Девять шагов до рая (гет)

Квартира Виктора и Ани.

Два дня спустя после обеда в ресторане

— Зачем ты поставил «посудомойку»?

Похоже, она была настроена воинственно. Виктор усмехнулся.

— Чтобы ты не мыла посуду.

Она подняла одну бровь:

— Тебя не устраивает качество вымытой посуды?

— Мне, в принципе, все равно. Я практически не ем дома, ты же знаешь.

— Тогда зачем ты поставил «посудомойку»?

Он растерялся. Действительно, зачем — если не признаваться, что он беспокоился за нее, а это было так. Что придумать?

— Затем… затем, что меня не устраивает качество вымытой посуды, да. Все-таки я иногда дома ужинаю.

— А, в те вечера, когда твои девицы не в состоянии готовить тебе изыски?

— Да. К твоему сведению, мои девицы рождены не для того, чтобы готовить.

— Ну конечно, для обстирывания, обглаживания, готовки у тебя есть жена.

Сколько яда в голосе…

— Разумеется, дорогая. Ведь в постели она никакая…

— А ты еще жену и в постели помнишь? Какая жалость! Всего-то один раз — и тот неудачный! Надо же было так попасть — всего одна непонятная ночь, и ты — отец!

— Ну, тебя это, по всей видимости, не коробит. Ты ведь тоже утешаешься с кем-то. Не можешь не утешаться.

— Не надо меня сравнивать с собой, я не кобель, у меня на каждого встречного не встает.

— Ну да. У тебя же стоять нечему. Или ты завидуешь?

Она расхохоталась:

— Завидую? Чему? Что в один прекрасный день ты потащишься в больницу, где тебя «обрадуют» какой-нибудь найденной венерической заразой? Да я лучше буду здоровой, чем гулять направо-налево!

Она раздраженно отвернулась к мойке и демонстративно принялась мыть стаканы. Заметно увеличивающийся живот мешал, и ей было трудно дотянуться до крана, чтобы закрыть воду.

Изворачиваясь, как могла, она кое-как дотянулась и повернула вентиль. Виктор усмехнулся, но ничего не сказал.

Раньше он не обращал внимания на это, но в последнее время его стало забавлять то, как она пытается доказать ему, что в состоянии справиться со всем в одиночку. Она никогда ничего не просила, не требовала, не упрекала — даже не упрекала в чем-либо! — за исключением одного: что по его «милости» вынуждена носить ребенка.

— Раз тебе «посудомойка» не нужна, я позвоню завтра в сервис-центр, пусть забирают назад.

Аня нахмурилась. Завтра воскресенье, и ей некуда пойти, а сидеть дома в шуме и толкотне, наблюдая, как грузчики топают по квартире, не хотелось.

А еще напрягало присутствие Виктора. В последнее время он…

—…чаще стал бывать дома, ты не находишь?

— И что?

— Раньше по выходным тебя не увидишь — возвращался только под вечер воскресенья.

— И что?

— Для меня это странно. Более чем.

Аня умолчала о том, что ей попросту было страшно — в ту ночь, когда он целовал ее, у нее мелькнула дурацкая мысль: а что если Соболев — извращенец? И его потянуло на беременных?

А что если ему нравится издеваться над такими, как она?

А вдруг он — садист, и однажды по его милости она потеряет ребенка?

И еще куча этих «а что если…?».

Однако Виктор не догадывался о ее терзаниях, а потому ее неумелые попытки отодвинуть его, выдавить из своей жизни воспринял, как обычный «психоз беременных».

— Ну, считай, что я вдруг захотел побыть в кругу семьи.

— Семьи?! Хах! Где ты видишь семью?

— Буквально перед собой.

— Послушай, Соболев: мы — семья только на бумаге. Наши реальные взаимоотношения очень далеки от семейных, и, если ты забыл, могу напомнить: я вышла за тебя замуж ради денег на лечение бабушки. Я этого не скрываю. Так же, как и ты — когда напялил мне кольцо на палец и пообещал стать хорошим мужем, то руководствовался завещанием деда. У нас с тобой чисто деловые отношения, помнишь?

Виктор промолчал. Именно эту фразу он тогда бросил ей в лицо, когда они вышли из ЗАГСа. А сейчас отчаянно захотелось отмотать время назад, чтобы удержать те обидные слова. Все те обидные слова, что он успел ей наговорить.

Аня не поняла, о чем он думает, но решила, что он забыл.

Она бы не забыла ни за что на свете.

Еще бы: выходить замуж впервые, да еще вот так, из корысти (пусть и во благо другим), не иметь ни роскошного платья-как-облако, ни веселой пьяной свадьбы, ни влюбленного жениха в свои двадцать два — да разве об этом мечтает каждая девушка?

Она хотела еще что-то сказать, но тут снова проснулся ребенок. Видимо, он сильно толкнул ножкой, и она скривила лицо, потому что только что сидевший Виктор подлетел к ней.

— Что? Что такое? Больно? Ань?

— Толкается… — она хотела рассердиться на Соболева за слишком близкое расстояние между ними, но внезапно рассмеялась:

— Да не трясись ты, прямо побелел весь. Толкается слишком… сильно. По печени бьет, что ли?

— А… можно мне еще раз почувствовать?

И его голос был таким робким, что она сдалась:

— Только не отпрыгивай, а то я сама пугаюсь.

Виктор приложил ладонь к животу жены и незамедлительно получил пинок. Ему стало щекотно, но он руки не отдернул — наоборот, стал водить ею, легонько поглаживая.

В нос снова ударил жасмин, от которого тут же закружилась голова. Ему отчаянно захотелось прикоснуться к коже — он помнил еще те шелковистые, будоражащие прикосновения, гладкую упругость и…

И ее сладкий запах.

Он закрыл глаза, улыбаясь.

Аня наблюдала за ним со смесью испуга и удивления. Что-то в нем настораживало и успокаивало одновременно.

Эти его перемены — внутренние, душевные — напрягали. Не было ни издевок, ни сарказма, ни подколов, не прекращающихся ни на минуту.

Эти перемены пугали. И вместе с тем успокаивали, даря непонятный уют.

Ане вдруг ужасно захотелось оказаться в его руках, чтобы он баюкал ее, как маленькую, целуя и…

Целуя?! Да что это с ней, в конце концов?!

—…похоже, все-таки футболистом будет, — услышала она радостный голос Виктора и окончательно вернулась в реальность. Поджала губы и отодвинулась.

— Все, хватит. Ты мне скоро весь сарафан протрешь до дыр.

Он усмехнулся.

— Купим новый.

— Не нужно.

— Не хочешь новый? Залатаю старый.

— Ты? — она рассмеялась, чувствуя, как напряжение отпускает. — Залатаешь? Ха-ха. Соболев, ты ли это?

— Аппликацию прилеплю. Мячик футбольный.

— О Боже! Соболев, ты только представь себе реакцию твоей мамочки: она сразу поседеет, и никакая краска не поможет!

Он улыбался, глядя на нее веселую. Пусть и говорящую про его мать.

— Кстати, о маман. Она мне сегодня звонила. Узнавала, как у нас дела, — он сделал акцент на слове «нас», — и напоминала, что в эту субботу ждет нашу семью на свой день рождения.

О черт. Только этого еще не хватало!

— А… наша «семья» не может посетить ее в твоем единственном лице? Все-таки у меня большой срок, и…

— И если устанешь, мы сразу уедем.

«Мы».

Аня хмыкнула и решила биться до последнего, чтобы предотвратить визит к нелюбимой свекрови.

— У меня подходящей одежды нет, — она сделала беспомощное лицо, — а ведь сейчас так трудно найти нормальное платье для беременных…

— Мы все тебе найдем.

Виктор уже понял, как можно повлиять на Аню — просто подчинить ее себе. Причем делать это каждый раз — как в первый, и незаметно.

Трудная была задача, но он уже с ней справлялся однажды.

— А… а вдруг я начну рожать? Прямо перед всеми.

— Ты еще скажи, что начнешь рожать прямо перед выходом из дома. Ань, ну не веди себя как маленькая девчонка — я знаю, что ты туда идти не хочешь. Но раз мы с тобой теперь вроде как муж и жена, то на мероприятия, подобные этому, придется идти вместе. Хотя мне этого тоже не особенно хочется.

32 недели

Тесновато уже. Ну почему я так расту быстро? Уже не попрыгаешь, не поплаваешь, однако.

А этот все ходит и таращится, таращится… И чего смотришь? Человека не видел, что ли? А-а-а, у-у-у! Трогает меня еще!

Вот тебе! Вот тебе еще раз! Какой «наверное, футболист»? Да я вообще, если хочешь знать…