Скала Ветров (джен)

— Ну и пекло, — проворчал Бальдор, утирая ладонью пот с загривка. — Па́рит уже с утра…

Ночь прошла спокойно.

Орки из своих подземелий выбраться не пытались, на дозорных не нападали, никаких из ряда вон выходящих происшествий не случилось; даже вчерашние драчуны и буяны, исчерпав воинственный пивной запа́л, остаток ночи мирно похрапывали под телегами, завернувшись в походные одеяла. Впрочем, от намерения избавиться от них Эодиль отказываться был не намерен, и поутру вынесенный Бальдором приговор был приведен в исполнение: всем нарушителям спокойствия выдали расчёт и отправили восвояси, и они ушли — на удивление тихо и безропотно, забрав свои манатки, прижимая тряпицами распоротые мочки ушей; рожи их, кислые и опухшие после вчерашних возлияний, были темны и угрюмы. Впрочем, Эодиль был слишком озабочен другими думами, чтобы обращать внимания на мрачные переглядывания проштрафившихся наёмников и их недоброе бормотание под нос; таких опухших рож, мрачных переглядываний и недоброго бормотания он на своём веку повидал уже достаточно, чтобы в очередной раз забивать ими голову.

Саруман внимательным взглядом окидывал небо на севере — однотонное, лишенное облаков, тусклого перламутрово-жемчужного цвета.

— Дай приказ перенести шатры подальше от берега, за отрог скалы и закрепить как следует, — сказал он Бальдору. — И отправь всех лишних людей в Изенгард, оставь только тех, без кого сейчас действительно не обойтись.

Одноглазый сотник не удивился. Его тоже томило неприятное чувство приближающегося ненастья, такое же тяжкое и давящее на грудь, как стоявшая над долиной влажная жара, да и не доверять сарумановому погодному чутью у него оснований не было.

— По-твоему, грядет буря?

Белый маг кивнул на реку:

— Уровень воды за ночь поднялся, обратил внимание?

Действительно: обычно светлые и прозрачные воды реки потемнели и несли в себе песок, стебли камыша, коричневато-зеленые плети водорослей, ещё какой-то сор и мутную взвесь. В волнах у берега кувыркался трупик дохлой мыши.

— В верховьях идут ливни, — пояснил Саруман. — Настолько сильные, что ручьи, питающие реку, переполнились и начали подмывать берега. Возможно, нас это минует, но я бы на всякий случай принял меры предосторожности.

— Эге… А как же переговоры?

— Будем надеяться, что нам удастся управиться с делами до того, как разверзнутся хляби небесные. Тучи движутся с северо-запада, и накроют нас после полудня… Так что несколько часов, я думаю, у нас в запасе есть.

* * *

Солнце стояло уже высоко. В глубине Пещеры было прохладно, но снаружи, казалось, плавился песок на берегу реки — жара, стоявшая над горами последние несколько дней, сегодня приобрела особенно убийственную остроту. Воздух — даже сейчас, с утра — был тяжёлый и липкий и точно слежался у поверхности земли плотным киселем, который не под силу было разогнать лёгкому ветерку, порой налетавшему с северо-запада.

Гыргыт снял с пояса меч, бережно положил на кусок оленьей шкуры. Меч был хороший, отлично сбалансированный, затрофееный несколько лет назад в одной из стычек с остроухими, и, несмотря на то, что в прежних его владельцах ходил ненавистный йерри, клинок сразу лёг в руку Гыргыта так, точно был изготовлен лично для него — по заказу и особому чертежу. Вслед за мечом Гыргыт бросил на шкуру охотничий нож с рукоятью, покрытой шагреневой кожей, положил рядом пару метательных ножей поменьше — коротких и прямых, без гарды. Больше никакого оружия у него не имелось.

— Ты уверен, что поступаешь правильно? — спросила Ахтара. — И твоё присутствие на переговорах необходимо? У меня на сердце тревожно…

В переводе на обычный язык это означало: «Ты совсем дурак? Идти таркам в лапы? Я боюсь, что они тебя убьют, и мы все останемся без защиты».

Гыргыт внимательно изучал полосу песчаного берега, которую было видно из Пещеры, — возле кромки воды всё ещё валялась впопыхах брошенная дырявая корзина. Впрочем, если вчера корзина полностью лежала на сухом месте, то сегодня её осторожно трогали подобравшиеся к ней волны, словно пытаясь оторвать от песчаного ложа и умчать за собой, на юг, к далёкому морю.

— Я хочу из уст тарков услышать, что́ именно они хотят нам предложить и какие условия выдвинуть, — сухо сказал вожак. — Да и не в обычаях тарков убивать послов…

— Они могут взять тебя в плен!

— Зачем?

— Ну, я не знаю… Для устрашения. Чтобы лишить нас опоры… Или чтобы попробовать потом обменять на чужака…

— Откуда им знать, кто я? Они не требовали, чтобы на переговоры явился именно глава племени… а на мне не написано, вожак я или просто старый и, гм, хромой охотник. А насчет обмена… Чужака не отдавать ни в коем случае! Сдаётся мне, он — единственное, что ещё удерживает тарков от намерения завалить вход и похоронить нас всех под землей. Не бойся, Ахтара, — он ободряюще стиснул её плечо. — Таркам действительно нужны эти переговоры, иначе они все это не затевали бы… Если бы они хотели нас просто уничтожить, то давно уже это сделали бы.

— Ничто им не помешает сделать это именно сейчас, — упрямо возразила Ахтара.

Гыргыт оглянулся на стоявших позади него соплеменников — кажется, здесь, на узком каменистом пятачке у Главного входа собралась сейчас едва ли не бо́льшая часть племени — воины и охотники, взволнованные бабы с детьми, вездесущие мальчишки-подростки, притащились снизу даже несколько старух… Все ждали, когда начнутся переговоры, и хотели узнать, чем они закончатся.

— Не тревожься, — сказал Гыргыт очень спокойно и очень уверенно. — Гуурз останется вместо меня. Он разбирается в нуждах племени и сумеет в случае чего принять верное решение.

Мать Рода так не считала, но возражать не отважилась. Гыргыт опять смотрел взглядом: «Я всё решил, и от своего не отступлю», — и спорить было бесполезно. Ведь именно за эту упертость и решительность Ахтара и выбрала его на Кохарране несколько лет назад, или… за что?

Ей хотелось обнять его, взять обеими руками за щеки и, повернув его лицо к себе, заглянуть в глаза — так, как смотрят в последний раз, как смотрят, чтобы никогда не забыть, навек запечатлеть в памяти и сохранить в сердце. Но Мать Рода не могла вести себя, как испуганная баба — слишком многие смотрели сейчас на неë и ждали стойкости и спокойствия, а не соплей и рыданий.

Она подняла короткий посох — тот, на который был надет череп росомахи, — и, слегка коснувшись им плеча Гыргыта, передала его вожаку в руки.

— Покровитель рода благословляет вас.

Гыргыт коротко кивнул. Маска Матери Рода — маска бесстрастия и холодного достоинства, — за прошедшие несколько месяцев приросла к Ахтаре намертво, но Гыргыт отлично умел видеть её настоящую — растерянную, испуганную, встревоженную, опасающуюся за будущее как свое собственное, так и за будущее всех своих названных «детей». Она всегда ему нравилась — своей рассудительностью и несклочным нравом, — и часто вспоминалась давняя сценка из далёкого прошлого, из жизни, оставшейся там, далеко на севере, среди родных скалистых круч и густых лесов… Был жаркий летний денёк, Гыргыт бродил по зарослям остролиста, проверяя ловушки, и вдруг на берегу тихого лесного пруда увидел Ахтару — она, тогда ещё совсем девчонка с «девичьим ремешком» на запястье, сидела в укромном местечке, на большом, нависавшем над водой замшелом камне — и на гладкой тёмной поверхности водоёма отражалось её задумчивое лицо. Негромко напевая под нос, она плела какую-то безделку из тростника, — и, когда он, в те времена тоже ещё совсем неуклюжий и неказистый юнец, внезапно появился перед ней из лесу, вздрогнула от неожиданности и выронила свою поделку в воду. Подхваченный почти незаметным течением, тростниковый коробо́к неторопливо продрейфовал по воде в сторону Гыргыта, и, движимый странным необъяснимым порывом, он положил в этот коробок яблоко, которое сорвал тут же в лесу неподалеку, и подтолкнул посудинку обратно к хозяйке. По правде говоря, яблоко было так себе — кислое и незрелое, но Ахтара поймала коробок, взяла яблоко и улыбнулась, и её отражение — там, в темном пруду, — улыбнулось тоже. Гыргыту этого и хотелось — посмотреть, как она улыбается… вернее, не просто улыбается, а улыбается именно ему.

А потом случился Кохарран, на котором Ахтара выбрала не его.

Наверно, это оттого, что яблоко было невкусное, сказал себе раздосадованный Гыргыт. Но, как всякий уважающий себя орк, он, конечно, оспаривать выбор Ахтары считал ниже своего достоинства, да и не слишком тогда этого хотел.

Прошли долгие годы, и мимолетная сценка на берегу пруда как-то смазалась и затерялась в памяти под грудами новых лет и новых зим, новых забот, новых радостей, новых горестей и прочего житейского барахла. Но в какой-то момент она вновь встала перед мысленным взором Гыргыта яркой картинкой, и с тех пор — странное дело! — он вспоминал её всё чаще. И вновь видел Ахтару той беззаботной девочкой из летнего дня, которая с улыбкой следила за плывущим к ней корабликом-коробком, кренящимся набок под не чаянным грузом, и с радостным смехом брала из коробка яблоко, — и девочку эту хотелось прижать к себе и защитить от всего мира, успокоить и утешить, погладив по волосам — и чтобы не было на её голове этого гребаного венца, и не путались бы под руками суровые нитки, не резали бы острыми краями пальцы кусочки колкого горного хрусталя.

— Я вернусь, — негромко сказал он. — Если ты… если вы все будете меня ждать. Нельзя не вернуться, если тебя ждут, правда?

Ахтара могла бы возразить, что многие из тех, кого ждали, все-таки не вернулись — но не произнесла ни слова. Молча сглотнула вставший в горле колючий ком.

…Снизу, из Пещеры, поднялся Гуурз в сопровождении двоих орков, вооружённых копьями и дубинками. Один из них нес на плече что-то тёмное и мохнатое, наспех свернутое в рыхлый тюк.

— Ну? — быстро спросил Гыргыт.

— Вот, — Гуурз кивнул своему спутнику, и тот бросил к ногам Гыргыта то, что тащил на плече. Это была тяжёлая, скрученная в скатку медвежья шкура, пахнущая псиной, по́том, плесенью и затхлым, сладковато-кислым запахом старческого тела…

Вожак брезгливо пошевелил её ногой — так, точно ожидал, что из шкуры сейчас выкатится окровавленная голова Лахшаа.

— И всё? Я думал, вы мне её разбитую башку на копье принесёте, — проворчал он. — Где вы это нашли?

Гуурз отвёл Гыргыта в сторону.

— Угадай. — Криво усмехаясь, он смотрел на вожака странным озадаченно-подозрительным взглядом. — Там, внизу… На берегу подземной реки, возле той подводной дыры, которую ты мне недавно показывал.

Гыргыт тоже удивился, хоть и постарался вида такого не подать. О подземной реке Лахшаа, конечно, знала, как и многие соплеменники, но о подводном тоннеле под скалой было известно лишь ему и — со вчерашнего дня — Гуурзу. Впрочем, старуха всегда была хитрой и приметливой, и, в своём умопомрачении неслышным призраком бродя по подземельям, вполне могла высмотреть там Гыргыта и Гуурза и прокрасться за ними следом, оставаясь при этом незамеченной, а потом, прячась в темноте, и подслушать их вчерашний разговор на берегу.

— Ты хочешь сказать, что она прыгнула в реку? — осторожно спросил вожак. — Туда, в эту дыру под скалой?

Гуурз пожал плечами.

— Почём я знаю, может, и прыгнула. Она понимает, что в Пещере ей голову отвернут, а так у неё все-таки есть шанс… Те поленья, которые ты в воду бросал, они же где-то там у тебя снаружи всплывали…

— По-твоему, эта старая карга теперь тоже всплывёт… где-нибудь снаружи?

— А пёс её знает, может, и всплывёт, — буркнул Гуурз. — Она бабка крепкая. Ну, если всплывет, так, глядишь, тарки еë там как раз и прикончат.

Гыргыт нахмурился. Ему всё это не нравилось.

— Шкура, найденная на берегу — не доказательство, что эта старая курица и в самом деле нырнула под скалу. Вы там хорошо всё осмотрели? Я поверю в её смерть только тогда, когда увижу её труп.

— Ну, трупа я не нашёл, — проворчал Гуурз. — А нырять за ним под скалу у меня, знаешь ли, как-то дурости не хватило…

— Гыргыт, — негромко сказала Ахтара. — Пора.

Она смотрела на тень от Скалы Ветров, которая тем временем уползла почти к подножию — а возможно что уже начала и удлинняться. Отсюда, из Пещеры, было не очень хорошо видно.

Да. Время пришло. Гыргыт оглянулся на Даурха, который вызвался быть его спутником на переговорах.

— Ты готов, старый? Помнишь все, что нужно говорить и что — делать? Не боишься?

Даурх закряхтел:

— Я уже стар, мне нечего бояться. Если тарки меня и прикончат, потеря для племени будет невелика… Бояться нужно тебе, Гыргыт.

Что ж, с этим спорить не приходилось… Но выбора у Гыргыта особо не было. Он глубоко вздохнул, чтобы унять стук вдруг некстати сильно забившегося сердца, нащупал заткнутый за пояс свиток с посланием. Взял ли он всё то, что было затребовано тарками в «списке условий»? Шкура белой козы, посох с символом племени…

Принесли кошель с «ржавыми камнями», галькой, ракушками и прочими совершенно необходимыми таркам чепуховинами и, конечно, тут же выяснилось, что среди хлама не хватает черепа куропатки, про который все, кроме Гыргыта, как-то запамятовали. Вожак раздражённо рявкнул, и десяток мальчишек бросились в Пещеру — рыскать по выгребным ямам в поисках позабытой безделицы. Ну что за глупая, как всегда невовремя случившаяся задержка!.. Возникла неловкая заминка, все ждали; среди орков поднялся встревоженный ропот, Ахтара нервничала, кусая губы и переплетая пальцы, Даурх то и дело вытирал ладонью плешь. Гыргыт в нетерпении метался по каменистому пятачку у Главного входа, каждое мгновение поглядывая на излучину реки — не покажется ли там из лагеря, скрытого за отрогом скалы, кто-то из тарков — но на берегу все было тихо. Хотя тень от Скалы и в самом деле поползла обратно к реке, это уже было заметно даже от Главного входа.

…если переговорщик не явится в указанное время или не выполнит всех условий, изложенных в свитке — мы оставляем за собой право дальше действовать по своему усмотрению…

Интересно, тарки уже сочли переговоры несостоявшимися по причине неявки одной из сторон, или ещё нет?

Проклятой черепушки всё не было. Все на свете обглоданные кости всех на свете глупых куропаток, видимо, в одночасье провалились в Удун, и Гыргыту начало казаться, что это очередные мерзкие проделки мстительного Древнего, как обычно, не желающего добра ни себе, ни другим. Это, что ни говори, было вполне в его духе — сорвать по-настоящему важное и ответственное дело какой-нибудь мелкой издевательской пакостью…

Время шло.

* * *

— Полдень миновал, — сказал Бальдор.

— Ещё нет, — отозвался Саруман.

— Мы ждём здесь уже пару часов, — сердито заметил Бальдор. — По-твоему, ещё несколько минут дело изменят? Не пора бы уже признать, что они не придут?

Он тоже нервничал и оттого злился — на орков, на потемневшее на севере небо, на Сарумана, чьи нарочитые спокойствие и безмятежность не могли бы обмануть и младенца. Белый маг, обхватив плечи руками, стоял у подножия прибрежной скалы, наблюдая за низко летающими над водой стрижами; длинная плеть водорослей, выброшенная на берег, шевелилась, тревожимая волной, словно тонкая причудливая рука. А вот вездесущие во́роны куда-то пропали — то ли попрятались, предчувствуя непогоду, то ли Белый маг отпустил бо́льшую часть соглядатаев, не находя особой нужды в их присутствии; лишь Гарх с задумчивым видом расхаживал по мокрому песку, с интересом приглядываясь к приносимому рекой разнообразному мусору.

Да, полдень миновал, тень от Скалы Ветров, лежащая на берегу, определённо начала удлинняться: камень у подножия, который только что был полностью залит солнцем, одним боком уже оказался в тени. Но признать это, видимо, было выше сарумановых сил.

— Мы ничего не потеряем, если подождём ещё немного.

— Мы дали им достаточно времени, — буркнул Бальдор. — Они бы пришли, если бы хотели прийти.

Белый маг рассеянно пощипывал бороду.

— Возможно, они ждут первого шага с нашей стороны. — Он посмотрел на Бальдора. — Я выйду на берег.

— С ума сошёл? Они только и хотят, чтобы ты высунулся из-за утеса…

— Орочьи стрелы не причинят мне вреда. Кроме того…

— Идут! — крикнул дозорный. — Вышли из Главного входа!

Бальдор и Саруман выглянули из-за каменистого уступа.

Действительно — две фигуры вылились из черной пасти Главного входа и несколько секунд в нерешительности топтались возле Пещеры, точно ожидая, с какой стороны в них прилетит внезапная стрела; потом медленно, останавливаясь через каждые пять шагов, побрели к берегу реки. Впереди ковылял старик — согбенный и плешивый, закутанный в какие-то лохмотья, поверх которых была натянута великоватая для него старая кольчуга; солнце весело поблескивало на его гладкой лысине. В правой руке он держал развернутую шкуру белой козы, в левой — небольшой посох с насаженным на него черепом какого-то зверя. Его спутником был другой орк, покрепче и помоложе, в кожаной куртке без рукавов с нашитыми на неё металлическими пластинками; на плечах его змеились сложные татуировки, на щеках темнели нанесенные сажевыми чернилами полосы и символы — знаки охотника; сивые волосы были заплетены во множество тонких длинных косиц, собранных в пучок на затылке. Он шёл, заметно припадая на левую ногу и вместе с тем заботливо поддерживая старика под руку.

— Калеки это хромоногие, а не послы, — сердито проворчал Бальдор. — У них в племени что, никого попредставительнее не оказалось?

— Они выбрали тех, кем не боятся рисковать, — пояснил Саруман. Он внимательно смотрел из-под ладони на подходивших к излучине орков-из-Пещеры, и старый сотник не мог прочесть выражения его лица.

Бальдор окинул взглядом окрестные горы, где в складках местности прятались арбалетчики, держащие под прицелом берега реки и Главный вход: ни один орк, кроме переговорщиков, не должен был сейчас высунуть нос наружу.

Надеюсь, они это тоже понимают, угрюмо сказал он себе.

— Ты, разумеется, надел под плащ кольчугу? — спросил он у Сарумана. — Исключительно для моего успокоения?

— Разумеется, — откликнулся Белый маг.

— Твоего орчоныша среди послов нет.

— Но, по крайней мере, условия соблюдены, а это внушает надежду. — Саруман кивнул Эодилю, который должен был быть его спутником. — Пора. Держись ближе ко мне.

Эодиль молча натянул на голову крепкий гондорский шлем.

Они вышли навстречу оркам — с таким расчётом, чтобы встретиться с ними напротив излучины, аккурат возле края утеса, подходившего почти к кромке воды. Река волновалась; чёрная громада туч, поднимавшаяся на горизонте, ещё не закрыла солнце, но ветер усилился, и на верхушках волн появились белые барашки. От воды резко пахло водорослями. По речным камешкам прыгала жизнерадостная серая трясогузка.

На севере за горами лениво погромыхивало, будто неведомый великан время от времени баловства ради встряхивал огромный отрез листового железа.

Орки-из-Пещеры подошли, остановились на берегу. Оба молчали, разглядывая приближающихся к ним Сарумана, Эодиля и двух сопровождающих их дружинников — также безоружных, но в полном доспехе. Плешивый старик-орк подслеповато щурился, его хромоногий спутник с косицами смотрел угрюмо и настороженно, чуть исподлобья, сжимая пальцы свободной руки в кулак; он явно был готов ко всему. Я допустил ошибку, — глядя на него, с неудовольствием заметил себе Белый маг, — нужно было тоже заставить его занять руки… потребовать, например, чтобы он держал перед собой у всех на виду какую-нибудь ерундовину.

Он остановился от послов в нескольких шагах.

— Положите шкуру и посох на песок и поднимите руки перед собой, — медленно произнёс он на Чёрном Наречии. — Покажите, что у вас нет оружия.

Орки подчинились — после секундой паузы. Дружинники вышли из-за спины Эодиля — орки заметно вздрогнули — и проворно обыскали послов с головы до ног, проверяя, не спрятаны ли в складках их одеяний ножи, стилеты, отравленные шипы и иглы и прочие не слишком нужные для переговоров вещи.

— Кошель?

Старик трясущейся рукой протянул кожаный мешочек. Эодиль взял его, высыпал содержимое на козью шкуру: пять «ржавых камней», шесть белых и четыре черных гладыша, три ракушки, орлиное перо, череп куропатки… у черепа недоставало нижней челюсти, но Саруман решил не придираться.

— Мы выполнили условия, — продребезжал плешивый старик. Глаза его слезились от непривычно яркого света, и по морщинистой щеке ползла прозрачная капелька. Его хромоногий спутник по-прежнему молчал, переводил цепкий изучающий взгляд с Сарумана на Эодиля и обратно, как будто размышлял, от кого из них следует ждать большего подвоха.

— Хорошо. Тогда начнём, — сказал Саруман. Эодиль сделал кому-то неприметный знак, и на берег тотчас набежало ещё с полдюжины тарков. Хромоногий орк опять напрягся, но люди всего лишь принесли пару деревянных скамей и небольшой походный столик, поставили их в тени скалы. Из лагеря тарков место переговоров просматривалось отлично, а вот со стороны Пещеры его закрывал край утеса и жидкие кустики росшего у подножия скалы тальника.

— Прошу. — Саруман присел на одну из скамей и жестом пригласил присутствующих последовать его примеру.

Даурх и Гыргыт, чуть поколебавшись, опустились на лавку — так медленно и осторожно, точно опасались, что из её поверхности сейчас выпрыгнут раскаленные штыри. Седовласый старик-тарк не торопил; он смотрел спокойно, не доброжелательно, но и без враждебности, с бесстрастным выражением деревянного идола, ожидающего от явившегося на поклон дикаря очередной искупительной жертвы.

— Моё имя — Шарки, — наконец неторопливо заговорил он. — Я Белый маг из крепости, что расположена в долине у южной оконечности гор. Впрочем, посланник, передавший вам грамоту, должен был сказать и об этом… Кто вы́, и каковы ваши имена?

Плешивый старик открыл рот, чтобы ответить, но тут же, видимо, получил незаметный щипок под руку от своего спутника и, поперхнувшись, негромко икнул.

— Не вижу необходимости их называть. Они ни о чем тебе не скажут, — сухо заявил хромоногий орк. — Старейшины племени выбрали нас, чтобы выслушать то, что ты имеешь нам сказать, Шарки. Этого должно быть достаточно. — Он видимо, опять незаметно пнул под столом плешивого старика, потому что тот встрепенулся, оглянулся на спутника с некоторым недоумением, потом, будто спохватившись, вынул из своих отрепьев бумажный свиток и положил его на стол.

Саруман развернул бумагу:

«Проваливайте, паршивые бродяги, вы здесь ни единой крошки хлеба не получите задарма!»

Белый маг поднял брови:

— Интересно…

— Это писал чужак, — сказал хромоногий.

— Да, это его рука. Но не его мысли.

Хромоногий смотрел мрачно:

— Неважно, чьи это мысли, главное — чужак жив. Пока. И, как видишь, способен держать в руке перо.

Саруман аккуратно свернул послание в свиток и положил его на стол.

— Что ж, похоже, вы отнеслись к делу серьёзно… Но этого мало. В знак ваших добрых намерений и безусловной готовности к переговорам вы должны нам его, чужака, выдать, и как можно скорее.

Хромоногий и бровью не повел:

— Нет. Он останется в Пещере. И, если вы попытаетесь засыпать Главный вход или ещё каким-либо образом нас уничтожить — умрёт первым и страшной смертью.

Саруман внимательно смотрел на него. Он, конечно, понимал, что настоящий переговорщик — этот хмурый хромоногий нахал, а вовсе не плешивый старик, который, часто моргая и прикрывая глаза ладонью от игравших на воде солнечных бликов, рассеянно переводил взгляд со своего спутника на Шарки, потом на Эодиля и далее по кругу.

— Чужак — мой ученик, это так. Он сбежал из крепости, презрев мои советы и наставления, и, кроме того, оставил в смертельной опасности моего давнего друга. Ну и ещё наворотил по мелочи кое-каких дел… и мне хотелось бы его вернуть, чтобы подвергнуть справедливому наказанию. Я считаю, что мы имеем на это право, поэтому я и требую его выдачи.

Гыргыту пришлось сделать над собой усилие, чтобы сохранить достаточно непроницаемое выражение лица.

Вон оно как? — в мгновенном замешательстве подумал он. — И в этом всё дело, правда? Или старик просто лжет? Блефует?

Никаких причин ему верить или не верить у Гыргыта, по совести говоря, не имелось.

— Вы, конечно, можете держать чужака пленником… до поры до времени, — небрежно добавил Шарки. — Какой-никакой, он все-таки мой ученик, и мне хотелось бы самому принять решение о его дальнейшей судьбе. Но вы зря рассчитываете на него, как на надёжный щит… Учтите: если возникнет насущная необходимость окончательно с вами расправиться, я это сделаю не колеблясь… в конце концов, у меня имеются и другие ученики. Впрочем, я не об этом намеревался вести сейчас речь. У меня действительно есть к вам, скажем так, деловое предложение.

— Какое? — Гыргыт невольно покосился на горстку вынутых из кошеля «ржавых камней».

Саруман проследил за его взглядом.

— Ты знаешь, что это?

— Твой ученик сказал.

— Ну, тем лучше. Но дело не только в этом. Я хочу предложить вам службу.

— Службу? — Гыргыт помолчал. — Я либо ослышался, либо ты как-то странно произносишь слово «рабство».

Саруман едва заметно улыбнулся.

— Ты можешь формулировать это для себя, как тебе угодно. Но рабы бесправны и не властны ни над собой, ни над своим имуществом, ни над собственной жизнью. Они не имеют выбора — уйти или остаться.

— А у нас, по-твоему, такой выбор будет? — зло процедил Гыргыт. — Уйти или остаться? Вернее — ишачить на вас в поте лица или сдохнуть с голоду?

— Многие народы, которые именуют себя «свободными», на самом деле тоже не избавлены от подобного выбора, — спокойно заметил Белый маг. — Людям, знаешь ли, равным образом приходится либо весь земной срок тяжело «ишачить», чтобы прокормить себя и свои семьи, либо испытывать нужду… тех, кто может позволить себе проводить дни в лени и праздности, не так уж и много. Так что вряд ли ваше положение будет сильно отличаться от положения большинства населения Рохана или Гондора… Но заметь — трудиться вы будете в первую очередь на собственное благополучие.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Всё очень просто. Вы останетесь жить в Пещере. Более того, получите все необходимое — еду, орудия труда, зерно для посева, скот, возможность жить собственной жизнью, соблюдать традиции и обычаи. Вас не станут ни трогать, ни притеснять — разумеется, если вы будете следовать нехитрым правилам мирного сосуществования с людьми. Но взамен я потребую от вас работу. Много работы.

— Работа в шахте — тяжёлый труд, — проскрипел плешивый старик. Скосив глаза и потирая пальцем переносицу, он наблюдал за нарезающим круги вокруг скамьи жирным речным слепнем.

— Он будет хорошо вознагражден, — немедленно откликнулся Шарки.

— Чем?

— Уверенностью в завтрашнем дне. Этого мало, по-вашему?

Гыргыт молчал. Предложение было — или, скорее, казалось — вполне недурственным, превосходящим самые смелые ожидания, но вожак слишком хорошо знал людей, чтобы не подозревать наличия в щедром потоке обещаний и посулов неведомых, подстерегающих на перекатах подводных камней.

Поставив локти на стол и сомкнув кончики пальцев, Шарки пристально смотрел на орков тёмными, непроглядными, как чернота в глубине пещер, и столь же холодными внимательными глазами.

— Видите ли… друзья мои. Раз уж мы говорим, как равные с равными, я буду с вами откровенен. Шахта возле Скалы Ветров будет построена так или иначе, это только вопрос времени. Но в качестве помехи строительству и горным работам вы тут никому не нужны, поэтому, уж не обессудьте, если мы в ближайшее время не придём к согласию или, паче того — к соглашению, нам придётся тем или иным способом от вас избавиться. А вот в качестве доброй рабочей силы я готов вас приветить и всячески ободрять. В любом случае мне придётся нанимать людей, тратиться на строительство, обслугу и охрану этих выработок. Но для людей работа под землей куда более тяжела, неприятна и непривычна, нежели для орков, поэтому, размышляя о происходящем с сугубо практической точки зрения и имея выбор, я бы предпочел нанять для подобного труда орков. Вот и всё… Почему бы и вам не взглянуть на это дело именно под таким углом?

— Ты настолько нам доверяешь? — хрипло спросил Гыргыт.

— Мне уже приходилось иметь дело с орками. Я считаю, что они в подавляющем большинстве достойны доверия… если, конечно, вы не сделаете что-то такое, что способно моё доверие к вам на корню подорвать, не станете грабить деревни, угонять скот… или дурно обращаться с пленником, например. Во всяком случае, я искренне готов попытаться наладить отношения с вашим племенем — хотя бы в качестве любопытного опыта, если уж тебя так удивляет это моё намерение. Мне кажется, подобное решение вопроса было бы уместно и благоразумно, и пошло бы на пользу всем заинтересованным сторонам. С ближайшими соседями всегда выгоднее жить в дружбе, нежели во вражде, разве не так?

Шарки говорил совершенно серьёзно и невозмутимо, без тени улыбки, но Гыргыт не мог отделаться от ощущения, что непонятный старый хрыч всего лишь мягко стелет и при том неприметно посмеивается про себя. Странный тип этот названный волшебник, с раздражением говорил себе вожак, темная лошадка… чего он на самом-то деле пытается добиться? Его бархатный обволакивающий голос звучал мягко, ровно и уверенно и передавал эту уверенность собеседнику; его хотелось слушать бесконечно — и соглашаться: и с приятными уму и сердцу посулами, и с разумными доводами, и с убедительными суждениями… И Гыргыт не мог определить, чего в этом голосе больше — некой чудодейственной колдовской силы или обычного умения играть словами опытного манипулятора, но, кажется, теперь начал сполна понимать Хурша, первым подпавшего вчера под это таинственное очарование. Действительно — с соседями всегда выгоднее жить в дружбе, нежели во вражде, кто же с этим спорит… правда, Гыргыту такие покладистые соседи пока не попадались.

— А если мы не… примем твои предложения? — хмуро спросил он после недолгого молчания. — Что нам остаётся в таком случае… кроме шансов быть заживо засыпанными в подземелье? Ты сказал, что у нас есть выбор — уйти или остаться… Выходит, мы вправе… ну, скажем, просто уйти?

Саруман пожал плечами.

— И куда вы пойдёте?

— Это уже не ваша забота.

— Куда бы вы ни направились, будь готов к тому, что вас вряд ли оставят в покое. Орки — слишком ценный ресурс, чтобы не нашлись желающие взять вас под свое крылышко. Но в другой раз условия могут быть куда более жёсткими, чем те, что предлагаю я.

— Я понимаю, о чем ты. Чужак говорил мне то же самое.

— Рад узнать, — сухо сказал Саруман, — что он внезапно оказался таким прагматичным.

Потемнело. Солнце скрылось — разом, будто его накрыли гасилом. Туча, громоздившаяся на севере, надвинулась ближе, вспухла, заслоняя небо. Над северным гребнем гор сердито заворчал гром, и серая трясогузка, прыгавшая возле воды, испуганно упорхнула.

— Хорошо. Мы тебя услышали, — медленно, глядя Белому магу в глаза, произнес Гыргыт. — Но нам надо посоветоваться со старейшинами и… главой племени, чтобы обдумать твоё предложение и принять решение.

Саруман кивнул.

— Я дам вам ещё сутки, до завтрашнего полудня. С одним условием — в следующих переговорах должен участвовать чужак. Раз уж он остаётся у вас заложником, я все-таки хочу увидеть его и убедиться, что он жив и здоров.

— Ладно, пусть будет по-твоему. — Гыргыт прищурился. — Но в таком случае следующая встреча состоится на нашей территории. В Пещере. Как сейчас — без оружия. — Он свирепо осклабился. — Не побоишься явиться на неё, господин волшебник, чтобы увидеть своего ученика… жизнью которого ты не слишком-то дорожишь?

Поднялся ветер. Темнота быстро сгущалась; река грозно вздулась, по ней катили уже не волны — настоящие водяные валы. Над горами сверкнула молния, тут же вновь громыхнул гром — так резко и оглушительно, будто кто-то взорвал в тучах хороший заряд «гремучей смеси». Эодиль невольно поежился.

Белый маг поднял руку, и в ладони его замерцал голубоватый волшебный огонёк — маленький, не опасный, — и вдруг вспыхнул так пронзительно и ярко, что орки, ослепленные, отшатнулись, зажмурились, невольно прикрывая глаза руками. Саруман позволил себе едва заметную усмешку.

— Мне нечего бояться, — холодно произнёс он. — Я приду. Завтра. В полдень.

Гыргыт кивнул. Перед глазами его всё ещё плыли голубоватые пятна, но он сделал усилие и сдержал просящееся на язык крепкое словцо.

— Вот и славно. Значит — по рукам?

— По рукам.

Переговоры были закончены. Саруман и Эодиль поднялись, Гыргыт тоже встал (торопливо вспоминая, на какую ногу ему следует хромать), подтолкнул в бок всё ещё пытающегося проморгаться Даурха.

— Идём, старый. Пора домой.

Буран приближался: ветер, посвистывая, яростно гнал по реке бестолковое стадо волн, поднимал тучи песка и пыли, приносил с севера висевшую в воздухе водяную взвесь. Пахну́ло дождём, сырой прохладой, едкой мокретью приближающегося ливня.

Эодиль бросил встревоженный взгляд на вздымающуюся из-за гор иссиня-черную тучу.

— Надо поторопиться. Сейчас хлынет…

Тут же живо набежали тарки в шлемах и кольчугах, подхватили лавки и столик, потащили их под защиту стен; ветер трепал полотнища стягов и хлопал тяжёлой тканью шатров, но скала, за которой был скрыт походный стан, немного защищала его от урагана, грозившего вот-вот налететь с северо-запада. Эодиль и Саруман поспешили в лагерь; Гыргыт и Даурх, преодолевая сопротивление ветра, побрели обратно к Пещере, до которой было пару сотен ярдов. Оттуда, прячась в темноте возле Главного входа, за ними по-прежнему следили множество соплеменников; в сгущающейся вокруг предгрозовой полутьме Гыргыт почти физически слышал их ахи, охи и перешептывания, ощущал на себе их взгляды — напряжённые, взволнованные, в то же время полные жгучего интереса и робкой надежды. И Ахтара ждала его там, и он на расстоянии считывал её облегчение и радость: переговоры были закончены, и, кажется, закончены благополучно, тревоги Матери Рода не оправдались, послы были живы и здоровы, не убиты, не ранены, не взяты в плен… Даже ветер, как это всегда бывает перед бурей, на несколько минут внезапно стих, как будто собираясь с новыми силами — улеглись пылевые вихри, и над речным берегом повисло мертвое, неподвижное безмолвие без единого вздоха ветра и колебания воздуха…

И это затишье внезапно разрезал тонкий короткий пересвист.

Из ущелья, темневшего на противоположной стороне реки, из диких зарослей густоцвета прилетела стрела.

И ещё одна. И ещё.

Река здесь была неширока, всего в пару десятков ярдов, и неведомый стрелок (или стрелки́) бил наверняка. Даурх тотчас вскрикнул, нелепо взмахнув руками, и с пробитым горлом рухнул на песок, захрипел, захлебываясь собственной кровью. Гыргыт не успел ни отскочить, ни прикрыться, да ему было и нечем — одна стрела клюнула его в плечо, другая вонзилась в основание шеи, перебила ключицу, и он упал — на колени, силясь вздохнуть, чувствуя, как немеет от резкой боли тело и меркнет перед глазами мир…

Над горами ослепительно вспыхнула молния и с чудовищным грохотом ударила в вершину Скалы Ветров.