Проклятое солнце (гет)

Яркие солнечные лучи причудливо блестят, путаясь в растрепанных волосах, глаза цвета чистого неба над головой то упрямо сужаются, то возбужденно расширяются, а Йоко все смотрит на маленькой искрящийся голубым шарик. Полуденное солнце палит в макушку, кроны высоких деревьев едва ли шелестят на слабом ветру, а странный громкий мальчик торчит здесь с самого утра, время от времени лопая разноцветные резиновые шарики. Йоко глядит на него задумчиво, чуть склонив голову набок, прячется в тени и перебирает в пальцах подобранный с земли один из шариков с небольшой рваной дыркой с одной стороны.

У мальчика снова не получается, он раздосадованно кричит и падает на землю, лежит несколько минут и снова вскакивает, заставляя себя продолжать. Йоко, пожалуй, нравится его упорство, а еще красивые голубоватые искры, опадающие в землю, когда он закрывает глаза. Она крутит в руках обрывок шарика, сухой и липкий от палящего солнца, а он то и дело смотрит на нее, когда она делает вид, что отворачивается.

Йоко совсем не прячется, скорее наоборот, наблюдает открыто, любопытно прищурившись, пересаживается, когда солнце уходит в сторону. Она сидит так с самого утра, потому что ей слишком интересно, когда же у него в итоге получится.

В какой-то момент, когда она действительно отвлекается, светловолосый мальчик с искрящимися упрямством глазами вдруг оказывается рядом, склоняется перед ней и протягивает мороженое. Чуть в стороне стоит высокий беловолосый мужчина, разглядывающий творящееся на земле безобразие с довольным видом, и Йоко невольно протягивает руку. Палочка от мороженого неожиданно шершавая, а пальцы мальчика — прохладные, несмотря на жару. Он смотрит на нее сверху вниз, уперев ладони в колени, а от выражения его лица так и хочется улыбаться.

— У тебя так и не получилось, — бросает Йоко вовсе не разочарованно, — что будет, когда выйдет?

Мальчик забавно хлопает глазами, распрямляется, вытаскивает откуда-то очередной шарик и баюкает его в ладонях. Йоко подается вперед, чтобы разглядеть лучше, и шарик неожиданно лопается, обдавая их обоих порывом наполненного голубоватыми искрами ветра.

Смешок вырывается из горла сам собой, и мальчик тоже смеется, запуская руку в и без того растрепанные волосы. Беловолосый мужчина оборачивается, чуть улыбается и снова отворачивается, не одаряя их больше вниманием.

— Ну… что-то вроде того, — мальчик мнется, отбрасывает лопнувший шарик в сторону и вытирает ладони о штаны, — у тебя волосы растрепались.

Йоко не обижается, растягивает в улыбке губы и облизывает подтаявшее мороженое. Сладкие липкие капли падают и стекают по пальцам, а спутавшиеся от ветра волосы щекочут щеки и лезут в глаза.

— Покажешь мне, когда получится? — она склоняет голову набок совершенно по-детски, причмокивает, перекатывая на языке откушенный кусочек.

По телу разбегается волна холода, наполненный голубоватыми искрами воздух испаряется, оставляя ее встрепанным птенцом на самом краю ветки, а она так и сидит, глядя на мальчишку с волосами цвета солнца снизу вверх.

— Конечно! — он хлопает кулаком по ладони и зачем-то протягивает ей руку. — Я Наруто, кстати! Тот старикан — Джирайя, мой учитель.

Йоко проглатывает кусочек чистого сладкого холода и засовывает свободную руку в карман.

— Ага, — она кивает, поджимает под себя ноги, — я Йоко.

Сидеть на траве целый день совершенно неудобно, но Йоко продолжает, не двигается, ловит взгляд обернувшегося снова Джирайи и широко ему улыбается, откусывая большущий кусок мороженого. Ветер постепенно усиливается, в груди покалывает, и становится вдруг невыносимо скучно.

Погода стремительно меняется, на голубое небо наползают пушистые белые облака, а от липкого высохшего на руках мороженого пальцы прилипают друг к другу. Йоко сидит на траве, смотрит на улыбающегося Наруто и думает, что возвращаться домой еще слишком рано. Беловолосый мужчина, Джирайя, смотрит на нее подозрительно и вдруг оказывается рядом, опускает ладонь Наруто на голову и вопросительно щурится.

— Девочка, — Джирайя садится перед ней на корточки, оттесняя Наруто в сторону, — ты потерялась?

Наруто пытается возмутиться, но Джирайя швыряет ему вторую половинку мороженого, и тот неловко ловит, подбрасывая ее несколько раз в ладонях. Йоко оглядывается по сторонам, пожимает плечами и отдает все внимание текущей по запястью сладости. Мороженое на деревянной палочке заканчивается, остается только неловко висящий, подтаявший с одной стороны кусочек, и Йоко поднимает его над головой и высовывает язык, чтобы поймать.

— Ты живешь где-то недалеко? — не унимается Джирайя, не двигаясь с места.

Заветный кусочек падает мимо, мажет холодом по щеке, и Йоко разочарованной щурится. Чужое внимание раздражает, пристально глядящий на нее человек кажется подозрительным, и Йоко достает из кармана руку и протягивает палец, указывая в сторону ближайшего леса. Наруто с набитым ртом сдавленно хохочет, и от одного его вида на лице у нее сама собой растягивается широкая улыбка.

— Где твоя мама? — Йоко пожимает плечами, и бесполезные расспросы продолжаются. — Ты сбежала из дома?

Жгучее послеполуденное солнце подступает совсем близко, падает на штаны, и те моментально нагреваются, пуская по всему телу волну удушающего липкого жара. На небе ни облачка, ветер едва ли дует, а тренировка Наруто на сегодня, кажется, закончена, но идти домой все равно совершенно не хочется. Упавший на землю последний кусочек мороженого превращается в липкую лужицу на колючей траве, а от палящего солнца так жарко, что начинает рябить в глазах.

— Нет, — Йоко поднимается, вытирает грязную ладонь о штаны и сует палочку от мороженого в карман.

Джирайя смотрит на нее вопросительно, Йоко игнорирует его взгляд и хватает Наруто за руку:

— Покажи еще что-нибудь! Только то, что у тебя получается.

От прикосновения солнца по телу прокатывается оглушающий жар, ладонь Наруто прохладная и мягкая. Йоко морщится, свободной рукой поправляя растрепавшиеся волосы, а взгляд голубых глаз снова делается воодушевленным. Налетевший на мгновение ветер опадает голубоватыми искорками под ноги, и Йоко топчется по ним своими ботинками.

— Я покажу тебе армию клонов! — Наруто перехватывает ее ладонь крепче, дожевывает свою порцию мороженого и швыряет палочку в кусты. — Вот увидишь, братик Наруто самый сильный!

— Братик Наруто! — хохочет Йоко, хлопая свободной ладонью по его запястью.

Это в самом деле смешно, настолько, что слезы выступают в уголках глаз и подрагивают губы. Йоко прижимается к теплому боку, ловит губами соскальзывающие с макушки горячие солнечные лучики, и ей вдруг кажется, что даже боль в груди становится тише. Наруто треплет ее по волосам, вновь превращая их в воронье гнездо, а потом вдруг замечает кое-что необычное.

— Йоко-чан, удивительно, — такое обращение кажется немного странным, но в то же время звучит обволакивающе ласково, — в тени твои волосы были черными, в теперь — красные.

— А глаза желтые, как у змеи, — замечает Джирайя.

Он смотрит проницательно, и Йоко ловит его взгляд, улыбается и снова смеется, позволяя Наруто завести себя в тень. Солнце движется по небу все дальше, белые пушистые облака накрывают чистую голубоватую гладь, и ветер, налетевший и успокоившийся, снова шмыгает между ними юркой змейкой. Йоко вертит в руках лопнувший резиновый шарик, то и дело опускает взгляд на рваную дырку, а Наруто разворачивает и крутит ее саму, как деревянную куклу.

Йоко не любит компанию и долго находиться на солнце, но рядом с Наруто удивительно приятно. Он смотрит на нее с интересом, обещает показать что-нибудь еще, и такой удивительный в этом его упорстве, что Йоко хочется делать так же. Боль в груди постепенно усиливается, мешая дышать, белые пушистые облака на небе превращаются в грязные белесые пятна, и она засовывает руку в карман, вытаскивая оттуда пилюлю. Кажется, вчера она забыла выпить необходимую дозу, отвлекшись на расхаживающего по городу солнечного мальчика, так что теперь нужно съесть две таблетки вместо одной.

— С тобой все в порядке? — голос Дижарйи раздается как будто издалека, Йоко даже не сразу узнает его. — Что это ты ешь?

Пилюли хрустят на зубах, и постепенно становится легче. Йоко трясет головой, и картинка, наконец, становится четкой, а небо снова голубеет над головой. Ничего не заметивший Наруто мотает головой из стороны в сторону, и только теперь Йоко замечает, насколько крепко вцепилась в его ладонь.

— Ты мне не нравишься, поэтому тебе не дам, — бурчит Йоко, с трудом разжимая пальцы.

Желтые волосы цвета полуденного солнца сливаются с таким же светящимся круглым шаром на небе, Наруто хитро щурится и указывает на себя пальцем. Йоко поспешно убирает пилюли в карман, хлопает себя по бедру и улыбается:

— А братику не дам, потому что он мне нравится.

Ей нравится улыбаться, а с Наруто улыбаться легко. Губы сами собой расплываются по лицу, превращаясь в две длинные красные линии, блестящие на солнце волосы свернувшейся кровью застилают обзор, а сердце стучит тихо и размеренно. Больше совсем не больно, разве что покалывает на кончиках пальцев и дышать немного тяжело, но это ничего. Наруто смотрит на нее сверху вниз наигранно разочарованно и капельку обиженно, и Йоко склоняет голову набок и громко смеется. Чуть позже она обещает, что завтра снова придет, и взгляд Джирайи становится тяжелым.

— Завтра утром мы уйдем из этого города, — говорит он, глядя на нее задумчиво, — тебе тоже стоит вернуться домой.

Наруто громко забавно возмущается, потому что этот высокий беловолосый человек не предупредил его заранее, а Йоко вдруг становится грустно. Возвращаться домой совершенно не хочется, и от этого дрожат уголки губ и слезы выступают капельками на ресницах.

— Но Йоко-чан, извращенец прав, — Йоко вздрагивает на слове извращенец, а Наруто продолжает говорить как ни в чем не бывало, — твоя семья, наверное, волнуется, что тебя так долго нет.

Хотела бы Йоко, чтобы эти слова оказались правдой.

— Мой папа сейчас очень занят, — она шмыгает носом, вытирает рукавом выступившие на ресницах слезы, — он ищет кое-что, а я буду только мешать.

Вот же, почти расплакалась, как глупый ребенок. Йоко фыркает и вздергивает подбородок, смотрит на искрящееся небо сквозь прозрачные, искажающие яркую картинку капельки. Наруто сверлит ее пристальным взглядом, и глаза его такого же яркого цвета.

— Тогда пойдем с нами! — кричит вдруг Наруто, и от его слов Йоко почти подскакивает в воздух. — Все ведь будет в порядке, если мы потом просто вернем тебя назад!

— Но Наруто, — пытается возразить Джирайя, но его снова перебивают:

— Ну же, учитель-извращенец! Я даже перестану звать вас извращенцем, если позволите Йоко-чан пойти с нами!

Солнце ярко светит, палит макушку и оставляет на щеках красные поцелуи. Йоко знает, что еще немного, и белая кожа будет болеть от ожогов, но все равно продолжает стоять, крепко держа Наруто за руку. Джирайя смотрит на них обоих неодобрительно, стоит, сложив на груди руки, но в конце концов выдыхает и кивает, давая понять, что спорить ему бесполезно. Он только подходит ближе, присаживается на корточки и зачем-то гладит Йоко по голове, протяжно вздыхая:

— Твой отец точно не будет против?

От его взгляда в груди странно тепло, но в то же время тугая волна поднимается к самому горлу. Йоко радостно улыбается и мотает головой, и Наруто громко смеется, обещая скоро показать ей самую крутую на свете технику.

* * *

Следующим утром она встречает их у выхода из города, склоняет голову набок и сцепляет за спиной пальцы. Наруто непонимающе мотает головой из стороны в сторону, а Джирайя самую малость разочарованно вздыхает, кивком позволяя ей следовать за ними. Йоко прекрасно знает, что он хотел оставить ее здесь, не позволив увязаться следом, и оттого шагает увереннее, цепко хватаясь за рукав куртки Наруто упрямо и отказываясь от помощи.

Они встречают ту женщину уже в следующем городе, просто сталкиваются с ней на улице и зачем-то все вместе усаживаются в ближайшем ресторане. Йоко долго всматривается в ее обманчиво молодое лицо, клонит голову набок и хмурится. Сегодня солнце светит не так ярко, как вчера, но небо все еще ярко-голубое, покрытое барашками облаков. Толпы людей на улицах снуют туда-сюда, и Йоко чувствует себя неуютно, все сильнее хватаясь на руку Наруто. Сегодня она не забывает выпить лекарство, так что в груди почти не болит, но отчего-то все равно очень грустно. Кто-то кричит, зазывая покупателей в свою лавку, кто-то смеется, рассматривая товары и переговариваясь, и Йоко кажется, что все звуки вот-вот сольются в бессмысленную какофонию. Она не жалеет, что увязалась следом за этими людьми, но от предчувствия скорого расставания упрямо падают вниз уголки губ.

В ресторане, где они располагаются на обед, пахнет мясом и выпивкой, стол слишком высоко, но Йоко все равно дотягивается. Джирайя ведет разговоры с женщиной, которую они искали, а Наруто то и дело громко кричит, выражая собственное несогласие. Йоко не понимает, что в этом такого катастрофически важного, а еще почему нельзя просто помочь, не преследуя каких-то своих собственных целей.

— Джирайя, — женщина наконец обращает на Йоко внимание, и взгляд ее еще более пронизывающе пристальный, — что это за ребенок с тобой?

Йоко давит растягивающуюся сама собой на лице улыбку, хватает сидящего рядом Наруто за рукав и тянет его на себя.

— Меня зовут Йоко, — она склоняет голову набок и сощуривается, — братик Наруто обещал показать мне суперкрутую технику.

Женщина протяжно вздыхает, совсем как Джирайя вчера, и трет точку на лбу. Ее помощница непонимающе улыбается, переводя взгляд на всех по очереди, а Йоко чувствует, как расползается от живота противный тягучий спазм. Тугой комок поднимается к горлу, и она кашляет, выплевывая сгусток густой черно-красной крови.

Когда она приходит в себя, солнце лениво светит в окно теплыми рыжеватыми лучами. Та самая женщина сидит подле ее кровати, сложив на груди руки, и о чем-то говорит с Джирайей. Йоко слышит их голоса словно сквозь воду, неловко поднимается на локтях и падает обратно. Прохладная ладонь касается ее лба, убирая налипшие волосы, и дышать становится легко-легко. Йоко морщится, потому что задорный солнечный зайчик светит ей в правый глаз, и ладонь исчезает, унося прохладу с собой.

— Я проведу исследование таблеток, которые ты принимаешь, — женщина слегка хмурится и жует губы, будто что-то бурчит себе под нос, — какую дозу ты пьешь?

— По одной каждый день, — воздуха не хватает, и Йоко кашляет, — если пропущу — две за раз.

Сердце бьется в груди медленно и размеренно, но руки и ноги тяжелые настолько, что едва ли можно ими пошевелить. Йоко прикрывает глаза и кусает губы, а от солнца на веках остаются красные отпечатки. Вопрос крутится на языке, но Йоко никак не может заставить себя его задать.

В комнате повисает гулкая тишина, все замолкает, и в конце концов Йоко надрывно кашляет. Внутренности словно вывернули наизнанку, но она не из тех, кто боится боли. Йоко немного страшно, потому что веки слишком тяжелые, а от солнца перед глазами пляшут кроваво-красные отметины.

— Вы сможете меня вылечить? — вопрос все-таки срывается с губ, звучит хрипло и до одури жалко.

Йоко ненавидит просить чьей-то помощи, тем более помощи незнакомцев, но от прохладного прикосновения боль замолкает, переставая вопить бешеным стуком крови в ушах.

— Если скажу да — пойдешь со мной? — тон ее голоса поднимается вверх, но Йоко не совсем уверена, лжет она или говорит правду. — Ты проспала неделю.

Наверное, она просто очень хочет верить в ее слова. Йоко слышит, как женщина улыбается, чувствует, как она снова опускает руку на ее лоб, и звуки смазываются и становятся тише. Только теперь Йоко понимает, что все это время у нее звенело в ушах, и от осознания этого губы сами собой растягиваются в кривой слабой ухмылке.

— Наруто уже готов показать тебе свою новую технику, — бросает как бы между прочим Джирайя, и это последнее, что Йоко слышит прежде чем отключиться.

Огромные каменные головы выглядят как живые, смотрят пристально и изучающе, и от их пробирающего насквозь взгляда у Йоко перехватывает дыхание. Она высоко задирает голову, чуть приоткрывает рот и ловит насмешливый снисходительный взгляд. Джирайя смотрит на нее сверху вниз, разве что по волосам не треплет, и Йоко отчего-то морщится и показывает ему язык. Держащий ее за руку Наруто беспрестанно болтает, указывая пальцем во все стороны, и совершенно не замечает скрестившихся на них подозрительных взглядов. Двое охранников возле ворот переглядываются с Джирайей и Цунаде и в конце концов приветственно кивают и отворачиваются.

Яркое солнце печет макушку, пляшет зайчиками на щеках и почти оставляет ожоги. Кожа Йоко белая-белая, скоро покроется некрасивыми красными пятнами, так что нужно поскорее скрыться в тени. Однако Йоко продолжает стоять, пока Наруто не тянет ее за руку, разглядывает изрезанное нитками проводов небо и щурится от пляшущих перед глазами разноцветных пятен.

Деревня, скрытая в листве, встречает их полупустыми улицами, подозрительными взглядами и редкими улыбками, угадывающимися лишь по чуть приподнятым уголкам губ. С первого взгляда Йоко не может сказать, нравится ли ей это место, но Наруто все тянет и тянет ее вперед, показывая одно непримечательное здание за другим, и солнце играет бликами в его волосах. На него тоже смотрят подозрительно, будто с опаской, но вместе с тем и улыбаются, то ли отмахиваясь, то ли приветственно взмахивая рукой.

Когда они доходят до еще одного непримечательного здания, Наруто резко останавливается, так что Йоко едва не налетает на него плечом, указывает куда-то вверх и вбок и голосит так, что хочется закрыть ладонями уши. Он требует кого-то вылечить, Йоко щурится от падающих на глаза световых бликов и бросает короткий взгляд на вывеску. Больница Конохи кажется нарисованной на листе бумаги из-за стершейся кое-где бледной краски, сливающейся с цветом закрывающих небо деревьев; на шум из окон высовываются люди, тоже превращающиеся в зеленоватые кляксы пролитых чернил. Йоко задирает голову и смотрит на них, сощурившись из-за яркого, бьющего в глаза солнца, и некоторые при виде нее вздрагивают и отворачиваются.

— Наруто, — Цунаде обрывает мальчишку на полукрике, размашистым жестом треплет взъерошенные светлые волосы, — я никогда не нарушаю данные обещания.

Наруто застывает с раскрытым ртом, хлопает глазами, и на лице его растягивает широкая довольная улыбка. Йоко хочет смеяться и тоже невольно улыбается. По чистому небу летят, шелестя крыльями, крупные черные птицы, она провожает взглядом целую стаю, закусывает губу и обращает на себя всеобщее внимание.

— Братик Наруто, — Йоко тянет его на себя, — я хочу есть.

Повисшая торжественным звоном тишина обрывается слишком резко, и все отчего-то вздрагивают, опуская на нее взгляды. Джирайя и Цунаде снова переглядываются, и только Наруто расплывается в улыбке еще более широкой, чем прежде.

— Конечно, Йоко-чан! — голос его разлетается гулким эхом по полупустым улочкам. — Я покажу тебе место, где готовят лучший рамен во всей Конохе!

Глаза его сверкают искрящимся небом, длинные полосы на щеках похожи на забавные кошачьи усы, и солнце сливается с волосами. Йоко размашисто кивает и переводит взгляд на подобравшегося Джирайю, склоняя голову набок:

— Вам не обязательно за мной присматривать. Я ничего не сделаю.

На мгновение повисает звенящая, отдающаяся жаром на ушах тишина. Наруто замолкает на полуслове, хлопает глазами непонимающе, и Йоко буквально слышит рвущийся из его горла вскрик. Джирайя качает головой, продолжает молчать и засовывает руки в карманы, ясно показывая, что пропустил ее слова мимо ушей. Цунаде протяжно вздыхает, прощается и уходит вместе со своей спутницей, оставляя их троих посреди дороги. Йоко задирает голову к небу, щурится от солнца и следит за разрастающимися перед глазами разноцветными пятнами, змеями струящимися вокруг головы.

Тишина длится недолго, взрывается сопением и звуками шагов, и все внимание вдруг разом переключается на спешно шагающую в их сторону девчонку с розовыми волосами. В руках у нее два бледно-желтых цветочка, покачивающихся от шагов, а на лице мечтательное меланхоличное выражение, которое разом меняется, стоит ей заметить стоящего у входа в больницу Наруто. Улыбка ее растягивается шире и делается более хищной, глаза сужаются, и походка становится более жесткой. Словно деревянный воин она вдруг оказывается рядом, оглядывает всех присутствующих быстрым взглядом и тараторит, прежде чем скрыться в дверях больницы:

— Я иду навестить Саске-куна. Не смей ходить за мной!

Звук захлопнувшейся двери обдает словно вылитым на голову ушатом воды, Йоко коротко проглатывает смешок и тянет Наруто за руку, напоминая, что все еще голодна. Тот мнется всего мгновение, провожает девчонку взглядом и кивает, отворачиваясь в другую сторону. Солнце бликами пляшет на его налобной повязке, смазывая заковыристый символ, путается в волосах цвета самого себя и падает на нос, отчего Наруто забавно морщится. Они идут по широким улочкам Конохи, и он снова болтает, показывая на все подряд, и Джирайя все-таки увязывается следом, требуя показать самый вкусный рамен и ему тоже.

Многие в деревне знают этих двоих, словно они настоящие знаменитости, и Йоко думает, что это, наверное, действительно так. Джинчурики Девятихвостого и ученик третьего Хокаге, легендарный саннин привлекают к себе всеобщее внимание так же, как и Йоко у себя дома, и от этого сходства становится немного смешно.

— Братик Наруто, — говорит Йоко, замечая, как тот уже долго бормочет что-то себе под нос, — кто такой Саске-кун?

Словно в ответ на ее вопрос Наруто вдруг вешает подбородок на грудь и протяжно вздыхает. Еще мгновение спустя глаза его загораются, но мальчишка по-прежнему молчит, глядя куда-то поверх ее головы. Йоко переводит вопросительный взгляд на Джирайю, но тот лишь разводит руками и криво ухмыляется.

— Братик Наруто, — вновь тянет Йоко, склоняя голову набок, — Саске-кун твой лучший друг? Давай попозже тоже сходим навестить его, как та девочка? Но сначала пойдем поедим.

После паузы, словно очнувшись от недолгого сна, Наруто рассеянно кивает, и хватка его кажется уже не такой крепкой. Йоко морщится из-за мазнувшего по глазам солнечного лучика, бредет вперед уже не так воодушевленно, и улочки деревни, скрытой в листве, больше не кажутся ей такими завораживающими. Даже рамен, который так старательно нахваливал Наруто, лезет в горло склизкими змеями, будто обвивает шею изнутри и до отвращения щекочет желудок.

В конце концов они расходятся, потому что Наруто нужно зайти домой, а Йоко идти некуда, и потому она неспешно, точно случайно возвращается к блеклой, некрасиво нарисованной на бумаге больнице. Йоко не нравятся больницы и медицинские техники, горькие лекарства и всевозможные щипцы и трубки, и потому, наверное, от одного взгляда на аккуратную вывеску ее тошнит.

Джирайя ловит ее за плечо, когда Йоко почти сворачивает в сокрытой тенью переулок, взмахивает ладонью в сторону огромных, будто живых каменных голов, сверлящих ее-пришелицу пронзительными взглядами, и как бы невзначай предлагает прогуляться. Он обещает показать ей резиденцию Хокаге, очевидно ведет ее на допрос, но Йоко плевать, она едва отрывает подошвы ботинок от пыльной дороги и щурится от яркого, слепящего глаза солнца. Коноха, оказывается, ей совершенно не нравится, и оттого в груди расплывается чернильной кляксой жгучее разочарование.

Она не помнит, пила ли сегодня лекарство, коробочка в кармане кажется неизмеримо тяжелой, и Йоко оттягивает ее ладонью. В груди печет и колет, горький комок подступает к горлу, и все ее воздействие постепенно рассеивается, расползаясь тенями-змеями под ногами. Одна из таких чуть поднимает голову и высовывает раздвоенный язык, качает головой в такт бьющемуся сердцу, и Йоко кивает ей, быстро проглатывая пилюлю. Она почти не замечает, как оказывается посреди круглого кабинета с высокими выбоинами-окнами напротив сидящей за столом Цунаде, только шаркает мыском ботинка по полу и складывает за спиной ладони. Улыбка сама собой растягивается на лице, и Йоко щурится, несмотря на то, что яркого солнца в комнате нет.

— Что это такое? — Цунаде морщится, как от головной боли, и трет точку между бровей.

От банальности первого вопроса Йоко даже смеется.

— Гендзюцу, — она пожимает плечами, перекатывается с пятки на носок, — слабенькое, удивительно, что на вас подействовало.

Она говорит правду, но не всю, совсем как учил ее когда-то отец.

— Предвосхищая следующий ваш вопрос, — Йоко воздевает указательный палец к потолку, ухмыляется, — Орочимару действительно мой отец.

На этом, пожалуй, допрос можно и закончить, потому как и Джирайя, и Цунаде смотрят на нее отчего-то обескураженно, словно ожидали чего угодно, кроме произошедшего. Йоко глухо смеется, покачиваясь вперед-назад, убирает руку обратно за спину и склоняет голову набок, послушно ожидая следующих вопросов.

— Тогда твоя мать…

— Бесполезный атрибут для существа из пробирки, — выплевывает Йоко, перебивая Джирайю на полуслове.

Им хватает мгновения, чтобы взять себя в руки, но Йоко все равно успевает увидеть направленные на нее жалостливые взгляды. Оттого ухмылка ее растягивается шире, голова падает набок, и волосы накрывают половину лица. Ей не нужны сочувствие и жалость, от подобных взглядов только чешутся руки и натягиваются струнами мышцы, так что Йоко готова в любой момент сорваться с места. Она не сможет убить ни одного из этих двоих, тем более сразу обоих, Йоко знает это, и потому стоит, покачиваясь с пятки на носок и насвистывая себе под нос незамысловатую мелодию.

— Есть ли еще такие как ты? — Цунаде подается вперед, сцепляет пальцы в замок перед собой, и Йоко прикрывает глаза.

Воздействие совсем рассеивается, и она будто в самом деле становится выше, прячет ладони в широких рукавах и медленно кивает:

— Нежизнеспособные образцы. О!..

Йоко округляет глаза, словно страшная мысль приходит ей в голову прямо сейчас, прикрывает ладонью рот и несколько раз моргает. Джирайя и Цунаде смотрят на нее выжидающе, но откровенничать она больше не собирается.

— Папа расстроится, если я вам все расскажу.

Эхо чуть испуганного голоса витает в воздухе откровенным притворством. Йоко громко хмыкает, упирается пятками в деревянный пол и наконец становится ровно, переводя взгляд на пролетающих за окном птиц. Уже не такое яркое солнце уже не так высоко, светит на землю вскользь, заползает в окна длинными теплыми лучами и исчезает, разбиваясь осколками под ногами. Йоко чувствует, как поднимается в груди тугая волна, давит рвущийся из горла кашель и быстро проглатывает еще одну пилюлю. В последнее время ей нужно все больше и больше, ежедневная доза увеличивается, а боль настигает все чаще.

— Орочимару знает, что ты здесь? — это наверняка один из последних вопросов, воздействие вновь расстилается змеями под ногами, и Цунаде напротив непроизвольно морщится и потирает лоб.

— Он разрешает мне гулять везде, где захочется, — Йоко пожимает плечами, облизывает пересохшие губы.

От долгого стояния на одном месте становится скучно, от пристальных взглядов чешется лоб, и хочется уже выйти на улицу или провалиться сквозь землю. Йоко постукивает пальцами по губам, щурится, словно солнце все еще светит ей прямо в глаза, и бросает короткие взгляды на виднеющуюся из окна больницу. Наруто обещал, что будет ждать ее у входа, и назначенное время уже почти подошло.

— Зачем ты пришла в Коноху? — Цунаде жмурится, будто забывает, что только что спрашивала почти то же самое, и стоящий между ними Джирайя делает шаг и хлопает ее по плечу.

На чистое голубое небо наползают одно за одним пушистые белые облака, осторожно высовывающиеся из-за горизонта, и тень накрывает деревню. Солнце оказывается погребено под белоснежной горой и делается черным и тусклым, и такая погода, пожалуй, нравится Йоко гораздо больше. Она переводит взгляд на Цунаде, смотрит ей прямо в глаза, как глядят на нее саму безжизненные каменные головы, и подается вперед:

— Ты обещала меня вылечить.

* * *

Невысокое здание больницы с аккуратной вывеской все еще кажется Йоко нарисованными на бумаге каракулями. Светло-зеленая краска, почти сливающаяся цветом с нависающей рядом кроной раскидистого дерева, местами облупилась, открывая бледные проплешины штукатурки. Тонкие занавески вылетают из окон и трепещут на слабом ветру, как белые флаги, а люди во дворе кажутся бестелесными призраками. Йоко переводит ленивый взгляд с них на машущего рукой Наруто и широко улыбается, подхватывая его улыбку. Она оказывается рядом в мгновение ока, и он снова смотрит на нее сверху вниз, но совсем не так раздражающе, как все остальные.

— Братик Наруто! — Йоко взмахивает руками, воодушевленно восклицает: — Коноха такая большая и красивая, что я даже потерялась! Теперь мы пойдем навестить твоего лучшего друга?

На последних словах голос ее делается тише, и улыбка Наруто тоже как будто вянет. Йоко фыркает, хватая его за руку, и тянет на себя. Солнце на небе делается рыжим, почти прячется за деревьями, и оставляет на земле длинные расширяющиеся полосы. В наступившем вечере кожа Наруто кажется темнее, глаза уже не так ярко сверкают, а от широкой улыбки веет усталостью. Они проходят по коридорам молча, лишь изредка кивают приветствующим их людям, плутают словно по бесконечному лабиринту, и это место вдруг до отвращения напоминает Йоко дом. Йоко терпеть не может белые стены и запах лекарств, разъедающий обоняние, и оттого все в этой больнице кажется враждебным, словно тысячи глаз смотрят на нее из самых стен.

Дверь одной из палат, совершенно такая же, как и все остальные, распахивается от несильного толчка, и Наруто вваливается внутрь, выкрикивая приветствие. Усмешка сама собой растягивается на лице, и Йоко тихо хихикает, прячась за его спиной. Сидящий на кровати мальчик переводит на них тусклый взгляд, смотрит безразлично и отворачивается, чем вызывает еще больше крика со стороны Наруто. Черные волосы его топорщатся на затылке, словно птичьи перья, да и сам он выглядит неоперившимся птенцом, слишком рано вывалившимся из гнезда.

— Саске-е-е! — кричит Наруто, и этот крик его наверняка слышно даже на улице. — Не отворачивайся от меня, когда я пришел тебя проведать!

Впрочем, ни крик его, ни размахивание руками, не вызывают вовсе никакой реакции. Черноволосый мальчишка продолжает сидеть, отвернувшись к окну, крепко сжимает кулаки, и Йоко буквально слышит, как скрипят его зубы. Он коротко оборачивается, когда Наруто на мгновение отвлекается: взгляд его полон гнева и зависти, а в черных глазах так и вспыхивают красные всполохи.

— Ну и ладно! — в конце концов фыркает Наруто, складывая на груди руки. — Я приду, когда тебе станет лучше, и тогда ты уже от меня не отвертишься, Саске!

Дверь за ее спиной оглушительно захлопывается, и Йоко хмыкает и качает головой. Солнце уже почти совсем скрывается за горизонтом, и небо окрашивается черным, словно покрывается темной, истрепанной временем скатертью. Первые звезды горят тускло, от запада на восток расползается истлевающая желтоватая пелена, и даже воздух становится легким и прохладным.

Йоко стоит молча, переминается с ноги на ногу, заложив за спину руки, ждет, когда же Саске сам ее заметит, и в конце концов кашляет, прикрывая рукавом рот:

— Тебе больно?

Он оборачивается стремительно, прекращает сверлить взглядом звезды, смотрит на Йоко широко распахнутыми глазами. Саске, кажется, все еще слишком слаб, чтобы нормально стоять на ногах, и он остается сидеть, лишь рефлекторно тянется к отсутствующей на ноге сумке. Йоко стирает с лица улыбку, подается вперед на пару шагов и останавливается, пряча руки в широких рукавах.

— Кто ты такая?

Воздействие Йоко нестабильно, образы смазываются, словно одна картинка накладывается на другую. Она делает еще шаг, наклоняется совсем близко, так, что чувствует его дыхание на своей щеке. Саске сидит, словно завороженный, комкает ладонями покрывало, а глаза его красные, как волосы Йоко на ярком солнце.

— Или тебе обидно, что Наруто теперь сильнее тебя? — Йоко глухо смеется и слегка отстраняется, со смешком наблюдая, как он подается следом. — Ужасно остаться позади, правда?

Кровати в этой больнице мягкие, в отличие от тех, что дома, Йоко упирается в матрас коленом, упирает ладони Саске в грудь. Он смотрит на нее, как кролик на змею, мерцающие в темноте глаза совершенно бесполезны, а ладони его оглушительно теплые. Саске хватает ее за запястья, разводит руки в стороны и касается босыми ступнями пола.

— Кто?..

— А кого я тебе напоминаю?

Теплая деревянная стена врезается в спину, и Йоко глотает смешок. Саске смотрит на нее от противоположной стены, подбирается, и от опущенной вниз ладони рассыпаются искры. Йоко протяжно вздыхает, поднимает руки над вверх и примирительно улыбается, качая головой.

— Ты же не хочешь поставить на уши всю деревню? — голос ее звучит колыбельной, хотя воздействовать на Учиху гораздо сложнее, чем на обычного человека. — У нас еще будет время сразиться по-настоящему, когда ты станешь сильнее.

Щека Саске такая же теплая, как и руки, и Йоко громко фыркает, касаясь ее губами. Искры рассыпаются в воздухе и затухают первыми звездами в небе, свежий ночной ветер ударяет в макушку, и Йоко делает глубокий вдох, задирая голову. Саске выглядывает из окна, смотрит долго, но тревогу не поднимает, скрывается внутри темной больничной палаты. Тишина кружит в воздухе, заползает под кожу змеями и клубится ядовитыми вихрями, а огромные каменные головы все смотрят, словно живые, не сводя с пришелицы взгляд.

— Саске-ку-у-ун! — орет Йоко, раскрывая руки так, словно прямо сейчас собирается задушить его в объятиях. — Доброе утро-о-о!

Солнца за задернутыми наглухо шторами почти не видно, и Саске, словно потревоженная в темноте летучая мышь, щурится и неприязненно морщится. Йоко не знает точно, действует ли на него иллюзия, но все равно привычно ведет себя, как ребенок, хотя бы для безразличной медсестры за спиной. Высокая худая женщина вела ее на экскурсию, но Йоко, только заприметив знакомую розовую шевелюру, расталкивает всех и первой влетает в палату.

— Юная леди, — холодно говорит медсестра, удерживая ее за воротник, — мы идем дальше.

Девчонка с розовыми волосами хлопает глазами, и Йоко буквально слышит, как кипят от безосновательной ревности ее мозги, а Саске, вздрогнувший от ее крика, хмыкает, но не отворачивается. Йоко совершенно по-детски куксится, дует губы и складывает на груди руки, но медсестра все равно неумолимо тащит ее прочь. Тогда она машет рукой, громко обещает, что заглянет позже, и посылает воздушный поцелуй, от которого и без того бледное лицо Саске становится мертвенно-белым.

Она приходит в больницу с самого утра, клонит голову набок и хлопает глазами, говоря, что Цунаде-сама очень-очень обещала ее вылечить, и кто-то поручает ее той самой хмурой высокой медсестре, которая теперь больно тянет Йоко за воротник. Люди, оказывающиеся на линии их следования, немедленно расступаются, но никто не здоровается, опуская глаза и отводя взгляд. Йоко про себя хихикает, оглядываясь по сторонам, а медсестра тащит ее все дальше и дальше от полной холодного мрака палаты Учихи Саске. В конце концов они оказываются в маленькой комнате, полной белого цвета и режущего глаза запаха, и дверь за спиной Йоко оглушительно захлопывается. Медсестра сквозь преграду холодно сообщает, что ей займется лично Цунаде-сама, и Йоко, фыркнув себе под нос, усаживается на жесткую кровать.

Здесь гораздо светлее, шторы на окнах полупрозрачные и короткие, противного зеленоватого цвета. Солнечные лучи заглядывают как будто лениво, падают на кончик носа и сползают ниже, рассыпаясь по грязноватым стенам. Йоко протяжно вздыхает, подбирая под себя ноги, и мысленно обещает немного подождать.

Впрочем, никто не приходит к ней ни через час, ни через полдня, так что она, вовсе не наделенная терпением, презрительно фыркает себе под нос и срывается с места, исчезая в витиеватостях коридора. Дома, в убежищах, коридоры куда заковыристее, часто полны ловушек для шпионов и беглецов, но даже они кажутся Йоко куда милее, чем облупившиеся зеленоватые стены этого госпиталя, испещренные пустыми провалами окон.

Ручка двери в палату Саске кажется теплой то ли от солнца, светящего из окна напротив, то ли от предвкушения. Йоко на мгновение жмурится, делает глубокий вдох и тянет ее на вниз, толкая дверь вперед.

В этот раз розоволосой девчонки здесь нет, Саске сидит на кровати, сложив на коленях ладони, и смотрит задумчиво в окно. Йоко проскальзывает внутрь тихонечко, но он все равно замечает, презрительно хмыкает и склоняет голову. Свои собственные шаги кажутся вдруг раскатами грома, дверь захлопывается оглушительно, подобно взрыву, и Йоко жмурится, останавливаясь на полпути между дверью и Саске. Они молчат почти минуту, прислушиваются к дыханию друг друга, выжидают, словно глядящие друг на друга белые змеи, и тишину в конце концов нарушает именно Йоко. Она рывком подается вперед, забирается на кровать, отодвигая ногу Саске коленом, и протяжно вздыхает:

— Здесь так скучно.

Саске не реагирует, продолжает смотреть в то место, где ее больше нет, и солнечные блики забавно копошатся в его волосах. Йоко снова вздыхает, причмокивает губами и начинает бормотать себе под нос слова недавно разученной песни. Мелодия льется прерывисто, Йоко то и дело сбивается и путает слова, но теперь хотя бы не кажется, что она снова сидит одна, разговаривая сама с собой.

Солнце заглядывает в окно вскользь, скользит по волосам Саске и падает Йоко на руку, окрашивает бледные стены желто-рыжими оттенками и тянется куда-то дальше, словно пытается дотянуться до каждого неприметного уголка этого неприятного места. Йоко не любит больницы и оставаться в одиночестве, чувствует себя неуютно, так что колючие мурашки расползаются по коже и всегда хочет сделать хоть что-нибудь, чтобы окончательно не сойти с ума. Песня, забытая на середине, льется дальше, Йоко придумывает слова на ходу, выстраивает мелодию и, прищурившись, смотрит, как качаются зеленые пушистые ветви за окном. Саске, кажется, расслабляется, чуть ссутуливается и тихонько выдыхает, словно вторит короткой незамысловатой мелодии.

Когда в дверь тихонько скребутся, почти наступает вечер. Солнце из прозрачно-желтого становится насыщенно-рыжим, греет не так отчаянно и оставляет на лице поцелуи-отпечатки. Йоко вздрагивает и замолкает, понимая, что совсем потеряла счет времени, а Саске, словно очнувшись от полусна, кашляет и снова идеально выпрямляет спину.

— Саске-кун, я… — девочка с розовыми волосами прерывается на полуслове, смотрит на Йоко и крепче сжимает в руках такие же как и вчера цветы.

Саске оборачивается, смотрит на нее, как на назойливую букашку, и Йоко даже на мгновение становится ее жаль. Девочка широко улыбается, поймав его взгляд, проходит внутрь, запинаясь у самого порога, и вынимает из вазы еще вполне свежие цветы, заменяя их новыми совершенно такими же.

— Привет, — Йоко спрыгивает с кровати, протягивает девочке раскрытую ладонь, — я Йоко.

Девочка вздрагивает, опускает на нее взгляд и запоздало улыбается:

— Меня зовут Сакура.

Это имя ей очень подходит, думает Йоко, смотрит снизу вверх и так и стоит с протянутой рукой. Сакура наклоняется, опираясь ладонями о колени, треплет ее по волосам, и Йоко давит желание по-змеиному зашипеть.

— Ты подруга Наруто, Йоко-чан?

Йоко коротко угукает, убирает руку и отирает ладонь о штаны. На несколько бесконечных секунд повисает неловкая тишина, Йоко разворачивается на пятках и присвистывает, заставляя Саске вздрогнуть и опустить взгляд на собственные ладони.

— Саске-кун, ты голоден? — спохватывается Сакура, подхватывая оставленную рядом с тумбочкой сумку. — Я почищу тебе яблоко.

Йоко думает, что это действительно раздражает. Сакура вьется вокруг, все повторяя «Саске-кун, Саске-кун», жужжит, словно комар над ухом. Йоко чувствует, как сбивается с ритма сердце, колет в груди и поднимается вверх тугой комок, тянется в карман за лекарством, и руку ее вдруг перехватывает другая рука. Саске оборачивается, смотрит на нее сверху вниз пристально и пронзительно, и губы Йоко непроизвольно растягиваются в хищной улыбке. Глаза его черные-черные, словно затягивающий с головой омут, руки теплые, почти горячие, несмотря на обманчивый фарфор кожи, а сжатые в тонкую полоску губы выделяются кроваво-красным.

— Это лекарство, — пожимает плечами Йоко, перехватывая баночку свободной рукой, — я без него умру.

Цунаде, обещавшая исследовать его, не забрала у нее ни капли, и оттого всегда полная баночка кажется неимоверно тяжелой. Йоко фыркает, закидывает пилюлю в рот и с хрустом раскусывает, пережевывая в мелкую пыль. Безвкусное лекарство само проталкивается в горло, на мгновение задевает застрявший в глотке комок и проваливается в желудок.

В ответ на ее слова Саске хмыкает и отворачивается, точно неохотно отпуская ее руку, и рядом тут же оказывается Сакура с тарелкой нарезанных дольками яблок. Йоко фыркает, убирает баночку в карман и подмигивает спрятавшейся в тени крохотной змейке. Она не собирается больше здесь оставаться, потому что терпеть не может чужих, глядит в окно на покачивающиеся на ветру сочные кроны и двигается к выходу ровно в тот момент, когда тарелка с грохотом падает на пол и разбивается. Кусок яблока липким холодом ударяется о лодыжку, Йоко скашивает на него взгляд и морщится, забывая, что только что хотела сбежать.

Словно в довершение нарисованной на грязном холсте картины в раскрытых дверях застывает Наруто. Кулаки его крепко сжимаются, он смотрит попеременно на Сакуру, Саске и рассыпанные по полу яблоки, и Саске ловит его разгневанный с нотками беспокойства взгляд и усмехается. Босые ступни его касаются пола, он давит яблоко и идет дальше, останавливаясь перед разделяющим его и Наруто порогом. Йоко старательно давит растягивающуюся на губах улыбку, переводит взгляд с одного на другого и легко присвистывает, предвкушая кое-что интересное.

— Сразись со мной, — шипит Саске почти по-змеиному, а в глазах Наруто на мгновение мелькает злое удовлетворение.

Которое, впрочем, быстро исчезает, стоит ему перевести взгляд на грязно-белые больничные стены и стягивающие предплечье Саске бинты.

— Ты еще не оправился…

— Ты ведь хотел узнать, кто из нас сильнее, — чеканит Саске, обрывая Наруто на полуслове, — идем. Прямо сейчас.

Зрачки Наруто на мгновение хищно расширяются, он ведет подбородком и хмурится, и Йоко чувствует разливающееся в воздухе напряжение. Сакура, тихонько всхлипывая, просит их остановиться, складывает ладони в молитвенном жесте и поджимает губы так, будто ее слова могут на что-то повлиять. Йоко тоже хочет пойти посмотреть, оценить тот потенциал, который разглядел отец, потому что Саске все еще кажется ей нахохлившимся птенцом, так и не выпрыгнувшим из уютного гнездышка.

Оба они, Наруто и Саске, разворачиваются почти синхронно и скрываются в коридоре. Саске идет впереди, обогнав противника, и Йоко тянет шею, пытаясь разглядеть выражение его лица. Она знает, что Саске зол на самого себя и собственную убогую слабость, сковывающую цепями по рукам и ногам, потому что сама злится так же, сжимает в кармане пузырек с лекарством и азартно жмурится, выскакивая в коридор.

Тяжелая рука падает ей на плечо, неожиданно останавливая, и Йоко поднимает голову, сталкиваясь с чуточку укоряющим, но все еще подозрительным взглядом единственного черного глаза. Сероволосый человек смотрит на нее сверху вниз, как и все остальные здесь, и это бесит неимоверно, до ярких пятен перед глазами и скрежета на зубах. Йоко хочет посмотреть на драку, хлопает глазами непонимающе и скалится, по-детски склоняя голову набок:

— Братик Наруто и Саске-кун пошли драться до смерти?

Сероволосый человек на мгновение замирает, чертыхается себе под нос и отпускает ее, срываясь с места в сторону лестницы. Выглядывающая из палаты Сакура осторожно идет за ним, а Йоко, все равно уже пойманная с поличным, сбегает по лестнице вниз.

Рыжее тусклое солнце греет макушку, путаясь в волосах, вскользь целует губы и открытую шею, мажет лоб, словно высвечивая то, чего не хватает, и постепенно скрывается, падая на невысокие дома и изрезанную уродливыми лицами скалу. Йоко задирает голову к небу, светлому в желто-розовых пятнах, пересчитывает пушистые облака, сливающиеся и разделяющиеся с движением ветра, и ловит на себе пристальный вопросительный взгляд. Она ведет головой, не оборачивается, смотрит в сторону доносящегося сверху шума боя и широко улыбается, слушая завывание ветра и пение тысячи птиц.

Пристальный взгляд исчезает, получив указание-объяснение, громом звучит взрыв, и Йоко сверху окатывает холодной водой. Словно сквозь рваное небо падают холодные потоки, омывают лицо и стучат по сухой земле, а драка наконец-то заканчивается, так и не выявив победителя. Йоко смотрит на развороченный напрочь бак на крыше больницы, фыркает и прячет ладони в прилипших к рукам рукавах:

— И дался тебе этот Саске.

Широкая улыбка сама собой расцветает на лице, доносящиеся сверху крики утихают, и Йоко прикрывает глаза, утирая с лица холодную воду. Волосы липнут к спине, мокрая насквозь одежда холодит кожу, и Йоко, продолжая сварливо бурчать себе под нос, складывает печати. Порыв теплого ветра сушит волосы и одежду, ураганом несется вверх и рассыпается, впитывая в себя остатки растекшейся в воздухе чакры. Йоко удовлетворенно жмурится, мажет мыском ботинка смешавшуюся с дорожной пылью воду и исчезает, прячась в сочных зеленых ветвях.

— Орочимару-сама велел вам возвращаться, — каркающий оклик заставляет ее остановиться, и Йоко складывает на груди руки и вопросительно вскидывает бровь, — времени почти не осталось.

Она не утруждает себя запоминанием бесполезных имен, только рвано кивает и дает знак ждать. Раз уж Йоко здесь, она хочет сама удостовериться, что Саске достаточно силен, чтобы не поломаться на полпути.

Красное солнце медленно скрывается за деревьями, погружая мир в вечерний полумрак, треплющий волосы ветер становится прохладным и липкими щупальцами забирается под одежду. Деревня, скрытая в листве, погружается в сон, позволяя выйти на поверхность тем, кому нет места под ярким солнцем. Йоко щурится, вглядываясь в темные провалы переулков, следит за пролетающими по небу черными точками и тихонько фыркает, насвистывая себе под нос.

Саске, только-только выслушавший лекцию своего наставника, стоит на одной из особенно толстых веток, вглядывается куда-то в темную пустоту и сжимает губы в тонкую, почти белую линию. Йоко ухмыляется, демонстрируя зубы, дает сигнал, и четыре тени окружают мальчишку и молниеносно втаптывают в грязь. Саске дает отпор, но силен он все еще недостаточно, не дотягивает даже до безымянных образцов. Впрочем, жмурится Йоко, мальчишке всего тринадцать, и для городского красавчика он вполне неплох.

Губы сами собой растягиваются в хищной ухмылке, Йоко пристально следит за каждым его движением, вытягивает шею, не пропуская ни малейшего поворота глаз. Глаза, окрасившиеся цветом свежей крови, видят ее, Йоко чувствует пробирающую насквозь от их скользящего взгляда дрожь и выпрямляется, откидывая растрепавшиеся от ветра волосы за спину. Избиение младенцев оканчивается предсказуемым результатом, Саске сплевывает кровь на песок и щерится, но глаза его по-прежнему сверкают яростью кровавых рубинов. Несколько шагов кажутся отчего-то бесконечно долгими, песок скрипит под ботинками, а от пронзающего насквозь взгляда поднимается и опускается волнами жгучий азарт.

— Интересно, насколько бесполезным ты станешь, если лишить тебя этих глаз? — Йоко опускается перед сидящем в грязи Саске на корточки, щелкает его по лбу.

На лице его застывает потрясающая гамма чувств, и Йоко смеется, сцепляя ладони в замок перед собой. Саске не отвечает, но и нападать больше не собирается, нахохливается, будто наконец-то выпавший из гнезда птенец, глядит прямо и вызывающе, а во взгляде его читается желание вцепиться ей в горло зубами.

— Хотя, говорят, нужно быть настоящим гением, чтобы только пробудить шаринган, — Йоко клонит голову набок, заправляет за уши упавшие на грудь пряди.

Саске сидит перед ней упрямо хмурящейся лабораторной мышкой, сверкает черной ночью в глазах, и Йоко только теперь понимает, что пропустила момент, когда шаринган бесследно исчез. Четверо за ее спиной нервируют до кривого оскала, и она взмахом ладони приказывает им исчезнуть. Не то чтобы Йоко хочет поговорить с Саске наедине, она вообще, на самом деле, говорить с ним не хочет, но лучше уж так, чем позволить экспериментам действовать своими методами.

В конце концов она поднимается, протягивает хлопнувшему глазами Саске руку и ухмыляется, поднимая голову к темному небу. Крупицы звезд смотрят сверху вниз, безразлично мигают, то и дело скрываемые липкими облаками, а уродливый огрызок луны бледного, почти белого цвета и вовсе прячется за деревьями. Где-то вдалеке квакает лягушка, стрекочут цикады, и тишина между ними расползается почти осязаемая. Саске щерится, смотрит снизу вверх уже не так агрессивно и в конце концов фыркает и хватает Йоко за руку. Йоко давит желание потрепать его по волосам, прячет руки в рукавах, как только теплая ладонь исчезает, и ведет подбородком, указывая в сторону городских ворот.

— Мы отправляемся в полночь, — Йоко сдувает со лба непослушные пряди, — с тобой или без тебя, меня мало волнует.

— Я…

Саске на мгновение запинается, взгляд его мутнеет, а потом снова становится полным упрямства и ярости. Йоко фыркает, перекатываясь с пятки на носок, переводит взгляд с него на сверкающее искрами-звездами ночное небо и в общем-то не волнуется об ответе. У этого парня достаточно потенциала, чтобы стать сильным самостоятельно, и Йоко на самом деле предпочла бы не находиться рядом с бомбой замедленного действия слишком долго.

Внутренности вдруг сводит судорогой, ухмылка на мгновение исчезает с ее лица, а черные глаза Саске проницательно сверкают. Йоко хмыкает, вытаскивает из баночки пилюлю прямо в кармане и звонко грызет, проглатывая крупные, царапающие горло осколки.

— Я хочу силу, — чеканит Саске, и глаза его снова кроваво-алые.

— Разумеется, — кивает Йоко, сощуриваясь, — не просто так.

Они разговаривают рваными фразами, коротко спрашивают и отвечают, почти не смотрят друг на друга, и Йоко от этого отчего-то смешно. Саске бросает на нее короткие исподлобья взгляды, стоит босыми ногами в грязи и пыли, а в уголке его губ застывает черным в темноте пятнышком запекшаяся кровь. Йоко тянется, чтобы утереть ее, и он ловит ее взгляд, уворачивается и запрыгивает на крышу.

— Тебе не идет быть ребенком, — бросает он, срываясь вдруг с места.

Впрочем, идет он достаточно медленно, чтобы Йоко, даже будучи ребенком на самом деле, имела возможность его догнать. Смешок вырывается из горла сам по себе, и она жмурится, разглядывая зажигающиеся и гаснущие в окнах огни.

— А вот тебе бы не помешало, — усмехается Йоко, тут же уворачиваясь от стремительного удара в скулу.

Саске куксится, разглядывает собственный кулак, слишком медленный то ли от усталости, то ли от полученной травмы и неопределенно фыркает, перепрыгивая на соседнюю крышу:

— Я не ребенок.

Слова эти звучат именно что по-детски, и Йоко смеется, задирая голову к небу. Огней в Конохе слишком много, чтобы видеть настоящее полотно звезд, но они все равно зажигаются и гаснут тут и там, словно подмигивают двоим соучастникам одного невинного преступления.

— Я ребенок, — говорит Йоко, растягивая губы в фальшивой улыбке, — а ты уж точно, я ведь старше тебя.

В ответ на ее слова Саске лишь фыркает снова и ускоряет шаг. Они перепрыгивают с крыши на крышу, словно идти по стылой земле кажется ему неприемлемым, то замедляют, то ускоряют шаг, а Саске так и не говорит, не против ли он компании Йоко. Впрочем, Йоко тоже не спрашивает, просто идет, потому что упускать ценный образец было бы глупо, а еще потому что ей слишком интересно. У Йоко никогда не было друзей, кроме кое-каких подопытных образцов, прибавляющих суффикс «сама» к ее имени, да слишком преданного, как дворовый пес, Кабуто. И еще папы, который, безусловно, является для нее всем.

— Кстати, куда мы идем? — Йоко тянет шею, а Саске вздрагивает, когда она говорит «мы».

— Хочу забрать кое-какие вещи, — он отвечает даже слишком быстро и снова ускоряет шаг.

Черепица крыш хрустит под ногами, стрекочут в деревьях цикады, и едва слышны призрачные переговоры. Йоко поднимает голову к небу, пересчитывает петляющие туда-сюда звезды и присвистывает. Прохладный ветерок холодит шею, забирается в широкие рукава и путается в пальцах, и Йоко жмурится, подставляя ему лицо.

— А-а-а, — голос чуть скачет вверх, но быстро опускается до заговорщицкого шепота, когда она добавляет: — ты же в курсе, что никогда сюда не вернешься?

Шаг Саске на мгновение сбивается, он переводит взгляд сначала на нее, в потом на высокое темное небо с россыпью точек-звезд. Он совершенно не думал об этом, понимает Йоко, и оттого смеется, треплет Саске по волосам и прячет ладони за спину. Весь оставшийся путь они преодолевают молча, и тишина звенит между ними, словно натянутая неосторожно тетива.

Дома у Саске оказывается чисто, почти пусто, только разложены на письменном столе книги и свитки. Он собирается быстро, достаточно, чтобы Йоко не успела ничего рассмотреть, но взгляд ее все равно замирает на небольшой фотографии. Глаз изначально цепляется за яркую шевелюру Наруто, переползает на волосы Сакуры цвета сладких конфет и только после сползает на черное пятно-Саске. За их спинами стоит сероволосый человек, должно быть их наставник, треплет Наруто и Саске по волосам, а Сакура счастливо улыбается, прикрыв глаза. Саске и Наруто выглядят угрюмо, словно только что поругались, но даже так между ними не видно злобы. Йоко щурится, касается теплой деревянной рамки пальцами, и дверь за ее спиной вдруг гулко хлопает.

— Идем, — бросает Саске, на ходу разворачиваясь.

Обида скапливается ядом в груди, Йоко хмыкает и мысленно обзывает Саске дураком. Фотография остается стоять на столе среди груды книг и свитков, и клочок лунного света падает на нее, словно напоминая не оставлять. Луна некрасивым огрызком выкатывается из-за тучи и снова прячется, оставляя темные картинки реальности на откуп бурному воображению.

Тьма накатывает волнами и отступает, поддаваясь свету редких уличных фонарей, желтые отсветы в окнах гаснут, кажется, насовсем, и Йоко вдруг становится грустно. Саске бредет вперед, уже не так быстро и уверенно, больше не выглядит побитой босой пташкой. Он шагает, закинув небольшой мешок за спину, не оглядывается, глядя только вперед, а Йоко упирается взглядом в его темную спину, слишком ровную для тринадцатилетнего ребенка. Она, пожалуй, в последнее время становится излишне жалостливой, и оттого усмехается и прячет руки за спину. В конце концов никому в этом мире не уготовано ничего, кроме бессмысленных страданий и смерти.

— Знаешь что, просто для справки, — шипит Йоко, когда они выходят на финишную прямую, — ты мне совершенно не нравишься.

Впереди виднеются высокие ворота, вечно открытие, точно распростертые объятья, звезды скрывают нависающие с обеих сторон аллеи деревья, а отвратительный огрызок луны, словно скалясь, болтается прямо над головой. Йоко жмурится, не оглядывается тоже, больше не ждет никакого ответа, н все равно отчетливо слышит прорывающий тишину смешок.

Неуклюжий преследователь не волнует никого из них, потому что Саске, похоже, не собирается даже оборачиваться, а Йоко слишком весело, чтобы убивать.

— Саске-кун! — голос Сакуры кажется отчего-то раздражающим комариным писком, и Йоко тихонько присвистывает, замедляясь. — Ты ведь не идешь к этому Орочимару?!

Пренебрежительное «этому» режет слух, и Йоко фыркает, замолкая. Пускай детишки сами разбираются со своими влюбленностями, думает она, склоняя голову набок и сощуриваясь.

— Мне нужна сила, — холодно отвечает Саске, разворачиваясь к девчонке вполоборота, — только он может мне ее дать.

Йоко чувствует себя третьей лишней, стоя посреди аллеи у самого выхода из деревни, смотрит разворачивающуюся драму с нескрываемым любопытством. Саске ведет подбородком, чувствует, что она готова убить их обоих, и идет дальше, гулко чеканя шаг.

— Прошу тебя, Саске-кун! — отчаянный крик Сакуры ударяется в спину, однако никто из них больше не замедляется. — Какаши-сенсей ведь научил тебя чидори, разве этого недостаточно? Если… если это из-за твоего брата, я помогу тебе убить его, только, пожалуйста, не уходи… пожалуйста, не оставляй меня…

Голос ее то взлетает вверх, то опускается, она путается в словах и в конце концов почти замолкает, говоря едва различимым в тишине шепотом. Йоко переводит взгляд с медленно приближающихся ворот на Саске, разворачивается и шагает теперь спиной вперед. В груди комками клокочет смех, а накрывающая ее время от времени ревность уже не кажется такой ядовитой. Звезды коротко мерцают над головой, шелестящий в пушистых кронах ветер скрадывает слова, а оставшаяся позади-впереди Сакура тянет руки и заливается слезами.

О, бедная, несчастная влюбленная Сакура плачет отчаянно, но ни одно из ее пылких слов не достигает обледенелого сердца.

— Тогда позволь мне пойти с тобой! — порыв холодного ветра налетает неожиданно, сносит заполошные слова и треплет волосы, и Сакура бросается вперед, протягивая руки. — Если не хочешь остаться, возьми меня с собой, я буду тебя защищать! Я…

Низкий каркающий смех заставляет ее прерваться, а застывший у самого лба кунай — отшатнуться на полшага назад. Саске смеется, отпускает перехваченную за запястье руку Йоко и выходит вперед, словно отделяя ее от Сакуры собственным телом. Йоко фыркает, крутит кунай в пальцах, прячет его в рукаве и вскидывает руки.

— Что ты можешь сделать? — гулко спрашивает Саске, и голос его эхом разносится по ветру.

На щеках Сакуры застывают дорожки невысыхающих слез, белки покрываются красными нитями лопающихся капилляров, а дрожащие пальцы неловко мнут край красного платья. Она застывает обескураженно, смотрит на Саске и переводит невидящий взгляд на Йоко:

— Я…

Она запинается на полуслове, так и застывает с открытым ртом, а глаза ее беспорядочно вращаются туда-сюда. Пальцы комкают подол почти черного в темноте платья, и она отступает, когда Саске подается ближе.

— Что ты можешь сделать, Сакура? — повторяет он свой вопрос вкрадчивым, гипнотизирующим шепотом.

Вот уж точно, со смешком думает Йоко, достойный будущий ученик великого змея.

— Саске-кун, пойдем уже, — она тянет слова так же, как это делала Сакура, щурится и скалит зубы, — в этой вашей деревне так скучно.

Спрятанный в рукаве кунай нагревается от тепла тела, тянет запястье и кажется мягким и податливым, словно глина. Саске скашивает на Йоко глаза, и теперь она видит, что они снова кроваво-алые с двумя точками всепоглощающей тьмы по обеим сторонам от зрачка. Ухмылка сама собой растягивается на ее лице, и Йоко азартно подается вперед, почти касаясь лбом его лба.

Безвольное тело гулко падает на землю, и Саске презрительно хмыкает, не уделяя ей теперь и крупицы внимания. Йоко коротко смеется, пропуская его вперед, прячет кунай теперь уже по-настоящему и смотрит на разметавшуюся по земле Сакуру сверху вниз. На лице ее все еще отчаянное выражение, брови хмуро сдвинуты, а глазные яблоки вращаются под тонкими веками. Скрытые густыми кронами звезды задорно перемигиваются, словно сплетничают между собой, и Йоко, проглотив усмешку, догоняет Саске и опускает ладонь ему на макушку.

— Саске-кун такой до-обрый, — театрально вздыхает она, изображая восхищение.

Пушистая голова исчезает из-под ее руки и снова оказывается впереди. Йоко пожимает плечами, прячет руки в широких рукавах и смотрит на ставшие совсем близкими и до одури огромными ворота. Откуда-то сзади все еще смотрят, сверля ее макушку подозрительным взглядами, четыре каменные головы, но совсем скоро их взгляды перестанут за ней поспевать.

— Они бы отправили за нами погоню, — коротко бросает Саске, переступая через выложенный белой каменной плиткой своеобразный порог.

— Они и так ее отправят, — пожимает плечами Йоко, принимаясь насвистывать только что сочиненную мелодию, — решат, что я тебя украла.

Насмешка рассыпается в воздухе, Саске бросает на нее полный отвращения взгляд, и Йоко громко смеется, следуя за ним. Снаружи их уже ждут четыре мрачные тени, срывающиеся с места от одного ее короткого взгляда, а налетающий порывами ветер шумит все сильнее, путая волосы и забираясь в широкие рукава.

— Итак, Саске-кун, поздравляю, — Йоко обгоняет мальчишку, разворачивается на пятках и разводит руки в стороны, — теперь ты преступник.

Некоторое время спустя, когда дорога заводит их глубоко в лес, Йоко отстает, замедляя шаг, но не теряется. Она следует неотступно, но слишком далеко, чтобы ее приняли за сообщника, кивает попадающимся на дороге тут и там маленьким змейкам и задирает голову к ночному небу. В груди неприятно жжет, баночка с лекарством оттягивает карман, и Йоко сжимает ее в ладони, лениво вышагивая по выпирающим из-под земли массивным корням.

За пушистыми темно-зелеными, едва ли не черными в темноте кронами неба почти не видно, лишь яркая россыпь пятнышек-звезд то и дело мелькает, точно указывая путь. Белесые звездочки смешиваются в густую молочную кляксу, протекающую точно над головой, редкие опавшие листья неслышно хрустят под ботинками, а Йоко снова кивает, приветствуя вылезшую из кустов белую змейку. Ночь кажется тихой и умиротворяющей, так что хочется замедлить шаг еще сильнее, но в груди непрестанно жжет, а перед глазами медленно всплывают отвратительные красные пузыри.

Пилюля хрустит на зубах, как хрустят сломанные кости, и Йоко морщится, проглатывая царапающие горло осколки. Темнота все-таки взрывается, обдает с ног до головы яркими красками и стремительно затухает, погружая в тихую печальную ночь. Четверо впереди не сбавляют темп, но все равно идут слишком медленно, чтобы окончательно оторваться от нее, словно специально нарываются на драку. Йоко фыркает себе под нос, смотрит на переливы звезд долго-долго и срывается с места, примечая вдалеке первые желтоватые рассветные лучи.

— Они отправили погоню, — каркает она, настигая четверку.

Безымянные, уродливые эксперименты смотрят на нее любопытно, скалятся в предвкушении битвы и в конце концов кивают, выравнивая строй. Йоко снова исчезает, прячась в листве, бросает короткий взгляд на запечатанный гроб и отворачивается, поджимая губы. Саске ей совершенно не нравится, но отчего-то странное щекочущее ощущение поселяется в груди, так что Йоко жмурится и сглатывает ядовитую слюну. Светло-рыжее пятно на горизонте становится больше, медленно разрастается, переползая на высокие кроны и плывущие облака, и Йоко думает, что стоило бы поторопиться, потому что маленькие белесые змейки попадаются на пути все чаще. Деревья сменяются другими деревьями, толстые корни торчат под ногами, а до дома еще далеко, несмотря на все приближающуюся погоню.

Йоко не слышит и не видит их, но змеи-наблюдательницы шепчут на ухо, трясут хвостами и разевают клыкастые пасти, подначивая разобраться с проблемой самостоятельно. Йоко фыркает себе под нос и закатывает глаза, продолжает неспешно шагать и оборачивается только тогда, когда совсем рядом проносится поисковый отряд. Она думает про себя, что у Саске, наверное, и правда хорошие друзья, а потом слышит громкий голос Наруто и невольно улыбается. Никто не обращает на нее внимания, и она просто идет дальше, спрятав руки в широких рукавах и насвистывая пришедшую на ум песенку.

Небо медленно светлеет, перетекая из темного в бледно-голубой, россыпь пятнышек-звезд исчезает, прячась в покрывшейся росой листве, и воздух становится тяжелым и влажным. Где-то далеко впереди слышны грохот и крики, и Йоко щурится, словно пытается разглядеть. Несколько маленьких разноцветных змеек вьются у ее ног, с шипением раскрывая рты; она подхватывает их на руки, позволяя впрыснуть в тело яд, и ведет подбородком. Ядовито-красные пятна перед глазами исчезают, теряясь в истлевающей темноте неба, а звуки впереди стихают, сменяясь вдруг мощным сотрясающим землю взрывом. Йоко морщится, закатывая глаза, отпускает змейку на землю и ускоряет шаг, все еще не пересекая границы между неспешной прогулкой и побегом.

Утро вступает в свои права стремительно, и пространство между высокими деревьями заволакивает густым белесым туманом. Йоко протяжно вздыхает, ускоряя шаг еще немного, и чувствует далеко впереди всплески знакомой чакры. Один из них вступает в бой, и Йоко даже несколько разочаровывается, когда спустя совсем немного времени преследователи снова догоняют, и в бой один за другим вступают оставшиеся твое. Впрочем, замечая новую, оборвавшую не успевший начаться бой, чакру, она невольно присвистывает и все-таки ускоряет шаг достаточно, чтобы ветер радостно засвистел в ушах.

Высовывающие острые носы из кустов змейки остаются позади, Йоко даже не обращает внимания на сгустившийся перед глазами туман и сорвавшееся дыхание, несется вперед, ударяясь пятками по пружинящим под ногами стволам и облизывает пересохшие от ветра губы. Ей теперь плевать на экспериментальных уродцев, азарт вскипает в крови, заставляя бежать вперед, будто смазанное перед глазами видение может вот-вот развеяться.

Сотни виднеющихся из-за деревьев клонов мешают видеть, но Йоко все равно жадно ищет, рыщет глазами по желто-рыжей толпе в поисках одного-единственного белого в утреннем тумане пятна. Кимимаро стоит посреди всего этого как всегда безразличный, осматривается по сторонам, и Йоко отчего-то страшно хочется ему врезать. Замечая ее, он коротко ведет подбородком, чуть склоняя голову набок, и толпа Наруто оборачивается, скрещивает на Йоко множество взглядов, и оттого мурашки бегут по телу, и усмешка растягивается на губах.

— Слишком долго, — бросает Кимимаро вместо приветствия, и Йоко выпрямляется, вопросительно склоняя голову набок.

— Это не было моей работой, — она пожимает плечами, прыгает, оказываясь с ним нос к носу, — но я, так и быть, закончу ее за тебя.

От запечатанного в гробу Саске исходит волнами густая проклятая чакра, и это значит, что он вот-вот будет готов вырваться. Йоко смотрит на него из-за плеча Кимимаро, переводит взгляд чуть выше и приторно фальшиво улыбается, склоняя голову набок так, чтобы волосы накрыли половину лица. Красные пятна перед глазами растекаются грязными кляксами от периферии к центру, а Йоко продолжает смотреть на Кимимаро снизу вверх, чувствует исходящий от него сильный запах лекарств и скорой смерти, а еще отчетливо ощущает сотни разгневанных взглядов, поймавших ее в ловушку. Отчего-то становится немного смешно, и она фыркает себе под нос, машет сотням Наруто рукой и отступает на шаг назад.

— Я заберу Саске-куна, — Йоко делает шаг в сторону, раскачивается, будто игрушка-неваляшка, — будет нехорошо, если он пробудится здесь.

Кимимаро молчит, смотрит на нее безразлично, и от этого его взгляда в груди вскипает жгучая обида. Йоко угрожающе жмурится, крутится на пятках и отбрасывает в сторону красные на солнце волосы.

— Пока-пока, братик Наруто, было приятно с тобой дружить, — она снова машет рукой и улыбается до того, как ее собственное дыхание заглушает хоровое «что-о-о-?!».

Сотни Наруто начинают форменный балаган, будто не обращая внимания на то, как Йоко забрасывает за спину запечатанный гроб, и она вдруг останавливается посредине шага. Белый туман перед глазами делается кроваво-красным, а белое пятно Кимимаро посреди оранжево-желтого поля превращается в слепящее ничто.

— А, и Кимимаро, — собственный голос вдруг кажется Йоко отвратительным вороньим карканьем, — ты ведь знаешь, как я ненавижу убирать мусор.

Огромная бочка-гроб тянет плечо, исходящая из нее чакра жжет подобно огню, и Йоко срывается с места, скрываясь в густой зеленой листве. Граница страны огня совсем неподалеку, и она отчего-то хочет пересечь ее прежде, чем обновленный Саске-кун выберется наружу. Широкие кроны закрывают солнце, рассыпая под ногами тень, от ударившего в спину тихого ответа скрипят зубы и сами собой сжимаются кулаки, так что Йоко едва не оступается. Нога неловко скользит по ветке, тяжелый гроб падает из рук и катится, ударяясь о покрытый мхом и лишайником ствол. Йоко рвано вздыхает, выбрасывая из головы лишние мысли, и с интересом смотрит, как лопаются одна за другой печати.

Не то чтобы она когда-нибудь по-настоящему нуждалась в друзьях, однако Кимимаро, пожалуй, был единственным экспериментом отца, который ей нравился. Возможно, часто думала Йоко, именно из-за того, что он один не добавляет к ее имени это отвратительное «-сама», или потому, что тоже неизлечимо болен и находится на пороге смерти. Йоко нравится Кимимаро тем не менее, и оттого странное осознание мимолетности их последней встречи приводит в уныние. Смерть уже давно стоит у нее за спиной уродливой тенью, и оттого осознание ее неотвратимости бьет по ушам и выворачивает внутренности наизнанку. Йоко боится смерти, кажется, не только своей собственной, крепче сжимает в кармане пузырек с лекарством и громко грызет пилюлю, заглушая тем самым громкий стук сердца в ушах.

Когда последняя печать лопается и чакра вырывается наружу, Йоко невольно делает шаг назад. Деревянные обломки разлетаются в разные стороны, туман, самый обычный, а вовсе не красный, застилает взор, и Йоко жмурится, прикрывая ладонью рот. Шум позади постепенно стихает, смешиваясь с ровным биением собственного сердца, а монстр перед ней все больше и больше походит на человека. Метки проклятой печати ползут по бледной коже, стягиваются к основанию шеи и вовсе исчезают в трех крупных точках, будто растекшихся на листе чернильными кляксами. Йоко проглатывает улыбку, сталкивается с алым взглядом и ухмыляется, думая, что они все равно уже опоздали.

— Ну что, — она склоняет голову набок, сцепляет ладони в замок за спиной, — теперь ты чувствуешь себя лучше?

Взгляд Саске колючий и едкий, совсем не такой, как у безразличного ко всему Кимимаро, и Йоко смотрит на него сверху вниз, как на только обучившееся ходить дитя. Тишина между ними повисает тяжелая и звонкая, будто кто-то рядом бьет в барабаны, а потом Саске вдруг запрокидывает голову назад и разражается хохотом. Смеется он совсем недолго, так же быстро замолкает и оборачивается, глядя на Йоко искрящимися кроваво-красными глазами из-за плеча.

Удар свистит у самого ее уха, Йоко лениво уворачивается, перехватывая его руку за запястье и подсекая ведущую ногу. Саске валится вперед, повисает на собственной руке и тут же подскакивает, вырываясь и меряя ее презрительным взглядом. Йоко фыркает, отряхивая ладони, и присвистывает, глядя, как пульсирует черная клякса печати на его шее:

— Ты правда хочешь драться сейчас? Твой приятель так старается тебя спасти, что вот-вот догонит.

Она вздыхает, пряча ладони в длинных рукавах, и Саске презрительно хмыкает, отворачиваясь. Во всем его натянутом образе так и читается фраза «он не мой приятель», но Саске почему-то упрямо молчит, стоит, будто чего-то ждет, и Йоко поднимает глаза, пытаясь угадать, на что именно он смотрит. Из-за редеющего леса виднеются очертания огромной каменной статуи, слышится шум бьющего водопада, а воздух уже давно делается влажным и тяжелым вовсе не от красного тумана перед глазами.

Граница страны Огня у них буквально перед глазами, стоит лишь сделать несколько шагов — и любая погоня сделается бесполезной, но каждый из них стоит, ожидая решение другого. Саске смотрит куда-то вперед, а Йоко наклоняется, подхватывает белую змейку на руки и позволяет ей обернуться вокруг шеи причудливым ожерельем.

— Если ты собираешься попрощаться, я оставлю вас наедине, — Йоко смеется и, не дожидаясь ответа, скрывается в тени ближайшего дерева.

Саске провожает ее нечитаемым, едва ли безразличным взглядом и идет вперед, останавливаясь только у самой реки. Он приседает на корточки, касается пальцами холодной наверняка воды и с негромким плеском умывается. Прячущаяся в траве змейка едва уворачивается от его ноги и со шлепком падает в воду, а Саске смотрит наверх и прислушивается, словно никак не может дождаться, но в то же время больше всего на свете хочет уйти. В конце концов, будто почуяв что-то, он запрыгивает на голову одной из двух каменных статуй по обе стороны водопада, и уже в следующее мгновение на другой оказывается желто-рыжее пятно Наруто.

Оба они слишком далеко, чтобы Йоко способна была услышать их разговор, но она все равно отчего-то трепетно прислушивается к доносящимися с порывами ветра выкрикам. Наруто кричит и бьет Саске по лицу, и Йоко, кажется, даже немного завидует, потому что у нее никогда не будет никого, кто так сильно желал бы вернуть ее назад. Впрочем, со смешком думает Йоко, она никогда не была на правильном пути, и даже свершившаяся смерть Кимимаро на самом деле не кажется ей чем-то печальным.

Из мыслей Йоко вырывает громкий всплеск из-за упавшего в воду Наруто, и она невольно вздрагивает, подбираясь ближе. Никто из этих двоих не обращает на нее никакого внимания, потому что сейчас это битва только между ними двумя, и оттого происходящее кажется ей совершенно нереальным. Йоко хлопает глазами, прогоняя кровавую пелену, прячет руки в широких рукавах и прикусывает губу, усаживаясь на корточки перед самой кромкой леса. Саске и Наруто лупят друг друга, как маленькие дети, и она все еще не слышит ни единого слова из их разговора.

Пронзительный свист на мгновение оглушает, и Йоко жмурится, а когда открывает глаза — оба они, Наруто и Саске, валяются в воде, и она даже успевает укорить себя за то, что ничего не увидела, пока по телу последнего мальчишки не начинают расползаться чернильные кляксы проклятой печати. Азарт мгновенно вспыхивает в груди, и Йоко жадно подается вперед, втягивает носом истлевающую на ветру чакру и довольно жмурится. Печать ведет себя как обычно, совершенно как полагается, и оттого фигура Саске делается на фоне огромных статуй еще более маленькой.

— Твое любопытство однажды доведет тебя до беды, — протяжно вздыхает змейка ей в самое ухо, и Йоко щурится и шикает, чтобы та замолчала.

Какое-то время избиение продолжается односторонне, Саске размахивает руками совершенно бессмысленно, а распространение проклятой печати останавливается на середине. Он напрасно сдерживается, думает Йоко, глядя, как рыже-красная чакра начинает паром подниматься от тела Наруто. Стрекочущая тысячей птиц техника пронзает его плечо насквозь, кровь капает в воду и растворяется, и Саске улыбается, еще не успевший заметить собственного бессилия.

— Если хочешь победить, ты должен отдаться ей целиком, — едва слышно шепчет Йоко себе под нос и прикусывает губу, ощущая металлический привкус крови на языке.

Очередная пилюля проскальзывает в горло целиком, Йоко сглатывает, не отрывая взгляда от поля боя, и змейка на ее шее снова вздыхает, касаясь теплой кожей ее щеки.

— Йоко-сама, ты ведь знаешь, что в этом мальчике нет твоего спасения, — шипит змейка, крепче обвиваясь вокруг ее шеи.

Йоко цокает, тянется, чтобы сбросить ее с себя, но она и без того растворяется в густом белесом тумане. Красная пузырящаяся чакра окутывает Наруто целиком, и Саске отлетает в сторону, погружаясь в воду по самые колени.

— Заткнись, Аоба, — запоздало шипит Йоко совсем по-змеиному и, наплевав на всякую скрытность, усаживается на самом краю обрыва.

Наруто, словно почуяв ее, ведет подбородком, но Саске снова бьет, а после едва успевает увернуться, тяжело дышит и утирает воду со лба. Гулкие крики смазываются порывами ветра, оба мальчишки с такой высоты кажутся Йоко крохотными разноцветными точками, но она отчего-то отчетливо видит, как появляется в кровавых глазах третья чернильная клякса. Саске все еще сдерживается, пытаясь справиться с Наруто самостоятельно, так что проклятая печать то расползается, занимая почти все его тело, то исчезает совсем.

Сердце грохочет в груди с каждым ударом, и Йоко невольно жмурится, когда тело Саске уходит в каменную породу на добрых полметра. Наруто скалится ему в лицо и уже в следующее мгновение отлетает прочь, разметав вокруг облако брызг.

Дыхание застревает в горле, и Йоко подается вперед, упираясь ладонями о хрупкий камень. Кожа Саске стремительно темнеет, из спины вырастает парочка уродливых крыльев, а волосы делаются белыми и длинными, закрывающими почерневшие напрочь глаза. Чакра, исходящая от них обоих, взвивается в воздух и едва не сбивает с ног, снова визжит стрекочущая молния, но на этот раз Йоко внимательно смотрит. Техника, формирующаяся у Наруто на ладони, напоминает те самые резиновые шарики, а та, что в руках Саске, — похожа на искрящиеся, ветвистые во время грозы молнии.

Столкнувшись, они образуют огромную сферу из бушующей чакры, такую горячую, что вода в водопаде просто-напросто испаряется. Йоко падает назад, упирается локтями в землю и пристально смотрит, щурясь из-за слепящего глаза свечения. Последующий взрыв отбрасывает ее к самому лесу, и она неловко тормозит в воздухе, цепляясь пальцами за высокую сухую траву и поднимаясь на ноги. От оглушительного шума и последовавшей за ним тишины звенит в ушах, Йоко трет переносицу и прячет ладони в рукавах, задирая голову к потемневшему небу.

Яркие солнечные блики стремительно исчезают, прячась за сгустившимися серыми тучами, воздух делается таким влажным, что волосы липнут к лицу, и Йоко презрительно фыркает. Она застывает у самого края обрыва, долго смотрит на огромные каменные статуи по обе стороны водопада и смеется, запрокидывая голову к небу. Первая холодная капля падает ей на лоб, и мгновение спустя разражается дождь, такой же шумный, как и ее собственное дыхание.

— Потрясающе, — выдыхает она, рукавом утирая выступившие в уголках глаз слезы, — эти парни испарили водопад.

На берегу разом пересохшей реки лежит без сознания Наруто, а Саске сидит рядом с ним на коленях и смотрит вверх, то ли на небо, то ли на Йоко, и глаза его черные-черные, как засасывающая сердце пустота. Йоко причмокивает, склоняясь над самым обрывом, и машет ему рукой, потому что вновь появившийся Аоба ворчит о том, что за ними снова погоня.

— Какая теперь разница? — пожимает плечами Йоко, придерживая змейку, и спрыгивает вниз. — Мы в двух шагах от границы.

Ветер свистит в ушах всего мгновение, ощущение полета прерывается жестким приземлением, и земля под ее ногами трещит и лопается. Саске смотрит на нее с усмешкой на тонких, совсем белых губах, и Йоко видит, что он едва ли может подняться самостоятельно. Помощи мальчишка упрямо не просит, дышит тяжело, но тихо, будто старается, чтобы Йоко не услышала, и она садится перед ним на корточки, ударяя упрямца ладонью по лбу.

— Вставай.

Короткое слово теряется в утихающем ливне, вода стекает по лицу за шиворот, и Саске, кряхтя, поднимается. Он смотрит на Йоко сверху вниз, и от этого его колючего взгляда мурашки разбегаются по коже, и растягивается на губах широкая змеиная ухмылка. Йоко поднимается следом, разворачивается, переступая через лежащего пластом Наруто, и теперь Саске сверлит пристальным взглядом ее спину.

— А те четверо…

— Мертвы, — обрывает Йоко на полуслове, не добавляя, что их было на самом деле пятеро, — я не собираюсь тебе помогать.

Замерший на месте Саске неловко подается вперед, но все же шагает, едва удерживая равновесие. Йоко кривит губы и фыркает себе под нос, думая, что Саске действительно отвратительно добрый, и это то качество, от которого ему придется избавиться в первую очередь, чтобы выжить.

— Я ведь тебе не нравлюсь, — бросает Саске, и Йоко не понимает, вопрос это или констатация факта.

Дождь заканчивается, иссохшая на краткий миг река вновь течет быстро и широко. Саске плетется следом слишком медленно, чтобы оторваться от новой погони, и Йоко прикусывает губу и часто моргает, прогоняя вставшую перед глазами красную пелену.

— У них собаки-ниндзя, — ворчит Аоба, крепче обвиваясь вокруг руки Йоко, — терпеть не могу шавок.

— Сворачивайся, — командует Йоко, отменяя призыв, и змейка испаряется в облачке белого дыма.

Вся сеть маленьких белых и разноцветных шпионов исчезает, становится чуточку легче, и Йоко кивает самой себе. Солнце проглядывает из-за рассеивающихся постепенно туч, сменяющихся пушистыми облаками, слепит глаза и греет макушку, ласково забираясь в волосы и высушивая промокшую насквозь одежду.

Убежище уже совсем близко, а долина реки все никак не заканчивается, простираясь дальше меж высоких скал. Лес виднеется где-то вверху, а Саске идет слишком медленно, так что Йоко в конце концов хватает его за воротник и тащит наверх, скрываясь между деревьями. Яркое солнце исчезает в зарослях, тень накрывает с головой, а тишина между ними все такая же мокрая и вязкая.

От использования чакры свербит в горле и плывет перед глазами, но Йоко не менее упрямая, чем сражающиеся только недавно мальчишки. Она идет вперед, давая знать о своем прибытии у самого убежища, и тьма наконец-то накрывает ее с головой. Темный коридор тянется невообразимо долго, слышны лишь шаркающие шаги уставшего Саске и ее собственное сбившееся напрочь дыхание. Баночка с пилюлями оттягивает карман, Йоко перебирает ее в пальцах и протяжно вздыхает, вдруг сталкиваясь со взглядом светящихся в темноте желтых глаз.

У него новое тело, обмотанное бинтами лицо и короткие светлые волосы, но отец все равно остается отцом. Йоко давит желание броситься ему в объятия, как маленькая девочка, усмехается себе под нос и кривится, когда Кабуто слегка склоняется в приветствии.

— Вы наконец вернулись, — говорит он гулким в темноте голосом, — Орочимару-сама волновался.

— Вы все меня бесите, — бурчит в ответ Йоко, складывая на груди руки.

Отец смотрит на Саске, а вовсе не на нее, и оттого Йоко обиженно дует губы и жмурится. Пристальный взгляд впивается в спину, и она невольно оборачивается, приоткрывает рот и не может сдержать смешок.

Саске переводит непонимающий взгляд с нее на отца и обратно, кожа его сияет белизной в темноте, и оттого мальчишка кажется заблудившимся в катакомбах призраком. Йоко встречается с ним взглядом, смотрит долгую минуту, переводит взгляд на улыбающегося отца и смеется, запрокидывая голову.

— Готова поспорить, все это время он думал, что я — это ты, — выдавливает она сквозь смех, и отец вдруг треплет ее по волосам.

— Кабуто, — отдает он короткий приказ, и Йоко вздрагивает, замолкая.

Она не хочет возвращаться туда, но все равно угрюмо плетется за улыбнувшимся Кабуто, демонстративно шаркает ногами и затягивает пришедшую на ум незамысловатую мелодию. Саске остается один на один с папой, а Йоко никак не может понять, чье поведение ей наиболее интересно.

— Вам не стоит беспокоиться, — говорит Кабуто, распахивая перед ней дверь, — Саске-кун всего лишь инструмент.

Круглые стекла его очков сверкают в тусклом свете масляной лампы, и мгновение спустя зажигается свет. В лабораториях всегда светло так, что режет глаза, и она невольно щурится, кончиками пальцев касаясь белой простыни на кушетке.

— К тому же вы могли убить его по дороге, — добавляет Кабуто, и Йоко морщится от певучего тона его голоса.

— Папа ведь хочет его, — она ложится на жесткую кушетку прямо в одежде и ботинках, прикрывает глаза, когда плотная ткань ложится на лицо.

Писк приборов разрывает тишину, свет глохнет, путаясь в плотной ткани, а дыхание становится реже и тише. Йоко чувствует, как нестерпимо кружится голова, ощущает холод пронзающих кожу игл и наконец позволяет себе провалиться в клубящийся перед глазами кровавый туман.

— Йоко-сама такая верная дочь, — слышит она на самом краю исчезающего сознания.

Теплая ладонь как будто бы ласково касается лба, и Йоко просыпается, продолжая лежать с закрытыми глазами. Тихий смешок разбивается о ее макушку, что-то неприятно пищит и слышался глухие шаги. Ладонь перемещается со лба на висок, падает на ухо и ведет по шее, длинным ногтями царапая тонкую кожу. Йоко жмурится, упрямо не открывая глаза, но папа все равно знает, что она проснулась. Он склоняется над ней так, что Йоко чувствует его дыхание, а потом, коротко усмехаясь, щелкает по лбу.

От яркого света слепит глаза, Йоко пару раз моргает, чтобы привыкнуть, и все равно щурится, обиженно разглядывая отца исподлобья. Он все так же замотан бинтами, светлые волосы топорщатся во все стороны, делая его непохожим на самого себя, но глаза выдают его с головой. Змеиные, такие же, как у Йоко, они смотрят на нее изучающе, сверлят будто насквозь, и кажется, что длинный язык вот-вот коснется узкого вертикального зрачка.

— Ай, — глухо шипит Йоко, запоздало потирая ушибленный лоб, — пап, больно.

— Это твое наказание, — отец усмехается и треплет ее по макушке, — тебе было так интересно?

В этом его вопросе — и искреннее любопытство, и предостережение, и насмешка взрослого над маленьким ребенком, и много чего еще. Йоко втягивает голову в плечи, тихонько угукает и смотрит украдкой. Она знает, что слишком заигралась, а еще переборщила с пилюлями, но не могла же она просто бросить все на самом интересном месте? Йоко дует губы, и отец снова усмехается и сверкает глазами.

— Кабуто жалуется, что Саске-кун прожужжал ему о тебе все уши, — папа оглядывается, будто его вездесущий помощник и сейчас может оказаться у него за спиной, — он хочет с тобой сразиться.

Неприятная горечь в горле подскакивает и проваливается, и Йоко кривит губы и едва не высовывает в отвращении язык. Саске ей совершенно не нравится, она твердит об этом всем вокруг и самой себе, но от яркой искры в глазах отца не укрыться. Если он говорит ей об этом, значит хочет, чтобы Йоко занялась воспитанием упрямых детишек.

— Я не хочу, — тем не менее обиженно бурчит Йоко.

— Я еще, — почти перебивает отец, едва ли обратив внимание на ее слова, — не до конца освоился в этом теле.

Это намек и угроза одновременно, потому что Йоко все еще обязана слушаться его, сколько бы вольностей он ей ни позволял. Но ядовитая желчь поднимается в груди яростью, она вздергивает подбородок и встречается с его пронзительным взглядом.

— Тебе не нужно было!..

Предостерегающее шипение вырывается из его горла, и Йоко застывает, широко распахнув глаза, словно добыча перед змеей. Слова застревают в горле, по коже расползаются липкие мурашки и стынет в основании шеи. Она моргает только когда отец отводит взгляд, вытирает взмокшие ладони о простыню и все равно капризно дуется, обещая себе, что во что бы то ни стало заставит отца прислушиваться к ее словам.

— Кабуто приготовил тебе обед, — отец поднимается, коротко, почти невесомо касается ее плеча, — поешь, а после, будь добра, обучи Саске-куна хорошим манерам.

Йоко медленно кивает, больше не глядя ему в глаза, жмурится и поджимает губы, когда дверь за ним захлопывается. Окружающие ее со всех сторон приборы противно пищат, и Йоко выдирает из себя все провода, опускает на пол босые ступни и исступленно рычит, комкая в пальцах белоснежное покрывало. Обида приливает жаром к щекам, хочется выть и крушить, но Йоко только кусает до крови губы и сжимает до алых пятен перед глазами веки.

Сырой воздух врывается в легкие отрезвляющей прохладой, ощущение теплой ладони на лбу исчезает, и Йоко фыркает, отбрасывает покрывало в сторону и топает в свою комнату, где ее ждут полуостывший невкусный суп и следующее задание.

В коридорах убежища как всегда сырость и полумрак, и Йоко во что бы то ни стало хочет выбраться наружу. Когда-нибудь, думает она, когда она найдет спасение от пожирающей ее изнутри чакры, отцу больше не будут нужны чужие тела. Когда-нибудь, думает Йоко, она станет чуточку полезнее, чем просто провалившийся на середине эксперимент. Шаги отдаются в огрубевшей земле гулким эхом, Йоко вслушивается в едва различимые крики и стоны, копирует отцовскую ухмылку и не сбавляет шаг. Доброта и сострадание — первое, что она вытравила из себя, чтобы остаться в живых.

Тренировочный зал встречает ее прошившим насквозь взглядом кроваво-красных глаз, и Йоко колюче усмехается, сцепляя за спиной ладони. Саске глядит на нее, чуть сощурившись, и кажется, будто он остановился прямо в прыжке. Ухмылка сама собой наползает на лицо, Йоко склоняет голову набок, цокает языком, и время вздрагивает и течет дальше. Дурацкая поза перерастает в натянутую, Саске будто готовится броситься то ли к ней, то ли наоборот. Глаза его больше не красные, такие черные, будто затягивающие все на своем пути черные дыры, и Йоко делает два шага вперед и зачем-то проводит перед ними ладонью.

— Ты хорошо выспался?

Собственный голос кажется расползающимся в коридорах карканьем, и Йоко пытается улыбнуться. Сырой полумрак давит на плечи, так что отчаянно хочется согреться, и она привычно прячет ладони в широких рукавах. Саске склоняет набок голову, почти копируя ее жест, и ладонь его свистит прямо у ее уха. Йоко стирает с лица кривую ненастоящую улыбку, пронзительно свистит и проваливается вниз, делая подсечку.

— Вижу, что хорошо, — она кивает самой себе и уворачивается от нового удара.

Саске бьет быстро и уверенно, но будто на тренировке, а не в реальном бою. В ударе его не хватает хладнокровного желания убить, и Йоко демонстрирует, как это должно выглядеть. На кончиках пальцев запекается кровь, окрашивает воротник Саске красным, и что-то в его взгляде переменяется. Свист вновь вырывается из горла, эхом отражается от стен и кружит стаей стервятников над головой.

Йоко пропускает несколько ударов как будто намеренно, щурится от растекающейся по телу призрачной боли и ухмыляется, когда замах Саске становится слабее. Он не собирается добивать ее, вместо этого замирает на мгновение и ждет, вглядываясь в ее лицо своими отвратительно черными глазами. Внутри них пустота, густая и завораживающая, и Йоко бьет прямо по ней, снова чувствуя, как растекается по предплечьям горячая кровь.

Саске быстр, он уворачивается почти от каждого ее удара, и Йоко снова пронзительно свистит, так, что даже у нее закладывает уши. Полумрак вокруг смешивается с чернотой в глазах Саске, окрашивается алым, словно свежая кровь, и воздух становится густым и горячим. Йоко щурится, проводит ладонями по бедрам и облизывает вмиг пересохшие губы. Их бой напоминает драку младенцев, Йоко подается вперед, и в следующее мгновение Саске спиной врезается в пол, разбивая его на осколки.

Отдающийся эхом в ушах свист затихает, и красное вновь становится черным. Йоко фыркает, оглядывая широко раскрывшего глаза Саске, застывшего посреди тренировочного зала в нелепой позе, и прячет ладони в рукавах. Что бы отец ни говорил, а она тоже еще недостаточно восстановилась, чтобы всерьез драться с не в меру упрямым мальчишкой.

— Ты ведь Учиха, — она смеется, сдувает с лица упавшие на щеки пряди, — а с гендзюцу у тебя явно не очень.

Саске хмурится, ощупывает мгновение назад раненую шею и подбитый глаз, оглядывается на совершенно целый пол, и Йоко не выдерживает, запрокидывает голову и громко хохочет.

— Мы здесь ничего не ломаем, — говорит она, отсмеявшись, слушает приближающиеся шаги и улыбается еще шире.

Пламя на стенах дрожит и тянется к высокому потолку, играют на лице Саске отсветы, и выглядит он все больше нахохлившимся птенцом в змеином логове. Йоко это кажется забавным, но она давит порыв потрепать его по волосам, склоняет голову набок и прислушивается к охватившим тело ощущениям.

— Ты использовала чакру, — журит отец, глядя на нее сквозь скрывающие лицо бинты.

— Я же сказала, что не хочу, — пожимает плечами Йоко, вздергивая подбородок.

Руки отца тоже спрятаны в широких рукавах, он медленно переводит взгляд с нее на Саске, и с каждым его движением Йоко все больше хмурится. В сверкающих желтизной глазах его скрытый алчностью страх, нетерпение мешается с тусклой искрой азарта и лениво поднимает голову выцветшая усталость. Йоко знает его слишком хорошо, лучше, чем саму себя, и оттого ей тоже чуточку страшно. Она неловко смеется, и отец обрывает ее взмахом руки.

— Для тебя есть задание, — говорит он, и явившийся словно из ниоткуда Кабуто протягивает ей свиток в раскрытых ладонях, — заодно проведи Саске-куну небольшую экскурсию.

Ровный убористый почерк дайме страны Рисовых полей стелется по пергаменту шипящими реками, приказывает и в то же время просит, и Йоко от пробирающего ее смеха закусывает губу. Она всегда знает, когда этот человек пишет самостоятельно, не поручая бумажную волокиту бесконечным помощникам, и оттого становится еще забавнее.

Отец смотрит на нее, чуть склонив голову, в ярких глазах его отражаются отблески пламени, а Йоко чувствует, как поднимается такое же пламя в груди. Она перечитывает суть миссии снова и снова, комкает свиток в ладонях и небрежно засовывает в карман.

— Когда я могу приступить? — она переводит взгляд на стоящего истуканом Саске, глотает смешок.

— Когда пожелаешь, — милостиво машет рукой отец, и после длительной паузы добавляет: — за вознаграждением можешь сходить сама.

Волна пламени подкатывает к животу и устремляется выше, Йоко протяжно свистит и едва не хлопает в ладоши. О, она никогда в жизни не откажется навестить этого обложившегося золотом, как дракон в пещере, червя.

— Давай, Саске-кун, — машет рукой Йоко, насвистывая только что сочиненную мелодию, — отправимся в полдень.

Она выскакивает из тренировочного зала, не успев услышать ответ, мчится по пустым полутемным коридорам в сторону комнаты и уже там остервенело забрасывает вещи в походный рюкзак. Рюкзак исчезает в печати на запястье, Йоко бегло оглядывает знакомую до сущей мелочи комнату и засовывает в карман баночку с лекарством. Теперь, отправляясь на задание не в одиночестве, Йоко может делать вид, что не боится нового приступа.

Кривая ухмылка расползается на лице, когда встреченный в коридоре Кабуто велит ей быть осторожней, и Йоко хрипло смеется, показывая ему средний палец. Слова его клеймом выгорают в груди, и Кабуто добавляет, тоже растягивая в улыбке тонкие бледные губы:

— Я лишь беспокоюсь о том, как бы собственность Орочимару-сама не сломалась.

В глазах его ярко пляшут отблески пламени, лицо кажется призрачным, неестественно белым, словно у ожившего трупа. Йоко хмыкает себе под нос, разворачивается и отвечает только тогда, когда впереди наконец брезжит слабый уличный свет:

— Тебе же чинить.

Горькая слюна ядом скапливается на языке, и Йоко натужно глотает, чувствуя, как прокатывается внутри вязкий клубок. Баночка с лекарством неприятно оттягивает карман, отвыкшие от яркого света глаза на мгновение слепнут, и ветер треплет волосы, заботливо набрасывая ей на глаза кроваво-алые на солнце пряди. Йоко щурится, дышит чистым воздухом и скашивает глаза на сидящего на камне Саске. Он, поджав под себя ногу, лениво оглядывается, то и дело поправляет явно непривычную для него одежду и смотрит на Йоко так, будто она просто-напросто выросла у него из-под носа.

— Не боишься оставлять меня одного? — спрашивает он, переводя взгляд на шелестящие у них над головами деревья. — Что, если я шпион, а в кустах ждет команда ликвидации? Орочимару разыскиваемый преступник.

Последнюю фразу он добавляет как будто бы между прочим, переводит на Йоко взгляд красных, как свежая кровь, глаз и медленно моргает. Мгновение спустя глаза его черные, а Йоко вдруг думает, что он просто хвастается обретенным полноценным шаринганом.

— Нет, — она отвечает коротко, машет рукой и разворачивается в сторону цели.

Полуденное солнце печет макушку и путается в волосах, целует щеки и лоб и теряется в витиеватых узорах зеленой листвы. Приятное тепло накрывает плечи, Йоко больше не мерзнет, но все равно прячет ладони в рукавах, насвистывает себе под нос и бредет медленно, совершенно неспешно. Саске провожает ее пронзительным взглядом в спину, что-то бурчит себе под нос (Йоко уже слишком далеко, чтобы услышать) и наконец поднимается, когда она почти полностью скрывается в низких кронах. Йоко любит этот лес, потому что здесь легко прятаться, а еще за приятное ощущение тихого одиночества, скрывающегося в угловатых ветвях.

Тишина прерывается лиричным напевом и хрустящими под ногами Саске ветками. Он топает будто специально, громко сопит Йоко в спину, но не говорит ничего, молча требуя объяснений. Йоко этот мальчишка совершенно не нравится, и потому она молчит тоже, шагает беззвучно, и только тихонько свистит, вторя переливчатым птичьим трелям.

Первым не выдерживает Саске, он обгоняет ее, останавливается у Йоко перед носом и не позволяет себя обойти. Йоко вопросительно склоняет голову набок, прерывая пение, прячет ладони в широких рукавах и демонстративно шагает в сторону.

— В чем заключается миссия?

— Устранение, — выдыхает Йоко, продолжая играть с Саске в вопрос-ответ.

Впрочем, дальнейших вопросов не следует, Саске разворачивается и идет вперед, словно знает, куда. Йоко тихонько хихикает себе под нос, делает глубокий вдох и срывается на бег.

Небольшой городок вырисовывается впереди уже спустя полчаса, Йоко предвкушающе жмурится, замедляет шаг, вовсе не обращая на Саске внимания, и проглатывает пилюлю. Горечь растекается на языке и соскальзывает в горло, покалывание в животе исчезает, и только теперь Йоко смотрит на пристально следящего за каждым ее движением Саске. Они входят в город вместе и так же молча, тут же теряются в переулках, и только потом Йоко резко останавливается, вытаскивает из кармана смятый свиток и швыряет Саске в лицо.

Выражение его лица на мгновение меняется на обескураженное, а после снова делается беспристрастным, едва ли не безразличным. Йоко щурится, прикладывая ладонь козырьком ко лбу, и глядит на солнце, лениво покачивающееся над крышами. Длинная густая тень от домов накрывает их и весь переулок, и Йоко отчего-то снова зябнет, ведет плечами и бросает на Саске короткий взгляд. Задорная мелодия разбивает застоявшуюся тишину, мальчишка смотрит на нее и закатывает глаза, комкает свиток в ладони и подбрасывает в воздух, выплевывая крошечный сгусток пламени.

— Ауч, — кривит губы Йоко, когда мерцающая искорка падает ей на плечо, — люди с основной стихией огня такие эмоциональные.

С лица ее не спадает улыбка, и Саске снова закатывает глаза, ничего не отвечает и разворачивается, выходя из переулка и сливаясь с толпой снующих по улице людей. Йоко нагоняет его секунду спустя, продолжает насвистывать себе под нос и прячет ладони в рукавах.

— Тебе уже доводилось убивать?

— Орочимару сказал, ты проведешь мне экскурсию, — перебивает Саске, продолжая шагать в неизвестном Йоко направлении.

Впрочем, пока он идет правильно, и Йоко не спешит одергивать его, поджимает губы и задумчиво склоняет голову набок. Красная пелена накрывает половину обзора, и идущий впереди Саске тоже становится красным. Послеполуденное солнце жарко печет макушку, а снующие по дороге люди бросают на них заинтересованные взгляды. Йоко машет кому-то рукой, свистит громче и идет быстрее, нагоняя уверенно шагающего вперед компаньона.

— Ну да, — она пожимает плечами, хватает его за рукав и тянет в сторону веселящихся в кабаке мужчин, — мы в стране Рисовых полей, эта деревня — как перевалочный пункт между ней и страной Огня. Здесь часто проходят фестивали.

Йоко снова громко свистит, привлекая к себе внимание, и мужчины приветствуют ее хлопками и взмахами ладоней. Саске отчетливо кривится ей в спину, но молчит и не пытается освободиться. Мужчины, шиноби с разнообразными протекторами-повязками, смотрят на них заинтересованно, смеются между собой и задорно подмигивают, перемежая одобрительные выкрики с ругательными. Среди них нет никого из Конохи, и потому Йоко свистит снова и принимается покачивать в такт бедрами.

— Она, никак, хвастается! — один из них хлопает ладонью по столу так, что стоящие рядком пустые кружки забавно подскакивают.

— Мой новый парень, — загадочно улыбается Йоко, закидывая руку Саске на плечо.

Иллюзия действует потрясающе, она и сама на мгновение пугается стоящего рядом с ней юноши. Шиноби с рисунком глыбы на повязке громко хохочет, заглушая звон от упавшей на пол кружки, а остальные внимательно смотрят, пытаясь распознать подвох.

Йоко не знает имен никого из них, продолжает растягивать губы в улыбке и то и дело поглядывает на хмурого Саске. Никто из собравшихся не знает, как мальчишка должен выглядеть на самом деле, вот только красные, почти светящиеся глаза непрозрачно намекают о его небезызвестном происхождении.

— Новая подопытная игрушка Орочимару, — говорит кто-то, хлопая Саске по плечу.

— Крепись там, парень, — добавляет другой, и все помещение взрывается громким хохотом.

Шум на мгновение глушит другие звуки, и Йоко кривит губы, ругается себе под нос и косит глаза. Саске стоит точно по стойке смирно, смотрит презрительно, но не на нее, а вперед, на разношерстное сборище совершенно трезвых разведчиков и информаторов. Лицо его белое и гладкое, словно фарфоровая маска, и в таком виде, старше самого себя лет на пять, он даже кажется привлекательным. Нет, Йоко не спорит с тем, что Саске красавчик, но ему тринадцать, а она на три года старше, так что о какой настоящей привлекательности может идти речь?

— Учиха Саске, — тянет Йоко, и в наступившей разом тишине слышит натягивающиеся струнами мышцы.

Саске переводит на нее взгляд, выражение его лица меняется с презрительного на насмешливое, и Йоко снова думает, что в таком возрасте он чертовски красивый. Она наконец убирает руку с его плеча, хлопает в ладоши, разбивая звенящую тишину, и разворачивается на каблуках. Расстелившиеся по полу белые змеи неспешно покачивают головами, а Йоко в два шага достигает выхода, слышит, как цокает языком оставшийся позади Саске и подставляет лицо теплым солнечным лучикам.

Она громко хохочет, прибавляет шаг и скрывается в очередном переулке, выныривает на другой, полной всевозможных лавочек улице и только тогда останавливается. Саске, растерявший иллюзорное очарование, выныривает мгновением спустя, смотрит на нее пристально, щурясь от бьющего в глаза солнца, и молчаливо требует объяснений. Йоко лишь пожимает плечами, прячет ладони в широких рукавах и идет дальше, заглядывая едва ли не в каждый прилавок.

— Спрошу еще раз, — говорит она, не оборачиваясь, — тебе уже доводилось убивать?

Саске не отвечает довольно долго, но Йоко чувствует, что он все еще идет следом. Она останавливается, так что он едва не врезается в ее плечо, протягивает продавцу пару монет и просит две порции жареного кальмара. Одну протягивает молчаливому Саске, коротко глядит на его гладкое белое лицо и идет дальше.

— Терпеть не могу готовку Кабуто, — бросает она как бы между прочим, оборачиваясь через плечо и едва не влетая в высокую одетую в юката женщину, — ты вот умеешь готовить?

— Нет, — быстро отвечает Саске, и Йоко проглатывает смешок.

— А я могу, — она пожимает плечами, медленно пережевывает слишком резинового кальмара, — но не люблю. Лучше буду торчать весь день в лаборатории, чем на кухне.

Палочка летит в ближайшую урну, со звоном стукается о металлические стенки и падает на дно. Йоко фыркает, задирает голову, разглядывая громаду выросшего впереди здания с закругленной крышей, и причмокивает, слизывая с губ остатки кальмарного сока.

— Дом Благовоний, — читает вывеску Саске, и Йоко хмыкает, потому что именно так было написано в свитке.

— Уйдем отсюда прежде, чем догорит одна палочка, — Йоко вскидывает руку, закрывая ладонью солнце, и растягивает в широкой улыбке губы.

Их пропускают легко, словно долгожданных гостей, и Йоко приветливо цокает, покачивая головой. Лестница на второй этаж кажется бесконечной, крошечные ступеньки скрипят под ногами, а из-за тонких стен слышится смех. Шагов Саске почти не слышно, Йоко топает специально, громко говорит, разводя руками и то и дело поправляет задирающиеся широкие рукава.

— Деревня, скрытая в Звуке — это, в общем-то, сеть убежищ и лабораторий в разных концах страны, а еще в некоторых других странах, которые о них, конечно, не знают, — Йоко тараторит, словно боится что-то забыть, и голос ее сливается с доносящимся со всех сторон хохотом. — Как и другие скрытые деревни, мы сотрудничаем с правительством, выполняем миссии и получаем за это деньги. Страна без скрытой деревни — как голая женщина в мужской бане, так что сотрудничество взаимовыгодное.

Она останавливается перед большими резными дверями, чувствует невесомое дыхание позади, тянет в улыбке губы и проглатывает срывающиеся с языка слова. Йоко считает секунды, дышит глубоко и размеренно и чувствует, как наполняет изнутри бушующее пламя.

— И ты ведь уже догадался, что прямо сейчас мы выполняем подобную миссию, — добавляет она, отбрасывая с лица растрепавшиеся на улице волосы.

Двери распахиваются от легкого толчка, смех внутри на мгновение затихает, а после гремит снова. Йоко морщится и ведет подбородком, смотрит на щерящегося мужчину в распахнутом кимоно, оголяющем торс с длинным разветвляющимся шрамом, и приторно улыбается, пряча ладони в широких рукавах. Она проходит внутрь под одобрительный взгляд, оставляет Саске за спиной и шипит почти по-змеиному, склоняя голову набок и позволяя волосам скрыть хищный блеск ее глаз.

Перед ней Аота Харута — глава местной группировки, разросшейся настолько, чтобы позволять себе ставить условия дайме. И ставить палки в колеса отцу.

А уж члены его банды представляют собой по-настоящему отвратительно никчемные экспериментальные образцы.

— Неужто Орочимару наконец-то внял моим словам? — он будто задает вопрос, кивает сам себе и сцепляет пальцы на животе. — Славно, славно. Верное решение, я слышал, после сражения с Третьим Хокаге он сильно ослаб.

На лице его, широком и остром, расплывается улыбка, и Йоко презрительно цокает, закатывая глаза. Аоба в ее рукаве щекотно копошится, вызывая улыбку, и она смотрит на длинный шрам и думает, что хорошо бы заштопать его, как разорванное полотно.

— Саске-кун, — Йоко свистяще тянет звуки, перебирает спрятанные в рукавах пальцы, — зря ты сжег то письмо. Я ведь уже забыла, сколько мне дадут за его голову.

Она протяжно вздыхает, прикрывая глаза, и в то же мгновение выражение лица Харуты меняется с наигранно доброжелательного на разгневанное. Он подается вперед, хлопает ладонью по покрывающим пол татами, а потом снова и снова, но так ничего и не происходит. Йоко жмурится, щелкает пальцами и призванные змеи, все, кроме прячущегося в рукаве Аобы, исчезают в облачках белесого дыма.

— Тебе стоило и дальше проворачивать свои делишки в самом низу, — шипит Йоко, покачивая головой.

Она терпеть не может разводить долгие беседы, но в свитке были однозначно указаны условия, и их во что бы то ни стало следует соблюсти.

Харута бросается вперед, и она вскидывает руку, слышит стрекотание птиц за спиной и не может сдержать улыбку. Скользящая по коже теплая змеиная кожа вызывает на загривке мурашки, надрывный хрип сменяется гулким стуком и тишиной, и она удовлетворенно жмурится, чувствуя, как обвивается вокруг рукава упругое тело. Аоба ворчит себе под нос, и Йоко гладит его кончиками пальцев, шум за спиной стихает, и только кто-то заполошно дышит, выдавая свое присутствие с головой.

— Одна палочка благовоний! — Йоко щелкает пальцами и разворачивается на каблуках, когда струящаяся у самого окна сизая струйка свивается в колечко и исчезает.

Упирается в застывшего посреди прохода Саске, который почему-то тоже улыбается всего мгновение, а потом снова смотрит безразличными, черными как кровь в лунном свете глазами и делает шаг в сторону. Аоба недовольно бурчит что-то про эксплуатацию и исчезает, а Йоко сбегает по лестнице вниз, приветливо машет рукой посетителям в общем зале и выныривает на улицу, где яркое солнце все еще ослепительно светит, а толпа на улицах не кажется ничуть меньше.

Она предпочитает оставаться в одиночестве, и потому шагающий за спиной Саске тяготит до тугого комка в горле и колючего оцепенения в кончиках пальцев. И все-таки Йоко хватает Саске за руку, тянет в сторону знакомой забегаловки и силой усаживает за стол.

— А теперь, Саске-кун, давай перекусим, — затягивает слова она, насвистывая пришедшую на ум мелодию, — а после продолжим нашу с тобой экскурсию.

Безвкусная пилюля хрустит на зубах, и щекотное ощущение внутри проходит, Йоко подает знак, и официант понятливо кивает.

— Ты только что убила того парня, — голос Саске кажется пробивающей череп насквозь сосулькой, — а теперь обедаешь по соседству?

Мальчишка сидит напротив, подперев щеку сжатой в кулак ладонью, сверлит Йоко непроницаемым взглядом, и от этого взгляда к горлу подкатывает смешок.

— Ну да, — она разводит руками, криво ухмыляется, — и кто мне что сделает?

Саске выплевывает смешок, подтягивает к себе тарелку и многозначительно кивает, наверняка тоже чувствуя скрестившиеся на них взгляды.

Игривые солнечные лучики рассыпаются, ударяясь о скрывающую окно решетку, образуют причудливый узор на полу, стенах и посетителях. Йоко глядит на него задумчиво, переворачивает расчерченную тенью ладонь и подтягивает ближе к себе тарелку с десертом. Готовку Кабуто она терпеть не может с самого детства, но и самой становиться к плите ей совершенно не нравится, так что компромисс вырисовывается лишь в плотном питании во время вылазок в близлежащие деревеньки. Вот как сейчас, например, когда она уминает сладости, словно для них у нее в организме модифицирован отдельный желудок.

— До столицы полдня пути, доберемся уже ночью, остановимся там и в полдень пойдем обратно, — рассуждает Йоко, задумчиво пережевывая сладкий моти, — или задержаться там на день и еще одну ночь и потом еще здесь денек поторчать? Ты как считаешь, Саске-кун?

Вопрос ее растворяется в тишине, последний моти исчезает с тарелки прямо из-под ее руки, и Саске победоносно ухмыляется. Выражение его лица такое торжествующие, что расплывается искорками на языке раздражение, и Йоко хмурится и дует губы, бросает на столик пару монет и поднимается, расправляя подвязанные рукава. Чужие взгляды давно не беспокоят, но от них все равно неприятно чешутся скулы и сводит судорогой пальцы. Йоко не любит, когда на нее смотрят, и в то же время наслаждается, расправляет спину и вздергивает подбородок.

Она выходит и направляется прочь, затылком ощущая, что Саске движется следом, лавирует в узких улочках и в конце концов останавливается, резко разворачиваясь. Сколько можно молчать, думает она, смотрит на Саске и склоняет голову набок, вытягивая вперед шею. Саске, точно ничего вовсе не произошло, отворачивается, складывая на груди руки, уворачивается от потянувшей к нему руку Йоко и сверкает черными глазами. Они смотрят друг на друга пристально почти минуту, и только после этого он безразлично пожимает плечами и некрасиво кривит губы:

— Мне все равно.

Ну, думает Йоко, все равно так все равно, можно задержаться еще на день. Пожимает плечами, копируя выражение лица Саске, прячет ладони в широких рукавах и идет дальше, насвистывая пришедшую на ум мелодию. Прошедшее зенит солнце клонится вниз и становится все более темным, насыщенно-оранжевым, почти красным, как не скрытые тенью волосы Йоко, и оттого расползаются по деревеньке узоры вытянутых крыш и куцых заборов. До вечера еще далеко, можно успеть добраться до столицы чуть после полуночи, однако торопиться не хочется, и Йоко просто идет, взметая пыль под ногами. Саске бредет за ней следом, совершенно не скрывая разочарованного дыхания, и оттого хочется громко смеяться и трепать его по волосам.

Он наверняка ожидал, что отец будет тренировать его с первого дня, учить техникам, а тот просто сбросил мальчишку на Йоко и выдворил вон. Ощущения от этого у Йоко, привыкшей быть одной и не заводить серьезных знакомств, расползаются странные, точно она ведет за поводок собачонку, милую, но пренеприятно гавкающую на все подряд. Саске напряженно дышит ей в спину, будто собирается что-то сказать, но молчит, и Йоко не собирается его подталкивать. Тишина, пусть и в такой неблагоприятной компании, вызывает в ней меланхоличное благодушие, и свист вскоре перерастает в искристый напев. Ровно до того мгновения, пока дорогу не перегораживают несколько крупных мужчин.

Она буквально слышит, как вертится у Саске на языке фраза «я же говорил», кривит губы в ухмылке и склоняет голову набок, делая вид, будто совершенно ничего не понимает. Впрочем, понимать она ничего и не собирается.

— Саске-кун, — Йоко отходит чуть в сторону, глядит, как забавно играют солнечные отсветы в иссиня-черных волосах, — убей их. Можешь использовать силу проклятой печати.

Отметина на его шее наливается чернильно-черным, словно предвкушает предстоящее кровопролитие, а глаза Саске на мгновение расширяются. Нападающие, конечно, не собираются ждать, наваливаются все разом, и Йоко танцующе уклоняется. В этот раз все оказалось как-то слишком скучно и просто, и теперь широкая улыбка расплывается на ее лице.

— Ниндзя должен уметь убивать, — она вскидывает руку, и вылетевшая из ее рукава белая змея вцепляется одному из нападающих в лицо, — иначе умрет.

Она певуче тянет слова, растягивая удовольствие, и крупные капли крови падают на лицо Саске. Мальчишка неприязненно морщится, сверкает покрасневшими глазами, и звуки обрываются в пронзительном свисте. Клубок похожей на молнии чакры скапливается в его ладони, яркий белый свет на мгновение ослепляет, и Йоко проглатывает восхищенный вздох. В нос бьет отвратительный запах горелой плоти, порыв ветра треплет волосы, сразу несколько мужчин валятся на землю, и звук затихает. Кровь растекается по земле, сдавленные хрипы кажутся оглушающими, а металл холодит пальцы. Кунай входит в человеческую плоть по самую рукоять, кровь брызжет на ноги, и наконец становится тихо.

Йоко опускается на колени, похлопывает один из трупов по щекам, мажет руки в крови, густой и ярко-алой, и песня, похожая на заунывный погребальный мотив, снова срывается с ее языка. Саске-кун стоит, широко распахнув глаза, с красными пятнами на лице, и глаза его такого же цвета свежей слегка подсохшей крови.

— Поэтому я и спрашивала, умеешь ли ты убивать, — голос Йоко похож на свист, — для первого раза вполне неплохо, но разве я не сказала тебе использовать проклятую печать?

В голосе ее непроизвольно мерцает смешок, и глаза Саске вспыхивают еще ярче и гаснут. Йоко тянется, чтобы потрепать его по волосам, замирает и глядит на собственную вымазанную в крови ладонь. Губы кривятся в улыбке, от отвратительного запаха хочется чихать, и Йоко продолжает путь, перешагивая через несколько трупов. Саске, постояв мгновение, идет за ней следом, рукавом утирает кровь со щеки и громко хмыкает.

— Хочу отправиться сейчас, — словно между прочим бросает он, и Йоко, не останавливаясь, смеется, запрокидывая голову к небу.

Больше никто не препятствует им до самого выхода из деревни, и Йоко даже удивленно оборачивается, прежде чем скрыться среди деревьев. Саске тихонько хмыкает, Йоко скашивает на него глаза и ухмыляется, примечая бледное в наступающих сумерках лицо. Руки ее все еще грязные, покрыты засохшей кровью, стягивающей кожу, и первым делом она направляется к ближайшей реке, оставляя горделиво отвернувшегося Саске сторожить сброшенную наспех одежду.

Вода холодит кожу, на мгновение опьяняет, и Йоко окунается с головой. По телу расползаются табунами мурашки, ступни мягко ступают по каменистому дну, Йоко едва отталкивается, загребает воду руками. Застилающие небо сизой дымкой сумерки путаются в густых кронах, отраженных в реке, ее собственное отражение кажется кукольной маской, и оттого губы, и без того бледные и тонкие, превращаются в совсем незаметную линию. Йоко склоняет голову набок, стоя в воде по грудь, фыркает и бьет по собственному отражению ладонями, так что частые круги расползаются до самого берега.

Она не мерзнет, наслаждается обволакивающей тело упругой податливой влагой, лениво смотрит, как утекают вниз по течению расплывающиеся едва розоватые пятна. Волосы облепляют шею, спину и грудь, и Йоко, выдохнув, проводит по ним ладонями. Длинные ногти царапают кожу, задевают напряженные от холода соски, распускают новые волны мурашек. Йоко кусает губу, проглатывает смешок и окунается с головой снова, выныривает и громко хохочет, распугивая собравшихся неподалеку птиц. Шелест их крыльев смешивается с ее собственным дыханием, со стуком сердца, и Йоко внимательно проверяет, не осталось ли где на ней чужой крови.

Выбираясь, она пересчитывает оставленные на примятой траве следы, кутается в оставленное рядом полотенце и долго-долго копается в рюкзаке, выбирая запасной наряд. В конце концов все лишнее исчезает в печати, Йоко удовлетворенно цокает и кружится, будто рядом есть кто-то, кто будет на нее смотреть. Ветер вплетается в мокрые облепившие спину волосы, мажет по щекам холодными поцелуями и опадает к самым ногам, путаясь в мягкой щекочущей ступни траве.

Саске встречает ее странным взглядом и отворачивается. Щека его теперь чистая, а на рукаве расплывается мокрое пятно, он запрыгивает на дерево и нахально велит ей поторапливаться, и Йоко широко улыбается, единственный раз следуя его приказу. Путешествие их продолжается всю ночь, однообразное и до одури скучное, и Йоко тихонько поет, а Саске как будто слушает, не отстает слишком сильно и молчит. Йоко слышит только шелестящие шаги за спиной, едва заметные в ночных шорохах, и голос ее становится тише. Она мурлычет себе под нос всю дорогу, вовсе не боится, что кто-то решит напасть, лишь поглядывает на темное, затянутое серебристыми в свете луны облаками небо.

В столицу страны Рисовых полей, где отовсюду открывается великолепный вид на помпезный замок дайме, они прибывают к утру, и Йоко, радостно заявив, что все наверняка еще спят, первым делом несется туда. Проходит по коридорам, ведет ладонью по бумажным вставкам дверей и втягивает носом витающий в воздухе запах дерева, бумаги и старости, самонадеянности и кислого страха, прилипшего к потолку. Их перехватывают у самых покоев дайме, настоятельно просят пройти в комнату ожидания и отводят глаза, точно смотрят на нечто до одури отвратительное. Йоко кривит губы в улыбке и машет рукой, просит как-нибудь поторопиться и больше не поет, а взгляд Саске делается холодным и сосредоточенным. Ждать долго не приходится, вскоре появляется заспанный дайме в кое-как завязанном кимоно, и Йоко улыбается ему широко-широко, так что он тоже вздрагивает и старательно отводит глаза.

— Слухи ведь уже достигли ваших досточтимых ушей? — она склоняет голову набок, продолжая улыбаться. — Мы пришли за наградой.

Только теперь он, кажется, замечает присутствие Саске, неприязненно щурится и кашляет в кулак. Появившийся из боковой двери слуга шепчет что-то ему на ухо, и дайме удовлетворенно кивает, подавая знак качнувшейся ладонью. В таком виде он выглядит уродливым и старым, растерявшим все свое напускное великолепие обычным слабым человеком, способным умереть от маленькой совсем незаметной царапины.

— Слуги Орочимару так же скоры, как и обычно, — качает головой дайме, и глаза его неприятно сощуриваются, — этот юноша один из них? Ты ведь знаешь, я предпочел бы…

— Боюсь, это невозможно, — перебивает Йоко, закидывая руку Саске на плечо, — Саске-кун ведь шпион из Конохи, нельзя просто позволить ему уйти.

Тишина повисает на долгую минуту, и Йоко буквально слышит, как вращаются в голове дайме шестеренки. Он, безусловно, в курсе и вечернего происшествия, и того, что Учиха Саске, предпоследний из клана Учиха, попался в лапы к отцу. Густое разочарование отражается на его лице, все тот же слуга подносит мешочек с деньгами, и Йоко шустро прячет его в печати, принимаясь раскланиваться. Деньги приятно звенят, а по комнате расползается не неловкость — раздражение, скрытое в поджатых губах и влажных глазах. Йоко продолжает широко улыбаться, словно ничего вовсе не замечает, Саске, которого она то и дело неосторожно пихает локтем, делается еще более прямым и холодным, будто лицо его — выточенная из мрамора маска. Дайме глядит на нее пристально, теребит в пальцах узкий пояс, а глаза его ярко сверкают.

О, дайме наверняка надеялся, будто они с Харутой перебьют друг друга, и оттого улыбка Йоко делается только шире. Орочимару полезен дайме, вот только слуги его, как выразился однажды неосмотрительный старик, слишком заносчивы, а бесчеловечные эксперименты подрывают авторитет перед другими правителями. Он наверняка не откажется от скрытой деревни поприличнее, разорвет все контакты, стоит совершить малейшую оплошность, и тут же сам пропадет в собственной ловушке.

— И все-таки, — тянет дайме, и глаза его сверкают, — не спеши покидать мою обитель. К вечеру я подберу для тебя еще одно задание.

Он будто специально игнорирует молчаливого Саске, не сводит с Йоко блестящих глаз, и она свистит себе под нос, пряча ладони в рукавах. Он делает это из раза в раз, будто настойчиво пытается завоевать ее расположение, перетянуть на свою сторону, чтобы потом использовать и выбросить. Йоко прекрасно знает все эти политические штучки, читает по его лицу, и улыбка ее превращается в змеиный оскал.

— Боюсь, отец не позволяет мне надолго покидать дом, — она тянет слова, слышит, как глотает смешок Саске, — я должна вернуться этим же вечером.

Воздух в комнате ощутимо сгущается, наполняется ядом и оранжевым утренним солнцем. Йоко прячет руки в широких рукавах, клонит голову так, чтобы волосы упали на лицо, и пристально смотрит на кончик загнутого книзу носа, широкого и ярко выдающегося на сером лице.

— И все же я мог бы, — он осекается, оглядывается на шепчущего ему на ухо слугу.

— Могли бы? — переспрашивает Йоко, склоняя голову набок, и волосы ее почти полностью скрывают лицо.

Не прощаясь и не поясняя больше ничего, дайме поднимается, бросает на них обоих по очереди тревожный взгляд и спешно удаляется. Полы его небрежно запахнутого кимоно взметаются распростершимся парусом, едва не застревают в хлопнувшей раздвижной бумажной двери. Следом исчезает один слуга и появляется другой, делает витиеватый приглашающий жест, и Йоко громко свистит, ухмыляется и смотрит на такого же непроницаемого Саске. Сквозь открытое окно заползают рыжие солнечные лучики, скользят змейками по стенам и льнут к рукам, и Йоко подхватывает их, качает в пальцах. Она глядит на Саске, переводит взгляд на окно и площадь внизу, ведет плечами и выскакивает, на мгновение зависая в воздухе.

Вышедший спустя минуту из главного входа Саске презрительно хмыкает и обходит ее по широкой дуге, и Йоко смеется, догоняет его и треплет по волосам. Неуловимо клонит в сон, совсем чуть-чуть, словно это всего лишь утреннее солнце ярко светит в глаза, маячит впереди гостиница с большой красивой вывеской, и там же — прямо на улице столики с высокими стульями, где можно быстро, но довольно неплохо перекусить.

Впрочем, сразу перекусить не получается, ждать кажется слишком долго, и Йоко, заказывая комнату, требует приготовить обед к полудню. Не то чтобы она так уж сильно устает, просто хочется наконец уже избавиться от назойливого пронзительного взгляда, сверлящего дыру в черепной коробке. Саске глядит на нее, не отводя глаз, молчит с самого вечера, ходит следом, как привязанная за поводок собачка, и безразлично слушает все, что она говорит. Взгляд его, черный и затягивающий, раздражает, и Йоко фыркает и все время отворачивается. Саске-кун в самом деле бесит, думает она, захлопывает перед его носом дверь и радостно приказывает позаботиться о себе самому.

— Йоко-сама слишком жестока, — вздыхает высунувший нос из ее рукава Аоба, — не вы ли мечтали завести друзей и страстно упрашивали об этом Орочимару-сама?

Йоко в ответ на его слова закатывает глаза, вытаскивает из рюкзака гребень и принимается прядь за прядью приводить в порядок волосы.

— Мне было восемь, — все-таки отвечает она, хмурясь, — но друзья не молчат все время и не стоят как истуканы.

— Мне кажется, вы ему нравитесь, — растягивает слова Аоба, и Йоко громко заливисто смеется, запрокидывая назад голову.

На улице совсем рассветает, рыжее солнце перестает заползать в окна змейками-лучиками, светит наискосок и вскользь, невесомо касаясь нагревающейся постепенно земли. Йоко расчесывает волосы, медленно и методично, острый гребень покачивается в пальцах, точно вот-вот упадет, проделав в дощатом полу дыру. Умиротворенное спокойствие накатывает волнами, сбивает с ног, и мысли постепенно путаются и выветриваются, оставляя место лишь затянутому облаками небу и юркой белоснежной мордочке Аобы. И немного Саске, у которого наверняка нет с собой денег.

— Мне кажется, мы оба не из тех, кто так просто заводит дружбу с первыми встречными.

Аоба вскидывает голову, но ничего не отвечает, протяжно вздыхает и обвивается вокруг ее руки. Йоко, отложив в сторону гребень, гладит его по теплой мордочке, клонит голову набок так, чтобы волосы волной накрыли ее лицо, и смотрит на светлое устланное облаками небо.

Вечером, когда начинает темнеть, и небо становится будто облитым чернилами, Саске ждет ее внизу. Он стоит, сложив на груди руки и подперев спиной стену, обращает на Йоко густой красный взгляд и хмыкает, отворачиваясь. Столики на улице заполнены народом, внутри тоже кажется теперь тесновато, и Йоко, махнув рукой, выходит прочь. Она направляется к маленькому ресторанчику, где всегда малолюдно, и Саске идет следом, молчит и смотрит, будто старается просверлить в ней дыру. Глаза его больше не красные, такие черные, что перехватывает дыхание, сияют на белой фарфоровой коже. Саске похож на шарнирную куклу, такой же мальчишески красивый и безразличный, и Йоко отчаянно хочет сделать хоть что-нибудь, чтобы разбить это надоедливое выражение лица.

Он открывает рот только чтобы заказать еду, хмыкает и отводит взгляд, разглядывает нечто снаружи. Йоко следит за его взглядом, проглатывает густой смешок и опускает подбородок на сцепленные ладони. Она глядит на него, а он — в строну, и так они и сидят, едят, а затем поднимаются, чтобы, не сговариваясь, направиться к выходу из столицы.

Ранним утром, когда они почти достигают приграничной деревни, посланник отца перегораживает дорогу, смотрит на Саске пронзительно и жадно. Он приходит, чтобы забрать мальчишку на обучение, потому что они вроде как задержались, а «Орочимару-сама стало скучно», и Йоко понимающе хохочет и отступает в сторону. В приграничную деревню она возвращается одна, бродит по улочкам и широко улыбается, отмечая на себе разнообразные взгляды. И, кто бы что ни говорил, ей вовсе ни капельки не одиноко, а ревность не заполняет ядовитыми каплями грудь.

Вода под пальцами вязкая и холодная, будто отталкивает, и Йоко с силой опускает в нее руку, шлепает ладонью так, что разлетаются во все стороны брызги, и проглатывает рвущийся из груди птичий свист. Яркое полуденное солнце путается в листве, расчерчивая землю витиеватыми узорами, греет макушку до жгучих ожогов и высвечивает волосы кроваво-красным. Это еще одно напоминание об отцовских экспериментах, облепляющая ее на солнце кровь стекает по пальцам и капает в воду, окрашивая ту кокетливым розовым. Йоко вовсе не злится на него за манипуляции с ее телом, отец все равно остается отцом, только глаза чуть больше сужаются от яркого света, а песня обрывается на полуслове.

Пригревшийся на камне Аоба забавно зевает, свернувшись кольцами и опустив голову на собственный хвост, и Йоко, хохоча, брызгает на него холодной водой. Сегодня, кажется, первый раз, когда она ушла с фестиваля, не дождавшись вечерних танцев, но это вовсе не потому, что свивающаяся клубком в груди ревность жжет глаза и капает ядом с кончика языка. Йоко просто не хочется, всего-навсего лень, и оттого она шлепает ладонью по гладкой воде, пока ее собственное лицо в отражении не делается кроваво-белым рябящим пятном.

Лес вокруг мурлычет тишиной, перешептывается птичьим пением и качает головами-кронами, и Йоко разбивает эти умиротворяющие до одури звуки пришедшей на ум мелодией. Вода с застывшей над ней ладонью разглаживается, показывает в отражении искривленное некрасивое лицо со змеиными узкими глазами с хищным вертикальным зрачком и облепляющие щеки красные в солнечном свете волосы, без него черные подобно бездне. Йоко глядит на собственное отражение, напевает так, что едва шевелятся тонкие губы, и ладони ее погружаются в шелестящий холод. В голове у нее вертятся тысячи мыслей разом, так много, что она сама путается в них, и потому Йоко просто поет, покачивая головой, и опускается все ниже, пока не касается кромки воды кончиком носа.

Это похоже на своеобразную медитацию, Йоко ловит собственное дыхание, прислушивается к потокам чакры в теле и ухмыляется, когда резкая тянущая боль прорезает сердце. Пузырек с пилюлями тянет карман, но она лишь закусывает губу, задерживает дыхание и опускает голову в воду, так что взор туманится пеленой, а по ушам ударяет гулкий звук текущей по венам крови.

Когда она уже собирается вдохнуть пьяняще ледяную воду, кто-то тянет ее за шиворот, оттаскивает резким рывком, и Йоко невольно жмурится и раскидывает в стороны руки, распластавшись на спине и вытянув ноги. Воздух врывается в легкие жгучим жаром, в носу свербит из-за попавшей воды, а наружу рвется, разрывая внутренности, яростный хохот. Йоко ощущает присутствие нависшего над ней человека, слышит испуганное шипение Аобы, но лежать с закрытыми глазами так хорошо, несмотря даже на пробивающееся сквозь веки красными пятнами солнце и ощущение налипших на щеки мокрых волос.

Глухой смешок, наполненный скорее заинтересованностью, чем презрением, растворяется в воздухе, смешивается с грозным шипением Аобы и завершается звуком отмены призыва. Белая змейка исчезает вместе со всей своей стаей, и Йоко распахивает глаза, смотрит снизу вверх на черный с красными облаками плащ и прикованный к ней алый взгляд и снова жмурится, будто этот человек может оказаться видением. Йоко чувствует витающую в воздухе чакру, фыркает себе под нос и жует губу, уверенная, что все равно уже попалась в ловушку. О, она уверена, что уж этот человек, в отличие от своего непутевого младшего брата, разбирается в техниках гендзюцу просто превосходно.

Догадка ее подтверждается, когда верх и низ вдруг меняются местами, и она зависает вниз головой, привязанная к столбу. Кровь приливает к голове, пульсирует в висках совершенно натурально, и Йоко громко свистит, захлебываясь заполнившей легкие холодной водой. Перед глазами встает пелена, одновременно черная и красная, как ее собственные волосы и проклятые глаза клана Учиха, тонкая нить тянет запястья, а губы сводит от пронзающего насквозь холода. Йоко уверена, что на самом деле прошло не больше мгновения с тех пор, как она встретилась с ним взглядом, а песня ее все звучит и звучит, путаясь в красных как кровь облаках и черном небе. Она замирает, задерживает дыхание, будто снова окунается с головой в ледяную воду, и на черно-красном небе вспыхивает яркое желтое солнце.

— У тебя ко мне какая-то просьба? — Йоко нахально подается вперед, втягивает носом сладковатый запах разлагающейся плоти.

Ей кажется, что два брата даже немного похожи, однако ощущение это испаряется, когда ее шея оказывается в цепкой хватке его пальцев. Не то чтобы ей больно, не то чтобы Учиха Итачи в самом деле пытался ранить ее, но Йоко протяжно свистит, и черно-красный мир вновь переворачивается с ног на голову. Теперь она стоит сверху, а он снизу, и лица их находятся примерно на одном уровне, чтобы можно было нормально общаться. Йоко знает, что не вырвется из этой ловушки, но вот поменять некоторые правила игры она все же способна.

— Невежливо в первую же встречу хватать девушку руками, — Йоко покачивается с пятки на носок, облизывает пересохшие губы. — Взамен ответь мне на один вопрос. Это влияние проклятых глаз или ты болен чем-то еще?

Запах смерти она знает с самого детства, определяет безошибочно против собственного желания, кривится злорадно, и мир вокруг снова меняется. Небо остается черным, а облака — кроваво-алыми, вот только сама она, вслушиваясь в затихающие отзвуки собственного голоса, стоит на груде трупов, приминая их каблуками, а впереди расстилается такое белое, что слепит глаза, шелестящее море. Йоко никогда не видела моря, только реки и озера, не настолько величественные и в то же время не искаженные ядовитой иллюзией, и свист ее, едва не вырвавшийся из горла, застывает болезненной жесткой распоркой. Верх и низ переворачиваются, и она падает, проваливаясь сквозь замотанные в белые тряпки тела. Учиху Итачи она не видит, расслабляется, позволяя себе провалиться глубже, погрузиться в зловонное марево как в самый прекрасный на свете пруд, закрывает глаза и громко поет, перекрикивая заполошный стук собственного сердца.

Схватка заканчивается ничем, Йоко выныривает из иллюзорного оцепенения, смотрит вперед совсем как бездвижная фарфоровая куколка, глядит в ужасающе алые глаза и медленно моргает. Учиха Итачи сидит за ее головой на корточках, едва заметно улыбаясь, словно бы это шаловливая тень вычерчивает узоры на его бледном лице, и Йоко чувствует, что в любое мгновение он может сломать ее, ведь такова сила проклятых кровавых глаз. Улыбка сама собой тянется на ее лицо, Йоко дышит через раз и морщит губы, а он все смотрит и смотрит в ответ, едва ли ведая о кружащем над его головой черном вороне.

— Ты не ответил на вопрос, — Йоко нахально машет рукой прямо перед его лицом, растягивает губы шире.

Сердце в груди стучит неровно и часто, от сладковатого смрада трудно дышать, но она не двигается с места, будто вглядывается в лицо своей собственной смерти.

— Ты права.

Неожиданный ответ бьет по темечку не хуже стального молота, и Йоко проглатывает язвительный смешок, машет руками и громко хохочет, рывком поднимаясь на корточки. Она оказывается к нему спиной, слышит тихий, смешивающийся с шелестом травы смех, а когда оборачивается, так и застывает, едва не раскрыв рот. Учиха Итачи улыбается и качает головой, будто смотрит на маленького ребенка, и Йоко неожиданно думает, что так же, должно быть, она смотрит на его младшего брата. Солнечные отблески блуждают по алым облакам на его плаще, совсем таком же, как когда-то носил отец, путаются в черных, как вороново крыло, волосах и соскальзывают на бледные как у мертвеца щеки. Он наверняка знает, что скоро умрет, Йоко чувствует это в его взгляде, вот только нечто останавливает, держит, как бывает со всеми другими обреченными, и оттого взгляд его кажется обманчиво безразличным.

Внутренности прорезает боль, вздох застывает в горле, но Йоко не дергается, даже губу не прикусывает, лишь взгляд ее туманится всего на мгновение. О, она знает, что такое быть обреченной на смерть, ощущает горечь крови во рту и дрожь в кончиках пальцев, перекатывает пронзительный крик на языке и продолжает ухмыляться, глядя в отвратительно алые проклятые глаза. Учиха Итачи может убить ее в любое мгновение, однако смерть так давно стоит за ее спиной, что Йоко уже напрочь разучилась бояться.

— Конечно, я права, — Йоко щурится от попавшего в глаз солнца, слишком заметно вытирает вспотевшую ладонь о штаны и прячет ее в рукаве. — Ты умираешь и хочешь попросить меня присмотреть за Саске-куном.

Йоко замирает, будто прерывается на полуслове, прекрасно знает, что говорит правду, отвратительную и горчащую на языке, щурится и поднимается, отряхивая испачканные в земле штаны. Учиха Итачи не провожает ее взглядом, смотрит в пустоту перед собой, и только пальцы его едва заметно дергаются, сжимаясь. Йоко хочет сказать, что не собирается никого защищать, а потом думает, что этот человек едва ли стал бы просить о подобном. Он смотрит вперед, будто видит перед собой захватывающую картину, мог бы убить ее уже парочку десятков раз, а еще глаза его алые, точно покрытые кровью, и Йоко вдруг думает, что сердце ее колотится вовсе не из-за страха.

Смешок подступает к горлу, путается на языке и исчезает в надломленном свисте. Это в самом деле смешно, Йоко закладывает за спину руки и перекатывается с пятки на носок и обратно, облизывает губы и задирает голову вверх, щурясь от слепящего солнца. Это забавно, думает Йоко, потому что Учиха Итачи, за глазами которого так отчаянно охотился отец, сидит перед ней на корточках, а она вовсе не чувствует ни жажды, ни благоговения, ни страха.

— Я составлю Саске-куну компанию, пока он не умрет, — тянет Йоко, склоняя голову набок.

Волосы падают ей на лицо, застилают красное красным, и вспышка тугой боли прорезает сознание так, что рука сама тянется к карману с пилюлями. Иллюзия обрывается, оставляя ее лежать на спине с раскинутыми руками, а чужое присутствие исчезает, перекрытое пением птиц и шелестом ручейка. Цепкая хватка исчезает с горла, так что теперь Йоко может нормально дышать, пелена перед глазами рассеивается, и где-то вдалеке гремит, перекатываясь в облаках, гром. Рваный вздох вырывается из горла, занесенные над водой руки пускают по прозрачной глади ровные круги, и хотя бы это, думает Йоко, уже должен быть конец. На языке крутятся ругательства, но вырывается лишь звонкая бессмысленная песня, заставляющая птиц на ближайших деревьях испуганно встрепенуться.

— А он определенно умрет, — зло бросает Йоко, наконец поднимаясь и пряча в рукавах ладони.

Горькая пилюля хрустит на зубах, течение ручья выравнивается, и вода вновь отражает голубое, чуть посеревшее небо и часть ее макушки, черной без скрывшегося за облаками солнца. Стучащее в груди сердце постепенно умолкает, делается тихим и вовсе необязательным, и Йоко фыркает себе под нос, прислушивается к усиливающемуся грохоту грома в небесах и разворачивается на пятках, устремляясь в сторону убежища. Учиха Итачи, кажется, за их мимолетную встречу успел затронуть у нее внутри нечто только что оборвавшееся, злое и настолько погрязшее в собственной обреченности, что кривая улыбка вычерчивается на губах, а шаг на мгновение сбивается. Он мог бы убить ее пару десятков раз, как сделал это с собственной семьей, вот только Йоко и так умрет беспомощной химерой, по привычке сбросившей единственную кожу.

Аоба объявляется неслышно, льнет к ногам и тихонько шипит, а у Йоко отчего-то ярость клокочет в груди так, что хочется рвать одежду, а солнце из желтого делается кроваво-красным. Йоко нравится солнце, рыжеватые засветы под веками и узоры теней вокруг; в темноте она плохо видит и слушает шорохи, давит рвущуюся из груди боль и накрывается белоснежной простыней, ощущая, как разъедает внутренности проклятая кровь. Йоко, пожалуй, нравится целая куча всего, настолько много, что выделить хоть что-нибудь не получается напрочь, так что, если бы у нее спросили, она бы растерялась и лишь пожала плечами. Не любит, ненавидит до всполохов под веками, Йоко только боль и черноту, когда они сливаются воедино, и сердце медленно, будто лениво стучит в кончиках пальцев. Тем не менее, на этот вопрос она бы ответила так же, как и на предыдущий.

Лес шумит кронами и обитающими в них тварями, гулкое эхо от ее шагов сливается с ее пением и далеким громом и превращается в ветер, а Аоба, все еще беспокоящийся, свивается кольцами на запястье. Фестиваль вместе с деревней остается далеко позади, тонет в малиновых высверках заката, и темнота постепенно накрывает, перетекает в уютный, разбиваемый рыжими факелами полумрак убежища. Йоко сбавляет шаг только когда оказывается внутри, дышит глубоко, запрокидывая назад голову, и ведет ладонью по каменным стенам. В коридорах есть и нормальное электрическое освещение, но Йоко нравятся факелы, а не белый лабораторный свет, которого и без того достаточно в безукоризненно белых, словно операционные, комнатах.

Одна из таких встречает ее яркой, режущей глаза чистотой, и Йоко щурится, облизывая губы, отпускает все еще бурчащего себе под нос Аобу и усаживается на стоящую вдоль стены кушетку. Кажется, ее заносит в одну из старых операционных, где стены, напрочь пропахшие кровью и желчью, будто падают, собираясь придавить ее с обеих сторон. В одной из подобных комнат проходил лечение Кимимаро, где-то в катакомбах все еще лежит его холодное тело, пока пригодное для экспериментов, вот только отец теперь слишком занят новоприобретенной игрушкой. Йоко кривит губы, подтягивает на кушетку ноги и шикает на ворочающуюся под ногами змейку, приказывая идти уже докладывать. Все до единой змеи служат отцу, потому что именно он заключил с ними контракт, а Йоко лишь болтает ногами и напевает себе под нос. Алые глаза, безразличные к какой угодно жизни, мерещатся ей в складках теней на стенах и в собственных рукавах, и Йоко жмурится и проглатывает подкатившую к горлу боль.

Лекарство действует все хуже, приступы случаются все чаще, и когда-нибудь, наверное, она все-таки умрет, барахтаясь в холодной воде, обернутая трубками, как многие другие до нее, не справившиеся с чьим-то чужим телом. Йоко помнит, что она всего лишь эксперимент, единственный удачный среди многих провалов, слишком бесполезный для выполнения первоначальной цели, и оттого ухмылка ее растягивается шире, уродует белое лицо, слишком ненастоящее, чтобы быть ее собственным. Яркий свет слепит глаза, и она щурится, склоняет голову так, чтобы волосы накрыли лицо, и поет для единственного очутившегося в дверях слушателя. Йоко поет, выплевывая боль вперемешку с ядовитой чакрой, а он слушает молча, подходит вдруг ближе и тянется вниз, подбирая выпавшую из пальцев баночку с лекарством. Саске смотрит на нее проклятыми кровавыми глазами, Йоко ощущает его взгляд на кончике носа, презрительно хмыкает, ставит баночку рядом и уходит, неслышно прикрывая за собой дверь.

Смех рвется из горла, смешивается со словами песни, вовсе неразличимыми, похожими на отвратительные булькающие звуки, и Йоко вываливает на ладонь сразу две пилюли, долго, не моргая, смотрит на них, запрокидывает назад голову и шлепает рукой по губам. Горечь падает в желудок, царапает глотку, и песня обрывается, только светит ровно яркий слепящий свет. Йоко любит полумрак каменных пещер и тепло полуденного солнца, опускает ноги на пол и взмахивает руками, так что широкие рукава разлетаются в стороны. Ей больше не больно, совсем-совсем, так что нет нужды говорить отцу, и она прячется в собственной комнате, где на столе ждет невкусный суп, утыкается носом в подушку и долго протяжно дышит.

Собственная жизнь временами кажется ей неравномерной, сочиненной на ходу песней, то обрывающейся, то кутающей ласковыми переливами, и Йоко слушает ее, безуспешно пытается напеть, понятия не имея, зачем. Она — наполовину провальный эксперимент, лучше, чем какой-либо другой, у нее внутри отравляющий ее саму яд, а кожу она сбросить не может, сколько бы ни старалась.

— Сколько ты еще собираешься так стоять? — голос ее кажется сиплым, и Йоко вскидывается, пальцами зачесывая упавшие на лицо волосы. — Я ведь уже говорила, что ты меня бесишь?

— Ты говорила, что я тебе не нравлюсь, — голос Саске-куна по-мальчишески высокий, вовсе не похож на голос его старшего брата.

Йоко злится, сама не осознавая, почему и на что, бросает в мальчишку иглу и удовлетворенно хмыкает, получая ее назад. Возможно, думает она, Саске не так уж и плох, и тут же меняет мнение, ловя взгляд кроваво-красных проклятых глаз. Он слышал доклад Аобы о ее короткой встрече с Учихой Итачи, только вот Йоко не собирается ему ничего говорить, складывает на груди руки и коротко насвистывает, вторя трепещущему пламени свечи. Йоко терпеть не может долгие протяжные взгляды, предпочитает бессмысленно болтать, и молчаливый угрюмый Саске приходит к ней именно послушать.

Саске видит ее ребенком, маленькой шестилетней девочкой, потому что Йоко нравится эта иллюзия, а из горла его по-прежнему не вылетает ни единого звука. Это забавно, думает Йоко, вот так молча играть в гляделки, но было бы еще веселее, если бы маленький угрюмый Учиха Саске мог потягаться с ней так же, как это сделал его старший брат. Йоко соскакивает с кровати, ухмыляется и продолжает напевать что-то быстрое и рваное, пеплом отражающееся в черноте затягивающих пустотой глаз.

Йоко не любит ни черный, ни белый, потому что оба этих цвета символизируют смерть; а красный, как текущая по рукам кровь и вырезанное на живую сердце, — всего лишь хрупкая маленькая жизнь, неизбежно обрывающаяся на последней ноте.

— В следующий раз я тебе кое-что покажу, — ладонь Йоко обманчиво ласково касается черных волос, вплетается, царапая шею.

Саске молчит, смотрит на нее черной пустотой, живой и мертвой одновременно, и от этого взгляда тошнит и сжимаются в тонкую линию губы. Песня обрывается с погасшей свечой, комната погружается в темноту, и черное сливается с черным, оставляя их обоих стоять друг напротив друга двумя бездонными пятнами, отражающими несуществующий красный свет.

Яркий лабораторный свет слепит, и Йоко жмурится, прячет ладони и оттягивает рукава, заводя за спину руки. Легкий шелест ее шагов смешивается со стуком сердца, одного на них всех, лампы отражаются в круглом стекле, высвечивают изъяны ненастоящего тела. Их много, и все они болтаются в колбах-аквариумах, нежизнеспособные до самого последнего вздоха, а Йоко прохаживается внизу, глядит на них сквозь полуопущенные ресницы. Здесь прохладно и горит свет, а Йоко любит тепло и полумрак, но все равно время от времени приходит, вышагивает по полу и кривит губы в отвращении, заламывая за спиной пальцы.

Искореженные экспериментами тела болтаются в голубоватой воде, обвивающие их трубки колыхаются подобно морским водорослям, и кажется, будто кто-нибудь вот-вот распахнет глаза. Йоко клонит голову набок, щурится от яркого света, хихикает себе под нос и стучит по стеклу ногтями, выбивая ритм превосходства и отвращения.

Она была среди них, она — одна из них, только самую чуточку лучше.

Йоко перекатывается с пятки на носок, и смешки ее перерастают в неразборчивый свист, острый и неблагозвучный. В голубоватой воде кожа их кажется белее и ярче лабораторного света, и Йоко прижимает к стеклу ладонь, сравнивая оттенки. Они отвратительны, уродливые куски мяса без возможности по-настоящему жить, а она стоит и смотрит на них, сбивается с ритма и свистит протяжно, глотая наполненные ядом вздохи. Йоко смотрит в стекло и видит собственное смазанное отражение, будто она тоже бултыхается в голубоватой жиже, обмотанная проводами и трубками.

— Отвратительно.

Саске стоит за ее спиной, Йоко видит и его отражение в колбе, кривит тонкие губы, а глаза его ярко-алые, слепящие не хуже лабораторного света. Она ведет ладонью по стеклу, оглаживает тонкую, детскую еще шею, выбивает ногтями ритм и склоняет голову, глотая смешки.

— Саске-кун, познакомься, — Йоко резко оборачивается, так что белый на мгновение мешается с голубым и красным, — это все мои драгоценные братья и сестры.

От резких движений шелестят рукава, она разводит в стороны руки, переступает с ноги на ногу и склоняет голову набок, позволяя волосам накрыть половину лица. В глазах Саске капельки свежей крови, текущие по щекам, а на лице неправдоподобно презрительное выражение, и Йоко не сдерживается, громко смеется и запрокидывает назад голову.

— Это ужасно невежливо. Но я кое-что поняла, — она тянется, треплет его по волосам, не встречая никакого сопротивления вовсе, и оттого голос ее становится еще более громким, — ты пытаешься меня соблазнить.

Алые глаза обращаются в черный, сужаются и разом расширяются, и Саске отшатывается, едва не путаясь в собственных ногах. Йоко нависает над ним, не думает убирать руку с его волос и тихонько свистит, напуская иллюзию. Крохотная, совершенно незаметная фальшь окутывает, темнит стекло, пряча уродливые чудовища в воображении, и маленькая девочка, подаваясь вперед, обнимает Саске изо всех сил. Йоко, глядя со стороны, думает, что это забавно, потому что мальчишка беспомощно застывает, вскинув ладони, а в глазах его вместо ужаса прячется жалость.

Тошнота подступает к горлу, боль тягучей волной обдает внутренности, и гендзюцу рассеивается, оставляя их обоих в яркой комнате и нелепых позах. Уродливые тела покачиваются в колбах, бултыхаются нелепо и отвратительно, от яркого света слепит глаза, а в черноте глаз Саске — удушающее сочувствие. Йоко прячет в рукавах ладони, убирает за спину руки и вздергивает подбородок, но все равно ощущает нагревшийся воздух и выворачивающий наизнанку взгляд, спасение от которого — в единственном пустом сосуде, будто ожидающем своего заблудшего чада.

— Ты умер, Саске-кун, — Йоко кривит губы и ведет подбородком, будто принюхивается, и на лице мальчишки вновь вспыхивает привычное неправдоподобно презрительное выражение.

Лоб его теплый и гладкий, Йоко упирается в него пальцем и давит, заставляя Саске откинуть голову, и тот неожиданно поддается, ударяется затылком о стену и гулко смеется. Это их маленькая игра, повторяющаяся изо дня в день, ничего не значащая шутка, в которой Саске постоянно умирает, потому что не может справиться с простеньким гендзюцу, а Йоко кривит неприязненно губы и обещает в следующий раз показать ему что-то еще. В этот паз она молчит и пристально смотрит, как мерцают искорки в затягивающей, чарующей черноте.

— Ты помнишь, что завтра мы уходим? — Йоко прячет за спину руки, разворачивается, оказываясь к нему спиной. — Уже собрал вещи?

— У меня нет вещей.

Саске отвечает быстро, совсем не раздумывая, и Йоко издает короткий смешок. Она уже привыкла, что он постоянно молчит и односложно отвечает, сверкает глазами в темноте и отвешивает язвительные комментарии, и это в нем даже кажется милым. Они знакомы уже по меньшей мере полгода, и за это время Саске научился только спорить, ухмыляться и задирать подбородок, если не считать всех остальных, чуть менее важных в выживании навыков.

— Да ла-а-адно, — Йоко тянет слова, оборачивается на пятках и горбится, чтобы быть с ним на одном уровне, — у тебя шмоток больше, чем у меня.

Расслабленное лицо стремительно делается презрительным, Саске фыркает и задирает подбородок, очевидно, чтобы скрыть мелькнувшее в глазах смущение. Йоко готова признать, что он вырос с первой их встречи, вот только она все еще выше как минимум на голову.

— Я не виноват, что расту, — Йоко готова поспорить, что Саске встает на цыпочки при этих словах, но взгляд не опускает, смотрит ровно ему в глаза, — большая часть на меня больше не налезает.

Звучит, как оправдание, и Саске тоже прекрасно знает, что говорит, так что Йоко только смеется, отстраняется и щелкает его по лбу:

— Этого все равно слишком много.

Этим же вечером Саске застает ее за сборами, нагло распахнув дверь, когда Йоко стоит, уперев руки в бока, напротив выложенных на кровати платьев и думает, что со «слишком много» она, пожалуй, погорячилась. Впрочем, Саске ничего не говорит, только бросает насмешливые взгляды весь вечер и утро, пока Йоко, хлопнув глазками и шаркнув ножкой, не признает поражение.

* * *

Переход кажется гораздо длиннее, чем есть на самом деле, потому что Йоко, завороженная теплым солнышком, постоянно хочет растянуться на нагретых камнях. Камни здесь везде, высокие и маленькие, мешающиеся под ногами, горячие от жаркого солнца; Йоко давит желание обнять какой-нибудь наиболее подходящий по размеру и постоянно тормозит, заглядываясь на появляющиеся то тут, то там укромные уголки. Они покинули лес целую вечность назад, но все равно идут неспешно и молча, рыская глазами по округе, будто прямо внутри этих соблазнительно теплых камней может прятаться засада, которой, разумеется, нет.

— Твое тело в порядке? — Йоко крутится вокруг отца, хотя прекрасно знает, что помощь ему не нужна. — Как ты себя чувствуешь? Не нужно сделать перерыв?

Саске на каждый ее вопрос морщится и закатывает глаза, а Йоко только отмахивается, шикает на него и снова и снова предлагает сделать привал. Отец делает вид, что не замечает их переглядываний-переругиваний, идет неспешно, чуть задрав голову и подставив лицо солнцу, и Йоко страшно хочет так же, но никак не может сосредоточиться.

— Ты можешь притормозить, — голос отца звучит мягко, но Йоко прекрасно знает, насколько эта мягкость обманчива, — догонишь нас вместе с Кабуто.

Солнце слепит глаза не отвратительно, как искусственный лабораторный свет, а чуточку ласково, будто оглаживает лоб по линии роста волос, и Йоко жмурится, прячет ладони в рукавах и перебирает пальцы. Невесомая мелодия срывается с губ сама собой, теряется между камнями и выворачивает откуда-то сзади, подталкивая в спину. Отец тихо хмыкает, выражая свое отношение к ее капризам, и дальше они все идут молча, не ускоряясь и не сбавляя ход. Аоба греется на ее плече, свернувшись клубком вокруг шеи, и тело его приятно теплое и бархатистое, напоминает атласную ленту.

Шаги шелестят в камнях и мелком песке, ветер, горячий и порывистый, треплет волосы, разметая их в разные стороны, и Йоко то и дело зачесывает алые пряди назад. Наверное сейчас они с отцом похожи меньше всего, потому что волосы Йоко красные, а у него темные круги под глазами и бледность не змеиная — мертвенная. Йоко поглядывает на него исподтишка, ловит вопросительные взгляды и улыбается, едва заметно изменяя напев.

На небе ни единого облачка, так что оно кажется ослепительно-голубым, слишком ярким, чтобы быть настоящим. Дорога ведет их сквозь скалы, а Саске, словно насупившийся маленький птенчик, шагает, засунув руки в карманы и опустив голову, так что Йоко почти слышит блуждающие в его голове мысли. Мальчишку легко прочитать, она выучила это довольно давно, он постоянно думает, копается в собственных действиях и решениях, но ни на шаг не отступает с выбранного пути, который неизбежно приведет его к гибели. Рано или поздно Саске умрет, как умирали все до него, и Йоко, признаться откровенно, вовсе не будет об этом жалеть. Отец учит ее не привязываться, обрывать все нити и сжигать все мосты, не оборачиваться назад и жить, пока она может, и Йоко, следуя этим словам, до сих пор неплохо справляется.

Убежище встречает их камнем в камне, уродливым отростком посреди одинокой пустыни, наполняет воздух криками и запахом крови, и Йоко громко по-птичьи свистит. Это любопытно, так бывает почти каждый раз перед их приходом, но все равно не успевает наскучить. Саске морщится и отворачивается, слишком откровенно для обычного своего высокомерного поведения, и Йоко глотает смешки и давит желание потрепать его по торчащим на затылке волосам. Отец останавливается у одного из булыжников, складывает на груди руки, и губы его растягиваются в змеиной ухмылке. Ему тоже нравится, Йоко знает это лучше кого бы то ни было, и потому свистит громче, почти визжит что есть силы, пока кто-нибудь не выглядывает и тут же падает замертво.

— Ты снова используешь чакру, — укоризненно качает головой отец, и Йоко по-детски дует губы и не прекращает:

— Но мне лень драться.

Падают еще несколько выскочивших из убежища экспериментов, окрасившихся в серый, и отец цокает и опирается спиной о камень. Саске стоит у соседнего поменьше, глядит теперь прямо, но все еще не двигается, будто сам вылеплен из скалы.

— Йоко, — отец ведет подбородком, и Йоко останавливается, прячет ладони в широких рукавах.

Наружу высыпает целая толпа экспериментов, каждый из них уродливо серый, покрыт расплывающимися темными пятнами, будто нарастает скала прямо по коже. Йоко стоит, склонив голову набок, любопытно косится на хмурого Саске, застывшего истуканом, и ей очень хочется толкнуть его в бок.

— Саске-кун, — тянет Йоко, когда толпа, отпихивая друг друга, устремляется к ним, — убей их всех.

Саске вздрагивает, и Йоко даже кажется, будто она видит изумление в на мгновение обернувшихся к ней глазах. Их слишком много, чтобы уничтожить одним ударом, но все еще слишком мало, чтобы хоть сколько-нибудь заморачиваться, но мгновение спустя Саске и сам становится уродливо-серым. Из лопаток его исторгаются обтянутые кожей крылья, белеют волосы, и кажется, будто рядом стоит теперь настоящее отвратительное чудовище. Йоко, видевшая его трансформацию только мельком и издалека, удовлетворенно присвистывает, а отец кивает серьезно, и в глазах его мерцают алчные искорки.

Тугой узел ревности шевелится в животе, напоминает о себе заполнившей рот ядовитой слюной, и Йоко поспешно отводит взгляд, глядя на рванувшего вперед Саске. Мальчишка, кажется, даже слегка отрывается от земли, когда сгусток его чакры воем бьет по ушам, заставляя зажмуриться. Техника ударяется в толпу экспериментов, сверкает вспышкой лабораторных ламп и гаснет, утягивая на мгновение в мрачную тишину. Все оканчивается слишком быстро, так что Йоко слегка разочарованно морщится, пока Саске, уже принявший свой нормальный вид, пинает оказавшегося ближе всего к нему.

— Они ведь могут еще пригодиться? — на лице его расплывается пренепреятнейшая улыбочка, будто у выполнившего команду шиворот-навыворот пса, и Йоко несдержанно фыркает, закусывая губу.

Отец коротко усмехается, отряхивая совершенно чистые ладони, идет вперед и хлопает Саске по плечу:

— Молодец, Саске-кун, а теперь закрой их в клетке, пока не пришлось снова убирать мусор.

Выражение лица Саске делается кислым, а отец скрывается внутри, и вскоре крики окончательно смолкают. Йоко жмурился, наслаждаясь прогревающим макушку солнцем, выводит мыском на мелком песке узоры и ждет, пока Саске двинется с места. Молчание затягивается, в ушах начинает звенеть от тишины, и только тогда Йоко протяжно вздыхает, принимается напевать пришедшую на ум мелодию и идет вперед, перешагивая через бесполезно валяющиеся на земле тела.

— Ты…

— Я говорила, что ты ужасно меня раздражаешь? — она перебивает намеренно, упивается устремившимся в нее негодующим взглядом и машет рукой, делая вид, что треплет Саске по волосам.

Не хватает только воздушного поцелуя, но Йоко вовремя останавливается, хихикает себе под нос и скрывается в дохнувшем полумраком и прохладой убежище. Саске остается стоять снаружи, окруженный валяющейся толпой экспериментов, принявших человеческий вид, и, Йоко готова поспорить, он понятия не имеет, как дотащить их всех до клетки.

Там, где проходит отец, зажигается свет, и Йоко намеренно сворачивает, прячется в темных еще, мрачных коридорах с низкими каменными потолками. Все это убежище целиком вырезано прямо в скале, будто построенный трудолюбивыми муравьишками муравейник, но все равно уходит вниз, а не вверх, прячась под землей извилистыми потайными ходами. Йоко ведет носом, принюхивается к здешним запахам, едва ощутимо касается холодного камня кончиками пальцев и фыркает себе под нос. Песня срывается с языка, старая, давно заученная наизусть, путается в коридорах и отражается от отвесных стен, но все же находит своего неизменного слушателя.

Он встречает ее запертой на все засовы металлической дверью, прячется где-то внутри, молча слушает, затаив дыхание. Йоко нравятся подобные слушатели, она легко качает головой в такт льющейся песне, садится у двери, прижавшись спиной, и прячет в широких рукавах руки. Йоко поет, потому что ее слушают и чтобы ее слушали, перескакивает на другую песню, когда прежняя заканчивается, ощущает шорохи подбирающегося ближе тела. В этом коридоре нет больше никого, все остальные эксперименты слишком далеко, заперты в клетках как пожирающие друг друга голодные звери, а он, оба они, здесь, потому что могут проглотить каждого из них и всех разом.

— Привет, Джуго, — Йоко подтягивает колени к груди, продолжает говорить плавно и мелодично, — как твое настроение сегодня?

По ту сторону двери слышатся шорох, стук и встревоженное дыхание, хлопок ладоней по металлу и гулкий, наполненный эхом звук. Йоко смеется себе под нос, перебирает рисунок на рукавах, выводит очертания пальцами и прислушивается к темноте. Света в этом коридоре нет, потому что она намеренно его не зажгла, блуждают тени на стенах, черные и бархатистые, и Йоко видит их, следит с трепетом и благоговением. Ей нравится Джуго, как нравился Кимимаро, но он тоже однажды умрет, потому что не научится мириться с другим своим «я».

— Вы всегда приходите с Кимимаро, — ворчит севшим голосом Джуго, и Йоко думает, что он опять слишком много кричал.

— Кимимаро умер, — она пожимает плечами, ведет подбородком, принюхиваясь к расползающейся зловонием ярости, — теперь у нас есть Саске-кун.

Воздух в мгновение ока нагревается, Йоко и не думает петь, молчит, сжав в тонкую линию губы, и дергает отвратительный рисунок на рукавах. От темноты шелестит в глазах, будто кто-то трясет картинку снаружи, Джуго шумно втягивает носом воздух. Йоко слышит, как он усаживается на пол, кутается в свои тряпки и запускает руки в волосы.

— Саске-кун теперь вместо Кимимаро, а Кимимаро умер? — повторяет Джуго, не опуская суффикс, и голос его теперь поднимается на октаву выше. — Тогда я убью его! Убью твоего Саске-куна!

От удара кулаком по металлу расползается гул, Йоко морщится, потирая ухо, хлопает себя по коленям и вытягивает ноги, собираясь вставать. Песня теряется в глотке, падает не в то горло и расползается в животе едким колючим теплом, и Йоко быстро бросает пилюлю в рот, прячет баночку и воровато оглядывается, будто кто-то может ее здесь увидеть. Песня сворачивается в животе клубком, опускает голову и обращается в ревность, вспыхивающую криками Джуго и ее собственным заговорщицким шепотом. У них есть Саске-кун как замена умершего бесполезного Кимимаро, но Йоко не нужен никто, чтобы быть наедине с отцом. Йоко рывком поднимается, отирает ладони о штаны и идет прочь из темного коридора.

В жилых коридорах светло, так что Йоко ненадолго теряется, привыкает, позволяя волосам накрыть половину лица, и больше не слышит исступленных криков о желании убивать. Джуго остается позади в темноте, а она выходит на свет, вызывается приготовить ужин, потому что нерасторопный Кабуто все еще не пришел, и скрывается на маленькой кухне. Готовить Йоко не очень-то любит, куда меньше, чем терпеть стряпню Кабуто, и потому начинает с неохотой, лениво расставляет на столешнице продукты, выстраивая их в ряд по размеру. Получается криво, и в конце концов она фыркает, сваливает все в общую кучу и решает готовить блюдо, ужасающее правдоподобностью название которому еще только предстояло придумать.

Ужинать она собирается в своей комнате, но отец настаивает на общем, почти семейном собрании, вытягивает откуда-то из-за ближайшей колонны Саске и премило улыбается, растягивая бледные губы. Саске морщится, явно пойманный врасплох, и Йоко радостно жмурится, обещает сделать все что угодно (но только в разумных пределах) и даже накрывает на стол. Впрочем, тишина стоит непроницаемая, пока отец, потрепав ее по волосам, не уходит, оставляя вместо себя холодное ощущение поднимающей голову в животе змеи. Йоко протяжно вздыхает, откидывается на спинку стула и насвистывает, глядя на странно притихшего Саске.

Глаза его, чернильно-черные без каких-либо признаков алого, блуждают где-то вокруг ее головы, дыхание кажется сонным, и Йоко едва не бросает колкую фразу, что детишкам давно пора спать. Саске смотрит вокруг нее и на ее лицо, будто что-то выискивает, но Йоко ни капельки не думает, что он может быть обижен. Йоко, признаться, вовсе не думает, насвистывает песенку и стучит ножом по тарелке, соскребая оставшуюся разноцветную влагу.

— Часто у вас такое происходит? — он явно имеет в виду неудавшееся восстание, и Йоко пожимает плечами и давит желание послать его к черту.

Саске смотрит на нее пристально, а Йоко ощущает лизнувший запястья холод, прячет ладони в рукавах и все-таки коротко отвечает:

— Почти каждый раз перед нашим приходом.

Она не продолжает, и Саске больше не спрашивает, глядит, будто мысли ее прочитать пытается, и Йоко глотает смешки, съезжает на стуле ниже и смотрит в ответ почти с одного уровня.

— Обычно здесь остается кто-то за старшего, но они, как правило, либо умирают, либо присоединяются к бунтовщикам.

Это игра в гляделки, которую Йоко проигрывает, первой отводит взгляд и съезжает еще ниже, почти скрываясь под длинным столом. Свет постепенно меркнет, гаснет и испаряется, растворяясь песчинками в пальцах, и Йоко прикрывает глаза, сыто облизывается и наверняка заразительно зевает.

— Ты…

— Ты меня бесишь.

Она обрывает Саске стремительно, не позволяя сказать ни единого лишнего слова, поднимается с места рывком, так что стул, качнувшись, едва не заваливается. Саске остается сидеть, а Йоко неспешно удаляется, считает шаги и секунды и только целую вечность спустя начинает дышать.

Утро встречает Йоко подземельной темнотой и головной болью, и она еще долго лежит, комкая в руках тонкое одеяло и вглядываясь в невидимые узоры каменного потолка. Темнота непроглядно-черная, но Йоко все равно кажется, будто она видит золотистые блики солнца на потолке и оставленные кружевными занавесками витиеватые узоры-тени. Здесь нечем дышать, но призрачный ветер все равно ласково треплет налипшие на лоб волосы и разгоняет столпившиеся под потолком сны. В конце концов Йоко соскакивает с кровати, щелкает выключателем и рваными движениями натягивает на себя одежду.

Ей нравится желтоватые теплые лампы, похожие на настоящее солнце, так что в какой-то момент они заменяют яркие белые везде, кроме коридоров и отцовских лабораторий.

В коридоре ярко и тихо, дышать, кажется, чуточку легче, но Йоко все равно шагает стремительно, ведет ладонью по прохладной стене, будто может вот-вот куда-то успеть. Виски пульсируют болью, шаги отдаются ударами барабана, а застывшая перед глазами тьма ее комнаты все не рассеивается, заставляя почти бежать. Йоко отнимает ладонь от шершавого камня, прячет ее в рукаве таком блинном, что тот, болтаясь, шлепает о бедро. Йоко почти бежит по бесконечному коридору, пытаясь вдохнуть пропитанный запахом крови воздух. Мусор за ночь убрали, выживших заперли в клетках, так что теперь тихо настолько, что эхо звенит в ушах.

Иногда Йоко снится, будто она тоже заперта в клетке среди всех остальных уродливых экспериментов, и чтобы выжить ей нужно быть лучше их всех. Йоко должна быть сильнее, ловчее и хитрее, потому что иначе, стоит лишь оступиться, направленные на нее глаза отца тускнеют и закрываются. Она может быть сколько угодно любимой игрушкой, пока тело ее не ломается, превращаясь в бесполезную груду зловонного мяса, годного разве что на прокорм следующих за ней по пятам шакалов. С самого детства Йоко прекрасно знает — если она умрет, это будет только ее проблема.

— Йоко.

Оклик отца выскальзывает из темноты сбоку, и Йоко замирает, поворачивая голову на звук. Глаза Саске чернильно-черные без проблеска алого, а отец смотрит насмешливо, и Йоко хочет заявить, что идет подышать, и броситься вперед, уже заносит для шага ногу.

— Мы идем к Джуго, — отец прекрасно знает все ее точки и слабости, белесые коридорные лампы сверкают в его глазах, делая кожу еще белее.

Йоко опускает ногу, вытирает ладони о штаны и вдыхает воздух с запахом крови сквозь плотно сжатые зубы. Саске такой забавный, смотрит на нее нарочито безразлично, а в уголках губ его проглядывает краешком ухмылки интерес. Саске еще не знает, что выживает из сотни подопытных всего лишь кто-то один.

— О, — Йоко разворачивается на пятках, делает шаг и хватает раскрывшего было рот Саске за руку, — идем, Саске-кун, ты обязательно должен познакомиться с Джуго!

Белесый свет сменяется желтым, потому что Джуго тоже нравится фальшивое солнце, старая детская песенка срывается с губ и ударяется в стены, а Йоко теперь очень старается не сорваться на бег. Ладонь Саске теплая и сухая, он дышит ей в спину, не пытаясь вырваться или как-то противостоять, будто послушная кукла. Йоко ощущает на себе его взгляд, все еще черный, как непроглядная ночь и ее волосы в темноте или искусственном свете, и оттого сердце ее предвкушающе подпрыгивает, ударяясь о ребра. Отец неспешно идет следом, она слышит его сиплое дыхание, ядом путающееся в волосах, и хочет показать себя лучше, чем когда-либо может быть.

Толстая железная дверь все еще заперта, и Йоко, отпустив руку Саске и насвистывая себе под нос, принимается открывать засовы один за другим. Внутри кажется странно тихо, не слышно ни шороха, а может быть она слишком сосредоточена, чтобы улавливать другой помимо собственного голоса звук. Она видит только, мельком оборачиваясь, как складывает на груди руки отец и растерянно замирает посреди коридора Саске, крутит замки и постукивает по металлу пальцами. Будто осекшись, Йоко замирает у последнего замка, неспешно щелкает им, отпирая, обхватывает другой ладонью ручку и три раза стучит, чередуя длинную паузу с короткой.

— Привет, Джуго, ты хорошо спал? — голос ее эхом отражается от металлической, теперь уже напрочь бесполезной двери. — Помнишь, я вчера рассказывала тебе про Саске-куна? Сейчас я вас познакомлю!

Последние слова ее тонут в визгливом реве, и Йоко шагает в сторону, отпуская дверь. За мгновение рев превращается в оглушительный хлопок и грохот, пыль поднимается в воздух и закрывает обзор, а Йоко поет без слов, старательно вытягивая высокие ноты. Отец стоит, прикрыв ладонью нос и рот, и Йоко становится стыдно, так что она торопливо складывает печати и дует, выпуская обжигающую легкие чакру. Пыль поднимается к потолку и летит куда-то в конец длинного коридора, царапает лицо и оседает на волосах, но все-таки исчезает, открывая обзор.

Распахнув серые крылья, посреди коридора стоит Саске, и глаза его красные, как застывшая на щеке капелька крови. Джуго держит мальчишку за горло, сжимает так сильно, что белеют костяшки, и рука его тоже отвратительно серая. Несчастная выбитая дверь валяется в стороне, всего в паре шагов от ног опирающегося о стену отца, и щеки Йоко от стыда заливаются краской. Отец смотрит на нее укоризненно, будто знает насквозь, что творится в ее голове, но Джуго вдруг падает, и внимание переключается на него.

Глаза Саске, кроваво-красные и завораживающие, смотрят теперь на нее, и Йоко осекается, только теперь переставая петь. Тяжелая рука Джуго шлепается на пол, обретая розоватый оттенок, мурашки табуном проходят по телу, и Йоко прячет ладони в излишне длинных рукавах и вздергивает подбородок. Все взгляды теперь снова направлены на нее, будто она звезда театральной постановки, только что перепутавшая слова, желтый свет фальшивого солнца невесомо греет макушку, и ей вообще-то все еще нечем дышать. Воздух клубится в легких, узлами сворачивается в животе и вырывается сквозь зубы сиплым дыханием. Йоко держит в ладони склянку с лекарством, но не производит ни единого движения, терпит расползающуюся с кровью боль и завороженная глядит в алые с тремя пятнами-запятыми глаза.

— Йоко, — она разжимает ладонь, позволяя лекарству провалиться в печать, и, сделав тяжелый вдох, переводит взгляд на отца, — что ты сказала Джуго?

По ногам тянет холодом, Джуго стонет и ворочается, но не пытается подняться, бормочет что-то себе под нос и скребет по камням ногтями. Так всегда бывает, когда Джуго не убивает, и это его жалкая сторона иногда даже кажется милой. Йоко поет ему песни, а Джуго слушает терпеливо, хвалит ее и иной раз неловко смеется, так что смех его эхом разлетается по коридору. Сейчас Йоко молчит, спрятав в рукавах руки, а слушатель ее лежит на полу и отчаянно стонет, и жалость жаром расползается у нее в груди. Однажды он, став бесполезным, тоже умрет, оставив ее в одиночку взбираться по трупам к фальшивому горячему солнцу.

— Что Кимимаро умер из-за Саске-куна, — Йоко пожимает плечами, и стоны у ног становятся громче.

Саске все еще уродливо серый с распахнутыми во всю ширину коридора кожистыми ладонями-крыльями, белые словно в насмешку волосы его колючками упираются в плечи, а глаза красные-красные, очаровательные до чертиков. Йоко, пожалуй, нравится красный цвет, и она завороженно смотрит, пытаясь разглядеть себя в отражении.

— Кимимаро умер, потому что был слаб, — отрицает отец, и каждое слово его хлещет не хуже пощечины, — ты слишком сильно к нему привязалась.

— Ты прав, — слишком быстро соглашается Йоко, долго моргает и склоняет голову набок, — впредь я буду осмотрительнее.

Йоко разворачивается на пятках и слышит, как отец идет следом, оставляя Саске наедине с валяющимся у его ног пришедшим в сознание Джуго. Желтый свет снова сменяется слепящим белым, Йоко жмурится, недовольно фырчит и старательно прислушивается к отцовскому дыханию. Он больше не сипит, но в движениях его все еще скованность, непривычная, удручающая. Отец только недавно получил новое тело, оказавшееся слишком бесполезным, потому что Йоко слишком растягивала путешествие, и теперь придется ждать еще больше двух лет, пока действие привязки души ослабнет достаточно.

— И все же, — ладонь опускается на макушку и треплет волосы, мягкая чакра растекается по телу, и Йоко едва не урчит по-кошачьи, — ты успокоила Джуго, прежде чем открыть дверь.

Ее секрет раскрывают, и Йоко клонит голову и смеется, едва касаясь виском отцовского плеча. Он позволяет ей эту шалость, как позволил Джуго напасть на Саске, перебирает пальцами волосы и тоже насмешливо хмыкает, принимая ее поступок.

— Иначе тебе пришлось бы искать новый сосуд, — Йоко ведет подбородком, подстраиваясь под скользнувшую ниже ладонь.

Отец улыбается и треплет ее по волосам, и оба они в глубине души понимают, что из упрямого своевольного Саске едва ли получится подходящий сосуд.

Йоко возвращается в желтый коридор после ужина, когда там точно никого нет, воровато оглядывается, будто совершает страшное преступление, прижимается ладонями к холодному металлу двери и отпирает один замок за другим. Она слышит, как по ту сторону клетки Джуго шипит и бормочет, принимается напевать тихонько, осторожно выбирает слова. Йоко поет о желтом солнце и свежем ветре, о влажной росе на траве и стрекоте кузнечиков, и Джуго привычно замолкает и слушает, позволяет войти и усесться рядом, привалившись плечом к плечу.

Внутри его клетки темно и пусто, лишь тонкая полоска желтого света проникает сквозь неплотно закрытую дверь, освещая камень и укутанные тряпками ноги. Джуго как обычно сидит, подтянув колени к груди и обхватив их руками, не сводит с нее взгляда, и Йоко чувствует, как постепенно теплеет его замерзшая кожа. Она прижимается к его плечу, как они делали в кажущемся теперь бесконечно далеким детстве, поет про синее небо и окутанный проводами город, за каждым из жителей которого присматривают высеченные в скале образы. Они сидят так достаточно долго, чтобы песня давно успела окончиться, и Йоко в какой-то момент замолкает, не в силах больше подобрать слов.

В голове ее крутятся подернутые черным туманом мысли, рука сама собой тянется к желтому свету фальшивого солнца, и остается всего один шаг, ради которого необходимо подняться и запереть за собой дверь.

— Кимимаро правда умер? — спрашивает Джуго, и желтый свет прячется за толстой металлической дверью.

— Стала бы я тебе лгать? — отвечает вопросом на вопрос Йоко.

Тишина повисает между ними ненадолго, пока Джуго, вздохнув и подставив ей плечо поудобнее, не задает следующий вопрос:

— Ты ненавидишь этого… Саске?

Он делает паузу, точно пытается вспомнить имя, но Йоко прекрасно знает, что Джуго не забывает тех, кто его победил. Он теребит в пальцах накидку, в которую обыкновенно кутается с головой, и Йоко почти видит, как рыжие волосы его светятся в темноте.

— Это неважно, — она пожимает плечами, разворачивается, чтобы прижаться к плечу Джуго спиной, и вытягивает ноги, — однажды он тоже умрет. Отец сделает его своим следующим сосудом.

Ложь витает в воздухе и вьется ароматическим дымком к потолку, и Йоко закусывает губу, сцепляя в замок пальцы. Саске недостает покорности, чтобы смириться с собственной участью, он живой и теплый, но в то же время падает все глубже в бездну, проваливается в пустоту собственных глаз, и потому в конце концов проиграет, сделавшись красным.

— Ревность тебе совсем не идет, — Джуго коротко вздыхает, и Йоко фыркает и громко смеется, натягивая рукава на кончики пальцев. — Кимимаро стал слабым из-за меня. Ты…

— Я не собираюсь умирать, — перебивает Йоко, и желтая полоска света совсем теряется в темноте, — и непохоже, чтобы Саске-кун испытывал от печати какие-то неудобства.

Сила Джуго течет в ее чакре безо всяких сдерживающих печатей, смешивается с болью и цепенеет, заставляя кричать. Йоко перебирает в пальцах пузырек с лекарством и сипло дышит, не желая ни на мгновение оставаться в тишине. Джуго молчит, комкая накидку, и теплая рука его невесомо касается виска, обжигает будто случайно, раскрашивая темноту. Обоим кажется, будто они сидят здесь втроем, и Йоко поет тихо-тихо, путая желтые лампы с настоящим полуденным солнцем.

* * *

Зима в стране Рисовых полей короткая и дождливая, слишком невзрачная, чтобы быть по-своему очаровательной, но Йоко все равно нравится. Тяжелое серое небо в это время нависает прямо над головой, холодный ветер пробирает до костей, а минуты, когда светит чистое, не скрытое тучами солнце, похожи на благословение. Йоко задирает голову вверх, обматывает вокруг шеи длинный колючий шарф и прячет ладони в рукавах, ощущая, как от холода покалывает щеки. Собранные в косу волосы все равно разлетаются и хлещут лицо не хуже дождя, и совершенно не понять, утро сейчас или вечер. Иногда выпадает снег, тает, не долетая до земли, и обращается в липкую холодную влагу, застывающую на губах.

Фестивали в такое время проходят редко, но все равно обязательно находится парочка в городах покрупнее, куда Йоко выскальзывает без дозволения, потому что отец и так позволяет ей ходить где угодно. Йоко любит покупать здесь еду, потому что Кабуто готовит просто ужасно, выигрывает какое-нибудь соревнование, а потом отдает приз понравившемуся ребенку. Обычно ей наскучивает ближе к полуночи, когда воздух становится горячим от огненных фонарей и алкоголя, а иногда она все еще бродит, сама притворяясь маленькой девочкой, и сжимает в руках выигранную игрушку. Порой ей кажется, будто отец вот-вот вынырнет из темноты переулка, отругает и заберет домой, и потому Йоко упрямо бродит между украшенных разноцветными флажками и фонарями рядов.

Все внутри в предвкушении замирает, когда на плечо ложится тяжелая мужская рука, однако Йоко ни за что не может перепутать отца с кем-то другим. У мужчины за ее спиной тяжелое, пропитанное алкоголем дыхание и грузное тело, а еще двое рядом смеются и толкают друг друга локтями. От чужого прикосновения накатывает волна отвращения, пальцы вцепляются в игрушку изо всех сил, и Йоко щурится, переставая петь. Они видят перед собой девочку лет одиннадцати, в этот раз Йоко использует настоящую технику перевоплощения, прикрытую гендзюцу, и от похоти в их покрасневших от алкоголя глазах воздух кажется липким и горьким.

— Что же ты перестала петь? — говорит один из тех, что стоят в стороне, и второй снова толкает его в плечо.

— Ты потерялась, малышка? — тот, что все еще держит ее за плечо, говорит громко, едва ли контролируя собственный голос. — Хочешь, дяди помогут тебе найти маму и папу?

Глаза его блуждают по ее лицу и опускаются ниже, теряясь в меховом воротнике. Йоко сжимает в пальцах плюшевую игрушку-зайца с длинными розовыми ушами, поджимает губы и мотает головой, делая шаг назад. Двое других гогочут, окидывая ее сальными взглядами, и даже холодный ветер не может сделать нагревшийся воздух менее отвратительным.

Они стоят вдалеке от торговых рядов, топчутся в самом конце длинной улицы, и редкие красные фонарики бликами освещают их лица. Йоко щурится, разглядывая черное небо и желтые окна близлежащих домов, глядит на магазинчик со сладкими рисовыми шариками и облизывает губы, склоняя голову набок.

— У меня нет мамы, — чеканит она, прижимая зайца к груди, и на лицах мужчин шире расползаются ухмылки, — но вы можете попытаться ее найти.

Смешки растворяются в воздухе вместе с упавшей Йоко на щеку холодной снежинкой, а пальцы на ее плече сжимаются крепче. Вторая его рука опускается в карман, а двое других прекращают толкаться и склоняются над ее лицом. За их спинами и на поясах оружие, но все они скорее бандиты, чем ниндзя, и оттого вдруг делается смешно. Это дурацкое задание, которое она схватила только чтобы уйти из дома, кажется Йоко глупым, потому что с такой ерундой мог бы справиться даже ребенок.

— Обязательно поищем, — смешки становятся громче, он вытягивает палец в сторону темного в бликах фонарей переулка, — как насчет посмотреть там для начала?

Дальше тупик, ведет в черную пустоту, а Йоко отчего-то все отчетливей кажется, что отец скоро заберет ее домой. Она прижимает к груди зайца с розовыми ушами и медленно кивает, переводя взгляд с переулка на склонившихся над ней мужчин. С неба падает еще одна снежинка, холодит нос и стекает капелькой на губы. Вот-вот должны запустить фейерверки, и тогда темное низкое небо окрасится красивыми цветами, и стекающий дождем снег станет красным от крови.

Они идут в указанный переулок, и цепкая влажная ладонь все еще сжимает ее плечо, будто они все еще верят, что Йоко может сбежать. Йоко задирает голову к небу, когда огни фонарей остаются позади, и тени окрашивают золото в черный, вздрагивает, когда ладонь соскальзывает с плеча на грудь, и поджимает недовольно губы. Она не любит прикосновений, отшатывается на два шага и едва не глохнет от нестройного хохота. Плюшевый заяц кажется непропорционально огромным, длинные уши его упираются в подбородок, а внутри сворачивается клубком, готовясь к прыжку, змея.

— Ну что ты, малышка, мы прекрасно поняли, где твоя мама, — говорит один, обхватывая ее сзади за плечи, — дашь нам кое-что взамен, и мы с радостью отправим тебя к ней.

— Организуем встречу по высшему разряду, — подхватывает второй, усаживаясь перед ней на колени и хватая пальцами за подбородок.

Третий заплетающимися пальцами расстегивает ширинку, и Йоко жмурится от подступившего тошнотой к горлу отвращения. Снег падает с неба и тает в воздухе, сливается с чернотой переулка, делается грязным и серым и исчезает, испарившись горячими водяными каплями. Йоко прижимает к груди плюшевого зайца, и длинные уши его упираются ей в подбородок, чужие пальцы впиваются в плечи и щеки, а по венам течет, испаряясь со снежинками, яд. Тугая боль сворачивается в животе, и Йоко громко свистит, пинком отталкивая того, что стоит впереди.

Второй кричит на ухо и давит на плечи, рывком швыряет в сторону, и Йоко скользит по земле на пятках, выбрасывает вперед игрушку и упирается спиной в деревянное полотно ближайшего дома. Заяц взрывается розовыми лоскутами, длинные уши его летят отдельно от тела, а белый шипящий комок вытягивается, распахивая пасть. Кровь брызжет под ноги и стекает по подбородку, дрожащие руки хватают гладкое тело вслепую, и несколько мгновений спустя он падает бесформенным телом. Аоба оглядывается на Йоко вопросительно, точно просит у нее одобрения, и она вскидывает вверх обе руки, окончательно развеивая перевоплощение. Второй бандит цепляется за закрепленный на спине меч и беззвучно кричит, а третий из них слишком пьян, чтобы просто-напросто застегнуть штаны. Разъедающее их разум гендзюцу продолжается, хотя едва ли кто-то из них сможет отличить его от реальности.

Йоко поет, запрокинув к небесам голову, пока снег падает ей на лицо и стекает теплыми каплями, Аоба жмется к ее ногам, и она склоняется, позволяя ему лентой обвить запястье. Яркая цветная вспышка расцвечивает темное небо, падает бликами на мокрые пятна на земле, и следом за ней падает грохот. Красные и желтые искорки летят в разные стороны, образовывая мерцающий шар, затмевают далекие пятна-фонари и некрасивыми пятнами освещают покрытую кровью кожу. Один из бандитов лежит, раскинув в стороны руки, глядит на фейерверк пустыми глазницами, но все еще дышит, нагревая и без того отвратительный воздух. Йоко смотрит на него и двоих других, застрявших в гендзюцу, прижимается спиной к прохладной стене и ласково гладит красную от вспышек спину Аобы. Она все еще считает эту миссию идиотской, потому что с пьяными бандитами наверняка справился бы даже ребенок.

Алый укоризненный взгляд врезается в нее будто с размаху, и Йоко фыркает и пожимает плечами, не собираясь оправдываться. Фейерверки все еще вспыхивают один за другим, красят небо размашистыми мазками, и в их мерцающем свете бледное лицо Саске кажется искусно вылепленной посмертной маской.

— Орочимару послал меня за тобой, — бурчит он недовольно, не отрывая взгляд, и Йоко обиженно поджимает губы.

Аоба прячется в ее рукаве, теплым шершавым лоскутом обвивая предплечье, и вспышки наконец гаснут, оставляя их в темноте. Следом стихают и грохот, и счастливые крики, оставляя вместо себя тихие всхлипы и пошлые стоны. В темноте больше не видно, как Саске кривится, и Йоко меняет тон и в конце концов замолкает.

— Они хотели изнасиловать меня и убить. Саске-кун, — Йоко выдерживает паузу, словно в доказательство собственных слов кивает на бандита со спущенными штанами, — убей их.

Она клонит голову набок, дует губы обиженно и пинает оторванное розовое ухо плюшевого зайца. Саске кривит губы в отвращении, и глаза его красные-красные, яркие и завораживающие, как отгремевший только что фейерверк. Фонари на торговой улице гаснут один за другим, люди проходят мимо переулка, галдят и смеются, но вскоре и они исчезают во влажной темноте наступившей ночи.

Снег падает и тает, не долетая до земли, стекает по лицу теплыми каплями, а песня снова несется, подхваченная холодным ветром. Йоко кутается в меховой воротник и прячет ладони в широких рукавах, брезгливо отступает, когда кровь подтекает к ее ногам. Саске прикрывает глаза, и взгляд его становится тягучим и черным, полным мерцающих звездочек-искорок, и Йоко, хохоча, толкает его плечом. Они уходят, скрываясь в темноте ночи, освещаемые светом фальшивого ночного солнца, и сегодня, пожалуй, единственный раз, когда Саске безропотно исполняет ее приказ.

Следующая их встреча начинается с пронзительного визга, сменяющегося хохотом, и недоуменного, почти в самом деле растерянного взгляда. Йоко смеется, переступая с ноги на ногу так, чтобы вылезти из пут промокшей одежды, и алые глаза напротив нее сощуриваются и закрываются. Учиха Итачи отворачивается, бурча что-то об отсутствии у нее стыда, но Йоко видит, как рдеют смущением кончики его ушей. Она, между прочим, кричала достаточно громко, чтобы во всеуслышание заявить о своем благочестии. Итачи, тем не менее, уходить не спешит, стоит к ней спиной и определенно прислушивается к шуршанию сухой одежды.

Когда Йоко расправляется с новой одеждой, убирает мокрую в печать и обвязывает бинтами руки, Итачи, кажется, не выдерживает и тихонько прыскает со смеху. Йоко недовольно поджимает губы, но хохот в ее груди все еще не утих, и оттого губы сами собой растягиваются в широкой улыбке. В отличие от прошлого раза ей больше не страшно, потому что она ощущает, что убивать ее он вовсе не собирается, и от этого, наверное, в груди расплывается жалостливая обида.

Дождь снаружи усиливается, тарабанит по хлипкой металлической крыше и падает в плохо закрытые окна, обдавая кожу мелкими холодными брызгами. Итачи стоит у самого входа, и плащ его, черный с алыми облаками, давно уже мокрый насквозь.

— С чего ты решил, что я бесстыжая? — несколько обиженно тянет Йоко, тщательно присматриваясь к мимолетной реакции. — Я ведь достаточно громко кричала?

Итачи ведет плечами, и кончики ушей его снова забавно краснеют. От одежды его натекла уже приличная лужица, и ручеек от нее теперь струится прямехонько Йоко под ноги.

— Достаточно, — он кивает, оборачиваясь, и быстрым движением отбрасывает мокрый плащ в угол, — только забыла прикрыться.

Теперь настает очередь Йоко краснеть, и она отводит взгляд, делая вид, что смотрит на распластавшуюся комом одежду. Вода оттуда течет темным пятном, расползающимся во все стороны, и Йоко на мгновение чувствует укол совести оттого, что не может заставить ее высохнуть. Вместо этого она прикусывает от обиды губу и переводит взгляд за окно:

— Похоже, это надолго.

Итачи следует за ее взглядом, и с губ его срывается протяжный вздох. Не похоже, чтобы ее присутствие его вдохновляло, но и возвращаться под дождь он явно не хочет. От взгляда его алых глаз колет в груди и сжимается в горле, Йоко ловит чувство восторга на кончиках пальцев, и щеки ее снова неприлично алеют. Они стоят друг против друга и оба понятия не имеют, что теперь делать.

Ливень за окном только усиливается, колошматит землю, обращая камни в грязь, и, кажется, не собирается прекращать вовсе. Кроме серой дымки за окном почти ничего не видно, свет в дом проникает слабый, и только светится в полутьме завораживающий алый взгляд. Глаза Итачи не гаснут даже наедине, но Йоко чудится, будто это вовсе не из-за того, что он чувствует в ней угрозу. Кончики ушей его все еще розоватые, но взгляд его больше беспорядочно не блуждает, остановившись где-то у Йоко между бровей. Она, признаться, может стоять так до самого конца ливня, пока земля совсем не просохнет, но подступающий к груди азарт толкает вперед. Йоко усаживается прямо на пол, вытаскивает из дорожной сумки флягу с водой и смачивает пересохшее горло.

— Саске-кун делает неплохие успехи, — голос ее глохнет в шуме дождя, но Итачи все равно слышит, и глаза его едва заметно сужаются.

Он продолжает стоять, нервируя и порождая любопытство в кончиках пальцев, Йоко вглядывается в его алый взгляд и сравнивает, насколько по-разному они с братом смотрят. Глаза Итачи направлены будто насквозь, куда-то внутри ее тела, видят самую суть и слепо барахтаются на мелководье, а то время как Саске хватается за каждую мелочь, но так и не может собрать единое полотно. Йоко думает, что Итачи выискивает нечто в ее голове, но признаков гендзюцу не ощущает, вгрызается зубами в размякший от дождя сухарь и бросает точно такой же своему молчаливому компаньону. По изначальной задумке это должен быть хлеб, однако Кабуто, как она неподдельно считает, отвратительный повар.

— Его хоть есть теперь можно, — причмокивает Йоко, хихикая оттого, с каким скептицизмом Итачи разглядывает угощение.

Разговаривать его, очевидно, не тянет, а Йоко отвратительно скучно просто сидеть и пялиться в пустоту. Дождь за окном похож на голубовато-серое облако чакры, не видно теперь уже ничего совсем, одни только алые глаза Итачи светятся в темноте. Пару минут спустя Йоко успевает доесть свой размякший сухарь, а Итачи все так и стоит, глупо разглядывая такой же в раскрытой ладони. В конце концов Йоко не выдерживает и снова смеется, запрокидывая назад голову, и на глаза ей попадается маленькое пятнышко света в давно обветшавшей крытой металлом крыше.

— Если не собираешься есть, давай мне, — Йоко протягивает раскрытую руку, и Итачи переводит на нее обескураженный взгляд.

Йоко думает, что едва ли кто-нибудь обращался с ним подобным образом, да и общения с девчонками Учихе явно недостает. Саске справляется чуточку лучше, больше не буравит ее презрительным взглядом и мало-помалу учится разговаривать.

Вместо того, чтобы вернуть сухарь назад, Итачи неопределенно фыркает и засовывает его в рот почти целиком, так что щеки его забавно раздуваются как у лягушки. Он пережевывает медленно, подняв глаза к потолку, и Йоко подается вперед, ожидая вердикта. Сама она думает, что размякший сухарь, приготовленный Кабуто, такой же отвратительный, как и свежий, и вскоре на лице Итачи появляется выражение полного с ней согласия. Не дожидаясь какой-нибудь словесной реакции, Йоко снова громко хохочет и хлопает по прогнившему полу ладонью, норовя нахватать заноз.

— Это ужасно, — говорит Итачи, когда хохот утихает, а потом будто спохватывается и переводит на нее обеспокоенный взгляд, — это же не ты приготовила?

— Ты правда заботишься о моих чувствах? — Йоко прыскает, но от смеха удерживается, пристально разглядывает его лицо и машет рукой. — Это дело рук Кабуто, и он уж точно не обидится, если ты назовешь его отвратительным. Потому что оно отвратительно.

На мгновение повисает тишина, так что слышен только барабанящий по металлу крыши дождь, а потом по ушам ударяет скрежет, и дыра в потолке становится больше. Вода падает сверху прямо на Йоко, застает врасплох, так что она не успевает отскочить и оказывается мокрой с головы до ног, и с громким хлюпающим «бух» лист металла падает под окном. Рубашка противно липнет к груди, Йоко запоздало подскакивает, вытирает мокрые руки о мокрые же штаны и убирает с лица прилипшие мокрые волосы. Итачи смотрит на нее широко раскрытыми глазами, и уголок губ его едва заметно подрагивает. У него самого несколько мокрых капелек на одежде и подступающая к ногам лужа, и Йоко поджимает от обиды губы и фыркает, встряхивая сумкой.

Дождь теперь заливает внутрь, разлетаясь брызгами по всему помещению, Йоко громко ругается и трясет руками, и шума от нее больше, чем от ударяющихся о землю и металл крыши капель. Итачи почти смеется, одергивая себя, отступает от подступающей лужи и оглядывается в поисках другого укрытия.

— Там вроде есть еще одна комната, — Йоко машет рукой себе за спину, туда, где прячется сливающаяся со стенами дверь, и задумчиво хмурится, — только я сперва снова переоденусь.

Полноценного комплекта одежды у нее больше нет, так что приходится натягивать на себя платье с разрезами от бедер и широкими рукавами и надеяться, что обливаться водой ей больше не светит. В маленькой комнатке за неприметной дверью света побольше, Йоко растягивает под потолком веревку и вешает одежду сушиться. Дождь не заканчивается, кажется, собирается лить как минимум до следующего утра, так что ей ничего не остается, кроме как разделить кров с подозрительным и опасным врагом.

На врага, впрочем, Учиха Итачи отчего-то не тянет, походит больше на растерявшегося ребенка посреди шумной площади, и Йоко зачем-то хватает его за руку и тянет в обход дыры в потолке. Подхватить его черный с алыми облаками плащ она тоже не забывает, вешает его на веревку и утягивает всю кучу одежды в одну сторону, чтобы капало с нее только в дальнем пыльном углу. Итачи манипуляциям не сопротивляется, ловит ее за руку только когда Йоко тянется потрепать его по щеке, и глаза его снова неприязненно вспыхивают. Наверняка будет синяк, думает Йоко, потому что сжимает он крепко до хруста в суставах, и отец опять будет волноваться и может быть даже запрет ее дома на какое-то время.

Алые глаза проходят по ней сверху вниз, и Йоко сглатывает, ощущая, что вот теперь он точно может запросто убить ее. Она хочет извиниться, соврать, что перепутала с Саске, но молчит и следит за глядящим куда-то внутрь нее взглядом. Итачи будто не видит ее саму, разбитую на детали, концентрируется на общем образе и только подтверждает кажущуюся дурацкой догадку.

— Мои глаза здесь, — ехидно тянет Йоко, указывая себе в лицо, и Итачи растерянно моргает, осознавая, что все это время вроде как пялится ей на грудь.

Так и хочется заявить, что с самого начала она прикрыта, просто нательные рубашка и шорты на ней молочного, почти белого цвета. В голове вертится целая прорва желаний, но вместо всех них Йоко растягивает губы в нахальной улыбке, тянет на себя руку и широко раскрывает ладонь:

— Сколько пальцев ты видишь?

Поначалу Итачи непонимающе щурится, совсем сбитый с толку, а потом лицо его превращается в непроницаемую белую маску и глаза продолжают ярко алеть. Йоко торжествующе ухмыляется, ощущая прилив адреналина еще и оттого, что куда крепче сжимаются пальцы на ее запястье. Учиха Итачи, кажется, не собирается уступать даже просто догадке, так что они оба проваливаются в созданное им гендзюцу, в котором все еще барабанит по земле алыми каплями дождь, а Йоко сидит, задрав к нему голову, на дне бездонного озера.

Тугие багровые капли со свистом шлепаются о поверхность озера и расплываются розоватыми пятнами, растворяясь в голубоватой мерцающей толще. Йоко подставляет руки, пытаясь дотянуться хоть до одной из них, раскрывает рот, чтобы спеть, но только бульканье вырывается из горла. Вода заливается в нос, мешая дышать, перед глазами плывет и окрашивается красным, а в груди жутко давит и жжет. Йоко закрывает лицо ладонями и отталкивается от дна, но тугие звенящие цепи тянут ее назад, змеями вьются вокруг щиколоток и наползают выше, опутывая бедра. Она статуей замирает на дне бездонного озера, а с неба в него падают кровавые капли дождя. Смех рвется из груди, обращается пузырями и лопается, и Йоко рывком усаживается вниз, глядя, как красиво рассыпаются в воде длинные черные волосы.

Откуда-то сверху на нее смотрит Учиха Итачи, видит размытое пятно и голубоватые каналы чакры, растянутые по телу, а Йоко все еще тянет во все стороны свои тонкие длинные пальцы. Ей, пожалуй, нравится эта игра, только дышать становится совсем тяжело, в груди жжет и болит противно, вовсе не как обычно, а руки ее теперь тоже привязаны кандалами. Розоватые мутные пятна наконец-то достигают дна, стелются алой дымкой и волнами накатывают на босые отчего-то ступни. Дождь прекращается и воцаряется тишина, и Йоко глухо хохочет, сквозь кровавую пелену разглядывая расплывающиеся под водой пузыри.

* * *

В груди болит непривычно оглушающе, в животе противно тянет, и Йоко переваливается на спину, смотрит на прояснившееся небо сквозь дыру в крыше и ловит губами последние капли. Она приходит в себя в том же ветхом домишке, кое-как перебирается в первую комнату — там дождь приятно холодит разгоряченные щеки — и ловит срывающееся с губ дыхание. Ей все еще кажется, что она накрыта призрачным озером, а капли дождя с привкусом металла на языке, и Йоко неприязненно морщится, кусая губы до крови. Одежда ее снова насквозь промокает и неприятно липнет к телу, бинты обхватывают запястья железными кандалами, и пальцы вовсе не складываются ни в одну печать.

Надрывный кашель сотрясает пропитанный влагой воздух, кровь горчит и булькает, отвратительно горячая, и хочется разом выплюнуть ее всю. Видимое сквозь дыру в крыше небо серовато-голубое, все еще покрытое тучами, и кажется, будто снова вот-вот заплачет. Йоко кусает губы и хмурится, ощущает биение жилки на шее и тянет к лицу ладонь, утирая стягивающую кожу кровь. Нужная печать складывается с четвертого раза, Йоко хлопает перепачканной багрянцем ладонью по полу и жмурится от ударившего по ушам хруста и скрежета.

Отцовский змей настолько огромный, что домик лопается изнутри, и Йоко снова обдает влагой и щепками. Глаза слезятся от попавших под веки мелких соринок, но она все равно скалится неприятно, глядя прямо в нависший над ней черный зрачок. Манда шипит и ругается, как делает обыкновенно, грозится сожрать ее прямо сейчас, и Йоко глухо смеется, захлебываясь собственной кровью. Внутренности ее сжимает так, точно вот-вот вывернет наизнанку, воздух вырывается из легких с тихим заунывным шипением, и вода на лице делается совсем горячей.

— Бесполезная девчонка, — шипит Манда, склоняясь так близко, что она видит собственное дыхание на его черном зрачке, — Орочимару сейчас слаб, еще и ты вздумала…

— Прекрати трепаться, — усилием воли каркает Йоко, прерываясь на порцию рвущего изнутри кашля, — и доставь меня в убежище.

Висящий над ней глаз на мгновение отдаляется, приближается снова и совсем исчезает из поля зрения. Йоко ощущает клацнувшие в опасной близости зубы, тепло обдает ее отвратительным смрадом, и тело ее, зажатое в змеиной пасти, поднимается в воздух.

Должно быть, она снова теряет сознание, потому что открывает глаза уже в коридоре, где лампы режут глаза и разлетаются вокруг слепящими клубами света. Йоко дергается, поддаваясь сжавшему изнутри спазму, и отец недовольно косится на нее желтым глазом. Он несет ее по коридору, весь тоже перепачканный кровью, говорит что-то снующему позади Кабуто и велит высунувшему голову Саске заняться своими делами. Йоко слышит их будто сквозь толщу воды, пятна света расползаются перед глазами, и падает кровавыми каплями дождь.

Йоко приходит в себя еще несколько раз — когда отец останавливает взбунтовавшуюся в ее теле чакру, когда он же проводит прохладной ладонью по лбу, и когда недовольно бурчит под нос Кабуто — но потом снова погружается в сон. Упавшая на плечи дремота вяжет ее, придавливает к жесткой постели, и все стучит где-то в стороне дождь, пока Йоко окончательно не понимает, в чем дело. Свет в этой комнате желтый, недостаточно яркий, чтобы резать глаза, но она все равно неприязненно щурится и поджимает пересохшие губы. Тело тяжелое и почти не движется, а сердце яростно бьется в висках, вымеряя ритм. Это оно, а вовсе не призрачный дождь, барабанит по металлической крыше и выводит Йоко из темного вязкого равновесия.

Отец осторожно касается ее щеки, и она взглядом вгрызается в его руку, вызывая усмешку в глазах. Она слишком слабая и беспомощная, опять лежит здесь, окутанная заботой и жалостью, и оттого жарко наливаются щеки. Йоко жмурится и пытается отвести взгляд, в отцовских глазах пляшет насмешка, и он убирает руку так резко, что она едва не тянется следом. Тишина воцаряется в комнате, так что можно, едва ли прислушавшись, уловить дыхание прячущегося за дверью шпиона.

— Я буду счастлив, если однажды ты принесешь мне вырванные из тела глаза Учихи Итачи, — смешок срывается с губ отца, и дыхание за дверью становится чаще, — но собрать тебя заново будет куда более сложной задачей, не стоит таких забот.

Сам отец в алчном сражении с Учихой потерял руку, и теперь грезит получить для исследования шаринган врага. Сама же Йоко, кажется, вовсе не интересуется глазами отдельно от тела, куда больше ее занимает причина ухудшения зрения (ведь не мог же Учиха Итачи всегда видеть так отвратительно) и общее влияние шарингана на сформировавшиеся куда раньше каналы чакры. Йоко думает о том, что это было бы полезно отцу, займи он в конце концов тело Саске, и в глубине души хочет проверить и его тоже, но отчего-то пристыженно молчит, не выдавая посторонним подтвердившуюся вскользь догадку.

Отец говорит, что она слишком слабая, чтобы тягаться с гендзюцу, созданным шаринганом, и Йоко снова краснеет, отворачивается и поджимает губы. Скрывающая ее тело простыня белая, будто облако, уходящая в горло трубка мешает говорить, а скованные злостью пальцы вовсе не гнутся. В Йоко все еще нет ничего особенного, кроме переломанного на куски тела, сшитого черными нитками, и ядовитой, раздирающей внутренности чакры. Йоко слабачка с нахальным лицом, только и может что прятаться за отцовской спиной, но даже отплатить ему полноценно не в состоянии.

Скрипнувшие пружины постели заставляют ее вздрогнуть и повернуть голову, охватывая взглядом поднимающегося отца. Он мягко смеется, уже совсем не похожий на чужое тело, которое занял, и в желтых глазах его отражается желтый свет. Йоко вдруг думает, что Аоба наверняка опять все подслушал, и даже несговорчивый сварливый Манда в этот раз оказался по другую от нее сторону. Тепло растекается по ее телу с каждым новым размеренным вздохом, Йоко косит глаза на вздымающуюся белоснежную простыню и хочет уже уснуть, потому что бесконечные поддерживающие ее жизнь приборы мешают ей говорить. Скрывающийся за дверью шпион остается без внимания, и снова стучит по поверхности мутного озера красный дождь.

* * *

Йоко предпочитает не думать, сколько времени проходит, прежде чем она окончательно приходит в себя. Кашель все еще то и дело раздирает грудь, дождь призрачными барабанами стучит в ушах, а ядовитая чакра вьется, перетекая, внутри. Впрочем, пилюли она принимает реже, но оставляет это без внимания, предпочитая крепко сжимать баночку в рукаве. Песни ее, медленные и тягучие, опутывают коридоры, взлетают под потолок и там рассеиваются, опадая капельками холодной влаги. Йоко бродит по убежищу неприметным призраком, глазеет на эксперименты и крепко сжимает в руках инструменты, когда отец в очередной раз просит ее о помощи.

Тело его непослушное, точно оцепеневшее, холодное все больше и больше, и теперь уже не только у нее внутри зарождается ядовитый кашель. Ему нужно новое тело, однако время еще не пришло, и они оба переглядываются, вливают в себя лекарство и одновременно молчат, привечая стоящую за углом смерть. Йоко поет для отца легко и тягуче, не обращая внимания ни на блуждающего по коридорам Саске, ни на сверкающего глазами подозрительно Кабуто. Они втроем собираются уходить, а Йоко выпрашивает себе возможность остаться, блуждает по коридорам и задирает голову так, будто видит над собой небо.

От сидения в четырех стенах стучит в висках, от постоянных лекарств сводит зубы, и Йоко в конце концов не выдерживает, находит занятого тренировкой Саске и долго следит за смазанными движениями. Конечно, она не собирается ждать, когда он закончит, обрывает смешком и растягивает в ухмылке губы, когда алый взгляд прошивает ее насквозь. Саске неприязненно морщится, и на лице его гораздо больше эмоций, чем он обычно позволяет себе выставлять. Висящая под потолком лампа мерно раскачивает из-за созданного Саске ветра, и Йоко предвкушающе жмурится, перетягивая косу в тугой пучок.

В конце концов отец запрещает ей использовать чакру, а не тренироваться вовсе, так что невысказанным укором можно и пренебречь.

— Привет, — Йоко вскидывает вверх руку и заходит внутрь, перекатываясь с ноги на ногу, — если твой брат однажды меня убьет, спрошу я, пожалуй, с тебя.

Не самая удачная тема для начала разговора, но Йоко, глядя на искривившуюся физиономию Саске, ухмыляется только шире. Саске знает, что было в их первую встречу и чем закончилась предыдущая, потому что Йоко попросту не умеет держать язык за зубами, и теперь глаза его все чаще и чаще сверкают алым без всяческой надобности.

Не сдержавшись, Йоко вытягивает вперед руку и растопыривает пальцы, спрашивает, сколько видит Саске, и громко хохочет, когда он называет правильный ответ. В белом свете его черная одежда кажется мутным пятном, Йоко утирает ладони о штаны и ведет плечами, делая вперед еще пару шагов. Она замирает напротив него, глядит чуточку сверху и уже тянет было ладонь, но Саске перехватывает ее руку, отталкивает и скалится, как лисенок. Йоко нравится такой его вид, и она гулко хихикает, привставая на цыпочки и примериваясь, через сколько он станет выше нее.

— Что ты хочешь? — резко спрашивает Саске, точно отбивает ее в сторону, приказывает уйти.

Кожа его белая-белая на фоне черных волос и черной одежды, глаза сверкают капельками ночного неба, устланного в ладонях, и Йоко снова думает о том, что Саске на самом деле очень красивый. Паршивый характер его прекрасно сочетается с миленьким личиком, и от такого только и ждешь подлого удара в спину. Саске похож на старшего брата, однако в том, думает Йоко, гораздо больше красоты взрослой, выверенной и плавной. Она мысленно сравнивает их, ставит рядом, делает выводы не в пользу хмурого Саске и подается вперед, переступая с ноги на ногу.

— Мне скучно, — Йоко тянет слова, приближается медленно, ловит каждый крохотный шаг, — могу я присоединиться к твоей тренировке, Саске-кун?

Лицо Саске искривляется в отвращении, и Йоко разводит руки в стороны, хрипяще смеется и отхаркивает скопившуюся в глотке желчь. Бесконечно долгой недели хватает, чтобы она встала с постели, еще столько же занимают бесполезные прогулки по коридорам, однако в конце концов ей требуется еще целая куча времени, чтобы окончательно восстановиться.

— Только тайдзюцу, — Йоко пораженно вскидывает руки, стоит Саске раскрыть рот, и глаза его вдруг снова делаются кроваво-красными, — обещаю не делать ничего лишнего.

Йоко лукавит, и Саске слышит ложь в ее голосе, но едва ли понимает, что именно она значит. Он смотрит на нее исподлобья, будто ждет еще уговоров и аргументов, и Йоко делает еще один крохотный шаг:

— Мы ведь какое-то время с тобой не увидимся. Саске-кун, обещаешь хорошо тренироваться, пока меня нет?

Скользящий удар летит в сторону ее шеи, и Йоко растягивает в ухмылке губы, прежде чем уклониться. Крутится на мыске, выбрасывает ногу для подсечки, но Саске подпрыгивает, обрушивается сверху и задевает плечо. Йоко хочет свистеть и ругаться, но лишь хохочет, выплевывая воздух, хватает его за руку и заводит за спину, оставляя пару ударов над селезенкой. Она не рассчитывает силу, слышит оглушающий хруст и отскакивает, принимая защитную позицию.

Саске сплевывает густую вязкую кровь себе под ноги, и в черных глазах его загорается огонек. Следующую серию ударов, обрушившихся на нее камнепадом, Йоко кое-как отбивает, скользит по шероховатому каменному полу и вьется кругами, выискивая заминки и слабости. Она не любит драться лоб в лоб, чувствует себя беспомощной мышкой на чужой территории и оттого распаляется все сильнее. Боль от пропущенных неосторожно ударов расползается по телу волнами, неумолимо сковывает движения и застывает кровавым дыханием в горле. Спазмом давит живот, горят легкие, и она, кажется, снова слышит этот раздражающий алый дождь.

Нелепый поединок оканчивается хлопком в ладони, и оба они замирают, не сводя взгляда друг с друга. Саске не смотрит ей за спину, а Йоко не оборачивается, утирает кровь из разбитой губы и перешагивает с ноги на ногу, неловко поправляя съехавший пояс.

Отец не ругает и не обвиняет их в безрассудстве, и оттого Йоко только сильнее хочет спрятаться за спину незадачливого партнера.

— Мы отбываем уже завтра, — ровный отцовский голос обрушивается на нее ушатом воды, и Йоко фыркает и наконец оборачивается, — есть еще несколько мест, которые Саске-куну стоит увидеть.

Он не добавляет, что пора бы некоторым мальчишкам собирать манатки, но Саске все равно поджимает губы и выходит прочь. Йоко провожает его долгим взглядом, только бы не смотреть отцу в лицо, и в конце концов упирается в оказавшиеся у нее перед носом длинные белые пальцы. Отец утирает капельку крови на ее подбородке рукавом, качает головой укоризненно и вдруг тоже уходит, не сказав больше ни слова.

Утром Йоко провожает их у самого выхода, поставляет лицо тусклому рассветному солнцу и обещает непременно уничтожить все до дня возвращения. Йоко не поясняет, что именно, и отец ухмыляется, подталкивает Саске в спину и исчезает, оставляя ее один на один с дождем.

В близлежащей деревушке редко можно поживиться чем-нибудь необычным, но Йоко все равно мотается туда почти каждый день, пререкается с местными наемниками и даже убивает кого-то, заявившего, будто ее бросил парень. Кровь на руках ощущается отвратительно, капает на пол с противным хлюпаньем, и Йоко снова кажется, что сверху на нее давит озеро. Кашель раздирает грудь так, что становится вовсе невозможно дышать, Аоба шипит укоряюще, и Йоко отмахивается, разбрызгивая вокруг вязкие кровавые пятна.

Через пару дней она снова с кем-то бессмысленно спорит, но вовремя вспоминает, что отмывать с одежды чужую кровь — утомительно, а не весело, и подсыпает оппоненту в стакан яд. Дни тянутся один за другим, и в какой-то момент Йоко не придумывает ничего лучше и экспериментирует с собственной чакрой. Йоко хочет похвастаться, что присматривает за убежищем и отцовскими образцами, но за ней самой присматривает вездесущий зануда-Кабуто, и ей не остается ничего другого, кроме как раз за разом сбегать.

Кабуто, впрочем, закрывает глаза на все ее выходки и только отмахивается, позволяя не путаться под ногами, так что Йоко постепенно перебирается на обласканное солнцем местечко неподалеку и устраивает себе самый настоящий домик на дереве. Чувствовать себя непоседливым непослушным ребенком оказывается крайне забавно, и в какой-то момент домик обзаводится скрытой подземной лабораторией. Йоко обзывает себя безумным ученым и даже придумывает нелепый устрашающий смех и запирается в своем маленьком иллюзорном мирке, пока развлечение совсем не наскучивает.

Время течет, но кажется одной застывшей на краешке листа каплей утренней росы, и оттого хочется тряхнуть ветку так, чтобы оказаться залитой водой с головы до ног, будто окунулась в холодное озеро. Йоко разглядывает капельку, склонившись к ней низко-низко, подставляет под листик ладонь и облизывает сухие губы. Сдавленное дыхание запускает движение, и капля срывается вниз, холодит кожу и достает брызгами до кончика носа. Йоко жмурится от удовольствия, собирает воду языком и причмокивает, запрокидывая голову. Обращенное водой время, пожалуй, кажется ей недостаточно сладким, и она сбивает капли одну за другой в поисках той, какую ей хочется.

Подходящая, впрочем, не находится вовсе, и Йоко, презрительно фыркнув, отправляется в город. На языке остается привкус разочарования, отчего-то хочется пить, и солнце греет макушку так сильно, будто хочет поджарить на ней обратившиеся красными волосы. Йоко не нравится эта ее дурацкая особенность, точно выдающая с головой, и она сплетает легкую косу и накрывает голову тонким шарфом, превращаясь в одну из десятков обыкновенных женщин. Йоко бродит по знакомому до тошноты городу, разглядывает людей и тянет себе под нос заунывную песенку, оканчивающуюся чем-то вроде визгливого кашля.

Яркое солнце слепит глаза так, что приходится жмурится и закрываться ладонью, и Йоко покупает в одной из лавок нелепую широкополую шляпу, подвязанную красной лентой, нахлобучивает ее на голову и прячет в рукавах ладони. Притаившийся на ее запястье Аоба шипяще смеется, потому что Йоко терпеть не может головные уборы, и она, поджав губы и сложив печать, велит ему испариться. Денек продолжается в тишине, заполненной доверху звуками уличной жизни, Йоко насвистывает пришедшую на ум песню, и кто-то даже оборачивается ей вслед. Впервые в жизни одиночество кажется ей жалким и утомительным, неприятное чувство щекочет пальцы, а еще ужасно хочется пить. Время-вода скапливается градинками пота на лбу, впитывается в края соломенной шляпы и скатывается по виску, путаясь в волосах.

Маленькое кафе на стыке улиц встречает ее тихой прохладой и запахом жженого сахара, и Йоко усаживается за первый попавшийся столик, стягивает осточертевшую шляпу и бросает ее рядом. Нерасторопная официантка принимает ее заказ целую вечность, приносит стакан воды и так приторно улыбается, будто сладостью несет от нее. Тонкие занавески скрывают распахнутые настежь окна, цепляются за края рамы и шумно трепещут на налетающем то и дело ветру. Вечером должно стать прохладнее, и уже сейчас жара смешивается с ветром, ласкает открытую шею и пылью оседает на кончике языка. Йоко делает несколько глотков, болтает воду во рту и выплевывает обратно, наблюдает за осевшими на столе брызгами и, кривя в отвращении губы, утирает их рукавом.

Маленькое заведение с пустыми столами кажется ей ужасно нелепым, пока одиночество ее не разбавляет фигура в длинном плаще и такой же ужасающей, как ее собственная, соломенной шляпе. Еще одна фигура, высокая и совершенно ей не знакомая, усаживается за ее столик напротив, подпирает ладонями щеки и по-акульи скалится, демонстрируя два ряда похожих на колья зубов.

Учиха Итачи садится в отдалении, поправляет шляпу так, чтобы видны были разве что опущенные уголки его губ, и складывает перед собой ладони. Йоко думает, что он похож на прилежного ученика какой-нибудь школы для умников, хихикает себе под нос и получает в ответ смешок от другого. Йоко разглядывает следы жабр под его маленькими, по-рыбьи круглыми глазками, склоняет голову набок и переводит взгляд на прислоненный к столу огромный клинок. Из-за дурацкой шляпы не видно, смотрит ли Итачи в их сторону, но теперь Йоко думает только о том, что ее заказ вообще могут не принести.

— Барышня ведь не смеется над нами? — рыбоподобный подается вперед, сцепляет пальцы в замок и улыбается так широко, что кажется, будто голова Йоко поместится в его рот целиком. — Я могу убить тебя, даже не используя Самехаду.

Он называет имя меча так легко, словно хвалиться больше ему решительно нечем, и Йоко смутно припоминает связанное с ним имя. О Хошигаки Кисаме отец рассказывал ей вскользь, как о чем-то вовсе незначимом, и Йоко тоже широко улыбается, машет ладонью перед лицом и кивает в сторону застывшего неподвижно Итачи:

— О, нет-нет, я смеюсь над ним, а не над тобой.

Повисает короткая неловкая пауза; Йоко продолжает скалиться, словно силится переиграть акулью улыбку собеседника, и тот вдруг захлопывает пасть с оглушающим клацаньем, запрокидывает назад голову и принимается хохотать. На шее его тоже виднеются жабры, серая кожа кажется блестящей от влаги, и в целом он больше похож на рыбу, нежели человека. Йоко разглядывает его с непристойнейшим любопытством, облизывает пересохшие от жажды губы и оглядывается на застывшую в дверях официантку. Этот город полон наемников, так что все знают обозначение алых облаком на черных плащах, и, думает Йоко, ей стоило бы поторопиться, а не строить из себя труп раньше времени.

— Он может убить тебя одним взглядом, — отсмеявшись, сообщает Кисаме, и слова его вовсе не выглядят пустозвонной насмешкой.

— Да, я знаю, — Йоко склоняет голову набок, щиплет себя за запястье и считает удары застывшего на мгновение сердца, — возбуждает, не правда ли?

Озеро довлеет над ней прозрачной толщей, алые капли падают к самому дну, оседают сверкающими рубинами и собираются в высокую гору, взобравшись на которую, кажется, можно выбраться. И в то же время, стоит сделать неверный шаг, эта гора обрушится, погребая под собой заживо.

Йоко думает, что умирать от одного взгляда гораздо веселее, чем от меча или смыкающихся на шее рук, машет ладонью и громко каркает, приказывая зазевавшейся официантке поторапливаться. В горле у нее пересыхает напрочь, так что становится трудно дышать, и она стучит давно опустевшим стаканом по столу, грозя перебить всю посуду к чертовой матери.

— Шумная, — осекает ее тихий вкрадчивый голос, и Йоко вдруг чувствует, как падает вниз скопившийся в горле комок.

Все втроем — она, Кисаме и официантка — они оборачиваются к Итачи, но тот лишь скрывает лицо шляпой совсем, так что звенят привязанные к полям колокольчики. Смешки следуют один за другим, разрывая тугую паузу, и теперь уже Йоко запрокидывает голову и хохочет, похлопывая ладонью по столу. В голове ее вертится целая куча вопросов, однако обстановка кажется недостаточно интимной, и Йоко всего лишь насвистывает, запуская небольшую искристую шалость. Девчонка с нелепыми темно-зелеными волосами опускает глаза в пол и слишком очевидно старается не дышать, но она, пожалуй, слишком маленькая песчинка во взбурлившем океане, чтобы в самом деле на что-то влиять.

— Я первая заняла это место, — Йоко расслабленно пожимает плечами, подцепляет деревянную шпажку и отправляет в рот шарик сладкого рисового теста.

— Итачи-сан любит данго, — вставляет между делом Кисаме, и Йоко дожевывает и кивает, констатируя факт:

— Они вкусные.

Она просит у официантки еще лимонад, и та поспешно ретируется, собрав все заказы. Из распахнутых окон веет опускающейся на землю прохладой, зацепившаяся за раму занавеска трещит, будто вот-вот порвется, а еще быстро темнеет. Погода меняется стремительно, яркое, выжигающее макушку солнце вдруг исчезает, скрывается за серыми тучами, и неплохо бы распахнуть занавески, чтобы впустить в помещение немного потяжелевшего воздуха. Первые раскаты грома слышатся вдалеке, смешанные с зашелестевшей разом листвой, а еще мгновение спустя делается вовсе темно, и неприятная липкая морось прочерчивает неровную линию вдоль окна. Несколько капель падают на ее рукав и на шляпу, но Йоко нисколько не обращает внимания, наслаждаясь последним кусочком десерта.

— Пойду прогуляюсь, — Кисаме машет рукой в сторону выхода, и маленькие рыбьи глаза его сверкают озорством так по-детски, что хочется непременно стукнуть ложкой по лбу.

Он добавляет что-то еще, Йоко смотрит на открывающиеся безмолвно губы, склоняет голову набок и переводит взгляд на колокольчик на шляпе. Он отчего-то кажется красным, словно застывшая в воздухе капля, покачивается из стороны в сторону, но тоже не производит ни звука. Шелест дождя и ветра за окном стихает, и даже стук собственного сердца кажется Йоко глухим едва различимым гулом, пеплом осевшим в ушах.

В гендзюцу она попадается так легко, словно напрашивается сама, тянет в ухмылке губы и продолжает насвистывать, совсем не различая звуков. Учиха Итачи сидит напротив нее молча, сложив на столе руки и скрыв лицо полями соломенной шляпы, и алые кляксы-колокольчики на ней упрямо раскачиваются из стороны в сторону. Маленькая глупая песенка льется по потолку, и Йоко задирает к ней голову, широко раскрывает глаза и ловит падающие с неба капли.

— Стоит научить Саске-куна подобным фокусам, — Йоко трясет головой и кусает губы, чувствует вкус крови на языке, но все равно видит раздражающие кровавые пятна, зависшие в воздухе, — а то как же он придет тебя убивать?

Голова слегка кружится, Йоко тянется к угощению перед Итачи и, постучав по столу ногтем, утаскивает одну палочку. За шляпой не видно его лица, но ей все равно кажется, будто он усмехается, и Йоко продолжает болтать, не обращая внимания на растекающиеся под потолком звуки.

— Но разве не будет обидно, если ты сделаешься слишком слабым? — сладость растекается во рту, от деревянной палочки появляется горьковатый привкус, и слова, как песок, скрипят на зубах. — Разве Саске-кун захочет убивать слабака? Знаешь, я не очень хорошо его знаю, но Саске-кун такой гордый, что иногда бесит. Я говорила ему, что дети должны быть детьми, а он утверждает, будто давно уже взрослый.

Капли дождя падают под ноги, алые колокольчики раскачиваются на ветру, а на тарелке сама собой появляется еще одна палочка. Испуганная официантка жмется в дверях, Самехада все еще стоит, прислоненная к краю стола, а Йоко завороженно глядит на вырывающиеся у нее из горла слова, оборачивающиеся голубоватыми птичками и тоже взлетающие под потолок.

— Какая нелепая чушь, правда? — Итачи качает головой, не то соглашаясь, не то обвиняя ее саму в глупости, и Йоко прыскает и смеется, тянет руку и осторожно касается безмолвного алого колокольчика. — Я могу считать это нашим первым свиданием?

Тема меняется сама собой, и на тарелке появляются, точно приказывая заткнуться, еще несколько палочек с данго. Лица Итачи не видно за широкополой соломенной шляпой, и это ужасно бесит, так что Йоко пристально разглядывает его пальцы с окрашенными черным ногтями. Ее шляпа плавает под ногами промокшим наполовину бумажным корабликом, вода поднимается до колен, и оттого штаны липнут к телу и неприятный холод волной разливается по ногам.

Беззвучное шевеление пальцев кажется ей скрытым посланием, и Йоко щурится, вглядываясь пристальней. Голова падает набок, язык делается ватным, и она усилием воли заставляет себя сидеть. Оцепеневшая официантка вздрагивает, разливается лужей под ногами и смешивается с дождем, порывистый ветер обрывает несчастную занавеску, и хлопает в довершение оконная рама. Йоко думает, что в таком случае будет считать это вторым их свиданием, скалится широко и наверняка некрасиво и подбрасывает в воздух тонкие деревянные палочки.

Улыбка с лица слетает, когда официантка со стуком ставит перед ней тарелку с разноцветными шариками сладкой рисовой муки, короткая песня оканчивается, обрываясь на полуслове, и Йоко презрительно фыркает, заказывая лимонад. От данго уже тошнит, и она отставляет их в сторону, оборачивается к окну и долго разглядывает сгрудившихся на подоконнике солнечных зайчиков. Второе свидание задается на славу, и оттого у Йоко щекочет в носу.

Широкополую соломенную шляпу она нацепляет на голову, надвигает на глаза, защищая лицо от солнца, и оставляет на столе полную тарелку и пару монет чаевых. Йоко насмешливо бросает, что ее заказ оплатит молодой человек в углу, и официантка поспешно кивает, сгребает монеты в охапку и уносится в сторону кухни. Заполненная людьми улица встречает Йоко полуденным жаром, так что она прячет в рукавах ладони и растягивает в улыбке губы, думает, что Аоба непременно будет ругаться, и спешит возвратиться в убежище.

* * *

За время их разлуки (Йоко мысленно закатывает глаза из-за нелепого слова) Саске вытягивается и, кажется, даже становится мужественнее, делается одного с ней роста и ухмыляется так нахально, что непременно хочется треснуть. Йоко вскидывает руку и треплет его по макушке, путается пальцами в волосах и задерживается чуточку дольше дозволенного. Йоко смешно оттого, как забавно Саске краснеет, и она щелкает его по носу и скалится на сдавленные ругательства. То, что Саске умеет ругаться, кажется великолепным прогрессом, но не хватает ему все равно слишком многого. Йоко невольно сравнивает Саске со старшим братом, озвучивает характеристику не в его пользу и получает насмешливое замечание от отца. Она не собиралась скрывать собственное романтическое свидание, и губы сами собой растягиваются в другой усмешке, смысл которой Йоко пока не собирается понимать.

Красноволосая девчонка прячется за спиной Саске, скалится и огрызается куда как более живо, так что в какой-то момент Йоко обещает запихнуть ее к исследовательским образцам. Отец называет девчонку Карин, объявляет о ее полезности и смотрит на Йоко так, что все внутри невольно скручивается в узел. Густая ядовитая ревность заполняет желудок, течет по зубам и капает под ноги, насквозь прожигая пол, но не видит ее даже развернувшаяся на пятках Йоко. Это ее маленький подарок в честь возвращения, и она думает, что, может быть, стоит сделать нечто еще.

Йоко считает дни, и выходит, что они пробыли врозь около полугода. Жаркое лето печет макушку, сменяется влажной осенью, и за вторым свиданием непременно следует третье. Йоко слоняется по округе, выполняет дурацкие задания дайме и убивает кого ни попадя, перебирает в ладонях золотые монетки и бросает в ручей плоские камешки. Саске то и дело отправляется на миссии с ней, но большую часть времени они молчат. Йоко болтает сама с собой, напевает и рассказывает небылицы, потому что терпеть не может звенящую тишину, а потом, раздражаясь, отправляет его восвояси. Йоко нравится одиночество и не нравится тишина в компании, и еще много чего туда и обратно, но завершает пирамиду теперь раздражающе болтливая Карин, нахальная настолько, что смеет с ней спорить.

Третье романтическое свидание, будто копируя первое, начинается с обрушившегося на землю дождя, по-осеннему колючего и холодного, пробирающего до ленивой зевоты. Дождь застает Йоко в гостинице, запирает в помещении брезгливое к холоду тело и притягивает к окну, как притягивает мотыльков свет от лампы. Йоко разваливается на полу, подкладывает под голову руки и думает, что в этот раз кое-что началось иначе.

Повязанное песней гендзюцу начинается с завтрака и тянется несколько дней кряду, обхватывает голову и сдавливает обручем лоб, гладит волосы и осторожно, едва заметно скрывается под одеждой. Дождь барабанит по металлической крыше гостиницы, стоит непрерывной серой стеной и мешает видеть дальше собственного носа, но Йоко все равно разглядывает всплывающие в чашке с чаем алые капельки.

Голос ее срывается и теряет ритм, и Йоко вдруг замолкает, широко раскрывает глаза и пристально смотрит на сгрудившуюся в углу помещения фигуру.

— Я бы зажгла свечи, но, боюсь, твое хриплое дыхание все их задует.

Йоко надрывно смеется собственной шутке, склоняет голову набок и глядит на дождь за окном, и серая стена кажется ей куда менее удручающей, чем сгорбленная фигура Учихи Итачи, притаившегося в углу ее гостиничного номера. Их новая встреча смешивается с колючей болью на языке, кашель тонет в раскатах грома, а темнота, кажется, и вовсе мешает дышать. Самоуверенное решение смехом срывается с языка, и Йоко встает, подходит к Итачи вплотную, точно прощупывает границы у дикого зверя, опускается прямо на пол и протягивает вверх ладонями руки. Она слишком много времени проводит в созданном им гендзюцу, поет и копается в чужих мыслях, и в конце концов вырывает с корнем ответ.

Израненная, истыканная мечами безусловная любовь прошивает Йоко насквозь и кажется настолько нелепой, что в уголках глаз выступают слезы. Одуряющая дикость чувств вьется словами под потолком, глохнет под грохотом дождя за окном и искрами оседает на кончике языка. Йоко шлепает по лбу сначала себя, а потом и Итачи, жмурится, спасаясь от его пронизывающего слепого взгляда и уходит, удостоверившись, что он доживет до следующей встречи.

Это кажется нелепым и неуместным, но Йоко не вдается в подробности, окутывает ладони зеленоватой лечебной чакрой и подходит так близко, что перехватывает дыхание. Она словно играет с диким озлобленным зверем, гладит его осторожно и тихо нашептывает слова пришедшей на ум песни. Йоко беспечно беззастенчиво улыбается, наблюдает за вьющимся за окном снегом и перебирает сплетшиеся в один неразрывный клубок каналы чакры. Снег тает, не успев долететь до земли, а чужое лицо под пальцами кажется холодным и гладким, как мрамор. Йоко уже не считает, какое это по счету свидание, делает то, что от нее молчаливо требуют, и лезет самую чуточку глубже.

Учиха Итачи желает дожить до момента, когда его младший брат станет достаточно сильным, и Йоко ужасно громко смеется, считая, что на Саске куда лучше подействовала бы несколько иная мотивация. Впрочем, с чужими тараканами Йоко не спорит, размашисто отгоняет своих и продолжает тихонько петь скорее для себя, чем кому-то еще.

— Каналы чакры оплели глазные яблоки настолько плотно, что ты почти не можешь видеть самостоятельно, — Йоко объясняет лениво, сама понимает через раз, но продолжает болтать, потому что ей можно, — хотя я бы не бралась объяснить феномен слепоты из-за шарингана. Чакра стимулирует глазное яблоко, но без подпитки оно как выключенный телевизор — сам по себе есть, а картинка отсутствует. Сколько пальцев ты видишь?

Йоко вытягивает перед собой руку с растопыренными пальцами, перескакивая на дурацкий вопрос, и вовсе не получает ответа. Итачи смотрит куда-то мимо нее, и Йоко на самом деле злит эта его спокойная обреченность. Она тоже знает, что однажды умрет, потому что с самого начала ее тело сломано, и оттого со злостью стискивает кулаки и сжимает зубы. Отравленная чакра бурлит внутри, ядом течет по венам и отравляет, и отравляет, пока картинка на черном экране не делается пыльной и блеклой.

— Хочешь сохранить свои глаза для Саске-куна? — Итачи неопределенно ведет плечами, и Йоко закатывает глаза, выплевывая смешок. — Если попросишь меня, я скорее заберу их себе. Не думаю, что Саске-куну нужны такие подарки.

Итачи не слышит ее, думает о чем-то своем и легко улыбается, точно уже отправился на тот свет. Йоко поет громче, придумывает слова на ходу и путает ноты, падая в пропасть. Йоко терпеть не может привязываться, от злости кусает губы и радуется, что собеседник ее почти напрочь слепой.

Встречи их продолжаются время от времени, и Йоко все больше и больше вязнет, тонет в болоте по самое горло и не собирается выбираться. С Саске у нее все больше не ладится, исчезает даже то рваное общение, что было в начале, и они молчаливо косятся друг на друга, перекидываются парочкой фраз и расходятся в разные стороны. В какой-то момент, думает Йоко, он начинает смотреть на нее сверху вниз, и тогда шаткий веревочный мостик обрушивается напрочь, утопая в разлившемся под ногами болоте. Йоко разрывает изнутри ядовитая ревность, и она скалится на Саске совсем по-змеиному, встречает в ответ полную высокомерия усмешку и вызывает его на дуэль.

В тренировочном зале Йоко заводит резкую ритмичную песню, переступает с ноги на ногу и только и делает, что уворачивается от напитанного электрической чакрой меча. Йоко не нравится, как Саске дерется, потому что он слишком простой и резкий, и она неожиданно для самой себя валит его и садится сверху. Подглядывающая из-за угла Карин взвизгивает и зажимает ладонями губы, и Йоко начинает петь громче, опутывая ее гендзюцу. Свидания ее не проходят без пользы, и чакра падает голубым озером на пол, занимая непрошенных зрителей иным представлением.

Жар разгоряченного подросткового тела ощущается даже сквозь ткань, Йоко вжимает ладонь в ее грудь, а пальцы Саске смыкаются на ее запястье. Они смотрят друг другу в глаза ошарашенно, а потом Йоко подается вперед, касается грудью чужого предплечья, ловит сдавленный вздох и громко смеется, запрокидывая назад голову. Она держит некрепко, но Саске все равно послушно лежит на спине, так что ничто не способно скрыть яркий румянец на его бледных щеках. Грудь его рвано вздымается, глаза блестят, а по лбу течет капелька пота, а Йоко глядит в растекающуюся по черноте красноту и облизывается, задерживая кончик языка на зубах.

Тренировочный бой оканчивается ее победой безоговорочно, и она требует причитающийся победителю приз, видит плохо скрытое высокомерием смущение и обещает забрать его когда-то потом. Саске буравит ее спину огненным взглядом, и Йоко ядовито улыбается, лелеет в ладонях шалость и спешит на свидание.

В отцовской спальне отвратительно ярко из-за верхнего света, мерцают на стенах рыжие отсветы настольной лампы и пахнет лекарствами так, что тошнотворный привкус оседает на языке. В подземелье нет окон, лишь тикают словно подвешенные прямо над головой часы, отмеряя оставшиеся мгновения. Лицо отца бледное и осунувшееся больше обычного, к запястьям тянутся трубки, и хриплое дыхание эхом отражается от каменных стен. Йоко ступает по комнате осторожно, словно боится нарушить царящий покой, дышит через раз и смыкает губы так плотно, что от напряжения немеют виски.

Здесь пахнет тленом и смертью, а еще густая черная зависть растекается под ногами тягучими каплями. Йоко опускает на спинку кровати ладони, едва касается растрепавшихся отцовских волос и выдыхает носом, путаясь в собственных мыслях. Йоко не в первый раз видит его таким, но сейчас отчего-то сжимается сердце и подкашиваются от нелепой ярости колени. Смерть по-прежнему стоит у нее за спиной, но тянет руки сквозь ее голову, проходит насквозь и пока отступает, выбрав себе новую жертву.

— Хватит уже тянуть, — Йоко невольно вздыхает, и рот ее заполняет гнилостный запах разложения, — три года почти прошли.

Еще немного, хочет добавить Йоко, и Саске сделается слишком сильным. Йоко хочет сказать, что Саске уже слишком сильный, смотрит на всех свысока и отвратительно скалится, стоит ей отвернуться. Кроме того, Йоко замечает, что, изловчившись, может убить отца и сама, и оттого даже не пытается затянуть заунывную песню. Она то и дело валяет Саске в грязи, учит его гендзюцу и громко поет, а время стремительно утекает сквозь пальцы, оставляя позади выжженные следы на траве.

— Еще немного, — упрямо кривит губы отец, и голос его вырывается из горла сдавленным хрипом, — я хочу получить тело Саске-куна в самом его расцвете.

Йоко представляет, как он велит ей заткнуться, качает головой и укладывает ладонь ему на макушку, разглаживая растрепавшиеся пряди. Отец недовольно ведет подбородком, но руки его скованы капельницами, и с каждым выдохом жизнь растворяется в воздухе. Йоко больше не предлагает ему свое тело, потому что отец непременно откажется, но он, кажется, воспринимает это по-своему.

— Спой для меня, — это, пожалуй, впервые, когда он просит Йоко запеть, и она, пораженная, застывает с раскрытым ртом, — я прикажу Кабуто-куну все подготовить. А ты пока спой мне красивую песню.

Йоко догадывается, что тело его стремительно угасает, гниет и разваливается на части, и на целое мгновение в животе ее поселяется отвращение. Где-то в лабораториях плавает в колбе его отрубленная рука, настоящая, а не позаимствованная у слабака, а существо, распластавшееся на кровати, напоминает не то сброшенную кожу, не то истлевший от старости труп.

И Йоко открывает рот и поет, глотает сладкий запах гниющей плоти и расчесывает пальцами отцовские волосы. В груди у нее расцветает приятное чувство, потому что сейчас здесь она и только она, и пусть потом отец приведет кого хочет, все они вместе взятые будут хуже нее. Потому что Йоко поет, рассыпая по воздуху ядовитую чакру, плетет незримые нити и надевает на отца венок из свежих цветов.

От ярких ламп слезятся глаза, рыжие отсветы видятся ей приятным теплом огня, и Йоко тянет к ним руки, утопает в холодных стенах и отвлекается, едва не сбиваясь. Отец ее завороженно слушает, слегка опустив веки, точно она в самом деле надевает на его шею петлю, и Йоко, пожалуй, впервые позволяет себе коснуться его холодных пальцев. Тонкая кожа ощущается словно бумага, кажется хрупкой и хрусткой, и Йоко невесомо сжимает пальцы. Рука его теряется между ее прохладных ладоней, острые косточки впиваются в кожу, и раздражающий хрип сменяется на мгновение спокойным сопением.

Отец засыпает у нее на руках, и Йоко садится подле, позволяет ему опустить голову на подушки и сжимает ладони, наблюдая за полуиссохшими капельницами. Все в этом убежище полуиссохшее, даже она сама стоит на пороге могилы, и отчаянная радость, что смерть в этот раз явится вовсе не по ее душу, мешается с гнетущим отчаяньем. Уже слишком поздно, отец слишком слаб, а Саске слишком силен, однако Йоко молчит, позволяет строить коварные планы обоим и злится на собственное излишнее послушание. Пальцами она касается отцовского лба, убирает налипшие волосы и представляет сильного, огромного белого змея, напрочь растерявшего человеческую сущность.

Йоко потирает оставшиеся от капельниц синяки, вспоминает самодовольную нахальную Карин и хмурого Саске, наблюдающего из-за угла, сжимает кулак и представляет, будто делается в миллион раз сильнее. Йоко поет, накрывая камни иллюзией, и, пусть это видится только ей, рядом с уснувшим отцом сидит маленькая девочка с глазами змеи, поглаживает его белесую чешую и тоже о чем-то мечтает.

Когда отец просыпается, Йоко поднимается, обходит его постель кругом и выдергивает катетеры. В пальцах ее сквозит расслабленная прохлада, песня все еще льется, ударяясь о стены, и Йоко щелкает выключателями, разглядывая показатели на приборах. У отца нет ни капельки времени, но он продолжает оттягивать, тянет даже сейчас, поднимаясь и накидывая на плечи халат. Йоко следит за ним краем глаза, обиженно поджимает губы и в конце концов отворачивается, оставляя его один на один с собственными алчными планами.

— В южном убежище требуется смотритель, — сиплый голос отца разносится по комнате, и Йоко вздрагивает, скашивая на него глаза, — отведи туда Карин, а затем возвращайся.

Перспектива остаться наедине с наглой болтливой девчонкой Йоко вовсе не нравится, но отец продолжает тянуть, выпроваживает ее прочь, и она послушно уходит, замолкая только когда за спиной ее закрывается дверь.

С Карин она встречается этим же вечером, торопится, хоть и терпеть не может идти ночью, и разглядывает высыпавшие на небе звезды. До южного убежища Йоко рассчитывает добраться к рассвету, чтобы к следующему вечеру вернуться обратно, а Карин, словно вовсе не разделяя ее планов, широко зевает и переступает с ноги на ногу. Эта девчонка Йоко совершенно не нравится, но пока хотя бы молчит, так что она подает знак и припускает вперед, ловко запрыгивая на ветку ближайшего дерева.

Рассыпавшиеся на небе, словно маленькие огоньки на болоте, звезды указывают путь, однако Йоко знает его и без них, смотрит вперед и прислушивается к каждому звуку. Ночь — время крови и смерти, и большая почти полная луна где-то сбоку соглашается с ней, едва заметно отливая багрянцем. Шелестят на легком ночном ветру листья, тихо ухает вдалеке сова, и маленькие ночные жители пробираются сквозь лес, оглядываясь и вздрагивая от каждого звука.

Змеи охотятся ночью и прекрасно чувствуют добычу, так что Йоко раскидывает сети, почти не обращает внимания на едва слышимые шаги за спиной и тихонько поет, имитируя природные звуки. Особенно хорошо у нее получается завывание ветра, гасящее бдительность и навевающее сонную тоску, и в глубине души Йоко гадко надеется, что Карин оступится и свернет себе шею. Однако вместо этого девчонка равняется с ней, наводя столько шуму, что подглядывающая за ними сова пугается и улетает.

— Хватит уже завывать, — голос Карин, высокий и резкий, ярко выделяется в ночной тишине, — не то придется делать привал. Я ужасно хочу спать!

Йоко презрительно фыркает, отталкивается от ветки и ускоряется. После полуночи они должны выйти в каменистую пустыню, и вот там-то темп определенно придется сбавить, так что пока Йоко решает пройти как можно большее расстояние. Карин нагоняет ее пару мгновений спустя, ударяет пятками о ветку так, что шелестят громче обычного листья, и безуспешно поправляет растрепавшиеся от ветра волосы. Коса Йоко спрятана под плащом, и она кривит в отвращении губы и старается не смотреть в сторону слишком яркого в темноте пятна цвета крови.

— Ладно, — Карин, не желающая сдаваться, понижает голос до заговорщицкого шепота, — лучше скажи, Орочимару-сама действительно считает меня настолько полезной, что решил доверить убежище?

— Или он решил выбросить надоедливый мусор, — Йоко пожимает плечами и довольно хихикает, замечая на лице Карин раздосадованное выражение.

Ее раздражающая симпатия в сторону Саске видна невооруженным глазом, а тот, не замечая вокруг ничего, кроме собственной мести, не обращает на девчонку внимания. Ситуация кажется Йоко забавной, и она незаметно хихикает, на всякий случай затягивая успокаивающий веки мотив, а Карин бурчит что-то под нос, но какое-то время бежит молча, притихнув и смешавшись с шелестом листьев.

Стоит им ступить на каменистую поверхность пустыни и сбавить шаг, Карин подкрадывается снова, ступает нарочито тихо и плавно, точно собирается застать Йоко врасплох. В пустыне, словно разом отрезают все звуки, тихо и холодно, так что слышны шорох песка на камнях и размеренное дыхание добычи, возомнившей себя охотником. Йоко идет вперед, не обращая внимания на шорохи позади, иногда специально пинает мелкие камешки и поет тихо-тихо, практически одними губами. Тишина, считает Йоко, — лучшая маскировка, когда отсутствуют звуки, но и чужой раздражающий шум она может использовать в свою пользу.

Мелодия ветра неуловимо меняется, и Йоко набрасывает на голову капюшон, пряча глаза от взвившегося в воздух песка. Сила ветра завораживает, но у нее самой земля и вода, так что Йоко завистливо поджимает губы и принимается перебирать воздушные печати, невообразимо складывая пальцы. Плетущаяся позади Карин пересчитывает попадающиеся на пути крупные камни и редкие кустики и громко в тишине взвизгивает, завидев мерцающую в темноте полоску воды, а затем зажимает ладонями рот и шипит, что план провалился.

Йоко оборачивается к ней резко, глаза ее наверняка сверкают в свете луны, и Карин вздрагивает и ругается.

— У тебя странные волосы, — говорит Карин, когда они подбираются вплотную к воде, ступая по влажным камням, — черные, но на солнце красные.

В мире шиноби существуют всякие разные чудеса, хочет сказать Йоко, но только кривит губы и отворачивается, позволяя ноге соскользнуть. Ближе к воде землю заполняют густая поросль травы и мягкий, точно налипший на камни мох и, если бы не чакра, идти по ним было бы трудно. Йоко ступает мягко, скользит, то и дело позволяя пальцам коснуться стоячей воды, и распускает чутье, выслеживая незнакомцев. Граница с Камнем совсем рядом, но наблюдателей, кажется, здесь нет вовсе, и оттого делается спокойно и одновременно тревожно.

Замерев у воды, Йоко выпускает на разведку маленьких белобрюхих змеек, и тогда Карин трогает ее за плечо, привлекая к себе внимание. Повернувшись, Йоко долго разглядывает ее белое в темноте лицо и только теперь замечает, что выше девчонки почти на полголовы.

— Здесь никого нет, — Карин самодовольно жмурится, вздергивая подбородок, — к твоему сведению, я сенсор и могу чувствовать чакру.

— Мои змеи видят не только чакру, — Йоко ведет плечом, освобождаясь от ее пальцев, и склоняет голову, прислушиваясь к шипящей змейке, обернувшейся на запястье. — Твои волосы тоже странные, топорщатся только с одной стороны.

На колкость она отвечает несколько запоздало, набрасывает сползший с макушки капюшон и шагает вперед, выпуская чакру и не позволяя ногам провалиться под воду. Йоко хочет поскорее вернуться, потому что у отца совершенно нет времени, так что на Карин ей откровенно плевать. Йоко искренне считает, что Саске должен умереть во имя отца и науки, но все равно хочет обернуться маленькой девочкой и с визгом пуститься домой.

На покрытую мхом землю острова Йоко ступает осторожно, высматривает скрытый скалами вход и складывает печати, открывая иссеченную знаками дверь. Весь остров — одна большая скала, скрывающая внутри убежище, и Йоко, пожалуй, не нравится это место, окруженное водой и сырое до мурашек по коже. Удостоверившись, что Карин подошла к двери, Йоко разворачивается, не собираясь делать что-то еще, и заносит ногу для первого шага, когда цепкие пальцы ловят ее за запястье.

— Ты что, собираешься уйти сейчас? — шипит Карин, другой рукой указывая на вход. — Как я должна попасть внутрь?

За ее спиной, чуть в стороне от каменного холма, небо постепенно светлеет, окрашиваясь в розовый. По воде расходятся полосы света, рассыпанной в воздухе влагой собирается под ногами роса, и Йоко безразлично пожимает плечами, склоняя голову набок.

— Отец сказал мне привести тебя сюда, а не запустить внутрь и уложить баиньки, — пальцы у Карин теплые, касаются полоски голой кожи на запястье, и Йоко выворачивает руку, не желая продлевать неприятное взаимодействие, — но, если хочешь, могу посадить тебя в клетку и выбросить ключ.

Карин отдергивает руку, точно ошпаренная, машет ладонью в воздухе и недовольно закатывает глаза, принимаясь разглядывать рисунки на камне. Рассвет вступает в свои права, откуда-то издалека слышатся звуки птичьего пения, и Йоко на мгновение прикрывает глаза, подставляя лицо первому влажному солнцу. Из черного и серого мир делается восхитительно разноцветным, приобретает оттенки рыжего и багрового и наполняется разнообразным вдохновляющим шумом.

Они расходятся в разные стороны молча, не оглядываются и мысленно желают друг другу мучительной смерти. Йоко торопится, потому что у отца вовсе не остается никакого времени, бежит что есть мочи и сворачивает в сторону по пути. Маленькая деревушка кажется ей совершенно неважной, и она неспешно проходит ее насквозь, напевает сквозь сжатые зубы и ловит ладонями колотящееся в груди сердце. Волнение нарастает в груди, грохот дождевых капель оглушает напрочь, и Йоко точно окунается в ледяную воду, просто-напросто сталкиваясь с сощуренными алыми с черными кляксами глазами посреди шумного леса.

— Неужто ты тоже решил со мной попрощаться? — смешок вырывается из горла, и Йоко шагает вперед, останавливаясь так близко, что, кажется, может ощутить чужое дыхание в волосах. — Мне нравились наши свидания.

Йоко клонит голову набок, разглядывает черные прожилки в кровавых глазах и представляет, что может видеть Итачи. Перед ее собственными глазами багровая бездна, смерть стоит за спиной и тянет руки сквозь ее плечи, и в этот раз у нее снова другая цель. Йоко кажется, будто начинается нечто феерически грандиозное, вовсе не хочет в этом участвовать и покачивается с мыска на пятку, заложив за спину руки. Йоко будто показывает, что безоружна, разглядывает глаза Итачи и переводит взгляд на его тонкие бескровные губы. Быстрая резкая песня звучит в голове, словно кто-то бьет в колокол, смешивается с шумом дождя и оседает на кончиках пальцев капельками разъедающей чакры.

Иногда Йоко думает, что проще уже умереть, чем считать оставшиеся мгновения, а затем разгрызает пилюли, слизывая с губ горький привкус. Все вокруг нее умирают, и так даже проще, потому что смерть, думает Йоко — отнюдь не начало пути.

— Приведи ко мне Саске, когда он будет готов, — голос Итачи хриплый, едва различимый в шелесте листьев, и Йоко подается вперед, почти касаясь лбом его лба.

— Саске, — повторяет она, и нечто внутри лопается и противно взрывается, — Саске, Саске, Саске! Почему все на нем так помешались?! — она тычет пальцем Итачи в грудь, и тот смотрит н нее сверху вниз. — Если отец не заберет его тело, я сама сверну ему шею!

От снисходительного взгляда чешется лоб, и Йоко задирает голову и трет его пальцами. Она будто разговаривает с тысячелетним бессмертным, которому все равно, будто она сама — неразумный ребенок, способный только кричать и смеяться. Йоко хочется вырваться и броситься прочь, но она стоит, задрав голову, и кусает от бессилия губы.

Все вокруг нее умирают, так почему тот, кто сам выбрал силу в обмен на смерть, должен выжить любой ценой?

— Он тебе нравится, — шепот Итачи похож на ласковый смех, и Йоко вскидывается, выпускает воздух сквозь плотно сжатые зубы.

Бой барабанов в голове затихает, и она остается один на один с шелестом спокойного озера. Яркое полуденное солнце греет макушку, забирается под воротник и обхватывает липкими пальцами шею, и Йоко ведет подбородком, бессильно пытаясь сбросить его удушающие объятия.

— Я не собираюсь ему помогать, — Йоко снова тычет Итачи в грудь и трясет головой, чтобы выбросить повторяющиеся в голове слова.

Получается плохо, и она от злости бьет Итачи раскрытой ладонью, хочет сказать, что, вообще-то, ей нравится он, а не Саске, и застывает с открытым ртом. Йоко очарована ласковым взглядом, потому что никто никогда так на нее не смотрел, и оттого ревнивые слезы собираются в уголках ее глаз.

Когда она просыпается, вечер вступает в свои права, окутывает лес приятной прохладой и серебрит росу у нее на щеках. Йоко позволяет себе ненадолго прикрыть глаза, затягивает скорбную песнь и прислушивается. Мелкие белые змейки расползаются по округе, браслетами облегают запястья и ветром путаются в волосах, и Йоко гладит их кончиками пальцев. Мгновение отдыха кажется ей целой вечностью, полутьма накрывает глаза, и ветер подпевает, подхватывает и уносит, распространяя по миру ее скорбящий мотив.

Йоко тревожно, но она продолжает сидеть, вдруг осознав, что Саске еще не готов. Отец кажется слабым, оттягивает момент смены тела и пьет бесконечные лекарства, но все еще может зубами перекусить ему шею. Йоко поглаживает обернувшихся на запястьях змеек, отслеживает незваных гостей и наконец поднимается, решая продолжать путь. В уголках глаз ее копится сонная влага, и Йоко смаргивает ее, и тогда мир становится капельку четче. Смерть снова тянет к ней свои руки, сводит судорогой живот и вырывается из горла кровавым кашлем, и тогда Йоко складывает печати, призывает любимого змея и усаживается ему на спину.

Ей плевать, что Аоба огромный, приминает кусты и недовольно шипит, потому что Йоко устала, а от охватившей внезапно боли трясутся колени. У Йоко перед глазами кровавый сгустками взгляд, и в нем — то ли презрение, то ли сочувствие, и от обоих этих эмоций тошнит. Йоко ссыпает на ладони пилюли, глотает вязкую горечь и думает, что пора бы уже и ей умереть.

В убежище у самого входа ее зачем-то встречает Саске, и Йоко скалится ему, взмахивая рукой. У Саске в глазах черная бездна, и от застывшей под ней напускной, детской жестокости Йоко смешно.

— Я не буду тебя останавливать, — Йоко машет рукой и отворачивается только чтобы не видеть вспыхнувший голубой огонек.

— Орочимару дал нам задание, — он выделяет пресловутое «нам» и стоит, точно совсем не собирается ничего добавлять.

Голос Саске низкий, тяжелый, словно удары металла о каменный пол, совсем не похожий на говор мальчишки в их первую встречу. У Йоко, признаться, от него мурашки по коже, и губы сами собой растягиваются в широкой ухмылке. Мальчишка взрослеет, и теперь ей не нужно гендзюцу, чтобы представлять его своим парнем.

Йоко чувствует алый взгляд затылком, облизывается и думает, что, может быть, Итачи в чем-то и прав.

— Я бы предпочла спарринг, — Йоко оборачивается, прячет ладони в рукавах и склоняет голову набок, — но можно устроить ночную охоту.

Йоко смотрит Саске в глаза и видит в них свое собственное отражение, перемешанное с желанием во что бы то ни стало остаться в живых.

Грохот раздается волнами, трясет за плечи, вырывая из сна, и Йоко лениво открывает глаза. От темноты расползается тусклая серебристая рябь, земля снова дрожит, будто стонет от предвкушения, и Йоко насмешливо жмурится. Маленькая белая змейка оборачивается вокруг запястья, пуская по коже щекотку, и свет ей вовсе не нужен, чтобы ползти в коридорах. Йоко скалится, потягивается, разглядывает собственные протянутые к потолку ладони в темноте и мечтает, чтобы к чертовой матери разбились все колбы. Йоко желает оставаться единственной и вовсе неповторимой, так что все отцовские эксперименты она готова сжечь собственными руками.

Теплый свет ламп в коридоре придает коже оттенок живого, дышащего, нормального существа, и Йоко спешит свернуть, нырнув под ярко-белый стерильный свет. Сейчас как никогда Йоко чувствует себя мертвой, отсчитывает гулкие удары сердца в груди и кусает губы до крови. Возбуждение зреет у нее в животе, и ноги сами собой переступают быстрее. Что бы ни вызвало этот взрыв, она собирается хорошенько повеселиться.

Дневной свет притягивает ее не хуже мотылька на огонь, и Йоко встряхивает руками, расправляя широкие рукава. Черная голова уже маячит посреди слепящего света, и смешок вырывается из ее горла. Йоко шире растягивает губы, облизывается и утирает вспотевшие разом ладони о бедра. Свист вырывается из ее горла пронзительно, но Саске голову к ней вовсе не поворачивает, и оттого жгучее раздражение подталкивает ее в спину.

— Кто бы сомневался, — Йоко отбрасывает за спину длинные волосы, скалится и облизывает зубы, — Саске-кун опять все сломал.

Ей хочется драться, будто маленькой девочке, махать кулаками беспечно и кричать что есть мочи, но Йоко замедляет шаг, нарочито раскачивается и вглядывается в расползшееся перед глазами пятно с черной точкой посередине. Саске даже бровью в ее сторону не ведет, зато в тени за его плечом белобрысый мальчишка громко кричит, отвлекая на себя чужое внимание.

— Йоко-чан! — орет что есть мочи Наруто, и Йоко чувствует, словно уходит земля из-под ног. — Когда ты успела так вырасти?!

Пальцы неприятно подворачиваются, и Йоко почти оступается, облизывает пересохшие губы и заправляет за ухо прядь волос. Свист вырывается из ее горла, глаза Наруто расширяются еще больше, и Йоко выходит на свет, подставляя лицо теплому солнышку. Она только хочет сказать что-нибудь плаксиво-очаровательно, но густой взгляд цвета крови заставляет ее замереть. Саске смотрит на нее пустым алым взглядом, и у Йоко бегут мурашки по коже, так что она ухмыляется шире, демонстрируя зубы. Саске готов убить ее, говорит этот взгляд, и оттого тягучее возбуждение змеей сворачивается внизу живота.

— Не путайся у меня под ногами, — едва слышно выплевывает Саске, и Йоко, точно завороженная его взглядом, послушно отходит в сторонку.

— Будешь мне должен, — одними губами отвечает она, и Саске едва заметно хмурится, отбивая атаку рванувшего с места Наруто.

Теплое солнце греет макушку, Йоко прижимается спиной к прохладной стене и складывает на груди руки, пиная попавшийся под ноги камушек. Ее собственный голос сливается с воплем тысячи птиц, и Йоко, лениво прикрывая глаза, думает, что пропустила завязку.

Их четверо, однако знает она только Наруто и сжавшуюся в комок Сакуру. Мальчишка же и мужчина в темно-зеленом жилете кажутся Йоко слегка любопытными, и она следит за их действием сквозь полуприкрытые веки. Кровь почти попадает ей на лицо, когда Саске прибивает мужчину к стене коротким клинком, и Йоко неприязненно морщится, засчитывая за ним еще один долг. Растерянная милая Сакура мечется из стороны в сторону, пока глаза ее не встречаются с Йоко, и в глубине их вспыхивает ревностный огонек. Йоко проглатывает смешок, поет чуточку громче, но рук не размыкает, продолжая подпирать спиной стремительно нагревающийся камень.

Саске снова не глядит в ее сторону, сосредотачиваясь на Наруто, и Йоко легко ведет пальцами, разминая суставы. Милая Сакура бросается на нее молча, выставив как защиту кунай, и Йоко даже смешно от ее легковерности. Йоко ведет по печати на тонком запястье, вооружается таким же кунаем, потому что это забавно, и на мгновение прикусывает язык. Песня ее обрывается, железо скрежещет и высекает яркие искры, а Сакура вздрагивает и почти отступает, когда Йоко кивком указывает ей под ноги. Несколько маленьких змеек опутывают ее щиколотки и забираются выше, тянутся головками под короткую юбку и с шипением высовывают длинные раздвоенные язычки.

Йоко снова свистит, и Сакура, путаясь в ногах, падает на спину, рубит кунаем воздух, едва не задевая собственную белую кожу. Облизав пересохшие губы, Йоко отталкивается от стены и склоняется над девчонкой, закрывая солнце собственной головой, и теперь Сакура смотрит на нее куда более зло. Взгляд этот теперь нравится ей куда больше, так что Йоко разглядывает собственное отражение в зеленых глазах и по-птичьи клонит голову набок, позволяя волосам волной скатиться с плеча.

— Жаль, — тянет Йоко, легко уклоняясь от полетевших в ее сторону сюрикенов, — что Саске-кун не дал мне убить тебя в нашу прошлую встречу.

Кулак она ловит раскрытой ладонью, отталкивает девчонку ногой и валит ее обратно на землю. За сражением Саске она следит одним глазом, пересчитывает мелькающие мимо тени и задирает голову к теплому солнцу. Лень растекается по всему телу, так что она не сразу замечает два сошедшихся на ней яростных взгляда. Наруто и мужчина заняты Саске, но любопытный мальчик и Сакура полностью в ее власти, и Йоко позволяет им думать, что ее так легко победить.

Вот только, кажется, ее маленькая игра сбивает с толку самого Саске, и он смотрит на нее укоризненно, вырвавшись из деревянной ловушки. Йоко легко пожимает плечами, будто говорит, что он сам виноват в собственном промахе, и тоже заскакивает наверх. Четверка нарушителей дневного спокойствия остается в образовавшейся от взрыва яме, и Наруто принимается говорить что-то об узах и связях. Йоко зевает, прикрывая ладонью рот и вовсе не вслушиваясь, оглядывается по сторонам в поисках отца или Кабуто, и они, точно по волшебству, оказываются рядом.

Вспугнутая сонливость накатывает на Йоко густой пряной волной, и она снова зевает, разомлевшая под лучами теплого солнца. Тягучая волна жаркой боли сворачивается клубком в животе, и Йоко снова ведет пальцами по печати, вытаскивает баночку с пилюлями и разгрызает одну прямо там, нисколько не смущаясь окружающих взглядов. Отец одаривает ее укоризненным кивком головы, и Йоко снова пожимает плечами будто ни в чем не бывало.

— Мы уходим, — обрывает начавшуюся перепалку отец, и Йоко громко свистит.

Только потом она замечает, что их было четверо, будто специально для ровного счета, хихикает себе под нос и ловит взгляд равнодушного Саске. Если бы Йоко знала его чуточку хуже, она бы решила, что Саске обиделся, но вместо этого она просто машет ему рукой и предлагает сесть рядом. До запасного убежища они добираются к вечеру, и Йоко сразу заваливается спать, обещая сожрать каждого, кто вздумает ее разбудить.

* * *

— Йоко-сама много спит в последнее время, — в голосе Кабуто слышится плохо скрытый насмешкой укор, и Йоко хмурится и отмахивается от него пальцем.

Назойливый писк сводит ее с ума, Йоко жмурится крепче, представляет себе трель птичьего пения и теплое солнце вместо холодного подземелья, и сон окутывает ее, обращая реальностью воспаленное воображение. Йоко учится этому давно и не слишком прилежно, но все-таки достигает успеха достаточного, чтобы задурить собственный мозг. Хочется сказать, что гендзюцу так не работают, вот только даже отец не может достоверно сказать, как работает ее перекроенный организм, так что Йоко свивается клубочком на солнышке и слушает пение птиц.

Неподалеку журчит родник, мелкие капельки бьются о камни, и несколько стрекоз жужжат, порывисто садясь на текущую воду. Йоко думает, что отец снова будет ругать ее за использование чакры, но макушку ее греет теплое солнце, приятный ветерок обдувает бархатистую кожу, а еще рядом с ней скачет аппетитный маленький кролик. Впрочем, Йоко слишком ленива, чтобы наслаждаться еще и едой, смотрит на добычу одним приоткрытым глазом и высовывает длинный раздвоенный язык.

Птичьи трели баюкают, и Йоко на мгновение забывает, что сама их поет. За журчанием ручейка кроются перетекающие из капельниц в вену лекарства, а кролик скрывается в зеленых кустах. Вместо него компанию Йоко составляет опустившаяся на соседний камешек птичка, и она неотрывно следит, как та чистит перышки клювом. Из дремы Йоко выдергивает другая змея, прохладная ладонь накрывает ее лицо, и Йоко проваливается в настоящий сон, полный режущего глаза яркого света и разбрызганной по полу крови.

Когда она просыпается, тяжелая ледяная ладонь будто все еще давит на лоб, и Йоко порывисто выпускает воздух сквозь сжатые зубы. На языке расползается горечь, сведенные от долгого бездействия мышцы зудят и просят нагрузки, и Йоко рывком поднимается, прикрывая глаза. От яркого света наползают друг на друга белесые мушки, тошнота подкатывает к горлу густым отвратительным комом, и Йоко спускает на пол босые ноги.

— Эй.

Сидящий на соседней кушетке Саске поднимает голову будто лениво, откладывает в сторону нож и впивается в очищенное наполовину яблоко зубами. Еще одно такое же летит в ее сторону, и Йоко ловит его обеими руками, осекается и позволяет плоду удариться в грудь. От неосторожных действий ворот юкаты распахивается, открывая больше, чем нужно, и тишина на мгновение нависает, будто по темечку бьет.

— Мне нужно размяться, — кончает мысль Йоко, окончательно вставая с кушетки, и перебрасывает яблоко из одной ладони в другую.

Йоко не утруждает себя подходящей одеждой, потуже затягивает пояс и переступает с одной босой ноги на другую. Саске следует за ней удивительно послушно, на ходу продолжает жевать, а Йоко чувствует, как пристальный взгляд его разрывает затылок. В этом убежище нет нормального места для тренировок, лишь операционные, лаборатории и больничные койки, и Йоко спросонья приходит в голову гениальная мысль. Она распахивает перед Саске дверь собственной комнаты, слишком маленькой, чтобы полноценно сражаться, и он заходит за ней, любопытно оглядываясь по сторонам.

На стенах здесь нет ничего, за что стоило бы зацепиться глазам, но Саске все равно крутит головой любопытно, переносит вес на левую ногу и наконец-то смотрит Йоко в глаза. У них нет оружия, кроме чакры и собственных тел, и Йоко растягивает губы в широкой улыбке. Ей необходимо размяться, она говорит это снова, и Саске, точно неуловимо читает нечто в ее глазах, выбрасывает в ее сторону раскрытую руку. Йоко уворачивается от его пальцев слишком легко, отшатывается к стене и мажет спиной и холодному камню. Следующий удар дробит стену над ее головой, посыпает макушку осколками, и Йоко, присев на корточки, перекатывается под чужими ногами.

От резкой нагрузки тело приятно тянет и ноет, Йоко ухмыляется, перехватывая черный взгляд, отталкивает Саске к противоположной стене и едва задевает его теплую шею ногтями. Капелька крови стекает по пальцу, течет по ключицам и впитывается в белую ткань, и на мгновение они замирают, считая дыхание. От удара в живот Йоко отшатывается, хватает Саске за руку и прыгает ему за спину, вытягивая сустав, но он слишком легко выворачивается, цепляет ее за волосы и накручивает их на кулак. Йоко почти упирается в лицо Саске носом, фыркает и бьет лбом, так что пальцы его расслабляются, но подняться не успевает. Цепкая рука дергает ее за плохо завязанный пояс, и Йоко падает на спину, ощущая, как теплой волной стекает одежда.

Саске прижимает ее к полу, держа за запястье, смотрит прямо в глаза, и горло его едва заметно подрагивает, так что Йоко смеется из своего положения. Тело его нависает над ней, и от резких движений и без того свободная одежда тоже распахивается, открывая гладкую грудь. Левой ногой Саске опирается о пол между ее разведенных коленей, а левая же рука неуловимо путается у нее в волосах, и Йоко готова поклясться, что щеки его едва заметно краснеют. На губы ее сама собой наползает улыбка, и Саске глухо сглатывает, вздрагивая оттого, как в тишине расползается звук.

— Ты победил, — Йоко тихонько смеется, высвобождает ногу из складок одежды и осторожно касается щиколотки, — эй, Саске-кун…

Саске дергается, подскакивает, будто ошпаренный, и вылетает из комнаты, хлопая дверью, а Йоко так и остается лежать на полу. Смех волной клубится у нее в горле, и она не сдерживает его ни капельки, вытягивает вверх левую руку и ведет пальцами по тому месту, где Саске касался ее. Странное жгучее чувство вспыхивает в груди, и Йоко царапает это место ногтями, облизывает пересохшие губы и опускает руку чуточку ниже.

В покои отца Йоко входит без стука, оглядывает его, читающего какой-то свиток прямо в постели, и прикрывает за собой тяжелую дверь. Она садится рядом, подтягивает под себя одну ногу и протяжно вздыхает, касаясь пальцами влажного лба.

— Когда ты уже заберешь его тело? — Йоко убирает налипшие волосы, а отец смотрит на нее исподлобья и откладывает в сторону свиток. — Ты не можешь больше тянуть.

Вся его кожа будто прозрачная, тонкая рисовая бумага, на которой чернилами выведены ручейки извилистых вен, и Йоко скользит по ним пальцами, вычерчивая узоры. Под глазами залегли глубокие синяки, о скулы, кажется, можно порезаться, а волосы — о, Йоко сравнивает их со своими такими же — напоминают мочалку. Жалость толкается под языком, мешаясь с ревностной злостью, а от ее неосторожных прикосновений на тонкой коже расцветают алые пятна.

— В конце концов, — продолжает Йоко, пересчитывая отцовские пальцы, — ты всегда можешь использовать меня. Пусть и с дефектом, но мое тело достаточно…

Сдавившая шею костлявая рука выбивает из горла дыхание, и Йоко замирает с раскрытым ртом. Она переплетает пальцы с отцовскими, ласково трет костяшки и улыбается, когда его глаза загораются желтым, а лицо искажает злая гримаса. Дрожь проходит по телу, Йоко предвкушающе жмурится и осторожно тянет чужую ладонь, укладывая в районе сердца, и снова распахивает не до конца стянутый ворот юкаты. Ладонь отца давит шею, так что Йоко не может дышать, и слова у нее вырываются хрипом, но она все-таки говорит, подаваясь вперед:

— Разве не для этого ты меня создал?

Рывок отбрасывает ее в сторону, и Йоко падает на пол, пытаясь дышать. Воздух жжет легкие, вырывается кашлем обратно и вскипает слезами в уголках желтых глаз. Нет, Йоко вовсе не плачет, однако ей немного обидно, потому что отец впервые смотрит на нее с такой яростью, что нечто внутри свивается и скулит от бесцельного ужаса. Йоко поднимается на ноги, покачивается и растирает горящее горло, опираясь ладонью о стену, а отец все сидит на постели, как умирающий жалкий старик, и яркие змеиные глаза его приковывают ее ступни к холодному полу.

— Оденься как подобает, — отец отворачивается, и Йоко чувствует, как лопается в воздухе напряжение, — я проведу ритуал.

Босые ноги шлепают по полу, Йоко хватается за дверную ручку и, не оборачиваясь, одергивает полы юкаты. Пояс она тоже затягивает как можно туже, так что давит ребра и мешает дышать, шипит себе под нос по-змеиному и обиженно жмурится. Воздух вокруг нее все еще густой и горячий, пахнет тленом и разложением, и Йоко втягивает носом какофонию ароматов, дергая дверь на себя.

— Я позову Кабуто, — голос ее похож на шипение, и Йоко еще раз откашливается, — тебе нужно другое лекарство.

Дверь за ней тихо захлопывается, и Йоко удаляется прочь, считая шаги. Она ловит Кабуто посреди узкого коридора, взглядом указывает направление и давит дрожь в кончиках пальцев. Странное гулкое чувство бьется в висках, и Йоко разворачивается прямо на пятках, топает громко, будто кричит о своем приближении и вырывается под струи свежего вечернего воздуха. Поверхность встречает ее тишиной, влагой и стрекотом светлячков, так что подол стремительно тяжелеет и тянет к земле.

Йоко усаживается прямо на влажную землю, пропитанную вечерней росой, поправляет широкие рукава и путается пальцами в волосах. В груди, там, где отец касался ее холодной ладонью, бьется сумасшедшее сердце, воет по ветру и свистит песчинкой в зубах, а Йоко втягивает воздух сквозь плотно сжатые зубы и чувствует, как перед глазами плывет. Ярость накатывает слезами, и она бьет землю раскрытой ладонью, всхлипывает и утыкается лбом и согнутый локоть. Вечерний ветер треплет волосы, забирается под юкату и гладит озябшую кожу, дает волю слезам и веет о том, что ничего хорошего уже не случится.

Саске слишком силен, а отец слишком слаб, Йоко чувствует это в каждом прикосновении, и последний их шанс тает на кончиках пальцев, раздавленный желанием ждать еще дольше. Горло Йоко горит, и она все еще чувствует тепло от чужого прикосновения, впервые ощущая себя загнанной мышью, а вовсе не хищной белой змеей.

* * *

Стук в дверь выводит ее из гулкого оцепенения, и Йоко вздрагивает, почти оступаясь. Саске вовсе не ждет позволения, распахивает дверь настежь и смотрит на нее алым взглядом, от которого жар из груди расползается к горлу. Йоко кажется, будто она хочет пить, пальцы сами собой затягивают пояс потуже, и теперь-то она одета действительно подобающе. Оскал сам собой расползается на губах, и Йоко ведет подбородком, впуская Саске внутрь собственной комнаты.

Она читает его по алому взгляду, по капелькам крови на рукавах и напряженной спине, и в животе у Йоко все полыхает, сгорает в черном огне и возрождается заново, будто феникс. Саске оставляет за собой пропитанные кровью следы, закрывает дверь достаточно плотно, чтобы никто не услышал, и усаживается на кровать. Йоко стоит прямо напротив, пытается отыскать что-то в выражении его губ и чувствует, будто прямо сейчас рассмеется.

— Я убил Орочимару, — выдыхает Саске точно повинность, а взгляд его не теплеет ни на мгновение.

— Ну разумеется, — Йоко протяжно кивает, склоняет голову набок и сцепляет ладони, хватаясь за высеченные на запястьях печати.

Йоко переносит вес на левую ногу, словно готовится нападать, но продолжает просто стоять. Ужас расплывается в горле, жмет и давит, как ледяная рука почти истлевшего старика, и она смотрит, выискивая ответы в алых глазах. Саске показывает, и на лице его расцветает усмешка.

— Теперь я убью Учиху Итачи.

В ответ Йоко просто кивает, продолжая разглядывать бурю в алых глазах. На шее Саске ярко полыхает печать, а где-то внутри отец рассыпается прахом, теряет себя и полностью исчезает, и только тогда кровь обращается в бездну. Кровь течет по рукам и оставляет следы на полу, въедается в кожу и разъедает, оставляя язвы и волдыри. Саске медленно поднимается, подходит к Йоко вплотную, так что она чувствует его дыхание на щеке, и она подается вперед, а не с ужасом убегает.

— Не думала, что для этого тебе нужен помощник, — Йоко смеется утробно, не вздрагивает, когда руки Саске ловят ее в тиски.

— Мне не нужна помощь против него, — Саске выдыхает ей в губы, не договаривает половину, но и дальше, кажется, ступить не решается.

Йоко смотрит ему в глаза, соскальзывает на тонкие бледные губы и улыбается шире. Грудь Саске вздымается ровно, и Йоко кусает губу, ведет ноготком по мраморной коже и прижимается затылком к стене. Это забавно, мелькает в голове одинокая мысль, и она царапает всей ладонью, забирается под одежду и громко хохочет, когда Саске все-таки отстраняется.

Следующим их маленьким компаньоном оказывается Хозуки Суйгецу, один из отцовских подопытных, и Йоко кривится, заявляя, что уж эта-то шавка им не нужна. Йоко знает его, слишком трусливого болтливого мальчишку с тонной амбиций и нелепым водяным телом, запертым в колбе с водой. Суйгецу напоминает Йоко ее же саму, и оттого жжет у основания языка так, что хочется зубами вскрыть его грудь. Она стоит в стороне, пока Саске разбивает аквариум, вовсе не привлекает к себе никакого внимания и тихонько насвистывает сочиненную только что песенку. Настроение у Йоко внезапно хорошее, не портит его даже разрубленная на три части змея, мимо которой они проходят по коридору, так что и слова вредного водяного мальчишки она пропускает мимо ушей. Впрочем, он собирает себя из воды, стоит абсолютно голый, и взгляд ее то и дело соскальзывает, упираясь в самое интересное.

Заметив ее, Хозуки вскрикивает, пятится и прикрывает причинное место руками, а щеки его вспыхивают ярким румянцем. Йоко, пожалуй, нравится такая реакция, и она подается вперед, опирается на плечо Саске и облизывает губы, а тот даже не дергается, скашивая на нее насмешливый взгляд.

— А эта сумасшедшая здесь зачем?! — Суйгецу невежливо тычет в нее указательным пальцем, вдруг забывая обо всяком смущении. — Она нам точно не помощник, говорю тебе, Саске, убей ее тоже, пока хуже не стало!

Йоко вспоминает несколько веселых экспериментов, которые отец проводил в этой комнате, и она ухмыляется шире, представляя, как можно извлечь его чакру. По телу расползается предвкушение, и Йоко подается вперед, но теплая ладонь ловит ее за запястье. Играть ей сейчас не позволено, и Йоко расстроенно жмурится.

Саске смотрит на нее слишком близко, во взгляде его расползается чернота, и Йоко поджимает губы, вырывает руку из хватки и отступает на шаг, вставая за его спину. Из такого положения она может рассмотреть Проклятую печать как никогда хорошо, давит желание провести по ней пальцами и кусает губу в предвкушении. Часть разговора Йоко пропускает мимо ушей, задирает голову к потолку и разглядывает идущие вдоль стен массивные трубы. Свет здесь почти не горит, хлюпает под ногами вода, а от сырости чешутся пальцы, так что хочется поскорее выбраться наверх и погреться на солнышке.

Знакомое имя Йоко выделяет легко, хлопает в ладоши, заставляя Саске замолчать и посмотреть на нее укоризненно, и растягивает губы в широкой улыбке.

— Джуго мне нравится, давай захватим сначала его, — просительно тянет Йоко, но Саске ведет подбородком и говорит, что так или иначе Карин им по пути.

Суйгецу опять бурчит что-то о том, что она сумасшедшая, а Йоко громко свистит, по-птичьи склоняя голову набок. Они покидают убежище утром, когда первыми лучами брезжит рассвет, и Йоко задирает голову к небу, пересчитывая разноцветные облака, и давит желание пронзительно зашипеть.

В какой-то момент Йоко осознает, что терпеть не может передвигаться пешком. Яркое солнце неприятно палит макушку, шелестит листва и хрустят сухие ветки, а Суйгецу все никак не может заткнуться. Он тараторит с тех пор, как они покидают убежище, то и дело повисает у Саске на плече и отвешивает в сторону Йоко неприятные комментарии. Йоко напевает себе под нос едва слышно, делает вид, что не обращает на него никакого внимания, и вынашивает в голове план по убийству, должно быть, такой очевидный, что Саске вскользь замечает, что расстроится, если кто-нибудь начнет драку. Впрочем, считает Йоко, чтобы убить кого-то, драться вовсе не обязательно, приближается к Суйгецу вплотную и шлепает его по заднице.

Разумеется, воздух наполняется криками и проклятиями, Саске закатывает глаза, а Йоко громко смеется, запрокидывая назад голову. Солнце болтается прямо в зените, проглядывает сквозь листву и выжигает перед глазами белые пятна, но она продолжает смотреть, продвигаясь вперед по наитию. Суйгецу отвешивает едкие комментарии о здравии чужого ума, и Йоко, внезапно потерявшая к нему интерес, лишь пожимает плечами и затягивает заунывную песню.

Скорбь ее вьется между деревьев, стелется под ногами и исчезает в земле, и Йоко изо всех сил старается не моргать. Перед глазами у нее стоят белые и красные пятна, будто разбрызганная по скатерти кровь, в ушах шумит, а ноги кажутся ватными, и в какой-то момент Саске, точно заметив ее состояние, предлагает сделать привал. Суйгецу уговаривает его сделать крюк, прежде чем забирать Карин, и Йоко послушно плетется следом, пытаясь выстроить в голове план.

Пожалуй, они садятся слишком уж близко, так, что Йоко может чувствовать жар сквозь плотную ткань рукава, однако Саске делает вид, что не происходит ничего странного. Суйгецу будто бы тоже не замечает, присасывается к фляге и наконец замолкает на бесконечно долгие тридцать секунд. Время это растягивается карамельным сиропом, и Йоко кривит в отвращении губы, воображая, будто терпеть не может всякие сладости. В голове у нее смерть отца все еще не укладывается, словно все это — какая-то дурацкая шутка, и оттого, наверное, колючая ненависть никак не желает разрастаться в груди. У Саске на плече проклятая печать, от которой исходит слабый запах отцовской чакры, и Йоко давит желание прижаться к метке губами, вбирая собственные вставшие набекрень чувства.

Из-за игрушки Суйгецу они не успевают добраться до убежища к вечеру, так что приходится остановиться на постоялом дворе. Йоко тянет и тянет заунывную, скорбную песню, прячет ладони в рукавах и перебирает пальцы, поглаживая печати. Пилюли они глотает одну за другой, вовсе не придает значения густой боли в груди и пытается поймать призрачное ощущение, витающее вокруг. Ночь наваливается Йоко на плечи, давит на макушку, заставляя склониться, но всухую проигрывает. Ветер из распахнутого окна бьет в лицо, треплет волосы и обнимает за шею, и Йоко грудью наваливается на подоконник, точно собирается выпрыгнуть, и считает тусклые, мерцающие в небе над городом звезды.

— Ты злишься на меня? — дверь отъезжает в сторону с тихим шелестом, и Саске замирает у самого входа.

Луна ярко светит прямо перед глазами, напоминает слепящий свет отцовских лабораторий, и Йоко на мгновение чудится, будто она заперта в одной из тех отвратительных колб. Вода точно окутывает ее тело и мутит взор, ласкает раздраженную кожу и успокаивает бурю внутри. Йоко чувствует, как бурлит в ее теле ядовитая чакра, считает удары сердца до нового приступа и сжимает побелевшими пальцами пузырек. Она вовсе не понимает, отчего Саске задает ей этот вопрос, склоняет голову набок и медленно оборачивается, скользя взглядом по его светлой фигуре. Луна теперь светит ей в спину, высвечивает в темной комнате рваные серебристые пятна и делает Саске похожим на призрака.

— Я тебя ненавижу, — легко признается Йоко, поджимает под себя ноги и постукивает ногтями по стеклянному пузырьку, — ты поставил меня рядом со смертью.

В животе у Йоко горит, точно огненный змей пожирает внутренности и постепенно поднимается вверх, и она переводит взгляд на пустой пузырек. Саске стоит у верей, Суйгецу все еще развлекается, и сейчас вся эта комната — ее посмертное ложе, устланное цветочными лепестками.

Рванувшего в ее сторону Саске Йоко останавливает взмахом ладони, проглатывает надрывный кашель и громко поет, давая понять, что разговоры окончены. До самого утра она чувствует на затылке пронзительный взгляд, но больше не оборачивается, разглядывает звезды сквозь распахнутое окно и поет свои погребальные песни.

До южного убежища они добираются молча, даже болтливый обычно Суйгецу не произносит ни слова, то ли наконец-то считывая атмосферу, то ли попросту погрузившись в собственные размышления. Огромный меч, напоминающий скорее тесак, болтается у него на спине и то и дело скребет по камням, высекая рыжие искры, но Суйгецу, кажется, все равно, что его драгоценная ноша может испортиться. Парочкой слов они перебрасываются только в убежище, расходясь по своим делам, словно и здесь для каждого из них есть нечто неуловимо родное. Йоко уходит в сторону лабораторий, стоит им переступить порог, скрывается в коридорах и вдыхает удушливый запах подступающей смерти.

В лабораториях есть небольшой запас лекарства, так что Йоко сгребает все пузырьки, закидывает в рот несколько горьких пилюль и морщится, пережевывая. Пламя внутри немного стихает, обиженно лижет желудок и опускается, застывая тлеющими углями внизу живота. У Йоко нет времени на походы и чужие убийства, вот только отца теперь тоже нет, вместо него отголоски проклятой чакры, и она совершенно теряется, вовсе не уверенная в необходимости собственной жизни. В голове у нее по-прежнему пусто свистит, словно порывистый ветер уносит все мысли, а изо рта вырывается надтреснутый кашель. Йоко, признаться, плевать на Суйгецу и Карин, но Джуго с его проклятой чакрой может немного помочь, и она собирается поторопить Саске со следующим путешествием.

Несмотря на мрачные мысли, умирать Йоко совершенно не хочет, и оттого колючая тошнота мешается с удушливым жаром.

Она стоит, привалившись к каменной стене убежища и опустив воспаленные веки, и слушает шум бьющейся в берег воды. Пальцы Йоко едва заметно подрагивают, ядовитая чакра бьется в теле, и из горла больше не вырывается ни единого звука. Гендзюцу завершается смертью, оставляет ее выдуманное детское тело разорванным на куски, и оттого Йоко чувствует себя хищником-падальщиком, пришедшим полакомиться добычей. Запах крови щекочет нос, ощущается липкими солеными каплями на кончике языка, и Йоко невольно облизывается, проглатывая ядовитую горечь. Она, пожалуй, сходит с ума окончательно, самой себе кажется деревянной марионеткой с перерезанными нитками, и сердце ее черствеет и тухнет в клетке груди.

— Сколько до северного убежища? — пробравшийся мимо Суйгецу садится на корточки у кромки воды.

Йоко глаз не распахивает, слушает журчание, дыхание и шелест шагов, протяжно вздыхает и клонит голову набок, в уме подсчитывая расстояние. Выходит так, что, отправившись сейчас и не останавливаясь на передышки, они добрались бы к завтрашнему полудню, вот только Саске и Карин все еще разговаривают, убеждая друг друга в собственной нужности.

— Зависит от того, как быстро мы будем идти, — Йоко сжимает пальцами пузырек с пилюлями, потому что так ей совсем немного спокойнее.

Общаться с другими людьми она совсем не привыкла, и оттого, наверное, колкость Суйгецу вовсе не кажется ей обидной. Впрочем, сейчас он удивительно спокоен, только глядит проницательно, и от этого взгляда его чешется кожа под волосами. Она безразлично пожимает плечами, все еще разглядывает черноту под тонкими веками и представляет, будто бы все ее иллюзии настоящие.

Йоко воображает себя белой змеей у воды, свивается кольцами, примостившись на камне, и подставляет голову теплому солнцу. Йоко стоит, привалившись спиной к прохладному камню, прячет ладони в рукавах и перебирает в пальцах стекло пузырька, пока нечто внутри нее окончательно умирает. У Йоко, пожалуй, нет ни капли лишнего времени, потому что сама она понятия не имеет, как делать лекарство, и оттого кривая ухмылка сама собой расплывается на лице.

Отец, должно быть, хотел привязать ее к себе навсегда, потому что держал рецепт лекарства в секрете. Или, может быть, он поджидал, когда Йоко, став бесполезной обузой, самостоятельно сдохнет, потому что тело ее, ущербное и отвратительное, для его сути решительно не подходит. Вот только Йоко жива, а отец умер, и густое липкое непонимание обгладывает ее кости. Теплое солнце разъедает белую чешую, и змея навсегда остается лежать у воды, слушая кряканье уток и звон текущего ручейка.

— Ты ведь тоже такая, — звучит приглушенный голос Суйгецу, и Йоко распахивает глаза, — подопытная крыса Орочимару.

Он смотрит на нее пронзительным взглядом, слишком понимающим, будто видит точно насквозь, и Йоко вздрагивает и ведет плечами. Ей вовсе не холодно, но от непривычного Суйгецу мурашки бегут по коже, и разгорается огонь в животе. В голосе его нет ни укора, ни ненависти, будто Йоко и впрямь стоит с ним на одной линии, и оттого удушливый страх растекается в горле. Йоко вскидывает подбородок высокомерно, поджимает губы и не отводит взгляд, и Суйгецу понимающе хмыкает, отворачиваясь. Соглашение, кажется, между ними достигнуто, так что нет больше ни единого повода даже взглядом встречаться. И все-таки Йоко клонит голову набок и стирает с лица кривую усмешку, намереваясь представить себя в более выгодном свете.

— Тебе не стоит беспокоиться обо мне, — Суйгецу не смотрит на нее, сосредоточившись на воде, но Йоко видит, как на мгновение напрягается его спина, — я в любом случае скоро умру.

Слова Йоко падают холодными каплями на нагретые камни, впитываются в землю и прорастают ромашками. Саске и Карин покидают убежище, и обрывистый разговор окончательно затихает, обращаясь в вечернюю дымку, накрывшую плечи. Суйгецу встряхивает мокрую руку, и капли со звоном падают в воду, распускаются ровными кругами и исчезают, смешиваясь с замершим озером.

Шепотки за спиной Йоко слышит отчетливо, прячет пальцы в широких рукавах и ускоряет шаг, вырываясь вперед. В этот раз, точно Саске чувствует обуявшую ее тревогу, они идут быстро, не останавливаясь на ночлег, вот только бесконечные нагретые солнцем камни никак не заканчиваются. Йоко свистит себе под нос новую песенку, просто поет, перекатываясь с пятки на носок и делая вид, что готова взлететь, и в какой-то момент голоса за спиной делаются абсолютно неважными. Мысленно Йоко почти препарирует Джуго, как делает это обычно отец, шарит по лабораториям в поисках каких-нибудь документов и находит секрет собственной жизни. Йоко больше не представляет себя запертой в чертовой колбе с разъедающим чакру раствором, и оттого, наверное, собственное приподнятое настроение кажется ей таким отвратительным.

— Что это значит? — Суйгецу догоняет ее, но не обгоняет, склоняется, точно старается быть с Йоко на одном уровне. — Почему это ты скоро умрешь?

Йоко глядит на него вскользь, скашивает взгляд и пожимает плечами, не желая вдаваться в подробности. Песня ее обрывается, и тишина расползается по долине, стелется по камням и путает ноги, замедляя шаги. Йоко, оказывается, терпеть не может долгие переходы, потому что дыхание ее напрочь сбивается, в животе разгорается пламя, а пилюли, кажется, больше не помогают. Впрочем, думает Йоко, стоит только отдаться горячему чувству, и она навеки застынет в блаженной неге, сделавшись тонкой сброшенной кожей огромной белой змеи.

— Ты ведь сам это сказал, — Йоко сцепляет ладони в замок за спиной, клонит голову набок и слегка поворачивается, чтобы отчетливо видеть чужое лицо, — я такая же подопытная крыса, как и все вы. Один из ранних не слишком удачных экспериментов.

Лицо Суйгецу удивленно вытягивается, будто он не ожидает от Йоко таких откровений.

— И ты, — он подбирает слова осторожно, но все-таки оступается, запутавшись в собственной наглости, — тоже ненавидишь Орочимару?

Впрочем, с шага никто из них не сбивается, только начинает хохотать идущая позади Карин. Она виснет на Саске, словно ребенок, что-то болтает без остановки и, кажется, единственная чувствует себя на грани комфорта. Йоко же жмурится, мажет по Суйгецу внимательным взглядом и улыбается так широко, насколько только способна:

— А ты его ненавидишь?

Пространство вокруг будто на мгновение схлопывается, все исчезает и появляется снова, окрасившись более ярким. Солнце жжет макушку, алые волосы падают на лицо, и Йоко сдувает их, продолжая смотреть Суйгецу в глаза. Интимность между ними испаряется напрочь, взвивается в воздух горячее напряжение, и Йоко, запрокинув голову, принимается хохотать. Суйгецу же бурчит нечто о том, что она и впрямь сумасшедшая, скрывается позади, и шепотки снова вбиваются в голову.

Северное убежище пропитано сыростью и запахом страха, тишина блуждает по коридорам и вьется под потолком, заменяя привычные рокот и надрывные крики. Здесь больше нет ни единого человека, способного здраво мыслить, ни единого живого, кроме отчаянных ублюдков, вырывающих собственную смерть из глотки других. Йоко втягивает носом удушливый запах, ведет подбородком и выбирает коридоры почти наощупь, путаясь в белом однообразии. Она знает, где прячется Джуго, знает его привычки, но позволяет задравшей нос Карин вести. Йоко ведется на ее маленькую уловку, послушно сворачивает не туда и, ускорив шаг, устремляется в сторону подземных лабораторий.

Внутри темно и сухо, Йоко зажигает свет щелчком старого выключателя и замирает, делая вдох. Несколько расставленных вдоль стен колб портят картину, и выдох замирает в груди, но Йоко проходит внутрь, в самую глубь помещения и там находит еще одну дверь. Ее собственная маленькая лаборатория, заваленная рукописями и старыми образцами, кажется отчего-то детской игрушкой, и Йоко кривится, выворачивая полки и ящики. Несколько сосудов с испарившейся чакрой разбиваются на осколки у нее под ногами, пропитывается растворами бумага, и взвивается в воздух столб едкого пламени. У Йоко нестерпимо горит в животе, рвется наружу кашель, и кажется, что через мгновение они сама вспыхнет, рассыплется прахом, так что даже чешуи не останется. Йоко клонит голову набок, втягивает носом запах свежего пламени и оборачивается, складывая печати.

Перемешанная с питательным раствором вода вырывается прочь под звон стекла, падает на пол и тушит огонь, бьется волнами, точно рукотворное озеро. Йоко жмурится удовлетворенно, стряхивает с ладоней прозрачные капли и больше не пытается здесь что-то найти. Спасения для нее, должно быть, и вовсе не существует, и она снова поет, поднимая в воздух тучи кристалликов-брызг.

В нужном коридоре Йоко оказывается ровно в тот самый момент, когда наполовину обратившийся Джуго яростно вколачивает Саске в ближайшую стену. В горле у нее щекочет от смеха, слезы выступают в уголках глаз, и Йоко едва замечает оцепеневшую Карин. Суйгецу выруливает с другой стороны и замирает прямо напротив, кривится от шума, но влезть не пытается, позволяя Саске справится самому. Оглушительный грохот кажется ударами сердца, и Йоко высчитывает их и предвкушающе скалится, отмахиваясь от поднимающейся густым ядовитым облаком пыли.

Алый взгляд мажет по ней слишком быстро, чтобы Йоко успела заметить мелькающий в нем укор, и все прекращается разом, будто некто нажимает кнопку на пульте. Джуго делает два шага назад, оглядывается, и темнота с его кожи слезает, опадает засохшими листьями под ноги и мешается с грязью. Сдавленный визг заставляет Йоко поморщиться неприязненно, а затем снова раздается грохочущий лязг, и дверь его клетки захлопывается изнутри.

Хохот клубится в горле щекотной волной, и Йоко выпускает его, прячет ладони в широких рукавах и щурит глаза, высматривая момент, когда алое становится черным. Саске отряхивает пыль со штанов, натягивает разорванную напрочь рубашку и вовсе не обращает внимания на вспыхнувшее румянцем лицо Карин. Йоко давит желание разорвать его так же, как тряпки одежды, вцепиться в глотку ногтями и задушить, облизывает пересохшие губы и приваливается к стене, теряя равновесие всего на мгновение. Жгучее чувство собирается в животе, и Йоко мнет его пальцами и растягивает, будто собирается свить тугую петлю.

— Са-аске-ку-ун по-отряса-аю-ющи-ий, — Йоко специально тянет слова, чтобы вывести из себя всех здесь присутствующих, — правда же, Карин?

Вот только Саске отвратительно понимающе усмехается, и оттого хочется впечатать его лицо в пошедшую сеточкой трещин гранитную стену.

— Будто мне есть дело до твоего мнения, — фыркает Карин и отворачивается, взмахнув волосами, но Йоко все равно отчетливо видит ее покрытое густым румянцем лицо.

Собственноручно запертый Джуго непрерывно бормочет, забившись в дальний угол и обхватив колени руками, и Йоко, слишком резко дернувшая дверь на себя, смотрит на него придирчивый взглядом, пока металл врезается в стену. От удара осыпается часть потолка, слышится и исчезает недовольный визг, и снова в воздух взметается густая серая пыль. Йоко склоняет голову набок, перекатывается с мыска на пятку и потирает ладони, принимаясь насвистывать мотив старой песенки. Помнится, Кимимаро рассказывал ей слова, но их Йоко не помнит и оттого сочиняет собственные по ходу. Пальцы ее сводит в завистливом предвкушении, жар расцветает в животе огненным фейерверком и на мгновение становится трудно дышать.

Йоко, пожалуй, знает, что у нее опять ничего не получится, но Джуго вскидывает на нее испуганный взгляд, и на лице ее расцветает улыбка.

* * *

В собравшейся компании у Йоко единственной достаточно денег, так что она снимает себе отдельную комнату, не желая слушать бесконечные споры Суйгецу и Карин. Оставшемуся с ними Джуго, кажется, решительно все равно на весь шум, гам и отвратительное безобразие, расцветающее с каждой прошедшей минутой, так что Йоко заталкивает поглубже чувство вины и отправляется в бар. Не то чтобы ей хотелось напиться, просто скребущее чувство разочарования давит на голову, сжимает тисками и ввинчивается прямо в лоб, проделывая в черепе сквозную дыру. Йоко опрокидывает в себя стопку саке, ловит заинтересованный взгляд официанта и машет ему раскрытой ладонью.

Разумеется, у нее ничего не выходит, точно в насмешку над всеми стараниями, только бьет по затылку тупая звенящая боль. Чакра Джуго жжет внутренности, и оттого кровавые пятна расплываются перед глазами. Жжение расползается в животе, мешается с искрами от саке, и Йоко тихо смеется, склоняя голову набок. Не то чтобы она в самом деле хочет напиться, вот только за первой стопкой следует еще одна и еще, и Йоко сыто облизывается, подзывая к себе официанта.

Под потолком развешаны красные фонари, и оттого стены кажутся рыжими, объятыми тлеющим пламенем. Йоко смотрит на свои руки, совсем не белые в этом свете, кривится и снова смеется, пугаясь отзвуков голоса в голове. Резная спинка высокого стула кажется клеткой, саке — легкой закуской, а официант, подносящий ей еще одну порцию, очаровательно улыбается, очевидно стараясь понравиться. Йоко улыбается тоже, облизывает острые зубы и касается его пальцев нарочито нечаянно, будто потянувшись перехватить угощение.

К горлу подступает тошнотворный комок, стены облизывают языки рыжего пламени, и где-то снаружи каркает черный ворон, разбивающий полночную тишину. Крики пьянчуг и звон чарок вбиваются, кажется, прямо в мозг, официант продолжает вопросительно улыбаться, и Йоко, выпив бутылочку залпом, встает и зовет его за собой. Замирает она у самого выхода, всего мгновение топчется в нерешительности, а затем теплый ветер ударяет в лицо, сбивая со щек пьяный румянец.

В противовес рыжему свету и алым фонарикам, на улице царит серая ночь, разбиваемая редкими желтыми окнами. Небо затянуто облаками, сквозь которые пробивается крошечное полнолуние, звенят висящие у входа в бар колокольчики и пахнет как будто цветами, рассыпанными по мощеной дороге. Йоко клонит голову набок, подставляет лицо теплому ветру и не сопротивляется вовсе, когда официант, осмелев, тянет ее в переулок. Поцелуй у них выходит болезненно липким, и Йоко неприязненно кривит тонкие губы, совсем не пытаясь избавиться от сладкого привкуса. Жар в животе остывает, а затем взвивается искрами, опаляя замерзшие щеки, официант тянет руки к ее бокам, и Йоко целует его сама, прихватывая зубами губу.

В комнату она вваливается немногим после полуночи, отирает покрытые коркой ладони о бедра и не сразу замечает рассевшегося на низком подоконнике Саске. Не сразу же Йоко соображает, что окно это выходит на переулок, насмешливо фыркает и треплет волосы, разметавшиеся по плечам. Отчего-то Саске напоминает ей верного пса, ждущего ее возвращения, и оттого смех искрами царапает горло.

— Суйгецу сказал, ты скоро умрешь, — голос Саске кажется призрачным шепотом в темноте, — это из-за меня?

Йоко, хмыкнув, подхватывает влажное полотенце, точно оставленное ради нее, вытирает лицо и ладони и стягивает испачканное кимоно, оставаясь в нижнем белье. Покрытый татами пол кажется теплым, и она делает пару шагов, приближаясь к окну, пока не встречается с алыми всполохами.

— Все когда-то умрут, — Йоко безразлично пожимает плечами, разворачивается на пятках и усаживается на пол.

Голову она нагло укладывает Саске куда-то между животом и коленями, протяжно зевает и опускает тяжелые веки. В животе у Йоко разгорается настоящий пожар, от нестерпимой боли хочется выть, и она затягивает старую песню, придуманную еще в детстве. Без слов и иллюзий, точно вверяя себя в руки чудовища, способного убить ее одним взглядом.

Йоко ощущает жар под щекой и затылком, снова зевает, прерывая мелодию, и теперь настает очередь Саске презрительно хмыкать. Впрочем, с места он ее не сгоняет, касается пальцами волос осторожно и принимается перебирать длинные пряди. Его прикосновения успокаивают, и Йоко чувствует себя кошкой, пригревшейся на коленях хозяина, и оттого, наверное, умиротворение захлестывает ее с головой.

— Знаешь, Саске-кун, — Йоко сонно зевает, подбирает босые ступни, и прикосновения падают ей на висок, — я ведь правда считаю тебя потрясающим.

Повисает длинная пауза, и Йоко заполняет ее новой песней, слишком тягучей для такой размеренной ночи. Сердце ее все грохочет, мерещатся жар на руках и горячие брызги, а Саске вдруг останавливается, накрывает теплой ладонью лоб и неуютно шевелится, усаживаясь удобнее.

— Ты сказала, что ненавидишь меня.

— Я тебя ненавижу, — соглашается Йоко, не открывая глаз, и ладонь его скатывается по лицу и ложится на шею, — поэтому обещай, что будешь меня защищать.

Ответа она дожидаться не собирается, сонно причмокивает, обрывая слова, и проваливается в уютную дрему. Сквозь нее Йоко чувствует, как выводит узоры на шее луна, ощущает дыхание на макушке и точно взаправду слышит слова, испаряющиеся с листьев предрассветной росой.

В лесу душно и сухо, солнце жжет макушку даже сквозь ветки, но Йоко не останавливается. Она, признаться, понятия не имеет, куда бежит, перепрыгивает с ветки на ветку бездумно, будто нечто тянет ее за веревочку, привязанную к запястьям. От сухости першит в горле, частички пыли и иссохшей коры витают в воздухе, обращаясь причудливым маревом, и в какой-то момент даже чудится, будто Йоко проваливается. Странное ощущение окутывает ее, пронзает затылок, заставляя остановиться, и она так и замирает на ветке, вовсе не шевелясь. Йоко не знает, когда именно попалась в ловушку, и оттого внутри вскипает, бурлит, точно огненная лава, гнев, застилает глаза пеленой и бьет по вискам. Солнце уже не кажется таким жгучим, Йоко точно проваливается в сырую липкую яму, тонет в огромном озере, выпуская изо рта череду пузырей, и толща воды накрывает ее, и бьет по поверхности ливень.

Ощущения до боли знакомы, но отчего-то разум отказывается подкидывать варианты, и Йоко слепо хлопает глазами, глядя прямо перед собой. Перед глазами у нее расцветает причудливым хищным цветком алая пелена, обращающая безобидные ветви в мечи и копья, почти касающиеся кожи, рвущие ткань и оставляющие ее совершенно нагую. Йоко знает, что не может ничего с этим поделать, понимание этого бьется в мозгу, и она, точно налипшая на мед жадная муха, слепо вращает глазами. В какой-то момент происходящее кажется ей дурацким причудливым розыгрышем, и она зло выдыхает весь воздух из легких и жмурит глаза.

Это срабатывает, иллюзия выбрасывает ее на поляну, такую же темную, наполненную алым туманом, но уже ни капли не липкую. В клубах под ногами, точно в спокойной воде, Йоко видит собственное отражение, всматривается в него, и лицо напротив отчего-то кажется ей каким-то неправильным. Слишком живым и до одури настоящим, совсем не таким, как ее бесстрастная маска с прилипшей ухмылкой, и Йоко завистливо щурится, закусывает губу и разбивает ладонью туман. Нечто внутри хватает ее за запястье, тянет на себя, засасывая вглубь беспросветного марева, но Йоко ни капли ему не противится. Следовать чьей-то воле кажется для нее единственно правильным выходом, что бы там ни случилось, и туман окутывает ее с головой, поглощает целиком, без остатка, не выплевывая ни косточки, и Йоко податливо расслабляется.

Ощущения накатывают волнами, точно бьет прямо под ребра чей-то кулак, и Йоко морщится, жмурится и отворачивается, но из хватки не вырывается. Она ощущает себя практически так же, как на операционном столе или в колбе с раствором в одной из лабораторий; боль расползается мурашками до самых кончиков пальцев, гладит ее тысячами жестких ладоней, сдирает кожу кошачьими языками и скапливается, стекается в области живота. Боль бьется в висках, жаром палит макушку беспощадное солнце, и Йоко продолжает стоять на чертовой ветке, замерев бездыханной безжизненной статуей.

Он стоит прямо напротив ее — облаченный в черный с алыми облаками плащ сливается с хрусткими ветками, а Йоко смотрит ему прямо в глаза. Солнце будто обходит его стороной, позволяя оставаться в тени, высвечивает, выдергивает из общей картины тусклыми пятнами, такими же незаметными, как витающая в воздухе пыль. Узоры из листьев тенью окутывают его, будто покладисто маскируют, но Йоко все равно видит — потому что он позволяет ей видеть. Итачи почти снимает гендзюцу, гипнотизирует алым взглядом, точно змея, и Йоко усмехается криво, переступает с мыска на пятку и прячет ладони в широких рукавах.

— До чего чудная встреча, — Йоко зло щурится, кривит губы в неприязненной ухмылке и сама себе кажется какой-то жуткой дикаркой, — сдается мне, это наше последнее свидание.

У нее в животе свивается узел, и оттого слова вылетают изо рта порывисто и размашисто. Будто Йоко бьет ладонью наотмашь, топчется ногами по ранам, но продолжает смотреть, содрогаясь от неприязни.

— Я хотел попросить тебя кое о чем, — Итачи говорит ласково, точно с ребенком, слепо ведет подбородком и, кажется, ни капли не обижается на ее колкий тон.

Йоко думает о том, что он снова хочет попросить ее присмотреть за Саске и оттого заранее щерится, точно распушает воротник ядовитая, но мелкая змейка. Она не сомневается, что Итачи почти ничего не видит, читает это в его позе и пустом алом взгляде и все равно ведет себя до одури глупо. Иллюзия не заканчивается, они все еще торчат в его мире, потому что здесь их наверняка никто не подслушает, и Йоко ужасающе злится оттого, что не может просто-напросто выбраться.

Йоко уверена, что это взаправду их последняя встреча, и оттого тугой узел в животе свивается туже, обвивает внутренности и давит так, что невозможно дышать. Однако, Итачи все равно не видит ее лица, слепо пялится на нее, будто в пустое пространство, так что Йоко может позволить себе хоть рыдать. Впрочем, ничего, кроме гримасы отвращения и ядовитого тона, она себе не позволяет, ждет каких-нибудь пояснений и даже вопросов не задает. На единственный заданный Итачи не отвечает, будто молча подтверждает ее догадку, и Йоко всматривается в его бледное лицо, пытаясь выискать что-нибудь в созданной специально для нее иллюзорной картинке.

— Я укажу тебе место, а ты приведешь туда Саске так скоро, как только сможешь, — голос Итачи звучит ласково, но вместе с тем непреклонно, и Йоко думает, что он похож на одну из тех управляемых кукол, о которых рассказывал ей отец.

Темнота вокруг сгущается алым, теплое вязкое болото мешает дышать, и плывут по небу всполохами далеких пожаров алые облака. Йоко смотрит на них, задрав голову к ненастоящему небу, и в то же мгновение, кажется, Итачи оказывается перед ней. Его призрачное дыхание мажет по щеке и виску, и Йоко невольно отшатывается. Это дыхание смерти, такое же, как было у отца в самые последние дни, и оттого Йоко тошнит, точно сама старуха с косой стоит перед ней. Он умирает, бьется в ее голове, и его уже ничего не спасет, и оттого он хочет переложить ржавую косу в руки собственного младшего брата.

Умирать в одиночестве страшно, Йоко понимает это, как никто, и оттого ее отвращение так сильно. Она свою возможность умереть от чужих рук упустила, распрощалась с ней, точно с любимым отцом, а Итачи все еще лелеет свой собственный план, ведет Саске к нему едва не за ручку и контролирует каждый сделанный шаг. Итачи ломает собственного младшего брата в угоду своему эгоизму, перекладывает на него груз вины и собирается разбить окончательно. Жгучее отвращение мешается с черной завистью, и Йоко на мгновение прикрывает глаза, чтобы посмотреть прямо в жуткие алые радужки. Итачи стоит перед ней, смотрит в упор, почти касается носом щеки, и теперь-то Йоко отчетливо видит, насколько сильно он болен. Под запавшими глазницами глубокие синяки, кожа мертвенно бледная, остро выпирают скулы и челюсть, и нет в нем больше чего-то такого, отчего у Йоко подкашивались колени. Итачи больше не может убить ее одним взглядом, не может свернуть шею узловатыми иссохшими пальцами, только смотрит и приказывает ласковым тоном, потому что Йоко все еще слишком податлива, чтобы убить его собственными руками.

К тому же, думает Йоко, Саске наверняка разозлится, если она убьет его брата, а еще нечто внутри нее надорвется и лопнет. Это ужасное чувство Йоко сгребает в охапку, прижимает к груди и растягивает губы в ухмылке. Она прячет пальцы в широких размашистых рукавах, выводит на ладонях узоры и не спешит развеивать гендзюцу, продолжая всматриваться Итачи в глаза. Ей больше не страшно, капельку любопытно и совсем немного печально, точно Йоко смотрит на старую потертую фотографию, и рука тянется вперед сама по себе.

Кожа Итачи холодная и сухая, потрескавшаяся, будто опавший листок, и Йоко оглаживает его скулы, ведет по щеке к линии губ и сама подается вперед, любопытно вбирая выдыхаемую им чакру. Она снова ведет по скулам, перебирает, почти вскрывает чакра-каналы, пытается разобраться в воспаленном клубке, слишком плотно переплетенном с глазными нервами, чтобы что-нибудь сделать. Йоко препарирует наживую, разбирается в смешавшихся кусочках головоломки и выстраивает их так, как ей нравится. То, что Итачи позволяет ей, приводит в восторг и захватывает целиком, и Йоко пропускает момент, когда холодные ладони его опускаются на ее бедра, сжимают и тянут ближе, будто в отчаянной жажде поглотить, слиться и выжить, оставив после себя хотя бы каплю воспоминаний.

Она отталкивает его, когда холодные губы неловко касаются подбородка, отшатывается в ужасе и давит желание прямо сейчас стереть с кожи отвратительное ощущение. Черно-красный мир идет рябью, перетекает в сухой жаркий лес и тонет в глубоком озере, и Йоко, кажется, теперь вовсе не может дышать. Горячий воздух жжет горло, расцветают на щеках болезненные волдыри, а Йоко все еще чувствует холодное прикосновение, точно выжженное на коже пылающим шрамом. Она не видит ничего дальше собственного носа, взмахивает рукавами и пытается удержаться, потому что земля из-под ног исчезает, остается разве что покатая черная точка на ослепительно-красном.

Это совсем не прощание и не последняя просьба, просто-напросто выплеснувшиеся разом эгоистичные чувства, чужие желания, отпечатавшиеся на обратной стороне век. Йоко балансирует посреди красного озера, колючий запах железа бьет в нос, а Итачи стоит напротив по пояс в вязкой алой крови, протягивает к ней руки и улыбается так печально, что сводит от ярости скулы. Йоко читает эмоции на его спокойном, почти умиротворенном лице, видит каждую крупицу сомнения, обращенную в крошечную морщинку, и злится на самую себя, потому что не остается у нее ни капли свободного выбора. Итачи больше не может убить ее, только запереть в иллюзиях и сводить с ума мучительно долго, и Йоко поддается ему, вбирает его отчаяние и усталость и падает вниз.

— Я тебя ненавижу, — чеканит Йоко, протягивая к нему руку, но так и не касается бледной шеи, — всеми фибрами души ненавижу.

Она не объясняет причины собственной ненависти, но Итачи это не нужно — они все еще находятся в его мире. Он снисходительно улыбается, слегка склонив голову, и Йоко никак не может оторвать от него глаз. Вязкая жижа облепляет ноги и тянет вниз, поднимается, точно паводок на реке, достает до самого пояса и расходится волнами. Иллюзия не заканчивается, и отчего-то чудится, будто они торчат здесь уже тысячу лет, и Йоко запрокидывает голову назад, разглядывая черное небо. Она хохочет, и голос ее тонет в белых облаках, от яркости которых слезятся глаза, а чернота зажимает ей уши и давит на плечи, принимая в густые объятия, полные яда.

Слезы горячими дорожками текут по щекам, скатываются по подбородку и падают, и капли глухо ударяются о кроваво-красное марево, и звон разносится колокольным эхом. Йоко хватает Итачи за плечи, колени ее подкашиваются, и отяжелевшая голова сама собой падает на его грудь. Теперь она слышит, как медленно бьется сердце в чужой клетке ребер, почти чувствует ток крови под пальцами и рвано вздыхает, когда холодные пальцы касаются ее затылка.

— Спасибо, — поцелуй ожогом касается лба, и Йоко распахивает глаза и судорожно пытается вновь научиться дышать.

Йоко стоит в переулке, привалившись спиной к шершавой стене, смотрит, запрокинув голову, на скрывшееся за пушистым облаком солнце, и судорожно пытается стереть со щек слезы. Те не останавливаются, точно предатели, и оттого мутнеет перед глазами, и голубое небо кажется пронзительно-черным.

— Как же сильно я тебя ненавижу.

Йоко съезжает по стене вниз, накрывает лицо ладонями и всхлипывает, точно маленькая девчонка. В висках ее бьются координаты, перед глазами стоит алое марево, а горло сдавливает тугим спазмом. Солнце весело жжет макушку, окрашивает волосы красным, и алые пряди падают на глаза, не позволяя миру увидеть картину ее отвратительных слез.

* * *

Когда Йоко возвращается в гостиницу, оказывается, что за время ее отсутствия Саске успел с кем-то подраться. Вся их компания толпится в ее номере, загромождая и без того небольшое пространство, и Йоко зло фыркает, окидывая их полным раздражения взглядом. Сам Саске сидит к ней спиной, что-то тихо рассказывает, и голос его кажется надломленным и решительным одновременно. Умастившийся в самом углу Джуго салютует ей взмахом ладони и, точно заметив что-то у нее на лице, вопросительно склоняет голову набок. Йоко, впрочем, отмахивается, давит желание пнуть Саске в открытую спину и вздрагивает, когда он поворачивается, смеривая ее алым взглядом.

Дыхание на мгновение застревает в горле, кажется густым и горячим, и Йоко ведет подбородком и щурится, сбрасывая с себя наваждение. Саске вовсе не умеет строить такие иллюзии, чтобы выводить ее из себя, но все равно будто чувствует настроение, почти копается в ее мыслях испачканными по локоть руками. Йоко не может скрыть окутавшую ее чакру Итачи, потому что наслаждается ей, кутается, точно в любимую шаль, а Саске отчего-то вовсе не злится. Он смотрит на нее долгим задумчивым взглядом, а затем манит ладонью, и Йоко, замявшись всего на мгновение, усаживается у него за спиной.

Ладони ее едва касаются теплой кожи, лечебная чакра жжет мелкие ранки, и Саске облегченно вздыхает, будто только теперь становится способен дышать. Йоко фыркает себе под нос, вовсе не слушает вспыхнувшего обсуждения и изо всех сил пытается выбросить из мыслей заевшие напрочь координаты. Йоко не собирается вести Саске к пропасти, не хочет собственной рукой толкать его в бездну, но ничего не может поделать. Она терпеть не может этого напыщенного мальчишку, остающегося в живых несмотря ни на что, и ярость ее клокочет, срывается с губ птичьим клекотом и растворяется в теплом зеленоватом свечении.

— Я знаю, где будет Итачи, — говорит Йоко, вклинивается посреди разговора и вовсе не обращает внимания на воцарившуюся тишину.

Особенно глубокие, едва видимые на коже раны постепенно затягиваются, и Йоко удовлетворенно жмурится, отнимает ладони от чужой теплой кожи и сталкивается с яростным алым взглядом. Ей наплевать, думает Йоко, на этого несдержанного мальчишку, она толкнет его в бездну и не протянет руки, сама рухнет следом и останется плавать посреди марева алой крови. Йоко не считает кого бы то ни было своим другом, знает, что все равно скоро умрет, и горячо лелеет разрастающуюся в животе боль.

Саске буравит ее напряженным взглядом, и Йоко, нисколько не думая, называет координаты. В ушах ее расползается звон то ли облегчения, то ли отчаяния, марево наползает из уголков глаз, и до пилюль тянуться слишком уж далеко. Йоко проглатывает боль, упивается ею, лелеет в ладонях и улыбается мягко одними уголками обескровленных губ. Она понятия не имеет, есть ли ее спасение в чьей-нибудь смерти, комкает ткань на спине Саске и провожает остальных рассеянным взглядом.

Йоко не видит, как Джуго бросает на нее обеспокоенный взгляд, не замечает шиканья Карин и едкие подколки Суйгецу, вздрагивает только, когда за ними закрывается дверь. Она сидит за спиной Саске, комкает ткань его кимоно и размеренно дышит, отсчитывая каждый вздох. Густая боль охватывает виски, целует в лоб ледяными губами, и Йоко невольно растягивает собственные губы в улыбке.

— Я правда тебя ненавижу, — шепчет Йоко одними губами и чувствует напряженные пальцы, впившиеся в плечо.

Резкая вспышка прорезает сознание, боль толкается в горле, и Йоко, запрокинув голову, глухо смеется. Саске глядит на нее испуганно и растерянно, кажется отчего-то маленьким мальчиком, и Йоко давит желание погладить его по встрепанным волосам.

Глаза Саске до одури алые, неспособные разорвать чужую иллюзию, и Йоко слышит, как от злости из горла его вырывается рык. Почти звериный, утробный, он осколками рассыпается под ногами, ранит руки и ноги и оставляет глубокие шрамы вместо ласковых поцелуев. Алое марево плещется у Йоко под веками, боль бьется в висках, и оттого она едва видит расплывшееся, потерявшее очертания лицо. Йоко подается ближе, силясь разобрать, кто перед ней, впивается одеревеневшими пальцами в шею и рвет образ, точно картинку. Ненависть сливается с болью, бьет по затылку, и к звону в ушах примешивается надрывный гул. То гудит ее кровь, протекая по венам, Йоко отчетливо знает этот раздражающий звук, но никак не может заставить его прекратиться. Перед глазами у нее мутное от раствора стекло, трубки обвивают руки и ноги и иглы впиваются в кожу, а отец с той стороны ласково улыбается и протягивает ладонь. Йоко почти ощущает прикосновение его шершавой ладони к щеке, вздрагивает, давясь надсадным, болезненным хохотом, и заваливается вперед.

— Я не позволю тебе умереть.

Горячее дыхание оседает на волосах, оставляет ожоги на коже, и Йоко фыркает, не в силах вывернуться. Тело ее не слушается, руки повисают плетьми, а другие — живые до отвращения — обнимают за спину и прижимают к себе. Это просто нечестно, в отчаянии думает Йоко, что Саске настолько живой, а сама она, кажется, так и остается в подвалах отцовских лабораторий.

— Почему? — спрашивает Йоко, едва ли уверенная, что ее способны услышать, и ловит надсадные хрипы своего же дыхания.

Ответ она вовсе не слышит, потому что звон в ушах нарастает и в конце концов обращается в гулкий удар, и все вокруг исчезает, оставляя только Йоко и наполненное алым маревом озеро. Барабанит по поверхности дождь, холод облизывает плечи, а впереди нее нечто такое горячее и уютное, что сами собой опускаются уставшие веки. И Йоко вздыхает, укладывает тяжелую голову Саске на грудь и впервые надеется, что однажды проснется от невыносимого сна.

* * *

Просыпается Йоко от шума будто у самого уха, вздрагивает, но глаза распахивать не спешит. Мягкое уютное тепло окутывает ее, почти душит, так что испарина выступает на лбу и на шее, тяжесть придавливает к постели, и невесомый ветерок облизывает макушку, и Йоко прислушивается к ощущениям и выверяет собственное дыхание. Вызванная приступом боль все еще плещется в теле, переливается, точно в полупустой колбе, расходится мурашками по коже и гладит затылок прохладными отцовскими ладонями. Йоко больше не спит, и натужная боль взвивается в ее теле, шипит и отступает волнами, оставляя после себя противное ощущение песка во рту. Совсем рядом кто-то кричит и ругается, бьет по стенам, и оттого гул расползается у самого уха, мешая и отвлекая. Йоко, пожалуй, открывает глаза слишком рано, натыкается на нечто светлое и горячее и выпускает воздух сквозь сжатые зубы. Несколько бесконечных мгновений она смотрит на грудь прижимающего ее к себе спящего Саске, а затем давится воздухом и громко хохочет, заставляя и его пробудиться от сна.

Растерянное, сонное лицо взъерошенного Саске до того очаровательно, что Йоко никак не может оторвать от него взгляд, и не смущают ее ни грохот отворившейся двери, ни пронзительный крик Карин, ни зашедшийся бранью Суйгецу. Йоко, точно завороженная, протягивает руку и пальцами касается тонкой белой кожи, которую, кажется, тронешь — порвешь. Саске следит за ее движением пристально, тоже не отрываясь на окружающую суету, и черные глаза его похожи на засохшую кровь или глубокое озеро. Одной рукой он все еще прижимает Йоко к себе, не позволяя выбраться или хоть отстраниться, а другой едва ощутимо перебирает ее рассыпавшиеся по подушке волосы. Щека его теплая и мягкая, и Йоко ведет пальцами выше, очерчивает скулу и заправляет за ухо торчащую колючую челку.

Дверь снова оглушительно хлопает, и оттого у Йоко в ушах противно звенит. Она вздрагивает, отдергивает ладонь, и Саске ловит ее, крепко сжимает и прижимает к подушке. В глазах его плещутся искры, он втягивает носом воздух, точно ищейка, и хмурится, а Йоко тем временем тянет к нему другую ладонь. В голове у нее мелькает смутная мысль, что убить Саске сейчас очень просто, и она сжимает пальцами его воротник, тянет на себя и зло жмурится, переваливаясь на спину. Саске, фыркнув, подминает ее под себя, нависает так близко, что Йоко чувствует его дыхание у себя на щеке, и продолжает сжимать ее руку. Они смотрят друг другу в глаза, будто решают, убить друг друга или слиться в экстазе, и в конце концов Йоко снова смеется.

Смех вырывается из ее горла болезненными толчками и надсадными хрипами, и глаза Саске на мгновение удивленно распахиваются. Теперь две алые точки буравят Йоко насквозь, оставляют в ее теле обожженные дыры, а она притягивает Саске за ворот к себе и выдыхает ему в самые губы:

— Добрый-добрый Саске-кун, — слова ее пропитаны ядом, струятся змеями по бледной коже, — готов ли ты убить ради мести?

Йоко помнит на себе другие руки и другое дыхание, и оттого сердце ее непроизвольно сбивается с ритма. Воспоминания о смертельной ловушке будоражат сознание, и голос ее едва не срывается на прерывистый визг. Саске нависает над ней, придавливает к постели, и оттого Йоко чувствует, как мимолетно сбивается его дыхание.

— Я уже говорил, что убью…

— Девушку, которая нравится твоему старшему брату.

Воздух со свистом выходит изо рта Саске, он сбивается, теряет равновесие и рывком отстраняется, болезненно медленно отнимая сжимающую ее руку ладонь. Теперь он сидит у Йоко на бедрах, зачесывает налипшие на лоб волосы и глухо смеется, точно решительно сумасшедший. Йоко глядит на него снизу вверх, и злое торжество взрывается громким биением сердца, отражающимся в висках. Йоко думает о том, что может убить Саске прямо сейчас, и крепче сжимает его воротник, не позволяя окончательно отстраниться.

— Боюсь, — сиплый смех прерывается резко, и Саске смотрит на нее глазами, полными непроглядной бушующей черноты, — девушка нам нравится одна на двоих.

От серьезности его тона Йоко вздрагивает и безвольно роняет руку, однако Саске перехватывает ее за запястье и прижимается губами к костяшкам. Его слова, совершенно очевидно, выбивают Йоко из колеи, и она лихорадочно соображает, пытаясь придумать, когда именно попалась в ловушку.

— Я тебя ненавижу, — выдыхает Йоко, впервые вкладывая в голос все свои настоящие чувства.

В горле у нее встает тугой горький комок, так что слова срываются рвано, режут, точно остро заточенные сюрикены, и падают рядом на разворошенную постель. Йоко в ярости, едва не скрежещет зубами, а Саске над ней снисходительно усмехается, целует ее запястье и отпускает руку, позволяя той рухнуть Йоко на грудь. Только теперь она замечает, что юката ее напрочь раскрылась, обнажая все ее существо, и отчего-то теперь, впервые в жизни, жар волной наползает на щеки.

— Я тоже тебя ненавижу, — вторит ей Саске и поднимается. — Сегодня мы отдыхаем, а завтра отправимся туда, куда ты указала. Раз уж старший брат ждет меня.

Утреннее солнце обдает его золотистым светом, мажет по бледной коже и высвечивает черные волосы, а затем Саске, круто развернувшись, выходит, притворив за собой дверь. Йоко остается лежать, глядя на вычерченные солнцем узоры на потолке, раскрытая, распахнутая настежь до самого алого мяса, и золото мутнеет перед глазами, а горячие слезы затекают в уши и капают на подушку.