Проклятое солнце (гет)

Треск веток звучит громом посреди сумерек, а Йоко, перескакивая дальше, даже с шага совсем не сбивается. Лес шелестит, поет собственные колыбельные, и Йоко вслушивается в них, выверяет ритм и поправляет сбитые ноты. Йоко поет едва слышно, а голос ее все равно разносится по лесу длинным звучным эхом, которое однажды должно вернуться и рубануть в спину. Йоко бежит уже целые сутки, изредка прерываясь на охоту и отдых, и теперь направление ей очевидно. Нет никакого смысла искать Саске самостоятельно, тем более Йоко, кажется, всерьез на него обижается, и оттого она выбирает наиболее простой путь. Без чакры, впрочем, он еще и рискованный, однако рисковать собственной жизнью Йоко умеет — и нисколько этого не чурается.

Ветка снова хрустит, едва не обламывается под ногой, и Йоко пропускает единственный удар сердца, но с ритма все равно не сбивается. Она взмахивает рукавами стащенного в ближайшей деревеньке кимоно, вдыхает глубже, чувствуя, как затягивается и без того тугой пояс, и ведет плечами. Ворот расходится, наверняка обнажая ключицы, и Йоко, вздохнув, запахивает его обратно. Это ведь маскировка — почти гендзюцу, только без чакры, и Йоко, пожалуй, использует ее так же виртуозно, как и собственный голос. Ей всего-то и надо — выглядеть приличной девицей, чтобы пропустили на входе, потому что совершенно без чакры заподозрить ее в чем бы то ни было и так решительно невозможно.

Весь маскарад, впрочем, оказывается напрасным, потому что ворота Конохи пусты. Нет, впрочем, и самих ворот, только высокая стена, окружающая кратер, оставшийся точно после огромного взрыва. Йоко присвистывает, перекатываясь с пятки на носок и обратно, прячет руки за спиной и ищет глазами спуск. Прыгать вниз без капли чакры равносильно самоубийству, однако выбора у Йоко, кажется, нет. Фыркнув, она снова ведет плечами, оглаживает собственные запястья с бесполезными сейчас печатями, и тяжело вздыхает. Хочется одновременно хохотать и рыдать, потому что Йоко, кажется, по собственной воле лезет в пасть тигру, однако прежде, чем она успевает передумать, находится лестница. Прислоненная прямо к отвесной стене стремянка не выглядит такой уж надежной, но Йоко все равно соскакивает по ней вниз, ничуть не заботясь о собственной безопасности.

Деревня выглядит напрочь разрушенной, однако снизу все смотрится не так страшно. Шапки палаток тонут среди груды свежей древесины, а только-только возведенные здания пахнут лесом и свежестью. Йоко дышит полной грудью, оглядывается, лавируя по улочкам, но так и не может придумать, где может находиться человек, который ей нужен. Никто вокруг не обращает на Йоко внимания, и оттого даже немного обидно. Прежде скованная цепями Коноха нравилась Йоко, однако теперь от нее остаются одни только эти самые цепи, и оттого деревня кажется отвратительной. Голубое небо нависает над головой низко-низко, точно вот-вот прольется дождем, а Йоко разве что укрыться собственным рукавом от промозглого ливня способна.

Собственная идея найти того человека теперь кажется ужасающе глупой, и Йоко кусает губы и ведет пальцами по отвесной стене в надежде почувствовать хоть отголосок исчезнувшей силы.

Все это вдруг кажется Йоко смешным: смерть Итачи, свихнувшийся Кабуто, ее собственное бессилие, разрушенная Коноха и даже закатившееся за горизонт солнце, больше не припекающее макушку. Ветер треплет рассыпавшиеся по плечам черные волосы, и те длинными сосульками свисают с плеч и болтаются перед глазами. Йоко чувствует себя дурой, и оттого щекотка в груди становится совершенно невыносимой. Ей вовсе не страшно, потому что страх — это прерогатива живых, а Йоко всего лишь сломанный инструмент, золотая рыбка, неспособная жить вне аквариума. Йоко ведет пальцами по теплому дереву, вытягивает вперед руку и задирает рукав, чтобы видеть расчертившие кожу печати. Круги и символы она никогда не прячет под подвязками и бинтами, и оттого они въедаются в кожу чернильным ядом. Йоко смотрит на ставшие бесполезными рисунки, закусывает губу и хохочет, запрокидывая голову.

Небо глядит на нее сизыми сумерками, нависает над головой серыми тучами и въедается в кожу промозглой сыростью. Йоко больше не чувствует себя в безопасности, Йоко теперь — всего лишь песчинка, прилипшая к пальцам, и такой же песок хрустит у нее под ногами. Йоко вовсе не боится того, что может умереть в любое мгновение, она смеется, привалившись к отвесной стене, и тонкие длинные пальцы ее дрожат и искривляются в судороге.

— С вами все хорошо?

Обрушившийся на голову голос кажется далеким и вязким, доходит словно сквозь толщу воды, и Йоко снова ощущает себя запертой в проклятой колбе. Голубоватая от концентрированной чакры вода колышется и идет пузырями, и сквозь нее Йоко видит лицо склонившегося над ней мальчишки. Он кажется в самом деле обеспокоенным, будто ему есть дело до Йоко, и губы ее растягиваются в хищной усмешке. У Йоко нет чакры, чтобы сражаться, однако она все еще может обмануть его своей маскировкой.

— Отойди от нее, Конохамару! — припечатывает другой, смутно знакомый голос, и Йоко лениво поворачивает в его сторону голову.

Пузыри на воде рассеиваются, распадаются искрами, и та из мутной становится кристально прозрачной. Йоко жмурит непривычные к полумраку глаза и все-таки различает знакомые черты на хмуром лице.

— Давно не виделись, Сакура-чан! — ее собственный голос вырывается из горла хлюпающим сгустком, а пальцы крепче обхватывают колени.

Йоко сидит, поджав ноги к груди и обхватив колени руками, смотрит на Сакуру и испугавшегося чего-то мальчишку, а сердце ее колотится так, будто вот-вот выпрыгнет из сведенного горла. Удача кажется призрачной, и Йоко хватает ее за край невесомой вуали, наматывает на кулак и тянет губы в усмешке настолько же искренней, насколько Сакура — полной едкого отвращения.

— Что тебе здесь надо? — спрашивает Сакура без всяких прелюдий, и голос ее, резкий и каркающий, отдается у Йоко в ушах.

Сакура нависает над ней, уперев руки в бока и сведя брови на переносице, и оттого лицо ее кажется некрасивым и черствым. Йоко клонит голову набок, разглядывая ее снизу вверх, облизывает пересохшие губы и думает, как бы получше вывернуться из образовавшейся западни. Сакура ей, признаться, совершенно не нравится, однако дело, должно быть, в том, что Йоко просто ревнует. Она глядит на девчонку с розовыми волосами, невовремя вспоминает, что Саске когда-то давно пощадил ее, и кривит губы, представляя, как вспарывает тонкое горло. Пальцы сводит судорогой предвкушения, Йоко почти видит, как кровь течет по рукам и пачкает рукава красивого кимоно, а Сакура все продолжает смотреть на нее, кажется, даже не думая нападать.

Эта идиотка, думает Йоко, добрячка под стать своему любимому Саске-куну, даже не думает убить ее прямо на месте, и оттого хочется свернуть ей шею еще сильнее. Однако чакры у Йоко ни капли не появляется, а завалить девчонку, так и пышущую силой, голыми руками кажется решительно невозможным. Йоко, впрочем, готова поспорить с собственными сомнениями, потому что мысленно уже прорабатывает план идеально тихого, почти ласкового убийства.

— Я пришла не к тебе, — отмахивается Йоко, продолжая сидеть на земле, — мне нужна Сенджу Цунаде.

Лицо Сакуры мгновенно кривится, она сжимает зубы и кулаки, однако не позволяет гневу рвануться из-под контроля. Йоко видит на ее лице целую гамму противоречивых эмоций, однако ей решительно все равно — никакого интереса Сакура все еще не вызывает.

— В прошлую нашу встречу она обещала исцелить мой маленький недостаток, — добавляет Йоко, и губы ее снова сами собой расплываются.

После яркого заката стремительно темнеет, ночь накрывает плечи, и Йоко начинает чувствовать себя неуютно. Хочется спрятаться, найти какую-нибудь нору или пещеру и свернуться там до утра, а еще лучше — включить яркий искусственный свет, пусть даже он будет холодным и липким, и слушать дыхание ветра глубокого под землей.

Тишина не наступает в полной мере, потому что деревня живет, восстанавливается из пепла, точно огненный феникс, и оттого Йоко еще сильнее хочется где-нибудь спрятаться. Она любит теплые укромные места, нагретые солнцем камни и шелест воды возле уха, а в Конохе делается темно, сыро и совершенно угрюмо. Йоко кривит губы в отвращении к этой деревне, продолжает сидеть на земле и смотрит теперь на мальчишку с длинным, волочащимся по земле шарфом.

— Цунаде-сама в коме, — выдыхает мальчишка, и глаза его делаются блестящими.

— Конохамару! — гневно выкрикивает Сакура, резко разворачиваясь на пятках. — Кто разрешал рассказывать об этом посторонним?

Глухой удар заставляет сморщиться, мальчишка воет и извиняется, а Сакура продолжает браниться. Йоко же задирает голову к небу, протяжно вздыхает, отчего-то разочарованная, и поднимается на ноги. Если все так, торчать в деревне, скрытой в листве, ей нет никакого толка, и Йоко перекатывается с пятки на носок и обратно, но с места не двигается. Она свистит совершенно по-птичьи, клонит голову набок и провожает взглядом длинную тонкую тень, тянущуюся вдоль стены.

— А братик Наруто? — Йоко хихикает, потому что это обращение заставляет вздрогнуть и Сакуру, и мальчишку.

Тень плавно, почти незаметно касается ее собственной, и Йоко даже не думает от нее уворачиваться. Сейчас, если не считать физических навыков, она совершенно бессильна, однако никому из присутствующих знать об этом совершенно не обязательно. Йоко переступает с ноги на ногу, проверяя, насколько прочно ее удерживают, и снова кривится, потому что не заметить захлопнувшейся ловушки мог разве что абсолютный дурак.

— Наруто здесь нет, — качает головой мастер теней, и Йоко с удовольствием замечает, что он даже печати не держит. — Я бы хотел услышать, кто ты такая.

Теперь это все выглядит и вовсе бессмысленным, однако искорка веселья уже поселяется у Йоко в горле. Она хихикает, взмахивает рукавами и отряхивается, поправляя снова разъехавшийся воротник кимоно. Эта одежда кажется ей ужасающе тесной, сковывает движения, точно кокон, вот только Йоко — змея, а не гусеница. Она снова взмахивает рукавами, расписанными цветами, в которых совершенно не разбирается, и ведет подбородком в сторону Сакуры. Та открывает рот, чтобы сказать какую-то гадость, все еще держит мальчишку за ворот, и Йоко одними губами велит ей заткнуться, пока взрослые разговаривают.

Того, как лицо Сакуры покрывается красными пятнами, Йоко не видит, потому что смотрит теперь в упор на мастера теней. Сумерки медленно превращаются в полноправную ночь, и отчего-то Йоко вдруг думает, что ей не хватает горящих алым проклятых глаз.

— Меня зовут Йоко, — она взмахивает рукой в приветствии, и длинный рукав кимоно взлетает подбитым крылом, — я дитя из пробирки.

Честность кажется ей лучшим из вариантов, и Йоко тянет губы в самой приветливой улыбке, на какую только способна. Щеки сводит от напряжения, на лбу выступает испарина, и Йоко снова переступает с ноги на ногу, чувствуя, как собственная тень делается будто плотнее и тяжелее.

— Если ты здесь, значит Саске-кун…

— Саске-куна здесь нет, — перебивает Йоко, удивляясь, насколько поздно Сакуре в голову приходит эта догадка, — мы расстались после того, как он убил Учиху Итачи, и я понятия не имею, где он сейчас.

Злость бьется в голосе клекотом, и Йоко неприязненно морщится, скаля клыки. Говорить о Саске она определенно не собирается, ведет плечами, точно сбрасывает пелену, и прячет ладони в широких рукавах кимоно. Горло сводит от ужаса, когда перед глазами вспыхивает алым единственный проклятый глаз, и отсутствующая чакра снова бурлит, обжигая внутренности.

Если ни Цунаде, ни Наруто здесь нет, Йоко собирается убраться прочь, затаиться, спрятаться в каком-нибудь отцовском убежище и возвести свою собственную лабораторию. Йоко отчего-то совершенно не сомневается, что рано или поздно сможет вернуть чакру и сама, просто тогда этот путь займет у нее куда больше времени.

Сакура сопит, отчего-то недовольная ее ответом, и Йоко понимает, что весь разговор ей ужасно наскучил. Она снова переступает с ноги на ногу, прячет руки в рукавах кимоно и протяжно вздыхает от осознания, что сделать ничего не получится. Чужая тень путается с ее собственной, тянет Йоко к земле и не дает сделать и шагу, и она глядит себе под ноги из-под полуопущенных век. Йоко, пожалуй, видит границу, на которой одна тень набрасывается на другую, точно зверь на добычу, и это место отчего-то кажется ей оглушающе темным. В голову приходит дурацкая идея рубануть, чтобы отрезать, отсечь пораженную область, и Йоко предвкушающе облизывается губы, а затем невовремя вспоминает, что без чакры у нее все равно ничего не получится.

Мастер теней глядит пристально и настороженно, однако позволяет Сакуре продолжать вести диалог. Та, впрочем, все недовольно сопит, будто сомневается в собственных действиях, и хмурая складка между бровей делает ее симпатичное лицо отвратительным. Пауза затягивается непозволительно, тени сгущаются, наползая одна на другую теперь совершенно естественно, а Йоко продолжает высчитывать оставшиеся мгновения. Впервые темнота играет ей на руку, однако даже так бежать совершенно бессмысленно — надежно скрыться все равно не получится. В конце концов, она громко, нарочито театрально вздыхает и взмахивает руками, и рукава цветастого кимоно взметаются, словно крылья.

— Если продолжим так стоять, превратимся в деревья, — тянет Йоко насмешливо, и Сакура раскрывает рот, чтобы что-нибудь ей на это ответить, — я ведь никогда не нападала на вас, в конце-то концов.

— Ты увела Саске-куна! — тут же парирует Сакура, проглатывая ругательства.

Йоко клонит голову набок, вглядывается в ее черные в темноте глаза и тихонько хихикает. Она делает вид, будто не замечает, что мальчишка сбежал, расслабленно стоит, не сходя с собственной тени, и приходит к выводу, что время окончательно вышло.

— Он по-твоему, что ли, собака, пойдет туда, откуда поманишь? — ядовито фыркает Йоко, и Сакура так отчетливо хрустит кулаками, что это даже смешно. — Отец предложил ему сделку, и Саске-кун всего-то принял условия.

— Орочимару хотел забрать тело Саске-куна! — Сакура вспыхивает, точно спичка, делает шаг, и земля под ее ногой расходится трещинами.

— Сакура…

Голос мастера теней тонет в скрежете камня, а Йоко присвистывает и тоже подается вперед.

— И все-таки мой отец мертв, а Саске-кун, — Йоко облизывает пересохшие губы, лелеет в ладонях собственную ядовитую ярость, — где?

Грохот на мгновение оглушает, щепка царапает щеку, и Йоко хихикает, не думая утирать кровь. Она злится одновременно на отца и на Саске, на Кабуто, посмевшего украсть ее чакру, и на саму себя. Больше всех, пожалуй, Йоко злится именно на себя, и яростная ядовитая злость эта прожигает дыру у нее прямо в груди.

На деревянной стене остается внушительная вмятина, Сакура дышит Йоко прямо на ухо, и от ее дыхания дыбом встают волоски. Йоко морщится, жмурится и присвистывает, наконец распрямляя согнутые колени. Она так и не сдвигается с места, прижатая собственной тенью, потому что Сакура не собирается бить ее в самом деле. Откуда-то издалека слышатся голоса и топот нескольких ног, а потом Сакура хватает Йоко за шкирку и волоком тянет в сторону ближайшей палатки.

* * *

Снаружи занимается рассвет, проникает сквозь щели, тянет рыже-желтые щупальца солнечных зайчиков и высвечивает узоры на потолке, а глаз Йоко так и не смыкает. Сперва она выслушивает чужую болтовню, затем — бесполезные нравоучения, и в конце концов вслушивается в тихое сопение. Йоко лежит на спине, сложив на груди руки, и пялится в потолок, на котором танцуют и водят хороводы бледные желтые линии. В палатке нет окон или дверей, совсем рядом за тонкой брезентовой перегородкой тоже кто-то бесшумно спит, и Йоко ужасно хочется обратиться в змею и выскользнуть прочь. В змей, разумеется, она оборачиваться не умеет, и оттого с завистью вспоминает покрытое белыми чешуйками теплое тело отца.

Дыхание на мгновение застревает в горле, Йоко неприязненно морщится, кривит губы и часто моргает. Солнечные линии танцуют на потолке, и Йоко тянет к ним руку, растопыривая длинные тонкие пальцы. Ее кожа бледная, почти белая, а глаза по-змеиному желтые, расчерченные вертикальным зрачком, и, думается ей, будь Йоко в самом деле не человеком, все было бы куда проще. Звери не испытывают эмоций или привязанностей, а Йоко тянется сразу ко всему, простирает руки к опустевшему небу и утыкается в пустоту.

Йоко чувствует себя идиоткой, кривится и ругается мысленно, но все равно тянет руку к проклятому потолку. Йоко чувствует себя скованной, запертой в клетке похуже колбы с пропитанной чакрой водой, и внутри у нее все противно сжимается. Липкая тошнота подступает к горлу, шея покрывается потом, и Йоко утирает кожу ладонью, путаясь пальцами в волосах.

— Ты ведь собираешься убить его прежде, чем это сделает кто-то другой? — шипит Йоко, перекатывая слова между заостренных зубов. — Не могу представить более глупой затеи.

Внимание ее все еще приковано к потолку, к танцующим солнечным бликами, так что на Сакуру, переставшую делать вид, будто спит, Йоко даже глаза не скашивает. Она повторяет про себя, что затея до одури идиотская, и отчего-то представляет лежащего на земле почти бездыханного Саске, лоб которого, кажется, испачкан ее собственной кровью.

Йоко пропускает мимо ушей рассказ Сакуры о том, что та собирается предупредить Наруто, что на Саске открыли охоту. Йоко ей ни капли не верит, разглядывает собственные пальцы и отказывается уходить, когда всем окончательно становится ясно, что тень ее больше не держит. Йоко складывает на груди руки, путается пальцами в складках рукавов цветастого кимоно и решает, что в одиночестве все равно скоро сдохнет. Ей все равно, думает Йоко, с кем жить, только бы не остаться одной в мире людей, которые могут убить ее одной левой.

Йоко, признаться, нисколько не собирается искать Саске вместе с чокнутой Сакурой, и она совершенно точно ни капли по нему не скучает. Йоко не умеет привязываться, даже о мертвом отце ни капли не думает, так что и до Саске ей нет решительно никакого дела.

— У тебя все равно не получится, — добавляет Йоко, и слова ее ядом повисают в воздухе.

Она переворачивается набок, подсовывает ладонь под щеку и кривит губы, будто собирается разрыдаться. Между бровей образуется тяжелая некрасивая складка, Йоко чувствует ее, но все равно ничего не может поделать. Она ведь в самом деле беспомощная, лишенная чакры девчонка, которую и не убивают-то только из жалости. Воздух становится колючим и жестким, Йоко хмурится в одеяло и думает, что Саске все равно слишком добрый, чтобы кого-нибудь убивать.

— Почему Саске-кун вообще тебе нравится? — спрашивает Йоко прежде, чем успевает додумать мелькнувшую в голове мысль.

Белесое утро проникает сквозь щели палатки, вьется по потолку и струится по стенам, и оттого, кажется, у Йоко страшно щиплет глаза. Она жмурится, накрывается одеялом с головой, будто кутается прямо во мрак, впервые ощутив себя защищенной именно в темноте. Йоко не нравится разрушенная Коноха, не нравится Сакура и не нравятся ее собственные вопросы, но она все равно ждет ответа, притаившись и едва дыхание не задерживая.

Сакура, впрочем, молчит, только вздыхает протяжно и рвано, и Йоко готова поклясться, что та не может придумать ничего хоть сколько-нибудь вразумительного. Губы ее сами собой растягиваются в усмешке, и Йоко переворачивается на спину и стягивает одеяло так, чтобы видеть все отсветы первого неловкого солнца.

— Неужто дело во внешности? — хмыкает Йоко, и Сакура издает странный полузадушенный писк. — Я даже спорить не буду с тем, что Саске-кун — настоящий красавчик.

Этот звук — первое подтверждение диалога, и Йоко победно хихикает, довольная тем, что не болтает с собственной тенью.

— Это детская причина! — шикает Сакура, и Йоко молчит, позволяя ей придумать другую.

Ветер треплет края палатки, а солнце высвечивает весь потолок, раскрашивая его красками, будто холст. Сакура молчит слишком долго, но Йоко все равно отсчитывает еще пару секунд, прежде чем окончательно сбросить с себя одеяло.

— Другой у тебя все равно нет, — она растягивает губы в широкой улыбке и понятия не имеет, отчего настолько довольна, — зато она честная. Как бы то ни было, внешность — первое, что человек оценивает в человеке.

Снова повисает звенящая утренняя тишина, перемешанная с хлопками ветра, щебетом птиц и чужим дыханием. Йоко почти не дышит, боясь пропустить ответ Сакуры, однако та отвечать, кажется, совершенно не собирается. Розовые волосы ее рассыпаются по подушке, а грудь мерно вздымается и опускается, будто не Сакура только что шипела подобно разъяренной стихии.

Йоко подбирается, прислушивается, точно боится упустить момент для побега, и выдыхает сквозь сжатые зубы. Йоко чувствует себя идиоткой, потому что торчит здесь и позволяет себе праздно болтать, а еще потому, что странный диалог этот, кажется, в самом деле доставляет ей удовольствие. Йоко вдруг вспоминает мертвого Кимимаро и живого, наверное, Джуго, и оттого злость ее вырывается сиплым хрипом. Вместо всего этого, думает Йоко, она должна была найти какое-нибудь нетронутое бунтом убежище и спрятаться там, а еще лучше — создать свое собственное, о котором никто, кроме нее, не будет даже подозревать.

Йоко представляет себя в одиночестве и снова кривится так, что клыки царапают губы. Отсветы утреннего солнца отдаленно похожи на водное марево, и Йоко отводит от них взгляд и трясет головой, позволяя длинным волосам скрыть лицо. Она больше не смотрит на Сакуру, не думает о ней, будто забывает о ее существовании вовсе, и та бьет вопросом под дых, выбивая напрочь весь воздух.

— А тебе почему нравится Саске-кун?

Рот открывается сам по себе, Йоко уже почти готова привычно бросить, что ненавидит его, но взгляд Сакуры впивается в висок, заставляя заткнуться. Она теперь тоже сидит на постели, опустив ноги на пол, и смотрит на Йоко так проницательно, что хочется вырывать ей к черту глаза.

Йоко снова спрашивает себя, зачем вообще приперлась в Коноху, отмахивается от засевшего на подкорке вопроса и запрокидывает голову, окунаясь в размазанные неверными солнечными бликами проклятые тени.