Волки и Овцы (джен)

Утро для Рудольфуса выдалось крайне необычным. Начиная с того, что он выспался. Даже не так. Он смог проспать всю ночь! Без отвратительных, слишком реалистичных кошмаров, без тяжёлых, изматывающих мыслей. Он и забыл уже, каково это — просто спать. Казалось бы, совершенно естественная, жизненно необходимая потребность, позволяющая организму нормально функционировать. Ничего из ряда вон выходящего. Но ему она была недоступна так долго, что первым, о чём он подумал, едва проснулся, было: «Ну вот всё и закончилось». Однако, провалявшись несколько минут без движения, Руди почувствовал, что на его ногах лежит что-то тяжёлое. Вот тогда он в полной мере и осознал, что проснулся, а не умер.

Неохотно разлепив веки, он узрел перед собой светлый лик Малфоя. Во всяком случае, таким его лицо делало просачивающееся через щель в портьерах солнце. Это было неожиданно, ведь Руди хорошо помнил, как запирал дверь накануне. Малфой спал в глубоком кресле, которое, очевидно, перетащил от камина. Второго, кстати, на привычном месте тоже не оказалось. Оглядевшись, Рудольфус сразу обнаружил пропажу: по другую сторону его пастели, низко склонив голову к груди, дремал хмурый Антонин. Теперь слово «необычно» приобретало более яркие оттенки. Что такого случилось ночью, что эти двое оказались в его покоях? Неужели он забыл о заглушающих чарах? Нет, не мог он о таком забыть. Тем более, помня о прошлом подобном просчёте, он зарёкся тревожить своими криками окружающих ещё несколькими месяцами ранее. Но что тогда могло привести Малфоя и Долохова к нему среди ночи? Руди точно их не приглашал. Он бы помнил об этом. Это, во-первых. А во-вторых, они бы не остались ночевать в столь сомнительных условиях.

Рудольфус очень не любил это скользкое, прохладное ощущении. Он называл его непониманием, за неимением лучшего слова. Оно раздражало неимоверно. Руди попытался сесть, но груз на ногах не позволил этого сделать, ненавязчиво напомнив о себе. Вот теперь было из-за чего нервничать: нижняя часть тела была будто скована железными цепями. Увидев причину неудобств, Руди окончательно растерялся: «Мальсибер-то здесь каким чудом? Что вообще происходит?» На все эти размышления и вопросы потребовалось всего несколько минут, но этого хватило, чтобы чуткий сон Долохова прервался.

— Проснулся, значит? Ну и как спалось? — Хриплый спросонья голос вроде и не нёс враждебности, да и в самих словах её не было, но Руди ощутил укор и даже злость со стороны Антонина.

— Чего молчишь? Сказать нечего? — Вот теперь Лестрейндж в полной мере осознал, что где-то просчитался. Оставалось понять, где.

Долохов хоть и говорил негромко, но в нарушаемой лишь потрескиванием поленьев в камине тишине и этого было достаточно, чтобы разбудить порядком вымотавшихся за ночь магов.

— Тони, ты чего буйствуешь с утра пораньше? — Мальсибера совершенно не смущала ситуация сама по себе. А уж дискомфорта в теле, в отличие от Долохова и Малфоя, которым не посчастливилось уснуть в креслах, он вообще не испытывал. По крайней мере, так это с лёгкой завистью подметил для себя Рудольфус, который отчего-то испытывал чувство вины перед Антонином. Так всегда бывало, когда тот говорил в подобном ключе, а где-то на задворках сознания маячили последствия уже подзабытой оплошности. Руди вообще ощущал нечто подобное только перед хмурым русским и расстроенным братом. В любой другой ситуации он мог легко найти оправдание даже самым безумным своим поступкам, но не со своим близкими.

Пока он пребывал в тоскливых размышлениях, вспоминая, где конкретно накосячил на этот раз, Мальсибер, как ни в чём не бывало, продолжил препираться с Долоховым. И Лестрейеж не мог отделаться от подозрений, что тот делает это намеренно. Но зачем бы ему понадобилось переключать гнев Долохова на себя?

— Господа, хочу заметить, что утро уже давно не утро. Раз уж так сложилось, что мы собрались такой компанией, а наш Темнейший удачно отсутствует, не лучше ли будет обсудить насущные вопросы за… — Малфой глянул на часы, — уже обедом, я полагаю? Я распоряжусь подать его через полчаса в малую столовую. Никто не против? — И этот туда же. С чего это они воспылали симпатией к его персоне?

В отличие от Малфоя, Лестрейндж не считал необходимым подозревать каждого первого в корысти. Хотя бы потому, что мог прочесть вполне очевидные мотивы человека, даже не применяя легилименции. Люди вообще не особо скрывали свои истинные мотивы, мысли и чувства, вопреки расхожему мнения. Нередко они даже желали быть прочитанными и изученными. Каждый, даже самый последний лицемер, хочет быть понятым. Руди обнаружил эту простую истину довольно рано, пусть и интерпретировал свои умозаключения несколько неординарным образом. С возрастом он, конечно, понял, что не всё так просто и копаться в чужих головах без позволения владельцев этих самых голов несколько бестактно. Это если оправдывать себя благими намерениями.

Что бы про него ни думали, он редко позволял себе подобные вольности, считая это самым что ни на есть насилием над человеком и злостным нарушением личных границ. В конце концов, он и так неплохо считывал всё, что было нужно. Правда, некоторые исключения он себе позволял, но воспринимал это не более, чем и игру. Он ведь делал это, ничуть не скрываясь, лез не слишком глубоко, в открытую потешаясь над чужими попытками спрятать что-то компрометирующее от чужих глаз. Значит, ничего дурного в этом не было. А если и было? Он ведь коварный приспешник Тёмного Лорда! Чего ещё от него ожидать?

Вот и теперь он точно знал, что его старательно выводят из-под удара. Не то, чтобы Тони стал бросаться Круциатусами, но Мордред его знает, во что выльется эта подозрительно тихая злость. Сейчас Рудольфус не был готов к эмоциональному противостоянию. А то, что к этому идёт, было написано крупными буквами кириллицей на лице Долохова. Руди прекрасно знал по опыту, который благодаря многолетнему общению с Антонином и собственному неуёмному любопытству в годы юности у него имелся внушительный что, то, как воспринимает его мозг ёмкую фразу «тебе песец», виноват языковой барьер, который проявлял себя слуховыми искажениями реальных слов в моменты надобности. И к полярным лисам это вообще не имеет никакого отношения. Конечно, Антонин к обеду остынет. Не станет же он его и вправду убивать? Было бы за что. Но выражение его лица не сулило ничего хорошего. В магической дуэли Рудольфус ему не уступит. Но ведь Тони был крупнее и сильнее.

Глядя на вежливо выпроваживаемого Малфоем Долохова, Руди вспомнил, как в детстве намеренно доводил того до белого каления, проверяя нервы взрослого мага на прочность, прощупывая границы. И как затем улепётывал со всех ног от крайне неприятных русских заклятий и увесистых затрещин. Но тогда это было лишь немного обидно, в основном же забавно. Сейчас он больше не ребёнок и даже не подросток. И провинился вовсе не тем, что превратил все напитки в пляшущих неуловимых человечков или отрастил книгам паучьи лапки, заставив те бегать по стенам и потолку. Лестрейндж уже успел сложить два и два и признал право Антонина злиться на его не самую продуманную выходку. Он бы на его месте тоже не был в восторге, реши, например, Басти выпить то злосчастное зелье. Тут уж, как ни крути, придётся признать, что решение было принято под натиском обстоятельств. А его логичность теперь, когда Рудольфус, наконец, смог мыслить в полной мере рационально, была под большим вопросом.

Ладно. Он найдёт подход к этой неприятной ситуации. К тому же не меньше его занимали обстоятельства, приведшие приятелей в его покои, и подозрительное поведение даже не Малфоя. С ним-то они, можно сказать, сдружились. Но Мальсибер — та ещё тёмная лошадка. Басти неплохо с ним ладил в последнее время и оценивал как собеседника и товарища достаточно высоко. Однако, на взгляд Рудольфуса, тот представлялся то ли скользким, то ли ветреным. Ожидать от него можно было чего угодно. Будет любопытно за ним понаблюдать.