Гермиона Грейнджер и Сон Кассандры (гет)

Примечания:

Принудительно-бессонный час и глава вне плана выкладки текста посвящается Марии Г. и взносу на кофеин для Автора. Благодарю!

Мир соткан из неожиданных глупостей и глупых неожиданностей. Сейчас произошла как раз такая.

Гермиона Грейнджер прекрасно помнила, когда подобное с ней случилось впервые в этой временной вероятности. А вот с прошлой — такой ясности не намечалось.

Там, возможно, бесконтрольный стихийный всплеск пришёлся на выяснение отношений с Роном, и никто попросту не задался вопросом ненормальности подобного.

Здесь же она явилась в Мунго на стандартно-безопасное обследование. Гиппократ Сметвик, недовольный тем, что Северус Снейп подлым низменным шантажом пресек на корню все его попытки перепоручить пациентку помощнику, лениво переругивался с зельеваром, ссылаясь на стабильность анамнеза.

Пели птички за окном. Светило солнышко. Ничто не предвещало беды.

И ни один из мужчин не замечал болезненных гримас сидевшей поодаль, на кушетке, девушки до тех самых пор, пока надсадно не брякнули на полках склянки.

У взрослой и серьезной волшебницы случился стихийный выплеск магии. И совершенно неожиданно для хозяйки этой самой магии.

В тот день Северус, даже не прерывая ехидной речи, небрежно бросил круговое Протего туда, где сидела совершенно смущенная неуместностью бесконтрольной вспышки девушка. И не упустил возможности ткнуть Главного Колдомедика носом в произошедшее.

И с того дня и — до сегодняшнего неизменно успевал выставлять щиты, если сама Гермиона была не в состоянии это сделать.

Совершенно при том не напрягаясь.

Но — не в этот раз.

А Миа ныне тоже мало что могла. Каждый раз этот жгучий узел силы завязывался в груди неожиданно и без официального объявления.

И ей оставалось только попытаться сбежать из наполненного хрупкими и взрывоопасными предметами помещения, которое будет снесено волной сырой нестабильной силы.

Взрыв накрыл ведьму с головой прямо в дверях, выгибая позвоночник. Тело категорически бунтовало против волнений и недосыпа. А может, сказывалась приобретенная лояльность к Темной Магии.

Так или иначе, оглушительный грохот позади Гермиону испугал намного сильнее, чем отсутствие контроля над ситуацией.

Стыдливо ссутулив плечи и невольно зажмурившись, Миа обернулась. И, приоткрыв один глаз — облегченно выдохнула.

Несмотря на то, что тяжелые котлы на манер веселых картонок разлетелись по лаборатории, шкафы и все их содержимое уцелело. И теперь сердито мерцало Защитными Чарами.

В этом блеске девушке даже почудился укор.

Каменная столешница не пострадала. А вот все, что на ней находилось, оказалось на полу. Бутыли и склянки разлетелись в мелкое крошево, синее пламя угасло.

Стул треснул в щепки. Сидевший на нем волшебник закономерно свалился на пол, и теперь там и лежал, не предпринимая никаких попыток встать, рассеянно хмурясь, не открывая глаз, и массируя пальцами виски.

Выдохнув и осознав, что с мужчиной все в порядке, несмотря на крайнюю степень опьянения, Грейнджер осуждающе покачала головой. Адресуя нехитрый жест им обоим сразу.

— Мр-р-р?

Гермиона обернулась. И — радостно разулыбалась. Градус тревоги мигом спал, как только в дверном проеме нарисовалась наглая рыжая морда.

— Привет, Глотик.

Важно вышагнув из полумрака, котяра бросил волшебнице под ноги волшебную палочку, которую до того хорошенько умудрился пожевать в пасти, и брезгливо кашлянул.

— Знаю, невкусно. И спасибо, очень своевременно. Давно не виделись, дружок.

Присев перед полукниззлом и подняв с пола подношение, девушка осторожно почесала кота за ухом.

— Признал?

— Мяу!

— Я рада. Осторожно, не наступи на осколки.

— Мр-р.

— Конечно, ты не глупый. Извини.

С осуждением втянув воздух плоским носом, Живоглот в упор изучил лежащего Снейпа. А затем, сочувствующе зыркнув на хозяйку, ушел, нервным подергиванием хвоста выражая свое емкое отношение к результатам инспекции ситуации у двуногих.

Встав с колен и развернувшись к зельевару, Миа заметила, что тот все это время очень внимательно наблюдал за происходящим из под полуприкрытых век. И, вероятно, оценивал реакцию кота на волшебницу, делая собственные выводы и косясь в ее сторону.

Ну, насколько мог в таком состоянии эти выводы делать.

Решительно восстановив стул, волшебница не менее решительно протянула руку продолжавшему попытки слиться с каменным полом Мастеру Зелий. Тот несколько секунд бездумно наблюдал за рыжими котятами, бегавшими по пижамным штанам Гермионы. А затем, скривившись, с силой зажмурился. Вероятно, от мельтешения мужчину заштормило.

Наконец, безвольно уцепившись за руку помощи, он покорно позволил себя поднять и усадить.

Осторожно проведя пальцами по склоненной голове, Грейнджер поджала губы и демонстративно показала Северусу красные разводы на ладони. Тот вновь поморщился, почти равнодушно ощупал затылок сам, охнул и, снова прикрыв глаза, резюмировал очевидное:

— Твоя магия — не всегда стабильна, а это — был мой единственный затылок.

— Я бы посмеялась, только мне не смешно.

— Главное упущение Минервы в том, что она не учит своих львят вежливости. В приличном обществе принято смеяться даже над несмешными шутками.

— И очень замечательно, что сегодня приличное общество от нас очень далеко.

Идеальная четкость речи и вековые паузы между словами натолкнули Грейнджер на мысль все таки поискать потом на полках за стеклом что-нибудь отрезвляющее. С каким бы упорством зельевар не вливал в себя спирт, и как бы она не уважала его право пьянствовать, на данный момент разумнее было бы привести мужчину в чувство.

Но — позже.

Взмахнув палочкой, Миа принялась ласково вышептывать заклинание над раной, до тех пор, пока та не затянулась. А после, разошедшись окончательно, пробормотала формулу углубленной Диагностики.

— У-у-у-у…

Ничего более внятного миссис Грейнджер-Уизли сообщить вселенной не могла. Ей срочно надо было сесть.

Вчитываясь более подробно в масштабы бедствий, примостилась девушка, куда придется.

Пришлось — на чужие колени. С внушительным свитком — в одной руке, второй — обнять за шею. Жест до боли привычный. И поза та же, к которой привыкла когда-то.

Но — с другим человеком.

А этот, оказавшийся нынче на его месте, ощутимо вздрогнув, протестовать все же сил не нашел. Или — не хотел. И, вздохнув, устало уткнулся лбом ей в плечо.

И на этом тактильное сходство с Роном закончилось. И слава Мерлину.

Диагностика показывала сотрясение. И еще много чего застарелого, перекликавшегося рисунками зон поражений с профессиональной деятельностью. У нее самой, министерского клерка, к тридцати пяти в пояснице прочно угнездился хондроз, как это случается с любым кабинетным сотрудником. Но этот ее перещеголял. Если ее спина грешила застоями в нижней части, то его — охреневала всеми отделами. Это уже не говоря об остаточных последствиях многочисленных интоксикаций.

А уж как Снейп умудрился это укрыть от нее, а что показательней, от углубленной диагностики Сметвика, пока сам был его пациентом, оставалось тайной шифрования.

— Давай к колдомедикам заглянем, м-м-м? Вот прямо завтра? — спросила она, многозначительно потрясая наколдованным пергаментом.

— Зачем?

Удивление в вопросе казалось неподдельным. Он даже поднял голову, заглядывая снизу вверх ей в глаза, и честно попытался сфокусироваться на говорившей. А руки, будто откликаясь на преувеличенно-жизнерадостный тон, неуверенно оплели талию Грейнджер.

Она хотела бы ограничиться непререкаемым «надо». Но это работало только с Рональдом. В случае Северуса нужны были хоть какие-то аргументы. Даже если ответ кажется очевидным.

Будто несмышленому и очень упрямому ребенку, Гермиона принялась вкрадчиво пояснять:

— Затем, что я прямо сейчас — новое размахивание свитком — в связи с новыми фактами, собираюсь скорректировать запрос. Мне нужны не просто дети, а — здоровые дети.

Ее собеседник задумчиво склоняет голову на бок, силясь понять, о чем речь. Глаза его сверкают, отражая полумрак лаборатории. Они будто бы и есть источник этого полумрака.

Завтра. Завтра он явится на поклон к Гиппократу, даже если ради этого ей придется угрожать Северусу прыжком с Биг-Бена.

Завтра несёт проблемы и недосказанности. В «завтра» всегда есть неопределённость беды, которая либо случится, либо — нет.

Но у неё есть сегодня.

В этом «сегодня» в её руках пергамент с чужой цветистой диагностикой, застарелыми интоксикациями разных степеней тяжести, переплетенными между собой, перебитыми узлами нервных окончаний, последствиями множества ран, проклятий и профессиональных перекрестных патологий.

В этом «сегодня» она зло и решительно откладывает строчки с перечислениями чужих хворей на завтра. Они не имеют права существовать, и она их сотрёт.

Завтра. А до завтра надо об этом забыть. И — жить здесь.

В «сегодня», в «сейчас», в «здесь» кажется единственно-верным решением поудобнее перехватить руку на чужом затылке и — очень серьёзно смотреть в глаза.

И так — целую тихую вечность наблюдения. До тех самых пор, пока тишину не рассекает хлыстом итог чужого мышления. И болит по коже её щек алеюще-бессильным сочувствием этой отчаянной, ожидающей порицания, честности.

— Я не могу потерять и тебя тоже. Даже если ты теперь другая, это — все ещё ты.

Гермиона Джин Грейнджер в этой взрывавшейся глухой тоской надрывной ноте открыла для себя одну очень важную вещь.

Северус Тобиас Снейп способен на безумные, и даже трогательные, поступки. Поступки, которые могут превратить твои нервы в бессильно молящий о пощаде комочек жалости. Но только — в хлам напившись.

В голову хлынула чужая память.