Я угадал верно?

— Да…

— Значит, я выиграл?

— Да! — Жаба наконец-то взял себя в руки; проглотив слюну (и, надо полагать, вместе с ней — немало сочных словечек), он наклонился вперед и небрежно, словно бы не придавая этому значения, смел все костяшки домино, в том числе и не перевернутую, в подставленную коробку. — Ты… интересный противник, Антиплащ.

— Ты тоже, Жаба. — Антиплащ усмехнулся. — Играть с тобой, поверь, было большим удовольствием.

— Охотно верю. Запиши за ним… выигрыш, Жук. — Жаба помолчал, устало массируя пальцами покатый лоб, чуть склонив голову к плечу, потом, быстро глянув на Антиплаща, добавил отрывисто: — Скажи, ты никогда не думал о том, чтобы перебраться в Даксбург, а?

— В Даксбург? Зачем?

— Я полагаю, мы бы с тобой… сработались.

Антиплащ расхохотался.

— Благодарю за предложение. Но я предпочитаю — в подавляющем большинстве случаев — работать один, и тебе об этом известно, дружище. Просто не желаю иметь за спиной всяких мерзких хлипких очкариков… Не бесись, я не тебя имею в виду. — Он бросил на Бешеного презрительный взгляд. — Кроме того, у меня другие планы. Я, в отличие от тебя, здесь надолго задерживаться не собираюсь.

— Ну-ну. Деловой, значит? — Жаба устало вздохнул. Навалился грудью на стол, выбрал самую аппетитную сырную палочку и, положив ее в рот, задумчиво пожевал. — Но на тебе, помимо Павильона, висит еще до черта серьезных обвинений, Анти. И ты все-таки надеешься отсюда выйти?

— Пусть висит. У меня с копами свои счеты.

— А кто тебя повязал? Черныш?

— Да. Мой двойник. В компании с этим подлюгой Пауэром.

— Пауэр? А! Пижонистый такой брюнетик в забавной шляпе? Знаю, знаю. Еще по Даксбургу. — Жаба ловко бросил в рот глянцевую маслину, пожевал и, гулко сглотнув, поднял палец. — Он одно время подвизался в даксбургском отделе «крысобоев», ловил по притонам всяких отморозков, но уже с полгода о нем ни слуху, ни духу… а ему, выходит, случай подвернулся перебраться в Сен-Канар, во как! Да-да… Въедливый такой тип: уж если вцепится, как клещ, душу всю выдернет рыболовным крючком и в консервную банку закатает… Стиляга, блин! Без модной укладки из дома не выходит… одна морщинка на брюках — и все, можно считать, что день не задался… Он, помнится, еще чуть прихрамывает на левую ногу, да?

— Прихрамывает? — Антиплащ косо взглянул на него. — Ты уверен?

— Ну да. Ему пару лет назад пулю вынимали из берцовой кости, так он с тех пор слегка припадает на левую ногу при ходьбе… особенно в сырую погоду. Ты что, не заметил?

— Нет. — Антиплащ задумался, пытаясь припомнить Пауэра и его быструю уверенную походку: хромает он все-таки хоть немного или нет? Или сен-канарский Пауэр — вовсе не тот Пауэр, которого знали в Даксбурге? Но в таком случае…

Черт возьми!

Он еще секунду помедлил — и решительно поднялся. 

— Что ж... благодарю за угощение, Жаба — и за приятно и с пользой проведенное время. Ты дал мне… кое-какую информацию к размышлению. Всего хорошего, господа. — Он коротко кивнул всем присутствующим, отошел и присел на свой лежак, пытаясь собраться с мыслями: ему хотелось остаться наконец одному, привести в порядок беспокойные думы, никого не видеть и не слышать, зарыться головой в песок… Тщетная затея! К нему тут же сунулся Конопатый; зашептал горячо, торопливо, чуть ли не повизгивая от щенячьей услужливости, бегая по сторонам желтенькими пронырливыми глазками:

— Ну, ты даешь! Отчаянный, да? Бешеного оплевал и Жабу выставил идиотом… они тебе этого не забудут, ей-же-ей! Попомни мои слова… Устроят тебе темную, не иначе! У Бешеного, слышь, и заточка в наволочке спрятана, ложку в столовой упер и об стену наточил, падла очкастая… ты его еще не знаешь…

— Ну-ну… Напугал ежа голой задницей! — как можно более презрительно процедил в ответ Антиплащ. — Заточку я и сам могу сделать… Отстань! Какого черта ты ко мне лезешь?

— Да я тебя так, просто по-дружески предупредить… — Конопатый как будто обиделся — но, увы, ненадолго. — А ты что, взаправду взял Павильон, да? И эти… герениты? А я сюда по глупости загремел… Ночью в магазинчике хотел кассу взломать, а фонарик забыл… Темнота, слышь, не видно ни зги! Ну, я хотел свет включить, нажал на кнопочку — а это оказался не выключатель, а кнопка вызова сигнализации, представляешь? Вот невезуха… Копы потом надо мной смеялись… А ты как, добычу-то хорошо припрятал?

Антиплащ не выдержал.

— Да пошел ты! Какого черта? Отстанешь ты от меня наконец? Надоел! Ты что — подсаженный? «Курица»? Квохчешь и квохчешь над ухом, как старая наседка! Яйцо снес?

Конопатый — наконец-то! — обиделся по-настоящему и, что-то обескураженно бормоча себе под нос, отошел. Но Антиплащу не было до него никакого дела — он вытянулся на койке, отвернулся к стене и, в изнеможении закрыв глаза, спрятал голову под подушкой…

Эта ночь тянулась для него бесконечно.

За Антиплащом пришли около десяти часов утра.

Квага, промокавший холодной примочкой вспухшую скулу, как будто встревожился — но сказать ничего не успел, только проводил главаря выразительным взглядом. Может быть, запоздало подумал Антиплащ, стоило бы все-таки рассказать ему обо всем; толку от этого было бы немного, вряд ли Кваге, как и главарю, сейчас хоть кто-то поверит — но, по крайней мере, рано или поздно Черныш задумался бы: а вдруг все это действительно было правдой? Другое дело, что произойдет это (если вообще произойдет), увы и ах, скорее поздно…

На Антиплаща надели наручники — раздобыли где-то диковинный, чуть шире обычного экземпляр — и, защелкнув правое кольцо наручников на руке преступника выше злополучного браслета, вывели заключенного из камеры. Антиплащ был уверен, что его отправят в комнату для допросов, в большой сухой подвальный аквариум со звуконепроницаемой стеклянной стеной — но ничуть не бывало: конвоиры быстро миновали решетчатые переходы корпуса «С» и повели арестованного в дремучие дебри Управления, по длинным извилистым коридорам со множеством пронумерованных дверей по сторонам, с кожаными диванчиками для посетителей в простенках, с круглыми пластиковыми кадками обочь, в которых душили друг друга пыльные, замученные отсутствием солнечного света унылые фикусы. Ну, разумеется — Пауэру совсем не комильфо общаться с подследственным в камере для допросов, где все вдоль и поперек прослушивается и записывается; видимо, он предпочел перенести дознание в свой личный, надежно защищенный от посторонних глаз кабинет… и как, интересно, он ухитрился объяснить эту свою странную прихоть начальству?

А впрочем, нет. Совершенно не интересно.

А вот и логово мерзавца… Кабинет — небольшой и какой-то… безликий, безо всяких излишеств: простые, строгие, чопорные стеллажи вдоль стен, стол, стул, компьютер — все серое, чинное, сугубо деловое. Во всем помещении — ни единого яркого пятна: ни постеров в простенке меж стеллажами, ни немытых чашек из-под кофе на краю стола, ни забавных магнитиков на абажуре настольной лампы, ни фотографий семьи и друзей в дешевых пластиковых рамках, ни прочих финтифлюшек и безделушек, придающих безжизненному офисному помещению теплоту и индивидуальность, и несущих отпечаток личности постоянного обитателя. Но суровый хозяин кабинета явно не склонен к излишней сентиментальности… или же, хм, движим куда более простыми и прозаическими мотивами: оставлять после себя как можно меньше улик.

Прикипевший взглядом к дисплею компа, Пауэр, казалось, на появление Антиплаща ни малейшего внимания не обратил. С допросом он также не торопился: долго сидел, молчал, щелкал мышкой, исправлял что-то на экране монитора, небрежно перелистывая страницы электронных папок. Впрочем, Антиплащу все эти психологические штучки — продержать допрашиваемого в состоянии волнующего неведения до потери сознания — были знакомы, и никакого эффекта на него произвести не могли; развалившись на стуле, он обводил помещение неторопливым, оценивающим, брезгливо-снисходительным взглядом — словно богатый покупатель, решивший побаловать себя приобретением дешевого бунгало в трущобном районе.

— Что-то бедновато ты встречаешь гостей, коп. Жаба в камере меня и то пиццей с креветками угощал… А ты даже чашку чаю не хочешь мне предложить ради приличия. Не скудновато ли… для разговора-то по душам, а?

— С чего ты взял, что я собираюсь с тобой по душам разговаривать? — буркнул Пауэр. Он по-прежнему делал вид, что заинтересованно изучает что-то на дисплее компьютера — но уже без прежнего рвения. — Она у тебя есть вообще-то, душа? Или ты ее давно продал… за ненадобностью?

— А ты? Не продал? — помолчав, спросил Антиплащ. — Или продешевил?

Пауэр предпочел короткую реплику не расслышать.

— Вот что меня интересует… — Он задумчиво пощелкал мышкой. — Я прогнал тебя по всем базам данным Управления, доступным на сегодняшний день, и выяснил, что всюду ты фигурируешь под разными именами... Билл Мюррей, Томас МакКормак, Энджел Хейз, Джейк Моренго... так как все-таки звучит твое настоящее имя?

— Никак. У меня его нет.

— Удостоверение личности? Страховой полис? Водительские права?

— Нет.

— Мамаша-то как называла тебя в детстве, когда звала со двора обедать?

Он мельком бросил взгляд на преступника — и ему показалось, что по лицу Антиплаща пробежала мгновенная судорога, стремительная и неуловимая, будто рябь по поверхности пруда, в который бросили камнем… но тут же наваждение пропало: перед Пауэром вновь сидел опасный, расчетливый бандит — наглый, самоуверенный, непробиваемый, наглухо закованный в броню безучастия и недоверия ко всему миру. Странная, не разгаданная, не поддающаяся никакому анализу личность…

— У меня. Нет. Имени, — глухо, делая паузу после каждого слова, медленно, со значением произнес Антиплащ. Лицо его оставалось неподвижным, но рука, лежавшая на столе (Пауэр невольно обратил внимание), как-то сама собой сжалась в кулак. — Я надеюсь, ты это наконец понял? Или тебе еще раз повторить?

— Ну-ну. Понял, понял. — Пауэр насмешливо вытянул губы трубочкой. — «Темная лошадка», значит? «Субъект икс»? Человек без прошлого, м-м?

— Если угодно. — Подняв глаза на собеседника, Антиплащ кольнул дознавателя взглядом, будто шилом. — А ведь ты полагаешь, что и без будущего, вонючая ты полицейская мразь.

— А вот это, — с жесткой усмешкой заметил Пауэр, — будет зависеть только от тебя, мой дорогой Анти. — Он достал из ящика стола несколько отпечатанных на принтере бумажных листов и небрежно бросил их на стол перед заключенным. — Возьми ручку и подпиши. Можешь даже своей идиотской кличкой — графологическая экспертиза подтвердит ее подлинность.

— Что это?

— Документ, который сэкономит нам время для решения более, гм… насущных проблем. Будем считать, что я записал это с твоих слов, бандит. Так что подписывай, не тяни кота за хвост, нам… вернее, тебе дорога сейчас каждая секунда, не так ли?

Антиплащ пробежал глазами несколько строчек.

— «Я, нижеподписавшийся, заключенный под номером 17352, по кличке «Антиплащ», признаю себя виновным в совершении кражи в Павильоне Экспо по адресу… в убийстве Б.Шкампа, смерть которого наступила в результате удара тупым предметом по голове… в сопротивлении при задержании и покушении на убийство сотрудника полиции… в похищении ребенка…» Какого черта! — с треском порвав бумаги на несколько частей, Антиплащ швырнул бесформенные клочки Пауэру в лицо. — Я не собираюсь ничего подписывать, вонючая мразь!

— Вот, значит, как? — Пауэр побледнел от негодования — но старался держать себя в руках: его, конечно, предупреждали, и не раз, что дело вряд ли пойдет без сучка, без задоринки. — У тебя что, есть выбор, бандит? Подписывай!

— Черта с два! Доказывай мою вину по каждому пункту, мразь! У тебя против меня ничего нет!

— Неужели? Грюенн опознал твой голос!

— Какой еще Грюенн?

— Директор Павильона, тот, которого ты… А, дьявол! Устроить тебе очную ставку?

— Давай! Тащи сюда своего Грюенна… чтобы я мог плюнуть в его наглую лживую рожу за навет и грязную клевету. Запись голоса — это и есть та улика, на основании которой ты намереваешься состряпать полноценное обвинение, а? Да не смеши ты мою задницу, мразь!

— Зато от убийства Шкампа тебе уж точно не удастся отвертеться… в комнате полным-полно твоих отпечатков!

— На орудии убийства их нет.

— Ты не можешь этого знать!

— Могу. Потому что я его не убивал! — Он вызывающе вздернул голову; лицо его пылало от ярости, и в отчаянных серых глазах опасно блеснула сталь. — Мы оба знаем, кто убил Войта, мразь!

— Заткнись! — Перекошенная физиономия Пауэра пошла багровыми пятнами: нездоровая бледность медленно, как-то по частям, словно искрошившаяся известка, сползала с его лица. — И прекрати… прекрати называть меня мразью, грязный ты подзаборный ублюдок, слышишь! Не то…

— Не то — что? Правда глаза колет? Я буду называть тебя так, как ты этого заслуживаешь, ясно это тебе, вонючая мразь?

Пауэр заскрипел зубами. Антиплащ сидел, упрямо сжав губы, глядя исподлобья — непримиримо и мрачно; грудь его судорожно вздымалась, обе руки, лежащие на столе, были крепко стиснуты в кулаки. Не жалкий заключенный, закованный в наручники, вовсе нет — подобравшийся, дикий, свирепый зверь, готовый к схватке.

— Я могу воссоздать картину убийства до мельчайших подробностей, гнусная ты тварь — так, словно сам от начала до конца при этом присутствовал, — медленно, с расстановкой, по-прежнему не спуская с Пауэра глаз, негромко произнес Антиплащ. — Ты пришел к Войту около четырех часов дня, уже зная о том, что герениты похищены, и велев твоему верному псу Бобби тащить меня на допрос в войтовскую штаб-квартиру. Ты предъявил старику удостоверение, и Войт тебя впустил — просто потому, что не имел права не впустить в дом представителя власти, так? Но старик тебя узнал… и к тому же вовсе не был расположен дарить тебе герениты — и поэтому… — Он умолк. Хватит! Он и без того наболтал уже слишком много; каждое его слово — очередная увесистая гирька на чашу весов слепой Фемиды, и без того слишком сильно склоняющихся в пользу Пауэра. Еще не хватало сболтнуть ему о пуговице, совершающей неторопливый вояж по Сен-Канару в плотного картона почтовом конверте…

— И поэтому… что? Поэтому я его убил? — Пауэр, прищурившись, холодно усмехнулся. — Расскажи этот бред своим ненормальным дружкам. Да кто тебе поверит, вшивая бандитская морда? Никаких доказательств у тебя нет.

— Это ты, сучий потрох, так полагаешь.

Пауэр расхохотался. Это была пустая угроза — и он, и Антиплащ об этом отлично знали.

— Ай-ай-ай, какая досада, приятель! В кои-то веки ты говоришь правду, только правду и ничего, кроме правды — и никто тебе, бедолаге, не верит, и никогда не поверит, как ни старайся… Ну-ну. Стоит ли вообще до сих пор так отчаянно трепыхаться, а? Ты же умный мальчик, Антиплащ… даже слишком умный, черт бы тебя побрал! — Едва сдерживая бешенство, он с яростью швырнул на стол шариковую ручку, которую до сих пор нервно крутил в руке. — И на этот раз ты влип… так влип, как не влипал еще никогда в твоей короткой и бессмысленной жизни! И сейчас, уж прими это как данность, ты — в полной моей власти. Я — только Я! — буду теперь решать, жить тебе или умереть. — Он перегнулся через стол и, с ухмылкой наклонившись к заключенному, добавил вполголоса: — У меня есть то, что тебе нужно, мой дорогой.

— Ты лжешь! — прохрипел Антиплащ; ах, как дорого он дал бы за то, чтобы знать об этом наверняка! — Никому, кроме Войта, не было известно о том, что такое «ключ».

— Ты уверен? — Пауэр с грохотом отодвинул кресло, поднялся и, неторопливо пройдясь по кабинету, присел перед Антиплащом на угол стола. — Старик отдал мне его перед смертью.

— Покажи!

— В обмен на герениты. Я что, совсем дурень, по-твоему?

Антиплащ молчал. Он должен, должен узнать, есть ли у Пауэра «ключ» в самом деле — или ушлый мерзавец просто блефует, пытаясь выжать из подследственного информацию об этих проклятых белесых камушках? Впрочем, даже если «ключ» у Пауэра и есть, отдавать эту вещицу Антиплащу ему, конечно, совсем не интересно; а интересно ему избавиться от неудобного свидетеля как можно быстрее и как можно надежнее, и тем самым окончательно упрятать все концы в воду…

— Ну, хорошо. — Пауэр, сидя на краю стола и покачивая ногой, небрежно покручивал на пальце массивное, белого золота кольцо с узорчатой круглой печаткой. — Я даже готов пойти тебе навстречу, мой... друг. Если я получу герениты сегодня… максимум — завтра, я… я готов снять с тебя половину обвинений. Нет, больше того — я готов пойти на должностное преступление и устроить тебе побег… Ну, как, ты доволен?

— Побег? — Антиплащ медленно поднял голову. — И пристрелить меня «при попытке к бегству»? Тебе совсем ни к чему оставлять в живых опасного свидетеля, коп.

— Ты мне не доверяешь. Ладно. — Пауэр с раздражением потер ладонью о ладонь. — Что ты предлагаешь для решения этого вопроса?

— Отдай мне «ключ». Я все равно не смогу использовать его без геренитов. Чтобы его активировать, мне волей-неволей придется их применить… Разве не так?

— Ты хочешь слишком многого, бандит.

Антиплащ пожал плечами.

Пауэр медленно выпрямился. Ничего, ничего! Этот обуреваемый гордыней и ишачьим упрямством злобный мерзавец может упираться рогом сколько угодно — все преимущества на его, Пауэра, стороне, и Антиплащ не может этого не осознавать. Такой роскошью, как время, он отныне не располагает…

— Ладно. — Он прищелкнул языком. — Я, в отличие от тебя, во времени не ограничен. Могу и подождать… денек-другой. А пока… — Он насмешливо причмокнул губами. — Пиши чистосердечное, болван. Скостишь себе срок!

Антиплащ медлил. «Срок! Мой срок — всего-то сорок четыре часа…» Не поднимая головы, он угрюмо буркнул:

— Ладно. Давай бумагу и карандаш.

Пауэр удовлетворенно кивнул. Вынул из ящика стола чистый лист бумаги и ручку и бросил на стол перед Антиплащом, потом, посвистывая, отошел к окну, выглянул на улицу, небрежно побарабанил пальцами по краю цветочного горшка, стоявшего на подоконнике. Антиплащ наблюдал за ним украдкой, краем глаза: хромает этот тип все-таки или нет… хотя бы самую малость? Хм-хм. Легенду этому гнусному шпионишке, конечно, продумали замечательно, ничего не скажешь, все предусмотрели, все скопировали, все подогнали под настоящего Пауэра: и импозантную внешность, и стиль работы, и особенности характера, и страсть к пижонству, и еще кучу не бросающихся в глаза, но необходимых мелочей — вот только про пулю в берцовой кости ненароком позабыли… вернее, не забыли, в документах-то этот факт наверняка отражен, только как-то упустили из виду, что подлинный Пауэр должен немного прихрамывать в «сырую погоду»… И вот еще любопытный вопросец: что же сталось с настоящим, даксбургским Пауэром, который «исчез» из Даксбурга с полгода назад? Наверняка ведь до сих пор лежит, бедолага, где-нибудь в глухом лесном овраге с пулей в затылке… очередная жертва, принесенная, словно на алтарь ненасытного варварского бога, в угоду кровожадным геренитам. А ведь следующей жертвой будет он, Антиплащ, времени у него осталось совсем немного…

И все же сдаваться он был ни в коем случае не намерен. Писать в наручниках было неудобно, но Антиплащ и не собирался разводить мемуары на двадцати страницах — и Пауэр, подошедший к нему спустя несколько минут и небрежно заглянувший через плечо, сдавленно, со свистом втянул в легкие воздух.

На белом листе бумаги вместо «чистосердечного признания» был изображен большой, очень выразительный смачный кукиш.

— Ах вот, значит, как? Издеваешься, стервец? — Бледное лицо Пауэра судорожно дернулось, словно в него плеснули помоями. — Так, так. Видимо, ты из тех идиотов, к которым следует применять особые методы допроса? «Слоника»? «Паровозик»? Полиэтиленовый пакет на голову — до потери сознания? К черту! Пара дней в одиночке тебя кое-чему научит! Мне спешить некуда. — Он резко ударил ладонью по кнопке вызова охраны и отрывисто, сквозь зубы приказал вошедшим конвоирам: — Уведите! В пятьсот семьдесят пятую.

— В пятьсот семьдесят пятую? — Старший из конвоиров, казалось, слегка удивился, быстро смерил Антиплаща косым беглым взглядом. — В карцер? Разве имело место нарушение тюремных правил?

— Вы будете обсуждать приказы начальства, Дженнингс? — Пауэр бесстрастно скрестил руки на груди. — Приказы вашего непосредственного начальства? Заключенный… особо опасный преступник… нуждается в некоторой психологической обработке… исключительно для его же несомненного блага. Денек-другой облагораживающего уединения и некоторой оторванности от мира еще никому не навредили. Главное — никакого общения. Ни с кем! Ни при каких обстоятельствах! Вы лично ответите за соблюдение этого условия, Дженнингс. Идите.

Он повелительным кивком указал на дверь. Делать было нечего: Антиплащ неторопливо поднялся. Конвоиры встали за его спиной, по обе стороны плеч; Дженнингс невыразительно обронил ему в затылок:

— Не делай резких движений. Смотри только вперед. Шаг в сторону будет рассматриваться как побег. Пошел!

Без церемоний его вывели из кабинета. Позади хлопнула дверь. Длинный коридор, открывшийся перед арестованным, дальним концом упирался в зарешетченное пластиковое окно, справа и слева тянулась череда запертых дверей, не потолке мерно мерцали круглые, как рыбьи глаза, тусклые белесоватые плафоны. За спиной слаженно топали охранники. Руки Антиплаща, скованные перед грудью, слегка онемели; ах, мельком подумал он, если бы на мне не было наручников… если бы я имел хотя бы приблизительное представление об этом лабиринте лестниц и коридоров… если бы, если бы… если бы я только знал, где расположен выход…

Это что-нибудь изменило бы?

Вероятно, да.

Не поворачивая головы, он мимоходом осмотрелся, шныряя глазами по сторонам. Но…

— Мама! Мама, смотри! — пропищал сбоку знакомый голосок. — Смотри, это Анти! Вот он!

Невзирая на приказ, Антиплащ все-таки обернулся.

На диванчике возле стены, под дверью одного из кабинетов сидели Молли, ее мамаша и еще какая-то женщина в темной полицейской форме — штатный психолог? — и смотрели на него, как… как на дикого, опасного зверя в зоопарке, место которому — в глухом застенке за прочной стальной решеткой? Во всяком случае, взгляды мамаши и женщины-полисменши Антиплащ мог бы истолковать именно так. Кажется, одна только Молли была рада его видеть: она даже привскочила, будто намереваясь вновь окликнуть его, схватить его за полу куртки, даже бежать ему вслед — и мамаша едва успела поспешно, испуганно удержать ее за руку.

Откуда она тут взялась, эта глупая белобрысая овца, с раздражением подумал Антиплащ — пришла по вызову на допрос? А девчонку зачем с собой притащила? Не с кем ее оставить? Или с Молли тоже хотят… подробно побеседовать, как с главной свидетельницей обвинения? Вполне возможно; тогда становится ясно и присутствие полисменши-психолога…

— Не крути головой, — негромко, незлобиво, скорее устало посоветовал ему из-за плеча Дженнингс, легонько ткнув его в щеку кончиком полицейской дубинки. — Смотри вперед, иначе придется применить меры… Шире шаг!

И все же, дойдя до конца коридора, Антиплащ, не удержавшись, бросил через плечо еще один быстрый, едва уловимый взгляд.

Они — все трое — по-прежнему смотрели ему вслед. Мамаша держала Молли за руку; женщина-психолог, наклонившись к девчонке, что-то, судя по ее шевелящимся губам, горячо, торопливо ей говорила — но вид у Молли был растерянный и обиженный. И Антиплащ невольно подумал, что девчонка вновь едва удерживается от навязчивого желания поковырять пальцем в носу…

— Здоро́во, Плащ. Слыхал новость?

— Какую новость?

Гризликов с мрачноватой усмешкой выглянул из-за монитора.

— Роберт Кингсли сбежал из больницы.

— Кингсли? — Черному Плащу потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, о ком идет речь. — Какой еще Кингсли?

— Да тот парень, которого нашли в наручниках возле дома Войта. Забыл?

— Ну-ну, — Дрейк осторожно почесал подбородок. — Скажи об этом Пауэру.

— Ах да, ты же теперь не занимаешься этим делом… — Гризликов бросил на напарника мимолетный взгляд — и удивленно приподнял брови. — Что случилось? Це з тобой, друже? Обо что это ты так основательно приложился? Об увесистые кулаки тех портовых контрабандистов?

Черный Плащ поднял руку и аккуратно, кончиками пальцев пощупал основательную шишку на подбородке. Увы. Он как раз недавно получил крепкий, до искр из глаз апперкот в подбородок — и теперь, болезненно морщась, время от времени пострадавшую часть лица осторожно ощупывал.

— Ну. Я накрыл всю шайку аккурат с новой партией товара. Но кто знал, что эти бравые парни станут так отчаянно сопротивляться?.. Представляешь, — небрежно, чуть свысока поглядывая на Гризликова, он выпятил нижнюю губу — стараясь все же, чтобы это не вышло очень уж самодовольно. — Представляешь, их, этих мерзавцев, было шестеро — против меня одного!

— Шестеро? Да ну? Неужели? — Гризликов живо изобразил удивление. — А шефу ты говорил — двое.

— Ну… — Дрейк недовольно поморщился. — Сначала — двое… а потом еще набежали.

— Правда? Да это какая-то новая, расширенная версия, я такой еще не слыхивал… Ну, ну? И чем же дело закончилось? Ты, конечно, всех раскидал? Всех, гм, восьмерых?

— Да что-то вроде того. — Дрейк скромно почесал подбородок. — Но пришлось все-таки попотеть… Для начала я применил «поцелуй ежа» и «скорпиона на цветке жасмина», а потом одним-единственным «взлетом жаворонка» вырубил подкравшегося ко мне гада по шее…

— А потом режиссер сказал: «Стоп, снято»?

— Издеваешься, да? — Черный Плащ уязвленно поджал губы. — К чему этот сарказм, Гриз? К чему эта злобная кривая ухмылка? По-твоему, я все вру?

— Ну зачем же так самокритично? Всего-навсего малость привираешь…

— Ладно, ладно. Хватит ржать!.. Так что́ там с тем парнем, который удрал из больницы? Его что, не охраняли?

— Ну, сидел там дежурный в коридоре… Но, поскольку было неясно, имеет ли этот Кингсли вообще какое-то отношение к делу, особой охраны к нему не приставляли. Палата у него была на втором этаже — от клумбы с петуниями высота метра два с половиной, вряд ли больше. Он ночью открыл окно — и был таков… Исчезновение обнаружили только утром.

— Допросить, конечно, его не успели?

— В том-то и дело… Врач запретил ему разговаривать. Какая-то беда у него там с челюстью… рассы́палась она у него чуть ли не по частям, степлером пришлось подшивать.

— Но его, я надеюсь, ищут?

— А как же. У него и особая примета имеется — вся морда перебинтована вдоль и поперек. Впрочем, за подробностями можешь обращаться к Пауэру: этот Кингсли, если его найдут, будет, вероятно, все-таки проходить свидетелем по делу Войта.

— По делу Войта… Кхе-кхе! — Черный Плащ, мрачно усмехаясь, покачал головой. — Пауэр, я слыхал, решил прибрать это дельце к рукам? И теперь самолично хочет расколоть Антиплаща, н-да?

— Вот-вот. — Гризликов скептически покривил губы. — Устроить нечто вроде «психологического поединка». Кто, так сказать, кого первым доведет до ручки… На кого поставишь, Плащ?

— Ну-ну. Посмотрим, что из этого выйдет. Это ему не маньяков-кошкодавов под фонарными столбами ловить! Хотя... вот что странно, — Дрейк задумчиво побарабанил пальцами по краю стола, — почему-то это дело, об убийстве Войта, до сих пор не выходит у меня из головы, хотя я уже давно должен был бы о нем позабыть…

— Почему не выходит?

— Тебе не кажется, что там имеют место кое-какие, гм… несостыковочки, а?

— Какие несостыковочки?

— Да вот например… Пауэр утверждает, что, когда он явился с визитом к Войту, дверь войтовской квартиры была отперта.

— И что тут странного? Антиплащ открыл ее для того, чтобы иметь удобный путь для отступления, мы, кажется, это уже обсуждали.

— Может, и так. И все же… Посуди сам — согласно рабочей версии, события разворачивались примерно следующим образом: Антиплащ похищает в Павильоне герениты и немедленно является с ними к Войту, так? Войт впускает его в квартиру… и почему-то после этого оставляет незапертой входную дверь. Почему?

— Может, он еще кого-то ждал?

— Может. Но это уже выходит за рамки принятой версии, разве нет?

— Гм, гм. А что еще тебя настораживает?

— Очки. Вернее, их отсутствие.

— Какие очки?

— Очки Войта. Согласно материалам дела и свидетельству лечащего врача, Войт страдал большой степенью близорукости — настолько большой, что совсем не мог обходиться без очков, практически ничего без них не видел. Так вот этих очков на месте преступления не обнаружилось, я специально смотрел отчеты с детальным описанием найденных улик… А почему их там не нашли, Гриз?

— Ну, я не знаю… Вероятно, их забрал с собой Антиплащ.

— Зачем забрал?

— Затем, что на них наверняка остались отпечатки его пальцев…

— Господи боже мой! Да отпечатки пальцев Антиплаща там по всей комнате! Какой ему был смысл забирать с собой именно эти проклятые очки?

— Ах вот оно что… — Гризликов рассеянно изобразил на листе бумаги забавного большеротого чертика — и пририсовал сверху жирный вопросительный знак. — Действительно… Но если не Антиплащ их забрал — тогда кто?

— Вот именно — кто? Пропажа этих очков логически объясняется только в одном случае — отпечатки, оставшиеся на них, отличаются от отпечатков Антиплаща, вот и все… Иными словами — на этих очках остались отпечатки именно убийцы.

— То есть, по-твоему, Антиплащ этого старого сморчка не убивал?

— Я этого вовсе не утверждаю. Мое мнение вкратце таково: найдите пропавшие очки Войта — и вы найдете убийцу. Вполне возможно, что им действительно окажется именно мой двойник… — Черный Плащ задумчиво смотрел в окно. — Впрочем, Репей говорил мне, что это дело совсем не такое простое, каким представляется на первый взгляд, и я, кажется, уже начинаю ему верить. Конечно, все это мелочи… и наверняка им можно найти объяснение, не выходящее за рамки версии обвинения, но… И еще эта странная штука у него на запястье… — Он быстро, но как-то очень остро, испытующе взглянул на Гризликова. — Мне бы все-таки хотелось взглянуть на протоколы показаний самого́ Антиплаща по этому делу. Это можно устроить, Гриз?

Гризликов пожал плечами.

— Согласно инструкции — только через Пауэра. Все материалы по уголовным делам строго-настрого защищены двухфакторными кодами и паролями, ты забыл?

— А, э-э… взломать эти пароли разве нельзя?

— Взломать?! — Гризликов уставился на Дрейка, как на сумасшедшего. — Ты что, спятил? Это же должностное преступление! Проще обратиться с этим вопросом к Пауэру… Он что, не даст тебе прочитать эти злосчастные протоколы?

— Не даст. Я уже, гм… прозондировал почву. Хм! Готов поспорить, он просто не хочет, чтобы я тыкал его носом в его собственные идиотские оплошки. — Черный Плащ секунду помолчал; потом, хлопнув себя ладонями по коленям, решительно поднялся. — Ладно, забудь. Постараюсь выбросить это дело из головы… в конце концов, у меня и другой работы хватает. Бывай, Гриз, до встречи… Кстати, шеф у себя?

Одиннадцать часов утра.

Меньше суток остается до конца отсчета. Меньше суток до того момента, как табло на поверхности браслета покажет число «00.00» — и окончательно погаснет. Меньше суток… Девятнадцать часов, если быть совершенно точным. Ну-ну.

Проходя по коридору в корпус «С», где располагались камеры джейла, Пауэр удовлетворенно хмыкнул. Антиплащу есть, над чем призадуматься… Времени для этого у него было предостаточно — сутки преступника продержали в карцере, в абсолютно пустой, тесной, размерами едва ли больше чулана клетке без окон, где собеседниками и утешителями заключенного были только глухие холодные стены, да низкий, нависающий над головой мрачный потолок. Здесь невозможно было даже толком улечься — и оставалось только сидеть, скорчившись, либо на полу, либо на единственном жестком табурете; сутки арестант провел безо всякого общения, в полной изоляции, наедине с собой и с проклятым браслетом, неумолимо отсчитывающим утекающие в небытие мгновения… Вот ведь пройдоха Войт, с удовольствием подумал Пауэр, какую вычудил штуку — убийственную во всех смыслах; какую мощную бомбу в первую очередь психологического воздействия, настоящее орудие пытки! Пусть старикашке плодами его адского изобретения так воспользоваться и не довелось, но зато ему, Пауэру, оно очень даже пришлось ко двору. И будет очень странно, прямо-таки удивительно, если окажется, что этот мерзавец Антиплащ еще окончательно не пал духом…

— Все в порядке, шеф, — невозмутимо отозвался Дженнингс в ответ на вопросительный взгляд начальника. — Все ваши указания были соблюдены в точности. Никто, кроме меня, к камере не подходил. Заключенный… ведет себя тихо. Ночью никаких происшествий не было.

— Он там не повесился, случаем? — Пауэр мрачно усмехнулся.

— Не на чем вешаться, — угрюмо отозвался Дженнингс, позвякивая ключами, отпирая дверцу очередной стальной решетки, перегораживающей коридор. — Даже ремень и шнурки из ботинок у него отобрали… Известное дело, без этого никак. Прошу.

Они подошли к камере — к непробиваемой, закованной, как в латы, в несколько слоев стальной обшивки массивной двери. Загремели замки, залязгали отодвигаемые, входящие в пазы тяжелые брусы засовов; дверь неохотно, с содроганием распахнулась. Антиплащ сидел на полу — в углу возле противоположной стены — скорчившись, опустив голову, обхватив колени руками и уткнувшись в них лбом; на его слипшихся сосульками, растрепанных соломенно-желтых волосах осела мелкая серая пыль некрашеного цементного пола.

Услышав надрывный скрежет открываемой двери, он медленно поднял голову.

Н-да. Прошедшие сутки явно дались мерзавцу несладко: бледное осунувшееся лицо, заострившийся нос и ввалившиеся, покрасневшие от бессонной ночи глаза были ярким тому свидетельством. Ну что ж, тем лучше. «Антиплащ отжатый прессованный, продукт готов к употреблению», гы-гы. Пауэр мысленно потер руки. Пора, пора, пожалуй, ковать железо — пока горячо.

— Встать! — холодно велел заключенному Дженнингс. — Руки за голову!

Антиплащ будто не слышал.

Неторопливо, нехотя, чуть ли не через силу он наконец поднялся, держась за стену — и стоял, исподлобья, в упор глядя на Пауэра, облизывая сухие, потрескавшиеся, покрытые запекшейся коркой губы. Не Антиплащ, нет — бледная тень того нахального, самоуверенного бандита, вразвалочку вошедшего вчера в пауэрский кабинет: измученный, раздавленный обстоятельствами, вконец доведенный до отчаяния человек. Лишь серые воспаленные глаза, злобно сверкающие из-под шапки всклокоченных волос, горели по-прежнему — решительным, лихорадочным, неугасимым огнем, чем-то (не этой ли нездоровой лихорадочной решимостью?) напоминая прежнего неукротимого Анти.

— С добрым утречком, номер семнадцать тысяч триста пятьдесят два! Что скажешь? — Пауэр едва заметно улыбался уголком губ. — Ай-ай-ай, какой мрачный, ну прямо-таки траурный вид! Ты меня огорчаешь, честное слово… Ну что это за постная рожа, а? Жизнь прекрасна и удивительна, мой дорогой Антиплащ — уж кому ли, как не тебе, этого не знать. Жаль, что тебе осталось так недолго ею наслаждаться…

Антиплащ молчал. Если бы его взгляд действительно обладал способностью прожигать насквозь — лацканы элегантного, безупречно отутюженного пауэрского пиджака, наверно, уже давно густо задымились бы.

Наконец он с трудом разлепил непослушные, пластилиновые губы:

— Вызывай машину, урод. Я покажу тебе, где находятся герениты.

— О! Вижу, в тебе наконец-то заговорил голос разума, — Пауэр, посмеиваясь, удовлетворенно кивнул. — Ну, ничего иного ждать и не приходилось… — Медленно, с нарочитой неспешностью он выудил из кармана рацию и отрывисто бросил в трубку: — Смит, ты на месте? Отлично! Подгоняй автозак к подъезду, надо провести… следственный эксперимент, да. Ну, ты понял, я полагаю? Давай. Жду. — Он весело, с нескрываем самодовольством подмигнул Антиплащу. — Дело, похоже, движется к завершению, ага?

Заключенный не ответил — да Пауэр и не нуждался в ответе, взявшись за работу оперативно: через десять минут Антиплащу вернули его уличные шмотки и, вновь закованного в наручники, втолкнули в глухой полицейский фургон. За все это время Антиплащ по-прежнему не проронил ни звука, лишь на краткий вопрос «Куда ехать?», заданный плешивым водилой Смитом (еще один пауэровский прихвостень, надо полагать?), коротко, едва разжимая губы, буркнул: «К припортовым складам. Змеиный тупик, строение 128».

Водила не спорил. Дверцы фургона захлопнулись, вновь отсекая Антиплаща от внешнего мира, от яркого, на удивление солнечного осеннего утра; машина тронулась. Сначала прямо, все прямо — по Сентрал-стрит, повернула налево — на Двадцать третью авеню, затем направо — на широкий, обсаженный тополями Бульвар Независимости. Речной порт располагался на окраине Сен-Канара, достаточно далеко от ШУШУ — и фургон долго колесил по городу, так, что Антиплащ вконец потерял счет зигзагам и поворотам, тем более машина вскоре достигла промышленного района, настоящего лабиринта узких улочек, закоулков и тупиков, запертых меж слепыми заборами хранилищ и складов, разбросанных на территории, на которой уместился бы небольшой провинциальный городок. Один раз фургон остановился, и негромко чмокнула дверца кабины — видимо, к Смиту и Пауэру присоединился некий случайный (или, напротив, далеко не случайный?), подобранный у фонарного столба попутчик, затем, спустя несколько минут, машина, подпрыгивая, пересекла ухабистые рельсы местной, давно заброшенной ржавой узкоколейки. Со скрипом, натужно скрежеща тормозами, остановилась.

Все. Приехали.

Дверцы кузова распахнулись.

Антиплащ, щурясь от яркого, ударившего по глазам солнечного света, медленно выбрался из машины. Его встретили трое: хмурый, решительно сжавший губы, готовый ко всему Пауэр, рослый плешивый водила Смит, и… ну, разумеется, тот самый подобранный по дороге неслучайный попутчик, еще один давний антиплащовский знакомый, которому тем не менее Антиплащ был абсолютно не рад…

Бобби.

Пообтрепавшиеся бинты обнимали его шишковатую голову надежно и плотно, точно на совесть подогнанный мотоциклетный шлем, фиксируя пострадавшую челюсть, и зубы были упакованы в жуткую металлическую шину — но свирепые, глубоко посаженные бесцветные глазки смотрели с прежней ненавистью, со жгучим желанием отомстить Антиплащу за все злоключения, за пережитые боль и страдания, за серую больничную койку, за ту жидкую пресноватую кашицу, исключительно которой бедолаге Бобби теперь приходилось питаться — через пластиковую медицинскую трубочку…

Трое. Все — вооружены и опасны, все держатся настороже и готовы к любой неожиданности.

А он — один. И в наручниках. Но зато, в отличие от троих этих обормотов, очень хорошо, прямо-таки великолепно знает окружающую местность: каждый закоулок, каждую лазейку в местных извилистых подвалах, каждую щель в растрескавшемся заборе…

— Ну, — от резкого, холодного тона Пауэра у Антиплаща прямо-таки заломило зубы. — И что теперь?

Антиплащ осмотрелся. Вокруг — ни души. Безлюдье. Тишина. Запустение. Слева — глухая стена заброшенного склада под номером 128, справа — уходящий в бесконечность полуобвалившийся кирпичный забор, где-то далеко впереди — тупик, в котором уютно устроился на зимовку ржавый мусорный контейнер. Пленник молча повернулся и, прямо-таки чувствуя затылком перекрестие нацеленных на него «стволов», направился к складу — и конвоиры безмолвно, держа его на мушке, последовали за ним. Как только герениты окажутся у Пауэра, его, Антиплаща, попросту пристрелят на месте — уж в чем-в чем, но в этом у пленника не было никаких причин сомневаться… Дойдя до конца здания, до узкой подвальной лестницы, кирпичной, полуосыпавшейся, ныряющей в натекший внизу непроглядный мрак, Антиплащ остановился.

— Снимите с меня наручники.

Пауэр даже не удивился.

— С какого это перепугу? Удрать мыслишь, гнида?

— Удрать? — Антиплащ хрипло усмехнулся. Он старался держаться равнодушно, чуть ли не апатично, с видом человека, окончательно плюнувшего на свою дальнейшую судьбу — хотя на самом деле сердце его колотилось в груди, точно пойманная птица: всё, всё решалось в этот момент, всё — свобода его, существование, целостность ценной, так необходимой ему шкурки, даже жизнь зависели от того, удастся ли ему в ближайшие минуты избавиться от наручников… Он обвел окруживших его конвоиров медленным тусклым взглядом — и процедил глухо, с оттяжкой, со всей презрительностью, какую только был способен сейчас изобразить:

— Вы! Трое здоровенных, вооруженных до зубов лбов — повисли на мне, будто шавки, пытающиеся затравить медведя… затёрли со всех сторон, зажали в кольцо, держите меня на прицеле — и еще опасаетесь, что в этих условиях я каким-то чудом могу удрать? Куда? — Он кивнул вниз, в глубокий каменный провал, куда уходила, упираясь в стальную решётку, узкая подвальная лестница. — Вы что, не видите: там, внизу — решетка?

Пауэр секунду помолчал. Он все еще колебался — чувствовал пятой точкой неведомый подвох? Или просто не имел склонности доверять отчаявшимся — и в отчаянии своем способным на все — закоренелым бандитам?

— Где герениты, мразь?

— В тайнике под лестницей. По-твоему, я сумею достать их в наручниках, а?

— Ладно. — По-прежнему не спуская Антиплаща с прицела пистолета, он коротко кивнул своему плешивому спутнику. — Сними с него наручники, Смит.

Водила извлек из кармана крохотный серебристый ключик и после некоторой неуклюжей ворожбы над замочком снял-таки с заключенного злополучные наручники. Антиплащ с облегчением потер запястья; прихрамывая, спустился по лестнице еще на несколько ступеней, потом с недовольным видом бросил через плечо:

— Ну? Может, кто-то все же пособит мне вытащить камни из тайника?

Бобби, мрачно посверкивая глазами, решительно выдвинулся вперед. Ну, тем лучше. Антиплащ вновь зашагал по ступеням вниз, в глубину каменной ямы, слыша за плечом шумное сопение Бобби; наклонился, делая вид, что пытается нащупать «тайник» в крошащейся под пальцами кирпичной кладке…

Пауэр и Смит настороженно маячили наверху, над краем ямы. Бобби, неумолимый, как карающая статуя Немезиды, возвышался рядом, за спиной Антиплаща. Пленник внутренне собрался, нашаривая под ногой увесистый обломок кирпича…

Все дальнейшее случилось так стремительно и внезапно, что никто из конвоиров не успел даже толком понять, что произошло.

Резким, неуловимым для глаза движением — так бросается в атаку разъяренная кобра — Антиплащ развернулся и нанес ближайшему своему противнику — Бобби — страшный, сокрушительный (и сокрушающий все на своем пути) удар камнем в самое больное, самое нежное и уязвимое на данный момент боббиково место — в его шинированную, недавно собранную по частям несчастную челюсть… Что-то (зубы? хрящи? кости?) отчетливо захрустело. Бобби отшатнулся; захлебываясь слюной и оглушающей болью, он бессильно выронил оружие и с хриплым мычанием скорчился на ступеньках... Он выбыл из игры мгновенно и, похоже, надолго — и его инертное, безвольно распластавшееся на лестнице тело на несколько решающих секунд перекрыло дорогу бесновавшимся наверху Пауэру и Смиту.

Антиплащ метнулся вниз, в темноту, к стальной решетке, закрывающей вход в подвал: да, там действительно имелась решетка, исключительно на вид прочная и надежная — но только на вид, и беглецу было прекрасно об этом известно. В край каменной кладки над его головой с визгом ударила пуля, и острая, брызнувшая в стороны кирпичная крошка оцарапала ему щеку — но Антиплащ уже плечом вышиб решетку и нырнул в спасительную темноту, в холод и сырость, в беспредельный, никем не измеренный лабиринт складских подвалов, обиталище жирных помойных крыс и оборванных портовых бродяг…

— По ногам! — визжал где-то позади взбешенный Пауэр. — Стрелять по ногам, Смит! Он мне нужен живым… Гнида, паскуда, тварь!.. Подонок! Ничего, не уйдет! Не уйдет! Я сейчас вызову подкрепление, патрули оцепят тут целый район, ни одна вонючая блоха не проскочит! Не уйдет, сволочь!.. С-сукин сын, мразь!..

Но Антиплащ не обращал на это внимания — он был уже далеко. Крики, ругань и суматошный топот за спиной догоняли его ещё некоторое время, потом затихли. Он остался один — запертый в обширных, уходящих во мрак подвалах заброшенного склада, будто крыса — в огромной, как дом, пустой коробке из-под обуви.

Он наконец позволил себе остановиться и осмотреться.

Обширное пространство подвала было поделено на крошечные отсеки, составленные друг за другом, как детские кубики. Из одного отсека в другой вели узкие кирпичные перемычки; вдоль стен тянулись массивные трубы, покрытые ржавчиной и желтовато-белыми наростами селитры, где-то размеренно (кап… кап…) сочилась вода, по темным стенам в бесконечной погоне друг за другом ползли капли влаги, похожие на грузных неповоротливых слизней, и слизни — напоминающие крупные глянцевитые капли влаги. Кое-где попадались крохотные, как бойницы, вентиляционные отдушины, позволяющие просачиваться внутрь солнечному свету скупо и неохотно, как незваному гостю. На грязном цементном полу поблескивали лужи, из разломов растрескавшегося бетона выпирали колонии отвратительного вида бесцветных грибов, опутанных какой-то дрянью — не то грибов, не то паучьих яиц; на мокрых стенах паутинистым вервием росла белёсая плесень. То и дело справа и слева открывались темные пустые проёмы, откуда тянуло затхлым духом подземелья — и неугомонное воображение рисовало Антиплащу длинные сводчатые коридоры, освещённые багровым мерцанием чадящих факелов, щербатые лестницы и нескончаемые извилистые переходы, мрачные застенки за ржавыми коваными решетками, кандалы и крючья, торчащие из стен, потемневшие от времени черепа и обглоданные крысами кости, бесцеремонно разбросанные по испятнанному потеками полу… Тьфу! Ну что за дикая, неописуемая средневековщина опять лезет в голову… Антиплащ прислушался.

В том, что Пауэр выполнит свою угрозу и немедленно вызовет подкрепление, дабы взять под контроль каждую пядь неизведанной складской территории, он не сомневался ни секунды — и ему казалось, что уже сейчас он различает доносящиеся с улицы надрывные завывания полицейских сирен. Н-да… Копам ничего не стоит растянуться цепью и начать методично прочесывать подвалы — и одинокому беглецу вряд ли удастся забиться в щель и отсидеться в темном углу; единственный выход — как-то прорваться сквозь оцепление и исчезнуть прежде, чем облава окончательно загонит его в тупик. Но исчезнуть… как? Он знал пару лазеек, которые могли бы скрытно вывести его в соседний переулок — но, когда он сунулся к первой, находящейся поблизости, обнаружилось, что она наглухо завалена штабелями гнилых досок и мешками с цементом, окаменевших до такой степени, что по-хорошему их следовало бы ломать строительной грушей. Вторая лазейка пряталась далеко, в другом конце подвала — и Антиплащ поспешил туда, спотыкаясь о попадающиеся на пути куски арматуры, перебираясь через груды битого кирпича, пугая нечто невидимое, копошащееся во мраке, со злобным писком шарахающееся из-под ног… и — остановился, внезапно заметив блеснувшую впереди, за углом, лужицу желтоватого света.

Что бы это могло быть? Неужели… копы? Холодея, Антиплащ осторожно заглянул за выступ стены. Очередной отсек, открывшийся его взору, явно пытался претендовать на статус жилого: горела лампочка под потолком, заключенная, как в клетку, в каркас из железных прутьев, освещала груду деревянных ящиков в углу и на них — кучу грязного, слипшегося от сырости рваного тряпья. В другом углу помещеньица ютилось подобие стола, сложенного (Антиплащ пригляделся) из таких же ящиков с логотипом «Морской коровы» на покоробившихся боках. Возле стола воздвигалось нечто вроде многоячеистого стеллажа (из тех же ящиков), заваленного тряпьем, жестянками, пустыми пластиковыми бутылками, обрывками оберточной бумаги и прочим непрезентабельным на вид мусором. Вокруг свирепо глыбилась, выступая из полумрака, всякая всячина: мешки с неведомым содержимым, дырявые бидоны, скелеты допотопной мебели, корзины без ручек и порожние картонные коробки. На трубах теплоцентрали, протянувшихся через весь подвальчик, в страстных объятиях сплелись друг с другом рваная болоньевая куртка и заскорузлый брезентовый фартук, — а вот под столом почти ничего не громоздилось: только резиновые сапоги с оторванными подошвами, кастрюля с пробитым днищем, жестяные банки из-под консервов, с полдюжины пустых бутылок, старые газеты и драный шерстяной плед с бахромой… Видимо, крошечный закуток служил обиталищем какому-то портовому бичу*, промышляющему по ближайшим помойкам — и, осматриваясь, Антиплащ рассеянно, вполголоса высказал эту не ко времени осенившую его догадку вслух…

И неожиданно был услышан.

— Ох! Кто здесь? Кто это? — прохрипел из темноты сиплый голос — и груда тряпья, наспех брошенная на ящики, шумно, испуганно всколыхнулась. — Ох, ох, руки мои, ноги мои, вошь на носу… Кто здесь?

У груды рванья обнаружилась лохматая сивая голова с красным отечным лицом — и сизый нос, торчащий, как гриб изо мха, из зарослей топорщившейся во все стороны всклокоченной бородёнки. Обладатель всей этой красоты тяжело поднялся на своём убогом ложе из ящиков и сел, свесив ноги, подслеповато щуря заспанные глазки; из недр его аморфного одеяния воровато выскользнула и, позвякивая, покатилась по полу пузатая пустая бутылка. Антиплащ поймал её, придержав носком сапога.

— Здорово, папаша, — небрежно обронил он. — Бичуешь, я погляжу... Бывший Интеллигентный Человек, а?

Но его беспечный тон подозрительного бродягу не обманул.

— А тебе чего тут спонадобилось, вошь на носу… Заблудился, что ли?

— Вроде того. Выход покажешь?

— Ох, ох, вошь на носу… — Бродяга, почесывая немытой пятернёй потрёпанную бородёнку, весело закряхтел. — А зачем? Оставайся здесь, я, кхе-кхе, гостей уважаю… А тебя я тут прежде и не видел. Ты вообще кто таков будешь-то, а?

— А ты сам-то как думаешь?

— Водопроводчик, что ли?

— А то. — Антиплащ поднял попавшуюся под ноги загогулистую железяку и принялся простукивать ею тянущиеся вдоль стены, обросшие бесформенными наростами ржавчины канализационные трубы. — Проверяю коммуникации, знаешь ли — исключительно в целях противопожарной охраны… Ну-ка говори: нигде не течёт, не шумит, на голову не капает? Или, может, акт составить?

— Не надо мне акт. Подтереться мне твоим актом? — Бродяга, сердито засопев, исподлобья уставился на Антиплаща — и вздрогнул: от звуков, внезапно раздавшихся со двора. — А эт-то ещё что такое?!

С улицы — на этот раз совершенно отчетливо — донесся пронзительный, точно леденящие вопли баньши, вынимающий душу вой полицейских сирен. Приближающийся, да… Бродяга прислушался; его унылый, мясистый нос, чем-то похожий на набухшую под карнизом гигантскую дождевую каплю, испуганно побледнел.

— Чего это, а? Полиция, что ли?

Антиплащ прикусил губу. Ну, разумеется! Паскуда Пауэр зря времени не теряет, беглец, к несчастью, уже не раз имел случай в этом убедиться… Дьявол! Склад, конечно, сейчас оцепят — и начнут операцию по отлову опасного бандита, сбежавшего из-под стражи… Антиплаща обожгла горячая волна паники, которую он, впрочем, тут же поспешил укротить; стараясь, чтобы голос не выдал охвативших его тревоги и откровенного страха, он мимоходом бросил через плечо:

— Ах, это? Полиция, знамо дело… От бродяг, говорят, будут территорию освобождать. Развелось вас тут, чисто крыс… расхищаете государственное имущество, пьянствуете, дебоширите, устроили, понимаешь, рассадник вшей, клопов и повального туберкулёза. Всех, говорят, постановили вытравить и на исправительные работы направить — пни по оврагам корчевать… чтобы ишачили на дядю не за страх, а за совесть. Чего рабочей силе задарма-то пропадать, спрашивается?.. А что, — он метко сплюнул в кучку анемичных поганок, опасливо съёжившихся под ближайшей стеной, — тебя что-то удивляет?

— На исправительные работы? На лесоповал, что ли? — Бродяга опешил. В его маленьких гноящихся глазках плеснулось недоумение пополам с беспокойством. — Ты что, вошь на носу! Мне нельзя на лесоповал… у меня же радикулит… артрит… перебои в сердце… застарелый алкоголизм, в конце-то концов! Да не пойду я никуда… С какой стати?

Антиплащ пожал плечами.

— По-твоему, твой застарелый алкоголизм кого-то волнует? Тебя и спрашивать не станут… С такими, как ты, у копов разговор короткий: в закрытый вагон — и прощай цивилизация, здравствуй канадская тайга…

— Да ты что! Ты… ты ведь пошутил, а? Неудачно? Признайся — пошутил, вошь на носу? — Старик растерянно, испуганно смотрел на Антиплаща; его вислый, пористый, как губка, сизый унылый нос жалобно сморщился. — Ну нельзя мне в тайгу! Я же там загнусь… склею ласты… откину копыта… Я же старый, больной человек, и заступиться за меня некому… — Он судорожно вытер грязным рукавом трясущиеся щеки. — И потом… как же мои ящики, а?

— Какие ящики?

— Да вот эти… ящики из-под консервов. — Бедолага обвёл своё богатство потерянным, страдальческим взглядом пятилетнего ребёнка, внезапно обнаружившего, что выстроенная им крепость из песка бесславно пала под безжалостной пятой старшего брата. — Если меня упекут на лесоповал… их же все, все в одночасье растащут! Тут, знаешь, народ какой ушлый… ничего даже на полдня без присмотра оставить нельзя, вошь на носу…

— Ха! Велика потеря — ящики из-под консервов…

— Да что ты понимаешь! — Голос бродяги, и без того прерывающийся, задрожал от обиды и негодования. — Я же их полгода собирал… таскал сюда со всего порта… Это же… Это же целый мебельный гарнитур, вошь на носу! Два ящика — и вот тебе стол, три — кровать, а из пяти можно настоящий шифоньер сложить… У меня тут повсюду, повсюду ящики! Стул — ящик, тумбочка — ящик, сортир — тоже ящик… полки на стенах — и те из ящиков. Как же я могу всё это бросить? Я же потом, вошь на носу, ни одного ящика не найду… Ограбят ведь меня до последней дощечки, ну! — На его неумытой, заросшей нечистым волосом физиономии заблестели дорожки отчаянных слёз; он неуклюже утёр их тыльной стороной ладони. — Что же делать-то, а? Что делать-то, сынок? Нельзя мне… в лагерь! Сгину я там… бесследно, ни ниточки, ни косточки не останется…

Антиплащ, беспечно посвистывая под нос, отстранённым взглядом изучал вздутую, как объевшийся удав, опоясывающую помещение чугунную трубу.

— Ну, это твои проблемы. Спрячься… в каком-нибудь ящике из-под консервов, коли такое дело, авось пронесёт. Хотя я бы на это не расчитывал: копы, уж не сомневайся, тут малейшую щель инфракрасным аппаратом просветят. Им за каждого пойманного бродягу премию выдают, так что рвение они проявят будь здоров, это уж как пить дать. И попробуй им объяснить, что ты — вовсе не тот, кто им нужен… При определённых условиях это могло бы сработать, но… — Он взглянул на собеседника с неумело скрытым сомнением. — С твоей-то физиономией… и в твоих вонючих лохмотьях…

— Я их сниму!

— Голым на улицу выскочишь?

Бродяга смотрел затравленно.

— Но что же делать-то, вошь на носу… Пропал я, сынок… Угодил, как кур в ощип, не иначе! Не хочу я… в тайгу!

— Ну, не знаю… Ладно, некогда мне тут с тобой турусы разводить, мне работать надо. Я, в отличие от тебя, человек занятой. — Он решительно повернулся, делая вид, что собирается уйти — но в глубине души посмеиваясь над незадачливым бродяжкой, который уже плотно сидел у него, у Антиплаща, на крючке; теперь оставалось только аккуратненько, не делая резких движений добычу подсечь… Словно озаренный внезапной мыслью, он, не дойдя нескольких шагов до выхода из отсека, слегка приостановился, точно в раздумье.

— Впрочем… Я, наверно, мог бы тебе и помочь, но…

— Что? — Бродяга встрепенулся. — Помочь? Как?

— Хотя…

— Помоги, сынок! Ну что тебе сто́ит? — Затравленный взгляд бедолаги сменился исполненным надежды; его нездоровые, просительно помаргивающие глазки блестели от слёз. — Помоги, а?

— Ладно. — Антиплащ нехотя обернулся. — Так уж и быть. Нравишься ты мне, папаша… дядю моего напоминаешь — он тоже алкашом был и бездельником, мир его праху, в исправительном лагере как раз коньки и откинул на ниве непосильных трудовых подвигов. Могу тебе предложить…

— Что?

— Ну, например… поменяться одеждой.

— То есть?

— Что непонятного? Я надену твоё шмотьё, а ты — мою куртку. Она тоже не вчера из модного магазина, но все-таки на порядок приличнее твоего рванья. Копы тебя за бича и не примут… Пройдёшь себе спокойненько мимо кордона и отсидишься где-нибудь до вечера, пока облава не съедет — и все дела! Просто, как все гениальное, правда?

Но бродяга все ещё недоумевал.

— А как же ты? В моих-то лохмотьях? А?

Антиплащ хмыкнул.

— А что — я? Мне бояться нечего. У меня, чай, удостоверение при себе имеется: «Работник коммунальных служб» — вот, всё честь по чести. Работа у меня грязная, а новую спецовку, скажу, уже три года не выдавали, вот гардеробчик-то и поистрепался. Но, конечно, если тебя этот вариант не устраивает…

— Отчего же не устраивает? Очень, очень даже устраивает! — Бродяга засуетился; руки его тряслись от поспешности, когда он принялся стаскивать с себя кислые бесформенные отрепья — от боязни, как бы Антиплащ ненароком не передумал. — Котелок, я гляжу, у тебя здорово варит, вошь на носу!

— А как же. Никогда в этом и не сомневался, — проворчал Антиплащ, тоже скидывая с себя куртку и водолазку. Его передёрнуло от отвращения, когда пальцы его коснулись липких от грязи, пропахших перегаром, табаком и вонью давно не мытого тела бичёвских лохмотьев — но делать было нечего: подходящая маскировка сейчас решала всё. А уж более удачного, не привлекающего внимания (и вообще непривлекательного, скорее отталкивающего) камуфляжа ему пришлось бы искать ой как долго…

— Штанами тоже нужно поменяться, — процедил он сквозь зубы.

Бродяга не возражал. Руки его дрожали, и воспаленные глазки возбуждённо поблескивали — на этот раз не от испуга, а от жадности: антиплащовское шмотьё, пусть грязное и изрядно ношенное, всё же по сравнению с вонючим бичёвским барахлом являло собой прямо-таки образец добротности и невинной чистоты. Взамен Антиплащу досталась старая, с разорванной подкладкой куртка с капюшоном и безразмерный брезентовый комбинезон, замызганный и засаленный до такой степени, что хоть сию минуту клади его на сковородку и жарь в собственном соку. Но, увы, привередничать особо не приходилось…

— Иди к Змеиному переулку, — сухо сказал Антиплащ бродяге, — а я выйду через складские ворота на соседнюю улицу. Друг другу мешать не будем, правильно? Ты всё же перед копами особо не мельтеши, старайся держаться, так сказать, в полумраке, чтобы тени особо не отбрасывать… понял?

Немного помявшись, бродяга все же заковылял прочь — и спустя секунду-другую его жёлтая новоприобретённая куртка бесследно растворилась в подземельной темноте. В приметном антиплащовском одеянии он представлял собой зрелище жалкое и неуклюжее — какую-то неумелую пародию на Антиплаща, гротескную и нелепую карикатуру; глядя ему вслед, Анти едва удерживался от желания презрительно усмехнуться. Но смех застрял у него в горле — на какую-то долю секунды ему представилось, что… Нет, сердито одёрнул он себя, нельзя о таком думать; совершенно не стоит усматривать в этом жалком опустившемся бродяжке гнусный намёк на его, Антиплаща, неприглядное будущее… Да и есть ли оно, это будущее, у него вообще? Торопливо пробираясь вдоль стены подвала к дальнему выходу, он настороженно прислушивался к звукам, проникающим с улицы сквозь вентиляционные отдушины: к шуму подъезжающих машин, стуку тяжёлых башмаков по асфальту, резким голосам, лаю собак и недоброй, клацающей затворами возне возле стен здания: м-да, облава, судя по всему, намечается серьёзная. Ребята из Особого Отдела шутить не любят и шуток не понимают; разумеется, в том, что наивный камуфляж бродяги их не обманет ни на секунду, Антиплащ нисколько не сомневался — но на какое-то время он всё-таки должен, должен их отвлечь и дать беглецу несколько драгоценных мгновений прорваться сквозь кордон. Он хрипло хохотнул, представляя, как вытянется физиономия Пауэра, когда служебные овчарки, рыча и роняя слюни от неистового ищеецкого рвения, сорвут с горемычного бродяги его, Антиплаща, растерзанную в клочья жёлтую куртку…

В следующую секунду ему стало не до смеха.

Карабкаясь по трубам, он подобрался к узкому, с выдавленным стеклом подвальному оконцу и незаметно выглянул наружу. Перед ним открылся скудный складской двор, заваленный пустыми баками из-под горючего, останками причудливых бетонных конструкций и прочим неопознанным строительным мусором. Возле открытых ворот стояла, посверкивая мигалкой, полицейская машина, и рядом с ней — знакомый Антиплащу закрытый фургон (пауэровский или другой? с такого расстояния беглец не мог разглядеть деталей). Никакого движения в поле зрения не наблюдалось, и, стараясь дышать ртом, а не носом (очень уж сногсшибательно благоухало смачное бичёвское тряпьё), Антиплащ подтянулся на руках, просунул голову и плечи в квадратную каменную дыру и осторожно выбрался из подвала…

Остановился в тени стены, замер, прислушался. Тишина. Не слышно ни шагов за углом, ни брани, ни голосов, ни шума машин. Кажется, его никто не заметил.

Кажется.

Неужели капризная Госпожа Фортуна не только сочла нужным повернуться к нему лицом, но и приветливо улыбнулась?

Или копы заняты «Антиплащом», попавшимся в сети, расставленные у Змеиного переулка?..

Возле стены стояла металлическая тележка из супермаркета, нагруженная тряпьём и смятыми жестянками из-под пива; чуть подволакивая ноги, стараясь подражать неуверенной походке завзятого выпивохи, Антиплащ подхватил её и покатил перед собой, низко опустив голову, втянувшись в недра глубокого капюшона, как черепаха под панцирь. Он благополучно миновал угол склада, стихийную помойку возле забора и половину двора и уже подходил к воротам (открытым, слава тебе господи, открытым), когда его громко, раздражённо окликнул знакомый голос:

— Стой! Кто идёт?

Ну что за невезуха!

Улыбочка-то коварной мадам Фортуны оказалась фальшивой…

Пауэр.

Вооруженный и настороженный. Опасливо подобравшийся. В любой момент готовый поднять тревогу…

Стоит возле фургона, перегораживающего проход, и подозрительно смотрит на приближающегося к нему бродягу. У пояса — кобура, в руках — полицейская дубинка, в пристальном презрительном взгляде — гадливость и отвращение, впрочем, вполне понятные: бредёт к нему через двор подвыпивший оборванец, чумазый и небритый, бормоча что-то под нос и, чтобы не упасть, держась за магазинную тележку, засыпанную мусором с ближайшей помойки… ну что за гнусная, пропащая, вконец опустившаяся личность! Развелось всякой мрази в порту, будто крыс, вонючие алкаши, глистоносцы, отбросы общества, стрелять таких надо! Недовольно хмурясь, Пауэр брезгливо поморщился.

— А ну стой! Куда прешь! — Он решительно преградил дорогу пошатывающемуся, ничего, похоже, не видящему перед собой пьяненькому бродяжке. — Стой, рванина, кому говорят!

Оборванец глухо закашлялся. Из темной глубины капюшона, из-под шапки спутанных всклокоченных волос на Пауэра уставились два тусклых, слегка окосевших, съехавшихся к переносице глаза. Голос у бичары оказался сорванным, простуженным, хриплым с перепою:

— Ты-ы… это… ик!.. хто? Чего встал на дороге… пижон, блин… ик! Столб телеграфный… Дай пройти!

— Черта с два! — процедил Пауэр. Морща нос, он старался держаться от вонючего бродяги подальше, желательно с наветренной стороны. — Территория склада оцеплена… Никто сюда не войдёт и отсюда не выйдет, ясно? Поэтому не вспухай… Встань вон там, у забора. Уйдёшь, когда тебе разрешат, понял?

— Какого… ик!.. дьявола? — Бродяга смотрел на Пауэра мутно, непонимающе: он, похоже, находился в той дремучей стадии опьянения, когда почти невозможно вовремя поспевать за происходящим вокруг. — Что з-значит… к-хогда разрешат? Мне… ик… надо… тут… по естественной надобности! Пшёл с дороги, к-хому говорят… — Он пошатнулся, едва не свалившись своими липкими обносками на элегантный костюм бедолаги копа; Пауэр едва успел вовремя отскочить. — Ты лучше того, кореш… не бухти. Дай… ик… закурить, а! Второй день с-сигаретки во рту не держал…

— Да пошел ты, драньё! Я не курю. — Пауэр, дрожа от злобы и омерзения, брезгливо отодвинулся и поджал губы. — Отойди от меня, поганец, пиджак мне замараешь… И не тряси на меня своих клопов, понял?

— Ах, не к-хуришь? Ж-жадоба! З-здоровеньким, значит, х-хочешь помереть, а? — Бродяга, подойдя к Пауэру чуть ли не вплотную, растянул в злорадной усмешке потрескавшиеся, не то накусанные, не то покрытые сохлыми болячками губы. — А вот я щас с тобой… вирусами-то щедро поделюсь, ик! — И он принялся так надрывно, надсадно, так смачно вздыхать, перхать и кашлять, сипя и хрипя, трясясь всем телом и брызгая (прицельно?) слюной, что Пауэр невольно отшатнулся, даже попятился, с содроганием припоминая длинный список мерзких хворей, передающихся воздушно-капельным путем, начиная от пневмонии и туберкулёза и заканчивая самыми злокозненными видами гриппа…

— Да ты… Ты-ы… Пошёл вон, дрянь! — В сердцах он замахнулся на упрямого бродягу дубинкой. — Проваливай, с-сука, живее, с глаз моих прочь… мразюга, дерьмо, дрань подвальная! Ещё раз ко мне подойдёшь — убью! Пошёл вон, кому говорят! Вон туда, за угол… и чтоб я тебя тут больше не видел, ясно?..

Антиплащ не заставил себя долго упрашивать.

___________________________

* Бич — бродяга. Английское выражение to be on the beach (буквально — «находиться на берегу») означает «разориться».

— Останови здесь, — глухо сказал Пауэр. — Надо посмотреть, что там с Бобом.

Смит послушно припарковал фургон у обочины, у дряхлого дощатого забора, густо заросшего ржавой колючкой и лопухами. Но Пауэр ещё некоторое время сидел, тупо глядя в ветровое стекло перед собой, наблюдая, как порыв ветра гоняет по дороге пустой полиэтиленовый пакет. Досада его, злоба, ярость, тёмное, безысходное, как тупик, чувство нагло обманутого человека не поддаётся описанию… Облава возле склада закончилась ничем, Антиплаща так и не нашли; впрочем, всё стало понятно ещё тогда, когда собаки, взявшие след, выцепили из подвала какого-то прятавшегося под трубами жуткого бичару, нелепо упакованного в приметные антиплащовские шмотки. И Пауэру тут же вспомнился благоухающий сложносочинёнными ароматами засаленный оборванец, которого он, Пауэр, самолично, с такой непростительной опрометчивостью отправил с глаз долой… Ах, мерзавец! Гнида, скотина, скользкая, отчаянная сволочь, хитрый, хитрый лис! Обвёл его, Пауэра, одного из лучших агентов всем и весьма известной организации вокруг пальца, словно наивного пятилетнего малыша! Словно… словно распоследнего безмозглого идиота! Скрежеща зубами от гнева, Пауэр с такой силой грянул кулаком по приборной доске перед собой, что отбил руку... И как только он сразу обо всём не догадался! Как не заподозрил подвоха, как не сообразил заглянуть под мерзкий, заскорузлый от грязи истрёпанный капюшон!.. Одна из собак всё-таки сумела взять след исчезнувшего «бродяги» и довела поисковиков до ближайшей сточной канавы, наполненной мутной дождевой водой — но затем мерзавец словно растворился в воздухе… он, разумеется, великолепно знал о задействованных в деле ищейках — и наверняка принял меры для того, чтобы не оставлять следов. А это надетое на нём вонючее рубище способно отбить всякий нюх у самого опытного и натренированного пса… Но ничего, ничего, игра ещё не проиграна! Вся полиция города поднята на ноги, к поискам подключены ШУШУ и Особый Отдел, объявлена общегородская тревога и, главное, главное, что́ работает сугубо на Пауэра и против Антиплаща — время. Время! Паршивец не сможет забиться в щель и отсидеться там до первого снега — у него всего пятнадцать часов на то, чтобы добраться до геренитов и избавиться от браслета… Но ведь «ключа»-то у него нет! Или… есть? На что он надеется, на что рассчитывает, лживая коварная дрянь? Где его теперь искать? Пауэр мысленно застонал; прав был Хоутер, когда говорил, что его, Пауэра, слабое место — слишком поверхностное знакомство с преступным миром Сен-Канара, незнание местности и, в сущности, грубая недооценка этого ублюдка Антиплаща, способного, оказывается, удрать откуда угодно, даже из-под усиленного конвоя. Обратиться за советом к Чернышу? Вот уж чего бы никак не хотелось — но в крайнем случае… Этот безнадёжный хвастун как пить дать знает о своём двойнике куда больше скупой и безликой информации в личном деле, но…

— Шеф, — негромко, прикуривая от зажигалки и выбрасывая пустой баллончик в окно, напомнил Смит, — вы хотели взглянуть на Боба.

— Да. Жди меня здесь. — Пауэр неохотно открыл дверцу кабины и выпрыгнул на тротуар. Бобби, во время облавы прятавшийся в кузове автозака, по-прежнему лежал на откидной скамье у стены: он, к счастью, наконец-то пришёл в себя, но вид имел мрачный и страдальческий — держался за челюсть, смотрел исподлобья, подрагивая всем телом и время от времени нервно потирая ладонью шею.

— Идиот! — едва сдерживая злобу и желание заехать Бобу кулаком в челюсть, прошипел Пауэр. — Какого чёрта ты позволил этому прохвосту застать тебя врасплох, а?

Бобби, понятное дело — и к счастью — молчал. Но выражение его лица было красноречивее любых слов… «А какого чёрта ты снял с него наручники, кретин?» — эта фраза была так отчётливо написана на его бледной перекошенной физиономии и сквозила в адресованном Пауэру энергичном недвусмысленном жесте, что не требовала облечения в слова.

— Ладно. Я лоханулся, да. Но, черт возьми, я был уверен, что ему некуда бежать… — Пауэр раздраженно сплюнул. — Ничего, не уйдёт. Ребята из ШУШУ прочешут весь город, если понадобится… Гм, гм. Такая вот любопытная ирония судьбы: ШУШУ и Особый Отдел работают на нас, ха! — Он криво усмехнулся. — У Антиплаща практически нет никаких шансов… Если б только знать, в каком логове он устроит днёвку…

Бобби выразительно замычал. В глазах его медленно и неуверенно, подобно червивой груше, зрела какая-то определённая мысль; он что-то быстро показал шефу на пальцах — но Пауэр не понял.

— Что?

Бобби, закатив глаза, собрал пальцы в щепоть и сделал вид, будто пишет что-то на листе бумаги. Пауэр наконец догадался, извлёк из нагрудного кармана блокнот с авторучкой и протянул ему. Бобби быстро начеркал что-то на узком голубоватом листке и предъявил Боссу.

— «Угол Продольной и Поперечного, дом семь». — Пауэр метнул быстрый взгляд на торжествующего Боба. — Берлога этого бандита?

Бобби энергично кивнул — и со стоном схватился за решительно напомнившую о себе израненную челюсть. Но Пауэру уже не было до него никакого дела.

— Проклятие! Что же ты раньше молчал! Едем, едем! Живее! — Он выскочил из кузова и, рванув дверцу кабины, тяжело плюхнулся на сиденье рядом с водилой. — Гони, Смит! На Продольную, живо! Чтобы через десять минут мы были на месте!..

* * *

Да. Продольная улица, Поперечный переулок… дом семь — неприметная развалюха в глубине непомерно разросшегося сада. Запустение, ветхость, протекающая крыша, скрипучие покоробившиеся полы… Две пустые комнаты, в третьей, в самом конце коридора — хаос и беспорядок, разбросанное по полу шмотьё, в спешке выброшенное из выпотрошенного шкафа и возвышающееся на полу неопрятной грудой, в которой чего только нет: штаны и рубахи, свитера и куртки, полицейская форма и голубовато-белые медицинские халаты, тряпки и шмотки любого фасона и на любой вкус и цвет, даже женские платья, шляпки и ажурные капроновые чулки: весь обширный антиплащовский гардероб, который этот проходимец при случае использовал для своих театрализованных криминальных «представлений». Тут же рядом, под столом, отвратительной смрадной кучей преют уже знакомые Пауэру бичарские обноски — словно последний издевательский привет от неуловимого мерзавца…

Пауэр, опустив пистолет, застонал от досады.

— Опоздали. Мы опоздали! Он был здесь… совсем недавно, не больше четверти часа назад! Он вновь опережает нас на один шаг… изворотливая тварь, паскуда, с-сучье отродье! Не-на-ви-жу! — Он в сердцах наградил увесистым пинком приоткрывшуюся дверцу огромного, занимавшего угол комнаты платяного шкафа. И, почуяв свой звёздный час, трёхстворчатый маньяк угрожающе пошатнулся, алкая крови, готовый проломить череп неосторожной, слишком близко подошедшей жертве; Бобби едва успел падающее страшилище подхватить… С бранью и руганью кровожадного монстра с трудом ублажили и водворили на место, но зловредный шкаф все-таки уронил Пауэру на голову невесть каким образом оказавшийся наверху тяжелый фарфоровый чайник. Потирая пострадавший затылок, Пауэр в бешенстве швырнул несчастную посудину о ближайшую стену.

— Дьявол! Гадина проклятая! Ещё и засаду тут устроил, стервец, гнида паршивая!.. Ну, попадись он мне только…

Смит молчал, ёжась и хмуро оглядываясь, брезгливо отбросил носком ботинка нежно прильнувшую к его ногам рваную тряпку. На перебинтованной физиономии Бобби вновь что-то мелькнуло — мимолётное и трудноуловимое; он прямо-таки перекосился от усилия ухватить за хвост призрачно поманившую, внезапно подразнившую его мысль… Торжествующе замычав, схватил Пауэра за руку.

— Что? — Пауэр поспешно обернулся, доставая блокнот. — Ты что-то вспомнил?

Бобби злорадно ухмыльнулся. Он вновь что-то нацарапал на листке блокнота и показал Пауэру: одно-единственное слово, написанное размашисто, чуть ли не на всю страницу — но такое значительное и ласкающее взор…

«Радиомаяк».

Ну, разумеется! Радиомаяк, вмонтированный в проклятый браслет — верное, наипервейшее средство определить местонахождение Антиплаща быстро, точно и практически без усилий! Отчего-то Пауэр совсем о нём позабыл… а вот проныра Бобби поднапрягся и вспомнил, умница Бобби, молодчага, сообразительный парень, далеко пойдёт… по кривой дорожке! Но радиомаяк — это ещё не всё…

— Частота! Передающая частота! Ты её знаешь?!

Бобби покачал головой. Накорябал в блокноте: «Частоту знал только Войт — но мне не доверял. Я следил за монитором». Сказать, что Пауэр был разочарован и раздосадован — значит, ничего не сказать… Впрочем, ненадолго.

— Ладно, неважно. У нас ещё четырнадцать часов, чтобы найти этого мерзавца, иначе… прощайте герениты и заслуженный гонорар! — Он бросился к выходу из комнаты, сердито подгоняя своих подчинённых: — В машину, живо! Едем в ШУШУ! Спецы из радиотехнического отдела частоту установят, и тогда… этот паршивец за всё поплатится, клянусь! Я его лично посажу на собачий ошейник и привяжу к дереву в лесу в глубоком овраге — а потом с удовольствием подожду, когда сработает бомба… Поехали!

Девять вечера.

Девять часов до конца отсчёта.

Медленно… нет, быстро утекают мгновения. Неуловимо и безвозвратно, как слёзы дождя, бегущие по стеклу, как крохотные шустрые песчинки в песочных часах, как… как кровь, капающая из раны: каждая минутка — ещё одна тёплая алая капля, уносящая с собой жизнь и приближающая ту последнюю грань, из-за которой нет возврата; ту холодную, неизведанную, отвратительную пустоту, имя которой — Небытие… Антиплащу, никогда не склонному излишне драматизировать ситуацию, с каждой уходящей секундой становилось не по себе все больше и больше. Он чувствовал, как омерзительный страх завладевает каждой клеточкой его существа и цепенящим холодком пробегает вдоль позвоночника, медленно охватывая кончики пальцев, заставляя леденеть руки и ноги, неуклонно подбираясь к сердцу, которое всё ещё не верит, не желает верить в Неотвратимое…

Уже темнело, когда он подошел к дому Молли, к скверику напротив скромной кирпичной четырехэтажки; к тому самому скверику, откуда три дня назад его увезли в закрытом фургоне. Перед этим он успел спрятать Тигрушу под выступом детской горки, и сейчас в нем ещё теплилась слабая надежда найти полосатого зверя там, где он его и оставил...

Но никакого Тигруши в тайнике не обнаружилось.

Впрочем, Антиплащ даже не особенно этому удивился. Конечно, глупо было ждать, что за прошедшее время игрушку никто не отыщет — ни гуляющие на площадке дети, ни бдительный дворник, ни вездесущие собаки... И где теперь было искать пропажу? На помойке, в прилегающих дворах, на соседней улице, на Луне? Оставался призрачный шанс, что тот, кто нашёл Тигрушу, вернул игрушку хозяйке по адресу на пришитой бирке — но выяснить это можно было только у самой Молли...

Время тянулось медленно и мучительно. Несмотря на вечерний час, известные ему окна на втором этаже кирпичного здания оставались темны и безжизненны: ни девчонки, ни её мамаши до сих пор не было дома. Антиплащ сказал себе, что раньше восьми часов ждать их бесполезно: мамаша наверняка на работе, а Молли, как всегда, в детском саду, — но сердце его ёкало и подпрыгивало к горлу всякий раз, когда в конце улицы мелькало что-то красное, обещая скорую встречу... Веду себя, как глупая институтка перед первым свиданием, с раздражением пенял он себе — но ничего с собой поделать не мог. Впрочем, те, кого он с таким нетерпением ждал — или, скорее, поджидал, сидя на скамейке за кустом полуосыпавшейся сирени, — по-прежнему не появлялись и никак не давали о себе знать.

А что, если они вообще уехали из города? Для того, чтобы сменить обстановку, выбросить из памяти гнусные воспоминания последних дней, поправить порушенное душевное здоровье… И больше никогда сюда не вернутся?

Антиплащ вконец извелся от нестерпимой тревоги.

Наконец, в начале десятого, они появились: мамаша, устало улыбаясь, несла в руках тяжелый пакет из супермаркета; Молли бежала перед ней вприпрыжку с детским рюкзачком через плечо, из которого свешивался пухлый полосатый тигрушин хвост. Здесь, Тигруша был здесь, совсем рядом! Сердце Антиплаща судорожно подпрыгнуло к горлу; может, метнуться вперед, мелькнуло в его голове, сорвать с девчонки рюкзак — и кануть в темноту: рывком, стремительно, неожиданно, пока никто ничего не успел понять... А если девчонка начнет брыкаться, вырываться, поднимет визг? Нет, слишком шумно и рискованно, лучше не привлекать к себе внимания... Пока он сомневался и колебался, удобная минута для рывка миновала: девчонка уже подбежала к подъезду, распахнула и придержала перед мамашей тяжелую дверь, — и мать, что-то негромко проговорив, свободной рукой ласково потрепала дочурку по голове. Глухая, массивная железная створа за ними закрылась… Минуту спустя в окошке на втором этаже вспыхнул свет — и обрисовал в светлом квадрате чёрный силуэт развесистого цветка в подвесном кашпо, причудливый, будто тень сидящего на гнезде многоглавого дракона.

Против воли Антиплащ представил себе, как они входят в прихожую и раздеваются: мамаша снимает своё видавшее виды, давно уже не модное демисезонное пальто, а Молли — яркую розовую курточку, которую вешает на маленький детский крючочек, прибитый к вешалке как раз на высоте её роста. Потом тащит тяжёлый пакет с продуктами на кухню и начинает выкладывать на стол всякие вкусности; и, усталые после долгого трудового дня, но вполне довольные друг другом, они с мамашей моют руки и садятся за стол… или начинают, весело подтрунивая друг над другом, готовить ужин… варить курицу в блестящей пузатой кастрюльке или жарить овощи из пакетика… простецкая, незатейливая еда, но им, в сущности, все равно: они счастливы только потому, что они наконец-то вместе. А он, Антиплащ, изгой и отщепенец, особо опасный бандит, сбежавший из-под стражи и наверняка объявленный в федеральный розыск, ворвется в этот уютный, добрый, тёплый мирок для того, чтобы… Он стиснул зубы.

Ладно!

Сейчас не время для розовых соплей… Не время.

Он решительно встал со скамьи, швырнул в урну газету, сквозь дырку в которой наблюдал за улицей — и быстро, уверенной походкой направился к подъезду. Поднялся по лестнице на второй этаж — глядя прямо перед собой, переставляя ноги чисто механически, как заводная игрушка; ни о чем не думая, нажал на кнопку звонка под табличкой с номером 23. Раз… Другой..

— Кто там? — глухо спросили из-за двери.

— Откройте, живее! — встревоженно отозвался Антиплащ. — Я из газовой службы… Вы что, не чувствуете, как на лестнице пахнет газом?

Щёлкнул замок, дверь осторожно приотворилась. В мгновение ока Антиплащ довершил начатое, втолкнул растерявшуюся мамашу в глубину маленькой полутёмной комнаты, отшвырнул перепуганную женщину к стене и зажал ей ладонью рот.

На всё это ему потребовалось не больше секунды.

— Тише! Не надо бояться… Я не причиню вам вреда. Я пришёл только для того, чтобы вернуть себе кое-какую собственность… так уж получилось, что она, увы, оказалась именно у вас.

Мамаша обомлела.

Она, разумеется, сразу его узнала — и лицо её залила смертельная бледность; в какой-то момент Антиплащу показалось, что она сейчас упадёт в обморок — ореховые её, зеленовато-карие глаза под аккуратно подстриженной светлой чёлкой расширились от ужаса… Продолжая одной рукой зажимать ей рот, он другой дотянулся до телефона, стоявшего рядом на тумбочке под зеркалом, и прихваченным из «дома» перочинным ножом перерезал телефонный провод.

— Вот так. Теперь нам никто не помешает. И я вас сейчас отпущу — если вы обещаете мне не делать глупостей… Договорились? Вы мне верите?

Она испуганно, судорожно, как-то чересчур поспешно кивнула. «А я бы, интересно, поверил на её месте?» — мимоходом подумал Антиплащ; он осторожно ослабил хватку…

Она отчаянно оттолкнула его руку и метнулась мимо него к выходу из квартиры.

— Молли! Оставайся в комнате и запри дверь! Скорее!

— Ну я же вас просил! — Антиплащ её опередил: с упрёком качая головой, он шагнул к входной двери, повернул торчащий в замке ключ, вынул его и опустил в карман. — Вы хотите, чтобы я привязал вас к стулу и заткнул кляпом рот? Давайте не будем до смерти пугать несчастного ребёнка. Клянусь, я не причиню вреда ни Молли, ни вам! Я пришел всего-навсего для того, чтобы… Да выслушайте же меня наконец!

Но она не слышала его — да и не желала слышать. Отшатнулась к стене. Схватила первое, что попало под руку — отвёртку, лежащую рядом с бесполезным теперь телефоном. Она была одна — совершенно одна против сильного, искушенного в драках, вооруженного острым ножом бандита, пришедшего убивать, убивать, убивать… Отомстить ей и её дочери за показания, данные в кабинете дознавателя, убрать нежеланных свидетелей, окончательно стереть её и Молли с лица земли… Шок и панический ужас не давали ей осознать всю нелепость и абсурдность подобных выводов; страху её, смятению и отчаянию не было предела.

— Что… что вам от нас надо?! Убирайтесь… убирайтесь отсюда! Ради бога… Оставьте нас наконец в покое!

— Я не причиню вам вреда, — медленно, внятно, очень спокойно — тоном, каким говорят с человеком, находящимся на грани истерики — повторил Антиплащ. — Я пришел всего на одну минуту… и, чем быстрее мы утрясём приведшее меня сюда дельце, тем будет лучше для всех. Мне нужен Тигруша.

— Ч-ч… Что?..

— Тигруша. Я в него… кое-что спрятал.

Но она была слишком напугана, ошеломлена и захвачена врасплох, чтобы прислушиваться к его словам. И её жизнь, и жизнь её дочери были в опасности; она медленно отступала вдоль стены, выставив перед собой отвертку, будто кинжал, продвигаясь к шкафчику для обуви, на дне которого было спрятано то, что́ для этого отъявленного бандита наверняка станет неожиданным и очень неприятным сюрпризом…

— Уходите… Уходите немедленно! Или я…

— Что? Вызовите полицию? — Антиплащ насмешливо, хоть и несколько натянуто усмехнулся. — Для этого вам придется бежать в телефонную будку… и оставить беззащитную малолетнюю дочь в полной власти закоренелого беглого преступника… то есть меня. Такая вот, ага, досадная закавыка.

Он попал в самую точку — на мамашу было страшно смотреть. Что же делать, читалось на её лице. Что же делать? Кричать? Звать на помощь? Стучать молотком по батарее? Бежать к соседям? Но ведь этот мерзавец ни её, ни Молли теперь из дома не выпустит! Не выпустит, не выпустит…

— Разумеется, не выпущу, — будто прочитав её мысли, с раздражением заметил Антиплащ. Он внезапно сообразил, что по-прежнему держит в руке перочинный нож — и поспешно спрятал его в карман. Поднял обе руки ладонями вверх, чтобы продемонстрировать свои мирные намерения. — Знаете что, если бы я действительно намеревался вас избить, изнасиловать, ограбить, или провернуть ещё какие-то хлопотные и неприятные вещи, я бы уже давно это сделал. Поэтому давайте оставим истерику и идиотские страхи, и поговорим обо всём спокойно и здраво, как то и подобает двум взрослым, вполне адекватным и уравновешенным людям.

— М-мне… не о чем с вами разговаривать! — прохрипела мамаша.

— Отчего же? Добрые старые знакомые всегда найдут общие темы для беседы, разве не так?..

— Мама! Кто там? Ты что-то сказала? Кто-то пришёл? — Из комнаты в конце коридора, распахнув дверь, выглянула Молли — и остановилась в замешательстве, с удивлением переводя взгляд с прижавшейся к стене мамаши на…

— Ой! Это же Анти!

Мамаша на мгновение обернулась.

— Молли! Беги в комнату, живо! И запри за собой дверь!

Но Молли не послушалась — она смотрела на Антиплаща пристально и неотрывно, с опасливым недоверием, словно отказывалась верить своим глазам. На лице её наряду с радостным изумлением выразилась трепетная неуверенность человека, наконец увидевшего живого, долгожданного, всамделишного Санта-Клауса — и опасающегося, что в следующую секунду забавный красноносый волшебник с косматой растрепанной бородой бесследно растает в воздухе.

— Анти! Это и правда ты? Ты всё-таки пришёл!

— Ну… я же обещал, — беспомощно вякнул Антиплащ. Девчонка на секунду отвлекла его внимание — и, если бы мамаше в этот момент вздумалось ткнуть его отвёрткой в бок или треснуть сковородой по затылку, он вряд ли сумел бы как-то этому помешать. Но она, замершая где-то позади, по-видимому, слишком растерялась от неожиданности, чтобы найти в себе силы в присутствии дочери перейти от обороны к решительным действиям.

Молли, должно быть почуяв неладное, оглянулась на неё с некоторой тревогой.

— Анти, ведь ты пришёл ко мне в гости? Мама! Он пришёл ко мне в гости, да?

Но, ошеломленная происходящим, мамаша явно потеряла дар речи…

— Да, — сказал Антиплащ — и челюсти у него прямо-таки свело от мерзкой невыносимой фальши, прозвучавшей в этом коротеньком слове. — Я пришёл к тебе в гости, Молли. Ты рада? Как поживаешь? И как поживает твой… э-э… любезный Тигруша? Можно мне с ним поздороваться?

— А как же! Конечно! — Молли просияла. — Пойдём! Я тебе покажу! И Тигрушу, и все-все свои игрушки! — Она схватила его за руку и потащила в комнату — под бессильным, исполненным ужаса взглядом мамаши. Которую Антиплащ старался не выпускать из поля зрения: у этой истеричной овцы наверняка есть второй ключ, с неудовольствием сказал он себе — но отважится ли она выйти из квартиры и оставить Молли одну в его, Антиплаща, грязных, грубых и безжалостных лапах? Или все-таки как следует поразмыслит и внимет голосу разума?.. Ну-ну. Самое время хватать Тигрушу и делать ноги; какого черта, спрашивается, он до сих пор торчит в этих четырёх стенах, каждую секунду рискуя вновь оказаться на прицеле у копов, и слушает дурацкую трепотню счастливой по уши четырёхлетней девчонки? Которая, беспечно болтая, суёт ему в руки свои сокровища, пупсов и мишек, котят и зайцев, и кукольный мебельный гарнитур, и миниатюрную посудку, и домик для Барби, и игрушечного пони, и бесчисленное количество книжек с картинками… А вот здесь, видишь… это принцесса Розалинда, она живет вот в этом замке из кубиков… раз в неделю она садится в карету, запряжённую четверкой шахматных коней, и едет в гости к своей подруге Белозорьке… потом они расставляют на игрушечном столе игрушечный чайный сервиз и пьют чай… ну, как бы пьют, понарошку. А из засады на них бросается страшный зверь Тигр… ну, то есть, Тигруша… нет-нет, на самом деле он добрый — только понарошку притворяется злым для того, чтобы принцессу Розалинду мог спасти отважный Принц На Белом Коне — и она бы в него сразу влюбилась…

— В кого влюбилась? В Тигрушу?

— При чем тут Тигруша? В Принца, конечно!

— Тоже, надо полагать, понарошку?

— Что понарошку?

— Влюбилась, говорю, тоже понарошку? Раз уж он понарошку её спас…

Молли не успела ответить.

— Поговорили, да? А теперь — убирайся отсюда, мерзавец! Сейчас же, немедленно! Или я… я за себя не отвечаю! — Это опять была мамаша. Голос её едва заметно дрожал — но звучал сурово, непреклонно, даже угрожающе, с едва сдерживаемой злобой; голос человека, доведённого до последней грани отчаяния и готового на всё ради ребёнка.

М-да. Антиплащ её явно недооценил…

Она стояла в дверях комнаты и, закусив губу, целилась в него из маленького черного пистолета.

Из «Фантома». Крохотного травматического пистолетика, годного скорее для устрашения, чем для настоящей защиты, но все же достаточно опасного — особенно с такого близкого расстояния. Во всяком случае, Антиплащу вовсе не улыбалось ни за что ни про что получить пулю в живот…

Это было бы совершенно не понарошку. И абсолютно некстати.

Особенно сейчас.

Он медленно выпрямился. Не то чтобы он боялся, что она действительно выстрелит — на глазах у Молли! — но у неё был вид разъярённой тигрицы, готовой сражаться за своё дитя до последнего вздоха, а в таком состоянии даже самый здравомыслящий человек способен на ужасающе несусветные глупости… Пауза затягивалась; Молли, не понимая, в чем дело, с изумлением переводила взгляд с одного на другую.

— Мама, — укоризненно сказала она. — Ты что? Это — Анти, я же тебе говорила… Он совсем даже не пристукник! Зачем ты его обижаешь?

— Помолчи! Что ты понимаешь! — взгляд мамаши обжигал ненавистью, будто кислотой; Антиплащ понял, что она находится на грани (или уже за гранью?) нервного срыва. — А ты, мерзавец… Убирайся отсюда! Сейчас же! И больше… никогда… к моей дочери…

В этот момент в комнате погас свет.

Не только в комнате — во всем доме.

Это было так внезапно, так оглушительно — будто обухом по затылку! — так всеобъемлюще, что мамаша вскрикнула от неожиданности. Молли тоже взвизгнула — не то испуганно, не то восторженно. Темнота тут же вывалилась изо всех углов и всецело завладела ситуацией; комната освещалась лишь призрачным светом уличного фонаря, мутным расплывчатым пятном мерцающего с противоположной стороны улицы… Молли кинулась к окну.

— Ух ты! Во всём квартале нет света!

Мамаша молчала — видимо, просто не зная, что делать; Антиплащ услышал донёсшийся из темноты не то всхлип, не то судорожный вздох… Как бы она не решила, что в этой внезапной каверзе со светом виноват тоже исключительно незваный визитер — и с перепугу не нажала на курок, с беспокойством подумал Анти; к сожалению, она находилась слишком далеко от него, чтобы он мог прыгнуть вперед и попытаться выбить пистолет у неё из рук, не рискуя угоститься при этом пулей... Увы!

Ситуация, что ни говори, складывалась на редкость глупейшая — до полного и окончательного абсурда.

Покрытая мраком.

— В этом доме есть свечи? — хрипло, когда дальнейшее молчание стало уже просто невыносимым, спросил Антиплащ. — Или мы так и будем… стоять тут в темноте?

Он почти не надеялся на ответ — но неожиданно услышал:

— Т… там. На кухне.

Антиплащ, шаря рукой по стене, подошёл к двери — мамаша шарахнулась от него, как от зачумленного, — и направился по узкому коридорчику на кухню. Каждую секунду ожидая, что мисс Травматика выстрелит ему в спину…

Она не выстрелила.

Но он слышал за спиной легкие торопливые шаги — мамаша шла за ним следом. Видимо, она была настолько потрясена и выбита всем происходящим из колеи, что никак не могла собраться с мыслями… К тому же особых причин доверять ему у неё по-прежнему не было.

Ощупью добравшись до кухни, Антиплащ остановился в нерешимости. Здесь было темно, тепло и влажно, пахло чем-то пригоревшим; на плите что-то агрессивно булькало, шипело и брызгалось горячим паром, обещая обжечь, — и, машинально протянув руку, Антиплащ убавил силу горения конфорки. Искательно осмотрелся.

— В шкафчике у холодильника, — негромко, сдавленным голосом подсказала мамаша.

Так оно и оказалось. Нашарив свечи, Антиплащ постоял немного, не зная, куда их приспособить, чувствуя себя последним болваном — потом воткнул свечи в стоящие на столе стаканы и поджёг спичкой из найденного на подоконнике коробка. Кухонька наконец неохотно выплыла из полумрака: шкафчик с посудой, столик, покрытый цветастой клеенчатой скатёрткой, посудомоечная машинка у раковины, газовая плитка, холодильник в ярких наклейках — всё маленькое, компактное, какое-то игрушечное, словно из миниатюрного кукольного мира Молли. Из сказочного домика принцессы Розалинды…

— И часто у вас случается… такая романтика? — помолчав, спросил Антиплащ, глядя на тёплые язычки свечей — и на их отражения, мягко мерцающие в квадратиках кафельной плитки над раковиной.

— Бывает, — после паузы отозвалась мамаша. Через силу выдавила из себя это коротенькое слово, будто оно было из неподатливого, чересчур густого стекла.

— Каждый день! — радостно пискнула Молли. Она, конечно, не могла остаться в стороне от столь захватывающего приключения — и стояла в дверях, с любопытством высунув нос из-за мамашиной спины.

— Ну, не каждый день, но бывает, — стёртым, невыразительным голосом сказала мамаша: то ли она вконец устала бояться, то ли решила, что Антиплаща нужно просто перетерпеть, как, стиснув зубы, перетерпевают внезапную судорогу, то ли держала в рукаве какой-то другой, более крупный козырь — в темноте Антиплащ не мог видеть её лица.

Да, собственно говоря, и не хотел. Выражение её лица не обещало ему ничего нового — всё тот же ужас, всё та же ненависть, всё то же отвращение, всё то же с трудом скрываемое желание как можно быстрее от него избавиться… Таких лиц он насмотрелся в своей жизни более чем достаточно.

— Гм, гм! Проделки Мегавольта? — пробормотал он себе в нос. — Ну, если этот электрический дурень шарится по ближайшей электростанции вместо того, чтобы собирать мне «ключ»…

— Вы знаете Мегавольта? — устало, безо всякого интереса спросила мамаша. — Впрочем, кто в Сен-Канаре его не знает… — Она тяжело опустилась на табуретку возле стола, по-прежнему сжимая в руке маленький, в любой момент готовый ужалить «Фантом». Молли нерешительно придвинулась ближе, посматривая на Антиплаща, прижалась к матери, придерживая рукой застенчиво выглядывающего из-под её подмышки Тигрушу. Мягкая полосатая игрушка по соседству с пистолетом смотрелась неуместно и даже, откровенно говоря, попросту дико.

— Да уберите вы эту штуку! — сердито, с раздражением сказал Антиплащ. — Неужели вы всерьёз думаете, что, если бы я действительно собирался причинить вам какие-то неприятности, этот игрушечный пистолетик меня бы остановил?

— Нет. Не уберу. — Пальцы мамаши сильнее сжались вокруг стальной рукояти: видимо, оружие придавало ей уверенности в собственных силах и, главное, ощущение пусть и зыбкой, но всё-таки безопасности.

Антиплащ пожал плечами.

— Ну, как хотите. Вы по-прежнему меня боитесь?

— А как же мне вас не бояться? — Голос её задрожал от едва сдерживаемого негодования. — Вы — грабитель, бандит и налётчик… похититель моей дочери! А вдобавок ещё и… — Она замолчала, прикусив язык.

— А вдобавок ещё и убийца, это вы имели в виду? — с готовностью подсказал Антиплащ. И, не дождавшись ответа, добавил отрывисто: — Я никого не убивал.

— Как же! По радио говорили…

— По радио! А вы всегда верите тому, что говорят по радио?

Она посмотрела ему в глаза.

— А по-вашему, я должна верить вам?

Где-то на улице — они, все трое, подскочили от неожиданости — ушераздирающе взвыла сирена автомобильной сигнализации и, поклохтав пару секунд, смолкла — резко, словно обрубленная. И почти тут же под потолком вновь вспыхнула люстра… И опять погасла. И снова вспыхнула — на этот раз окончательно. Антиплащ наконец-то сумел — через стол — разглядеть свою собеседницу: она была невысокая и хрупенькая, с узенькими плечиками, обтянутыми старым выцветшим свитером, с худеньким бледным личиком, с собранными в «хвост» на затылке светлыми волосами и с такими же, как у Молли, большими глазами испуганной лани…

— Почему бы и не поверить? — спросил он негромко, так мягко, как только мог. — Вы могли хотя бы попытаться… В Сен-Канаре не так уж много людей, которые по-настоящему мне верят… да, чего уж там скрывать — таких нет совсем. Так почему бы вам не рискнуть и не нарушить наконец эту недобрую традицию, м-м?

Она бледно улыбнулась.

— Странный вы человек, Анти… плащ. Почему-то, находясь рядом с вами, я постоянно забываю о том, кто вы такой… и всё время вынуждена напоминать себе, что должна держаться настороже. Нет-нет, — в ответ на его попытку сделать шаг вперёд она поспешно подняла пистолет. — Стойте там, где стоите. И постарайтесь не делать резких движений, ладно?

— Вы тоже. Эта штука — стреляет…

— Что вам от нас надо?

— Я вам уже сказал. Мне нужен Тигруша. Вернее, то, что я в него спрятал.

— А что вы в него спрятали?

— Вам совсем не обязательно это знать. — Он покосился на пригоревшее к плите желтоватое пятно убежавшего молока — кашу они в этом молоке собирались варить? — потом решительно повернулся к холодильнику и распахнул дверцу. — В этом доме найдётся кусок масла и пара яиц?

Мамаша молчала. Стиснув в руке пистолет, смотрела на него с плохо скрытым недоумением: она, конечно, была бы удивлена куда меньше, если бы беглый уголовник потребовал у неё деньги и золото — но масло и яйца?.. Так и не получив ответа, Антиплащ снял с полки чистую сковороду и поставил её на огонь, потом бросил в посудину кусок масла и, дождавшись, когда оно зашкворчит, вбил на сковороду несколько яиц. Наверно, это была не самая замечательная идея для незваного гостя — бесцеремонно жарить яичницу на чужой кухне — но, в конце концов, это по его вине они остались без ужина… Кроме того, за целый день во рту у него не было ни крошки, и он сейчас просто умирал от голода; а подыхать в лучшем — вернее, в худшем — случае ему предстояло только через восемь часов…

— Молли, ты любишь яичницу? — Он снял горячую сковороду с плиты и водрузил её, точно коронное блюдо на званом обеде, на середину стола. — Хрустящую и поджаристую, чуть-чуть пересоленную, с растекшимися глазка́ми, сырую в середине и слегка подгоревшую по краям?

— Фи! Ну и гадость! — Молли недовольно сморщила нос. Посадив Тигрушу на край стола, она взобралась в стоявшее у окна детское креслице, которое было ей уже откровенно маловато. — А какао будет? А бутерброды?

— Какие бутерброды?

— С колбасой, сыром и арахисовым маслом! Во-от такие, — она показала, какие, подняв одну ладонь над другой сантиметров на десять.

— Не понял. Ты хочешь сказать — со всем этим сразу? О, господи! Неужели это съедобно?

— Съедобно, съедобно. Ещё как! — Мамаша как-то нервно, вымученно усмехнулась с другого конца стола. — Она, представьте себе, только такие и ест…

* * *

…За окном темнело. Копилась, копилась над городом, дожидаясь своего часа, ясная и холодная сентябрьская ночь. Но здесь, в крохотной игрушечной кухоньке скромного панельного дома, было светло, тепло и уютно; тихо, деликатно, точно стесняясь лишний раз напоминать о своём присутствии, тикали ходики на стене, и мордашка изображенного на них весёлого зайца в такт движению маятника стреляла туда-сюда лукавыми голубыми глазами. Деловито шумел на плите закипающий чайник. Бессловесной свидетельницей подсматривала за происходящим притаившаяся в маленьком подвесном кашпо развесистая вербена. Антиплащ живо приканчивал яичницу, до которой, кроме него, охотников не нашлось; мамаша сидела над чашкой с чаем, медленно помешивая в ней ложечкой, так низко опустив голову, что Антиплащу был виден лишь кончик тонкого носа, да свешивающаяся над чашкой прямая белокурая чёлка. Молли уплетала свои чудовищные бутерброды, время от времени хихикая — потому что Антиплащ пытался построить домик из кусков печенья, но они всё падали и падали в самый неожиданный момент — пока один из них не свалился в оказавшуюся по соседству тарелку с остывшим супом — и, разбухнув, уныло плавал там, будто одинокий, покинутый экипажем неприкаянный кораблик. Антиплащ воткнул в него зубочистку с надетым на неё клочочком салфетки — и некоторое время они с Молли развлекались тем, что, поддувая в бумажку, пытались провести «кораблик» к противоположному «берегу» в обход устрашающих «скал» из картошки и «рифов» из разваренной капусты. Но наконец несчастное «судёнышко» окончательно размокло и бесславно потерпело крушение посреди «океана» — развалилось пополам, подобно «Титанику», и безвозвратно затонуло… Молли веселилась, пуская пузыри в какао — пока едва не выронила выскользнувшую из рук чашку; и тогда кроме радостного фырканья девчонки Антиплащ расслышал и короткий, отчаянно подавляемый всхлип, раздавшийся за его плечом. Он обернулся: позабытая мамаша по-прежнему сидела над чашкой с остывшим уже чаем — и в сладкую, подкрашенную чайной заваркой кипячёную водицу падали и падали тяжелые солёные капли…

— Она… Молли… часто рассказывала мне о вас, — поймав на себе взгляд Антиплаща, сказала она тихо, со злобой, словно бы через силу, яростно утирая ладонью нос. — Прожужжала мне все уши… Анти, Анти… Как было бы здорово, если бы у неё был такой папа… почему у неё нет папы, как у других детей… она что, не такая, как все?.. Господи! О, господи! Да за что же мне всё это! — Она ещё ниже опустила голову, стараясь скрыть слёзы, загнать глубоко в сердце рвущееся из груди невыносимое горе — и вдруг разрыдалась, забыв про пистолет, закрыв лицо руками, вздрагивая узкими плечиками, безуспешно пытаясь унять такие бессильные, такие неуместные, такие ненужные сейчас слёзы…

История её была проста — и стара, как мир. Провинциальная дурочка с провинциальной внешностью и провинциальным именем — Люси, она выскочила замуж в восемнадцать лет за Прекрасного Прынца, который на деле оказался обалдуем и подлецом, и спустя пару лет бесследно испарился из её жизни, оставив её с ребёнком на руках практически без средств к существованию. В поисках лучшей доли ей пришлось бросить учёбу и перебраться в Сен-Канар, где удалось снять крохотную квартирку в отдалённом районе и (удача!) найти работу, на которой приходится пахать с утра до ночи только для того, чтобы обеспечить себя и дочь самым необходимым, вовремя платить за квартиру, за детский сад и выплачивать проценты по кредитам; им с Молли так редко удаётся побыть вдвоём! Каждый свободный день, каждая вылазка в город, каждая совместная прогулка для них — праздник; и тогда, в тот день, в прошлую пятницу, они, невзирая на дождь, всё-таки решили выбраться в парк, чтобы покататься на каруселях и покормить лебедей, — а потом… закончилось все тем, что… ну, вы знаете… Она замолчала, яростно смахивая со щек непрошенные слёзы, злясь и досадуя на себя за эту нелепую сцену, за истерику, за вдруг вырвавшиеся из-под спуда горькие чувства… Молли притихла на своём стуле; Антиплащ сидел с каменным лицом, не зная, что делать, чувствуя себя полнейшим кретином в никогда прежде не ведомой ему роли жилетки для жалоб; больше всего на свете ему сейчас хотелось провалиться сквозь землю… вернее, сквозь пол — и лететь со свистом двенадцать тысяч километров до самой Австралии… Впрочем, мамаша не ждала от него ни сочувствия, ни поддержки, ни даже какого-то ответа: просто у неё был тяжёлый день, запарка на работе, и опять просрочен счет по кредиту, и Молли отказывается ходить в сад, и они пришли домой, надеясь наконец-то спокойно отдохнуть и хоть на несколько часов позабыть обо всех проблемах, а тут… нежданно-негаданно появляется какой-то бесцеремонный мерзавец и… и начинает вновь травить душу…

— Мама! Мамочка! — испуганно, поперхнувшись от волнения какао, пролепетала Молли. — Что с тобой? Не плачь! Пожалуйста, не плачь! Ты заболела? — Она вскочила со своего стульчика и прильнула к матери, пытливо, с тревогой заглядывая ей в лицо; и, натянуто, чуть принуждённо улыбаясь, Люси ласково погладила её по голове.

— Нет-нет, милая, всё в порядке. Просто… что-то взгрустнулось ненароком. Ты давай, допивай своё какао… А то этому твоему… Анти уже пора домой. Ведь так? — Она исподлобья, в упор, из-под спадающей на глаза чёлки взглянула на Антиплаща. — Уходите. Немедленно! И больше никогда… здесь не появляйтесь, никогда, никогда! Ради Молли, пожалуйста! Она… ей надо забыть…

— Меня? — помолчав, спросил Антиплащ.

— В том числе. И всё, что с ней произошло. Уходите!

— Да. Я уйду. И больше, обещаю, вы меня никогда не увидите. Но сначала позвольте мне всё-таки забрать то, ради чего я, собственно, сюда и пришел. — Он протянул руку к полосатой игрушке, по-прежнему безмолвно восседающей на краю стола. — Молли, ты разрешишь?

Не дожидаясь ответа, он взял тряпичного зверя и внимательно его осмотрел: бирка с адресом оказалась на месте, но сам Тигруша был чистенький и крепенький, с упитанным, плотно набитым пузиком и, главное, абсолютно целый, безо всяких прорех на боках и забинтованых лапок… Полно — да тот ли это Тигруша? Может быть, того Тигрушу, которого Антиплащ неуклюже спрятал под выступом детской горки, давно нашел и отправил на помойку местный дворник? И заботливая мамаша решила купить для дочери нового? От этой мысли у Антиплаща на секунду потемнело в глазах…

— У него… у Тигруши… помнится, была дырка подмышкой, — хрипло, севшим голосом заметил он. — Вы её зашили, что ли?

— Ну, разумеется! — сердито ответила мамаша, явно не понимая, как можно спрашивать о таких само собой разумеющихся вещах. — Зашила. И выстирала его в стиральной машине. Его соседский мальчик принес, сказал, что нашел его во дворе... Но он был весь грязный! И я же не знала, что там есть что-то внутри!

Ладно. От сердца у Антиплаща отлегло. Будем надеяться, что геренитам, упакованным в полиэтилен, получасовое пребывание в воде со стиральным порошком никакого особенного ущерба не нанесло. Камни — они камни и есть! Он достал перочинный нож и, подпоров шов, запустил пальцы в мягкое ватное нутро полосатого зверя… Облегчению его не было предела, когда ему удалось нащупать в толще ваты маленький целлофановый пакетик; он осторожно извлёк его на свет и положил на ладонь.

— Так это и есть… те самые штуки, из-за которых заварилась вся эта каша? — Мамаша не то с недоумением, не то с осуждением покачала головой. — Какая пакость!

— Да. — Антиплащ опустил герениты в карман. — Они самые и есть. Действительно — пакость.

— Вам пора.

— Уже ухожу. — Он поднялся и, улыбаясь (жалкая же это, должно быть, была улыбочка!), помахал девчонке рукой. — Пока, Молли!

Она смотрела на него сердито: она ведь ещё не показала ему свои рисунки и игрушечную железную дорогу с миниатюрным, но совсем как настоящим блестящим паровозом — а он, видите ли, уже собрался домой!..

— А ты ещё ко мне придёшь? Обещай, что придёшь!

Это был не вопрос и даже не просьба — скорее требование. Но, прежде чем Антиплащ успел придумать слащаво-лицемерный, достаточно подходящий к случаю ответ, его опередила мамаша:

— Придёт, придёт… если ты будешь хорошо себя вести. Когда-нибудь потом… — Она внезапно вновь вспомнила про пистолет, лежащий у неё на коленях, — и его черное дуло снова неприязненно уставилось на Антиплаща маленьким злобным глазом. — Будь так добра, Молли, вымой чашки.

Видимо, мамаша не так уж часто доверяла дочке эту тонкую операцию; Молли аккуратно сложила грязную посуду в раковину, взобралась на подставленную табуретку и, высунув от усердия кончик языка, энергично взялась за дело… Они, все трое: Антиплащ, мамаша и мисс Травматика, — тем временем вышли в прихожую. Под выразительным взглядом мамаши (и пистолета), Антиплащ отпер входную дверь и положил ключ на телефонную тумбочку.

— Сделайте мне небольшое одолжение, а?

— Какое? — спросила Люси хмуро.

— Подождите хотя бы четверть часа, прежде чем вызывать полицию.

Чуть помедлив, она согласно кивнула.

— Хорошо. — Он думает, что она ещё собирается вызывать какую-то там полицию! Ну и пусть думает… хотя ещё одного разговора с копами ей сейчас просто не выдержать. Всё, чего она сейчас хочет — это покоя, покоя, покоя!.. — Да уходите же наконец! Ну?

Он шагнул к двери.

— Подождите!

Изумлённый, он обернулся. Люси смотрела на него, закусив губу, словно уже жалея о том, что отважилась его окликнуть — но все-таки решительно собралась с духом:

— Можно… задать вам личный вопрос?

Он криво усмехнулся.

— Ну, попробуйте.

— Почему у вас такая… странная кличка?

— Странная? — Антиплащ пожал плечами. — Вовсе нет. Разве вы не знаете моего двойника, Черного Плаща? Я — его полная противоположность. Вот и всё.

— Понимаю. Но когда-то же у вас было имя?

— Когда-то было. А теперь — нет. Прощайте. — Больше не оглядываясь, он быстро шагнул за порог.

Дверь за ним закрылась…

— Есть сигнал!

Пауэр, отшвырнув газету, которую пытался читать, бросился к монитору.

— Вы уверены? Это действительно он?

— Полагаю, да. — Радист — долговязый, чуть сутуловатый парень, похожий на длинный полусогнутый гвоздь — кивнул энергично и утвердительно, с почти не скрываемым торжеством. — Во всяком случае, никаких иных радио-объектов в этом районе быть не может. Смотрите, — он указал на крохотную зеленую искру, ползущую по голубоватому экрану пеленгатора. — Объект движется по Черри-лейн… Перешёл через улицу… Подходит к Маунт-бей-авеню… Это он, не может быть никаких сомнений!

— Отлично! Это район Заячьего парка. Так, так… Что ему там опять понадобилось? Ищет герениты?

— Ну, это вам следовало бы спросить у него самого.

Пауэр хмыкнул и, насвистывая в нос легкомысленный мотивчик, одобрительно похлопал долговязого гения по плечу. Впрочем, если бы парню сейчас вздумалось ненароком поднять голову и взглянуть в лицо своего собеседника, он бы, наверно, попросту ужаснулся: такая на физиономии Пауэра стыла злобная, хищная, до дрожи кровожадная усмешка.

— Спросим. Обязательно спросим. Аккурат через полчасика. — Пауэр схватил телефонную трубку. — Смит! Это ты? Что?.. Ты спишь, что ли?.. Ну и что, что одиннадцатый час ночи?! Антиплаща засекли… Да! Готовь машину! Выезжаем немедленно…

* * *

— А, Плащ! Я думал, ты уже ушёл. Что ты здесь делаешь?

— А ты что здесь делаешь, Гриз? В такой-то час…

— Во-первых, заканчиваю отчёт.

— А во-вторых?

— А во-вторых, жду шефа. Он просил меня задержаться. И, между прочим, упомянул, что располагает некой немаловажной информацией, которой ему совершенно необходимо в экстренном порядке со мной поделиться.

— Не только с тобой, — ревниво, слегка покачиваясь с носка на пятку, заметил Дрейк.

— Ах вот оно что… Дело становится всё интереснее! — Гризликов, заложив руки за голову и лениво почесывая шею, задумчиво смотрел в потолок. — Значит, ты тоже приглашён… Хм! Что же наш старик такого-этакого раскопал, что ему потребовались столь несусветные секретность и срочность?… — Он широко зевнул, рассеянно прикрывая ладонью рот. — Интересно, привезли там Антиплаща в Управление, или нет? Пора бы, пожалуй… Пауэр со своей командой уж с полчаса как уехали. Кстати, — внезапно о чем-то вспомнив, он потянулся через стол и принялся перебирать бумаги в папке «Входящие», — тут тебя с утра дожидается одно странное письмецо…

— Какое письмецо?

Гризликов наконец обнаружил искомое и протянул Дрейку коричневатый конверт из плотной почтовой бумаги, на котором неразборчивым, размашистым почерком под криво наклеенной маркой было нацарапано «Черному Плащу лично в руки». Эти китайские неудобочитаемые каракули показались Дрейку знакомыми, но, где ему доводилось прежде с ними встречаться, он так и не вспомнил; повертев конверт в пальцах, он поднес его к лицу и осторожно понюхал — к подобной невнятной корреспонденции, что ни говори, следовало относиться с уважением и должной опаской.

— Любопытно… Как по-твоему, Гриз, что́ там внутри, а?

— Бомба. Или отравленная игла, — буркнул Гризликов, взглядом вновь примагниченный к монитору. И добавил, как показалось Дрейку, мечтательно, с искренним удовольствием: — Которой ты сейчас уколешься, возьмёшься с головы до ног фиолетовой крапинкой и, брызжа мутной зеленоватой пеной, кончишься прямо у меня на глазах в страшных корчах…

— Давай не будем выдавать желаемое за действительное, — с раздражением перебил Черный Плащ. — Там скорее какая-то не то пуговица, не то запонка… — Он огляделся в поисках канцелярских ножниц. — Надо бы конвертик аккуратненько вскрыть…

На столе требовательно, не позволяя себя проигнорировать, с категоричным напором раздражённого начальника заверещал телефон. Гризликов, не глядя, протянул руку к трубке.

— Это, наверное, шеф… Да? — Он чуть помолчал; брови его изумлённо поползли на лоб. — Что? Вы уверены?

— Ну? Что опять стряслось? — Черный Плащ сердито оглянулся.

Гризликов покосился на него, мягко говоря, озадаченно.

— Там, внизу, в Управлении — Мегавольт. И он жаждет немедленно тебя увидеть.

— Меня? Мегавольт? Действительно, странно… Что ему тут понадобилось?

— Почему бы тебе не пойти и не выяснить это у него самого?

— Ладно. Ты прав. — Так и не вскрыв конверт, Черный Плащ небрежно бросил его обратно в папку. — Это пока подождёт. Пойду-ка выясню, какого лешего Батарейке сегодня не спится… Звякнешь мне, когда явится Хоутер, ладно?

* * *

В Управлении было безлюдно и тихо — только скучал, подперев голову рукой, за пультом ночной дежурный, да негромко, распространяя по унылому казённому помещению упоительный аромат свежемолотого кофе, булькала кофеварка в углу на маленьком столике. Мегавольт, поджав ноги, сидел на стуле у стены и, постукивая пальцем по нижней губе, задумчивым взглядом изучал люминесцентные лампы на потолке… Впрочем, появление Чёрного Плаща заставило его встрепенуться.

— Ну, наконец-то! Я уже полчаса тут сижу! Где тебя нелёгкая носит? — Он кинулся к Дрейку, спотыкаясь, чертыхаясь, раскинув руки и растопырив пальцы, искрясь и сияя (в буквальном смысле) всем телом. На какой-то миг Черному Плащу показалось, что — неслыханное дело! — Мегс пьян; но тут же он понял, что румянец на бледных впалых щеках и блеск неопределённого цвета, обычно невыразительных глазок — вовсе не следствие обильного пятидневного запоя, а проявление гордости и волнения, от которых Мегавольт, распираемый торжеством, прямо-таки светился, что было заметно даже невооружённым глазом. Не иначе, мельком подумал Черный Плащ, ему только что вручили Нобелевку за доказательство Теоремы Ферма… Правда, какое отношение это имеет к ШУШУ в целом и лично к нему, Дрейку, в частности, понять было трудновато.

Тем более что слова Мегса тоже ничего толком не проясняли:

— «Ключ» у меня! У меня! Я собрал его! Слышишь! Я собрал «ключ»!

— Что?.. — Дрейк на всякий случай старался держаться так, чтобы между ним и Мегавольтом находился длинный офисный стол. — Какой ключ?

— Как какой? «Ключ» от браслета! От бомбы, которая прикована Антиплащу к руке! Я собрал его — даже и без геренитов, ясно? Принцип действия-то оказался прост, как тележное колесо! Ха-ха! И я его просёк! Понял?!

Черный Плащ судорожно поискал взглядом ближайший стакан с водой. Который, увы, стоял-таки достаточно далеко — на конторке дежурного.

— Да, — сказал он. — Да, да. Я всё понял. Ты — молодец. — Ласково, доброжелательно улыбаясь, он осторожно приблизился к Мегавольту и предупредительно, чуть ли не с нежностью придержал его под локоток. — Присядь. Успокойся. Расслабься. Дыши глубже… Может быть, тебе нужно… э… э-э… таблеточку? Или лёд на голову?

— Да какую к черту таблеточку?! За кого ты меня принимаешь? За психа?!.. Лучше скажи мне, где Антиплащ! До конца отсчёта осталось всего семь часов!

— Какого отсчета? Ты бредишь?

Мегавольт уставился на Черного Плаща, как на человека, свалившегося с Луны… головой вниз.

— Олух царя небесного! Ты что же, ничего не знаешь?

— Я уже несколько дней не занимаюсь Антиплащом, — холодно, глядя Мегсу через плечо, процедил Дрейк. — Что, по-твоему, я должен знать?

— Как не занимаешься? Ты же его повязал! Квага сказал, что он сидел у вас в каталажке!

— Ну… может, и сидел. А теперь не сидит.

Мегавольт как-то угас. Он явно растерялся — и даже, показалось Черному Плащу, не на шутку испугался.

— Не понял.

— Он сбежал. — Дрейк сухо кашлянул. — Сегодня днём. Но, надеюсь, ненадолго.

— Сбежал? А как же бомба?

— Какая бомба?

— Бомба, которая в браслете! Он тебе не говорил, что ли?

— Я же тебе сказал — я не занимаюсь его делом… — Черный Плащ провел рукой по лицу, пытаясь переварить услышанное: всё это было как-то непонятно и неожиданно, и напрочь отказывалось укладываться у него в голове. — То есть ты хочешь сказать, что… что у него там действительно бомба?

— Ну, разумеется! А ты, небось, решил, что он пытается потешиться за твой счёт?

Черный Плащ онемел.

— О, боже… Так это — правда… Но Пауэр ничего об этом не говорил… Впрочем, это, конечно, не моё дело…

— А чьё? — угрюмо спросил Мегавольт. — Этого твоего… Пауэра?

— Что ещё ты об этом знаешь?

— Только то, что Антиплащ сам мне рассказывал… Браслет начинён взрывчаткой. И отсчёт заканчивается завтра около шести утра. Войт надел на него эту штуку, чтобы заставить украсть герениты — без геренитов браслет снять невозможно. Кроме того, нужен «ключ»… устройство, которое преобразует излучение камней в определённый код, распознаваемый датчиком браслета. И я — Я! — его собрал! Вот он! — торжествующе ухмыляясь, Мегавольт выудил из кармана невзрачную металлическую трубочку длиной сантиметров двадцать, напоминающую, пожалуй, рукоять лазерного джедайского меча (Дрейк сопротивлялся изо всех сил, но у него неумолимо возникла именно такая ассоциация). — Круто, да?

— Ну и что это такое? — Черный Плащ разглядывал странную вещицу с недоумением. — Лазерная указка?

— Сам ты!.. — Мегавольт оскорбился. — Я действительно взял за основу устройство твердотельного лазера, но это только похоже на лазерную указку! Я же тебе говорю — принцип действия до безобразия прост! Смотри! — Он отвинтил от «указки» «колпачок» и предъявил Черному Плащу крошечную полусферическую полость внутри «ключа». — Видишь? Вот в это гнездышко надо вставить один из камней. Под действием лазера он испустит поток герео-частиц, который, попав на «считыватель» браслета, наконец разомкнёт замок… по крайней мере, я так думаю. Ясно? Впрочем, раз Антиплаща здесь всё равно нет…

— Его скоро привезут. У него там, в браслете, помимо бомбы впаян ещё и маяк.

— Знаю. — Мегавольт задумчиво почесал нос. — Антиплащ просил меня принести «глушилку». Он не хотел отдавать герениты Войту — и мы с ним условились после похищения встретиться в Заячьем парке…

— Но не встретились?

— Нет.

— Почему?

— Не знаю. Я ждал его часа два у Центрального входа, но он так и не появился. А потом я узнал, что он сидит у вас в ШУШУ… Черт! Я не думал, что он сбежит!

— Мы тоже… не думали, — помолчав, неохотно признался Черный плащ. — Ну да ничего, скоро он опять будет здесь — лапы у нас длинные, мой дорогой Мегс… Что там? — Он оглянулся: дежурный, сидевший за пультом, негромко выразительно кашлянул и постучал костяшками пальцев по столу, подзывая Дрейка. Протянул ему телефонную трубку:

— Из ШУШУ.

Это был Гризликов.

— Плащ? Шеф пришел, ждём тебя. Поднимайся!

— Уже иду. — Чёрный Плащ отдал телефон дежурному и задумался. Вот так дела! Вот так и Мегавольт! Вот так и новости, леший бы их побрал, в кошмарном сне с большого бодуна не привидится… Хм! Можно ли им верить? Волнение Мегавольта было как будто неподдельно, но ведь Антиплащ мог наврать с три короба и ему. А если это всё — правда… Антиплащу, пожалуй, не позавидуешь… носить на запястье настоящую бомбу, зная, в какой день и час истекает срок… Однако! Вот тебе и старикашка Войт, божий одуванчик! Значит, это он заварил всю эту кашу? Неудивительно, что в наплыве чувств Антиплащ психанул и старого сморчка грохнул. А потом… что? Перевернул вверх дном всё войтовское логово в поисках неведомого «ключа»? Всё как будто логично, но…

Знает ли о бомбе Пауэр? Должен знать. Перед Дрейком он, конечно, отчитываться не обязан, но вот Хоутеру он должен был доложить… Не об этом ли шеф и намеревался говорить с ними в столь поздний и неурочный час? Антиплаща нужно изолировать немедленно, как только его привезут в Управление, черт знает, когда эта штука на самом деле рванёт, и есть ли у них вообще в запасе эти пресловутые семь часов… Что-то, кстати, Пауэр и К° изрядно задерживаются, им уже давно пора быть в ШУШУ… И никаких сообщений от них нет… Неужели этот мерзавец Анти опять сбежал? С радиомаяком на руке? Невозможно! Просто немыслимо…

Или случилось что-то похуже?

— Ладно. — Черный Плащ вернулся к Мегавольту. — Значит, так… Что пришел — молодец. Что сообразил насчёт «ключа» — тоже. Можешь оставить эту штуку у меня и со спокойной совестью топать домой. Твои конвульсии делу всё равно не помогут… С Антиплащом и его бомбой я, обещаю, уж как-нибудь и сам разберусь.

— Нет уж, — пробурчал Мегавольт. — «Ключ» я тебе не отдам!

— Это почему? Не доверяешь мне, Батарейка?

— А хоть бы и так! С чего это я должен тебе доверять, Черныш, мы с тобой на брудершафт, что ли, пили? Я лучше подожду Антиплаща здесь. Вот здесь, — Мегавольт ткнул пальцем в пол, словно указывая конкретный квадратик паркетной плитки, на котором он и собирался дожидаться благополучного разрешения вопроса. После чего с видом человека, хорошо знающего все эти штучки, снова плюхнулся на свой стул, мрачно скрестил руки на груди и закинул ногу на ногу — и Черный Плащ понял, что теперь только хорошая тротиловая шашка сдвинет его с места…

Но спорить с ним у Дрейка не было ни времени, ни желания.

— Ну, как знаешь. Жди здесь, коли такая охота. — Он резко повернулся на пятках и, не оглядываясь, решительно зашагал к лифту. — Мне сейчас с тобой болтать недосуг, так что сиди, размышляй о смысле жизни… сидельщик. Авось яйцо снесёшь…

Антиплащ вышел из дома Молли в начале двенадцатого.

Было уже совсем темно, но закончившийся денёк, ясный и солнечный, обещал такую же тихую, безветренную, спокойную ночь. Улицы казались вымершими; редкие прохожие опасливо жались к стенам домов, торопясь поскорее юркнуть каждый в свою теплую безопасную раковинку: этот отдаленный промышленный район, граничащий с сомнительной территорией речного порта, отнюдь не пользовался в городе доброй славой. Кое-где тускло, словно побаиваясь вступать в открытую схватку со всеобъемлющим ночным мраком, горели уличные фонари, да порой темноту рассекал свет фар проезжающего автомобиля. Впрочем, желающих остановиться и подбросить до старого маяка, где обитал Мегавольт, угрюмого, зябко засунувшего руки глубоко в карманы куртки одинокого прохожего что-то не находилось…

Ладно. За час дотопаю и пешком… Антиплащ шёл быстро, нигде не задерживаясь, тем размеренным, широким и пружинистым шагом, который отличает неутомимого ходока, — и время подбиралось к полуночи, и темные улицы сменялись пустынными скверами, а безлюдные площади вливались в редкие безжизненные перекрёстки, — но мысли его по-прежнему оставались далеко позади, на Черри-лейн, на крохотной скромной кухоньке старого четырёхэтажного дома. Он представлял себе, как после его ухода, с трудом уложив расшалившуюся дочку спать, Люси вновь долго сидит за столом, опустив голову на руки, нервно глотая давно остывший невкусный чай; потом, устало вздыхая, идёт в комнату дочери, собирает разбросанные по полу игрушки и поправляет одеяло, которое Молли, как всегда, ненароком сбросила во сне… А завтра им опять предстоит новый день: вновь встанет солнце, зальёт маленькую кухоньку ослепительным теплым светом и ляжет на пол ярким жёлтым квадратом; и негромко, по-домашнему, засвистит на плите чайник, и будет журчать в раковине вода, и звякать на столе чайная посуда, и зашкворчит на сковороде масло, и маленькая светлая комнатка наполнится головокружительным бодрящим ароматом утреннего кофе. А потом Молли — маленькая, насупленная, невыспавшаяся Молли, — сжимая в руке полосатого Тигрушу, отправится в садик и весь день будет вспоминать его, неуклюжего забавного Анти, и надеяться, что вечером он опять нежданно-негаданно заявится к ней в гости. А глупенькая серенькая мышка Люси вновь пойдет на работу — вкалывать, вкалывать, вкалывать там до седьмого пота — только для того, чтобы удержаться на плаву в этом безжалостном, как давилка, мире свирепой конкуренции и беспощадного рынка. А он, Антиплащ…

Он замер, пораженный мыслью, внезапно пришедшей ему на ум.

Уж в чем-в чем, но в средствах-то он, Антиплащ, отнюдь не стеснён. К тому же знает, где они живут (если, конечно, в припадке истерического страха мамаша завтра же не поменяет квартиру); и ничто ему не мешает заглянуть на Черри-лейн днём, когда дома никого нет, и подбросить в почтовый ящик тысчонку-другую маленьких зелёных бумажек…

Люси сразу поймёт, что это за деньги и от кого они.

И не возьмёт их.

Побрезгует.

Дело даже не в том, что она чересчур законопослушна или опасается некой эфемерной ответственности, просто она слишком честна, слишком внутренне чиста, с незамутнённой совестью, с устоявшимися понятиями о добре и зле и, в конце концов, попросту слишком горда для того, чтобы взять награбленное.

И что же ему теперь, идти ящики в порту грузить?

Эта неожиданная, пришедшая из ниоткуда мысль — и последовавшая за ней соответствующая картина — показались ему настолько невозможными, настолько абсурдными и нелепыми, что Антиплащ не выдержал и расхохотался… резким, нервным, нездоровым смехом человека, находящегося на грани психического срыва.

Нет. Никогда не будет в его жизни такого тихого, счастливого домашнего утра — с теплым солнечным квадратом на светлом линолеуме, с сипловатым посвистыванием чайника и шкворчанием яичницы, с деловитым позвякиванием чайных чашек и дразнящим ароматом кофе и горячего шоколада…

А что будет?

Безумные рискованные авантюры? Дерзкие и изощренные, порой просто невероятные в своей изобретательности планы взломов и ограблений? Грязные «малины», тайные убежища и ночные кабаки? Бесконечный покер в компании таких же, как и он, неприкаянных по жизни, бездумно плывущих по течению изгоев? Тюрьмы, решётки и колючая проволока? Неуклонно, хе-хе, прогрессирующие с каждым годом мизантропия и социофобия с сезонными обострениями? Пронзительное одиночество, которое не зальёшь никаким, самым крепким виски, и не заглушишь случайными, ни к чему не обязывающими интрижками?.. А чем всё это закончится — через двадцать, тридцать, сорок лет?.. Непонятно почему ему вдруг вспомнился Вошь На Носу (интересно, отправили бедолагу в трудовой лагерь, или всё-таки нет?); ведь он тоже был когда-то молод и силён, и не думал, что на старости лет ему придётся промышлять сбором пустых бутылок и жестянок из-под пива, рядиться в чьи-то чужие обноски, ночевать в подвале и дрожать над каждым грошовым ящиком из-под консервов — пока его, горемыку, самого не упакуют в подобный пустой ящик подходящего размера, не опустят в сырую двухметровую яму и не водрузят сверху ещё один ящик в качестве надгробного памятника… Нет! Хватит! Антиплащ глубоко вздохнул. Прочь уныние, тоску и хандру… прочь, прочь! Да что же это такое, в самом-то деле!.. Что за мрачное, беспросветное карканье старого ворона на него сегодня нашло?!..

Полно — да будет ли в его жизни вообще хоть какое-нибудь утро?

Герениты теперь у него в кармане, ага, жгут ляжку — но «ключ» по-прежнему остаётся величиной неизвестной. Сумел ли Мегавольт разобраться в устройстве этой штуки — без столь необходимой ему «начинки»? И как до него добраться, до этого Мегавольта, минуя все полицейские ловушки и кордоны? В своем стремлении изловить беглого уголовника паскуда Пауэр не побрезгует никакими средствами — а Мегс у него наверняка первый в списке антиплащовских дружков… Придётся, видимо, всё-таки звонить Батарейке из автомата и осторожненько выяснять обстановку, — а потом…

Антиплащ остановился. Сердце его, сжавшись от недоброго предчувствия, пропустило один удар.

Он находился на Кавендиш-стрит — улице широкой и хорошо освещенной, но сейчас, в глухой ночной час, практически пустынной — наверно, поэтому взгляд его сразу зацепился за темный закрытый фургон, внезапно попавший в полосу света. Черная махина, до сей поры таившаяся во тьме у противоположной стороны улицы, медленно двинулась вперёд, угрожающая и беспощадная, как выползающий из засады дракон, — и круглые белые фары ослепительно вспыхнули в ночи, будто злобные светящиеся глаза…

Антиплащ похолодел.

Он сразу узнал этот тёмный закрытый фургон с эмблемой ШУШУ на широком тупоносом рыле, с крохотным оконцем, забранным частой стальной решеткой, с приметной трещинкой на правой передней фаре…

Пауэр!

Как? Как они его нашли?!

Люси навела? Невозможно! Она не могла знать, куда он пойдёт, а он уже ой как далеко ушел от Черри-лейн… Тогда — как?

Как?!

Радиомаяк.

В сущности, у него с самого начала не было никаких шансов…

Эта мысль обрушилась на него оглушающе и резко, словно удар топора. И сразу, следом за ней — другая:

Это — смерть!

Герениты при нём, в кармане джинсов, найти их ничего не стоит — и, завладев камнями, Пауэр с ним, с Антиплащом, церемониться не станет… Не раздумывая, Анти метнулся через улицу, наперерез легковушке, выскочившей из-за поворота; это оказался — вот неудача! — серебристый полицейский «мерседес», патрулирующий улицы! Душераздирающе взвизгнули тормоза; прежде, чем кто-либо из полисменов успел сообразить, что происходит, Антиплащ подскочил к патрульному автомобильчику и рывком распахнул дверцу.

— Арестуйте меня! Живее!

— Что?.. — Толстяк в синей полицейской форме, сидевший на пассажирском месте, уставился на Антиплаща в полнейшем недоумении. Он, этот рыхлый щекастый толстячок, в сущности, никогда не был в деле особенно ловок и расторопен, большим уважением в среде коллег не пользовался, за все годы добросовестной работы в полиции не дослужился даже до капрала, и до пенсии ему оставалось всего-то два месяца, — а тут, в спокойное, не предвещающее никаких треволнений обычное дежурство неожиданно, будто чёртик из коробочки, врывается какой-то бледный, насмерть перепуганный парень в грязной замшевой куртке и требует чего-то совершенно уж немыслимого и непонятного… Неудивительно, что сдобный, как свежеиспеченная булочка, пухленький мягонький офицер полиции слегка оторопел:

— Арестовать?.. За что?

— Да какая разница, за что! За что угодно! За переход улицы в неположенном месте! Арестуйте меня, ну же! И отвезите в ШУШУ! Живее!

Но толстяк всё ещё не понимал… Господи, да тебе бы не в полиции работать, а коров пасти на отдалённой ферме, в отчаянии подумал Антиплащ; сейчас мгновения, буквально мгновения решали дело… Лучше оказаться в ШУШУ и без Пауэра, чем в пауэрском автозаке и в наручниках — Антиплащу потребовались доли секунды, чтобы просечь эту нехитрую истину… Поздно! Позади взвизгнули тормоза — темный фургон с решётками на окнах остановился рядом, чуть ли не чмокнув в зад патрульную малолитражку. Пауэр на ходу выскочил на тротуар.

— Держите его! Скорее! Не дайте ему уйти! Это Антиплащ, налётчик и беглый зек! Попался, голубчик…

Неповоротливый толстяк всё ещё непонимающе крутил головой… Увы, его напарник, тем временем выскочивший из машины, оказался проворнее — и бросился отступающему Антиплащу наперерез. Анти подсечкой опрокинул его на асфальт — но на пути его уже вырос Пауэр с полицейской дубинкой, и Смит с пистолетом, и Бобби, вооруженный огромной бейсбольной битой, и наконец-то въехавший в ситуацию нерасторопный толстячок… Их было много, а Антиплащ — один; окружённого, прижатого к стене, не успевающего отражать удары, его скрутили и ничком повалили на плоский капот патрульной машины.

— Наручники! — отчаянно, с трагическим надрывом прохрипел Пауэр. — Смит, скорее! Заверни ему руки за спину, чтобы не рыпался… Ну же!..

Антиплащ рванулся. Тщетно! Резкая, оглушающая боль в вывернутых руках, прикосновение холодного металла к запястьям, тихий щелчок сомкнувшегося замка… Всё.

Пауэр ликовал.

— Попался, голубчик! Сволочь, мразь подвальная! От меня не убежишь! — Тяжело дыша, он выпрямился и торопливо, брезгливо вытер руки краем носового платка, словно после прикосновения к чему-то нечистому и заразному; потом обернулся к запыхавшемуся, утирающему пот со лба рыхлому толстяку: — Как ваша фамилия, офицер? Как-как?.. Жминагаз?.. Кгхм… Вы будете представлены к награде, офицер Жминагаз, вы и ваш напарник — за поимку особо опасного преступника, сбежавшего из-под стражи. О вашей смекалке, мастерстве и проявленном мужестве я, клянусь, немедленно доложу в Управление!

— Р-рад… Рад стараться! — пролепетал вконец ошеломленный толстяк, таращась на Антиплаща со страхом и любопытством, как на диковинную ядовитую жабу в террариуме: наверно, за всю его долгую сорокалетнюю службу это был первый по-настоящему опасный преступник, которого ему, офицеру Жминагазу, к его собственному непомерному изумлению удалось задержать.

— Босс! — окликнул Пауэра Смит, который тем временем вместе с Бобби обыскивал Антиплаща: в руке бравый водила, широко улыбаясь, держал прозрачный целлофановый пакетик с геренитами. — Очко в нашу пользу!

— Отлично! — Глаза Пауэра под густыми, четко очерченными бровями блеснули злорадно, и он едва сумел сдержать торжествующий возглас — что ни говори, дело складывалось как нельзя более успешно; на подобную сказочную удачу он не смел и рассчитывать. — То, что надо! Я знал, что эта гнида первым делом постарается раздобыть камни… Ублюдок! — Он яростно, наотмашь ударил Антиплаща дубинкой по лицу. — Я тебе покажу, как надо мной издеваться и сбегать из-под конвоя, мерзавец! В машину его!

Ослепленный болью, Антиплащ, наверно, упал бы на колени, если бы с двух сторон его не подпирали Бобби и рослый водила Смит; отчаянно превозмогая слабость и дурноту, чувствуя во рту мерзкий, вязкий солоноватый привкус крови, он с трудом заставил себя поднять голову и принудить к повиновению ватные, онемевшие губы:

— Стойте… Н-не… не так… быстро… Я-я… имею право… на один звонок…

— Какой тебе ещё к черту звонок, подзаборная мразь? В автозак его, Бобби, чего стоишь!

Но тут в дело неожиданно встрял офицер Жминагаз. Только что поощренный за мужество и верность долгу, он не мог не вмешаться и допустить, чтобы на его глазах столь грубо и вопиюще нарушали закон.

— Он прав. Он действительно имеет право на один звонок, мистер, э-э… не знаю вашего имени. Таковы постановления Устава.

Пауэр позеленел от бешенства — но спорить не решился.

— Ладно! Вон там, неподалёку, на остановке есть телефон. Веди его, Смит! Пошёл!

Антиплаща, по-прежнему закованного в наручники, подтащили, подталкивая пистолетом в спину, к зеленоватому аппарату, который насмешливо подмигивал красным глазом из ниши по соседству с автобусной остановкой. Пауэр бдительно встал за плечом задержанного; саднящими, разбитыми в лепёшку окровавленными губами Антиплащ хрипло попросил добряка-патрульного:

— Наберите номер ШУШУ.

Он готов был благословлять этого недалёкого благодушного пухляка, который давал ему единственный, пусть такой слабый и призрачный шанс на спасение… Долгие тоскливые гудки, казалось ему, тянулись бесконечно; наконец в трубке, поднесённой к его уху, раздался негромкий щелчок — и тусклый, невыразительный голос скучающего за пультом ночного дежурного безучастно сообщил:

— Полицейское управление. Дежурный слушает.

Ну, братец, мысленно взмолился Антиплащ, только не подведи!

— Передайте Чернышу, — торопливо проговорил он. — Очень срочно. Антиплаща повязали на Кавендиш-стрит. Герениты у Пауэра. Он собирается…

— Всё. Достаточно! — Пауэр решительно опустил руку на рычаг. — Ты своё право исчерпал… В машину! А вас, офицер Жминагаз, благодарю за проявленное… усердие. О вашем, гм, рвении и неимоверной приверженности букве закона непременно будет доложено куда следует… Можете продолжать патрулирование.

— Да, сэр. Конечно, сэр! — Просияв, толстяк лихо козырнул и, повернувшись на каблуках, направился к своей машинёшке, которая тревожно скрипнула под весом рухнувшей на сиденье сдобной полицейской тушки… Пауэр проводил его кривой усмешкой. Потом быстро развернулся и точным сильным ударом въехал Антиплащу дубинкой под рёбра — и раздавшийся в ответ короткий, исполненный боли стон прозвучал для его ушей сладостной музыкой.

— А ты, мерзавец, своё тоже получишь, не сомневайся! С больши-ими процентами! И чёрта с два я теперь сниму с тебя наручники, понял? Так в них и сдохнешь, гнида… Кидай дерьмо в мусоровозку, Боб!

Без дальнейшей канители Антиплаща, скованного и скрюченного буквой «зю», втолкнули в фургон. Закрыли двери и заложили их крепким стальным засовом. Потом, все трое, взобрались в кабину; медлить было нельзя…

— Куда едем, шеф? — Смит задёргал рычаги управления. — В ШУШУ?

Пауэр, едва заметно усмехаясь, пожал плечами.

— Зачем? Герениты теперь у нас. Я полагаю, дальше ломать комедию не имеет смысла. Едем прямо на Базу… Закончим дельце — и завтра уже будем загорать в шезлонгах на Гавайских островах. Но сначала…

— Что?

Пауэр молча кивнул за спину, в сторону автозака. Бобби, злорадно ухмыляясь, понимающе кивнул — и выразительно провёл ребром ладони по горлу. «Почему бы не пристрелить его прямо сейчас?» — читалось на его шишколобой, от возбуждения взявшейся багровыми пятнами перебинтованной физиономии.

— Ну уж нет. — Пауэр плотоядно ощерился. — Это было бы чересчур просто. Этот мерзавец слишком много крови мне попортил, чтобы смерть его была быстрой и безболезненной… Вот что, — он секунду подумал. — Знаете заброшенный песчаный карьер на 112-й миле даксбургской трассы? Сейчас, — он бросил взгляд на приборную панель, — почти час ночи; через час-полтора мы будем на месте. Избавимся от трупа — и рванём прямиком на Базу, оттуда недалеко… Поехали!

Когда Черный Плащ вошел в небольшой, обставленный громоздкой архаичной мебелью из мореного дуба кабинет шефа, часы над столом давнего и бессменного главы ШУШУ показывали без четверти двенадцать.

— Закрой дверь, — хмуро сказал Гризликов. — Дует.

Он сидел возле окна, утонув в объятиях гигантского кожаного кресла, просматривая какие-то неизменные отчеты, сложив их стопкой на водруженный на колени черный дипломат. Хоутер, подняв голову от бумаг и близоруко щурясь, взглянул на Дрейка поверх стекол скромного старомодного пенсне. Вряд ли кто-то в этом щуплом, невысоком, лысоватом старичке мог бы узнать сейчас того подтянутого, бравого капитана полиции, который тридцать лет назад отследил и чуть ли не голыми руками повязал насильника и серийного убийцу по кличке Цербер; впрочем, в те далёкие годы Джей Гандер Хоутер не был ни щуплым, ни лысоватым, ни близоруким, и уж подавно не был старичком…

Впрочем, нынешняя его близорукость могла считаться недостатком сугубо физическим, но уж никак не умственным.

— Да, Плащ. Проходи, садись, — кивком указав Дрейку на ближайшее кресло, он повертел в пальцах изящную, черную с золотом паркеровскую ручку и, аккуратно уложив её в бювар, обвёл своих агентов строгим, испытующим взглядом бывалого ворчливого учителя, которому предстоит долгий и неприятный разговор с шалопаями-учениками. — Как вы полагаете, почему я счел необходимым собрать здесь и сейчас именно вас, господа?

— Потому что мы — именно те, кому вы можете безусловно и безоговорочно доверять, — скромно, разглядывая ногти на правой руке (один из них был косо, неровно обломан с краю), с готовностью отозвался Черный Плащ.

— А также потому, что только два таких трудоголика, как мы, могут без возражений зависнуть на рабочем месте почти до полуночи, — мрачно, не отрываясь от своих отчётов, добавил Гризликов.

Хоутер со вздохом снял пенсне, покрутил его в руке и, словно так и не придумав, куда его деть, вновь водрузил на нос.

— Что ж, джентльмены… должен признаться, вы оба правы. Впрочем, обещаю, я вас надолго не задержу. Я просто хотел поделиться с вами кое-какими фактами, касающимися ШУШУ, которые, гм… которые, я бы сказал, заставляют задуматься человека с воображением.

— Что вы имеете в виду? — помолчав, спросил Гризликов.

— Помните ту пропавшую дискету с показаниями Делайноги по делу Красавчика Джонни?

— Та, которая пропала сугубо по скудоумию и безалаберности Черного Плаща? Разумеется, помню.

— У меня никогда ничего не пропадает, Гриз, тем более по скудоумию и безалаберности, — негромко, с расстановкой процедил Дрейк. — И мистер Хоутер, в отличие от тебя, об этом прекрасно осведомлен. А что касается той дискеты…

— Пожалуйста, не ссорьтесь, джентльмены, я никого ни в чём не обвиняю. — Хоутер, вздохнув, водрузил локти на стол и, сложив пальцы «домиком», взглянул на своих коллег поверх этого сооружения: устало-снисходительным взглядом дедушки, утомлённого бестолковой вознёй в общем-то милых, но, увы, безнадёжно тупоголовых внуков. — Тем более что, заинтересовавшись этим делом, я выяснил, что исчезновение этой дискеты — отнюдь не единственная пропажа следственных материалов, случившаяся в ШУШУ в последнее время.

Гризликов наконец-то поднял голову от бумаг.

— Вот как? Вы уверены?

Хоутер опять вздохнул.

— Абсолютно. Информация проверена и перепроверена… Вот кстати, Гризликов, ты должен знать: скажи-ка, скольких агентов ВАОН нашей организации удалось вычислить и обезвредить с апреля месяца?

Гризликов, оттопырив губу, задумчиво смотрел в потолок.

— Если мне не изменяет память… шесть человек.

— А сколько из них в итоге оказались за решёткой?

— М-м… э-э… Це ж треба побачить… Двое, кажется?

— Вот именно. И ещё одного осудили условно. А троих пришлось отпустить… за «недостатком улик». Причем при достаточно вдумчивом и внимательном изучении материалов по этим делам возникает подозрение, что этот «недостаток» был умело и очень тщательно подтасован.

— То есть вы полагаете, — чуть помедлив, спросил Гризликов, — что кто-то в ШУШУ занимается подлогом документов?

Хоутер слабо улыбнулся.

— Может, и так. Но, боюсь, как бы в действительности положение не обстояло намного хуже. Знаете ли вы, что за последние месяцы сорвались две тщательно спланированные операции по ликвидации в Сен-Канаре сети явочных квартир ВАОН? Причем в результате провала второй операции ШУШУ понесла серьёзные потери? Так вот, складывается впечатление (практически, увы, переходящее в уверенность), что пособники ВАОН были заблаговременно предупреждены о готовящихся облавах.

Гризликов присвистнул.

— М-м… судя по вашим словам, следует предполагать, что в ШУШУ действует двойной агент?

— Возможно.

— Эге, — Гризликов озабоченно наморщил лоб. — Дело-то, пожалуй может оказаться серьёзнее, чем мы ожидаем. Я бы на вашем месте провел тщательную проверку среди сотрудников, пришедших на службу в ШУШУ за последние полгода.

— Это не обязательно должен быть кто-то из новичков, Гризликов. Перевербовать можно кого угодно.

— У вас есть какие-то подозрения, мистер Хоутер? — быстро спросил Дрейк.

Хоутер коротко усмехнулся.

— Узнаю Черного Плаща! Уж он-то сразу берёт быка за рога… Нет, мой друг, спешу тебя разочаровать: никаких конкретных подозрений у меня нет.

— Но?

— Но я хочу, чтобы вы удвоили бдительность, друзья мои. Держитесь настороже. Все документы должны храниться в сейфе под замком. Обо всех возникающих у вас малейших подозрениях немедленно докладывайте мне. Никакой пустопорожней болтовни на рабочем месте… В общем, держите рот на замке, а глаза и уши — открытыми; вот, в общем-то, и всё, что я хотел вам сказать. Может быть, не стоило бы из-за этого заставлять вас так долго ждать, джентльмены — но я хотел поделиться с вами своими опасениями как можно быстрее и притом обеспечить сугубую конфиденциальность этого разговора… Понимаете?

— Что ж… новости-то оказались не из приятных, мистер Хоутер. — Гризликов задумчиво постукивал карандашом по нижней губе.

— Да уж, — согласно пробормотал Дрейк. И быстро добавил: — А что насчёт бомбы?

— Какой бомбы?

— Бомбы, которая… постойте! — Он встревоженно переводил взгляд с одного на другого. — Разве Пауэр вам ничего не говорил?

— О чем не говорил? — Хоутер, поправив пенсне, посмотрел на Черного Плаща очень внимательно. — Какую «бомбу» ты имеешь в виду, Дрейк?

— Бомба, которая у Антиплаща на руке! Дьявол! Пауэр должен об этом знать! Почему он вам не доложил?

— Постой, постой. — Хоутер вновь снял пенсне и принялся протирать стёкла краем носового платка. — Давай-ка с этого места поподробнее. Пауэр докладывал мне, что пытается выжать из Антиплаща информацию о геренитах… Но о какой-то «бомбе» я, признаться, от тебя слышу впервые.

— Бомба, — холодея от неприятного предчувствия, повторил Дрейк. — Браслет у Антиплаща на запястье начинён взрывчаткой. Эту штуку невозможно не заметить… я обратил на неё внимание ещё тогда, когда мы повязали этого мерзавца на Черри-лейн. Но в суть дела я не вникал. А Пауэр… не пойму, почему он никому ничего не сообщил?

— Не факт, что он сам об этом знал, Плащ, — резонно возразил Гризликов. — У тебя-то эта информация откуда?

— От Мегавольта. Я сам только что, буквально десять минут назад, об этом узнал…

— Ну-ну. И сразу в эту байку поверил?

— Вот Пауэр-то как раз и должен был выяснить, байка это или нет! Или хотя бы высказать свои соображения по этому поводу. Это, в конце концов, уже не шутки… Антиплащ теперь не просто опасен для общества, а, я бы даже сказал так: исключительно взрывоопасен.

— Одну секунду. — Хоутер снял телефонную трубку. — Управление? Дежурный? Скажите, Пауэр и Смит ещё не вернулись? И сообщений никаких нет? Так. По рации с ними пытались связаться? Не отвечают? Гм… Продолжайте попытки. Как только появятся какие-то вести — немедленно сообщите. Жду. — Он опустил трубку на рычаг и обеспокоенно потёр пальцем переносицу. — Похоже, дело неладно… Пауэр со Смитом, если не ошибаюсь, уехали больше часа назад — и до сих пор никаких вестей о себе не подают… А я даже не настоял на том, чтобы они подключили к задержанию преступника оперативную группу… Но Пауэр был абсолютно уверен, что справится своими силами!

— Ну, ещё бы! Проблема Пауэра в том, что он слишком самонадеянн. Боится, как бы кто не присвоил себе все его лавры. — Черный Плащ, кривя губы, с презрением хмыкнул. — А то, что его самоуверенность в итоге может выйти боком и оказаться делу в ущерб, его, видите ли, ни на грош не волнует!

— Это проблема только Пауэра? — мимоходом заметил Гризликов.

— Я имел в виду, — сухо пояснил Дрейк, — что один раз он уже получил по носу — и что же? Так и не понял, что от этого мерзавца Антиплаща можно ожидать всего, что угодно! Мало ему показалось одного побега?.. — Он внезапно замолчал. Антиплащ… анонимное письмо в папке "Входящие"… плотный конверт с неразборчивой надписью… Ну, разумеется! Догадка вспыхнула в его мозгу ярко, будто зарница в кромешной тьме — почерк! Каракули на письме, которое ему показывал Гризликов, принадлежали Антиплащу — вот чем (и почему) этот почерк показался ему таким знакомым! Проклятие! Как же он сразу этого не вспомнил! — Письмо, — прошептал он. — Письмо, которое ты мне показывал, Гриз! Где оно?

— На месте, надо полагать. — Гризликов взглянул на него с подозрением. — Что с тобой?

Не отвечая, Дрейк метнулся в соседний офис — и через полминуты вернулся обратно с плотным коричневатым конвертом в руке. Ничего не объясняя, вскрыл его канцелярским ножом и вытряхнул на стол его содержимое: из конверта выпало что-то, завёрнутое в салфетку — небольшая пуговица, круглая, серебристая, с ворсинками серой ткани снизу и нанесенным на поверхность полустёртым затейливым вензелем…

Несколько секунд Черный Плащ, Хоутер и Гризликов, склонившись над столом, молча смотрели на загадочную пуговицу… Следующие несколько секунд — друг на друга.

— Провалиться мне на этом месте, — хрипло произнёс Гризликов. — Точно такие пуговицы были у Пауэра… на светлом таком, серовато-стальном костюмчике, помните? Кстати, в последнее время он что-то перестал в нём появляться… Посадил жирное пятно на брюки?

— Постойте-ка, тут ещё записка, — сказал Дрейк. Он выудил из конверта сложенный вдвое тетрадный листок и расправил его на столе:

«Я не убивал Войта. Когда я его обнаружил, он был уже мертв. Эту пуговицу я нашёл под столом на месте убийства. Она не принадлежала ни мне, ни старому козлу. Видимо, она выпала из руки старикашки… Можешь мне не верить, но это — так.

Антиплащ».

— Однако, — пробормотал Гризликов. — Этот тип не очень-то многословен.

Хоутер, прикрыв глаза и потирая ладонью лоб, устало откинулся на спинку кресла. Дрейк, опершись руками о стол, все ещё разглядывал злосчастную пуговицу — так пристально и напряженно, словно намеревался взглядом расплющить её в лепёшку.

— Любопытно, — медленно проговорил он, — откуда Антиплащ на самом деле взял эту пуговицу? Оторвал её от серого пауэрского костюмчика? Но, если верить Пауэру, рукопашной между ними не случилось… Антиплащ стрелял в него из пистолета, это верно, и след от пули на пауэрской шляпе остался… но близко к нему Антиплащ не подходил, и никаких пуговиц не отрывал. Тогда — откуда? Если предположить, что он действительно нашел её под столом Войта, и она выпала из ладони мертвеца, то…

— То картина, ты прав, вырисовывается весьма занятная, — Гризликов, нервно усмехаясь, скатал на ладони бумажный шарик — и метко бросил его в корзину для бумаг. — Но действительно ли эта пуговица принадлежала именно Пауэру — или всё же кому-то другому? Вот в чём вопрос…

— Выясним, — сухо сказал Хоутер. — Немедленно! — Он уже держал в руке телефонную трубку. — Лаборатория? Экспертный отдел?..

— Пауэр… — едва слышно, онемевшими губами прошептал Черный Плащ. — ВАОН… Ну и дела! — С досадой хлопнув ладонью по лбу, он вымученно застонал. — Поздравляю вас, джентльмены… поздравляю с тем, что мы наконец-то поняли, какими кретинами были всё это время! Хитрая ваоновская сволочь, посмеиваясь в тряпочку, беспрепятственно разгуливала по ШУШУ и творила свои черные дела прямо у нас под носом — а мы были слепы, как… как кроты! Как безмозглые земляные черви! Нет, хуже — как мерзкие безголовые мокрицы! Как жирные ленивые гусеницы, которые…

— Ну-ну, — проворчал Гризликов, — давай-ка полегче с эпитетами, дружище. Мы тебя, не сомневайся, отлично поняли. Кстати, насчёт того дела с пропажей дискеты… — Закусив губу, он, как всегда в моменты раздумья или замешательства, взволнованно потёр ладонью затылок. — Помнится, именно Пауэр обнаружил тогда кое-какие документы, исчезнувшие вместе с дискетой… если, конечно, верить его словам. Хотя я сейчас уже начинаю думать: а не он ли сам их в действительности и взял? Результаты экспертизы он вернул, потому что, во-первых, хотел отвести от себя подозрения, а во-вторых, никакой ценности они, в сущности, для него не имели. А вот дискета так и испарилась бесследно…

— Ну, конечно! В тот момент он ещё не знал, что ты успел её трижды перекопировать!

— Джентльмены, джентльмены! — Хоутер предостерегающе покачал головой. — Вас послушать, так вы уже твёрдо уверились в том, что именно Арчибальд Пауэр — шпион, двурушник, засланный в ШУШУ вражеский диверсант и тайный агент ВАОН. Но не будем забывать, что, помимо догадок и предположений, никаких конкретных доказательств его, гм, активной диверсионной деятельности против ШУШУ у нас нет. Поэтому не стоит делать поспешных выводов… Давайте не будем, как это там… лезть впереди папаши в печку, хорошо?

— Поперед батьки в пекло, — хмуро поправил Гризликов. — Надо проверить его документы, мистер Хоутер. Отправить запросы в Даксбург — пусть поднимут его личное дело. Собрать информацию обо всех делах, которыми он в последнее время занимался…

— Все его документы, личное дело и послужной список кристально чисты, Гризликов, ты в этом сомневаешься? Никаких подделок… ВАОН не настолько недальновидна, чтобы проколоться на таких элементарных вещах. А что касается его деятельности до перевода в ШУШУ…

— То это, в конце концов, может и подождать. Сейчас главное — вот здесь! — Дрейк постучал полусогнутым пальцем по лежащей на столе записке. — Надо выяснить, правда ли это.

— Ты хочешь сказать — насколько это правда? — заметил Гризликов.

Черный Плащ покачал головой.

— Я, конечно, понимаю, что верить Антиплащу — дурной тон, но тем не менее. Почему бы не предположить — хотя бы просто предположить, — что Антиплащ всё-таки не лжёт?

— То есть предположить, что он не убивал Войта? И действительно нашел в комнате убитого эту пуговицу? Но, если выяснится, что эта пуговица принадлежит Пауэру, то… черт побери, тогда придётся предположить, что… Войта убил Пауэр?

— Тебе это предположение кажется абсурдным?

— Я уже не знаю, во что верить, Плащ… Но Войта, по данным экспертизы, убили до половины пятого. А Пауэр, дай бог памяти, вошел в квартиру Войта в 16.35 или около того. И сразу же вызвал группу захвата…

— Да — по его словам. Но, когда он пришел к Войту на самом деле, мы знать не можем. Что, если в действительности это произошло около четырёх, или в самом начале пятого? ШУШУ он покинул без двадцати четыре, а Монтегю-стрит отсюда не настолько далеко, чтобы добираться до неё почти целый час… Если предположить, что Пауэр — агент ВАОН, он вполне мог быть знаком со старикашкой… Помнится, этот Войт, он же Шкамп, он же Полторак и так далее, тоже одно время имел дело с этой организацией.

— А что Пауэру могло понадобиться от Войта? Неужто… герениты?

— Почему бы и нет? ВАОН наверняка интересовалась герео-излучением не меньше Войта. И следила за стариком, зная о его изысканиях в этом направлении. А когда герениты были похищены… Дьявол! Страшно представить, что будет, если эти камни всё-таки попадут к ним в лапы…

В этот момент на столе — все трое подскочили от неожиданности — оглушительно грянул телефон. Хоутер торопливо схватил телефонную трубку.

— Так. Это наверняка Пауэр!.. Да? Что? Когда? Откуда был звонок?.. Понял. Немедленно высылаю! — Он прикрыл микрофон ладонью. — Плащ…

— Что, что?! — Дрейк в волнении подался вперёд. — Есть новости?

— Только что, — отрывисто произнёс Хоутер, — в Управление поступил анонимный звонок. С Кавендиш-стрит.

— И что?

— Если верить говорившему, Антиплаща только что повязали. И герениты — у Пауэра… После этого связь внезапно оборвалась.

— Кавендиш-стрит… где это?

— Северо-восточная часть города. — Гризликов торопливо расстилал на столе подробную, рассеченную на крупные чёткие квадраты карту Сен-Канара и ближайших окрестностей. — Кавендиш-стрит… вот она. Тянется дальше к северу, выходит из города и, минуя развязку с Прибрежной автострадой, вливается в Даксбургское шоссе.

— Так! — Хоутер уже набирал на телефонном циферблате новый номер. — Я объявляю по городу план "Перехват" по всем направлениям… в особенности — по даксбургскому! Что-то мне подсказывает, что, если Пауэр — действительно агент ВАОН, он постарается повернуть именно туда. У них там, по данным разведки, где-то неподалёку от Орменвилля находится одна из Баз…

— Этого мало, — хрипло сказал Черный Плащ. — Вызывайте вертолёты.

— Бесполезно. — Гризликов с сомнением покачал головой. — Ночью-то?..

— Ночь, к счастью, ясная. При помощи прожекторов обнаружить на шоссе большой фургон с включенными габаритами трудно, но отнюдь не невозможно. Господи, вы что, хотите, чтобы герениты попали в лапы ВАОН?! Да если то, что говорила мне об этих камушках Сара Беллум, хотя бы вполовину правда… страшно представить, для каких целей они их могут использовать!

— Фургон… А если они пересели в другую машину?

— Возможно. Но мы должны иметь в виду все варианты. Кроме того, есть у меня одна мыслишка…

— Вертолёты будут, — заверил Хоутер. — Через десять минут. Мы должны перехватить их прежде, чем они доберутся до Базы — там мы их не достанем. Поручаю эту операцию тебе, Плащ. Поднимайся на посадочную площадку, и… Ты куда?

— Сейчас вернусь, — бросил Дрейк через плечо. Объясняться в подробностях было некогда — он уже бежал к двери. — Чуть не забыл… Там, в Управлении — Мегавольт… и у него какая-то металлическая штука, которую он называет «ключом». Прихвачу-ка я этот «ключ» с собой на всякий пожарный — вдруг пригодится… гвозди, к примеру, в чью-нибудь дурную голову заколачивать. Надеюсь, этот электрический болван ещё не ушел…

Никогда ещё за всю свою бедовую, насыщенную, полную опасностей и не такую уж долгую жизнь Антиплащ не находился в столь отчаянном, безвыходном положении.

Надеяться ему отныне было не на что. Ни геренитов, ни «ключа» у него больше нет. Пауэр и К° жаждут свести с ним счёты — с особым цинизмом и отягчающими обстоятельствами. Антиплащ отлично представлял себе ближайшие планы своего врага: переломать ему, Антиплащу, бейсбольной битой все кости и сбросить, беспомощного, в песчаный карьер, а спустя четыре, три, два (?) часа взрывное устройство довершит начатое — ни косточек, ни мокрого места, никаких воспоминаний от Антиплаща не останется… кроме разве что скупой строчки в заведённом на него в ШУШУ личном деле: «Пропал без вести при невыясненных обстоятельствах». А спустя два дня о нём и вовсе никто не вспомнит, кроме, пожалуй, Бородавки Джона, у которого Антиплащ как-то взял в долг сотню баксов — да так и не отдал; но и Бородавка, конечно, будет сожалеть не о самом Антиплаще, а о маленькой, отныне безвозвратно потерянной для него зелёной бумажке с портретом президента Франклина…

Антиплащ застонал. Кто-то плотно, до невозможности вдохнуть забил в его горло горький, колючий ком ужаса, безысходности и тоски. Отчаяние лежало на нём невыносимым грузом, давило на грудь, прорастало, будто цепкий паразит, в сердце, в кровеносные сосуды, в мозг, в душу… Он чувствовал себя утопающим, провалившимся в коварную весеннюю полынью: руки беспомощно скользят по ледяной корке, равнодушное течение уносит его с собой, отрывает от кромки ломкого берега, неумолимо затягивает под лёд — и нет сил барахтаться, нет сил вздохнуть, нет сил ухватиться за соломинку — да и соломинки-то, собственно, никакой нет; смертный ужас стальными клещами сжимает глотку, стынут руки и ноги, мутная пелена застилает взор, и ледяная мартовская вода цепенящим холодом охватывает всё тело, неумолимо подбираясь к горлу…

Finita la comedia. Всё.

На этот раз недруги оказались сильнее, хитрее и, чего уж там скрывать, гораздо удачливее…

Что ж, когда-то это должно было случиться.

Очень трудно выстоять в одиночку против нанесенных наотмашь Ударов Судьбы — и такого чудовищного, поистине необоримого монстра, как Роковое Стечение Обстоятельств…

Антиплащ вконец совершенно изнемог. Он был брошен на пол фургона, как тюк, со скованными за спиной руками, и его при малейшем толчке кидало и швыряло от стены к стене, так что он пересчитал собственными рёбрами все углы откидных скамеек, привинченных к внутренним бортам автозака, — и вскоре начал ненавидеть их в полный голос. Пока машина шла по шоссе, он ещё мог, свернувшись клубком в углу кузова, кое-как уберечься от мучительной дорожной тряски — но через час-другой (Антиплащ совершенно потерял счёт времени: ему казалось, что с момента, когда на него надели наручники, прошло уже много часов, и бомба вот-вот должна взорваться); через час-другой фургон свернул на какой-то ухабистый извилистый просёлок — и без того невыносимая тряска усилилась в разы, а по крыше автозака заскреблись длинные ветви деревьев, плотной стеной обступающих лесную дорогу. И Антиплащ сразу почувствовал себя Тигрушей, которого засунули в стиральную машину — и крутят, и крутят в безостановочном барабане, превращая бескостное тело в фарш и взбалтывая в гоголь-моголь бессильно бултыхающиеся в животе внутренности… Потом, внезапно, пытка закончилась.

Или самое страшное ещё ждало его впереди?

Фургон остановился. Дверцы кузова, лязгнув засовами, распахнулись.

Антиплаща ослепил луч фонарика.

В проёме, поигрывая полицейской дубинкой, стоял ухмыляющийся Пауэр.

— Выходи!

Антиплащ не шелохнулся. Он был настолько покрыт синяками и ссадинами, что каждое движение причиняло боль. Впрочем, притвориться беспамятным не получилось: с бранью и ругательствами его выволокли из фургона, швырнули на траву и принялись бить…

Ногами. Бейсбольной битой. Резиновой дубинкой. В живот. По рёбрам. По лицу. Долго. С упоением. Исходя слюной от удовольствия. Со смачным молодецким хаканьем при каждом пинке… Слишком уж он насолил Пауэру и Бобби, чтобы сейчас они могли упустить шанс расплатиться с ним сполна за все его выходки; Антиплащ пытался сдерживать рвущийся из груди крик до последнего — но боль и ужас оказались сильнее его жалких стараний сохранить крупицы достоинства... Он, кажется, кричал и, кажется, пытался, как раненный зверь, куда-то ползти; ему представлялось, что всё его тело давно превратилось в кисель, в мягкий, наполненный болью студень, вялый и безвольный, в котором жалко трясутся ошмётки плоти и раздробленных костей. Он не мог ни увернуться, ни ответить ударом на удар, ни даже прикрыть голову руками; но в тот момент, когда сознание его наконец начало милосердно уплывать, а окружающий мир — подёргиваться иным мраком, не имеющим ничего общего с холодной темнотой ночного леса — в этот момент избиение неожиданно прекратилось.

— Хватит, — тяжело дыша, сказал Пауэр. — Хватит, Боб. Без фанатизма, понял? Он мне ещё нужен. — Он с остервенением пнул Антиплаща ногой в бок. — Гнида! Ты не думай, что так дёшево отделался, мы с тобой ещё не закончили… Который час, Смит?

Водила, который, судорожно дымя сигаретой, стоял возле фургона, подпирая плечом дверцу кабины, небрежно бросил взгляд на приборную панель.

— Почти четыре часа утра.

— Ч-черт! Позже, чем я думал… Мы слишком долго сюда добирались, Смит!

— Какого дьявола! — нервно огрызнулся водила. — Из этой колымаги невозможно выжать больше шестидесяти миль в час… К тому же твой карьер оказался не на сто двенадцатой, а на сто тридцать четвёртой миле! Да ещё этот ремонт на трассе…

— Ладно, ладно. Времени прикончить этого мерзавца нам хватит. — Пауэр вновь повернулся к Антиплащу. — Вставай, урод! Нечего корчить из себя болезного! Или ты хочешь, чтобы я опять поднимал тебя дубинкой?

— Всё, чего я хочу — это встретить тебя в тёмном переулке… один на один! — распухшими, превращенными в бесформенную квашню губами прохрипел в ответ Антиплащ. И — предсказуемо — получил удар сапогом поддых.

Бобби, стоявший неподалёку, выразительно взвёл курок пистолета. «Пора?» — читалось на его безжалостной, как плаха, угловатой физиономии заправского палача.

— Успеется. — Пауэр наклонился и, подсунув кончик дубинки Антиплащу под подбородок, заставил его приподнять голову. — Какого черта торопиться? Всё равно он через два часа сдохнет… Слышишь, голубчик? — Он обеспокоенно, с глумливым сочувствием поцокал языком. — Ах, ну до чего же тебе не хочется подыхать, а… тем более вот так внезапно, по-идиотски — во цвете лет. А ведь я мог бы, пожалуй, избавить тебя от такой участи, дружище, герениты теперь у меня. И «ключ» — тоже… помнишь, я тебе о нём говорил? Так что, — ухмыляясь, он многозначительно пленнику подмигнул, — тебе стоит только как следует попросить...

Антиплащ молчал. И вовсе не оттого, что ему было трудно говорить… Он лежал на траве перед фургоном, облитый светом включенных на полную мощность фар — белых, словно бешеные от злобы глаза спрятавшегося в лесной тьме монстра. Невидимый во мраке, настороженно замер вокруг ночной лес; полоса света упиралась в край песчаного откоса, ныряющего в темноту, в глубокий овраг, где-то далеко на дне которого едва слышно шумел ручей. На краю косогора уныло скорчился экскаватор с обессиленно простёртым ковшом, обшарпанный и ржавый, лишенный гусениц, с разбитым лобовым стеклом и повисшей на одной петле дверцей кабины. Возле него, словно страшась скатиться в подстерегающую рядом про́пасть карьера, опасливо сгрудился выводок пустых железных бочек из-под горючего. Смит все ещё раздражённо, резкими затяжками курил возле кабины автозака; Бобби, поигрывая пистолетом, расхаживал туда-сюда перед экскаватором, пиная валявшиеся в траве пустые жестянки из-под пива. Пауэр, схватив Антиплаща за волосы, резким рывком пригнул его голову к плечу и, ухмыляясь, медленно провёл ногтем по открывшейся шее — от подбородка до ямочки между ключиц, спрятанной в горловине грязной изорванной водолазки.

— Ах, ах, ну до чего же приятно наставить синяков на твою отвратительную смазливую физиономию, вшивый ты подзаборный щенок! Мамаша твоя, говорят, подавала кое-какие надежды в модельном бизнесе, пока не начала пить, как лошадь, не пошла по рукам и не прижила по нечаянности такого маленького белобрысого ублюдка, как ты! Ха, ха! Ну, и что ты так побледнел и затрясся — не таким уж ты оказался «человеком без прошлого», каким тебе охота себя представлять. У меня было достаточно времени для того, чтобы как следует прошерстить архивы ШУШУ и сопоставить кое-какие факты. Впрочем, тебе-то всё это, конечно, знать ни к чему, ублюдком ты родился, ублюдком и сдохнешь… Или нет? — Его голубые, подёрнутые мутью злобы глаза блеснули холодным торжеством. — Хочешь жить, тварь? Хочешь? Тогда — на колени! Сапоги мне будешь лизать, дерьмо собачье… Ну?!

— Да пошел ты, — прохрипел Антиплащ — и сжался в ожидании очередного тычка дубинкой в живот — но удара не последовало… Пауэр, к его некоторому удивлению, внезапно расхохотался — громко, резко и отрывисто, словно бы взлаивая, закидывая голову назад, точно породистый жеребец.

— Ну-ну. Ничего иного я и не ждал. Упрямая скотина! На волосок от смерти — а всё ещё скалит зубы и пытается укусить! Но это мне по душе, честное слово. Даже жаль, что такой восхитительный гонорок и вселенская ненависть вскорости пропадут втуне. Хм, хм… Не будь ты мне настолько противен, я бы, пожалуй, предложил тебе сотрудничество… Хочешь работать со мной, а не против меня, а? Вместо, — он понизил голос, — двоих этих обормотов?

— На ВАОН? — почти неслышно, едва шевеля губами, прошептал Антиплащ.

Пауэр как будто удивился. Взгляд его, доселе презрительный, сделался настороженным.

— Черт! Ты и это знаешь? Откуда?

— Ты сам… только что признался. — Антиплащ через силу усмехнулся. — Впрочем… догадаться было нетрудно. Я знаю, что тот Пауэр, которого из даксбургской полиции направляли в ШУШУ, до Сен-Канара так и не добрался…

Пауэр коротко кивнул.

— Ну да, ну да. Просек фишку, значит? Что ж, я всегда подозревал, что ты довольно-таки сообразительный паренёк... Ей-богу, ты бы нам, пожалуй, пригодился. Хочешь, я избавлю тебя от бомбы, которую навесил на тебя этот старый идиот? Заманчивое предложение, а?

— А в обмен… я должен буду закабалиться шестёркой в ваше гнилое болото… полное пиявок и квакающих жаб? Черта с два! Я никогда ни на кого не работаю, мразь. И Войту я говорил то же самое.

— Но он все-таки тебя заставил.

— Ты тоже хочешь… заставить?

— Почему бы и нет? — Пауэр прищурился. — У меня есть то, что тебе нужно, дружочек, так что я бы настоятельно советовал обращаться ко мне повежливее. У меня есть «ключ», и я готов тебе его предоставить.

— Ты лжёшь! — На лбу Антиплаща блеснули капельки пота. — У тебя нет «ключа» и быть не может. Иначе ты бы предъявил мне его уже давно, ещё там, на допросе… У тебя тогда не было причин мне его не показывать.

— Ну, может, и так. Не буду спорить. — Пауэр выразительно подмигнул. — Но ты не можешь знать этого наверняка, правда?

Это было так. Полной и окончательной уверенности у Антиплаща всё-таки не имелось… Но он заставил себя стиснуть зубы и держать лицо кирпичом. Очень уж тяжело было укротить безумную и отчаянную, внезапно вспыхнувшую в сердце надежду.

— Покажи его мне. Сейчас. Тогда я поверю.

Пауэр вновь расхохотался — и кончиком мизинца ударил Антиплаща по носу.

— Ну уж нет! Сначала вылижи мне сапоги, тварь. Языком. До блеска. А там посмотрим…

Антиплащ не ответил. Медленно, неуклюже, превозмогая боль, подтянул под себя ноги и перекатился на бок. Встал на колени. Потом неуверенно, пошатываясь, со второй попытки поднялся. Всё ему было ясно, как дважды два… Никакого «ключа» у Пауэра нет, и никакой бомбы ему с Антиплаща снимать не угодно — а угодно ему постелить пленника перед собой бессловесным ковриком и, любуясь его слезами, соплями и унижением, долго, торжествующе, со смаком и наслаждением вытирать о него грязные ноги… Ну так вот — этого не будет! Раз уж Антиплащу все равно суждено вскорости сдохнуть — он сделает это, по крайней мере, не по милости записного паскуды Пауэра и двух его безмозглых дружков. Он рывком поднял голову.

— С-сука! Торжествуешь, мразь? Думаешь, что знаешь обо мне всё? Хочешь на мочалку меня пустить и с головой в дерьмо окунуть, да? Черта с два у тебя и твоих поганых шакалов это выйдет!

Слабость, дурнота и боль во всем теле сковывали его движения и значительно притупляли скорость реакции — но он всё же сумел резко наклониться и боднуть Пауэра головой в живот… Согнувшись пополам, Пауэр, никак не чаявший нападения, присел от неожиданности — и, не удержав равновесия, с хриплой бранью повалился в траву. Время для Антиплаща как будто приостановило свой бег, растянулось, будто кинопленка, пущенная в замедленном темпе: Смит, ошеломлённый происходящим, всё ещё отлипал от дверцы фургона, отправляя в бесконечный полёт погасшую сигарету, а Бобби, что-то воинственно хрипя, бежал на Антиплаща, невероятно долго вскидывая руку и поднимая на бегу заряженный пистолет, — но ни тот, ни другой за пленником не успевали, не успевали, не успевали! В мгновение ока Антиплащ прыгнул вперёд, нырнул, со скованными за спиной руками, головой вперёд в одну из железных бочек, лежавшую на самом краю обрыва, и, дернувшись всем телом, покатился по косогору — вниз, вниз, в темноту, по склону карьера…

Вслед ему неслась ругань, яростные вопли и запоздалые выстрелы. Поздно, поздно! В кромешной тьме, наполняющей огромный, поросший кустарником и густым ельником котлован, бочка потерялась мгновенно, как иголка в стоге сена. Жалел ли Антиплащ об этом своём последнем, безумном и, в сущности, бесполезном, продиктованном скорее безысходностью и отчаянием, нежели велением рассудка рывке? Трудно сказать. Бочка неслась вниз по склону, подминая траву, ломая хрупкие веточки подворачивающихся кустов, натыкаясь на стволы молодых сосенок, все набирая скорость — и гремело железо, и все кружилось у Антиплаща перед глазами, и тело его, и без того избитое, окончательно разваливалось на части… он чувствовал себя уже не просто засунутым в стиральную машину, а засунутым в стиральную машину, пущенную на бешеный отжим в тысячу оборотов. Ладно, плевать! Главное — хоть на несколько минут оторваться от Пауэра и его поганых падальщиков; вряд ли они полезут искать его в глубокий ночной овраг, рискуя сломать себе шею в темноте среди колючек и бурелома — и зная, что, собственно, он от своей судьбы никуда не уйдёт. Но, по крайней мере, последним, что он увидит в своей нелепой неудавшейся жизни, будет необъятное, свободно простирающееся над головой звёздное небо — а не перекошенные злобой и ненавистью физиономии Пауэра и его дружков…

Антиплащ обольщался зря.

Бочка наконец остановилась, плотно застряв в зарослях густых колючих кустов; Антиплащ, дав задний ход, с трудом сумел вывалиться наружу… Вокруг была тишина. Мрак. Во мраке — шум бегущей воды. Над ухом — тихий радостный звон комаров. Опасливое прикосновение мокрых ветвей к лицу. Самозабвенное пение цикад в невидимом подлеске. Какой-то далекий, на самом пределе слышимости прерывистый клёкот, похожий на… стрекот пропеллера пролетающего вертолета? Это ночью-то?.. Галлюцинация? Слуховой обман? Голова у Антиплаща так кружилась, что он никак не мог собраться с мыслями; кое-как оглянулся назад — и ужаснулся…

Кромешную тьму пропорол луч фонарика, шарящий по кустам: ну, разумеется, катящаяся бочка промяла в подлеске такую роскошную широченную просеку, что не найти беглеца по этому следу теперь было попросту невозможно. Неужели всё, всё — этот его рискованный фортель, и стремительный полёт в бочке сквозь ночь, и искры из глаз, и тошнота, и боль во всём теле — всё это было зря?! Надо бежать… Бежать… Он попытался подняться — и не сумел, тело не слушалось, дрожащие ноги не держали его, перед глазами всё плыло, он не мог стронуться с места, не мог сделать ни шага, не мог ни идти, ни ползти… Боль, дурнота и безнадёга наконец оказались сильнее и взяли вверх — обессиленный, Антиплащ ничком повалился в траву и потерял сознание.

Антиплащ пришёл в себя от пощёчины.

— Очнись! Да очнись же наконец, ну!

Он медленно приоткрыл глаза… вернее, один глаз — другой так заплыл, что практически ничего не видел. Мир перед ним двоился и троился, подёрнутый дымкой не то утреннего тумана, не то сумеречной пеленой неохотно возвращающегося сознания… Возвращающегося настолько медленно и неохотно, что Антиплащ сам не понял: то ли он сказал эту коротенькую фразу вслух, то ли просто подумал бессвязными обрывочными словами:

— Кто… к-кто здесь… кто это… Черныш?

Нет, это была не галлюцинация и не предсмертный бред. Над Антиплащом действительно склонился Дрейк Маллард собственной персоной — и хлестал двойника ладонью по щекам, надеясь… привести его в чувство? Или немилосердно добить? От его ярого хлёсткого усердия у Антиплаща уже горели щёки и гудело в ушах.

— Прекрати… Больно…

— А, очнулся. Ну наконец-то! — Черныш — бледный и взволнованный, с лихорадочно поблескивающими глазами — устало отстранился и хотел сесть на помятую железную бочку, в которой Антиплащ опознал недавнее своё средство передвижения, — но, брезгливо проведя пальцем по её ржавому боку, передумал — и опустился на замшелый еловый пенёк, торчащий неподалеку. Кажется, это был один из тех немногих моментов, когда Антиплащ действительно был рад видеть своего двойника: по крайней мере, созерцать мрачноватую, но не злобную ухмылочку Черныша было куда приятнее, нежели кровожадный оскал Пауэра и его закоренелых отморозков. Тем более что Антиплащ чувствовал себя до невозможности преотвратно: всё его тело было — сплошной пульсирующий синяк, к горлу подкатывал тёплый комок тошноты, в голове звенело, точно в пустом колоколе, в правом боку ощущалась резкая, колющая боль, усиливающаяся при каждом вдохе — будто под рёбра каждый раз втыкали кинжал. Распухшее лицо, казалось ему, превратилось в подушку, набитую болью и изузоренную коростой подсохшей крови; один глаз, как уже упоминалось, почти ничего не видел… Антиплащ поднял руку, чтобы пощупать опухоль на скуле — и неожиданно понял, что на нём нет наручников.

А вот браслет был на месте — тяжёлый, как утюг, литой, дымчатый, матово поблескивающий в рассеянном свете занимающейся над лесом зари… И цифры, высвечивающиеся на крохотном электронном табло, были бесстрастны и неутешительны: «00.35».

— К-к… который час? — хрипло, заикаясь, спросил Антиплащ.

— Двадцать минут шестого, — не глядя на часы, небрежно откликнулся Черныш. Антиплащ прикрыл глаза рукой; значит, он провалялся без сознания почти час… Час! Безвозвратно потерянный и выпавший из жизни… Невелика потеря, прямо сказать — но, увы, не в том случае, когда земного существования вам остаётся всего-то навсего тридцать пять недолгих минут.

— К-как… откуда ты… здесь взялся?

— Прилетел, как волшебник, в голубом вертолете. — Черный Плащ кивнул куда-то наверх, на край оврага, где мелькали голубовато-алые сполохи и не то чтобы слышалась, скорее угадывалась смутная недобрая суета; впрочем, Антиплащ был слишком слаб и измучен, чтобы основательно вдаваться в подробности. Но, значит, ему это не померещилось, пролетающий над лесом вертолёт действительно был? И как только они ухитрились его найти — ночью, в чащобе, в глухих дебрях, в почти полной темноте…

Черный Плащ расхохотался.

— Элементарно, Ватсон! Ты не догадываешься? По радиомаяку, конечно! Ты о нем забыл? А вот я, к счастью — к счастью для тебя — в последний момент вспомнил. В сущности, нам нужен был Пауэр, а вовсе не ты, но что-то мне подсказывало, что, найдя тебя, мы обнаружим поблизости и нашего любезного коллегу… да ещё и с неожиданным бонусом. Мы прибыли как раз вовремя, чтобы увидеть, как Пауэр и этот беглый мордобоец Кингсли выбираются из оврага и пытаются удрать в автозаке. Они, конечно, тоже заметили снижающийся вертолёт — но было уже поздно… Хм! Надо признать, эти субчики очень, э-э… очень удивились такому повороту событий.

— Значит, ты… всё знаешь?

— Не всё. Но многое. Я получил твоё письмо.

— Я… рад. — Антиплаща трясло, словно в ознобе; он чувствовал такую неодолимую апатию и усталость, что с трудом мог заставить себя не то чтобы говорить — просто думать. — Пауэр — не тот, за кого себя выдаёт.

Черныш удивлённо пошевелил бровями.

— Ты это знаешь? Откуда?

— Жаба сказал…

— Какой Жаба?

— Который сидел у вас в кутузке… Настоящий Пауэр должен слегка прихрамывать на левую ногу… а этот Пауэр — вовсе не даксбургский коп, а засланный в ШУШУ по документам Пауэра агент ВАОН…

— Охотящийся за геренитами?

— Ну, видимо… в том числе. Это он… убил Войта. А чтобы я… никому об этом не рассказал… запер меня в карцере на целые сутки. — Он закашлялся, сплёвывая кровью, чувствуя, как вонзается в бок раскаленный прут… ребро у него там сломано, что ли? Осторожно переведя дыхание, поднял глаза на Черныша: — Ты мне не веришь?

Чёрный Плащ секунду-другую молчал. Ему хотелось ответить небрежно, язвительно, даже, быть может, чуть грубовато — в общем, как обычно… но не получилось. Стоило ему ненароком взглянуть на своего двойника — и слова застыли у него в горле, а едкий ответ замер на губах камнем, так и не прозвучав…

У Антиплаща дрожали руки.

Это было настолько неожиданно, настолько необычно, настолько для железобетонного, прогибающего под себя мир Антиплаща нетипично, что Дрейку стало не по себе… Смутная занозинка царапнула его сердце, и в душе возникло неуютное щемящее ощущение, которому он не мог (да, собственно, и не собирался) подобрать названия: участие? сострадание? жалость? К Антиплащу? Он торопливо отогнал это неуместное чувство, тем более что двойник, перехватив его взгляд, поспешил отвести глаза и спрятать предательские руки в карманы грязных джинсов.

— Если бы я тебе совсем не верил, — мягко, чуть мрачновато произнёс Дрейк, — я бы не снял с тебя наручники, разве не так? Впрочем, ты всё-таки особо не радуйся — от обвинений в ограблении Павильона и похищении ребёнка тебя никто не освобождал.

— Я, знаешь ли, не радуюсь. — Антиплащ через силу усмехнулся. — А все свои обвинения ты можешь засунуть в… сам знаешь куда. Я всё равно через полчаса сдохну… Вот эту штуку ты же не можешь с меня снять?

— Могу.

— Что? — Антиплащ поднял голову, решив, что ослышался. Но Дрейк, кажется, не шутил — запустив руку во внутренний карман куртки, он извлёк продолговатую металлическую трубочку с лампочкой на конце — и показал её двойнику.

Антиплащ облизнул губы.

— Так это и есть… «ключ»? Ты взял его у Пауэра?

Черный Плащ покачал головой.

— Нет. У Пауэра «ключа» нет… и, по его словам, никогда не было. А эту вещицу отдал мне Мегавольт — и, кажется, вполне искренне рвал на себе волосы, когда я сказал, что не в моих полномочиях взять его на заключительное действие фарса. Очень уж ему хотелось посмотреть, действительно ли эта штука в нужный момент сработает…

— А что, — хрипло, с трудом сдерживая нервный смешок, спросил Антиплащ, — она может и не сработать? Не пора ли нам это… проверить, а?

— Не пора.

— Что значит «не пора»? — У Антиплаща пересохло во рту. — Осталось всего полчаса… ты, дефектив хренов! Сними с меня эту штуку… немедленно! Какого чёрта ты опять от меня хочешь?

— Я хочу, чтобы ты оказал мне одну услугу…

— Какую услугу?!

— …которая будет полезной не только мне, но и тебе. Ты уверен, что Войта убил именно Пауэр?

— При чем здесь… Разумеется, уверен!

— А я — нет. И в суде, чтобы доказать его виновность — и твою невиновность, — кроме ничем не подкрепленных догадок и предположений, предъявить нам будет нечего.

— Но пуговица, которую я отправил тебе в конверте…

— Пуговица, конечно, вещь хорошая и замечательная, но, в конце концов, это — всего лишь косвенная и притом единственная улика, и ловкому адвокату ничего не стоит не оставить от основанного на ней обвинения камня на камне. Короче говоря — этого мало.

— И что тебе еще надо?

— Чистосердечное признание.

— От меня? — угрюмо спросил Антиплащ.

— От Пауэра, болван. Ты что, совсем уже ничего не соображаешь?

— Тебе бы так досталось резиновой дубинкой по голове, ты бы тоже ничего не соображал, — вяло (даже на ругательства у него не осталось сил) огрызнулся Антиплащ. — Из меня чуть мозги через нос не вытряхнули…

— Н-да, обработали они тебя здорово. — Дрейк невольно покосился на распухшую, иссиня-багровую физиономию двойника. — Ну, тем больше у тебя будет оснований припомнить Пауэру обиды. Хочешь пообщаться с ним наедине? Уверяю тебя — в твоих собственных интересах как можно быстрее и результативнее его расколоть… А для этого, уж извини, мне необходимо, чтобы на запястье у тебя по-прежнему висела бомба.

Антиплащ быстро поднял голову.

— Да ну? Боюсь, мы не понимаем друг друга, Черныш.

— Напротив, — Дрейк коротко усмехнулся, — боюсь, мы слишком хорошо друг друга понимаем…

Несколько секунд они пристально смотрели друг другу в глаза.

— Нет. Это… невозможно! — со стоном прохрипел Антиплащ. — Я…

— Ты знаешь, что такое «момент истины»? — перебил Дрейк.

— Момент получения информации от подозреваемого под воздействием страха или сильнейшего стресса… Ну, допустим, знаю.

— Хорошо. Пауэр сделал все возможное и невозможное, чтобы никто из нас о бомбе не узнал. Так вот — я хочу на этом сыграть. Ты, конечно, понимаешь, что́ мне от тебя нужно… Я дам тебе диктофон и посажу в автозак к Пауэру. Как хочешь, но ты должен добиться от него признания… Подчеркиваю — добиться, а не выбить: показания, полученные путем физического насилия, никакого веса, само собой, иметь не будут. А для того, чтобы эта задумка все-таки сработала, Пауэр должен верить, что бомба вот-вот взорвется. Это создаст нужный, хм, эффект и психологический настрой. Ты меня понял?

— «Психологический настрой»! А обо мне ты подумал?! Если эта штука… рванет…

— Не ссы. Обещаю тебе, что в любом случае сниму с тебя «эту штуку» за пять минут до взрыва. Ты мне веришь?

— Нет!

— Я дам тебе слово, — помолчав, сказал Дрейк. — Тебе этого мало?

— А если я откажусь?

Черный Плащ пожал плечами.

— Мы останемся с тем, с чего и начали: с практической невозможностью доказать как пауэровскую виновность, так и твою невиновность. Да и потом, тебе что, трудно справиться с таким простым делом? Ты ничего не потеряешь… кроме возможности плюнуть в перекошенную от ужаса физиономию Пауэра. Кроме того, это в любом случае зачтется тебе как посильная помощь следствию. Я бы на твоем месте от такой возможности не отказывался…

— Ты — не на моем месте, Черныш! Черт возьми, хотел бы я на тебя посмотреть, если бы ты действительно оказался на моем месте...

— Время идет, — Дрейк непринужденно повел плечом. — Решай живее. Пять минут мы уже ухлопали коту под хвост.

Но Антиплащ медлил с ответом… Провел рукой по лбу. Осторожно потрогал опухшую скулу. Машинально потер ладонью подбородок. Не верить Чернышу у него как будто не было оснований — но все же… все же… Что-то было не так. Понимающе-насмешливая ухмылочка двойника ему абсолютно не нравилась, и в словах угадывался неведомый подвох — но у Антиплаща не было ни сил, ни желания над этим размышлять, анализировать ситуацию и пытаться обнаружить потаенный умысел. Он искоса взглянул на своего двойника — Дрейк Маллард сидел на трухлявом еловом пеньке, словно в кресле правителя всея Сен-Канара и Калисоты: самоуверенный и самодовольный, скрестив руки на груди и закинув ногу на ногу, беспечно пожёвывая травинку; глаза его хитровато посверкивали из-под полей шляпы, уголок рта чуть заметно кривился, а из нагрудного кармана черной кожаной куртки выглядывал красновато-белый краешек сигаретной пачки…

— Не знал, что ты куришь, — безучастно заметил Антиплащ.

— Что? Не курю, — буркнул Дрейк. — Просто ношу при себе на всякий случай. Свидетели разные попадаются… Кого-то угостишь сигареткой — глядишь, язык лишний раз и развяжется.

— Дай курнуть.

— Хо! Не знал, что ты куришь!

Антиплащ мотнул головой.

— Не курю. Только если очень уж припечет. — Он прикурил от предложенной зажигалки, несколько раз резко, жадно затянулся и бросил едва початую сигарету в кусты. — Ладно, уболтал. Пошли! Только поживее.

Он действительно очень живо поднялся — но тут же был вынужден схватиться за ближайший березовый ствол и опуститься обратно на траву, чтобы переждать приступ слабости и головокружения. Черный Плащ смотрел на него косо, хмуро, закусив губу, точно борясь с желанием раздраженно встряхнуть его за грудки — потом все-таки шагнул ближе и, поддержав двойника под локоть, помог ему подняться. Вместе они потащились вверх по склону оврага, по широкой просеке, промятой в траве катящейся бочкой — туда, где горели прожектора, тревожно чередовались голубые и алые всполохи, слышались голоса и шум работающих моторов, эхом отдающиеся у Антиплаща в голове. Его знобило, точно в приступе горячки, и адски болел бок, и ноги были будто из вареной лапши, и больше всего на свете ему хотелось лечь на траву, закрыть глаза и… сдохнуть наконец всем на радость?

Черта с два!

В какой-то момент у него мелькнула мысль: скрутить Черныша «петлёй дракона», выхватить у него из кармана заветный «ключ» и нырнуть в кусты, в серую предрассветную мглу — но тут же он отмел это соображение как бестолковое и заведомо обреченное на провал: во-первых, у него нет геренитов, чтобы активировать «ключ», во-вторых, он слишком устал, чтобы оторваться от неминуемого в таком случае преследования, а в-третьих, с Чернышом, что ни говори, ему сейчас попросту не справиться: несмотря на рассеянный вид и расслабленную на первый взгляд позу, Черный Плащ бдителен, хорошо вооружен и держится начеку. Интересно, что́ же все-таки на уме у этого вшивого полицейского пройдохи, хотелось бы знать… Сейчас, до поры до времени Анти ему необходим — для того, чтобы без особых усилий расколоть Пауэра и добиться от него признания, — но потом…

Какой ему смысл оставлять Антиплаща в живых? Ему подворачивается такой удобный, прямо-таки сказочный, сам плывущий в руки шанс раз и навсегда избавиться от осточертевшего двойника, для этого ему даже не надо ничего делать… напротив — надо ровным счетом ничего не делать! Если никто, кроме Черныша, о бомбе не знает… ему ничего не стоит посадить Антиплаща в пустой автозак и «забыть» там минут на десять, только и всего… А затем… Что — затем?

Мне придется умолять о помощи своего злейшего врага?!

Я что, мрачно спросил себя Антиплащ, должен верить в данное Чернышом слово? Я должен верить в его, ха-ха, порядочность? В его благородство? В его верность обещаниям? В его милосердие и великодушие, в конце-то концов?

Или я сужу о нем по себе?

Как бы я поступил на его месте?

И как бы он поступил на моем?

В душе Антиплаща царили смятение и сумбур, в висках пульсировала вязкая непроходящая боль. Он чувствовал, что еще немного — и его несчастная пухнущая голова попросту разлетится на куски: с треском, как переспевшая тыква, и совершенно независимо от вмонтированной в браслет взрывчатки…

Они наконец-то поднялись на край склона. На опушке леса, еще час назад темной и пустынной, было теперь светло, шумно и тесно: беззвучно посверкивая мигалками, на травянистой площадке стояли две полицейские машины, вызванные, вероятно, из ближайшего окружного участка; чуть поодаль, у опушки леса угадывалась темная туша вертолета, похожего на гигантскую лупоглазую стрекозу. Автозак стоял на том самом месте, где Антиплащ и видел его в последний раз — неподалеку от края обрыва, но ни Пауэра, ни Бобби, ни Смита возле него не было… Их — кроме Пауэра — уже увезли в ШУШУ? Возможно… Подойдя к фургону, Черный Плащ едва заметно кивнул двум полицейским, стоявшим возле ближайшей машины, и один из них снял с пояса пару металлических колец, ярко и тонко блеснувших в луче фонаря.

Наручники.

Антиплащ нисколько не удивился.

— Это необходимо, пойми, — спокойно пояснил Дрейк. — Чтобы спектакль удался, Пауэр должен верить, что ты — абсолютно такой же заключенный, как и он.

— А это что, не так? — чуть помедлив, с кривой усмешкой спросил Антиплащ.

— Это будет зависеть только от тебя, — очень быстро, с не менее кривой усмешкой отозвался Черныш. — Надеюсь, ты все понял? Ваш разговор будет записываться на пленку. Вот тебе диктофон. — Он извлек из кармана плоскую черную коробочку, показал её двойнику и опустил красноглазый приборчик Антиплащу в карман. Шагнув к автозаку, на секунду обернулся: — Кстати, будь любезен, проясни для меня еще одну вещь... Куда ты дел очки Войта?

— Какие очки?

— Очки, которые были на старике в момент убийства. Мы перерыли всю комнату — но эти злосчастные очки как сквозь землю провалились… Ты их взял?

— Даже не думал. Когда я обнаружил старого козла мертвым, они лежали под столом… Их невозможно было не заметить!

Черный Плащ медленно кивнул.

— Значит, их взял Пауэр — перед приездом следственной группы… чтобы спрятать улику, которая, по-видимому, могла его изобличить… Ну, я так и думал. Ладно. Не будем терять времени. — Он мельком бросил взгляд на часы. — Через двадцать минут дело должно быть сделано. Это сугубо в твоих собственных интересах.

— Но не в твоих? — быстро отозвался Антиплащ.

— Полезай. — Черныш без лишних слов поднял засов и отомкнул крепкую стальную дверцу. Изнутри хлынул поток мутного желтоватого света; Пауэр, сидевший на откидной лавке возле стены, поднял голову, заслышав лязг запоров. Сощурился, глядя против света:

— Что за... — Голос его дрогнул.

Да уж, события последнего часа явно застали его врасплох, вид у него был подавленный, возмущенный и потрясенный одновременно. На бледном лице горел лихорадочный румянец, глаза были полубезумные, потерянно-бешеные, взгляд их дико блуждал по сторонам, точно не в состоянии ни за что зацепиться в потерявшем устойчивость и в одночасье перевернувшемся с ног на голову мире. На секунду остановился на Антиплаще:

— Ты-ы… — Пауэр вздрогнул. Он наконец разглядел своего нового соседа, и голос его, и без того нетвердый, сорвался до хрипоты: — Тысяча чертей! Этого… не надо! Не сюда… не этого… только не сюда…

— Что за вопли? — невозмутимо спросил Черный Плащ. — Этого — не этого, сюда — не сюда… Ты что-то имеешь против?

Пауэр прерывисто перевёл дух. Связные предложения явно давались ему непросто:

— Д-да... какого черта?.. Тебе мало того, что ты выдвигаешь против меня дурацкие обвинения, Черныш, ты ещё и этого бандита хочешь навязать мне в компанию? Ладно, я готов смириться с твоими наглостью, недомыслием и желанием выслужиться перед Хоутером, но эт-то... клянусь, уже слишком! Какого черта я должен терпеть общество этого вшивого уголовника? — Он ни на секунду не оставался в покое: нервно сжимал и разжимал пальцы, потирал подбородок, то и дело ёрзал на лавке, дергал плечами. — Прошу тебя… сделай мне одолжение… как бывшему коллеге, в конце-то концов… посади меня в другую машину.

— Зачем? — хмуро отозвался Черный Плащ. — Пускай все птички сидят в одной клетке. Я думаю, вам есть, что сказать друг другу, уважаемый… коллега. Не скучай, камрад! Дорога до Сен-Канара неблизкая… Ничего он тебе не сделает, он же еле на ногах стоит, ты что, не видишь?

Самообладание окончательно изменило бедняге Пауэру: там, в темном, дальнем углу фургона он захрипел яростно, отчаянно, по-звериному, будто попавший в капкан затравленный волк. Забормотал быстрой бессвязной скороговоркой, глотая окончания слов, даже не пытаясь скрывать прорезывающися в голосе откровенные истеричные нотки:

— Нет… нет… нет… Послушай меня, Черныш… Ты просто не знаешь… У этого типа бомба… У него на руке бомба, которая с минуты на минуту взорвется!.. Убери его от меня… Убери его от меня, ради всего святого, сейчас же, ну!

— Какая еще бомба? Первый раз слышу… Что ты несешь? — сердито, гремя засовом, отозвался Черный Плащ. — Другой машины у меня все равно нет, так что не обессудь. Встретимся в ШУШУ, там и разберемся. О`кей?

— Нет, — прошептал Пауэр. — Нет! Нет! Никакой встречи не будет! Будет как минимум два трупа, а то и больше… Верь мне, Черныш! Я говорю правду… Выпусти меня отсюда… Выпусти… Выпусти! — Он бы, наверно, бросился к дверям автозака, если бы на пути его не стоял ухмыляющийся Антиплащ; в отчаянии Пауэр отшатнулся к стене, ударился о нее всем телом, с грохотом заколотил закованными в наручники кулаками по прочному стальному борту фургона. — Выпусти меня отсюда… Я не хочу… Я не хочу умирать!.. Выпусти-и-и!!!

Дрейк, не слушая его, захлопнул за спиной Антиплаща железную дверцу и заложил засов. Вот так, да! Этим мерзавцам есть о чем друг с другом потолковать… Мимоходом он вновь взглянул на часы: тридцать пять минут шестого… Один из полицейских, подойдя бесшумно, как кот, осторожно тронул его за рукав.

— Черный Плащ?

— Да?

— Только что сообщили: герениты благополучно доставлены в ШУШУ. Через два часа их отправят в подземные хранилища Национального Банка.

— Хорошо. — Дрейк кивнул. Ну что ж… скоро все так или иначе закончится, и одной головной болью наконец-то станет меньше. Он достал из кармана «ключ» и небрежно повертел его в руке — без геренитов эта штука бесполезна и, в сущности, никому не нужна… выбросить разве ее в овраг? Или все-таки оставить… на долгую память? Антиплащ явно не оценит такой шутки… Впрочем, бог с ним, с Антиплащом — главное, записать признание Пауэра на пленку, а потом… Дрейк не додумал свою мысль до конца: со вздохом опустил «ключ» в карман и, подойдя к зарешетченному окошку фургона, весь обратился в слух — ему хотелось быть в курсе того, что происходит внутри…

Секунду-другую они пристально смотрели друг другу в глаза.

Потом Пауэр попятился — спотыкаясь, судорожно шаря потными ладонями по стене, по-прежнему будто прикованный к неожиданному спутнику взглядом...

Незаметно опустив руку в карман, Антиплащ нажал кнопку на диктофоне, включая запись.

— Ну, и что ты с таким зеленоватым отливом побледнел, лживая ты, подлая и трусливая скотина? — мстительно, сквозь зубы, спросил он. — Не рад, что ли, меня видеть, а?

— Не подходи ко мне! — прохрипел Пауэр, отодвигаясь в самый грязный, самый темный угол фургона; наверно, сейчас как никогда он жалел о том, что лишен способности превратиться в таракана — и забиться в ближайшую узкую щель. — Не подходи ко мне, слышишь!

— Это почему? — Антиплащ через силу усмехнулся; ему казалось, что его несчастную голову, пока он валялся в беспамятстве, какой-то урод подменил головой пещерного тролля: неимоверно чужой, огромной, тяжелой и набитой несвежим мочалом. — Мы с тобой — две крысы в одной крысоловке, так почему бы нам не скрасить друг другу эти последние пятнадцать минут, раз уж нам суждено провести их сугубо тет-а-тет? Скажем, смачно харкнуть друг другу в душу, или поставить на роже по паре фингалов, или предаться противоестественным извращениям, или нанести друг другу оскорбления, несовместимые с жизнью, или еще как-нибудь легко и непринужденно развлечься? Не так уж долго нам с тобой осталось коптить небушко — всего-то жалкие четверть часика! Впрочем, на то, чтобы выяснить отношения, времени нам хватит! — Яростно фыркнув, он шагнул вперёд — и тут же вынужден был опереться плечом о стену, чтобы преодолеть очередной наплыв слабости и не дать потяжелевшей голове перетянуть его вперед и опрокинуть ничком. 

Пауэр молчал. Не оттого, что ему было нечего сказать — просто от ужаса у него отнялся язык, и принудить непослушную часть тела к повиновению ему никак не удавалось.

— Сволочь! — задыхаясь от ненависти, прохрипел Антиплащ. — Как же ты сейчас жалеешь, что не пристрелил меня попросту, без затей, и не сделал вовремя ноги… уже давно сидел бы на одной из своих паршивых ваоновских баз и горя не ведал. Но тебе охота было надо мной поизмываться, мразь! Подразнить меня «ключом», которого у тебя никогда не было! Полюбоваться на то, как я буду валяться у тебя в ногах, вымаливая жизнь! — Скрежеща зубами, он вновь шагнул к Пауэру; в его переутомленном мозгу назойливо крутилась не то слышанная, не то вычитанная где-то фраза: «…он надвигался на свою жертву страшно: сжимая кулаки, потемнев лицом и бешено вращая глазами…» Увы! Бешено вращать глазами не получалось, разве что одним, который был все-таки не заплывший и не опухший — но, наверное, впечатление от этого получалось еще более жуткое… Пауэр наконец отмер: в панике метнулся к зарешеченному окну, схватился руками за прутья, затряс их с такой отчаянной силой, точно хотел с корнем вырвать из неподатливой стальной рамы.

— Выпустите меня! Выпустите меня отсюда! О, боже! Скорее! В-ы-п-у-с-т-и-т-е!!..

— Черта с два! — Антиплащ зарычал, как зверь. — Уж теперь мы с тобой сдохнем тут оба! Теперь у тебя не получится меня подставить и выйти сухим из воды, как ты пытался проделать это с убийством Войта! Ведь это ты его грохнул, гнида? Признавайся — ты?!

На Пауэра было жалко смотреть. Руки его тряслись, подбородок дрожал, зубы выбивали отвратительную для слуха клацающую дробь… Впрочем, трудно было ожидать чего-то иного от человека, который буквально час назад упивался успехом и предвкушал лавры победителя и завидную награду, а ныне был безнадёжно низвергнут в пучину обреченности и смертного ужаса… Страх его перед Антиплащом был невыносим; явись ему в сиянии молний сама богиня мщения злобная Тисифона, он и то не испытывал бы большей паники, потрясения и желания униженно пасть перед разъярённой фурией ниц.

— Я не хотел… Я не хотел его убивать! Это… вышло случайно! Абсолютно случайно, клянусь!..

— Он тебя узнал, да? Ты вошел в его квартиру по документам Пауэра, но он опознал в тебе агента ВАОН, так? Ну, говори, сволочь! Что там между вами произошло? Он не пожелал отдавать тебе герениты? И поэтому ты шлепнул старого козла по лбу подвернувшимся пресс-папье?

— Нет! Нет! — Пауэр в ужасе вжался в стену. — Я не хотел его убивать! Он был мне нужен… он знал о геренитах практически всё! Но… Но… Он начал сопротивляться. Схватил меня за грудки… стал кричать, что позвонит в полицию! Я хотел его оглушить и связать, больше ничего… А потом дождаться тебя и Бобби… Я просто не рассчитал силу удара! Он упал, и…

— И оторвал пуговицу с твоего воротника… только ты, идиот, этого не заметил! А потом… что было потом? На секунду ты растерялся — а потом выглянул во двор и увидел меня, выходящего из подворотни… Одного, без твоего верного обалдуя Бобби, который в этот момент уже отдыхал за мусорными баками, где ему самое место… И ты сдрейфил и затупил... У тебя оставался единственный вариант: оглушить меня, как Войта, ударом по темечку, связать и выпытывать, где герениты — ведь Бобби уже сказал тебе, что камней у меня нет… Но ты знал, знал, что я вооружен и опасен, знал, что я держусь настороже, что в одиночку, без Боба, тебе со мной попросту не справиться, трусливая ты малохольная мразь! И поэтому ты решил пойти окольным путем — ты решил меня подставить! Ты подозревал, что я не устою перед искушением отыскать в логове старого сморчка «ключ» — и надумал этим воспользоваться. Ты отпер входную дверь, спрятался в пустой спальне, дождался, когда я войду в квартиру и обнаружу труп… а потом вызвал группу захвата и, услышав сирены, вбежал в кабинет Войта, словно только что вошел в квартиру! Ты намеревался повесить на меня обвинение в убийстве, упечь в кутузку и уже там, не торопясь, с толком и расстановкой выбивать из меня информацию о геренитах. Ты знал о бомбе, знал, что я не смогу молчать больше трех дней, и был готов сделать всё, чтобы изолировать меня от мира и заполучить надо мной полную власть… Но все пошло не так, как ты рассчитывал! Во-первых, мне удалось сбежать, а во-вторых, ты не сразу заметил исчезновение пуговицы, кретин!

— Пуговица… — едва слышно прохрипел Пауэр. — Так это ты… Ты ее подобрал!

— Ну, разумеется! Могу себе представить, как ты ломал голову над тем, куда же это она подевалась… и не нашли ли ее копы… и если нашли — то что́ они смогут из этой улики выжать… Ты даже избавился от своего серого костюма, чтобы уничтожить единственный возможный след! Но тебе было невдомек, что пуговица в моих руках, и что нашелся прозорливый человек, который надоумил меня спрятать ее в конверт и отправить в ШУШУ.

— В ШУШУ? — Пауэр был голубовато-бледен, как снятое молоко; казалось, его вот-вот — окончательно и бесповоротно! — хватит удар. — Т-ты... отправил ее в ШУШУ?!

— Да, отправил. Все твои неприятности из-за меня, понял? И я этим горжусь! — Антиплащ захохотал; страшный, опухший, с перекошенной от боли и ярости сине-багровой физиономией, он резко подался вперед, занося над Пауэром руки, словно бы для удара — и для перепуганного, в прямом и переносном загнанного в угол бедолаги это стало последней каплей… С воплем он метнулся мимо Антиплаща к дверце фургона, слепо врезался в нее всем телом, заколотился возле нее, будто припадочный… И дверь неожиданно распахнулась: с криком, не удержав равновесия, Пауэр кувырком вывалился на траву возле колес автозака.

— Что тут за шум? — строго спросил Черный Плащ. Приподняв брови, он холодно взглянул на Пауэра, который, скорчившись, лежал на земле возле его ног, стеная и поскуливая, закрыв голову руками, точно в ожидании удара, часто и мелко икая от пережитого потрясения… Дрейк поднял голову — и встретился взглядом со своим двойником. Подойдя ближе, Антиплащ стоял в дверях фургона: серовато-бледный, взъерошенный, совершенно больной от усталости и волнения… Дрейк обеспокоенно поцокал языком:

— Ай-яй-яй. Что-то ты неважно выглядишь, паря.

— Ты только сейчас это заметил? — хрипло спросил Антиплащ. Руки его по-прежнему были в наручниках — и, опираясь плечом о дверной косяк, он осторожно потирал локтем правый бок, то и дело пронзаемый острой, усиливающейся при каждом движении болью. — Осталось всего четыре минуты, к твоему сведению… Я выполнил условие, Черныш. Теперь — твоя очередь.

— Где пленка с записью?

— Сначала сними с меня браслет, дефектив. Иначе пленка с признанием через три минуты разлетится на куски вместе со мной, ясно?

— Ого! Это что, угроза? — Черный Плащ неприметно посмеивался уголком губ. — Что ж, лишиться записи, конечно, будет досадно. Но отнюдь не смертельно. Признаюсь, ты пуганул Пауэра на славу: этот тип настолько деморализован, что признается сейчас в чем угодно. А насчет браслета…

— Ну?

— Видишь ли…

— Ну что? Что?!

— Есть одна проблема.

Антиплащ поперхнулся.

— К-к… К-какая проблема?

— Герениты. Извини, но их, оказывается, их уже увезли в ШУШУ… Без этих камней снять браслет невозможно, сам знаешь.

— Ч-ч… Что? — Антиплащ пошатнулся. В первую секунду он решил, что ослышался. — Увезли? В ШУШУ?.. Эт-то... что за... глупая шутка?

Дрейк пожал плечами.

— Ну, видишь ли, когда мы с тобой заключали сделку, я ещё не знал, что герениты уже отправили в Сен-Канар. А потом... было уже поздно... их возвращать.

— П-поздно?! — У Антиплаща потемнело в глазах. Или это мир вокруг померк, точно сцена, над которой окончательно угасли яркие огни рампы? — Ты… т-ты… хочешь сказать, что... т-тогда, во время нашего разговора... ты не знал, что их увезут?.. И не... попытался остановить?.. Совсем? Но ты не мог... Не мог этого не знать!.. Т-ты... мне врал. Ты… просто меня использовал, так? А как же… как же твое слово? Я… Ты… — Он прямо-таки задохнулся от ужаса и такой немыслимой подлости: слова Черныша и безучастный тон, каким они были произнесены, подкосили его на месте, словно удар кулаком в лицо… нет, хуже — словно гнусный, внезапный, произведенный исподтишка выстрел в упор! Впрочем, чего ещё следовало ожидать? Черный Плащ — вероломная скотина, недаром его ухмылочка сразу показалась двойнику подозрительной… не надо было, не стоило ему доверять! Но разве у Антиплаща был другой, хоть какой-нибудь выбор? Нет, нет и нет! А теперь… Все кончено!

Антиплащ застонал; превозмогая боль, собрав последние силы, он прыгнул — скорее, вывалился — из фургона вперед, прямо на мерзостно самодовольного Черныша, и отчаянной хваткой обреченного на смерть человека схватил двойника за горло.

Терять ему отныне было нечего, все его хрупкие надежды были окончательно разбиты и втоптаны в грязь. А вот паскуда Черныш наверняка собирался жить еще долго и счастливо…

— Ах, значит, так, да? Так? Поизмываться надо мной вздумал, подлец? Ну так вот, тебе это даром не пройдет… Я тебя не отпущу… не отпущу, нет! И сдохнем мы сейчас оба, ясно? А если вздумаешь позвать на подмогу своих полицейских прихвостней, значит, они тоже составят нам компанию на пути на тот свет! В радиусе десяти метров бомба накроет всех, уж в этом не сомневайся!..

— Ты что… совсем сдурел, идиот? Конечно, я знал, что герениты отправят в ШУШУ... но не предполагал, что настолько поспешно! А когда об этом узнал, времени на то, чтобы их вернуть, уже не осталось! — Черный Плащ, явно не ожидавший от закованного в наручники двойника такой прыти, растерянно затрепыхался в его крепких лапах, будто пойманная щука. — Что ты делаешь, псих! Отпусти, слышишь!..

— Черта с два! Хочешь грязно и нецензурно обругать меня на прощание? У тебя есть на это еще двадцать секунд!

— Отпусти, говорю, ты помнешь мне куртку! — Дрейк неистово рванулся, пытаясь высвободиться из мертвой хватки обезумевшего от отчаяния двойника. — Дурак! Уже поздно!.. Взгляни на браслет!

— Что?

Черный Плащ молча скосил глаза. Обманный маневр? Не исключено… И все же Антиплащ поддался, бросил быстрый взгляд на проклятую дымчатую штуковину: «00.01» — высвечивалось на неумолимом электронном табло.

Сейчас. Осталось меньше минуты.

Наверное, Антиплащ еще успеет увидеть, как крохотные черные циферки изменятся на «00.00» — а потом…

Темнота.

Пустота.

Конец.

Или?..

Нет! Окружающее не исчезло в вакууме, оглушающем грохоте и последней ослепительной вспышке взрыва — и не рассыпалось в прах, не обратилось в безвозвратное ничто, не развеялось перед Антиплащом на молекулы, атомы и нейтрино. Темнота наступила — там, где Антиплащ ее абсолютно не ждал: в квадратном зеленоватом окошечке на торце браслета. Коротко моргнув в последний раз, оно бесстрастно явило миру четыре зловещих черных нуля — и внезапно погасло…

Совсем.

И ничего не произошло.

Не считая того, что Черный Плащ вдруг негромко расхохотался — глядя на бледную, вытянувшуюся, перекошенную от ужаса физиономию двойника… Антиплащ стоял, будто пораженный громом: руки его, ноги, все тело обмякло до такой степени, что он едва мог перевести дыхание и удержать равновесие — ошеломленный, сраженный наповал, слишком ошарашенный для того, чтобы о чем-то думать… Совершенно обессилев, он медленно выпустил Черного Плаща и, все еще не веря, не смея поверить в происходящее, привалился спиной к стенке фургона — и в изнеможении откинул голову назад, коснувшись затылком холодного металла. Закрыл глаза…

— Неожиданно, да? Я действительно знал, что герениты отправят в ШУШУ, но взял один из них и снял с тебя браслет еще тогда, когда ты валялся без сознания на дне оврага, — все еще посмеиваясь, пояснил Дрейк, поправляя на плечах измятую куртку. — Вынул взрыватель и вновь надел браслет, уже обезвреженный, тебе на руку. Я знал, что тебе ничто не грозит… но мне надо было, уж извини, чтобы ты по-прежнему верил в то, что бомба находится на своем месте — и абсолютно готова к действию! В разговоре с Пауэром это придало бы твоим словам и актерской игре поистине непередаваемую экспрессию. И, как показала практика, этот небольшой пассажик отлично сработал…

— «Пассажик»! Позабавиться, значит, надо мной вздумал, да? — дрожащим голосом (презирая и ненавидя себя за эту жалкую дрожь) прохрипел в ответ Антиплащ. — Ну, погоди, я тебе это припомню… мерзавец! Я тебя… — Он не договорил: резкая, парализующая судорога пронзила его несчастный бок подобно раскаленной игле, ударила по нервам и, украв дыхание, достала до сердца, разом замершего в груди — и словно бы оборвавшегося от нестерпимой боли…

— Эй, что с тобой? — Дрейк, пораженный его внезапной бледностью, схватил его за рукав. Но Антиплащ не ответил, не мог ответить, последнее потрясение оказалось слишком невыносимым для его и без того надорванных сил: ноги его вконец подогнулись и потяжелевшая голова все-таки перевесила — и без стона, без единого звука он сполз по стенке фургона на влажную от росы траву.

И светлый утренний мир разлетелся перед ним фонтаном сверкающих разноцветных осколков.

После полудня неожиданно зарядил дождь.

В ожидании доктора Дэвиса Гризликов сидел на кожаном диванчике возле окна, глядя, как по заплаканному стеклу, оставляя позади себя мокрые, прихотливо извилистые дорожки, торопятся друг за другом прозрачные дождевые капли. Негостеприимные, выкрашенные светло-зеленой краской голые стены, неудобные деревянные скамьи по углам, круглые часы в мутном стеклянном футляре над конторкой дежурного, развесистая пальма, заключенная в деревянной кадушке, призванная придавать сухому казенному помещению тепло и уют, но на деле выглядящая несчастной и неуместной пленницей в этом царстве уныния и томительных ожиданий — все это представляло бы собой обычную невеселую обстановку ничем не примечательной муниципальной больницы… если бы в глаза не бросались прочные стальные решетки на окнах и неподвижно сидящий напротив двери неразговорчивый охранник в полицейской форме.

Тюремный госпиталь, да.

С мрачным видом человека, забывшего дома зонтик, Гризликов задумчиво разглядывал черные блестящие носки мокрых ботинок — и невольно прислушивался к негромкому однотонному бормотанию дождя, безответно стучащегося в окно. Увы, ничего не поделаешь, к капризам погоды уже следовало бы привыкнуть: даже в теплом солнечном Сен-Канаре порой случается серый и дождливый октябрь…

Доктор Дэвис наконец появился — спустился по лестнице со второго этажа: подтянутый, энергичный, резковатый, с зеленой канцелярской папкой подмышкой, похожий в небрежно наброшенном на плечи медицинском халате с развевающимися за спиной широкими полами на гигантскую белесую моль. Небрежно кивнул Гризликову вместо приветствия и, опустившись на краешек неудобного продавленного кресла, стоявшего напротив, достал из кармана помятую сигаретную пачку.

— Ну, так что? Что новенького? — нетерпеливо спросил Гризликов — тоном человека, уже по горло сытого невнятными обтекаемыми «завтраками» и пустыми отговорками. — Вы разрешите мне наконец с ним поговорить?

Доктор Дэвис, прикуривая, сделал в воздухе неопределенный жест рукой.

— Ну до чего же вы все-таки настырный тип, Гризликов, а! Ладно, разрешаю. Только потому, что сегодня вторник — день посещений… Но не более десяти минут!

— Хм-м…

— Ну хорошо — пятнадцать. И не переутомляйте его… Я, знаете ли, не хочу опять начинать все сначала.

— Вот уж не думаю, что короткий пятнадцатиминутный разговор может вызвать у него серьезные осложнения, — с коротким смешком, потирая затылок, мимоходом обронил Гризликов.

— Между нами говоря, одно ваше появление, Гризликов, способно вызвать серьёзные осложнения у кого угодно, — посмеиваясь, любезно заметил в ответ доктор Дэвис. — А для человека, который только что перенес две сложные операции, переливание крови, нервную горячку и  воспаление легких, любое потрясение является сейчас вещью крайне нежелательной.

— Даже так — воспаление легких? Ну-ну. Что вы там нацарапали в его диагнозе, многомудрый вы наш и бдительный эскулап, мне позволено будет узнать?

— Отчего бы нет? Прикажете зачитать подробности из карты — или вам лучше изложить их, так сказать, популярно, своими словами?

— Лучше своими. И желательно понятными и легкодоступными даже для такого далекого от медицины человека, как я.

— Хорошо. — Доктор Дэвис задумчиво смотрел, как в воздухе, завиваясь спиралью, тает дым от его легкой ментоловой сигареты. — Скажу откровенно: мне, знаете ли, в этой тюремной больничке довелось всякого повидать… но мне никогда еще прежде не приходилось вытаскивать из могилы человека, избитого с такой лютой жестокостью. М-да, случай оказался не из простых, скажу я вам, задали вы работы нашим хирургам… Дабы не вдаваться в подробности: на этом субчике, когда его привезли, просто живого места не оставалось — сплошные кровоподтеки и гематомы. Сотрясение мозга. Сложный перелом двух ребер с правой стороны с ушибом легкого, что впоследствии и спровоцировало посттравматическую пневмонию. Внутреннее кровотечение — небольшое и потому не сразу обнаруженное. Вторичный шок. Я уже не упоминаю про такие мелочи, как разрыв селезенки и ушибы почек… В общем, ему сказочно повезло, что у вас там вертолет оказался поблизости: еще бы двадцать минут — и, как говорится, медицина оказалась бы не у дел. Признаться, я вообще считаю за чудо, что его, несмотря на весь этот смачный набор, удалось спасти…

Гризликов стремительно подался вперед и тронул собеседника за колено.

— А стоило ли? Э? — вполголоса спросил он.

Дэвис, с недоумением шевельнув бровью, пожал плечами.

— Вы меня об этом спрашиваете?

— Нет. Я просто… размышляю вслух. — Гризликов едва заметно усмехнулся — одними губами; лицо его оставалось серьезным, как у человека, который ждет ответа на заданный вопрос с куда большим интересом, нежели хочет то показать. — Как по-вашему, за этого типа все-таки стоило побороться, м-м?

— Знаете что, Гризликов, — сухо заметил Дэвис, — избавьте меня наконец от вашей постной философии, сделайте одолжение, а? Меня, разумеется, беспокоит состояние пациента — но только в чисто физическом аспекте, а все прочее, к сожалению (или, скорее, к счастью), не входит — и не должно входить! — в сферу моей компетенции. Это скорее прерогатива ШУШУ — знать, за кого все-таки еще стоит побороться, а кто уже… совершенно безнадежен. Ведь вы именно за этим сюда и пришли?

— Отчасти. Просто, не в обиду вам будет сказано, вы уже несколько дней носитесь с этим вашим вшивым бандитом, будто ворон с копеечкой…

— Не более чем любой врач, которому в поте лица удалось-таки выцарапать пациента из загребущих лап старухи Костлявой. Вы же гордитесь своей работой, когда вам удается с успехом закончить какое-то трудное дело — так почему бы мне, собственно, не гордиться своей? К тому же мне, знаете ли, попросту не хотелось бы, чтобы все мои труды пошли насмарку, о`кей?

— Мне, знаете ли, тоже… Так я все-таки его навещу?

— Не более четверти часа, договорились? Второй этаж, четвертая палата. И не забудьте взять у сестры халат.

— Хорошо.

Доктор Дэвис холодно кивнул на прощание — и, бросив окурок в урну, упорхнул, подобно огромной белокрылой бабочке, в другой конец вестибюля, по направлению к ординаторской. Гризликов со вздохом поднялся и направился к лестнице — и через полминуты, чувствуя себя в наброшенном на плечи бесформенном больничном халате неуклюжим, заблудившемся среди ледяных торосов белым медведем, уже стоял возле постели пациента из четвертой палаты…

М-да. На какое-то мгновение он растерялся.

Вот это истаявшее, истерзанное перевязками, лежащее под капельницей существо с запавшими глазами и прилипшими ко лбу, потемневшими от испарины прядями бесцветных волос и есть, мать вашу, непотопляемый Антиплащ?.. Лицо бедолаги, наполовину скрытое бинтами, осунувшееся, худое, землисто-серое, с выступающими скулами, было плотно обтянуто желтоватой пергаментной кожей; уголки губ страдальчески опущены; руки бессильно лежали поверх серого казенного одеяла, и на правом запястье еще был заметен красноватый след от браслета, прямо-таки намертво впечатавшийся в кожу — а ведь с момента ареста Пауэра прошло уже десять дней… Гризликов с трудом сумел справиться с собой и отогнать охватившие его жалость, ужас и омерзение; он надеялся, что ему во всяком случае удается сохранять вид если уж и не совершенно невозмутимый, то, по крайней мере, не лицемерно сочувствующий.

— Ты можешь говорить? — деловито, безо всяких предисловий спросил он, оглядываясь в поисках ближайшего стула.

Антиплащ молча облизнул бледные, запекшиеся до высохшей корки губы. Один его глаз скрывался под мягкой, пропитанной лекарством марлевой повязкой, другой пристально смотрел на незваного визитера — не столько с удивлением, сколько с откровенной неприязнью, холодно и настороженно: ничего хорошего ему от Гризликова ждать определённо не приходилось… Наконец он все-таки решил снизойти до ответа — и произнес слабым, неуверенным голосом с трудом возвращающегося к жизни человека:

— Могу. — И, помолчав, добавил: — А надо?

— Как ты себя чувствуешь?

— Хм! Тебя что, это действительно интересует?

— Признаться, не особенно. Хотя мне бы хотелось, чтобы наш разговор был все-таки более-менее конструктивным… — Гризликов наконец нашел у стены стул, придвинул его к постели и сел, закинув ногу на ногу и цепко, внимательно посматривая на собеседника. — Ты знаешь, что Люси Брукс забрала из полиции свое заявление?

— Люси Брукс? — Правая бровь Антиплаща, та, что не была скрыта под повязкой, озадаченно поползла к переносице.

— Мамаша похищенной тобой девчонки, — пояснил Гризликов. — Теперь вспомнил?

— Почему забрала?

— Понятия не имею. До всей этой мутной истории с браслетом и убийством Войта все-таки, несмотря на все наши старания, каким-то образом добрались журналисты — и в прессе промелькнуло несколько, гм, как откровенно возмущенных, так и отвратительно душещипательных публикаций. Вероятно, одна из них попалась на глаза миссис Брукс. Во всяком случае, она объяснила, что не хотела бы, чтобы её имя и имя её дочери мелькало на страницах газет… Возможно, причина действительно именно в этом.

— Возможно. — Антиплащ устало опустил веки.

— Но я все-таки не об этом хотел с тобой говорить.

— А о чем же?

— О ВАОН.

— Не понимаю…

— Пауэр — его настоящее имя, конечно, никакой не Пауэр, а Персиваль Крэкс — так вот, на допросах этот обаятельный джентльмен поведал немало интересного о делишках и структуре той криминальной организации, в которой подвизался в качестве агента последний десяток лет. И, кгхм, в лучших умах ШУШУ тут же возникла здравая мысль, что полученную информацию можно — и нужно! — использовать сугубо в интересах Правого Дела и попытаться если уж не окончательно разоблачить неуловимых ваоновских главарей, то некоторым образом пресечь, по крайней мере в Сен-Канаре, их кипучую противозаконную деятельность.

— Под лучшими, кгхм, умами ШУШУ ты имеешь в виду себя?

— Не только. Еще и Хоутера. Так вот, мы с ним посоветовались и пришли к выводу, что теперь пришла наша очередь пойти ва-банк и незаметно внедрить в ряды ВАОН решительного, сметливого и находчивого человека.

— А при чем тут я?

— Ты не догадываешься? При том, что этот человек — ты.

На какую-то секунду воцарилось молчание… Здоровый глаз Антиплаща изумленно распахнулся — но тут же зажмурился вновь, лицо его как-то странно искривилось, и все тело под тонким больничным одеялом затряслось мелкой безостановочной дрожью; Гризликов запоздало сообразил, что его собеседник вовсе не умирает, пораженный внезапным инсультом, не корчится в судорогах и не колотится в неуправляемом эпилептическом припадке — а всего-навсего беззвучно и невесело смеется… Скрестив руки на груди, вытянув перед собой ноги в насквозь промокших черных ботинках и мрачно выпятив нижнюю губу, Гризликов терпеливо ждал.

— Я?.. Я?! — хрипло, со всхлипом, с трудом усмиряя рвущийся из груди смех и по-прежнему непроизвольно вздрагивая всем телом, наконец-таки сумел вымолвить Антиплащ. — Ну, ты даешь! Что за глупая шутка, Гриз?

— Это не шутка, — ровным, совершенно бесстрастным тоном возразил Гризликов. Реакция Антиплаща его нисколько не удивила и не смутила — он по-прежнему был серьезен и сосредоточен, исподлобья поглядывая на собеседника — хотя в его проницательных, цепких темных глазах порой проскальзывали едва уловимые лукавые огоньки. — И что ты на меня так уставился? Ты удивлен?

Антиплащ все еще корчился на постели от судорожного хохота — и никак не мог остановиться.

— Ох ты, господи… Прости, мне нельзя смеяться… Дэвис меня застрелит, если швы опять разойдутся… Но это же… бред какой-то! Абсурд! Нелепость! Во-первых…

— Что?

— Я говорил это Войту… Я говорил это Жабе… Я даже Пауэру это говорил, когда он в порыве вдохновения предложил мне закабалиться в ВАОН. Но, ей-богу, я никогда не думал… и даже подумать не мог, что когда-нибудь мне придется говорить это тебе! Я никогда ни на кого не работаю, Гриз, мне это, откровенно говоря, просто претит. Это во-первых. А во-вторых…

— Ну? — Гризликов выжидательно почесывал пальцем переносицу.

— Но это же… нонсенс какой-то! Ты предлагаешь мне, налетчику и разбойнику с большой дороги, подписаться на службу вашему невнятному Правому Делу? Я еще могу понять Жабу и Пауэра… но тебя! Нет! Это просто… невероятно!

— Отчего же? Может быть, ты все-таки выслушаешь меня до конца? — сцепив руки на колене и неторопливо покручивая одним большим пальцем вокруг другого, спокойно произнес Гризликов. — Я вовсе не предлагаю тебе вступить в доблестные ряды сен-канарской полиции, если ты заметил, боже упаси! Но! Первое: я полагаю, что у тебя, как и у нас, нет ни малейших причин относиться к Ассоциации Негодяев с особенным пиететом.

— После того, что́ этот кадавр Пауэр со мной сделал? Любить мне их особенно не за что, это так. Ты прав — я их ненавижу!

— Хорошо. В этом мы с тобой солидарны. Дальше. Может быть, тебе об этом не известно, но ВАОН уже не раз и не два интересовалась твоей нескромной персоной… и Пауэр на допросах в ШУШУ в очередной раз это подтвердил. Поэтому, полагаю, войти к ним в доверие для тебя не составит особенного труда. Ты просто дашь себя уговорить… и ребят из ВАОН твоя заинтересованность в их широкомасштабных делах насторожить не должна. В дальнейшем тебе, конечно, придется ориентироваться по ситуации, но для тебя, полагаю, это будет далеко не впервой — калач ты тертый, в нужный момент, я более чем уверен, сумеешь не растеряться. Вижу, тебе трудно поверить в мое предложение, да — ну так мо́лодцы из ВАОН в него тоже вряд ли поверят… клянусь, им даже в голову не придет, что ты можешь быть каким-то образом связан с ШУШУ! Они, конечно, будут тебя проверять, но не думаю, что особенно тщательно, зная твою репутацию и, так сказать, послужной список… значит, риск разоблачения для тебя минимален. Это два.

— Все равно не понимаю. Почему бы вам не внедрить в ВАОН, к примеру, того же Черныша — под видом… э… э-э… меня? Мы же с ним почти идентичны…

— Почти, да не совсем. Внешнего сходства, как ты понимаешь, мало — а характер, мировоззрение и образ мыслей изменить очень трудно… Все-таки Черныш — это Черныш, а ты — это ты. Поясню свое соображение: в любой ситуации ты, по крайней мере, можешь оставаться самим собой, а вот для Черныша играть роль Антиплаща может оказаться невыполнимой задачей. Не потому, что он, скажем, труслив или слишком глуп — он не труслив и отнюдь не глуп, ты это прекрасно знаешь — но просто потому, что он чувствует, мыслит и воспринимает окружающее не так, как ты, и в критический момент может поступить не как Антиплащ, что для него будет равносильно провалу. Не буду скрывать: дело это рискованное и весьма опасное — не для слабаков, одним словом.

— Я так понимаю, что Черныш об этой обуявшей вас мутной идее пока не знает?

— Пока нет. Я, знаешь ли, в своих «мутных идеях» перед ним отчитываться не обязан… и не намерен. Кстати, продолжаю предыдущую мысль: если ВАОН разоблачит Черного Плаща, для ШУШУ это может стать настоящей катастрофой. А тобой, уж извини…

— Вы можете безболезненно пожертвовать.

— Как-то так, да. Секреты ШУШУ тебе не известны, и, в сущности, твой провал ничем серьезным нам не грозит. Это тоже немаловажное обстоятельство, и ты не можешь с этим не согласиться.

— Ты сказал, что дело это опасно. Какой мне прок в него лезть?

— Очень простой. Ты не понимаешь? Для начала с тебя снимут все обвинения. А потом… в общем, потом рассмотрим систему поощрений подробнее.

— Но ты не можешь настолько мне доверять, Гриз!

Гризликов понимающе ухмыльнулся.

— Кто сказал, что я вообще собираюсь тебе доверять? Пока что я предложил тебе втереться в доверие к агентам ВАОН и поставлять мне — лично мне, если уж тебе претит сотрудничать с кем-то другим — кое-какие сведения об этой организации, которые тебе удастся добыть, вот и все. В обмен на эту услугу я готов походатайствовать о том, чтобы тебя — а обвинений на тебе, поверь, висит предостаточно — осудили условно… сугубо в интересах, так сказать, Правого Дела. Заметь — я при этом вовсе не собираюсь лезть в твои, гм, криминальные дела, если, конечно, ты будешь достаточно осторожен, чтобы не попадаться на заметку ни мне, ни Чернышу, ни кому-либо другому… Я надеюсь, мы наконец-то поняли друг друга?

— А твой какой со всего этого интерес?

— Странный вопрос. Для человека, который отдал служению ШУШУ лучшие годы жизни, окончательное разоблачение — и уничтожение! — такой могущественной преступной организации может стать настоящим венцом карьеры, разве не так?

— И ради этого ты не погнушаешься даже сотрудничеством с таким… мерзавцем и отщепенцем, как я? Для достижения цели все средства хороши?

Гризликов, качая головой, устало вздохнул.

— Дурак ты… Анти, честное слово. Вот смотрю я на тебя — и удивляюсь. Ну скажи — что́ ты, собственно говоря, на сегодняшний день собой представляешь? Пусть не ноль без палочки, вовсе нет; скорее — единица с минусом, величина, во всяком случае, отрицательная. А ведь при твоих-то задатках… — Не договорив, он сердито умолк — осадил коня, как говорится, на полуслове, точно опасаясь заглянуть за следующий, уже маячащий впереди поворот разговора.

— Что? — хрипло спросил Антиплащ. — При моих-то задатках? Ну?

— Да так, ничего. — Гризликов, кажется, и сам уже был не рад, что затронул эту тему; потирая затылок, он с неудовольствием поджал губы. — Да просто досада берет, вот и все, — добавил он зло.

— Досада за что?

— За то, что изо всех дорожек, которые, так сказать, предстали пред тобой на заре твоего жизненного пути, ты, идиот, взял да и выбрал самую кривую… вот за что. Понял?

Антиплащ невесело улыбнулся.

— На заре? Нет, Гриз. Не было никакой зари… был сплошной мрак, мгла, муть и сизый непроглядный туман, простирающийся во всех направлениях. И на перепутье, где я в конце концов оказался перед выбором дальнейшего, хе-хе, жизненного пути, не было указателя… И не было человека, у которого я мог бы спросить совета, который направил бы меня в обход всех опасных буераков и коварных топей на широкое асфальтированное шоссе в Светлое Будущее. Так что дорожку, уж извини, мне пришлось выбирать на собственный страх и риск — окольную, кривую и первую попавшуюся… Понятно?

— Очень жаль, — медленно, с расстановкой произнес Гризликов. Он так долго, внимательно, так испытующе смотрел на собеседника, что Антиплащ не то чтобы смутился или растерялся (ну уж нет!) — просто ему стало не по себе… Гризликов как будто хотел что-то сказать, что-то такое, что ему самому, Гризликову, представлялось уместным и важным, и о чем ему приходилось размышлять на досуге уже не раз — но в последний момент все-таки передумал; и, словно бы спохватившись, устыдившись этой минуты сомнения и нерешительности, этих своих так и не произнесенных слов, поспешно отвел взгляд в сторону и устремил глаза за окно. — Ладно. Не будем об этом. А насчет моего предложения… я не требую с тебя ответа прямо сейчас, неделю-другую ты еще можешь взвешивать все «за» и «против». На самом-то деле все это не настолько дико и поразительно, как тебе с перепугу показалось. А теперь…

Дверь за его спиной с едва слышным щелчком приотворилась, и в палату заглянул негодующий доктор Дэвис.

— Гризликов! Вы еще здесь? Я же сказал — не больше четверти часа!

— Уже ухожу. Не переживайте, док, возвращаю вам вашу жертву хирургических опытов в целости и сохранности. — Гризликов поднялся и, поправляя сползающий с плеч белый халат, посмеиваясь про себя, неспешно направился к двери — но у порога на секунду обернулся к Антиплащу. — Так я все-таки еще зайду к тебе через недельку — потолковать о подробностях, договорились? Всего хорошего!

Небрежно потеснив плечом стоящего в дверях доктора Дэвиса и так же небрежно пожав на прощание поданную ему крепкую руку, он неторопливо, вразвалочку удалился — и его тяжелая поступь наконец замерла в конце коридора… Дэвис, напротив — широким размашистым шагом вошел в палату, записал в карточку показания каких-то приборов в изголовье койки, постоял над Антиплащом, окидывая его хмурым, обеспокоенным, прямо-таки похоронным взглядом человека, не ожидающего увидеть в состоянии пациента никаких изменений к лучшему… Отрывисто поинтересовался:

— Как твои дела?

— Признаться, были вполне сносными, док. — Антиплащ, посмеиваясь, снизу вверх взглянул на него своим единственным глазом. — Пока вы не начали так на меня смотреть…

— И как же это я на тебя смотрю? — сердито буркнул занятый своими записями Дэвис.

— Да так, как будто уже прикидываете, каким образом вам будет сподручнее вскрывать в анатомичке мой хладный труп…

Доктор Дэвис невольно улыбнулся.

— Ну-ну. Шутить, что ли, изволишь? Я, знаешь ли, не прозектор, и не патологоанатом, так что в твоем хладном трупе, уж извини, абсолютно не заинтересован. Скорее напротив — очень хочу верить, что до этого все-таки не дойдет… Так как — ты сдюжишь сегодня еще одно свидание, или нет?

— Свидание?

— Тут к тебе еще… посетители. Ждут за дверью. Увы, увы! Вторник — день посещений… но, черт возьми, я не ожидал, что найдется столько желающих взглянуть на худшую половину твоей бледной физиономии. Ходят и ходят без приглашения… одного с трудом выставишь — другие уже топчутся на пороге. Я было хотел завернуть их на проходную — до следующего вторника — но очень уж она просила…

— Кто «она»?

Но ответа не требовалось. Чуть повернув голову, Антиплащ уже увидел, кто…

Они стояли в коридоре и робко заглядывали в приоткрывшуюся дверь: Люси — в простеньком больничном халатике поверх неизменного демисезонного пальто, и Молли — раскрасневшаяся и слегка растерянная, с огромными розовыми бантами на голове, с осторожным интересом на просунувшейся в щель курносой мордашке, — и из-под руки ее (ну, конечно!) выглядывал преданный, как всегда улыбающийся, большелапый, растрепанный, явно попавший под дождь, но ничуть этим не огорченный полосатый Тигруша.