Направит тебя к миру (гет)

Мадара внезапно проснулся и в тусклом предрассветном свете увидел мучащуюся жену и склизкие простыни.

— Слишком рано… слишком быстро… Тобирама, пожалуйста… Даже Шира-кун не родился так рано…

— Дыши, — потребовал Тобирама, и Мадара заметил, что передняя часть его тонкого летнего немаки прилипла к его груди из-за того, что была насквозь мокрой, и его волосы были диким спутанным орелом вокруг его плеч. — Малыши в порядке, Кита, я обещаю. Маленькие, да, но они оба здоровые и в правильном положении, и им не осталось места расти, тут нет достаточно пространства. Дыши!

Мадара внезапно осознал, что происходит. Но Кита не должна была родить до следующего месяца! Тоши и Азами исполнилось двадцать два только два дня назад!

Холодная жидкая чакра шокировала его, как ведро воды в лицо: Тобирама сверлил его взглядом.

— Никакой паники, — наотрез сказал он.

Верно. Никакой паники. Это не поможет Ките.

— Я могу что-то сделать?

Мадара ничего не знал о процессе родов! Ничего, что бы помогло!

— Встань на колени, чтобы она могла опереться о тебя.

Мадара быстро это сделал, скомкал мокрые простыни и забросил их в дальний угол футона. Он ничего не мог сделать с мокрым пятном на футоне, но это было будущей проблемой для прачек. Его жена взвыла сквозь зубы, ее пальцы так крепко вцепились в его предплечья, что ему с опозданием пришлось усилить кости и мышцы чакрой. После этого у него будут впечатляющие синяки…

— Я приведу Ёри, — объявил Тобирама, сёдзи на энгаву открылись, и он исчез.

— Муж?

Мадара встревоженно встретился взглядом с женой, и шаринган зажегся для дополнительной ясности в полумраке:

— Да, жена?

— Тобирама сказал “малыши”.

Мадара замер:

— Верно.

Кита сжала зубы на очередной схватке, а после схватила ртом воздух:

— У меня близнецы, и он знал и не сказал мне!

Да, это была очень обоснованная жалоба, хотя Мадара подозревал, почему Тобирама держал рот на замке.

— Ты можешь позже откусить ему руку, сначала дыши, — напомнил ей он, позволив шарингану погаснуть.

— О, я это сделаю, — тихо ответила Кита, ее голос был ровным и полным всех намерений, которые отсутствовали в ее чакре. — Он сам напросился…

Затем прибыла Ёри с Сатими, прямо позади них показалась Ёко, и его решительно выбросили из спальни.

Тобирама был здесь, ждал у ирори все еще в своем влажном немаки.

— Кита откусит тебе руку позже, — прямо сказал ему Мадара. На этой стороне сёдзи с печатями не было ничего слышно и нельзя было почувствовать никакую чакру. Дети ни о чем не знали и спокойно спали: несколько дней назад Тобирама высказал мнение, что Аситаке может понравиться спать вместе с сестрами и братьями, и Аситака очень хорошо это приняла. Кита считала, что у их девочки вполне мог быть более сильный талант к сенсорству чакры, чем у нее самой, хотя с достаточно ограниченным радиусом. Тобирама же был отличным сенсором со значительным опытом, так что должен был знать, что ощутил, так как он регулярно проверял Киту уже больше месяца.

Да, Тобирама определенно знал, что это произойдет, сволочный котяра. Он также знал, что заслуживает всего, что с ним сделает Кита, судя по тому, как он поморщился.

— Эта информация вызвало бы у нее стресс.

Это действительно было очень слабым оправданием.

— Да, это так, — холодно согласился Мадара, — но Ёри могла бы успокоить ее, а затем Кита могла бы проработать свои страхи. Вместо этого ты лгал ей о чем-то, что происходит в ее теле, прямо до того момента, пока она неприятно не удивилась, что у нее отошли воды посреди ночи.

Близнецы всегда рождались раньше, и Мадара не думал, что время было плохим по стандартам близнецов, но близнецы и близко не были распространенным явлением в роду Аматерасу. Кажется, он помнил, что Акахари и Кусигамине, дети Бандая и Норикуры, родились примерно на месяц раньше…

Плечи Тобирамы опустились — хорошо.

— Я не хотел, чтобы она расстраивалась, — повторил он слабым голосом. — Когда беременные женщины слишком расстраиваются, с ними случаются плохие вещи. Она могла бы испугаться, все могло бы быть хуже. Малыши были в порядке, я проверял…

— Ты все еще мог бы проверять каждый день, если бы она знала, и это успокаивало бы вас обоих, — безжалостно прервал Мадара. — Вместо этого ты солгал ей о своих мотивах, когда она тебе доверяла. Чем, ты думаешь, это все могло закончиться?

Тобирама бегал по улице только в тонкой и насквозь мокрой ночной рубашке с коротким рукавом, которая едва достигала его коленей, но только сейчас он начал выглядеть пристыженным.

— Я заслуживаю того, чтобы мне откусили голову, — признал он, и его глаза опустились к полированному полу.

— Это так, — устало согласился Мадара, надавив основаниями ладоней на глаза. Было слишком раннее утро для всего этого, и его собственный немаки некомфортно лип к ногам и паху.

— Мы быстро примем ванну, — внезапно решил он, — затем мы организуем завтрак для того момента, когда роды закончатся или дети проснутся, в зависимости от того, что случится первым.

Тобирама поднял взгляд, открыл рот, чтобы запротестовать, но затем покорился и послушно последовал за Мадарой в купальню. Никто из них не сможет насладиться отмоканием в бассейне, но они хотя бы смогут смыть грязь под душем и переодеться в юкаты, чтобы выглядеть прилично к тому времени, когда другие люди начнут появляться, чтобы помочь.

Также будет вежливо накормить людей, в данный момент помогающих его жене с родами близнецов. Адреналин и чакра могут придать только определенное количество сил так рано утром.

* * *

Кита никогда не была человеком, который кричал при ужасной внутренней боли: этому ее научили изнурительные менструальные спазмы ее первой жизни (к счастью, они значительно ослабли, когда она стала старше, и не перенеслись в эту жизнь), и эта привычка тишины с сипением и хриплыми вздохами окрасила ее опыт родов. Первые несколько раз такое поведение казалось Ёри пугающим, но к настоящему времени она привыкла. Однако в этот раз Кита бормотала страшные угрозы в адрес Тобирамы в моменты между рождением первого ребенка (мальчик с веками бабушки, эпикантус* намного больше, чем у большинства Учих, что делало общую форму глаза уже) и тем, когда у нее отошли воды во второй раз: она уже была истощена!

*Примечание переводчика: эпикантус (двойное или монгольское веко) — это выраженная кожная складка у внутреннего угла глаза, которая располагается над слёзным бугорком

— Вот, съешь это.

Кита благодарно раскусила питательную пилюлю, которую Сатими положила ей в рот, и травы и другие добавки уже начали расщепляться в ее слюне, пока она жевала. Через несколько минут после проглатывания уровень ее чакры снова поднялся, как раз вовремя чтобы усилить дрожащие мышцы, когда она подготовилась снова тужиться.

Второй ребенок оказался дочерью с плавно сужающейся челюстью Таджимы, которая легко узнавалась даже на округленном лице младенца. Ките надо будет подумать об именах, но прямо сейчас она просто хотела снова уснуть. Солнце поднялось (едва-едва), но она чувствовала, что уже достаточно потрудилась для целого дня. Схватки — это тяжелая работа, неважно, насколько быстро они иногда могут пройти.

— Что ты хочешь, чтобы мы сделали с малышами, Кита? — спросила Ёри, когда футон вынесли из комнаты и принесли замену. Старый футон надо будет распороть, и подкладку надо будет стирать отдельно, но, скорее всего, их смогут спасти. Это был не первый раз, когда у нее отошли воды, пока она была в постели.

Кита попыталась привести свои мысли во что-то напоминающее порядок, но с усталостью, цепляющейся за разум, и дрожью в конечностях это было нелегко.

— Отнесите и покажите моему мужу, — сумела сказать она. Это было важно. — Затем верните обратно ко мне спать.

На маленьком футоне, конечно: так она случайно их не задавит.

— А если Мадара-сама захочет тебя увидеть?

Кита пожала одним плечом, и чистый зеленый летний немаки с вытканным узором в виде травы слегка сдвинулся. Ее муж мог делать то, что захочет: это были ее седьмые роды, он знал, какими утомительными она находила летние беременности, и неважно, насколько маленькими были ее новорожденные близнецы, она все равно родила их двоих.

Они были очень маленькими, но фактически не намного меньше Шираками, что успокаивало. У него все было в порядке, так что она надеялась, что у них тоже так будет.

Тихонько лежа на новом футоне, Кита закрыла глаза и позволила себе дышать, когда сёдзи в центральную комнату наконец открылись и печати отключились, открыв ее чувствам мужа и детей… вместе с Тобирамой.

Она не хотела прямо сейчас думать о Тобираме. От этого было больно. Она устала.

К сожалению, Тобирама не дал ей выбора: как только Мадара познакомил детей с их новорожденными братом и сестрой (все это время в их чакре сияли удивление и восхищение), Сенджу последовал за ее мужем обратно в их спальню и закрыл сёдзи, когда Мадара встал на колени в своей юкате с узорами пламени и томоэ, чтобы уложить крохотных младенцев на маленький футон в специальной раме, расписанной разнообразными печатями.

Малыши прижались друг к другу во сне, повторив то, как они, должно быть, были прижаты друг к другу у нее в утробе. Они были крохотными и до боли идеальными, и теперь, когда они были сухими и чистыми, она могла видеть, что волосы мальчика свободно спадали локонами, тогда как такие же тонкие и мягкие волосы девочки неопрятно торчали. Детские волосы редко служили показателем взрослых волос, но Митама родился с кудряшками, которые позже превратились в такую же густую, неуправляемую копну шипов, которые были у Мадары. Было бы приятно, если бы волосы этого сына остались мягкими и курчавыми, как у Кину, но Кита не собиралась сильно надеяться.

— Моя жена благословила меня двумя прекрасными детьми, — пробормотал ее муж, и любовь была до боли очевидной в его выражении лица и чакре, когда он нежно заправил прядь волос ей за ухо. — Я действительно самый счастливый из всех мужчин.

— Не думаю, что у меня получится больше, — призналась Кита. Дело было не в том, что она только что родился близнецов, хотя это определенно сыграло свою роль: сейчас ей уже было почти тридцать девять. Вероятность осложнений росла с каждым месяцем, который она проживала, как для нее, так и для ребенка. Она уже родила восемь детей и воспитала еще трех и выпустила во взрослую жизнь: этого было достаточно. Этого хватало. У ее любимого мужа было десять детей, которых он звал своими, которых он одаривал любовью и ради которых мог хорошо жить: он не разобьется на кусочки из-за потери сердца, как это произошло в той истории про Наруто, и он не будет извращен в пародию себя отчаянием и игнорированием. Он будет жить долго и счастливо.

— Тогда в этом нет никакой необходимости, любимая, — легко ответил Мадара, и его полуулыбка была полна нежного тепла. — Даже если бы ты никогда не подарила мне никого кроме Тоши и Азами за всю нашу жизнь вместе, этого все равно было бы достаточно. Я люблю всех моих детей всей душой, но каждый из них был непредвиденным счастьем, сердце мое: ты не дорога мне больше из-за того, что выносила их, и ты не была бы дорога мне меньше в их отсутствие.

Кита почувствовала, как у нее набухли слезы, и она сморгнула их. Их любовь была глубоким тихим чувством, совсем не похожим на отчаянно жаждущую агонию, которая связывала ее мужа с Хаширамой, или болезненную радость, которую в ней вызывало присутствие Тобирамы, но в такие моменты это чувство поднималось из глубины ее души, темное и огромное, и всего лишь человеческое тело не могло его вместить.

— Небеса определенно улыбнулись мне в день твоего рождения, — тихо сказал ее муж, и шаринган медленно крутился, пока он ловил каждую слезинку кончиком пальца и стирал их с ее щек. — При всей горечи и трагедии, которые принесла мне жизнь, она благословила меня большими радостями.

Ее мужу уже было за сорок, морщинки усталости у глаз навсегда отпечатались на его коже, как и тревожная складочка между бровей и морщины смеха в уголках глаз и вокруг рта. Его ладони были покрыты шрамами и мозолями, его тело и разум были отмечено воспоминаниями десяти тысяч полей боя, его глаза смотрели на нее с лица его брата (потому что их глаза не были идентичными по оттенку, и даже сейчас она иногда пугалась, когда видела более карие глаза Изуны в глазницах Мадары, где они должны были быть угольно-черными), но его волосы не были менее дикими, чем когда ему было пятнадцать, и его сердце не было менее добрым.

— Божественное далеко за гранью понимания смертного, — сказала ему она, и ее голос был хриплым и дрожащим, — но когда ты так на меня смотришь, я почти могу его понять.

Что есть более божественное, чем любовь?

Ее муж тихо и удивленно рассмеялся, стерев очередную слезу:

— Сердце мое, вся поэзия, которая когда-либо существовала и когда-либо будет существовать, не может в должной мере выразить счастье, которое ты мне даришь.

Кита бы хотела продолжить спокойно лежать рядом с мужем, обмениваясь нежными словами и еще более нежными чувствами, но Тобирама притаился в комнате, могла ли она его почувствовать или нет.

— Я люблю тебя, Мадара, — просто сказала она, чувствуя, как его сердце затрепетало от ее легкого признания, — но я так устала.

— Тогда спи, — настоятельно посоветовал он. — Я останусь с остальными детьми: мы можем провести день с ястребами, им всем это понравится. Сегодня нет никаких срочных дел.

Было правдой, что все ее старшие дети достаточно любили птиц отца, чтобы хотеть хотя бы научиться ровно держать их на перчатке и тренировать их с вабилом*: более того, это было их второе любимое занятие при проведении времени с отцом после чтения сказок на ночь. Аситака была для этого немного маловата, но ей будет интересно наблюдать. К завтраку весь клан будет знать, что она родила близнецов, так что никто не будет требовать, чтобы Мадара занимался делами Внешней Стражи сегодня или вообще на неделе, если это действительно не было чрезвычайной ситуацией. И даже так…

*Примечание переводчика: вабило — инструмент для привлечения внимания и приманивания ловчей птицы. Обычно состоит из двух крыльев какой-либо птицы, сшитых вместе, к которым иногда привязывается кусок мяса

Он легко уловил направление ее мыслей.

— Спи, любимая. Скоро ты потребуешься малышам, и с учетом того какие они маленькие, их надо будет кормить чаще. Отдыхай, пока можешь.

— Хорошо.

В этот раз он выиграл.

Ее муж усмехнулся ей и наклонился, чтобы сцеловать следы слез с щек, а затем поцеловал ее в кончик носа, и шаринган поймал ее в короткую иллюзию.

— Ты не обязана прощать Тобираму или даже смотреть на него, если не хочешь, но, пожалуйста, хотя бы позволь ему извиниться за свою глупость, прежде чем снова его выгнать. Он уже наказывает себя, и я знаю, как сильно ты это ненавидишь.

Иллюзия разбилась, глаза ее мужа снова погасли до не совсем достаточно черного, и он поцеловал ее в последний раз, быстрое прикосновение губ, прежде чем встать, взять набор одежды из гардероба и покинуть комнату, тихо закрыв за собой сёдзи.

Кита покрутила головой и обнаружила Тобираму стоящим на коленях у изножья ее постели, и он видимо сгорал от стыда: его скулы были алыми, и уши горели, он не отрывал глаз от пола, а руки были сжаты в нервные кулаки и лежали на бедрах. Его волосы были безупречно аккуратными, и его чакра полностью сдерживалась, ни одного следа не показывало намека на мысли или чувства, но яркие алые отметины на лице, сгорбленный позвоночник под поношенной юкатой с кои, опущенные плечи и горький изгиб губ красноречиво говорили о напряжении, страдании и ненависти к себе.

Это было так нечестно. Почему она даже немного не могла на него злиться без того, чтобы он не вынуждал ее чувствовал себя плохо из-за этого?!

* * *

— Тобирама.

Кита звучала такой уставшей. Конечно она устала: едва наступило время завтрака, а она уже закончила рожать близнецов, которых она ни капли не ожидала. Идиот. Он такой полный идиот…

Вздох.

— Тобирама, иди сюда.

Тобирама заерзал около края нового чистого футона, которых пах только хлопком и набивкой из конопли с легкими нотками соломы, мыла и солнца, пока он не оказался стоящим на коленях у коленей Киты. Всего лишь на расстоянии вытянутой руки находился нижний край рамы специального футона с фуиндзюцу, который теперь все в деревне использовали, чтобы следить за недоношенными младенцами и поддерживать их здоровье: может, они и кажутся идеально здоровыми, но осторожность никогда не повредит. Он не посмел поднять глаза: он знал, как она будет выглядеть, усталой, грустной и разбитой, и он не мог выдержать смотреть на нее. Было и так плохо чувствовать это в ее чакре: истощение и боль добавляли кислые ноты в обычный аромат пряностей, который источала ее чакра и который усиливался ее физическим запахом.

Он начал ждать.

— Тобирама, почему?

Болезненное недоумение ранило сильнее, чем злость когда-либо могла, и у него не было ответа, который мог бы оправдать его решение.

— Я боялся, — просто сказал он, не отрывая взгляда от своих рук. — Боялся, что ты запаникуешь, вспомнишь смерть своей мамы и неосознанно причинишь себе вред от стресса и страха, — он выдохнул. — Но ты никогда не боялась смотреть страхам в лицо и справляться с ними: я проецировал на тебя мои собственные страхи, и мое молчание было только для моего блага.

— Я доверяла тебе, а ты солгал мне.

Тобирама почувствовал, как у него встал ком в горле и к глазам подступили слезы. Она действительно ему доверяла, и он действительно ей солгал. Разжав кулаки, он наклонился вперед, положил ладони на пол и поклонился, пока его лоб не коснулся татами:

— Я приношу искренние извинения за мою глупую самонадеянность. Я приму любое наказание, которое ты для меня выберешь.

Ее чакра отпрянула, но Кита быстро снова спрятала ее под кожу.

Тобирама продолжил ждать.

Он отчаянно не хотел, чтобы его изгнали обратно в его крыло, но он знал, что Кита, скорее всего, решит назначить именно это наказание. Не навсегда (она не была настолько жестокой), но лишение комфорта и безопасности, когда он мог свернуться ночью с ней и Мадарой, определенно было чем-то, чего он заслуживал после того, как злоупотребил привилегией их доверия.

Ее дыхание стало неровным, она начала делать короткие резкие вдохи.

Тобирама не посмел шевелиться. Она не сказала, что он может.

Она разрыдалась.

Тобирама крепко зажмурил глаза, но недостаточно быстро, чтобы не дать собственным слезам упасть на татами. Он дурак…

— Ты, ты тупой, безмозглый… Тобирама! — простыни зашелестели, и рука Киты вцепилась в его волосы и затрясла его голову. — Ты, ты! Поднимись!

Она требовательно дернула его за волосы, и Тобирама послушно выпрямился из догэдзы, настороженно взглянув ей в лицо.

Ее иссиня-черные глаза были покрасневшими, и ее щеки были покрыты алыми пятнами, ее губы дрожали, и все ее тело содрогалось от силы ее слез.

Она отпустила его волосы. Ее контроль над чакрой ослаб, а затем он мог чувствовать только боль.

— Тобирама!

Это было причитающее рыдание: как ему это исправить? Ему надо было это исправить! Он причинил это это его вина ему ему надо было остановить это…

Она ринулась вперед — Тобирама поспешно поймал ее (она только что родила, он был таким тупицей, что решил потревожить ее об этом сейчас) и замер, когда она уткнулась лицом ему в плечо и обняла его обеими руками. Что…

— Обними меня, ты, идиот…

Тобирама торопливо подчинился, абсолютно сбитый с толку. Он не понимал он ранил ее почему…

Кулак ударил по его лопатке:

— Дурак!

— Да, я идиот, — беспомощно согласился Тобирама, не зная, что еще сказать. Он никогда не умел обращаться с плачущими женщинами, и он все еще не знал, что из того, что он сказал или сделал, так сильно внезапно расстроило его подругу. Он пытался извиниться!

Кита ударилась лбом ему в плечо, громко рыдая. Тобирама поудобнее обнял ее и попытался немного покачаться, как он делал, когда Юкино была настолько истощена и перевозбуждена, что могла только кричать.

Затем к плачу присоединились два пронзительных вопля, и Кита обмякла в его руках, и глубокие мучительные рыдания сотрясали все ее тело.

— Нет, нет, нет, нет…

Тобирама принял мгновенное решение. Скорее всего, потом у него будут от этого неприятности, но прямо сейчас любое решение доставит ему неприятности, так что вот. Он поерзал вперед и уложил Киту обратно на футон (отцепил от себя ее руки, она не хотела его отпускать), затем взял на руки крохотных младенцев, положил их к себе под юкату головами к горлу и лег лицом к ней, прижимаясь ближе, чтобы малыши аккуратно лежали между ними, и снова ее обнял.

Кита уткнулась лицом ему в место, где плечо переходит в шею, прижалась своим торсом к его (аккуратно придерживая малышей между ними) и сделала несколько глубоких дрожащих вдохов, пока пронзительный плач младенцев беспрепятственно продолжился. По ощущениям его как будто пырнули в мозг, и он ненавидел это.

— Пой, — хрипло потребовала Кита.

Тобирама мгновенно уловил ее намерения (песня успокоит ее настолько же, насколько и детей), и у него сразу все вылетело из головы, пока он пытался найти в памяти простую мелодию. Он не был особо музыкальным.

Затем ему вспомнилась учиховская мелодия, которую он слышал, когда воины напевали поздно ночью на границе со Страной Мороза, аккомпанируя только арфой или бивой, она была медленной, странной и меланхоличной.

— Здравствуй, тьма, мой старый друг, я снова пришел поговорить с тобой, ведь мои сны тихо стелются, оставляют свои семена, пока я сплю, и видение в моей голове до сих пор остается в звучании тишины.*

*Примечание переводчика: The Sounds of Silence — очень красивая песня

Дыхание Киты выровнялось: Тобирама продолжил петь, пытаясь попадать ноты и не забывать слова.

— В тревожных снах я гулял один, по узким улицам из речных камней, под сиянием подвесной лампы я закутался от холода и сырости, когда мои глаза были освещены вспышкой света чакры, который расколол ночь и коснулся звуков тишины.

Младенцы начали затихать: это работало он не мог сейчас остановиться какие там дальше слова…

Голос Киты присоединился:

— И при свете я увидел десять тысяч людей, быть может, больше: они говорили без слов, они слышали без слуха, они сочиняли песни, которые никто не споёт, и никто не пытался помешать тишине.

Это была ужасно странная песня, и в словах было мало смысла, но они одновременно резонировали глубоко внутри так, от чего было почти больно. Тобирама допел до конца, а затем снова начал с начала, пока крохотные близнецы продолжили успокаиваться, а потом плач наконец стих.

Затем он пропел песню в третий раз в надежде, что они снова уснут.

— «Глупцы, — сказал я, — вы не знаете, тишина растет, как раковая опухоль, послушайте меня, и я объясню вам, возьмите меня за руки, и я выведу вас». Но мои слова падали, как дождевые капли, и отдавались эхом в мире тишины.

И в четвертый, и в пятый раз.

— И люди кланялись и молились выгравированному богу, которого они создали, и знак высвечивал свое предупреждение, сформированное в словах, и знак гласил: «Слова шаманов пишутся на стенах канализации и в коридорах казарм и тихо говорятся в тишине».

К тому времени, как близнецы опять уснули, его голос охрип от пения, и Кита тоже перестала плакать. Она позволила ему выбраться из кровати, чтобы осторожно уложить малышей обратно на их безопасный миниатюрный футон, но издала предупреждающий звук, когда он попытался встать.

Посмотрев на нее, лежащую на боку и наблюдающую за ним пустым, истощенным взглядом, Тобирама внезапно осознал, что она была слишком уставшей, чтобы либо принять, либо отвергнуть его извинения. Она все еще была слишком уставшей. С его стороны было слишком ждать, что она примет взвешенное решение.

Он правда дурак.

Кита закрыла глаза и сделала одной рукой хватающее движение в его сторону. Тобирама послушно снова забрался на футон, прижал лучшего друга к груди, положив одну руку ей на затылок, а другой начал ласково гладить ее поясницу, после чего уставился бессмысленным взглядом в пустоту, и она тоже уснула.

Он надеялся, что он сможет извиниться должным образом позже.

* * *

Прошло три недели с тех пор, как Кита родила, скоро наступит Обон, а Тобирама до сих пор не смог надлежащим образом принести свои извинения. Он пытался (даже несколько раз!), но абсолютно каждый раз Кита прерывала его, настаивая, что он уже извинился и ему не надо снова это делать.

Или он не искренне просил прощения в первый раз?

Тобирама, конечно, был искренним в первый раз, но это не означало, что он думал, что то извинение было достаточным. Ради всего святого, он заставил ее плакать! Почему она не позволяла ему снова попросить прощения, в этот раз правильно?

Мадара не помогал. Он просто принял мнение Киты, что Тобирама извинился, так что продолжил вести себя так, как будто все нормально.

За последние три недели близнецы видимо выросли, были настолько здоровыми, насколько могли быть младенцы, и их черты лица стали более отличительными. Однако это принесло некоторые… проблемы. Пока что не прямые обвинения, но множество сплетен и слухов.

Тобирама держал прижатым к груди еще неназванного мальчика-близнеца, пока читал документы Сенджу, сёдзи в его офис были открыты, чтобы поймать тот небольшой ветер, который дул в это все более жаркое августовское утро, когда Тока зашла в сад главного дома клана Учиха в юкате с бамбуком и цветами персика, остановилась на энгаве напротив него, сняла дзори, а затем зашла в его офис и села рядом с его столом.

— Значит, вот это мальчик, о котором я так много слышала.

Тобирама поднял на нее взгляд.

— Новорожденный сын Киты, — ровным тоном согласился он, не совсем понимая, к чему она клонит.

— Знаешь, до меня дошел слух, что Кита много тебя проклинала во время родов, — дружелюбно сказала его двоюродная сестра, наклонившись, чтобы внимательнее осмотреть спящего младенца, — и он определенно получил твои глаза.

А. Так вот в чем было дело.

— Я еще не услышал вопрос, — нейтрально заметил Тобирама.

Тока посмотрела на него: Тобирама на мгновение почувствовал себя так, как будто ему снова пятнадцать, и ему пришлось напомнить себе, что он больше не импульсивный и не постоянно сомневающийся в себе подросток. Может, по крови она была его двоюродной сестрой, но Тока всегда была ближе к нему, чем это: она ощущалась скорее родной сестрой.

— Тоби, я знаю, что ты с ними спишь, — прямо заявила она. — Ты не особо это скрываешь.

Тобирама опустил голову на рассчитанный сантиметр, признавая ее наблюдение. Он не прятал этого.

— Почему Мадара позволяет тебе находиться в его спальне? Или, лучше сказать, держит тебя в своей спальне, где также спит его жена?

Тобирама на секунду замер, чтобы обдумать сложность ответа на вопрос двоюродной сестры. Существовало по крайней мере пять причин разной степени важности, из-за которых Мадара был готов позволять Тобираме спать на их брачном футоне, и некоторые из них определенно не были для ушей вне клана. И Тока, при всем при том что она была его любимой и самой близкой родственницей, не была членом клана Учиха. Даже отдаленно и косвенно.

— Ты знакома с закономами, касающимися взятия заложников, которое практикуют Учихи?

— Напомни мне, — протянула Тока, слегка сгорбившись в удобную позу воина, которая выглядела очень несообразно на контрасте с ее жизнерадостно женственным нарядом.

— Краткосрочное взятие заложников регулируется общепринятыми дипломатическими протоколами, типичными для остальных Элементальных Наций, — начал объяснять Тобирама. — Долгосрочное взятие заложников регулируется… немного своеобразными законами клана Учиха, касающимся наложничества.

О чем Тобирама узнал задолго до того, как умер Хаширама: Мадара объяснил ему все это, когда Сакурадзима ухаживала за Какузу, так как он был в замешательстве, почему глава Внешней Стражи был так сильно взбешен всей этой ситуацией. Все сводилось к печально известной Биэй-Фудзи, которая была именно тем человеком, кто изначально написал эти законы. Отсюда и все эти разнообразные особенности того, что им позволено и нет, а также кому разрешено пользоваться этими законами.

— О? — теперь Тока стала внимательной.

— Законы позволяют иметь только наложников, а не наложниц, — ровным тоном продолжил Тобирама, — и ими можно пользоваться только главам родов, которые одновременно являются воинами. Общий тон этих законов заключается в том, что, если ты можешь схватить воина не из клана, он не сопротивляется достаточно, чтобы не дать тебе единолично дотащить его до самого дома, и если клан посчитает удовлетворительными твои средства для его удержания, тогда он твой наложник и ты обязан о нем заботиться.

Так как это не Сакурадзима обезвредила Какузу и доставила его обратно в селение клана, она не смогла воспользоваться этими законами, несмотря на положение главы рода клана: ей пришлось с трудом ухаживать за теперь мужем.

— Как интересно, что я никогда не слышала об этом раньше, — спокойным тоном сказала Тока.

— Действительно интересная часть заключается в том, что, по законам клана Учиха, то, что мой брат передал меня Ките для запечатывания, можно было интерпретировать как то, что он предложил меня ей в качестве наложника, — с иронией ответил Тобирама, снова опустив глаза в документы. — И она меня приняла. Мадара также меня принял, так как именно он изначально потребовал обмена.

Кита не была главой рода в тот момент, но она стала главой рода до того, как заложников поменяли обратно, и ее способ его сдерживания был посчитан достаточным. С запечатанной чакрой и печатью-поводком, питаемой чакрой, к которой он не мог получить доступ (не говоря уже о его собственной готовности подчиняться ради своего клана, брата и призрачной возможности мира), он был более чем достаточно сдержан.

— Неужели.

— Никто из них не воспринял это таким образом, — сухо добавил Тобирама, — но они могли бы так это интерпретировать. Я сомневаюсь, что в тот момент Хаширама как-то протестовал бы против этого.

Его брат счастливо бы продал его в брак (даже в неравный), чтобы гарантировать мир. Он же предложил Тобираму в качестве заложника, не спросив его до этого (оба раза), так что брак не был бы выше его. Если бы Мадара тогда намекнул, что это необходимое условие…

— И все-таки ты здесь.

— Нападение анидзя на Мадару оставило Сенджу в очень опасном положении, — напомнил ей он. — То, что Мадара взял главу клана Сенджу наложником, а затем передал лидерство более юному и менее способному в военном плане кандидату, было достаточно строгим наказанием, и это очень ясно дало понять даймё, что я буду заложником в обмен на хорошее поведение моего клана до конца моей жизни, как и подобает, когда Мадара проявил огромное милосердие, что никого не казнил.

Даже Тсунаму, который, будучи почти взрослым сыном Хаширамы, являлся самой приемлемой жертвой.

— Ты, кажется, не особо этим обеспокоен, — тон голоса Токи ясно дал понять, что она искренне тревожится о его благополучии, так что Тобирама слегка поменял свой подход.

— Мадара ничего не просит и ничего не ожидает, не считая того, чтобы моя существующая дружба с Китой продолжилась как раньше. Все остальное по моему собственному выбору и инициативе.

— Ты выбираешь спать с Мадарой и Китой.

— Это приятно, больше не быть одиноким на футоне.

Он очень долго скучал по младшим братьям, и Хаширама перестал делить с ним футон задолго до того, как женился на Мито: сразу после конфликта на реке из-за дружбы анидзя с Мадарой, если быть точным. Может, Чика и была его женой, но она никогда не спала с ним. Его дети начали спать рядом с ним, когда подросли, но это было другое.

Тока легко уловила подтекст.

— Тогда откуда появился этот малыш? — она махнула рукой, указав на всего ребенка.

— Кита говорит, что у него глаза ее бабушка и волосы Мадары.

Тока сладко ему улыбнулась.

— Какое восхитительное совпадение! Твои волосы так завивались, когда ты был малышом, и твои глаза были точно такой же формы, — она сделала паузу. — Широкое лицо и узкий подбородок тоже похожи на тебя, хотя это определенно учиховский тон кожи, и я видела эти уши у нескольких разных людей в кузнечном районе.

Другими словами, все будет хуже, чем тот бардак, когда Шираками косвенно назвали в честь него. Чудесно.

* * *

Когда лето перетекло в осень и близнецы набрали вес, Мадара обнаружил намного больше сведений о том, что конкретно происходит в Стране Ветра. Это было одновременно тем, что он ожидал, и решительно нет.

Даймё Страны Ветра пытался объединить разнообразные кочевые кланы пустыни в одну деревню? Ожидаемо. Легко предсказуемо, когда все остальные нации (большие или маленькие) пытались убедить своих странствующих шиноби поселиться в одном месте и принять покровительство их даймё. Более того, другие крупные страны по большей части преуспели (Страна Воды все еще консолидировалась, но их даймё определенно достигнет своей цели, по крайней мере в краткосрочной перспективе), так что Страна Ветра тут была исключением.

То, что те кланы решили, что нет, они не особо хотят объединяться под единой властью в одной из центральных частей пустыни Страны Ветра? Также довольно предсказуемо. Чего нельзя было предсказать, так это то, как они решили избегать власти своего даймё.

Ну, если они вообще ее признавали: не то чтобы законы даймё что-то значили посреди песков. Единственные законы в пустыне — это сама пустыня, которая обеспечивает соблюдение своих капризов самыми жесткими способами, и законы биджу, который сделал пустыню своим домом. Попытки даймё навязать свою волю племенам, пока рядом по пустыне бродит гигантский живой конструкт чакры, который наверняка оскорбится постоянным поселением, были немного глупыми.

Однако вместо того, чтобы напрямую бросить вызов даймё, племена рассеялись. Караваны бунраку организовали постоянные базы в других местах, в Странах Песка, Птиц и в Конохагакуре. Ткачи сбросили свои характерные одежды и растворились в деревнях на краях пустыни, по нескольку групп тут и там: ткали волокно, которое пастухи собирали со своих козлов, известные местным и защищаемые от чужаков, общающиеся друг с другом секретными способами. Заклинатели металла просто исчезли, их нигде было нельзя найти, и их бывшие шахты опустели, наездников ветра можно было увидеть только с караванами, пересекающими пустыню (никакой караван-баши не предаст их, когда такое действие означало бы быть оставленным на милость песков), а лозоходцы, скорее всего, все еще находились в глубинах пустыни, и их невозможно было обнаружить, пока они этого не хотели.

Следовательно, у Шибы-сама из Страны Ветра не было объединенной силы шиноби для командования, и его попытки навязать свою власть тем, у кого есть потенциал стать ее частью, привели его к большим потерям. Страна Ветра была такой же пустой, как яичная скорлупа, теперь более уязвимая, чем когда-либо раньше, и ее даймё значительно потерял лицо.

Однако Страна Ветра была суровым местом, и действительно немного людей хотели бы ей управлять. Было маловероятно, что Шибу-сама свергнут: кто хочет править нацией, которая является излюбленным местом для полубезумного биджу? Той, где нельзя выращивать рис, где вода намного дороже соли и где девяносто процентов земли непригодно для жизни? Вассальные нации, которые ее окружали, были намного более легкой добычей.

Одним вечером Мадара говорил о последствиях за чаем с Изуной, а трое его младших детей в это время дремали вместе на одеяле в углу комнаты: двухлетняя Аситака очень полюбила своих новорожденных брата и сестру. Кита была занята тем, что пряла шелк на энгаве, пока Сукумо занималась конопляным волокном для своего фуиндзюцу, Адатара сшивала элементы свежевыстиранного кимоно, а Юкино читала. Шираками, несомненно, находился в кузницах, навещая своего дядю Текари, который учил будущего наследника на пост главы Внешней Стражи кузнечным техникам, сюрикенам и тому, как много времени требуется, чтобы превратить железный песок в стальные инструменты, Такахара снова был в архивах, Макума учился манипуляциям водой у своего отца у реки, а Митама наверняка бегал по округе с друзьями где-то в деревне. Ему было двенадцать: он будет в порядке.

— Ему было бы лучше попробовать что-то похожее на то, что у нас в Конохагакуре, — угрюмо проворчал Изуна, — но Шиба-сама оказался для этого слишком скупым и амбициозным. Он захотел власть, которой обладает Датэ-доно в Стране Молнии, но его двор маленький и у его отца не было никаких наложниц-шиноби, чтобы родить детей, потому что шиноби из кланов Страны Ветра плюнули бы на их так называемого повелителя, если бы не хотели тратить воду. Семья Шиба никогда не завоевала пустыню, только лишь пахотные земли, окружающие ее, и их власть над песками и пустошами в глубине всего лишь теоретическая. Если эта земля кому-то и принадлежит, она принадлежит Ичиби, просто потому что биджу очевидно ее занимает.

— Да, Страна Ветра не популярная цель вторжений, — согласился Мадара. — И в ней также довольно мало волнений: все слишком заняты выживанием, и большинство ее шиноби уже зарабатывают большую часть денег невоенными способами благодаря добыче полезных ископаемых, ткачеству, представлениям и так далее.

— Да, в основном охрана караванов и шпионаж, — подтвердил Изуна, — наряду с редкими отравлениями и обычная самозащита от вторжений иностранных шиноби. Однако не помогает то, что источники разных кланов в основном находятся в пустыне: заклинатели металла самые богатые и влиятельные благодаря своему неограниченному доступу к золоту и железу, но ты не захочешь строить деревню рядом с основными районами добычи. Там нечего есть и еще меньше пить: непрерывный доступ к воде — это необходимость для поселения, и если бы даже такая вещь существовала и пряталась где-то под песками, тебе сначала надо будет уговорить лозоходцев отдать ее.

Мадара сделал глоток чая: новый караван бунраку Конохи будет путешествовать по Стране Ветра в течение нескольких месяцев, но он оставит в деревне некоторую часть своих членов на весь год. Конкретно самых старших и младших: тех, кто немощен или кого легче взять в заложники, так что им надо обучиться навыкам самозащиты в безопасных условиях, прежде чем присоединиться к кочующей театральной труппе.

— Кстати об этом, ты следишь за тем, чем занимаются Хьюга?

— Не подробно.

Мадара узнавал общие моменты, но он знал, что Изуна действительно очень внимательно присматривает за волнениями, зарождающимися среди их дальних родичей, так что он не видел смысла делать то же самое. Это было бы ужасно излишне.

— Правда, нии-сан? — Изуна тряхнул головой.

— Кажется, у тебя все под контролем.

Его отото закатил глаза, видимо довольный:

— В любом случае, в главной ветви идет раскол. Есть “здоровая” фракция, которая думает, что ослепленные и покалеченные соклановцы должны довольствоваться домашними вспомогательными функциями, и в их группу входят несколько ослепленных и раненых, которые хорошо приспособились к своим новым гражданским ролям. В основном ткачи шелка и пряхи: несколько мужчин, которые никогда не хотели быть воинами, и женщины, которые и так по большей части это делали, учитывая то, что шелк считается обязанностью аристократки.

— Затем существуют в разной степени покалеченные, которые хотят вернуть некоторую долю потерянных воинских навыков и обязанностей, и здоровые, которые их поддерживают, в основном члены семьи и супруги, чей статус в клане упал в результате вышеупомянутых ран. Также есть здоровые, у которых теперь намного больше клановых обязанностей и им не особо это нравится, так что они были бы рады тому, что даст им больше времени на вещи, которые они бы хотели делать с большим удовольствием.

— Хисааки в лагере “привыкайте к новому статусу и принимайте понижение как заслуженное”, что неловко для него, когда у его жены нет ни малейших намерений это делать. Учитывая то, что Хинагику-сан яростно возвращает себе мобильность и, следовательно, вдохновляет других пойти по ее (ха) стопам, и она одновременно более искусна в межличностных отношениях, чем ее муж, баланс меняется очень быстро. Хисааки определенно недооценивает то, насколько быстро.

— Те члены побочной ветви, которые управляют имуществом Хьюга, не вернутся до сбора риса в октябре, но к тому времени руководство, вполне возможно, перейдет к другому роду в главной ветви. Это будет не в первый раз.

— Однако Хинака все равно будет наследницей… — заметил Мадара.

— Да, но от нее будут ожидать, что она будет следовать идеалам матери, а не отца, — язвительно сказал Изуна. — Она уже делает этот переход: то, что ее отец прекратил большую часть ее тренировок, предпочитая своего невоспитанного младшего (которому даже не дали имя с мыслями о возможном лидерстве, так что он определенно далеко позади по сравнению с сестрой в этом возрасте, и он едва владеет основами), также довольно ускорило переход сил.

— Что Хьюга делают со своими детьми войны?

Изуна пожал плечами:

— В основном спихивают на нянь из побочной ветви и приемных родителей. Я напоминал разным членам побочной ветви, что они в данный момент проживают на землях Учих и что все рожденные на землях Учих имеют права, изложенные в уставе Конохагакуре, а также могут рассчитывать на твою защиту как сюзерена, вот почему так много из них родили детей за последние два года. Хьюга обычно запечатывают детей в пять, на Сити-Го-Сан, так что есть достаточно времени для смены лидерства и чтобы ты напомнил им ближе к тому моменту, что эти дети родились на твоей земле и под твоей властью.

На одеяле маленькая кучка детей зашевелилась, и один из младенцев начал плакать. Мадара отставил чашку и поторопился к ним: захныкал Минами, его новорожденный сын.

Минами, который был так похож на его давно умершего братишку Сабуро (не считая глаз и ушей), что иногда сердце Мадары щемило, когда он просто на него смотрел. Он почти забыл, как выглядел Сабуро, пока не наступил день именования близнецов, и шок от того, что он увидел мягкие кудри, квадратное лицо и изящный подбородок, заставил его воспоминания о самом младшем брате политься потоком.

У Минами были глаза бабушки Киты, но он также обладал забавным, но абсолютно случайным сходством с Тобирамой. Ну, в некоторой степени случайным: Мадара знал, что дальние родственники его мамы были потомками Сенджу Кабемы по нескольким линиям, и он отметился в семейном древе и его отца, пусть только и один раз. Однако глаза определенно были совпадением, так как Тобирама получил их от родителя Хатаке. Но опять же, в генеалогическом древе Сенджу было несколько Хатаке в поколениях до Кабемы…

Изуна взял на руки близняшку Минами Мегату (у которой была та же слегка округлая челюсть, которую Яхико делил с их отцом, и вдобавок их более мягкие волосы) и прижал ее к груди, прежде чем она могла бы захныкать.

— Я не знаю, как у вас с Китой получается управляться с таким количеством детей и не сходить с ума, — непринужденно сказал он, пока Мадара покачивался на ногах, крепче прижимая к себе сына. — Не говоря уже о других твоих обязанностях.

— Тобирама помогает, — напомнил Мадара. После рождения близнецов Тобирама почти полностью забросил собственный футон и начал спать с ними каждую ночь, чтобы снять с плеч Киты настолько груза, насколько было возможно. И наконец-то: было маловероятно, что он переедет обратно, хотя он до сих пор держал свою одежду в своем крыле.

— Это все равно только трое вас, следящих за десятью детьми: у нас с И забот полон рот с двумя!

— Нам это нравится.

Отцовство действительно было его любимой вещью. Каждый новый ребенок становился новой радостью и новой интересной задачей, и он прилагал все усилия, чтобы быть тем, что необходимо каждому. Это и близко не было легко, но ему хотелось думать, что он был лучшим человеком от этого.

Кита не сняла бы контрацептивную печать, если бы она не любила быть родителем настолько же, насколько и Мадара, и хотя он был бы счастлив остановиться на пятерых (ну, семерых, считая Тоши и Азами), он обожал, что она согласилась подарить ему еще двух дочерей и сына.

Минами успокоился, уставившись на Мадару широко раскрытыми глазами: Мадара высунул язык, от чего его крохотный сын просиял и засмеялся.

— О да, я забыл: у тебя нет чувства собственного достоинства, — сухо пробормотал Изуна.

— У меня десять детей: мне не нужно чувство собственного достоинства, — счастливым тоном парировал Мадара. Чувство собственного достоинства только помешает его заботе о его драгоценных сыновьях и дочерях.

* * *

— Мне очень жаль, что я заставил тебя плакать.

Кита подняла глаза от своего ткачества: Тобирама сидел рядом с ее ткацким станком со свитком на коленях и с выражением лица человека, который верил, что только что разгадал сложную загадку, и хотел узнать, прав ли он.

— Я прощаю тебя, — легко согласилась она: не столько он довел ее до слез, сколько вся ситуация. Она была уставшей, в раздраенных чувствах, у нее все болело, и его очевидное ожидание, что она просто выбросит всю их дружбу из-за его благонамеренного обмана, оказалось слишком. Она не хотела, чтобы он умолял, укрепляя социальную бездну, которая разделяла их даже сейчас: она хотела, чтобы он двигался дальше.

Что он в конце концов и сделал по ее побуждению, и с тех пор он не пытался снова увеличить эту дистанцию, но она знала, что подобные мысли до сих пор были в его голове. К сожалению, она ничего не могла с этим поделать (он не будет ее слушать по этому вопросу), но она все равно пыталась.

Тобирама капельку расслабился с довольным удовлетворением: ему очень нравилось быть правым.

— Что ты думаешь о ситуации в Стране Воды?

Кита издала задумчивый звук, подтягивая нити основы и скользя по ним челноком, создавая очередную полосу узора листьев ивы.

— Дайме Страны Воды определенно подавил любое инакомыслие и вынудил все кланы шиноби его нации принести ему клятвы верности и службы, — задумчиво пробормотала она, — но как долго это продлится? Действительно ли это мир, если те, кто вынужден его соблюдать, на него не согласились? Смирятся ли они под сапогом, довольные мелочами, подаренными за потерю свободы, или они будут втайне строить планы мести? Симадзу-доно передаст такие проблемы потомкам в качестве наследства.

Тобирама издал звук согласия, а затем наклонился ближе и помахал темари над головой Мегаты: малышка радостно запищала и потянулась к нему, схватив мячик двумя руками и прижав его ближе, чтобы беззубо укусить ткань.

Кита улыбнулась: Тобираме действительно нравилось заботиться о ее детях. Вообще обо всех детях: было почти жаль, что он совсем не был заинтересован в том, чтобы их делать.

— Мне действительно интересно, как Симадзу-доно будет организовывать своих недавно принесших клятвы шиноби, — рассеянно продолжила она. — Позволит ли он им остаться на их традиционных землях или будет настаивать, чтобы их лидеры жили на центральных территориях у него под присмотром и их тренировки проходили там же? Введет ли он обязательную униформу, как Датэ-доно в Стране Молнии и Тамура-доно в Стране Земли, или последует нашему примеру и позволит разным кланом сохранить свои традиционные одежды? Примет ли он закон, что люди могут звать себя шиноби, только если они поклялись ему в верности? Будут ли те, кто откажутся, названы преступниками, и подвергнутся ли они преследованию? Будет ли он реформировать кастовую систему или будет ей пользоваться, чтобы сильнее навязывать свою волю? Так много вопросов, но пока нет ответов.

— Вполне возможно, что он позволит кланам сохранить свои традиционные ареалы, — признал Тобирама, подняв взгляд от Мегаты, и на его лице до сих пор оставалась теплая улыбка, и он нежно пощекотал ее самую маленькую дочку, от чего она захихикала, — но, вероятнее всего, он централизует и стандартизирует обучение, скорее всего в деревне на том же острове, что и столица. Вполне возможно, что он также централизует производство оружия и доспехов, чтобы обеспечить то, чтобы ни один клан не смог вооружить себя без его согласия, что наверняка будет сделано через налоговые льготы соответствующим кузнецам, которые согласятся работать на государство, и даймё создаст государственную монополию на добычу железа.

Прижатый к плечу Киты Минами засунул большой палец в рот и задремал, не обращая внимания на смех сестры.

— Что касается одежды… — Тобирама позволил Мегате схватить его за пальцы и засунуть их себе в рот, — я подозреваю, что традиционная одежда не будет запрещена, но, возможно, будет требоваться, чтобы они носили униформу во время выполнения миссий под эгидой даймё.

— Что значительно обогатит тех, кто производит материалы, входящие в эту униформу, и обеднит тех, кто вовлечен в создание других стилей одежды, — добавила Кита, подкрутив иглы и скатав и отодвинув законченную ткань, чтобы рабочий край не лежал слишком близко или слишком далеко от ее тела. — Даймё наверняка выберет шерсть, бронированную ткань и хлопок в качестве стандарта, и ткань из коры будет специально выделена для зимней одежды, или она будет полностью отвергнута ради тюленьей кожи и мехов.

Введение бронированной ткани в качестве стандарта упростит контроль ее продукции, а хлопок уже давно находился в руках крупных землевладельцев. Шерсть была более рассеянной, но введение квот и налога, как те, которые уже существуют на рис, обеспечит то, что даймё сможет одевать своих шиноби по очень низкой цене.

— Ты ожидаешь волнений, — заметил Тобирама, пока Мегата все еще счастливо пускала слюни на его пальцы.

— Не сразу, — не согласилась Кита, — но со временем. Когда дисбаланс рычагов этой новой системы станет более отчетливым и на разные клану будут неумолимо давить, чтобы они забросили свои традиции и образы жизни. Будут стычки из-за обучения, так как тем кланы, уже ставящие в приоритет те навыки, которые даймё желает видеть в своих шиноби, будет оказано предпочтение по сравнению с другими. Жизнь всех кланов в одном месте, скорее всего, еще больше усилит кастовую систему, как и зависимость от даймё в плане еды. Ну, зависимость от его заработной платы и от торговцев: семьи шиноби из более низких каст больше не смогут сами добывать для себя еду и заботиться о своих фермах, если магазины откажутся их обслуживать.

— Действительно, проблема, — пробормотал Тобирама, а затем наклонился, чтобы снова пощекотать Мегату, чтобы она отпустила его руку.

* * *

Тобирама официально передал главенство над кланом Сенджу Тсунаме на Новый год после того, как его племяннику исполнилось двадцать, как было соответствующе и надлежаще. Он с Мито и Токой к тому времени обеспечили то, что Тсунама был способен выполнять все сопутствующие роли, необходимые для бесперебойного управления Сенджу, хотя на самом деле он будет выполнять только две или три из них максимум (взаимодействие с клиентами, переговоры по поводу контрактов и роль представителя своего клана во взаимодействии с Учихами по поводу разнообразных гражданских и военных вопросов), и все клановые документы наконец исчезли из комнат Тобирамы в главном доме клана Учиха.

К сожалению, некоторые его соклановцы, кажется, не осознавали, что это означало, что Тобирама не хотел давить на племянника старшинством, неважно, насколько они были недовольны решениями Тсунамы.

Его двоюродный брат Хаттома и его приспешники были самыми частыми виновниками: скорее всего, потому что он был вторым по старшинству воином в главной семье клана Сенджу, будучи единственным выжившим сыном Юты-ба от покойного дяди Тобирамы Фусумы, и он чувствовал, что если Тобирама больше не руководит кланом, то тогда он должен быть главным. Неважно, что постановил Мадара или почему: в конце концов, Тсунама был сыном Хаширамы, так что определенно он должен был расплачиваться за непослушание своего отца, а не весь клан?

Тобирама испытывал все большее искушение воспринять это постоянное вмешательство в его свободное время как личный вызов ему как воину (более слабая версия, чем бросание вызова главе клана за право руководства) и разнести идиота на ринге. Но опять же, все это только докажет, что Тобирама до сих пор сильнее всех остальных воинов клана и еще больше подорвет авторитет Тсунамы. И он уже однажды победил Хаттому: четыре года назад за требование, чтобы Тобирама отказал его старшему сыну Сэшаме в ученичестве гончарному делу, которое решил выбрать тогда двенадцатилетний мальчик, чтобы ребенок вместо этого стал “настоящим воином”.

Затем поздней весной Хаттома и его дружки-раздражители пришли пожаловаться о выборе супруги Тсунамы (Сенджу Соноде, чей отец Саэн ухаживал за камелиями клана и добывал масла, которые клан использовал для защиты оружия и инструментов от ржавчины), и Тобирама решил, что он позволил этому продолжаться уже слишком долго. Однако что делать все еще было под вопросом: он был вежливо хлестким за чаем и ясно дал понять, что его племянник может просить руки любой женщины, которую выберет, что является правом каждого мужчины (Тсунама сначала спросил мнения Тобирама о Соноде, что было мило, но, честно говоря, это совсем не было необходимостью), но ситуация не могла идти так, как шла. Он отошел от дел, он больше не был главой клана или старшим воином, технически говоря, так как ему не было позволено командовать Сенджу в поле! Ему надо было каким-то образом ясно дать понять, что он теперь полностью убран из иерархии Сенджу: он был долгосрочным заложником, чтобы его клан хорошо себя вел, и ему не было позволено участвовать в клановой политике, и открытое выражение любого мнение насчет выбора невесты главы Сенджу, кроме признания, что Тсунама волен жениться на том, на ком хочет, было политической позицией.

Он пожалуется об этом позже, когда будет пить чай с Китой в саду.

— …и они все знают, что я не должен принимать участия в клановой политике! Это было очень ясно написано в указе! Но эти воины недовольны новым путем, по которому идет клан, видят во мне законного лидера, а мое смещение — политической формальностью, так как я не был публично побежден или моим племянником, или Мадарой. Конечно, никто не ожидал, чтобы Мадара организовал публичный вызов, а затем либо сломал половину моих костей, либо сразу меня убил (они все знали, что он значительно меня превосходит, они наблюдали за нашими спаррингами, и я наносил победные удары только тогда, когда у меня получалось его удивить), но Тсунама, хотя и абсолютно способный воин, не мой равный. И это все, что их волнует.

Кита передала ему блюдо с сэмбэй. Тобирама взял один крекер и начал жевать, пока его подруга также вручила по крекеру каждому из близнецов, которые начали их облизывать, сидя на одеяле, разложенным под ивой, наблюдая за ним широко раскрытыми глазами.

— Я не могу придумать, что я могу сделать, чтобы заставить их прекратить подходить ко мне, — признался он, пока Кита забросила сэмбэй себе в рот, а затем снова подвинула к нему блюдо. — Запретить им находиться в селении Учих будет просто отказом в доступе со стороны Мадары, что заставит их вдвое сильнее настаивать, что я их отсутствующий лидер, и это наверняка вызовет еще более видимое непослушание. Я не хочу, чтобы это распространялось от этих немногих инакомыслящих на весь клан: это вынудит Мадару занять намного более жесткую позицию, и я знаю, что он возненавидит публичную казнь еще сильнее, чем я бы. Я просто…

Кита наклонилась и впихнула очередной сэмбэй ему в рот: Тобирама сделал паузу, чтобы прожевать.

— Есть кое-что, что я хочу предложить тебе уже некоторое время, — сказала она, ее голова была слегка опущена вниз, но она не отводила взгляда от его лица, — но этому препятствовали твои разнообразные обязанности. Я бы спросила тебя сейчас, но ты должен понять, что я думала об этом очень долгое время, и то, что я говорю об этом в данный момент, не является реакцией на твое текущее трудное положение или мимолетной прихотью.

Тобирама сглотнул:

— Продолжай.

Кита слегка поменяла позу, некрепко держа на коленях веер утива с яркой картинкой Аматерасу.

— Сенджу Тобирама, — тихо и нараспев произнесла она, — ты долго был дорог мне, и твоя позиция и обязанности долго не давали мне выразить заботу должным образом. Ты брат моего сердца, и для меня было бы огромной честью, если бы ты дал согласие стать моим братом по правде. Я желаю добавить твое имя в перечень моего рода, чтобы ты мог носить имя моего клана до конца своих дней и чтобы тебя чтили как моего родича.

Мысли Тобирамы промчались по последствиям и подтексту этого предложения (оно было одновременно похоже и непохоже на то, что Камуи предложила Чике, где слова были “самый дорогой для моего сердца человек” и не было упоминаний рода) и тому, что он знает о людях, которых принимали в клан Учиха. Был краснодеревщик Терухито, который был двоюродным братом Осики и которого приняли в клан, потому что его овдовевший отец ухаживал за воительницей Учиха, но умер до того, как отношения могли быть оформлены официально. Разнообразные гончары, которые были меньше приняты в клан, а скорее наняты, а потом женились на членах клана.

Как от принимаемого в клан, от него не требовалось брать имя Учиха, но он мог сделать это, если захочет, и ему это предлагали.

Он поклонился, не слишком глубоко и не слишком долго: как брат сестре.

— Кита, для меня было бы честью стать твоим братом по правде, — сказал он, имея в виду каждое слово. — Ты тоже сестра моего сердца, и назвать тебя таковой перед твоим кланом принесет мне огромную радость.

Кита просияла, даже не пытаясь спрятать выражение лица за веером, а затем подвинулась к нему ближе и крепко его обняла.

— Спасибо, нии-сан, — прошептала она, когда он обернул руки вокруг ее талии и поцеловал ее в макушку, вдохнув ее запах и чакру.

— Спасибо тебе, имото, — сглотнув ком в горле, выдавил Тобирама. Кажется, у него будет еще одна возможность побыть старшим братом, в конце концов. Каким странным вышел этот путь, от врага к заложнику, к союзнику, затем к другу, а теперь наконец к брату. Он будет “Учиха Тобирама” до конца своих дней, что было странной, но ни в коем случае не неприятной мыслью. Вообще он даже с нетерпением ждал этого, особенно ту часть, когда его сестра будет делать ему полноценный учиховский плащ: он хотел, чтобы на подкладке был нарисован ее дракон.

Изуна будет дергаться. Это будет очень забавно. Особенно теперь, когда он сможет называть мужчину своим братом ему в лицо.

* * *

Прошло уже четыре года с тех пор, как Кита наконец смогла принять в клан Тобираму, добавив его имя в летопись рода Тоётама сразу после Тоши и Азами, и в этом году Мадара добавил новое имя под своим собственным в летопись рода Аматерасу: Такахара теперь был взрослым. Его сыну, его первенцу, теперь было двадцать лет, и Мадара был на четыре года старше, чем удалось дожить его отцу. Ему было сорок шесть, и этот возраст, что было достаточно странно, не ощущался старостью, как он думал, когда ему было двадцать.

Однако его шрамы болели, когда шел дождь, и иногда по утрам ему приходилось осторожно вставать с футона, потому что его кости тоже ныли. У Изуны была такая же проблема: вообще, возможно, у Изуны все было даже хуже, так как его противник всегда предпочитал меч сражениям дзюцу на дзюцу. Не то чтобы Тобирама двигался хоть на сколько-то меньше, когда шел дождь, но у него была водная природа и он с намного меньшей вероятностью пожаловался бы об этом Мадаре.

Мадара прилагал все усилия, чтобы оставаться в хорошей физической форме, и он с нетерпением ждал возможности должным образом завершить обучение сына, а не прибегать к передаче информации через шаринган в последнюю минуту, но, к сожалению, в этом году обучение придется отложить на несколько месяцев: прошлой осенью даймё Страны Воды прислал Мадаре приглашение навестить его двор следующей весной, номинально в качестве демонстрации, что нет никаких обид за то летнее вторжение (погоню за ворами кеккей генкаев) семь лет назад, но также чтобы выработать торговые соглашения и чтобы Симадзу-доно, его двор и шиноби могли взглянуть на самого нашумевшего воина континента.

Это будет не особо весело, для него и для всех людей, которых он возьмет с собой: в Стране Воды была самая сложная придворная иерархия из всех Элементальных Наций, которую Мадара мог технически обойти как глава самого высокопоставленного клана кугэ из тех, которые еще существуют, но ему все равно надо будет ее признавать, когда он будет “в гостях”. Мито организовала то, чтобы несколько Узумаки, знающих придворную иерархию и протоколы, провели зиму в Конохагакуре, но даже с запоминанием с помощью шарингана и очень большой свитой, включающей несколько независимых Нара и Яманака, двоюродного брата Акимичи Чоко Чому и его команду Ино-Шика-Чо, пару Абураме и Хьюга Хинаку и ее личных вассалов в качестве союзных кугэ, а также со всей семьей самого Мадары (вместе с очень неожиданной, но ни в коем случае не неприятной новой дочкой, родившейся в день смерти его отца прошлой осенью) все это действо будет очень-очень непростым.

Особенно с учетом того, что он был вынужден оставить Изуну в Стране Огня: в последнее время ситуация с новым даймё и главнокомандующим шиноби Страны Земли была немного щекотливой, так что Мадара решил, что лучше всего будет, чтобы его брат и Тока разобрались с этим вместе с Хикаку, Бентен, Сакурадзимой и Осики со стороны Внешней Стражи, а Минаката и Ясакатоне приглядят за кланом, а Хидака — за всей деревней, и ему будет активно помогать его заместительница Яманака Инохая. Тобирама оставил академию в руках Кагуцучи и Абураме Шифу, а Мито заботилась о школе. Кита недавно расширила диапазон своих печатей Аники (почему она выбрала это имя для сенсорных карт, Мадара все еще не знал, ведь она только улыбнулась ему и Изуне и сказала, что “Аники следит за тобой, знаешь”), чтобы они покрывали дополнительные десять километров за границами земель Учих, и к этому моменту Мадара больше ничего не мог сделать, так что он сознательно не волновался об этом.

Ему придется иметь дело с самым декадентским и гедонистическим двором двором в Элементальных Нациях — люди дома отлично справятся.

Его жена подошла к нему по палубе прекрасного корабля, несущего их на восток, не то чтобы было ясно, где они находились с учетом этого тумана. Мадара знал, что он сносный моряк после месяцев, проведенных в погоне за пиратами семь лет назад, но он не понимал, как навигаторы могут ориентироваться, где они находятся, когда они в таком бесконечном тумане.

— Наслаждаешься видом? — спокойно спросила она, встав под углом, чтобы смотреть вдоль перил, а не на мутные воды, прикрывая от ветра нижнюю часть лица веером с рисунком Рюдзина на внутренней стороне.

Мадара взглянул направо (по направлению, куда смотрела Кита) и фыркнул: Тобирама стоял дальше на корабле, присматривая за Юкино, Адатарой и Аситакой и следя за тем, чтобы никто из них не упал за перила, пытаясь глазеть на океан. Раньше Аситака была так похожа на Миёко, что от этого было почти физически больно, но сейчас она уже из этого выросла. В конце концов, она уже была значительно старше, чем удалось дожить его второму младшему брату.

— Очень по-домашнему, — с иронией в голосе согласилась она. Тобирама действительно выглядел очень впечатляюще в надлежащем индиговом плаще воина, и Мадара не мог отрицать, что было очень приятно видеть мужчину ходящим везде с красно-белым утива на спине всей одежды. Кита провела половину зимы, обеспечивая то, чтобы у всех их детей были должные плащи (Макума и Юкино были очень разочарованы, что им не позволено иметь полноценные учиховские плащи, как их отцу, но они удовлетворились плащами в стилях Узумаки и Хатаке, которые Адатара сшила для них с тем же компромиссным дизайном, который Кита использовала для первого плаща Тобирамы) и чтобы они были надлежащим образом роскошными. Все их плащи были с шелковой подкладкой, пусть только и у его старших четверых были полноценные композиции рисунков: Макума не принадлежал к клану Учиха, так что это было бы неуместно, Адатаре было тринадцать, Юкино — двенадцать и она также не была членом клана Учиха, Аситаке было семь, а маленьким близнецам — только четыре, так что сестра Киты Нака расписала шелковые панели их кимоно, как делали в Ассоциации вдов, когда создавали самые дорогие кимоно.

Даже у Тобирамы был шелковый подклад, хотя это было потому, что Кита изначально сделала его плащ принятия в клан таким. В плащах большинства новых воинов теперь была шелковая подкладка: клан мог это позволить (даже отдельные воины могли это позволить), и плотно сотканный шелк настолько же хорошо служил доспехами, насколько и стеганый хлопок и крепкая холщовая середина, давая хорошую защиту против колотых ран.

И все же видеть Минами и Мегату бегающими по округе и играющими в ниндзя в одинаковых крохотных индиговых плащах было невозможно очаровательно: даже шиноби Киригакуре, работающие с канатами и парусами, кажется, были тронуты явной энергичной невинностью.

— Как наша самая маленькая? — спросил он.

Кита опустила глаза к широкому вороту своего плаща: она не носила доспехов, но все учиховские плащи были скроены так, чтобы учитывать доспехи, так что можно было носить маленького ребенка под плащом, пусть в таком случае больше ничего под плащ и не помещалось. Их дочь больше не была такой маленькой, но его жене нравилось жульничать с фуиндзюцу.

— К счастью, спит: она всегда хорошо спит, наша Тоёукэ.

Если бы его седьмая дочь (он всегда считал Тоши и Азами) родилась в любой другой день, Мадара дал бы ей имя, сочетающееся с именами их других детей — но она родилась в тот день, когда умер его отец, почти в тот же час, когда он сделал последний вдох. Так что (с разрешения Киты) Мадара отправился на поиски в другую часть архивов клана и выбрал имя, которое подходило теме, обычно предпочитаемой родом Кондзин, к которому принадлежала прабабушка Мадары Накисава и который почтил его дедушка Хатимантай в именах собственных детей, а Охабари-оба продолжила традицию с собственными детьми.

— Пусть это продлится подольше, — пробормотал Мадара, потянувшись, чтобы взять жену за свободную руку и притянув ее поближе.

— Ты сумел прочитать что-то из записок у изголовья, которые принесла Сутсуми? — тихо спросила его жена.

Мадара почувствовал, как его лицо покраснело: да, он прочитал, и он заметил, что они определенно были основаны на реальных событиях с очень тонким флером отрицания, в основном в именах и титулах. Места, межличностные отношения, диалоги и сцены секса были, несомненно, полностью аутентичными.

Он специально не использовал шаринган, даже несмотря на то, что это означало, что он наверняка забудет некоторые детали. Он не хотел, чтобы вся эта грязь оказалась навечно выгравирована у него в памяти, спасибо.

— Последние и краткое содержание основных событий последних трех десятилетий, — признался он. Существовали века записок у изголовья Мизу, если человек был склонен этим баловаться, и у Узушио было несколько копий абсолютно каждой такой книги, дополненных разными связанными политическими комментариями. Мадара был счастлив ограничить себя комментариями, когда это было возможно.

— Я прочитала чуть больше этого, — ровным тоном сказала ему Кита, — и я подозреваю, что мы будем присутствовать в следующих записках у изголовья, надеюсь, строго на периферии.

— У тебя хорошие печати, — заверил ее Мадара. — Мы можем защитить нашу частную жизнь.

— Я в основном думаю о том, какие спекуляции пойдут о нас и Тобираме.

Мадара пожал плечами:

— Примерно то же самое, не сомневаюсь. Мы знали, во что ввязываемся, когда я решил, что закон о наложниках сработает, чтобы оставить его в доме, а затем то, что ты приняла его в клан как брата, добавило интриги, так как большинство чужаков знают о принятии взрослых в клан только в контексте интимных однополых отношений.

Теперь, когда у них был мир, членам клана больше не было необходимо принимать в клан любимых не из него.

— Пока не будет слишком много спекуляций о внешности Минами, я уверена, что все будет хорошо, — решила Кита, — но если так случится, я оставляю за собой право защищать мою честь как твоя жена.

В четыре Минами каким-то образом выглядел еще больше похожим на Тобираму, чем когда-либо, не считая цвета волос и глаз и формы ушей: Мадара подозревал, что ками пошутили за их счет. Что иронично, он также до сих пор выглядел очень похожим на Сабуро, что говорило о том, что если бы его брат смог дорасти до возраста, чтобы вступить во Внешнюю Стражу, Хаширама бы задал несколько неудобных вопросов. Мегата же пошла больше в свою маму, несмотря на то, что у нее определенно был подбородок ее дедушки.

— Я уверен, что даймё Страны Воды не будет против, если несколько из его более раздражающих дворян обнаружат себя на конечность короче, — любезно согласился Мадара. — Им стоило бы иметь больше уважения к твоему благоразумию и осторожности.

Но опять же, в Стране Воды ситуация, когда ребенок от наложника или наложницы был личным наследником человека отдельно от супруга или супруги, не была неслыханной, так что комментарии могут хвалить ее предусмотрительность, а не обвинять в неверности.

— Я почти предпочитаю слухи, которые намекают, что тебе нравится смотреть, — пробормотала его жена, закатив глаза. — И неважно, что ты никогда не смог так долго держать руки при себе и я привлекаю Тобираму не больше, чем луна.

— Мелочные, жадные и недалекие предполагают, что другие делают то же самое, что и они сами, — спокойным тоном напомнил ей Мадара, целенаправленно не думая о картинках, которые вызвали у него ее слова. — Их спекуляции больше отражения их самих, чем нас.

— Каждый думает в меру своей испорченности, — согласилась Кита, снова успокоившись. — Ну, я уверена, что будет весело: интересно, со сколькими слоями интриг действует Симадзу-доно.

— Полагаю, по крайней мере с семью.

Во всяком случае, Мадара заметил семь: Изуна наверняка смог бы увидеть еще два слоя минимум. К счастью, они будут здесь только пять недель, так что все слои и детали будут достаточно свежи в его памяти, когда он вернется домой, чтобы его брат подробно все проанализировал и прочитал ему лекцию обо всем, что Мадара пропустил.