Слизеринский Лев (джен)

Пробежали две недели, может быть, три. Ежедневная жизнь была наполнена спокойствием и радостью, была медленной и тихой, и вместе с тем, мне не бывало скучно. Я вёл дневник, готовил отвары, даже делал небольшие зарисовки на полях тетради — в основном трав, цветов или животных, портреты людей мне давались скверно. Пробовал нарисовать и Аслана, по памяти — и понял, что не сумею, мои попытки изобразить львиную голову и основные очертания были довольно успешными, а вот выражение лица мне не давалось, напрасно я вновь и вновь стирал следы грифеля и снова брался за дело, напрягая пальцы и разум. Да и рисовать серыми мазками эту гриву цвета дикого мёда было бы неправильно — для такого нужна самая драгоценная золотая краска, что светилась бы, как страницы Келлского манускрипта.

А вот портрет Илты у меня удался на славу, лошадь была довольна сходством.

Нарния окончательно потеряла все черты чужой и далёкой страны, а Кэр-Паравель стал для меня первым местом, что можно было с уверенностью назвать домом. Так не было в Хогвартсе, не было и до него — если бы мне приказали сравнить Нарнию с каким-либо местом, то это оказалось бы вовсе не место, а объятия моей матушки — в тот момент, когда отец перестал буянить и кажется, что перестал он навсегда, и что его вовсе не было и нет.

Короли как-то быстро перешли со мной на «ты», как будто уговаривая меня отбросить приличия, все же свои — но я стоял на своём. Что нисколько не означало, что я не проникся к ним любовью — таких благодарных и чутких детей в Хогвартсе днём с огнём было не сыскать. Я даже заметил, что чаще начал улыбаться, именно улыбаться, а не ухмыляться, когда общался с ними. Смеяться, порой громко, порой невпопад — и всегда над этими старыми, «плоскими» и «бородатыми» шутками, что не пришлись бы по вкусу Рону Уизли — а меня они порой веселили, как ребёнка.

Как-то Питер попробовал даже про меня балладу написать — что-то со словами про то, как «наш герой не похож на героев баллад, но одна склянка с целительным зельем в его руках стоит целого войска рыцарей». Это льстило, и к такому вниманию я совсем не привык. Но сердце потеплело от его любезности, и от того, как он закончил стихи словами «Я Ваш оруженосец, сэр Северус, рассчитывайте на меня». Мне казалось, что в наших отношениях именно я занимаю роль вассала, о чём я скромно и напомнил Питеру.

— Ну, одно другому не мешает. Короли — те, кто служат. — улыбнулся он.

Как-то утром я находился в чисто женской компании: сидел и перечитывал записи, а на другом конце стола Полумна и Лаванда, хихикая, играли в какую-то «взрослую» и усложнённую вариацию «ладушек». Внезапно дверь распахнулась, и как фея, в зал ворвалась королева Сьюзен. На ней было расшитое кружевами и каменьями платье, которого я раньше не видел: даже на балы она такого богатого наряда не надевала; волосы королева распустила, так что стала похожа на чернокудрую русалку, к груди крепко прижимала срезанную белую розу. Лаванда так и охнула, глядя на свою подругу.

— Доброе утречко, Лав, доброе утречко, Полумнушка! — пропела Сьюзен, кружась на месте, пританцовывая, легко приподнимая край юбки.

Потом подскочила ко мне и крепко поцеловала в щёку, от неожиданности я чуть не поперхнулся.

— Доброе утречко, Северус! — прошептала она мне и продолжила свой танец, то поднимая от груди розу, то целуя бутон.

— Ваше Высочество, Вы в порядке? — неловко произнёс я, хотя уже догадывался, что это за болезнь её настигла.

— Не-а. Не в порядке. Я счастлива! Счастлива-счастлива-счастлива! Он подарил её мне! Он подарил мне эту розу!

Забавно. Сириус, наверняка, вспомнил, что он по роду джентльмен и решил немного поиграть в хорошие манеры. Расстроить что ли королеву, сказать, что это просто этикет, не более…

— Сью, это из нашего же сада роза. — рассмеялась Полумна.

— А мне всё равно! — захихикала Сьюзен — Зато для меня! Ла-ла-ла...

Я понял, что мне пришла пора удалиться. В конце концов, влюблённые девочки во все времена одинаковы, и как мне не хотелось изучать историю увлечений Лаванды, так же мне и не хотелось следить за тем, что происходит со Сьюзен. Я направился было к двери, как вдруг королева произнесла:

— Ночью ко мне зашёл, говорит такой «Мы, Ваше Высочество, совсем не общаемся, а зря, ведь я Вам многим обязан. Станем друзьями. Вы всегда так обо мне заботились». Так и сказал! И ещё сказал, что я красивая девушка, прямо как натурщица Уотерхауса, представляете! И розу эту протягивает, и обнимает, крепко так!

У меня сердце ушло в пятки. Почувствовал себя отцом, что никак не может принять, что его дочь взрослеет. И главное — зачем, зачем, Сириус, вот ты с ума что ли сошёл…

— Вот нахал! — не удержался я.

— М? — недоумевающе повернула ко мне голову Сьюзен — Почему нахал? Он же такой добрый, он даже нашим пленным каждый день еду носит! Я бы так не смогла, они же такие разбойники, а он так милосерден, мне до него ещё расти…

— Ваше Высочество, это возмутительно! Вы не понимаете, Вы годитесь ему одновременно и в дочери, и в матери, и я даже не знаю, что вызывает у меня больше гнева! — всплеснул я руками — Так, больше к запасам вина его не подпускать на пушечный выстрел! Негодяй, негодяй, ещё и руки распускает, пьянь…

— Так я подрасту и стану совсем ему впору. — смеялась беззаботная Сьюзен — Лав, а как ты думаешь, мне подошло бы свадебное платье? Я бы хотела из белого атласа, и чтобы по подолу банты…

— Ваше Высочество, он мой ровесник! — распалился я, ударив по столу.

Повисла тишина. Сьюзен и Лаванда в удивлении прикрыли рты руками.

— А… Вам… — неуверенно выдавила из себя Лаванда.

— Тридцать шесть.

Сперва девочки выдохнули с успокоением, потом снова ахнули в унисон.

— Я думала, за пятьдесят… — призналась Сьюзен, заливаясь краской.

— А я — за шестьдесят… — прошептала Лаванда.

— Да при чём здесь я!? Мы говорим о Сириусе. Послушайте, Ваше Высочество, я не собираюсь ограничивать Вашу свободу, но неужели Вы не понимаете, сколько проблем создадут различия между вами? Не только возраст, но и разница поколений, и разница менталитетов… — меня чуть ли не озноб пробил, когда я говорил ей это.

— Но Северус, разве ты никогда не любил? — Сьюзен подпёрла щёку рукой.

— Это, Ваше Высочество, к делу не относится совершенно!

— Любил-любил. — расплылась королева в улыбке, как довольная кошка — Она была красавица?

— Недурна собой. Красота субъективна. — расплывчато бросил я, стараясь, чтобы мой гнев не перешёл теперь и на ни в чём не повинную Сьюзен.

— А Вы ей признались? — Лаванда тоже решила мне соли на раны посыпать.

— Нет. Хватит менять тему разговора. — прошипел я.

— Но почему? Я уверена, ты бы ей понравился, у тебя же доброе сердце и острый ум. Этого достаточно. — ласково измывалась Сьюзен.

— Недостаточно. Прекратите.

— Девочки, хватит. — вступилась за меня Полумна; как я был ей благодарен в этот момент — Нехорошо так. Это личное дело профессора.

— Да-да, конечно. Я не хотела. — поправила себя Сьюзен — Просто мне было интересно.

— А мне интересно, почему Вы с самого его прибытия в Нарнию надеетесь на то, чего не может быть. Вы так и будете на него глядеть глазами голодного теляти!? — зарычал я.

— Всегда. Всегда-всегда-всегда!

Занавес. Я ударил себя ладонью по лицу.

— Сердце красавиц склонно к измене и перемене, как ветер мая… — сменила пластинку Сьюзен, продолжив кружиться по залу.

— Верди. Забавно. И где Вы это услышали, Ваше Высочество?

— По радио, ещё до войны.

— Знаете хоть, о чём поют?

— Ну, про любовь…

— Да, про любовь. А поёт про неё жестокий герцог, что воспользовался девичьим доверчивым сердцем, а потом предал. И в конце девица погибает, с кинжалом в груди. — выдал я на повышенных тонах и удалился. Сириуса искать.

Найти не удалось, хоть и расспросил всех в замке, даже лошадей в конюшне. В конце концов, я утомился и решил передохнуть в саду. Уселся в беседке, начал нервно потирать виски. Я только начал привыкать к тому, что дышу с ним одним воздухом, так пёс подкинул мне свинью. Пленным он еду носит, видите ли…

Может, хотя бы Лаванда бедную девочку угомонит, наученная горьким опытом с Уизли…

Я не заметил, как задремал, отклонив голову набок; разбудило меня то, что одна из пчёл начала громко жужжать прямо перед моим ухом. Я протёр глаза и увидел, что возле беседки стоит упомянутый Уизли — с Грейнджер за руку. На лицах у них написаны очень серьёзные выражения.

— Что такое? — спросил я.

— Мы, это… — заныл Рон — Ну, Герми, ты говори…

— Почему я?

— Потому что твоя идея.

— А ты будто не согласен!

— Я согласен, но, блин, не могу я Снейпу такое… Скажи за меня.

— Склянку разбили? Меч потеряли? Пожар в библиотеке устроили? Лошадей яблоками перекормили? — саркастично начал перебирать я.

— Профессор, пожалуйста, не смейтесь. — вздохнула Гермиона, чуть ли не плача — Мы хотели бы извиниться. За то, что всю нашу учёбу в Хогвартсе, мы подозревали Вас в самом плохом, смеялись за Вашей спиной, воровали у Вас, что из-за нас Вам чуть не разбили голову, что я Вам одежду подожгла…

— Одежду? — переспросил я; почему-то этот эпизод выскочил у меня из головы.

— Ну, на первом курсе, на квиддиче.

— Ах, да, точно.

— Мы очень гадко себя вели, отвратительно. Даже когда уже знали, что Вы всегда делали всё, чтобы спасти Гарри и нас. За такое поведение мы заслужили бы быть поставленными в угол и на горох коленками, а обошлись лишь Вашими ремарками. — хныкала Грейнджер — Так стыдно, так стыдно…

— Да, это… — повторял Рон и уши у него краснели — Плохо вышло как-то. Не очень. Ну, то есть… Ну, то есть, да.

Мне вспомнился ещё один эпизод, когда я тоже находился в этой же самой беседке, и ко мне тоже пришёл один, о прощении молить… Сейчас бы ему было бы неплохо снова появиться.

— Это вас Аслан попросил? — спросил я устало.

Если Лев решил всех, кто когда-либо делал обо мне поспешные и ложные выводы, заставить каяться передо мной, то, боюсь, я буду постоянно окружён толпами слезливых грешников, как Златопуст Локонс — толпами фанаток.

— Нет, не Аслан. Я не видела Его с той поры. — помотала головой Гермиона — Это я сама поняла. Читала, училась, смотрела на то, как Вы живёте и работаете. Видела даже, как Вы улыбаетесь.

— Ага, я сам офигел. — хихикнул Уизли — Прохожу мимо, вижу, Вы от анекдота про Черчилля ржёте… В смысле, смеётесь.

— И я вспомнила всё то, что Вы сделали для нас в Нарнии и до неё. И начала понимать, что возможно… Возможно, если бы после случая с Квиррелом мы просто все собрались бы, подошли бы к Вам, извинились бы, просто сказали «спасибо»… Тогда и в Хогвартсе Вы были бы совсем другим.

— Оценки ваши это не изменит, сразу предупреждаю.

— Я же не про оценки…

— Это разумно с вашей стороны, мисс Грейнджер и мистер Уизли. — вздохнул я — Я принимаю извинения. Постарайтесь доказывать впредь, что для вас это были не пустые слова вежливости. И я надеюсь, вы прекрасно понимаете, что то, как я говорю с вами на уроках, не всегда отражает моё реальное к вам отношение. Одно дело — работа, другое — жизнь. Как говорят маглы, «кесарю — кесарево».

— Спасибо. — искренне произнесла Гермиона.

— Ага. — повторил за ней Рон — Я б такое, чесслово, не простил…

— К слову о прощении. — задумчиво погладил я подбородок — Вы не встречали сегодня Сириуса?

— Он в последнее время всё пытался с нами заговорить, а нам всё некогда было. — ответила Гермиона — Говорил что-то про «наш гриффиндорский долг», про «правду»… Но как-то то я чем-то занята, то Рон с Эдмундом вместе тренируются, так он нас и оставил. Неловко вышло. Наверное, это было что-то действительно важное. А сегодня его с самого утра я нигде не видела. Думала, Вы знаете, вот и не била тревогу. А что, с ним могло что-то случиться?

— С ним может что-то случиться, если я его найду. Неважно. Бродяга и есть бродяга. Не первый раз он куда-то отлучается. Быть может, опять с Асланом говорит.

Вечер опустился, закат окрасил небо — привычно красный, как волчьи ягоды. Я, короли, Лаванда, Рон и Гермиона, сидели в пиршественном зале и скромно ужинали, в основном фруктами. Полумна пообещала, что вернётся, просто недавно увидела несколько мозгошмыгов, бегающих без хозяина, и решила расследовать это дело. Сказала, что они могут привести её в неожиданное место.

Кажется, я на мгновение услышал за окном громкое лошадиное ржание, но не обратил на это внимания.

— Забавно. — улыбнулась Люси — Теперь никто из вас, даже ты, Герми, и слова ни говорит о возвращении домой. Не знаю даже, хорошо это или нет.

— Хорошо. Каникулы ещё одни. — Рон поднял вверх большой палец.

«Вот я осёл» — подумал я — «Всё это время мои дети просто радостно забывали хогвартскую программу. Надо было для них вопреки всему устраивать домашние уроки».

А сказал:

— Если вернёмся, то я сделаю всё, чтобы Вы, мистер Уизли, так наверстали материал, чтобы от зубов отскакивало.

— Мне было бы безумно жаль со всеми вами расставаться. — призналась Сьюзен.

— Да, и мне, и думаю, всем из нас. — повторил за ней Эдмунд, приобнимая Рона за плечи.

— Наверное, кто-то из нас и останется здесь. — предложила Лаванда — Здесь слишком уютно, чтобы никто не сказал, мол, «хочу навеки поселиться».

— Слушай, Лав. — наклонилась к ней Сьюзен — А… Слушай, а Сириус что говорил о том, хочет ли он возвращаться?

— Сью! — возмутилась Люси — Я думала, ты действительно любишь всех наших друзей, а ты…

— Я люблю! Честное слово, люблю. — Сьюзен приложила руку к сердцу — Каждого из вас. За любого бы жизнь отдала по нескольку раз. Но… Но мне бы просто так хотелось…

— Это у неё не первый раз. — шепнул мне Питер — В школе у неё таким увлечением был мистер Джойс, учитель английского. Тоже одного возраста с Сириусом. Сейчас она даже фамилию его не вспомнит. Так что не беспокойтесь.

— Питер, я всё слышу! У него просто… У него была жена, и я подумала, что это было бы неправильно. И я отпустила его, как Элейна отпустила Ланселота. У Сириуса же нет жены, да?

— Нет. — устало произнёс я — Ещё жены ему не хватало.

— А. Понятно. — Сьюзен вдруг встрепенулась — Вы слышали что-то? Шум какой-то, непонятно откуда.

— Мне кажется, это тарелка на кухне разбилась. — недоверчиво протянула Гермиона — Или нет…

— Так или иначе, я надеюсь, вы все пробудете здесь как можно дольше. Ну, разумеется, без насилия над личностью. — Сьюзен встала из-за стола, чтобы отнести свою пустую миску — Вы мне совсем как семья.

Вдруг Питер тяжело нахмурил брови. Преподнёс руку ко рту. После осторожно, будто боясь каждого слова, произнёс не своим голосом:

— Сью... Посмотри, пожалуйста, на свой пояс.

— А что такое у меня на поясе? — спросила беззаботно Сьюзен.

— Я не о том, что есть на нём. Я о том, чего на нём нет.

Сьюзен медленно опустила руку, провела по талии, коснулась пальцами пустого стального кольца, отдёрнула их, будто обожглась…

— Да нет… — пролепетала она — Нет, нет, Питер, ты не это имеешь в виду…

— Я-то думал, зачем ему тебя обнимать ни с того ни с сего… — голос короля наливался гневом.

— Да этого не может быть! Не может! Я забыла в комнате, наверное! Может, отвалились! Не знаю! — закричала Сьюзен, слёзы дрожали в её голосе — Он не может, зачем ему…

— Пит, ну не… — начало доходить до Рона — Ну не, он же наш друг, он не мог… Пит, я ж ему как самому себе доверяю!

Моё сердце сделало сальто-мортале. Он носил еду пленным, проявлял внезапное и непонятное милосердие… Его неверие Аслану, его отказ преклонить колени перед камнем, его ненависть к богатству королей, его попытки понять Колдунью и её последователей… Как же он жестоко обвёл меня вокруг пальца, плут, как же он безжалостно перехитрил всех… И я поверил ему, даже почти принял его раскаяние, а ведь с самого начала следовало быть начеку, следовало помнить всё его зло, держать его в уме, а я расслабился, забылся, я поверил в добродетель, живущую в каждом, в этот гриффиндорский напускной героизм, в пустые лести.

«Это злой человек. У него глаза, как у Колдуньи».

Я резко вскочил из-за стола, опрокинув кубок с напитком на пол.

— К ТЕМНИЦЕ, БЫСТРО!

Замелькали ступеньки лестницы под ногами, нас будто подгонял хлыст. Сьюзен горько плакала, Рон и Гермиона молчали от шока. Мы чуть было не забыли захватить оружие, настолько торопились. Когда я искал свой меч в оружейной, Питер передал мне его красивым жестом, как оруженосец подаёт рыцарю — и со звенящей болью в голосе произнёс:

— Прости. Ты мне рассказывал, а я… Я даже не подумал…

— Забудьте, Ваше Высочество, мы все были дураками! — огрызнулся я, забирая меч.

Когда распахнулись ворота во двор, перед нами явилась Полумна, очерченная алым лучом заката. Растрёпанная, гордо стоящая навытяжку, с абсолютно серьёзным лицом, холодным и строгим. Одной рукой она держала за узду пегого жеребца, я узнал в нём коня Сириуса.

— Да. — горько ответила она до того, как наши языки смогли произнести столь мучающий нас вопрос — Да, это произошло.