Слизеринский Лев (джен)

«Входите тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими» (Матф.7:13)

То, о чём я расскажу вам сегодня, было самым значимым событием из всех, что произошли в Хогвартсе в какую-либо эпоху колдовского мира. При этом о нём волшебники забыли довольно быстро, а большая часть так и вовсе не заметила. Да, взаимоисключающие параграфы — но в жизни гораздо больше такого, чем кажется на первый взгляд. Это как причудливая алхимия — абсурдное соединение высшего и подземного, горячего с холодным, двух измерений; а если есть что-то, о чём касаемо этой истории я действительно могу говорить уверенно — так это об алхимических реакциях. Да, перед вами расстилается кажущийся выдумкой рассказ о метафизической алхимии — а ещё об обнажении помыслов, о беспалочковых чудесах и обо львах. В особенности об одном Льве. С большой, позолоченной литеры, украшенной вязью.

Мне не нравится подслушивать разговоры учеников, и дело здесь не в каких-то новомодных правилах о приватности и границах. Ни одному учителю не приятно слушать пустой треп в основном невероятно наивных и избалованных подопечных и понимать, как много ещё труда предстоит вложить в них, чтобы из них вышло хоть что-то. Тем более, я не собирался прислушиваться к юной Лавгуд с Когтеврана — её рассказами про всевозможных зверушек я сыт по горло, как и вся школа. Но сегодня девочка добавила в свой бестиарий каких-то говорящих животных, на этот раз бобров, выдр, оленей и всю знакомую нам фауну. Когда мисс Браун спросила, не были ли это анимаги, мисс Лавгуд начала упорно утверждать, что это были самые обычные твари, просто говорящие, и что она видела их в каком-то местечке, что находится в одной из башен.

Дальше — больше. Появились короли и королевы, при этом Её Высочества Елизаветы среди них не было — это были совсем другие монархи, в совсем других одеяниях и с другими манерами. Она рассказала, что крепко подружилась с ними, что одна из них, которую звали Люси, даже вплетала ей в косы цветы. Ну, и в довершении всего к этому зоосаду добавился какой-то лев. Я неохотно встрял в девичий разговор и как можно более грозным тоном спросил, не был ли это дрессированный лев, раз он не причинил ей никаких ран, и не выдумала ли фантазёрка себе какую-то историю после похода в цирк. В ответ на это девчушка невинно расхохоталась и смеялась неестественно долго. Всё понятно. Ксенофилиус надоумил. Впрочем, это было не моё дело. Я предупредил учениц, что если они будут тратить так много времени на пустые игры воображения, на учёбу у них времени не останется. Добавил и что я не чудесное животное, которое обязательно простит (примерно так она говорила об этой дикой кошке, сейчас точных слов уже не припомню), и что никакие путешествия по стране чудес оправданием не будут. Вроде, дети это поняли. Правда, Лавгуд ещё добавила, что путешествие было совсем короткое, и секунды не прошло, но при этом прошёл год, а может быть и два (не правда ли, возвращает мыслями к первому параграфу?). Тут я окончательно отказался в этом разбираться и вернулся к своему столу. Пигалица ещё очень юна, подумал я, и в отличие от многих в этой школе, у неё есть шансы вырасти в достойную женщину и взять себя в руки. По крайней мере, её дурачества, в отличие от дурачеств Поттера и компании, никогда не приносили персоналу серьёзных проблем. Тем более, судя по лицам учеников, всерьёз они так ничего из её небылиц и не восприняли. Лучше для них — вытаскивание из неудач любителей поискать эту чудесную утопию явно не входило в мои ближайшие планы.

Впрочем, немного взбаламутить Хогвартс девочка сумела — и это пошло ей только во вред. Все подробности до меня не доходили, но я помню, как однажды в коридоре за ней увязалась группка первокурсников, галдящих на перебой «Эй, полоумная, льва покажи! Ну льва покажи! Ну жалко что ли?», а несколько маглорожденных отвратительно завыли какую-то пошлую песню про круг жизни, что-то из магловских движущихся картинок, что недавно у них в театрах появились. Я припугнул хулиганов и предупредил когтевранку, чтобы была осторожнее с высказываниями, потому что её репутация накладывает особую ответственность.

— Если я увижу, как хотя бы один из учеников лезет не туда, куда следует, чтобы на льва поглядеть… — предупредил я.

— С ними ничего не случится. Лев хороший. — помотала головой Полумна.

— Лев, быть может, и хороший, но так нельзя сказать про всех созданий Хогвартса. Увидят в гиппогрифе «льва хорошего» и потом мадам Помфри прибавится работы на месяц.

— Да, я понимаю. Но мне кажется, Льва ни с кем нельзя спутать. — и выдумщица ушла, шлёпая босыми ногами по коридору. Мне оставалось только плечами пожать. И всё же, если она не перестанет так ходить даже в холодное время, мне придется самому однажды её схватить и обуть против её воли…

* * *

Как-то вечером, даже ночью, я проходил по одной из башен. Уже и не припомнить, что именно мне было там нужно. Тогда в свете полной луны я заметил хрупкий силуэт молодой девушки. Это почти удивило меня, я ожидал походов «на башню за чудесным львом» от первокурсников, но судя по строению, эта дева уже приближалась к старшим курсам. Я приблизился и сумел по светлым волосам и ало-золотистому шарфу вокруг шеи определить Лаванду Браун с Гриффиндора.

— Мисс Браун? — спросил я, но она молчала.

— Мисс Браун, Вы замёрзнете здесь. А простуженная голова плохо справится с тестом, который у Вас во вторник, если Вы не забыли. — повторил я строже, уже начиная о чём-то догадываться, но пытаясь не подать виду.

Девушка покачнулась, две косички ударили по шее, лунный луч пробежал по макушке.

Я рванулся вперёд, успев ухватить её за плечи и повалить наземь. Вовремя — её ступни почти соскользнули с края, небольшая задержка — и конец. Кровь колотилась в моих висках, девица билась, стучала ногами, вырываясь из хватки, ревела навзрыд и кричала что-то неразборчивое. Во мне вскипела жгучая, скручивающая ненависть: к себе ли, к ней ли, и я агрессивно гаркнул, встряхнув её в руках:

— Безмозглая! Молчать!

Она сразу умолкла, в её раскрасневшихся глазах блеснул страх. На секунду — потом снова в слёзы. Я отдышался и поднялся на ноги, стараясь не пошатываться. Да, с башни, это она ловко придумала. Быстро, главное. Мне в её возрасте хотелось причинить себе как можно больше боли, а она явно не хочет страдать. Никто не предупредил её о том, что разбив все кости на земле, ей придётся ещё некоторое время лежать в состоянии невероятной агонии, не в силах прокричать о помощи, пока тело потихоньку теряет энергию. Коли особенно повезёт, кто-то найдёт это тело, возможно, даже поддержит в нём жизнь на недолгое время. В лучшем из случаев ей придётся всё время полагаться на чужую помощь, даже чтобы сходить в туалет. Если, конечно, найдётся в этом мире кто-то, способный положить свою жизнь на помощь калеке. Так или иначе, взглядов презрения ей больше не избежать. Мало того, что недочеловек, так ещё и на «такое» решилась. «Неужели не подумала о родных, эгоистка». Впрочем, это всё предположения. Сейчас она без единой царапины лежит на холодном камне передо мной и льёт слезы.

— Мисс Браун. — обратился я к ней как можно более мягко; хотя, после моей вспышки гнева, эта мягкость всё равно не была бы действенной.

Она не отвечала, сквозь плач начала пробиваться икота и хрипота.

Второй раз обращаться я не стал. Взял за плечи и помог встать — как ни странно, она не сопротивлялась. Повёл в свой кабинет — она шла послушно, но ногами перебирала медленно, как будто к ним был привязан какой-то груз.

Когда мы дошли до дверей, Браун уже перестала лить слёзы, только издавала тихие всхлипы, похожие на мышиный писк. Я быстро соорудил для неё успокаивающую настойку из того, что было; во время готовки приходилось постоянно оборачиваться и следить, как бы эта горячая голова не схватила какой-нибудь острый предмет и не завершила бы начатое.

Девушка залпом выпила всё. Я дождался, когда она опустит склянку, и начал свой выговор, скрестив руки на груди:

— И зачем надо было повторять подвиг Флории Тоски?

— Бон-Бон… — виновато пролепетала горе-самоубийца.

— Младший из Уизли?

— Угу…

Ещё детских романов мне не хватало. Тем более, смотреть на них с женской стороны мне хотелось меньше всего на свете.

— И Вы решили, что этот болван, увидев Ваш труп, внезапно проникнется к Вам тёплыми чувствами, решит умереть вместе с Вами? — саркастично спросил я.

— Не знаю… — Лаванда была готова снова перейти на плач; вздохнув, я передал ей носовой платок.

— В этом я крайне сомневаюсь. Уизли не знаком стыд. В лучшем случае, он придёт к Вам на похороны, чтобы насладиться поминальным пирогом и элем, постоять немного у могилы и уйти. Очень редко такие как он могут связать поступок и последствие.

— Да, он такой дурак! — всплеснула руками девочка — Ненавижу-ненавижу-ненавижу!

Я подождал, когда она успокоится и прекратит стучать кулаками по столу.

— Вы понимаете, мисс Браун, что если Вам так хотелось посмотреть на его слёзы, на то, как Вас наконец начнут ценить и говорить о Вас добрые вещи, что не говорили при жизни — Вы понимаете, что Вы этого всего не увидите и не услышите. Не узнаете, проклинают Вас или называют святой. Вас просто не будет, не будет ничего, кроме чёрной пустоты. Вы лишитесь абсолютно всего, и что главное, навсегда. — я старался говорить как можно более безэмоционально, но предатель-голос то и дело подрагивал.

Браун задумчиво молчала, рисуя пальцем круги на столе.

— Смерть не обмануть. Об этом издавна рассказывают сказки волшебники. Вы не вернётесь на Землю. Никогда. — отрезал я.

И в этот момент девочка произнесла то, что изменило мою жизнь навсегда. До сих пор этот писклявый голосок звучит в моих ушах.

— Мне Полумна сказала, что смерти нет…

— Что? — поперхнулся я воздухом в лёгких. Да уж, как я заблуждался, подумал я тогда, считая её «безопасной».

— Полумна сказала, смерть побеждена. То есть, раньше она была, а теперь её нет. И что после смерти мы тоже будем жить, но совсем по другому. Нас спасут. Вот. Если хорошими будем. — испуганно объяснила моя гостья.

— И это ей тоже её тигр светло горящий наплёл? — яростно спросил я.

— Лев. Не знаю, может и лев. А потом подошла Гермиона и сказала, что маглы тоже когда-то в такое верили, но это прошлый век, и это придумали, чтобы угнетать женщин и гомосексуалистов. А Полумна спросила, что такое гомосексуалисты, а я сказала…

Я жестом остановил её.

— И, я так понимаю, именно из-за мисс Лавгуд я нашёл вас на башне?

— Нет, профессор, я сама пришла. Она меня не просила. Я подумала, что я немного… Ну, я немного хорошая, значит, мне тоже будет там хорошо. А Бон-Бон там не будет мне говорить, что я глупая. Хотя… Если я глупая, значит, я наверное, не хорошая…

— Хватит на сегодня. — прервал её я, стараясь не подавать гнева. Как забавно и легко! Смерти нет, да неужели! Да, я знал, что у маглов есть такие небылицы для наивных. И я знал, что маглы сами от этих сказок отказались, оставив их лишь красивыми образами для культуры. Не ожидал, что Ксенофилиус надоумит свою дочь на такое, не ожидал, что она решится так жестоко обращаться с учениками. Сколько крови может оказаться на белых ручонках легкомысленной Лавгуд! Сколько очевидной лжи растечётся по Хогвартсу! И снова лев, лев, этот постоянный символ, эта кровожадная морда с гербов Гриффиндора! Я сам глотнул немного успокоительного зелья, а после обратился к моей страдалице.

— Ложитесь спать, мисс Браун. Вы сможете дойти до спален?

— Смогу… — кивнула она.

— Если по пути Вы снова решите…

— Нет, профессор, я больше не хочу. Не хочу. Мне страшно. — замотала головой девочка.

— Вот и славно. Утро вечера мудренее. А с мисс Лавгуд я сам лично разберусь.

Последнее говорить явно не стоило, Браун испугалась.

— Не обижайте Полумну, пожалуйста!

— Тут уж как получится. Идите. И не думайте об этом.

В дверях гриффиндорка обернулась и сказала мне:

— Ой, профессор, спасибо Вам большое.

Вот уж и впрямь такое редко услышишь.

— Вы добрый, оказывается. Я думала, Вы нас ненавидите… — продолжала Браун, а на лице у неё наконец начала вырисовываться улыбка.

— Кого «вас»?

— Гриффиндор…

— Я, мисс Браун, Гриффиндор не ненавижу, просто нет в нём ничего, от чего следовало бы приходить в восторг. — пояснил я — Доброй ночи.

— Да, доброй ночи, профессор! — и она ушла, похоже, даже вприпрыжку. Я бессильно опустился на стул и опустил лицо в ладони. Мне предстояла тяжёлая неделя. А ещё, похоже, Браун унесла мой платок с собой. Ну и Мерлин с ним.

Во время вторничного теста я весь урок пристально следил глазами за Браун и Лавгуд. Благо, сели они далеко друг от друга — сейчас я бы пожелал, чтобы распространительница таких вредоносных идей вообще поменьше общалась с людьми, особенно такими впечатлительными. Браун совсем не выглядела как кто-то, кто ещё недавно был готов лишить себя жизни, она как обычно неловко вертела в руках перо и оглядывалась по сторонам. Потом ловила мой взгляд и снова опускала голову, притворяясь, что полностью поглощена учёбой. Я поверить не мог, что когда-нибудь буду рад видеть раздолбайство в поведении ученицы. Когда работа окончилась и я собрал пергаменты, то во всеуслышание попросил мисс Лавгуд из Когтеврана остаться для обсуждения её оценок. Это было немного необдуманно с моей стороны — привлекло внимание её однокурсников, что наверняка подумали, будто я сейчас буду сдирать живьем кожу с несчастной девчушки.

— Вот тебе не свезло! — шепнула ей проходящая мимо Парвати Патил. Полумна только с улыбкой развела руками.

Я дождался, когда все дети покинули кабинет, прогнал любопытных, что остались у дверей (на взбучку всем интересно поглядеть), наложил на замок заклятие и обернулся к моей несчастной. В её крупных глазах не виднелось ни следа стыда, но и вопроса не было — она просто стояла и смотрела на меня, как будто я сейчас буду для неё сказки рассказывать. Я на секунду подумал, что она либо глупа и недалёка, либо жестока, как не были жестоки даже мои травители. Те хотя бы осознавали последствия своих поступков.

— Так, как Вы опозорили Когтевран, его ещё никто не позорил. — начал я, расхаживая по классу — Вам надо радоваться, что я пока не доношу этого до директора или вашего декана. Эти фантазии, эти рассказы Вашего отца, из безвинных небылиц они превратились в по-настоящему опасные выдумки, в какие-то идеологии сумасшедших. То, что Вы распространяете по школе, вчера чуть не отняло жизнь.

— Как… Какую жизнь? — изумилась Лавгуд.

— О, то есть Вы сами посоветовали мисс Браун умереть, а теперь такое спрашиваете!? В жизни не видал такой бесстыдницы! В былые времена Вас бы ждала отличная порка! — не сдерживался я.

Теперь Полумна задрожала и легкомысленность в её лице сменилась искренним беспокойством. Голубые глаза стали ещё больше, руки затряслись, как при ознобе.

— Я не знала… Я не просила её умирать. Я хотела просто рассказать ей то, что узнала. Нет, я имела в виду, что это будет, когда смерть придёт сама. Её не надо звать, это неправильно. Я не знала, что она хотела умереть. Ох… Ох, нет, мне надо с ней поговорить! — девочка сорвалась с места, но я схватил её за руку и крепко сжал.

— О нет, мисс Лавгуд, во второй раз я эту ошибку не допущу! Мерлин знает, что Вы ей понарассказываете теперь!

Почему-то лицо девочки особенно омрачилось на словах «Мерлин знает», но она остановилась. Я выпустил её, она потёрла запястье и молча продолжила смотреть в пол.

— По Вашему, смерть — это хорошо? — продолжал язвить я, совсем не жалея разбитое дитя.

— Нет. Смерть — это очень плохо. Просто она не конец. Это сложно понять, но это так. — она посмотрела на меня с сочувствием во взгляде.

— И Вам хватает наглости такое утверждать? Я крайне разочарован. Отчего же тогда мы не можем вернуть людей обратно?

— Потому что это совсем разные измерения, я думаю. Они после этого уже не смогут воспринимать наше, земное. Да и мы их понять не сможем. Ну, смотрите, профессор, Вы же знаете, как выглядит красный цвет?

— Я не понимаю, к чему Вы клоните.

— Ну вот, а если кто-то слепой с рождения, как Вы ему объясните, почему этот цвет красный? Вот и здесь то же самое. Мы до конца понять этот мир не можем, потому и не можем с ними по-настоящему взаимодействовать. Потому что мы слепые, как-то так. И раньше мы всегда были слепые, но теперь можем прозреть. Это-то и здорово.

За то, что вырвалось из меня после, я до сих пор испытываю щемящий стыд. Но тогда перед моими глазами засверкал тот самый образ; образ той, которая была потеряна навсегда, сперва в нашем мире, потом в ином. Мне почудилось, будто Полумна специально дразнит меня, как глупого котёнка, этой ложной надеждой. Я видел, как смеялись её глаза, и мне казалось, что смеялись они надо мной, смеялись над бездыханным телом Лили Поттер. Конечно, разумом я понимал, что девочка не могла об этом знать, не могла открыто злорадствовать над моей скорбью — но разум сжался в точку, а оголённые нервы пронзило болью. Я только смирился с тем, что вернуть нельзя, что увидеть снова — нельзя, и тут над этой трагедией начинает издеваться моя же ученица.

— Вы, мисс Лавгуд, не имеете ни малейшего понятия, о чём говорите. — зажёгся я гневом так, что моё лицо раскраснелось — Вы не понимаете, что такое смерть, и понять не можете! В Вашем-то юном возрасте! Вы никогда не теряли никого…

— Профессор, я потеряла маму. — тихо напомнила мне она.

И не было в её голосе и глазах тогда ни тона обиды, злобы, оскорбления — она просто произнесла эти слова так легко и мягко, что, клянусь, лучше бы она тогда разозлилась на мою жестокость, лучше бы сказала что-то хлёсткое и грубое — это бы не ранило меня так сильно, как её непереносимая, убийственная, режущая и колющая ласка. Я отступил назад и понял, что натворил мой острый язык. Сотню раз проклял себя.

— Мисс Лавгуд, я приношу… — начал я говорить таким мерзко-стыдливым тоном, что от него мне стало не менее противно, чем от моих предыдущих подлых высказываний.

— Ничего. Мне это уже говорили. — улыбнулась всепрощающая девочка, накручивая локон светлых волос на палец — Почему-то когда я это рассказываю, всегда первым делом говорят, что я никого не теряла. Нет, я понимаю, почему они так думают, но мне кажется, тут может возникнуть столько интересных вопросов, а они всё одно — не понимаешь да не понимаешь.

Вопросов и впрямь возникло много. И первый из них — откуда все эти мысли? Я действительно начал сомневаться, что всё дело только в выдумках её отца. Тогда я всё ещё не до конца верил в её сказочные путешествия, но мелкий росточек веры в то, что девочка и впрямь видела что-то необычное уже начал во мне пробиваться.

— Поймите, я всего лишь хотел сказать, что подобные высказывания могут очень сильно навредить тем, кто их услышит. И верить в такое… Верить в такое — это сладкая отрава для наивных людей, что не способны посмотреть реальности в глаза. А реальность такова, что некоторые вещи останутся навсегда. Вы же сами знаете, что подобные идеи у маглов сами изжили себя. Их заменили идеи силы и стойкости, смирения перед смертью, потом идеи свободы и жизни для себя. Маглы без сожаления были готовы обменять эти сказки на сладкоречивые песни поп-звёзд, до того они были слабы и старомодны.

Лавгуд забавно хихикнула и подняла глаза на меня. Такое ощущение, будто она совсем мои рассуждения не слушала.

— Профессор, а давайте… А давайте я покажу Вам Льва?

Я ожидал, что она что-то такое скажет, но всё равно почему-то меня удивил этот вопрос.

— Мисс Лавгуд, как Вы видите, для цирка я староват. И времени у меня на такое нет. — иронично ответил я.

— Так это быстро. Можете там сколько угодно пробыть, а пройдёт всего пара секунд. Вам понравится. И это не на башне, я тогда ошиблась. Туда можно попасть откуда угодно. Это даже лучше, чем наша магия, никаких ограничений, ничего невозможного, и при этом гораздо красивее. Так хотите, я Вам Его покажу?

* * *

Конечно же, я ответил «нет». Потому что некоторые вещи просто рушат необходимую иерархию между педагогом и учеником, а ещё я очень устал от приключений. Но, конечно же, этот разговор должен был рано или поздно снова нагнать меня.

Прошло около недели, я находился в Хогсмиде, в каком-то абсолютно незнакомом мне до этого баре на окраине. Раньше я его вовсе не замечал, а теперь почему-то захотелось зайти именно туда. Был выходной и мне хотелось выпить стаканчик огневиски подешевле и представить себе мир, в котором не было бы ни уроков зельеварения, ни детей, ни львов и тигров, ни баек о бессмертии. Я искал, где бы уединиться, и нашлось это место — вроде бы, деревня совсем небольшая, и всё в ней уже хорошо известно, но, оказалось, что-то новое понастроили, пока меня здесь не было. Хотя новоделом этот кабак не выглядел — его было сложно отличить от старых зданий деревни. Но мне было не очень важно — я зашёл, заказал выпивки у какого-то абсолютно безликого бармена, погрузился в мысли.

И как ни странно, в это последнее место, где я ожидал её увидеть, зашла мисс Лавгуд — как будто специально, чтобы посмеяться над моим отказом, она носила свою самодельную шляпу в виде головы льва. Я сделал вид, будто не заметил её — зато она меня сразу же увидела и подсела рядом.

— Добрый день, профессор. — проворковала она — Я вот что подумала, а почему мы говорим о Мерлине, как будто он за нами следит и всё может, а ведь это не так… И знаете, я узнала, вот маглы тоже празднуют Рождество, но знаете, у них там такая история есть… Ой, то есть вообще я хотела снова про Льва спросить…

— Вы, мисс Лавгуд, опять без обуви в холодное время года. — притворился я, словно её не слышу — Опять Ваши чудесные зверушки ботинки воруют?

— А, нарглы. Нет, тут интереснее. Понимаете, профессор, у меня есть сменка, но они не должны об этом знать, иначе они её смогут отыскать. Поэтому я решила немного поиграть в босоногую нищенку, чтобы они подумали, что с меня нечего брать, а потом я уже смогла бы обуться и их обвести вокруг пальца. По-моему, хороший план.

— Я думаю, Вас раньше вокруг пальца обведёт простуда или маленький осколок на земле. Идите по своим делам. — я сделал глоток — История со львами закрыта. Точка.

В этот же момент, как будто специально так подгадала судьба, из здания вышли все незнакомые мне волшебники, бармен удалился на кухню, а в дверь ворвалась мисс Браун, преследуемая по следам младшим мальчонкой из Уизли. Я чуть свой напиток не пролил: ну специально же искал место, куда никто не ходит! Будто мёдом намазано.

— Раз уж я глупая, то и списывать у меня не надо! — ярко жестикулировала Браун, а рыжий паренёк, семенивший за ней, ноющим голосом уговаривал её:

— Ну что ты сразу обиделась, блин, неженка какая. Жалко, что ли… Меня ж Снейп сожрёт живьём, тебе, что, трудно?

Я подумал, что для такого обеда у меня слишком изысканный вкус. Сидящая рядом Полумна хихикнула и стрельнула глазами в мою сторону.

— Грейнджер попроси! — Браун упала на стул, а настойчивый гриффиндорец уселся напротив неё.

— Ну не могу я сейчас, ну что ты такая… Ну, вот ты шуток не понимаешь, ваще… — он почесал в затылке и уставился на Лаванду глазами просящего щенка.

Дальше мне наблюдать за этими драмами не хотелось; надо бы выйти поосторожнее из этого кабачка и найти действительно свободное место. Как только я начал подниматься со стула, услышал что-то вроде «Грейнджер здесь, вообще-то», увидел, как кудрявая гриффиндорка подбегает к столику Браун и Уизли, начинает им что-то доказывать. Читающим эту историю, вероятно, было бы действительно интересно, о чём спорили юнцы, но мне тогда, признаться честно, было тогда абсолютно всё равно, да и сейчас это вряд ли будет иметь особое значение, потому я и не могу предоставить вам полную и точную копию их диалога. Итак, я направлялся к двери, Лавгуд проводила меня печальными глазами, в которых ещё сверкала надежда, что я могу прислушаться к её небылицам повнимательнее. Я распахнул скрипучую дверь, услышал, как вокруг столика детей пролетело испуганное «Тс-с-с!» — видимо, меня увидели, решили, что я их тайны сокровенные открою…

А за дверью не было осенней брусчатки, покрытой серебристыми каплями дождя, старых домиков и бродящих из стороны в сторону волшебников в длинных мантиях. Там было зелёное лето, мягкая трава и бесконечный луг, покрытый голубыми васильками и звёздочками желтоцветов. Моя нога утонула в траве, как будто в зыбучих песках. Дети выбежали на порог, что-то загалдели, я этого уже не слышал, только смотрел в далёкую синь небес и ждал, когда мираж развеется — ведь это должен быть именно чей-то фокус, иначе и быть не могло.

— Как быстро. — услышал я удовлетворённый мурлыкающий голос Лавгуд за моей спиной — Я даже пожелать не успела, а вот оно и здесь.

Криков и истерики со стороны всех, кроме Лавгуд и меня, было немеренно. Грейнджер уже забежала обратно в здание в поисках бармена, но никого не нашла. Браун затрясла Полумну, требуя её «вернуть всё назад», но когтевранка упорно утверждала, что этого сделать не может. Я устал удивляться ситуации и решил, наконец, показать свой авторитет. Дважды хлопнул в ладоши.

— Дети! — гаркнул я, но здесь был не класс, и моё влияние тут работало не так действенно. Молодёжь не оставила своей паники. Тем более, появилась новая проблема.

— Вот же…! — выкрикнул внезапно Уизли на всю округу ругательство, что я в его годы и употреблять боялся. Все обернулись — в руках у гриффиндорского львёнка лежала серая кучка пепла, что потихоньку бежала вниз сквозь его пальцы. Оказалось, это всё, что осталось от его палочки — не сохранилось ни древесины, ни сердцевины.

Я проверил свою — и тоже нашёл одну лишь пыль, которую быстро подхватил и развеял ветер. Тут Браун упала коленями на траву и зарыдала во весь голос.

— Мы пропа-а-али!

— Спокойно… — повторяла Грейнджер, хотя по её лицу было видно, что она тоже совсем не была готова расставаться со своим волшебством — Маглы же как-то управляются. Вот и мы управимся… Наверное…

— Ничего мы не управимся! — ругался Уизли — Вот это всё из-за полоумной дуры! Накрутила тут ерунды своей, теперь всё портит!

Он подскочил к Лавгуд и грубо схватил её за волосы, дёрнул, как куклу, так что та согнулась вдвое от боли.

— Эй, слышь, харе уже, зови своих тигров, пусть палочку мне вернут, поняла, коза!? Ой, за что! — последние слова он произносил уже, потирая голову после моего подзатыльника.

— Значит так. — прочистил я горло, вытирая о край мантии ладонь -Не хотите вести себя по-хорошему, мне придётся вмешаться. Если это действительно тот мир, о котором говорила мисс Лавгуд, сейчас нам придётся полагаться на её помощь, чтобы выбраться отсюда. Вы же ведёте себя избалованно и агрессивно, я удивляюсь, как вы пережили все опасные события прошлых курсов с таким-то отношением. А Вам, Уизли, я ещё припомню тридцать очков с факультета снять, а то и больше.

— Ну вот, спасибо, всё из-за тебя! — выплюнул рыжий бесстыдник в сторону Полумны, что спокойно стояла, будто и не заметив упавшего на неё груза обвинений, и заплетала светлые волосы в косу.

— Ну так расскажи! Полумночка, милая, расскажи, как вернуться назад! — взмолилась Браун, утирая с лица слёзы.

— По правде сказать, я не знаю, почему вы так хотите именно вернуться назад поскорей. — пожала плечами Лавгуд после долгой паузы — Здесь так хорошо, и даже время течёт иначе, так зачем торопиться? Это место я знаю не очень, но, кажется, я уже бывала на каком-то лугу с моими друзьями. За ним идёт лес, думаю, через него мы доберёмся до владений королей, а там уже нас примут.

— А домой? — торопила Браун.

— А домой… Ну, как-нибудь домой. Мне кажется, раз мы здесь, то для нас неразумно сразу бежать обратно. Надо понять, что Нарния от нас хочет, а потом и разберёмся с возвращением.

— Нарния? — переспросили я и Грейнджер.

— Я забыла сказать, так называется этот мир. На картах вы его не найдёте, так что не надо на меня так смотреть, Гермиона.

— Цирк какой-то. — ударила себя ладонью по лицу Грейнджер.

— А палочка? — опять подал ноющий голос Уизли; сразу видна система ценностей.

— Мне после возвращения вернули, правда, мне тогда хотелось её использовать всё меньше и меньше. Я только на учёбе ей и колдовала, а всё остальное сама. Даже от «акцио» отказалась. Просто мне это перестало быть интересным. Не знаю, почему.

Волновала ли меня пропажа волшебства? Безусловно. Но я старался держать себя в руках, зная, что я сейчас в ответе не только за себя, но и за эту ревущую ораву. Да, без волшебства будет очень трудно, даже вспоминаются тяжёлые годы детства до попадания в Хогвартс, но на некоторые вещи я способен и без него. В конце концов, не все формулы в зельеварении подразумевают обязательное магическое вмешательство. Мои знания всё ещё могут быть полезны в этом враждебном месте (как бы спокойна ни была мисс Лавгуд, иначе как «враждебным» мне было тогда сложно назвать то место, что отнимает у нас средство к существованию).

— Итак, мы найдём помощь за лесом? — переспросил я Лавгуд.

— Скорее всего. Думаю, Лев нас в любом случае не оставит. — и девчушка двинулась вперёд; нам оставалось только следовать за ней. Признаться, в тот момент я чувствовал себя немного униженным оттого, в какой зависимости от её опыта мы все были.

— Всё это странно! — проворчала Гермиона, нагоняя Полумну — Вот этот лев твой, совсем не кусает и не опасен, ну не бывает такого. Такое только в сказках. Знаешь, есть у маглов одна сказка, там есть такой Трусливый Лев…

Впервые за всю жизнь я (да и спутники мои) увидел Полумну в почти что гневном состоянии.

— Наш Лев не трусливый! — взорвалась она, чуть не подскочив на месте.

— Да нет, это просто такая сказка… — успокоила её Грейнджер — Хотя, по-моему, тут разницы немного. Что то выдумка, что это.

— Для маглов и волшебство выдумка, так что… — промямлила Браун. Гермиона зыркнула на неё с презрением.

— Хм, не надо мне тут! Сейчас начнёшь меня упрекать, а сама в предсказания веришь! — на этих словах Гермионы из уст Уизли вырвался хрюкающий смешок.

— А почему мне не верить? Это такое же волшебство, как и все другое. Ты, Герми, странная. Либо во всё не верь, либо во всё верь…

— Ты просто ничего не понимаешь. Такие как ты вообще ничего в жизни не понимают. — махнула Гермиона кудрями и продолжила путь.

Я тяжело вздохнул. И сколько таких маленьких конфликтов мне ещё предстоит увидеть… Испытание моего терпения, не иначе. Хорошо, хоть до Браун не доходят эти оскорбления и её снова не тянет лишать себя жизни. Слизеринка из гриффиндорцев, не иначе. Да, простая, однако эта простота отлично шлифуется. Мне следовало больше обращать на неё внимания во время преподавания.

— Кстати, а что ты вообще там делала? В этом кафе? — спросила Браун у Гермионы.

— Не знаю, мне просто было интересно. — всё тем же надменным тоном ответила всезнайка — Раньше в Хогсмиде его не было, вот я и решила посмотреть.

Надо сказать, до нашего отправления я успел изучить таинственный бар. Пропал оттуда не только весь персонал, но и даже напитки и еда. Я хотел бы захватить что-нибудь с собой в путь, но теперь от этого бара было пользы столько же, сколько от картонных театральных декораций. Ну, что же. Я уже вижу на этом лугу шалфей, им можно дезинфицировать раны. Полынья тоже есть — пойдёт и для лечения, и в пищу. Сейчас собирать мне их всё равно было некуда, но запомнить стоит. Надо чем-то заменять палочку.

Вскоре на горизонте показалась малахитовая стена из хвойных деревьев. Лавгуд не обманула — действительно лес. Моя рука по привычке потянулась за палочкой, но я остановился. Оглянувшись, я увидел, что тот же жест повторили все, кроме Полумны. Мышечная память. Долго нам придётся отвыкать.

Под покровом леса продолжились и мои анализы. Душица обыкновенная — при простуде, женских болезнях, отхаркивающее средство. Малина обыкновенная — цинга, малокровие, боли в желудке. Можжевельник — малярия, чесотка, ревматизм…

— Ай! — прервал меня вскрик Полумны, что подскочила на месте и приподняла ногу.

— Я же говорил. — пожал я плечами — Покажите стопу.

— Да я просто на шишку наступила, ничего страшного. — помотала головой девочка — Просто неожиданность.

— Так дело не пойдёт. Здесь лес, здесь чего только не бывает. У кого-нибудь есть какая-то тряпица?

У Браун всё ещё был при себе мой платок, вторую тряпку пришлось отрывать от моей мантии.

— Намотайте вокруг ног, хоть какая-то защита будет. — приказал я легкомысленной Лавгуд.

— Спасибо. Но Вы не бойтесь, мне тут не дадут просто так…

— Да-да, добрый лев защитит от всего. — раздражённо подразнил её я — Я уже видел, как он нас от палочек защитил. Не говорите глупостей.

— Да дурак вообще ваш лев этот… — начал было Уизли, но тут Полумна так грозно на него посмотрела исподлобья, что мальчишка замолчал.

— Вы зря так говорите, сын Адама. — послышался внезапно зычный мужской голос — Если бы я не был так мал, то задал бы Вам хорошую порку.

Мы осмотрелись, но обладателя голоса не увидели, пока Полумна не закончила обматывать свои ступни и не показала на ветку лиственницы. На неё взгромоздился чёрный бельчонок с глазками, похожими на жемчуг, и пушистым хвостом. Не нужно было понимать мимику животных, чтобы увидеть недовольство в его мордочке. Лаванда завизжала, прижав ладони к щекам:

— Ой, какая милая! Ути, мамочки, ты ж моя хорошая!

— Я самец, но спасибо. — поправил гордо зверёк и постучал лапкой по ветке, как делают обычно скорее зайцы, чем белки.

— Хы-хы, белочка пришла… Ну, ты поняла, белочка пришла. — ткнул Уизли Гермиону локтём в бок — А что такое «сын Адама»?

— Это значит «человек». — с отвращением закатила глаза Грейнджер — Но ты это выражение забудь, оно старомодное. Хм. Анимаги не могут говорить в зверином обличии, значит, действительно, говорящая белка.

— Ишь ты, какая заносчивая дочь Евы! — рассмеялся дерзкий бельчонок — Уж простите, не следим за вашими модами, не до этого!

— Не называй меня так! Я свободная, взрослая и современная девушка и в эти ваши секты меня не затянуть! — обиделась Грейнджер, но насмешник так и продолжал над ней хохотать своим скрипучим голоском, и чем сильнее он хихикал, тем алее становились щёки и уши гриффиндорки.

— Ой, а можно Вас погладить? — закурлыкала Лаванда; я сначала оторопел, подумав, что она обо мне, но нет, это она к бельчонку так уважительно обратилась.

Зверушка послушно взбежала ей на руки, и Браун начала нежно чесать её за ушком и проводить по спинке. Потом малыш взобрался ей вверх по руке на плечи начал играть в её волосах. Девочка заливисто засмеялась.

— Простите… — решил наконец обратиться к нему я; Уизли, наверняка, еле сдерживал смех, глядя на то, как я стараюсь соблюдать приличия перед белкой — Нам сейчас очень нужно попасть в здешний замок и получить помощь. Если Вам известно его местоположение, не могли бы Вы проводить нас?

— В Кэр-Паравель? — спросил бельчонок; я посмотрел на Полумну и она утвердительно кивнула, подтверждая, что именно этот замок имела в виду. Рон и Гермиона всё ещё недоверчиво топтались в стороне.

— Только поскорее, Бельчик, миленький! — захныкала Лаванда — Нам тут так страшно, и даже наши палочки сломались…

— Палочки? Так это не проблема, здесь лес, тут палок видимо-невидимо. Выбирайте любые!

— Не такие палочки, Бельчик, волшебные. — вздохнула Лаванда — Но, боюсь, Вы до конца не поймёте…

— Куда уж мне! — саркастично заявил бельчонок, спрыгнул с плеч Лаванды на мягкий мох и взмахнул передней лапой — Ну, тогда за мной! Доведу вас, умников разэтаких.

Зверёк, сверкая пушистыми лапками, летел сквозь лес, словно за ним кто-то гнался, вечно называя нас копушами и поторапливая, то спрыгивая на землю, то на ветви деревьев, то на плечи к его любимице Браун. Я иногда останавливал его, чтобы выяснить новые сведения о том, какие травы водятся в этих местах. Благо, известно малышу было действительно многое, прямо мохнатый травник, эрудированный настолько, что я порой жалел, что не могу всё это записать, хоть и на память не жалуюсь. Надо сказать, я заметно успокоился, когда мы повстречали такого спутника. Сейчас, проходя по лесной тропе, я ощущал, что треволнения потихоньку покидают моё тело. Здесь словно и воздух был другой — свежее, слаще, он отличался от воздуха в магической Британии, как вода из родника отличается от воды из-под крана в поезде. Что, разумеется, не означало, что я полностью расслабился. Бдительность меня всё ещё не покинула.

Ещё Скоя́толло (это оказалось настоящим именем бельчонка) не упускал возможности посмеяться над Гермионой. Его явно забавляло то, как она краснела и мотала головой, он как будто специально повторял это «дочь Евы», зная, как ей неприятно такое слышать. Лаванде тоже было забавно смотреть на то, как дулась и фыркала её однокурсница. Что до Уизли — он смеялся надо всем, казалось, ему палец покажешь — он в хохот.

По пути Скоятолло встречал и других животных, тоже говорящих, и не забывал остановиться и со всеми поздороваться, откланяться и порой даже поцеловаться в щёки, как то делают люди. То птице в небе лапой помашет, то с выпачканным землёй кротом каким-то поболтает. При этом, почему-то он всё ещё умудрялся быть быстрее нас. Лаванде каждая из этих встреч приносила просто щенячий восторг, она повизгивала, повторяла словечки «прелесть» и «чудо», кидалась всех гладить, чесать и тискать, словно плюшевые игрушки, как будто в первый раз видела этих животных. Впрочем, зная, как нынешнее поколение совсем не знакомо с настоящим диким английским лесом, это, увы, не удивительно. Животные каким-то образом её терпели.

— Ой, посмотрите! — вдруг удивилась Полумна; а остальные удивились тому, что Полумну ещё что-то может поразить. Она показывала на одно хвойное деревцо, возле которого расположилась бледная, почти прозрачная женщина в белых вышитых одеждах и с длинными взъерошенными косами изумрудно-зелёного цвета, похожими на еловые лапы. Лавгуд поклонилась перед женщиной, как то делают азиаты, та лишь засмеялась, прикрыв рот рукой. Я тоже сделал поклон, но менее низкий и более европейский — будь на мне шляпа, я бы её снял.

— Доброго денёчка, Астрель. — дружелюбно пропел Скоятолло, подбежав к женщине — Как видишь, веду детей Адама и Евы к Кэр-Паравелю. Очень уж им надо туда. А ещё они там палки какие-то хотят получить, думаю, это по твоей части.

— Думаю, за день вы доберётесь. — незаинтересованно прокомментировала Астрель, играя с одной из своих кос.

— За день? Ничего себе лес! Да это целый город какой-то, а не лес! Запретный и то меньше! — возмутился Уизли.

— Да, мистер Уизли, в нашем мире такие большие леса давно повырубали ради выгоды. — съязвил я.

Астрель поперхнулась, как будто ей воздух попал не в то горло. Полумна поспешила отвлечь бедняжку от тех неприятных мыслей, что принесла ей моя ремарка.

— Вы же дриада? Я в прошлый раз дриад не встретила, но мне говорили, что они здесь есть. — широко улыбнулась Лавгуд, поглаживая любимое дерево новой знакомой.

— Ну, я думаю, изучить Нарнию полностью нельзя и за тысячи лет. — Астрель погладила Полумну по голове — Твоим спутникам, я вижу, только предстоит познакомиться с её малой частью. Кстати, а что наш маленький озорник Скоятолло имел в виду, говоря, что вам нужны палочки?

Рон, Лаванда и Гермиона уже открыли рот, но Полумна быстро ответила за них:

— Ничего. Мы не старики, доберёмся и без опоры на палочку.

Когда мы распрощались с Астрелью, Рон снова начал бранить Полумну:

— Раз ты у нас решилась в сквибы уйти, другим-то не мешай!

— Рон, ещё недавно в этом мире заправляла злая ведьма с волшебной палочкой. А мы и без того напугали бедную Астрель словами о вырубке лесов. — оправдывалась девочка, не снимая улыбки с лица.

— А мы разве виноваты в том, что тут была эта ведьма?

— Да нет. Просто нехорошо как-то.

«Конечно, зря она так яро отказывается от волшебства, думая, что без него можно легко прожить. Это всё равно, что по собственной воле причинять себе увечья, которые усложняли бы каждодневную жизнь. Явный признак душевного недуга.» — подумал тогда я — «Однако, я сомневаюсь, что дриада как либо помогла бы нам с его возвращением. Было бы куда разумнее спросить у здешних правителей».

Смеркалось, ближе к закату Скоятолло довёл нас до одинокой поляны, где предложил сделать привал и переночевать.

— Мне бы домой, к мамке… Сами понимаете, слишком долго я с вами гулять не смогу. — смущённо пояснил он — Но вы не пугайтесь, я вас одних не оставлю. Придумаем что-нибудь.

— Тут можно зажигать костёр? — спросил я повежливее.

— Можно, почему нельзя? Только не используйте живые деревья и убирайте за собой тщательно, вот и всё.

Я быстро собрал хворост; помогали мне Полумна и, как ни странно, Гермиона. Потом опять потянулся за палочкой… Ах, да. Когда-нибудь отвыкну.

— Что, придётся теперь как древние люди? — спросила Лаванда, испуганно прижимая к груди бельчонка.

— Не бойся, Лав. — подмигнул Скоятолло — Некоторые говорящие животные пользуются человеческими вещами, так что я могу спросить у них. Или гномов поискать. Может, у кого-нибудь найдётся огниво.

И бельчонок выскользнул из её рук и скрылся в лесу, оставив нас одних. Вскоре он вернулся, а вместе с ним — четверо рыжих как ржавчина тонконогих лис с длинными мордочками и огромными хвостами. Старший из них шёл на задних лапах, как цирковая собачка, а в передних лапках нёс красный кожаный мешочек, в котором оказались кремень и кресало.

Мы сумели разжечь пламя и лисы расположились вокруг него рядом с нами. Говорили они мало — когда я поблагодарил отца семейства за услугу, он даже не кивнул, только измерил меня взглядом своих зелёных глаз. Я прочитал в этих глазах строгое одобрение, однако, на самом деле это могло значить что угодно. Во многом лис напоминал мне одного старого знакомого — тот был серебристым лисом, мой же новый приятель — огненным. По видимому, Уизли тоже пришла в голову эта ассоциация, поэтому он сторонился «мохнатого Люциуса», оправдываясь тем, что «лисы могут переносить бешенство». А вот девушки — да, опять, даже Гермиона — расслабленно забавлялись с лисятами и смеялись, когда те игриво покусывали им руки. И такую строгую девицу, как гриффиндорская заучка, могут покорить смазливые мордашки звериных детёнышей.

Скоятолло пояснил нам, что договорился с лисами — они дадут нам переночевать в своих норах, а на другой день доведут до замка, осталось недолго. Лаванде было тяжелее всего расставаться с бельчонком, она взяла его на руки и поцеловала в чёрненькую головку.

— Ты, Лав, только сердцем не старей, не капризничай, и всё с тобой хорошо будет. — попрощался с ней зверёк — Ты Льву точно понравишься, и никто тебя не тронет.

vkusvill.ru

При всей трогательности этой сцены, меня больше волновал вопрос, как один взрослый человек и четверо подростков поместятся в лисьи норы. Однако, на деле эти норы оказались целым подземным домом с высокими потолками, где можно было даже спокойно дышать. Лисы усадили нас за свой стол, угостили каким-то мясом с ягодами (надеюсь, мясо было не мышиное). Я поблагодарил «Люциуса», он опять смерил меня таинственным молчаливым взором. Всё же с белкой было проще.

Когда пришла пора ложиться спать, в Гермионе опять проснулся синдром избалованной принцессы. Оказывается, насколько бы ни были очеловечены эти лисы, почивать они предпочитали вполне по-звериному — все вместе, вповалку, на подстилке из мха. Грейнджер упёрла руки в боки и уверяла лисиц, что женщинам нельзя спать с мужчинами рядом, потому что мужчины (тут она всегда переводила взгляд на меня) обязательно ими воспользуются и сделают что-то дурное против их воли. «Рыжие Малфои» по обычаю молчали, наконец один лисёнок пискнул:

— Не, ну если дочери Евы не нравится в норе, она может поспать снаружи. — и, как ни в чём не бывало, продолжил играть со своим хвостиком.

Гермиона опять покраснела, словно рак, развернулась и ушла в угол, будто сама себя наказав. Да, всё же ей ещё учиться и учиться находить общий язык с животными. Впрочем, когда я проснулся наутро, с матерью-лисицей, лежащей у меня под ухом как подушка, Лавандой по левую руку, Полумной по правую, а также ногой Уизли поперёк моего живота, я частично согласился с претензиями Грейнджер к лисьему менталитету. По крайней мере, выспаться удалось. На природе сон всегда здоровый, даже не в самых уютных условиях.

Мы позавтракали (снова чем-то таинственным) и отправились в путь. Неразговорчивость лисьей четы приучила и нас больше молчать во время пути. Только один раз Полумна спросила:

— А у вас не появлялось больше детей Адама и Евы, кроме нас и, разумеется, королей?

Тут впервые заговорил «Люциус»; голос у него был совсем не похож на того, с кем я его сравнивал — мягкий, вкрадчивый, совсем не пугающий тенор:

— За день до того, как вы появились, пробежали слухи о каком-то человеке в драной одежде иного пошива. О нём рассказал мне кентавр, он узнал от наяды, которая узнала от кабанихи, что в свою очередь слышала о нём от одного сокола. Откуда узнал сокол, мы не знаем. До королей довели сведения о нём, но пока не удалось его разыскать. Кентавр говорит — это злой человек. У него глаза почти как у Колдуньи.

— Ну, здесь он вам точно ничего не сделает, этот злой человек. Раз тут нельзя колдовать, вы его быстро победите. — утешила лиса наивная Лаванда.

— Может, это тоже кто-то из наших? — спросил Рон — Малфой, например?

— Малфой не может быть в драной одежде. — усмехнулась Гермиона.

— Ну, или не Малфой. Кто угодно со Слизерина. — продолжал догадки Уизли, видимо, совсем забыв, что я здесь рядом с ним иду. Ему повезло, что свежий воздух, природа и интеллигентная компания достаточно расслабили меня, чтобы я не решился отчитать его по всей строгости.

— Это может быть даже кто-то из другого времени — остановила их Полумна — Короли-то вообще из сороковых годов. Мы, скорее всего, даже не знаем этого злого человека.

— Ну, конечно. — поправила Гермиона почему-то с ноткой разочарования в голосе — Просто всё равно в пути скучно. Вы молчите, лисы молчат, вот мы и решили пофантазировать.

— А я уже море слышу. Значит, скоро прибудем. — взбодрила её Полумна и двинулась вперёд вприпрыжку.

Мы вышли из лесу и прошагали дальше: уже в моём поле зрения появился зелёный холм и дворец, стоящий на нём — белокаменный, с синими куполами, напоминающий в своём строении что-то из баварской готики. Заверещали чайки, сильно запахло солью, девочки за моей спиной начали обсуждать, как хорошо было бы сейчас бросить всё и — в океан.

У подножия холма лисы остановились и указали носами в сторону замка — мол, дальше вы сами разберётесь, а у нас в лесу свои дела.

— Спасибо, лисички! — Лаванда погладила каждого из рыжей семьи; лисята даже лизнули ей руки.

Я попрощался с ними более сдержанно. И всё же на прощальные слова лисы тоже не расщедрились, кивнули, развернулись и сбежали. Единственное, что было для старшего лиса достаточно важным, чтобы рассказать об этом вслух — история о злом человеке со страшными глазами. Я начал размышлять о том, что в этом мире есть своё волшебство и свои колдуны и ведьмы — но отношение к ним всем такое же, как к тёмным магам в нашем мире. Если «злым человеком» был Сам-Знаешь-Кто, остаётся только надеяться, что эта земля и его лишила сил. Мне не нравилось теоретизировать на эту тему (в конце концов, часть меня считала, что жители этого места сами разберутся со своими чародеями), однако было бы неприятно, если бы столь славные животные как-то пострадали от той заразы, что могла прийти из наших земель. Да, можно сказать, что я уже чувствовал ответственность за нарушение спокойствия чужой страны. Поэтому, что бы ни говорила вдохновлённая Лавгуд, выбраться нужно как можно скорее. Не мешать жить чужим, и не портить жизнь себе.

Вышеупомянутая Лавгуд уже успела без моего ведома добежать до замка и что-то обговорить со стражниками. Когда я и остальные добрались до ворот, то увидели такую картину: она крепко обнимает и целует в щёки молодую девушку с совершенно детским лицом, пухлыми веснушчатыми щёками с ямочками и светлыми косами до земли. Двое смеялись, то хватали друг друга за руки, то снова прыгали друг другу в объятия, кружились и будто не замечали нас.

— Это и есть королева что ли? — шепнул Рон Гермионе опасливо.

— Нет, ты что! Разве королевы так просто выходят к поданным, да ещё и милуются, как девчонки на переменке? Наверное, какая-то служанка.

Я бы эту незнакомку служанкой не назвал — в такие алые шёлк и вышитую жемчугами парчу ни один хозяин свою прислугу не оденет, да ещё и золотой венец на её голове говорил явно не в пользу теории Грейнджер. Девушка действительно выглядела как будто вышла из фото-открыток сороковых годов — тогда люди были иными, и не только внутри. Более крепкое сложение, более осмысленный и глубокий взгляд, движения не такие резкие и даже голос ласковее. То было поколение моей матери — и я видел в ней те же самые черты. Невинность детства, что не была покорена войной и холодом бомбоубежищ, вера, пронесённая сквозь года — с песней, с танцем, с пением старого радио, с мелодией «Долог путь до Типперери» на улыбчивых устах, с неувядающей двуцветной английской розой, прорастающей сквозь сердце. Такими были люди, а особенно, молодые девушки и девочки, в эти тёмные времена, такими они остались до самого конца. Даже когда моя матушка уже утеряла всю надежду, я всё ещё настаивал на том, что это она, та самая дева из смутных времён моей родины, что у неё остались эти натруженные руки Флоренс Найтингейл, гордая осанка Годивы и простые, но родные глаза тёмной леди из шекспировских сонетов.

Тут Её Высочество обратила наконец внимание на нас и улыбнулась ещё шире. Я не знал, кланяться или преклонять колено здесь принято; на всякий случай всё же преклонил колено. Остальные неохотно последовали за мной; что поделать, в Риме делай как римляне. Хотя я уже слышал старческое кряхтение Рона, что ненавидел представлять хоть какой-либо авторитет над собой.

— Ой, да не надо! — рассмеялась Полумна, явно удивлённая нашими жестами — Я думаю, тут можно и без этого! Это же моя подруга, Люси, я вам о ней рассказывала! Люси, познакомься…

— Приветствую. — нежно кивнула головой монаршая особа; голос у неё звучал, как бубенчик. — Меня называют Люси Отважная. Я была неописуемо счастлива вновь повстречать мою милую Полумну, и я уверена, что её друзья столь же чисты сердцем и благородны, как и она сама. Однако я предлагаю отложить знакомства на потом. Не по-королевски держать путников на пороге. Пройдёмте же.

Никаких подарков от королей, кроме туфель для бедной чудачки Полумны, я просить не хотел — но нам без спроса предоставили и горячие ванны, и новую одежду в здешнем вкусе, и пригласили на обед, на котором и пройдёт аудиенция и подвергнется обсуждению наш инцидент. Такое радушие и порадовало, и удивило — я был непривычен к подобным традициям в магическом мире, особенно в тех его кругах, что наиболее враждебны к слизеринцам и «тёмным». Эти «чужому» и чая в собственном доме не нальют. И потому, признаюсь честно, часть меня чувствовала нечто зловещее, как герой детской сказки, которого злодеи специально балуют, чтобы потом съесть. Но усталость взяла своё, я даже смог спустя много времени решиться вымыть свои многострадальные волосы, уже предвкушая гнусные шёпоты со сторону глупого Уизли о том, что «что-то с профессором не то». Однако, тогда мне было всё равно, что благородные львы Гриффиндора до сих пор не имеют понятия о высших стадиях себорейного дерматита и о влиянии испарений в травнических лабораториях. Этот иной воздух, иное тепло сотворили со мной что-то необычайное. Погружаясь в ванну, я даже не вспомнил о том, как в детстве отец врывался в комнату за чем-то, одному ему нужным, потом внезапно глядел на меня, хватал за космы, тащил по полу в ванную комнату, повторяя о том, какой я вечно грязный и мерзкий выкидыш, который даже мыться не умеет, как инвалид какой-то, а инвалидов все ненавидят… Одежду с меня срывали, чуть ли не раздирая на части, вода в ванной попадала в лёгкие, как будто меня собирались утопить, движения были резкими, словно из моей головы хотели вырвать целые клоки волос, я кричал, вырываясь и повторяя «да я сам! Сам могу! Я просто…!», голые ноги колотили в конвульсии по серой эмали, мыло щипало глаза, отец рычал «Да ничего ты, шваль, не можешь!» — и это самое мягкое из его выражений… Продолжалось это и до тех пор, когда я достиг отрочества и отношение моё к границам тела обострилось и стало более трепетным. Да, с тех пор моё отношение к гигиене и застыло на таком жалком уровне. Я месяцами не принимал ванны или душа, максимум обтирался мокрой губкой — и даже это вызывало порой водобоязнь. Напоминал себе бездомного под лондонским мостом. А волосы — несчастные волосы я боялся даже трогать. Теперь же с меня как будто смылась пыль всех этих лет и со лба упал этот венец, что я всегда носил. Мне даже показалось, будто волос мой стал мягче и тоньше и даже начал виться.

Странно, что не зная ничего о гостях, правители решили одарить меня именно костюмом в изумрудно-зелёных тонах. Парчовый кафтан, вышитый вручную, серебристые шоссы, даже перстни на пальцы. Принарядившись и посмотрев в зеркало, я ощутил себя похожим на Салазара Слизерина с ранних картин. Не помню, приподняло мне это тогда настроение или нет.

Дети тоже стали одеты с иголочки. Золотое воздушное платье с длинным шлейфом и цветы жасмина в косах у Лавгуд (и туфли, наконец-то, тоже золотистые, как будто их принесли Золушкины голубки). Голубые ткани, длинные рукава и вуаль на волосах у Гермионы (она напомнила мне изображения Владычицы Озера). И Рон — красные тона, кальсоны, шаперон, толстый ремень с пряжкой в виде львиной головы на поясе.

— Странно… — протянула Гермиона, когда мы все трое встретились в ярко освещённом коридоре в своих обновках — Я думала, тут будет корсет, а его не было… Все говорили, что в средние века носят корсет. Ожидала уже, как буду задыхаться и как кожу будут резать нити...

Тут Лаванда нас всех удивила.

— Герми, солнышко, ну ты чего. Корсет же, каким мы его знаем, только при Тюдорах и появился. А сейчас явно не та эпоха, пораньше. — произнесла она таким тоном, будто это нечто всем очевидное — И корсеты вовсе не должны никого душить. Это миф такой, его газеты пустили. Если их правильно зашнуровать, то ничего не будет. Зато отлично поддержит грудь и выправит осанку. А уж тем более шнуровка кожу не режет! Никто же не надевает их на голое тело.

Гермиона оторопело открыла рот. Наверняка, от разочарования, что не успела высказать столько патетических пассажей о том, как мода вечно мучала женщин.

— Лав… Ты чё, историк? — спросил Уизли, почёсывая в затылке.

— Нет, я ничего про историю не знаю. Только про одежду. И всё. Вот. — смутилась Лаванда.

— Так. Я предлагаю не забывать, что нас ждут. И я бы предложил не говорить во весь голос посередине коридора замка. — остановил я восторги; хотя сам я был рад, что у детей появился повод не считать мисс Браун всего лишь обыкновенной глупышкой.

— Блин, точняк. Стрёмно как-то. — шмыгнул носом Рон — С королями болтать средневековыми… Ещё на костре сожгут, кто их знает...

— Эти короли, мистер Уизли, если верить мисс Лавгуд, на самом деле прибыли из сороковых годов двадцатого века. Поэтому я предлагаю Вам просто представить, что Вы общаетесь с обыкновенными бабушками и дедушками. А теперь пойдёмте. Нехорошо заставлять их долго ждать.

— Ну, хоть поесть дадут нормально… — пробормотал Рон, направляясь вслед за мной по коридору.

* * *

За длинным пиршественным столом, покрытым старинными яствами (какие-то причудливые пудинги, посыпанные сахарной пудрой, запечённые кабаны, виноград и яблоки, оленина и гранаты), мы наконец повстречали всех четверых правителей в их монаршем великолепии. Сперва Полумна представила нас своим друзьям. Оказалось, короли уже неплохо осведомлены о магической Англии, а меня и вовсе знают заочно (боюсь представить, что Лавгуд обо мне им наговорила в прошлый раз). После Люси рассказала вкратце и о своих братьях и сёстре, и их попадании в Нарнию. Меня поразило, как легко и непринуждённо общаются простая девочка Лавгуд и высокопоставленные особы. При этом, я не назвал бы это обращение грубым (чего не сказать об Уизли, чьё преждевременное чавканье было явно не к месту). В их глазах и словах слышались и уважение, и любовь.

Я выслушал их речи, после приподнял бокал с каким-то ароматным напитком, похожим на вино.

— Первым делом, я хотел бы сердечно поблагодарить Вас за Вашу доброту и гостеприимство, Ваши Высочества.

— Не стоит благодарности, господин Снейп. — спокойно кивнул старший брат семейства; звали его Питер, у него были благородные черты и золотистые волосы, как будто поцелованные солнцем — Мы понимаем Ваши тяготы, ведь сами когда-то были потеряны в новом мире. Наш долг — принимать тех, кто нуждается в нашей помощи.

— Теперь, если позволите, я хотел бы задать первостепенный для нас вопрос. Не сочтите грубостью, мы восхищены вашей страной, однако, боюсь, мы не можем слишком долго пользоваться Вашим расположением. Для всего есть своё место, и наше нахождение здесь — ошибка.

— Я сомневаюсь, что сюда попадают по ошибке, господин Снейп. Это скорее зов, на который вы ответили. Однако, я могу ошибаться. — встрял король помладше, именем Эдмунд, в чьём лице и голосе я распознал что-то родное; будь он волшебником, безусловно, был бы распределён на Слизерин.

— Даже если это и зов, Ваше Высочество, сомневаюсь, что здесь место четверым детям, что были оторваны от простой жизни и учёбы и затянуты в эту историю. Как бы здесь ни текло время, довольно безответственно заставлять их оставаться вдали от дома.

Люси и её сестра Сьюзен (красивая черноволосая девушка, похожая одновременно на мою матушку и на героиню картин Уотерхауса) переглянулись и разделили невинный смешок.

— Вы забываете, что мы были ещё моложе, когда попали сюда. — улыбнулась Сьюзен.

«Дети Вашего поколения не чета нынешним, это всё равно что ставить слепца в соревнование по стрельбе с Робин Гудом» — подумал я, но решил не произносить, чтобы не звучать как старик.

— Да, Ваше Высочество, и не было никого, кто защитил бы Вас от опасности. Имею ли я, как преподаватель, право подвергать детей чему-то подобному? О, Ваше Высочество, не знаю, можете ли Вы представить, как тяжко бывает оберегать от ужасов взрослого мира детей, которых все считают более сильными, чем они действительно являются? На плечи которых возлагают ответственность, которую им не вынести. А ведь ваш мир, в отличие от своего, мне совсем не известен.

— Но нас было кому защитить. — мягко возразила Люси — Ведь был Аслан. Этого достаточно.

— Леф фаш фто ли? — спросил Уизли, тщетно пытаясь прожевать кусок бараньей ноги — Ну и хде этот фаш леф-то? Шо-то я льфоф не выжу…

Люси терпеливо пояснила:

— Он оставил нас. Но не в смысле, что бросил, нет. Когда мы взошли на трон и все опасности остались позади, Он позволил нам жить и править самостоятельно. Потому что он верит в нас и знает, что он достойно приготовил нас к исполнению этого долга.

— Качества настоящего учителя. — прокомментировал я.

— Да. — довольно кивнула Люси — Я бы не сказала точнее, господин Снейп. Вижу, Вы воистину понимаете многое в том, каково быть наставником.

Гермиона недовольно ковыряла вилкой по тарелке.

— Похоже, этого льва и вовсе нет… — прошептала она, но не рассчитала, что акустика в зале была настолько хороша — её услышали все.

— Есть, я его же видела. — возразила Полумна.

— Ох, ну ты же… Ты же и мозгошмыгов видела… — разрывалась между соблюдением этикета и желанием высказать своё мнение Грейнджер — Простите, Ваши Высочества, но я не поверю, пока не увижу сама!

В зале повисло молчание.

— Мне кажется, Вы Его уже видите, госпожа Грейнджер. — ответила Люси — Ведь всё, что здесь есть, до последнего камешка, всё существует благодаря Ему и ради Него. А просто так Он никогда не приходит. Только тогда, когда без Него не обойтись.

— А откуда… Ваше Высочество, как он может знать, когда он нужен мне, а когда нет? Мне кажется, сейчас для него самое время появиться, чтобы мы проверили его существование. Иначе, простите меня, но это всё равно что верить в Деда Мороза!

Короли и королевы переглянулись и почему-то все вместе легкомысленно хихикнули. После небольшой паузы Питер продолжил:

— Вы не можете приказывать Ему, госпожа Грейнджер. У Вас просто нет такой власти.

— Да не хочу я никому приказывать. Просто я не буду слепо полагаться на того, кого ни разу не видела. И поэтому… Ваше Высочество, как мы можем вернуться обратно в магическую Англию? Как можно скорее. — договорила она то, что я хотел сказать изначально.

Сьюзен тяжело вздохнула, положив руки на грудь.

— Простите, госпожа Грейнджер, и вы все, дорогие гости, но никто из нас до конца не уверен, что может помочь вам с этим вопросом. Мы сами почти позабыли нашу Англию и путь назад. Всё, что мы можем сказать, это что на северо-западе находится место, называемое рощей Фонарного столба. Однако, боюсь, оттуда вас может перенести совсем не в ту Англию, что вы ищете.

— Разве вы не скучали по дому всё это время? — удивилась Лаванда.

— Как бы вам объяснить… Нарния совсем не ощущается, как что-то отличное от дома. Да и когда-нибудь она сама отпустит нас. Нам незачем её торопить, пока наше дело не сделано до конца.

— Получается, вы здесь в плену? — с сожалением произнесла Гермиона.

— Нет, конечно. — возразил Эдмунд с искренним удивлением в голосе — Разве это место похоже на плен?

— Простите меня, но я ничего не понимаю. Вы говорите что-то про свою свободу, при этом позволяете льву вами управлять? Разве так бывает?

Сьюзен нахмурилась, как будто рассуждения Гермионы начали до неё доходить. Остальные же монархи не изменились в лице.

— Мне кажется, госпожа Грейнджер, Вы неправильно подбираете слова. — мудро заметил Питер — Есть разница между «управлять» и «руководить». У Аслана есть безусловный авторитет над нами, это так. Однако Он никогда не отнимал у нас права выбора. Мы доверяем Ему и Он оправдывает наше доверие.

— Но почему он отнимает право выбора у нас? — чуть ли не взмолилась Гермиона.

— Послушай, Герми. — серьёзно обратилась к ней Полумна — Мне кажется, Он ничего не отбирает у нас. Он просто показывает нам не те пути, что мы изначально ожидаем. Наверное, Он просто хочет, чтобы мы сами разобрались. Ну почему ты так торопишься? Разве может в жизни всё быть так просто — раз и всё?

— Но если лев действительно всесильный волшебник, что ему стоит? — недоумевал Рон.

— Ничего не стоит. Но, Рон, если ты можешь что-то сделать, не означает, что ты должен, верно? Он просто хочет для нас лучшего. Ведь если ребёнок хочет сладкого, ты всё равно настоишь на том, чтобы он сначала съел суп. Вот и здесь так. Мне кажется. И Аслан не совсем волшебник, я не совсем могу это объяснить, но это не колдовство, это чудеса. Да, я тоже раньше думала, что это одно и то же, оказалось, что нет.

— Какая ты у меня умница, Полумнушка, всё не нарадуюсь. — расплылась в улыбке Люси.

Гермиона отклонилась на спинку стула и закрыла лицо руками. Рон продолжил есть, но как-то стыдливо.

— Тогда мне нужен ваш совет. Что делать нам? — спросил я.

— Для начала — жить. Иногда надо просто положиться на мудрость Аслана. Но если вы хотите обследовать фонарный столб и отправиться в нашу Англию, мы не будем вас удерживать. — ответил Питер.

— Нет, Ваше Высочество, не думаю, что нас это устроит. С путешествиями во времени всегда есть шанс, что ты ненароком испортишь будущее. Тогда я задам ещё один вопрос. На пути к замку мы узнали о появлении в этом мире ещё одного пришельца, как у вас говорят, сына Адама. Не могли бы вы рассказать, что вы знаете о нём?

— Очень мало. — печально произнесла Сьюзен — Видимо, он специально избегал всех здешних жителей, будто сам не хотел получить помощь и не доверял никому. На днях мы собираемся лично отправиться на его поиски. Пусть с ним и не должно случится ничего особенно страшного, мы не хотим оставлять беднягу одного.

— А вы не думаете, что спасать придётся не его от Нарнии, а Нарнию от него? — спросил я, пригубив наконец немного вина — В конце концов, животные сравнивали его с ведьмой, что принесла вам столько невзгод.

— Я не думаю, господин Снейп, что обычный человек может быть так же страшен, как Колдунья. Наверное, животные просто напугались. — улыбнулась Люси.

И в этот момент я увидел — у неё лицо ребёнка, наивное и чистое. Я и раньше замечал в королях какую-то особую юность черт и движений, но не предавал этому большого значения. Теперь я видел ясно: это дети, всё ещё дети, абсолютно не тронутые скверной, что зла не видят, не слышат и не говорят. Мне безумно не хотелось сейчас спорить с ними и что-то им доказывать. Потому что это было бы всё равно, что грубо срывать только что распустившуюся лилию. Я всего лишь произнёс, стараясь, чтобы голос мой звучал отважно и доверительно:

— Знайте, что я готов помочь вам в ваших поисках. Это меньшее, что я могу сделать.

— Мы благодарим Вас, господин Снейп. — улыбнулся Питер — Это очень благородно с Вашей стороны.

— Тогда я тоже. — поднялась Гермиона — Мы тоже, да, ребят?

Всё же в отсутствии инициативности и жажды справедливости юную Грейнджер было бы сложно обвинить. Полумна сразу согласилась, Лаванда была более неохотна, но всё же кивнула в ответ.

— Ну, давай, что ли… — задумался Рон — Только чё мы делать-то будем без палочек?

— Разберёмся. — Гермиона упёрла руки в бока — Я не позволю, чтобы какие-то львы за меня решали, что мне делать. Сама найду этого человека, сама его о дороге домой распрошу. И всё тут.

«А обо мне никто не подумал. Опять нянькой быть. Только детей теперь восемь, получается» — подумал я.

Когда пиршество закончилось, чтобы скрасить наш день, королева Сьюзен лично села за арфу и убрав за спину тёмные кудри, начала играть. Её пальцы бежали по струнам так быстро и естественно, как будто она ласкала по спине котёнка; казалось, дева словно и не смотрела на инструмент, так легко ей это давалось. Сьюзен вскинула голову и запела тонким сопрано, что разнеслось по всему залу и оттолкнулось от стен, окутав нас звенящим звуком. Когда песня кончилась, я неуверенно начал апплодировать — не знал, принято ли это здесь. Благо, мои звонкие хлопки подхватили не только остальные гости, но и оставшиеся короли.

После Люси лично показала нам покои для отдыха. Я поражался тому, сколько в этом замке отдельных комнат — как будто он изнутри больше, чем кажется снаружи.

— На сегодня я предоставлю вас самим себе. Пожалуйста, расслабьтесь и постарайтесь не тревожиться. — произнесла она — А теперь позвольте нам с Полумной уединиться. Мы очень соскучились друг по другу. Я не займу слишком много её времени, обещаю.

И двое ушли в сторону тронного зала, смеясь, держа друг друга за руку, и даже подпрыгивая как самые обычные школьницы.

Лаванда тут же побежала расспрашивать королеву Сьюзен о тканях и одеждах, совсем расслабившись и забыв о правилах тона.

— Вы такая красивая! Вы так поёте, и у Вас такое платье! — верещала Лаванда, чуть ли не задыхаясь — А выкройку можно?

— У нас руками шьют. — пояснила Сьюзен, что сильно напугало её собеседницу; она опасливо посмотрела на свои пальцы, как будто уже представляя, как под ногти впиваются иголки.

— Ничего страшного. — успокоила её Сьюзен — Это трудно и долго, но не невозможно. Хотя я поначалу тоже удивлялась, это старомодно даже для нас. Рассказать тебе об этом?

— Расскажите. Только не учите меня, я боюсь.

Королева улыбалась и объясняла ей всё, что могла. Взяла девочку под руку и повела показывать свои костюмы и украшения; мисс Браун была на седьмом небе от счастья.

Грейнджер как будто разрывало на части: богатство этих чертогов её и поражало, и смущало, как будто это было что-то неправильное. Уизли же, напротив, был вполне доволен тем, что получил, и ему, наверное, не было важно, честным путём ли были добыты эти шикарные вещи. Я уже предвкушал, что они начнут разговор о том, стоило ли королям раздать своё богатство простому народу, который, наверное, голодает, или просто наслаждаться своим местом на свете. В иной ситуации я бы встрял и даже сказал бы кудрявой идеалистке, что люди не могут быть равны, но сейчас у меня было на редкость приятное расположение духа, чтобы тратить его на выслушивание максималистских утопических теорий. И я направился гулять по дворцу; неплохо было бы ознакомиться с архитектурой Кер-Паравеля для общего развития.

В коридоре меня остановил король Питер.

— Я не отвлеку Вас, господин Снейп? — спросил он уважительно.

Я обернулся и постарался снова разглядеть в монархе взрослого человека, но как я ни пытался, на меня смотрели очень юные, почти детские синие глаза.

— Нет, что Вы, Ваше Высочество. Как я могу Вам услужить?

— Скорее, я бы хотел услужить Вам. Расскажите мне сперва о Вашем искусстве. Правильно ли я понимаю, что это подвид целительства?

— Да, Ваше Высочество, это можно так назвать. Часть моих знаний Вас не устроит — они связаны с контролем разума и тела.

— Как например?

— Например, зелье жидкой удачи. Сомневаюсь, что сумею приготовить его в данных условиях, и дело не только в недостатке ингредиентов или отсутствии магии. Я полагаю, этот мир сам отвергнет нечто подобное. У меня есть сильное предчувствие, что под этим небом нет нужды в таких вещах.

— Что за забавное название у этого зелья! Звучит, как что-то запрещенное. — рассмеялся Питер и стал ещё более похож на мальчишку. — Однако…

— Однако большинство моих умений действительно сосредоточено вокруг медицины и косметики. Я хорошо владею первой помощью и готов предложить вам мои услуги.

— Это прекрасно, это будет нужно всегда. Но я хотел бы предупредить Вас кое о чём. Я заметил, что Вы серьёзно настроены на то, чтобы оберегать Ваших подопечных.

— Разве это не мой долг, Ваше Высочество? — сдержанно улыбнулся я.

— Да, и это похвально. Но ради Вашей же безопасности я бы хотел кое-что передать Вам. Да, сейчас времена мирные, однако бдительность не помешает. Пройдёмте со мной вниз по лестнице, там у нас оружейная.

Он привёл меня в тёмный донжон, где зажёг смолянистый факел, дабы показать мне свои дары.

— Вы умеете владеть холодным оружием, господин Снейп?

— Не могу сказать, Ваше Высочество.

— Тогда для начала возьмите это. Для ближнего боя. И для крайних случаев. Не самое благородное оружие, но тоже необходимое. — Питер протянул мне серебристый кинжал с гравировкой змеиной головы на эфесе.

— Змея, сколь занятно… — пробормотал я задумчиво, покручивая оружие в руке.

— Вам неприятна эта символика, господин Снейп?

— Отнюдь. — покачал я головой — Благодарю Вас, Ваше Высочество.

— Отлично. Тогда я перейду к основному.

Следующим даром были длинные белые ножны и лёгкая, почти как палочка, шпага. Я достал её и осторожно приподнял над головой. Рассёк воздух — прорвался тонкий свист, похожий на птичий.

— Вам удобно? — осведомился молодой король.

— На удивление.

— В этом на самом деле нет ничего удивительного. Это далеко не самый лучший меч для серьёзной войны, но хорош для самозащиты или дуэли. Я вижу, Вы далеко не так незнакомы с оружием, как говорили мне.

— То, что мы называем «волшебной палочкой» имеет схожую систему выпадов и атак, Ваше Высочество.

— Тогда я рад, значит, мне будет нетрудно научить Вас. Если Вы не очень устали, не провести ли нам небольшую дуэль для тренировки?

Я молча усмехнулся.

— С удовольствием.

Остаток дня мы провели в саду, среди пышных розовых кустов и пения красношеек, что с закатом сменилось соловьиными трелями. Юный король был ловок и силён, и во время наших тренировок я совсем позабыл о его таинственном детском взгляде. Не раз ему удавалось победить меня, причём даже когда было заметно, что он из вежливости бился не в полную силу — всё же опыт волшебного боя не сравним с битвами на мечах. Но я почти не чувствовал усталости, во мне проснулся какой-то юношеский, не побоюсь этого слова, гриффиндорский азарт, что не давал мне опустить руки со шпагой. Когда король предложил окончить урок, я даже ощутил удивление, не заметив, что уже взошла луна и пришла пора ложиться спать. Питер похвалил меня за усердие, мы распрощались и я отправился ко сну. Предстоял долгий путь на новой земле и я уже перебирал в голове возможные варианты событий.

Первый раз за долгое время, наверное, даже за всю жизнь, я уснул почти сразу же после того, как закрыл глаза.

Наутро, после завтрака (чуть менее пышного, чем вчерашний обед, но не менее вкусного) короли разложили на столе карту и обговорили свои планы о путешествии. Быстро сошлись на том, что начать следует с северных земель. Я собрал свои вещи — спрятал в рукаве кинжал, повесил меч на пояс. Ещё мне предусмотрительно подарили сумку с множеством карманов и отделений, чтобы я мог собирать нужные мне ингредиенты для лекарств; ещё в ней лежали ступка и пестик, на случай, если готовить придётся в походных условиях. Меня, впрочем, убедили, что пока у команды хватает медикаментов и пригожусь я разве что в моменты особой нужды, так что не стоит думать, будто на меня возлагается какая-то великая ответственность — просто превентивные меры. Я не знал, говорили ли короли с детьми и дали ли им какие-то особые роли в походе, да и знать не хотел — я сомневался, что они — по глупости ли, из-за отсутствия опыта ли — смогут быть не балластом, а настоящей помощью. Детей влечёт к приключениям — как влекло каждого в их возрасте. Видимо, раз короли тоже в какой-то мере дети, они понимают это желание и не противятся ему.

Так как идти мы собирались довольно далеко, для нас были снаряжены лошади. Здесь возникла новая проблема — отвыкшие от жизни вне чудесного мира Пэвенси совсем забыли, что верховая езда не является навыком, доступным любому английскому школьнику. Лошади оказались разумными, что добавило ещё проблем. Лаванда долго дрожала, ей приходилось помогать залезать на лошадь, девочка неуверенно спрашивала «А вдруг сбросит?», ей отвечали, что это одна из самых спокойных кобыл в конюшнях, но судя по напуганному лицу Браун, бедняга совсем не верила в это.

— Я могу дёрнуться, если меня что-то напугает. Змея или мышь в траве, или ещё что-то. — пояснила сама лошадь своей наезднице — Не злись на меня, если получится так. Просто держись и попробуй успокоить, я пойму.

Полумна уже общалась со своим конём — видимо, в своём прошлом путешествии она уже приобрела опыт наездничества.

— Прости, я обещала привезти из магической Англии сахара, но во второй раз я опять попала сюда случайно. — извинялась она перед жеребцом.

— Ничего страшного. — уверял её конь — У меня здесь нет нужды в лакомствах, так что не надо брать на себя таких обязательств.

— Но порадовать-то хочется! Я ещё в своём мире всегда любила кормить с руки лошадок, немых, правда. — улыбнулась Полумна, наклоняясь вниз в седле и обнимая коня за шею.

Рона вовремя остановили от того, чтобы он подошёл к лошадке сзади, что было чревато ударом копыта. Его конь извинился, заявил, что это просто рефлекс — у него же глаза по бокам головы, вот и приходится всего бояться. Рона это не сильно убедило, он так и продолжал обиженно смотреть на животное.

Когда пришла моя очередь, я тоже, признаться честно, не показал мастер-класса: вместо того, чтобы держаться за шею лошади, забираясь на неё, я почему-то взялся за луку седла — благо, меня поправили и я сумел правильно сделать первый шаг. Моя лошадка молчала, но, наверное, надо мной про себя посмеивалась.

Эдмунд быстро объяснил нам самые основы.

— Обычных лошадей подгоняют, ударяя в бока, но для говорящих это довольно грубо. Они не обидятся, если вы по привычке это сделаете, но постарайтесь помнить о правилах приличия. Большинство вещей можно просто спокойно обговорить. Если вы по какой-то причине не можете говорить, то слегка хлопните лошадь по шее, чтобы ускорить ход. Вожжи использовать можно, однако как можно осторожнее, как лёгкое беспокойство, но никакого агрессивного натяжения. Мы не на скачках в Англии, где лошадям рвут уздой рты. Главное, не бойтесь, и всё у вас получится. — здесь Эдмунд посмотрел на Лаванду, которая пыталась поймать ногой свалившееся стремя.

Питер отдал приказ. Короли не покривили душой — лошади нам действительно достались спокойные, возможно, даже слишком спокойные — Гермиона долго не могла заставить свою начать шаг, ни жестами, ни словами — для животного было важнее доесть цветок клевера под её копытами. Как я и говорил — не дружит Грейнджер со здешней фауной.

— Расскажите нам что-нибудь о вашем мире. — попросил Питер, покачиваясь в седле — Так будет легче скоротать время.

— Р-р-разве Полумна уже не рассказала всё? — произнесла Лаванда, упорно глядя на свои руки, неумело держащие вожжи.

— Я пыталась, но даже мне не удалось. — рассмеялась Лавгуд — За каждым словом следовал вопрос, за новым вопросом — другой вопрос… Так мы сидели часами и у нас чуть не отсыхали языки.

— А что вам рассказать? — спросила Гермиона.

— Ну, раз мы в пути, расскажите о том, как вы путешествуете. Я слышала, у вас всё ещё есть поезда. — сказала Сьюзен.

— А что, их не должно быть? — удивился Рон.

— Мне казалось, в девяностых годах уже должны быть летающие машины. — печально вздохнула Сьюзен.

— А, это типа, ну, типа было такое. Но не у маглов. — пробормотал Рон — У нас ещё трансгрессия есть. И её тоже у маглов нет.

Судя по разочарованным лицам королей, им не очень нравилось слышать это слово, но никто из них не решился возразить. Полумна сочувствующе поглядела на Рона и покачала головой — тоже как будто хотела что-то пояснить, но не решилась. Сложнее всего было лошадям — они и про машины, и про поезда, и про трансгрессию понятия не имели.

— А как путешествуют в вашем мире? — попробовала сгладить ситуацию Гермиона.

— Каком из? Нарнии или Англии сороковых? — уточнил Эдмунд.

— Ну, про Нарнию мы и так сейчас узнаем, а вы про прошлое расскажите.

— Не знаю даже, что рассказывать. Не то что бы мы бросались в кругосветные путешествия за восемьдесят дней. — задумался Эдмунд — Ну, были обычные походы, как и у каждой семьи. Не знаю, осталось ли это у вас. Костры, лес, песни…

— А какие песни? — поинтересовалась Полумна.

— В основном народное всякое. Отец ещё любил оперетты Гилберта и Салливана, пытался пародировать Генерал-майора, было забавно. — улыбнулся Эдмунд — Но обычно мы пели что-то простое, ну, например…

Эдмунд затянул «Долог путь до Типперери», остальные короли подхватили мелодию, даже я был готов присоединиться, забыв о том, что на меня смотрят мои ученики — но чуда единения не случилось, потому что уже на второй строчке (all the streets were paved with gold so everyone was gay) Уизли склонился вдвое и заверещал, как будто его щекочут сотнями перьев. Ну конечно же, стоило догадаться. Лаванда тоже начала хихикать. Короли с удивлением обернулись, даже остановив своих лошадей, что так же непонимающе фыркнули.

— Мистер Уизли, если бы Вы читали классическую литературу, возможно, Вы бы знали, что это крайне забавное слово раньше имело другую коннотацию. — прошипел я сквозь зубы.

— Какое слово? — приподняла бровь Люси — А что не так?

Уизли, еле сдерживая свою истерику, открыл было рот:

— Не, ну типа, у нас это значит…

— Мистер Уизли, я прошу Вас не забывать, кто находится перед Вами! И я не только о королях, я о человеке, который вправе устроить Вам отработки до конца года и снять все очки с факультета, когда мы вернёмся назад! — свирепо пригрозил я, чуть ли не пылая; невинность этих четверых сейчас для меня была превыше всего.

— Но, профессор, в этой теме вообще-то нет ничего зазорного… — попыталась встрять Гермиона, горя предвкушением похвалы её уму и современным взглядам, но я просто посмотрел на неё исподлобья — и она сжалась и отвела глаза, мгновенно отложив все свои инфантильные софистские тезисы о науке и любви.

— В какой теме? — как назло настойчиво спрашивала Люси.

— Простите, Ваше Высочество, я не смею посвящать Вас в такие вещи. Если я отвечу на Ваш вопрос, это наложит на меня огромный груз ответственности. Поэтому прошу, не обращайте внимания на этот конфуз. — скромно ответил я.

— Люди такие странные, не понимают даже друг друга… — пробормотала моя лошадь; я мог согласиться.

Люси пожала плечами; короли продолжили песню; я, хоть и не решился подпеть в голос, всё же тихо мурлыкал мелодию себе под нос вместе с ними. Люси обернулась к Рону, когда были пропеты строчки:

Падди пишет самой лучшей девушке своей,

Если писем не получишь, сообщи скорей,

Если есть в письме ошибки, дело не хитро -

Здесь чернила очень липки, очень скверное перо!

— Почему Вы не смеётесь здесь, мистер Уизли? — с искренним удивлением спросила она — Это же и вправду смешной куплет, а Вас он совсем не тронул!

— Да ну… — проныл Рон — Чего же тут смешного… Какой-то юмор стариковский…

Я еле сдерживался, чтобы не сделать ему выговор и за эти жестокие слова тоже. Как ни странно, Люси это совсем не задело, она продолжала смотреть со всё тем же дружелюбием.

— Ну, простите бабушку, совсем не успеваю за молодёжью! — она театрально приложила руку к пояснице, и склонилась, изображая старушку — Эх, в наше-то время…

Я даже улыбнулся трогательности ситуации.

Мы проехали ещё немного. Некоторые дети завели диалог со своими лошадьми, некоторые молчали. Моя кобылка, которую звали Илта, караковая и очень аккуратная в своей походке, тоже порой задавала мне вопросы о том, кто я и откуда. Я старался быть аккуратен в моих ответах, учитывая не только различие культур Нарнии и магического мира, но и различие наших видов.

Короли иногда встречали своих подданных — в основном животных или фавнов, расспрашивали их о жизни и о том, как восстанавливается страна, разумеется, и про незнакомца не забывали спросить. О незнакомце как обычно говорили меньше всего — то пересказывали чужие байки, то говорили противоречащие одна другой вещи — как-то Эдмунду пришлось разнимать двух горлиц, что не могли сойтись на том, была у пришельца борода или нет. Потом оказалось, что ни одна из этих птиц даже не видела его своими глазами. Самое близкое к ответу мы получили от ужа, жившего подо пнём — он сказал, что встречал неизвестного сына Адама, когда тот торопился куда-то. Змей уверил нас, что сын Адама был похож на животное больше, чем на человека, причём на животное немое. И сравнил его с оборотнем — так мы узнали, что у здешней Колдуньи когда-то были такие союзники.

— Есть ли в вашем мире оборотни? — спросил Питер у нас.

— Есть. — Гермиону явно напугал его серьёзный тон — А что Вы хотите сделать с ним, Ваше Высочество? Не убить же?

— Смотря, насколько он опасен. — признался Питер без колебаний — Или Вы хотите сказать, что в Вашем мире другие оборотни?

— Да… То есть, нет, наши оборотни всё ещё опасны, но среди них есть и хорошие люди. И мы даже знаем таких.

Питер молчал.

— Вы не верите? Самый добрый профессор в нашей школе один из них! — напирала Гермиона.

— Я верю. — ответил Питер — У нас тоже всё не так просто. Есть и разные великаны, наверняка, оборотни тоже могут быть разными. Но, признаюсь честно, эта находка заставила меня начать больше опасаться незнакомца.

Я немного отвёл Илту в сторону; совсем забыв о том, что она умеет говорить, я был слегка шокирован её внезапным вопросом:

— А Вам не страшно, господин Снейп?

— Смотря за кого. За себя я уже давно не боюсь. — ответил я, придав моим словам оттенок пафосного стоицизма.

— И всё же я чувствую, Ваши ноги дрожат. Это всё из-за молодых детей Адама и Евы? — спрашивала проницательная Илта. Не понимаю, как она ощутила такие мелкие вибрации.

— Вам, должно быть, смешно. — холодно бросил я.

— Нет. Оборотней действительно есть за что бояться. Я, вот, совсем не верю кучерявой дочери Евы. Все оборотни одинаковы. Надо быть либо человеком, либо животным, на крайний случай — смешением, но переходить полностью из одного в другое нельзя. Это какое-то лицедейство.

— Не уверен, что смогу полностью согласиться с Вами, мисс Илта, но Вы правы в том, что суждения мисс Грейнджер очень необдуманны.

— Значит, ваши оборотни тоже… Даже самый добрый?

— Мисс Грейнджер вкладывает в слово «добрый» немного иное значение, нежели я. Она считает, что для доброты достаточно не делать очевидного зла, но не осознаёт, что разные уровни власти по разному подталкивают к совершению зла. Без власти некоторые злодеи бы тоже казались добрыми, и в этом не было бы их заслуги. Они просто избежали бы даже малейшего искушения. Это я уже молчу о том, что не делать зла недостаточно, потому что бездействие само по себе может обернуться злом.

— Это всё слишком сложно для моей лошадиной головы. — рассмеялась (мне не хотелось использовать здесь слово «заржала») Илта — Мне лишь бы по желанию гадкого не делали и не мешали, а там уж пускай себе живут.

Я решил не продолжать этот разговор; я доверял Илте, но мне не хотелось путать её. Тем более, вспоминать о слабовольном мальчонке Люпине и его заячьей душе. Мы с лошадью вернулись к остальным и продолжили слушать разговор.

— Если позволите, Ваше Высочество, я как раз слышал о буйстве оставшихся оборотней на севере. — как раз рассказывал уж — Они пытаются добраться к стране великанов, как к более беспокойной границе. Вполне возможно, что и странного сына Адама можно будет найти там.

— Что же Вы сразу не сказали? Тогда нам следует немного поменять приоритеты. Господин Снейп?

— Я слушаю, Ваше Высочество.

— Готовы ли Вы помочь нам в бою против них?

— Да, Ваше Высочество.

— Тогда нам следует послать детей домой, а самим отправиться дальше. Мы не знаем, сколько их там, и насколько успешно сумеют пятеро взрослых защитить четверых подростков.

— Нам уже почти всем пятнадцать и нас не надо защищать, мы можем… — начала было Гермиона, но вспомнила, что палочки у них нет.

— Ну вот и погуляли. — обиженно промычал Рон.

Меня, как можно было догадаться, всё ещё коробило от того, как уверенно короли называли себя взрослыми и как я не мог разглядеть в них этого взросления. Они всё ещё выглядели так, будто нуждались в защите не меньше, чем мои ученики. Я доверял им, я уважал их, я был уверен в том, что их умения намного полезнее чем всё, чем владеют мои дети — но я не мог позволить им прикрыть мне спину, потому что от одной этой мысли ощущал сильное нарушение установленного порядка.

Лошади хогвартских детей послушно повернули назад лёгкой иноходью.

— Да не расстраивайтесь вы, будто в замке скучно. — утешала друзей Полумна.

— А вот чего они о нас пекутся, раз у них там лев всех защищает? Что нас-то не защитит? — не понимал Рон.

— Рон, ну разве тебе прям нужны эти оборотни?

— Да не нужны, я не понимаю просто! Встали, покатались, и назад! Поспать можно было бы больше.

— Всё просто, этот лев — жуткий лицемер. Для него одни важнее других. — проворчала Гермиона.

Я спокойно выдохнул. Четырьмя заботами меньше. Как камень с плеч. И хоть их вопросы и имели в себе смысл, сейчас я вообще не думал о львах. Мне бы с волками разобраться, и то славно.

Путь продолжился. Я всё чаще делал вынужденные остановки, чтобы наполнить свою сумку полезными дарами природы. Каждый раз приходилось извиняться перед королями, но они были терпеливы.

— А это можно есть? — всё время спрашивала любопытная Илта, когда я приносил незнакомую ей травку или ягоду. Приходилось пояснять, что даже если и можно, это нам не для еды.

Один раз Люси тоже спустилась с коня и присоединилась к моим поискам.

— Не стоит, Ваше Высочество, Вы испачкаете платье… — начал было я, но её улыбка заставила меня замолчать.

— О, этот я знаю! — указала она на жёлтое соцветие в моих руках — Послушайте, господин Снейп, а это правда, что зверобой помогает бороться с нечистью?

Мне даже приятно стало почувствовать себя преподавателем ЗОТИ на минутку.

— Да, Ваше Высочество, особенно в этом хорош как раз этот экземпляр, Hypericum perforatum. В народе его ещё зовут «кровавец».

— И против оборотней тоже?

— Да, и против них. Но в моём искусстве он больше всего известен как кровоостанавливающее и противовоспалительное средство. Если сделать масло, то поможет и против рваных ран, и против ожогов. И это только в травматической сфере — свойства кровавца простираются от лечения ревматизма до лечения тревожности.

Илта повернула голову и зашевелила ушами, прислушиваясь к нашему разговору.

— Нет, есть нельзя, особенно скоту. — пояснил я для неё специально — Могут опухнуть губы.

— Я вижу, господин Снейп, Вы здесь как в своей тарелке. — обратился ко мне Питер, когда я вернулся в седло — Хотя я часто замечаю, как Вы шарите вокруг себя, как будто что-то ищете. Вам так досадно отсутствие палочки?

— Да, Ваше Высочество, очень неудобно. Приходится снова себя приучать ко всему.

— Зато с каким уважением на Вас все смотрят! — улыбнулся Питер.

— Сомневаюсь, что это уважение. Особенно, если Вы говорите о моих учениках. Я им неприятен.

— Я думаю, они ещё оценят Ваш труд по достоинству. Быть может, потому Вы и лишены здесь палочки, чтобы в Вас наконец-то увидели что-то большее.

— Вы очень добры, Ваше Высочество. — отстранённо произнёс я.

Какие благородные, высокие представления у него о наших детях. Как жалко будет его разочаровывать.

А дорога всё сужалась.

Мы сделали привал к вечеру, развели костёр. Для того, чтобы волки не застали нас в слабом положении, я побросал немного зверобоя в огонь; дым их пугает. Сьюзен и Люси снова взялись за пение, на этот раз пели что-то на стихи Бёрнса: тихо, но радостно; Питер преподал мне ещё немного уроков по владению мечом.

«Надеюсь, Уизли не развалил замок, пока нас нет» — подумал я, опустившись рядом с дрожащим пламенем. Хотя волновать меня сейчас следовало кое-чему иному. Я вспомнил, чем оборачивались мои встречи с оборотнями в магической Англии — и это были далеко не те воспоминания, которыми следовало бы делиться. Между тем страхом, что испытывал мальчишка давным-давно, и тем, что испытывал взрослый учитель совсем недавно не было такой уж великой разницы. Особенно в том, что окончилось всё одинаково. Вина оказывалась на мне. Каким бы ни стоял я пред обнажёнными клыками и горящими дикой злобой глазами зверя: ребёнком, не понимавшим, за что мне это, или взрослым, желающим уберечь таких же детей… Итог был один: я либо обращался скованной долгом ложной благодарности жертвой, либо злодеем, ограничивающим чью-то волю. Нет, это не обида сейчас играла во мне, что-то другое… Я взрослый человек, и не должен думать о себе. Сейчас снова рядом со мной те, кто нуждается в моей помощи, и на этот момент все воспоминания должны быть заперты поглубже. Эти, по крайней мере, не атакуют меня, если им что-то не понравится. Низкие же у меня, право, требования. Самый строгий учитель Хогвартса…

— Вы в порядке, господин Снейп? У Вас болит голова? — осведомилась заботливо Сьюзен — Это не от дыма?

— Нет, с чего Вы так решили, Ваше Высочество?

— Вы затылок поглаживаете, как будто Вам больно. — ответил Питер за неё.

Забавно. Да, в тот раз действительно боль была очень сильна. Я после удивился, что почти не было крови.

— Нет, Ваше Высочество, это всего лишь дурная привычка. Прошу прощения, что заставил Вас волноваться. — я положил руку на колени.

— И всё же выпейте воды, так станет легче. — Сьюзен протягивала мне свой бурдюк, я несколько раз отказывался, потом всё же согласился, поблагодарив её.

Перед тем, как сон сморил меня, мне показалось, что я видел вдалеке волчьи глаза, но это оказалась пара ночных светлячков. Не помню даже, как я уснул, но помню, что раньше, чем следовало. Кажется, короли укрыли меня своими плащами, а Илта осторожно положила голову мне на протянутые ноги и тихо захрапела, раздувая ноздри.

После перевала мы с новыми силами двинулись в путь; чем дальше бежала дорога, тем меньше короли переговаривались и шутили. Мне сложно вспомнить, сколько времени мы уже прошли, когда столкнулись со стаей. Зато я отчётливо помню, как заблестели алые, налитые кровью глаза, как нас окружила небольшая группа гротескно скроенных существ, покрытых чёрной и серой грубой шкурой, с мерзостными звериными пастями, из которых лилась слюна и белая пена… Они находились где-то в промежуточной стадии превращения, и сложно было понять, чего в них больше — людского или звериного. Я понял — они не так ярко отличались внешне от того самого оборотня, что то и дело врывался в мою хогвартскую жизнь. Всё то же дикое, необузданное, хаотичное и злое жило в них, одно только можно подтвердить точно: в отличие от знакомого мне труса они полностью осознавали зло в себе и гордились им. Короли обнажили мечи и натянули луки, я инстинктивно рванулся вперёд, пытаясь прикрыть собой детей… Это опрометчивое движение обратило на меня внимание одной из тварей, видимо, их вожака, хотя нельзя уверенно сказать, что члены стаи на вид сильно отличались друг от друга и демонстрировали какую-то иерархию. Чудище посмотрело на меня с ненавистью во взоре.

— Ты… Наш… — прорычало оно — Переметнулся, шавка, под королевское крылышко?

Позднее Сьюзен, стараясь звучать как можно более учтиво и осторожно, пояснила мне, что волк наверняка спутал меня с кем-то из существ, служивших колдунье — у них-де, такая же по-мертвецки бледная кожа, загнутые носы и костлявые руки. Потом попыталась извиниться за такое предположение — как будто я не профессор, а жеманная первокурсница, для которой в новинку слышать обидные слова в адрес моей внешности.

Тогда, в пучине боя, об оскорблениях я не думал. Чудовища быстро кинулись в атаку, их движения были резкими и агрессивными, однако, было ясно, что они полагаются лишь на грубую силу. Мечи засверкали, стрелы засвистели. Короли были ловкими и быстрыми, такие схватки для них были делом привычки. Я орудовал мечом не так умело, однако опасность вселила силу в мои руки и простыми выпадами я сумел отбиться от нескольких атакующих, пока стрела из чьего-то лука не проткнула их головы. Кого-то удалось ненадолго отпугнуть и притормозить сплетёнными накрест стеблями зверобоя: при их виде чудища пятились и их лапы дрожали.

Та тварь, что я посчитал вожаком, уверенно нацелилась именно на меня, подскочила (выше, чем на то способен любой обычный волк, почти взлетела в воздух) и с разинутой широко кровожадной пастью бешено кинулась, чтобы сжать зубы на моей шее. Кто-то из королей заметил это краем глаза, выкрикнул «Берегитесь!». Перед глазами промелькнули все истории с оборотнями: мои крики «не надо», трусливый взгляд Сириуса, горделивое красное лицо Джеймса, что будто говорило «Благодари. Руку целуй, а лучше ногу. Я тебя спас, теперь ничего не считается»… Потом — эти безмозглые детишки, этот по-прежнему трусливый взгляд Сириуса, тот самый удар головой…

Ненависть заколотилась в моём сердце, ослеплённый гневом, я рванул прямо под удар чудовища, выставив вперёд мой меч. В глазах сперва всё засверкало, потом на пол-мгновения потемнело: когда зрение вернулось ко мне, я увидел лежащую в пыли окровавленную чёрную голову с ещё разинутой пастью, выпавшим наружу языком и остекленевшими глазами. Пунцовые капли падали вниз со шпаги, тело волка ещё билось в конвульсиях, будто не желая умирать (или это мне так казалось?). Подыхай, образина. Хотя, если верить мисс Лавгуд, у вас тут смерти нет… Подыхай… нет, не ты, Люпин, не ты, безмозглый лжец, не на тебя я гневался сейчас, хоть ты и заслужил этого. А на всё, что было, всё, что гложило.

Внезапно боль скрутила кисти рук, я опустил оружие. Бой окончился.

— Вы не ранены, Ваши Высочества? — быстро повернул я голову.

Короли покачали головами почти синхронно; я не мог различить, смотрели ли они на меня с гордостью или со страхом.

Ранена была Илта: она хорошо отбивалась копытами, но один зверь всё же сумел укусить её за бедро. Из остатков зверобоя был изготовлен простейший настой, им мы пропитали ткань, которой и обмотали рану кобылки. Я уверял, что ей не стоит везти меня назад в таком состоянии.

— Да как будто в первый раз. — бахвалилась Илта — Я и галопом могу, вот, глядите…

— Не надо. — остановил её Эдмунд — Господин Снейп, мы с моим конём обговорили, что вы сможете сесть сзади моего седла. Это не самый лучший выход — в одно седло мы в любом случае не поместимся, а поясница у лошади довольно чувствительная, однако…

— Однако для такого волкоборца прирождённого можно и потерпеть. — закончил конь за него с шутливыми нотками в голосе.

Выглядели мы комично: взрослый человек позади юноши, как девица позади рыцаря на обложках романов.

В замке без нас не скучали: детей мы нашли за столом в обеденном зале. Рон и Гермиона играли в шахматы, Полумна что-то читала.

Лаванда взвизгнула, увидев нас первой, и попыталась скрыть за спиной свои руки.

— Простите, Ваше Высочество, я просто померять… — пояснила она, заливаясь краской. Оказалось, на руках у неё были белые перчатки королевы Сьюзен. Королева не обиделась и даже рассмеялась.

— Как прошло? — спросила обеспокоенно Грейнджер, отрываясь от проигранной партии.

— Как видите, мы все живы. — ответил Эдмунд — Ваш профессор нас даже удивил. Он бился, словно лев.

Эдмунд хотел порадовать её этими словами, но к его удивлению, Гермиона разочарованно вздохнула.

— Значит, всё-таки… Убили? — произнесла она осторожно.

— Сомневаюсь, госпожа Грейнджер, что здесь помогли бы долгие переговоры. — пояснил Питер — Кроме того я не думаю, что наш незнакомец был среди них. То были старые оборотни.

— Понятно… — протянула Гермиона и посмотрела в мою сторону с неодобрением. Наверняка ей очень хотелось сказать «Вот Вы бы и Люпина так, будь у Вас такая возможность!», но она понимала, как это будет неуместно. Будь у меня такая возможность… Может быть, может быть, не буду списывать со счетов вероятность.

Остаток дня прошёл спокойно и по-домашнему. Я решил навестить Илту в конюшне, за мной увязалась Полумна с подолом полным зелёных яблок в утешение больной. Оказалось, даже у аппетита моей лошади был предел — после четвёртого яблока она запросила пощады.

Ближе к ночи я отправился на одну из башен замка, чтобы посмотреть на звёздное небо — оно здесь было чистое и яркое, даже в сельской местности я редко встречал, чтобы были видны такие крупные и круглые звёзды. Вспомнилось, как я остановил мисс Браун от прыжка — это было словно в предыдущей жизни. Нарнийская Лаванда — вечно улыбчивая хохотушка, которая боится верховой езды и ворует перчатки, не вписывалась в столь мрачную ситуацию.

Там меня и нашёл Питер. Специально искал.

— Господин Снейп, можно Вас на пару слов? — обратился он как можно более осторожно, словно боясь моего гнева.

— Да, Ваше Высочество.

— Почему Вы кричали тогда?

Этот вопрос вогнал меня в ступор.

— Когда «тогда»?

— Когда атаковали волка. Я слышал, Вы что-то кричали, отчаянно и горько, надрывно. Похоже на… Ну, я не очень хорошо различил слова, но это звучало как «смерти нет». Это такой боевой клич в ваших краях?

— Нет… Нет, Вы ошибаетесь. — приподнял я брови — Я молчал. Я, право, совсем не припомню, чтобы вообще что-либо произносил…

Но, видимо, разум играл со мной шутки. Ведь я действительно так и не понял, что за сила повела меня вперёд тогда. Быть может, в промежуток между потерей и обретением зрения я и впрямь что-то случайно выкрикнул.

— На тренировках вы не делали таких чётких выпадов. Если это оттого, что Вы боялись меня поранить, то прошу Вас, не думайте об этом впредь.

— Нет, Ваше Высочество. Пожалуйста, не зацикливайтесь на этом. — теперь в моём голосе начали звучать нотки раздражения.

— Вы ненавидите оборотней, я прав? — допытывался юнец, как будто ему было что-то нужно от меня.

— Какая Вам разница, Ваше Высочество, что я отвечу на этот вопрос!? С теми волками всё покончено, а о моих криках прошу Вас забыть! — ударил я кулаком по колену.

— Я просто боюсь за Вас. — в короле снова проснулось что-то мальчишеское, незащищённое и даже испуганное — Я никогда не слышал от столь зрелого и состоятельного человека такого плача. Мой долг, как короля, не упускать из виду подобное.

— Я Вам отвратителен. — процедил я сквозь зубы — Так изгоните из замка, но не потешайтесь. Не по-королевски это.

— Почему «смерти нет»? — строго спросил он, вновь разбудив в себе монарха.

— Потому, Ваше Высочество, что всё переплетено. Оборотни, ложь, нечеловеческая низость, предательство и смерть. То была лишь ассоциация. — я уронил голову на руки, запустив пальцы в волосы. Голос мой всё больше напоминал змеиное шипение.

Питер терпеливо ждал, не поторапливая меня.

Он ребёнок. Дети жестоки, неблагодарны, злы, они не прощают слабости. Авторитет — как карточный домик, что может пасть от дуновения ветерка.

Он взрослый. Взрослые люди скрывают свои намерения, укрывают их за вежливыми словами, а на самом деле лишь хотят казаться лучше в чужих глазах.

Он из мира маглов, лишённого чудесных умений и оттого всё время завидовавшего тем, кто ими обладает, постоянно выдумывающего себе божеств, чтобы оправдать свою ничтожность.

А ещё он из этого мира сказки, где и воздух иной, и звёзды ярче.

Право, я сам не знал, с кем я говорил, кому я это рассказывал.

— Я тогда был примерно одного возраста с моими нынешними учениками, Ваше Высочество… — начал я.

Я хотел поведать об этом как можно более отстранённо, опустить все детали, что могут быть опущены — но что-то не давало мне это сделать. Я говорил и говорил, расписывая всё в малейших подробностях — от встречи и до «грязнокровки», о каждом ударе и заклинании, о волках, о её гибели… Питер уже начинал сам теряться в моих словах, а я продолжал стройную речь — потому что каждый раз, когда останавливался, чувствовал, как в спину мне дует горячее дыхание, что словно выталкивает застывшие слова из горла. И слышал нечто, похожее одновременно и на рык, и на мурчание; наверное, какая-то кошка гуляет по замку...

— Вот почему я вспомнил об этом. Вот почему всё для меня слилось воедино. Мне хотелось бы верить, что смерти нет, Ваше Высочество. Не только для неё, но даже и для мерзавца, что взял её себе. Но это самая злая ложь, что я слышал на этом свете. А лжи я наслушался на целую жизнь вперёд. — закончил я.

Питер промолчал. Теперь это был именно Питер-ребёнок, согнувшийся под грузом новых знаний — что взрослым тоже бывает больно и они тоже были молоды.

— Какие отвратительные, подлые, низкие дети! — первое, что вырвалось из его губ — Как Вы терпели это всё? Почему никто не помог Вам?

— Я не терпел. Я уже рассказывал Вам о заклинаниях.

— Да, но... Я встречал подобное в школе, в нашей Англии, и всегда пытался это остановить. И не я один, всегда был хоть кто-то из учеников, что понимал, что это неправильно…

«Он как будто и не услышал то, что я рассказал ему о ссоре с Лили…»

— И всегда будет неправильно, кто бы что ни говорил. Никакие слова тому не оправдание! -прочитал он мои мысли.

— Довольно, Ваше Высочество. Я не хотел нагружать Вас этим. Да и судить Вы об этом объективно всё равно не сможете, ведь мы люди разных миров и поколений.

— Теперь я не удивляюсь, что волк вызвал у Вас столько ненависти…

— Полно. Это прошло. Сейчас эти люди далеко от нас. — попытался я угомонить его, но моё напускное равнодушие не убедило бы и простака из простаков. Незнакомое дыхание за спиной стало ещё горячее — я обернулся, но ничего не увидел.

— Я обещаю, мы Вам поможем. Вы были нам хорошим другом, надо будет вернуть долг. — у мальчишки горели глаза и щёки, он подвинулся ко мне ближе, как-то так по-сыновьему.

— Вы уже помогаете мне, Ваше Высочество. Не берите на себя больше, чем человек может унести. — спокойно пояснил я — Я лишь гость в Вашем мире, не больше и не меньше.

— Здесь «просто гостей» не бывает.

— Так или иначе, что Вы предлагаете, храбрый юноша? — усмехнулся я — Изменить прошлое? Воскресить мёртвых? Даже в Вашем мире это невозможно. И прежде чем Вы мне напомните про тот случай со Львом из Вашего опыта, я скажу, что будь подобное вероятно в нашем мире, с нашими людьми — это случилось бы уже давно. А что до глупцов, так жизнь наказала их сама. Некоторых из них. Возможно, не так строго, как они того заслужили, не так строго, как наказала меня, но у жизни свои стандарты.

— Вы так говорите «жизнь», будто хотите сказать заместо этого что-то другое. — прищурил глаза Питер.

— Ваше Высочество, от перемены слов ничего не меняется. Даже волк из этого мира посчитал меня одним из своих. Это уже говорит о чём-то. Но меня утомляет этот разговор. Вы узнали всё, что хотели. Я бы на Вашем месте обрадовался — это были очень сокровенные тайны. Делайте с ними, что хотите.

— Они останутся между нами — так я хочу. — Питер уверенно поднялся с места — Благодарю Вас, господин Снейп. Помните, что Вы не одни в этих землях. Мы поможем Вам во всём, чем можем. Как короли, но прежде всего — как друзья.

— Доброй ночи, Ваше Высочество. — только и ответил я на его прелестные высказывания и снова обратил взгляд на пурпурно-синее небо.

Давненько на моей памяти звезда Регул в созвездии Льва не сверкала так ярко, как будто подмигивая.

А наутро то, что мы так упорно искали, нагло прибыло к нам само. Сперва Люси приветливо сообщила нам, что на порог прибыл сын Адама, по описанию похожий на нашего незнакомца. После он надменной походкой ступил в зал и тошнота подплыла к моему горлу: я увидел эти презренные глаза, которым больше всего подходило смотреть с объявлений о розыске, эту колючую поросль на подбородке, тёмные растрёпанные кудри, в которых, наверняка, образовали поселения поколения блох, услышал смрадное зловоние… Сказка о Нарнии, месте уединения и уюта, развалилась на мелкие осколки. Как закричали Уизли и Грейнджер, как кинулись обнимать его… Пёс рассмеялся, как смеются зависимые от вредных веществ, начал трепать их по головам, поднял на руки. Мне расхотелось завтракать.

Это мог быть кто-то из Малфоев, мог быть сбежавший Петтигрю, даже Сам-Знаете-Кто, но пугающей всех зверей в округе загадкой оказался он, дворовый гадёныш и предатель своего рода, и то было великое разочарование. И глаза у него даже не колдуньины — обычные псовьи зенки.

Чего ты ожидал, Северус? Наш мир — не тёплая Нарния. Разбаловали тебя романтизмом.

— Этот? — шепнул мне ненароком Питер, проходя мимо и перебирая пальцами край камзола.

— А как же. — усмехнулся я грустно.

— Пёс или волк?

— Пёс.

— Если хотите, я… — снова мальчишеская горячность в голосе.

— Ваше Высочество, Вам тогда придётся нарушить своё слово. Не раскроете же Вы чужие тайны брату и сёстрам?

— Я просто прослежу за ним, господин Снейп. Изгнать его мы в любом случае не можем и не должны.

— Без палочки он никто. Как и с ней, в общем-то. Не беспокойтесь, Ваше Высочество. Худшее, что Вас ждёт — это такое редкое, но мерзкое чувство, когда становится стыдно за чужие слова. — презрительно процедил я.

Разумеется, свои правила гостеприимства короли нарушить не могли. Чистый Сириус не сильно отличался от Сириуса грязного; над некоторыми людьми не властны даже вода и мыло. Видимо, услугам брадобрея он воспротивился, как пытке — сальная борода осталась на месте. Ещё позднее я узнал, что его и переодеться еле убедили — он держался за своё рубище, как за собственную кожу, и даже к просьбам отдать старую одежду, чтобы её немного починили, относился с неприятием. Уж не знаю, какими кнутами и пряниками бродягу затащили в этот камзол и плащ, но, признаюсь, новый Блэк вызывал у меня такие горько-ностальгические чувства — когда-то ведь и он был членом достойного рода, и одевался с иголочки. Подумать только, прошло не так много лет, но он выглядел в этой одежде и в этих местах, как случайно попавший в высшее общество бездомный. Не удивлюсь, если он и забыл, в какой руке нож держать. Так или иначе, на красоту чертогов он глядел с подозрением и даже испугом.

— Так, значит, вы и есть те самые легендарные короли, о которых я слышал в здешних краях? — спросил он сладострастно; высокий слог в его речи звучал, как гадкая пародия.

— Ну, к слову «легендарные» мы всё ещё не привыкли, но всё верно. Что Вы слышали о нас, господин Блэк? — Сьюзен произнесла смущённо.

— О том, что вы, будучи детьми, побороли здешнее зло, что хотело поработить всех и ввергнуть в вечную зиму.

— Не мы одни, ещё был…

— Про льва я слышал. Я буду рад помочь вам, ведь мне знакома жестокость власть имущих и тёмные планы властолюбивых. Знаете, ведь наш символ, символ Гриффиндора — тоже лев.

— Интересно… — протянул недовольно Питер, сжимая за спиной руки в кулаки.

— Расскажете мне о Вашем льве? — обратился Сириус напрямую к Питеру, как будто заметив его раздражение. С притворным дружелюбием обратился.

— Я бы сперва предпочёл услышать о Вашем. — нахмурил брови Питер.

— А что рассказывать? Это старый образ, воплощающий собой героизм и стремление к справедливости Годрика Гриффиндора, нашего основателя, его противостояние жестокости Салазара Слизерина, аналога вашей Колдуньи, и его последователей — точь-в-точь ваших тёмных тварей… Я бы сказал, что Годрик для нас — как для вас ваш лев. Теперь Ваша очередь. — и он стрельнул глазами в Питера.

— Об Аслане сложно говорить, Его надо видеть. — отмахнулся Питер, явно не готовый сейчас к этому разговору — Однако, мне кажется, Вы слишком поспешны в своих выводах.

— И в чём же я поспешен?

— Например в том, что последователи господина Слизерина являются отражением последователям Колдуньи. — странно, как за такое короткое время Питер успел научиться моему саркастичному слизеринскому взгляду, но вышло у него превосходно.

«Эх, Ваше Высочество, по тонкому льду ходите…» — подумал я, наливая в бокал эля. Гриффиндорские дети смотрели на Сириуса заворожённо, потом так же переводили взгляд на Питера — что же он ответит? Полумна молча ковыряла ложкой грейпфрут в своей тарелке, глядя на него так, будто ничего на свете интереснее этого грейпфрута и не придумали.

— Видимо, Вам так и не поведали о теории чистоты крови, о тёмной магии…

— Поведали. Без той патетики в речи, что используете Вы, но поведали. Меня сейчас волнует не это.

— Я и не сомневался, что увешанного золотом короля волнует не это… — прошипел Сириус еле слышно.

Больше всего мне было жаль Люси и Сьюзен — они выглядели как два опоздавших зрителя, что вбежали в зал посередине пьесы.

— Мне интересно, рассказали ли Вам об эпизоде с жертвоприношением.

— Слышал что-то. — равнодушно зевнул пёс.

— Нам сейчас не нужны детали о воскрешении и древней магии. Нам важно другое, господин Блэк. Вы не знаете, каково зло Колдуньи. Она находила радость в убийстве невинного, во вседозволенности…

— Теперь я вижу, что это Вы многого не знаете о нашем мире. Именно так поступают тёмные маги. Например, Пожиратели Смерти… — последние слова он произносил с особым удовольствием. Метка на моей руке сразу же начала ныть, как же без этого. Зная об особой проницательности здешних жителей, я всеми силами постарался не показать дискомфорта на моём лице.

— Вы постоянно говорите об этих тёмных магах, господин Блэк, но если здесь и стоит кого-то бояться, то точно не их. Здесь они Вас не достанут, Вам незачем беспокоиться.

— Вы обвиняете меня в трусости?

— Я лишь говорю, что сейчас Вы не дома. Здесь живут по другим правилам, даже Ваше волшебство здесь бессильно. И главный враг уже повержен. Тем более, что даже при ней всё было не так просто. Она была страшна и мы боялись её, но иногда зло исходило и из нас. Вот кого стоит бояться. Себя. — Питер быстро глянул в сторону Эдмунда, как бы извиняясь за неприятное напоминание.

Затянулась пауза. Питер, как ни в чём не бывало, продолжил завтрак. Потом, наверное, ему придётся долго объясняться перед семьёй о том, что на него нашло, но это потом. Испортил же я такого золотого юношу…

— Эй, Герми, а напомни, как старшего зовут-то? — шепнул Сириус Грейнджер достаточно тихо, чтобы не услышали короли, но недостаточно тихо, чтобы не услышал я.

— Питер, вроде… — ответила она.

— Питер. Иронично. — сморщился пёс, возвращаясь к своей тарелке.

* * *

За следующие полмесяца всё прошло более-менее гладко: повторились старые разговоры о том, что никто не знает, как вернуться, никто не знает, где лев и так далее, и тому подобное. Если Грейнджер затаила на льва обиду за то, что он играет с нами в прятки, то Сириус всё ещё был крайне им заинтересован.

Как мы с псом не убили друг друга за один только день совместного пребывания под сводами Кэр-Паравеля… Остаётся лишь догадываться. Только я и Питер несли в себе тайну об его истинном лице. Остальным же королям он пришёлся вполне по душе, Сьюзен так и вовсе иногда посматривала на него теми глазами, какими мисс Браун раньше смотрела на Уизли, а теперь смотрит на шелковые перчатки. Сложно было не полюбить его незнающему человеку, предполагающему обо всех только лучшее. Тем более, короли видели как Гермиона и Рон постоянно тянулись к нему, то обняться, то поговорить, как его лицо расплывалось в улыбке при их виде — гриффиндорцы действительно создавали впечатление дружной семьи.

Мы с Питером специально избегали новых столкновений с бродягой, чтобы не портить остальным настроение. Казалось, Питер был даже более зол на него, чем я — и эту злобу Сириус чувствовал и отвечал взаимностью. Впрочем, полностью спастись от конфликтов не выходило. Терпение у меня не бесконечное, а некоторые вещи сложно стерпеть даже под влиянием очищающего душу нарнийского воздуха. Однажды, выпив немного больше дозволенного, пёс начал глупо шутить — по-мародёрски, за спиной королей.

— Версаль какой-то. Ещё пирожных не хватало, и париков пудреных. И всё же, глядя на эту роскошь, так и хочется Монти Пайтон процитировать. — говорил он собравшимся вокруг хогвартским детям — Мол, «ты, что ли, король? А я за тебя не голосовал!»

— Вы, видимо, полагаете, что нельзя иметь богатство, если оно не награблено? — произнёс я с отвращением — Благодаря этому богатству, мистер Блэк, Вас отмыли и откормили, как молочного кабанчика. Имейте уважение к тем, кто о Вас заботится. Если с семьёй не получилось, так искупите себя сейчас.

— И кто это говорит? — протянул пьяным голосом мой враг — Обиженный на жизнь вечно грязный зельевар, что всегда хотел присосаться, как паразит, к тем, кто побогаче и повластнее!?

— Я вижу паразита сейчас только в Вас. Если я услышу ещё одно слово о Их Высочествах, мистер Блэк, что не было бы похвалой их великому радушию и терпению, то я клянусь… — огонь во мне начал разгораться.

Сириус соскочил с места, сжал кулаки.

— В чём ты клянёшься, Нюниус? — ехидно процедил он — Мы сейчас на равных, ты не сотворишь новое жестокое колдовство, чтобы меня остановить. Не ударишь подло, из-за угла, своими режущими заклятиями…

Тут появилась Полумна. Как гром с ясного неба, именно «появилась» — у меня не получается вспомнить, слушала ли она рассказы Сириуса о богачах-эксплуататорах, или вдруг ворвалась к нам неведомо откуда. У неё было то же самое гневное выражение лица, как тогда, когда Гермиона случайно назвала Аслана трусливым.

— Извинитесь, мистер Блэк. — произнесла она холодно, и каждое её слово резало, подобно сектумсемпре — Перед Вами профессор Хогвартса.

Сириус явно хотел сказать «а ты, фря, кто вообще такая, откуда вылезла», но вместо этого с почти что дружелюбной улыбкой произнёс:

— Девочка, я этого «профессора» с пелёнок знаю.

— Извинитесь немедленно. Вы не можете произносить такие слова. — стояла она на своём.

Сириус был уже готов спьяну и на неё пролить немало оскорблений, но я лишь молча отвёл Полумну в сторону, чуть ли не силой оттащил, потому что она явно не хотела уходить до тех пор, пока пёс не отмоет язык с мылом. Бродяга что-то кричал мне в спину, я не прислушивался.

— Мисс Лавгуд, не стоило. — сказал я «спасибо» самым неблагодарно звучащим способом.

— Простите, профессор, я действительно сама не своя. Я просто видела его мозгошмыгов — они чёрные, толстые, и он так ими покрыт, будто и сам не человек, а мозгошмыг. Ваши мозгошмыги тоже очень большие, но за ними видно Ваше лицо, а у него…

— Иными словами, Вы предложили ему сперва отлепить большого мозгошмыга от своей головы, чтобы потом судить другого за маленького. — подыграл я её манере — Разумно, но не в случае с пьяным гриффиндорцем. Пожалуйста, не делайте больше так.

Это столкновение, хоть и было безусловно незабываемым, всё же было единственной по-настоящему грозной схваткой между нами за эти две недели.

Гермиона, что было нетрудно угадать, занялась изучением здешней библиотеки. Сперва под предлогом «поиска пути домой», потом её искренне заинтересовало то, как сильно отличалась здешняя литература от той, что была ей доступна в Хогвартсе и магловском мире. За советами она обращалась к Полумне, сперва неуверенно, потом всё более настойчиво. Здешние книги использовали другие слова для описания чудес, для рассказов о героизме и любви, для определения ролей в обществе, слова, которые Гермиона понимала по отдельности, но вместе они составляли для неё довольно незнакомую картину. Порой, я слышал, как она возмущенно что-то доказывала Полумне; бедняга Лавгуд, которая была готова выслушать вопросы, но не подписывалась на роль соломенного пугала в горячих дебатах о вечном! Особенно ко Льву у неё было множество вопросов: она словно была прокурором в суде над ним. Однажды Полумна честно спросила у неё:

— Герми, почему ты спрашиваешь это у меня? Я же не знаю всего. Ты могла бы спросить у кого-то из королей, разве ты не доверяешь им?

— Просто ты знаешь и тот мир, и этот. А они, ну, они немного ограничены. Не знаю, мне просто всё это очень не нравится. Такое ощущение, будто все эти книги и даже этот лев, которого я не видела, что они вечно меня поучают…

— Ты же любишь учиться. — улыбнулась Полумна.

— Я люблю учиться, но я не люблю, когда у меня отнимают свободную волю. Когда говорят, что я по каким-то причинам, должна подчиняться другим людям и всё делать по их указу. Или кошкам, в этом случае. Одной кошке.

— Ну, здесь ты уже загнула. — рассмеялась Полумна — Ты же не хочешь стать равной Аслану?

— А может и хочу. Все должны быть равны. И все имеют право на свой выбор.

— Ну, Герми, ты же человек, а не лев…

— Да причём здесь это! Это же как с чистотой крови! Я читаю эти книги о льве и там как будто в каждом слове зашито «грязнокровка, грязнокровка, грязнокровка»… Не знаю, как объяснить. Ты говоришь, он хочет нам добра, но по-моему, он ведёт себя как злая мачеха, что бьёт ремнём потому что хочет сделать ребёнка сильным, отказывает в еде, потому что хочет, чтобы он больше ценил учёбу… Если он нам добрый наставник, то пусть и даст нам самим выбирать свою судьбу, или хотя бы даст нам всё, в чём мы нуждаемся, а не будет пытаться насилием и принуждением слепить из нас свой идеал. Почему вообще он так уверен, что он прав, а мы нет?

И так она бурчала часами, а потом утверждала, что больше никогда эти пропагандистские книги в руки не возьмёт. Потом всегда снова брала и круг повторялся.

Ещё у меня удивило то, что Уизли начал общаться с Эдмундом. Не совсем по своей воле — наверняка, справедливый король заметил, что Рон много ест и мало делает, вот и захотел немного ему помочь. Поначалу, конечно, встречал сопротивление. Уизли, видимо, тоже видел слизеринца в его глазах, как и увидел когда-то черты в Малфоя в лесном лисе, потому его так и отталкивало это общение. Но, будучи Уизли, объяснить это он не мог даже себе, куда уж — другим, потому и награждал Эдмунда недовольными взглядами, закатыванием глаз, истеричным смехом порой вообще без причины.

Эдмунд последовал примеру брата — тоже взялся обучать своего подопечного фехтованию. Меч ему подобрали потяжелее моего, и стиль битвы у рыжего рыцаря был грубый, резкий. Только сейчас я понял, что он и палочкой в прошлой жизни орудовал так же: как будто воздух — его худший враг, которого надо агрессивно бить и колоть. Меч — не палочка; так, попытавшись показать свою силу, Уизли один раз очень сильно растянул мышцы, выронил оружие, сжал больную руку, заныл…

— Вы в порядке? — спросил его Эдмунд участливо.

— Задолбало… — был ответ — Вот Вы, Вашество, вообще из меня хотите непонятно что сделать… Вот если бы палочка была, то другое дело, а теперь я как инвалид какой-то! Блин!

— Это бывает. — утешал его Эдмунд, втирая заранее заготовленную мною для этих тренировок мазь в повреждённое предплечье — Мы тоже чувствовали себя потерянными и слабыми поначалу…

— Да все вы так говорите. Но вы ж другие. Вы ж из того времени…. У вас-то всё просто давалось… — хныкал Уизли.

— Рон… — король перешёл на «ты», но тон его, наоборот, стал строже и властнее — Я думал, ты уже знаешь нашу историю.

— Да знаю, знаю. Ты, это не злись. — хмуро промямлил Рон.

— Я не злюсь.

— Так и не злись. Вы тоже лажали, да.

То, что казалось искренним извинением, переросло в детскую попытку доказать свою исключительность

— Вот ты, например, на что тебе эта турецкая хрень понадобилась? Она ж слащавая, аж зубы болят. Такое даже Лаванда бы есть не стала. — спросил Рон, когда решился вновь взяться за меч.

Эдмунд промолчал между двумя выпадами, обдумывая, говорить ли ему о том, какой роскошью казалась эта сладость для ребёнка во времена войны. Сказал вот что:

— Быть может, в вашем времени просто другие сладости.

— Типа «химоза сплошная, травите себя»?

— Не знаю. Очень вероятно. Неправильная стойка, Рон, так равновесие легко потерять.

— Да понял-понял. Не, ну вы в натуре деды старые, конечно… — смеялся Уизли — И едим-то мы не то, и шутки у нас не те…

Я не следил за их тренировками так пристально, как следовало бы, но заметил, что это дело серьёзно увлекло Рона. Как бы ему ни было трудно, как бы он ни ругался — желание стать сильным было тяжело перебороть; это правда для любого мальчишки, будь он гриффиндорцем или слизеринцем. И его отношение к Эдмунду тоже было крайне любопытным. Как будто в его глазах Пэвенси постоянно превращался из Гарри в Драко и наоборот. То Рон обвинял короля в снобизме и ханжестве, то болтал с ним, как с простым другом: с похлопыванием по плечу, объятиями и грубыми шутками, которые Эдмунд либо не понимал, либо понимал, даже посмеивался, но всё ещё краснел от них.

Как-то вечером за разговором вспомнился Святочный Бал и то, как Уизли не умеет танцевать. Кто-то из королей предложил научить всех гостей тому, как танцуют в этих краях. Сперва начали с чего-то медленного, потом завелась быстрая полька, Рона кидали из одной пары в другую, не давая ему и спокойно выдохнуть… Сириус присоединился к танцу, двигался непринуждённо и быстро, как будто выбивая искры каблуками. Сменил в паре двух правительниц — со Сьюзен он кружился дольше, чем с Люси, и даже один раз приподнял её вверх, держа за талию. Потом опустил несчастную девочку и продолжил пляску, оставив бедняжку стоять у стены. Я видел, как щёки юной королевы наливались алой краской, а в синих глазах расширились зрачки. Кошмарное зрелище. Даже не буду и говорить, что он как минимум ей в отцы годится, или в сыновья, как посмотреть.

Конечно, оставить меня в роли наблюдателя они не могли. Лаванда всё же вытащила, умоляя просто попробовать. Верой и правдой я пытался избежать этой пытки и позора, но расгорячённая мисс Браун повела быстро и неуклонно, мне оставалось только подчиниться правилам игры и забыть, что пёс всё это время смотрит на меня. После хохотушки Лаванды меня бросили к Полумне, она уже не пыталась довести меня до головокружения, в паре с ней я даже с большей уверенностью передвигал ноги. Эта уверенность меня подвела — когда моей партнёршей оказалась Люси, я по случайности придавил бедной девочке её крохотную Золушкину ножку, оставив грязный след на носу серебристой туфельки. Тут же остановился и рассыпался в извинениях — она засмеялась и сказала, что ничего страшного в этом нет, и поначалу братья точно так же оттаптывали ей пальцы во время первых уроков танцев.

Я также наблюдал за тем, как становились ближе Лаванда и Сьюзен. Их разговоры о платьях и цветах были мне чужды, всё же, когда я слышал их смех, меня находило успокоение: мисс Браун больше не решится лишать себя жизни. Королева несколько раз пыталась обучить Лаванду классическому рукоделию, та — ни в какую. Зато на лошади девочка теперь держалась немного ровнее, хотя всё ещё и визжала каждый раз, когда кобылка случайно меняла аллюр на более быстрый. Ей больше было по душе расчёсывать лошадям гривы и заплетать косички с лентами. Всем, даже жеребцам. Ещё ей нравилось готовить сладости, иногда даже вместе с королями.

А вот когда в её разговорах с королевой упоминалась тема мальчиков и влюблённостей, я специально уходил подальше и делал всё, чтобы не услышать ни слова даже случайно.

Однажды, выслушав долгий и сопровождённый оживлённой жестикуляцией рассказ Лаванды о том, как положение звёзд и планет при её рождении могло повлиять на то, что на плечах у неё теперь веснушки и на щеках ямочки, Сьюзен смущённо произнесла:

— У нас кентавры тоже любят о звёздочётстве говорить. Немного иначе, правда, но, думаю, тебе бы понравилось. Показать тебе их?

Лаванда вздрогнула.

— Ой, можно не надо? Только не кентавры, они же страшные…

— И вовсе не страшные, довольно милые, если привыкнуть к странной внешности. Правда поначалу с ними тяжело, гордые очень. Но совсем не злые. А у тебя, Лав, в мире тоже есть кентавры, получается?

— Да… — тяжело сглотнула Лаванда — И они тоже гордые, и их страшно злить, они вечно сердитые, и они какие-то… Ну, говорят, они иногда с женщинами грубо обращаются. Я очень их боюсь. Мне в детстве тётушки говорили, что если такая как я, встретит кентавра, то ей плохо будет.

— В смысле — такая как ты?

— Ну, они так меня похвалить хотели, мол, я красивая.

— Вот как. Послушай, какими бы загадочными ни были наши кентавры, они точно о таком даже не подумают. Здесь я могу обещать. Веришь мне, Лав? — Сьюзен положила руку ей на плечо.

— Верю, Сью, конечно же. Я подумаю…

— Знаешь, наши кентавры очень любят поесть. — попыталась подбодрить её королева — У них же желудка два, вот и просят много. Так что, думаю, своими десертами ты их поразишь. И сразу поймёшь, что бояться нечего.

Как-то, стоя на кухне за приготовлением пористого бисквита, что предназначался для смягчения кентавров, Лаванда обмолвилась об этом разговоре. Там же находился Сириус, которого очень заинтересовала мысль о «разнообразии народностей» в Нарнии.

— Королева Сьюзен же не будет против, если ей составят компанию? — спросил он, вгрызаясь в яблоко.

— С Вами, мистер Блэк, она будет только за. — хихикнула Лаванда, быстро орудуя венчиком в миске — Давайте тогда ещё и Герми подхватим, вот удивится, что не всё на свете знает!

Не о таких выходных я мечтал. Ничего не имею лично против нарнийских кентавров, как и прогулок по этим землям, только вот мне бы больше хотелось сейчас побыть в замке и пообсуждать с Питером античную литературу, а не опять следить за тем, чтобы чего-то не случилось с теми, за кого я в ответе. Не будь с ними пса, я бы не стал навязываться в компанию, но сейчас мне бы хотелось просто проследить за тем, как он будет вести себя со здешними жителями. Не случилось бы конфликта. Отчего-то здесь его считают таким похожим на Колдунью, что может разбудить даже в самых мирных жителях не лучшие ассоциации. Хотя, если бы Колдунья была действительно таким же капризным ребёнком, как Сириус, вряд ли она смогла бы так долго удерживать власть.

Я оседлал Илту, предупредив её о том, что путь неблизкий, и тронулся вместе со всеми. Рон и Полумна остались в замке: Полумне хотелось в тот день поиграть вместе с Люси, а Рон отказался, гордо заявив, что занят уроками фехтования с Эдмундом и ему сейчас, такому взрослому, не до того.

Пёс был явно не рад, что я решил составить ему компанию. Благо, он постарался удержать язык за зубами. И даже спокойно держал дистанцию от Сьюзен. Это убедило меня в том, что её опасное увлечение одностороннее. Слава Льву, как здесь говорят. А то если бы блохастый действительно положил на светлую королеву глаз, этого глаза бы у него больше не осталось.

Хоть лошадка мисс Браун и пыталась весь путь подбодрить свою наездницу, говоря, что пугаться нечего: ты-де, встречала и лошадей, и людей, а значит ничего нового не увидишь… При первой встрече с кентаврами Лаванда чуть испуганно не повернула кобылу назад. Девочку вдвойне напугали их большие кустистые бороды и серьёзный вид. Сьюзен вкратце познакомила нас, Гермиона всё это время ерзала в седле — мне тогда подумалось, что она тоже боится, но позднее я узнал, что это оттого, что гриффиндорка не могла понять — стоит ли ей остаться на лошади или спешиться: вдруг что-то из этого оскорбит чувства местных кентавров.

В результате все мы расположились в кругу, сидя на поляне цветов. Гермиона и Сириус осыпали кентавров провокационными вопросами: я поражался их терпению и умению ответить на всё. Двое так усиленно спорили, что Лаванда, которая и должна была быть главной гостьей, всё больше и больше замыкалась в себе. Сьюзен пыталась её подбодрить, выходило не очень удачно. Даже когда хозяева по достоинству оценили выпечку мисс Браун, девочка всё ещё старалась не смотреть кентаврам в глаза. В результате, она и вовсе отошла от основной компании в сторонку и уселась под деревом. Там её нашёл один из кентавров, что внешне казался чуть моложе остальных, но было заметно, что он всё ещё старше всех нас, вместе взятых. Он завёл с гриффиндоркой разговор, та отвечала неловко и постоянно подрагивала. Но когда речь коснулась звёзд, они уже начали общаться более открыто. Лаванда даже смогла смотреть ему в глаза. И через какое-то время девочка уже поднимала рукав своего платья и показывала новому знакомцу те самые судьбоносные веснушки.

— Вот, видите! — улыбалась она — Вот эти три и родинка ещё одна — они же образуют Южный Крест! А это значит, что я… Я…

— Милая дочь Евы, мне очень жаль Вам об этом говорить, но я уверен, что Ваши веснушки никак не связаны с созвездиями на небесах. — ласково говорил Готтлиб, тот кентавр, поглаживая каштановую бороду — Ровно как и Ваш характер при рождении, и характер Вашего друга, господина Уизли — никак с ними не связаны.

— Вот и Гермиона так же говорит. — омрачилась Лаванда — Говорит — звёзды, это просто холодные сферы газа и всё. Что когда мы их видим, они уже мертвы, а значит — ничего не значат. Потому что всё, что мертво, ничего не значит…

— Дочь Евы Гермиона так же заблуждается. Не стоит унывать, госпожа Браун. Ваше стремление к небесам — великое благо. Но звёзды не могут управлять Вами. Лишь Вы властны над тем, что думаете и делаете. Звёзды могут показать судьбу, дорогу, могут сами повести Вас, но не решать за Вас. И тем более, им нет дела до веснушек и ямочек. И это гораздо ценнее — понимать, что Ваша связь с небесами является не невольничеством, а дружбой.

— Значит, веснушки всё же нет… Жалко. — вздохнула Лаванда, положив голову на колени — Мне говорили, что я поцелованная звёздами, раз у меня веснушки… Поэтому я их и не выводила. Не обижать же звёзды.

— Я не хотел оскорбить Вас этим.

— Да я не обиделась, жалко просто. Это даже хорошо, что Вы так сказали. Теперь точно выведу.

— Не стоит, госпожа Браун, не губите себя. Ваша красота — всё ещё бесценный дар. Решение за Вами, однако путь против того, что естественно, часто ведёт в никуда.

— Ой, Вы меня красивой назвали. Если бы наш кентавр меня красивой назвал, мне бы было так страшно, а с Вами — нет… — смутилась Лаванда — Мистер Готтлиб, я, это… Простите. Я больше Вас не боюсь. Я думала, что Вы мне сделаете что-то плохое…

— Скажите, госпожа Браун, как называется эта сказочная сладость, что Вы подарили нам? — сменил тему Готтлиб.

— Бисквит королевы Виктории. — улыбнулась Лаванда — Так, слушайте, двести пятьдесят граммов муки… Да не качайте же Вы головой, мистер Готтлиб, я уверена, у вас тоже получится всё это достать! Так вот, двести пятьдесят граммов муки, двести пятьдесят граммов сливочного масла…

Я решил перестать наблюдать за ними и занялся своими заметками в записной книжке: в основном, о флоре данных мест и о законах, которым она подчиняется. Моё равнодушие к основному разговору тоже заметил один из кентавров: его лошадиное тело было чисто-белой изабелловой масти, а на человеческом лице сверкали глубокие синие глаза.

— Вы — предводитель новых детей Адама и Евы в наших землях, однако Вы молчаливы и опасливы. — заметил кентавр — Я вижу по Вашему лицу, что у Вас много вопросов, однако Вы как будто не доверяете своим подопечным.

— Господин…

— Бивлинди. — поклонился кентавр и в вечернем свете сверкнули шафраново-золотистые волосы.

— Господин Бивлинди, это Её Высочество Сьюзен назвала меня «предводителем»?

— Разве это не так?

— Я готов к этой ответственности, не поймите меня неправильно, однако, боюсь, мои дети Адама с Вами не согласятся. Но это пустое. Я всего лишь не хотел прерывать юношеские споры. Скажите, Вы уже в курсе того, кто мы на самом деле?

— Вы — дети Адама и Евы, занесённые в наш мир для того, чтобы либо изменить его самостоятельно, либо, чтобы мир изменил вас.

— Я говорю о тех способностях, что мы оставили позади. — покачал я головой.

Подумать только, знал бы маленький Северус, покрытый синяками, укутанный в материнскую одежду, что когда-то о самой желанной вещи, о драгоценной магии он будет презрительно отзываться как о каких-то «способностях».

— Да, мы знаем это. — помрачнел кентавр.

— Ваша Колдунья… — начал я.

— Она тоже прибыла из другого мира, господин Снейп. Прежде положив тому миру конец.

— Теперь Вы понимаете, почему я ожидаю от здешних жителей холодного отношения. У Вас есть любое право ненавидеть нас. — произнёс я почему-то раздражённо.

— Я вижу, что Вы, господин Снейп, не хотите нам зла. Я так же вижу и что Вы — тот человек, который искусно маскирует добро под зло, участливость под равнодушие, заботу под агрессию. Послушайте мой совет. Я не знаю правил Ваших земель, но здесь рано или поздно придётся снять эту маску. Потому прошу Вас сделать это пораньше, так Вам будет легче.

— Я здесь не один, господин Бивлинди. Иначе тому, что Вы называете «маской» давно бы пришёл конец. Вы очень добры; никто не был ко мне так добр, как нарнийцы. Но Вы многого не знаете о том, что происходило в нашем мире.

— Вы — чистокровный, господин Снейп? — спросил кентавр.

Здесь я поперхнулся воздухом. Откуда может он знать термин из нашего мира?

— Нет… Нет, полукровка. — прошептал я осторожно — Как Вы…

— Я догадался, что Вы из мира, где носят волшебные палочки, делят друг друга на факультеты и постоянно говорят о чистокровных и грязнокровных. Мы называли его «Мир Крови». И то, что говорили Ваши дети, и то, что я услышал от Вас — всё на это указывает.

«Мир Крови», безусловно, очень подходящее и точное наименование для магической Англии.

— Неужели Вы были там?

— Я лично встречал детей Адама и Евы оттуда, господин Снейп.

Последующий рассказ записан мной со слов господина Бивлинди без сокращений. Однако, были опущены те моменты, когда я абсолютно бестактно встревал в его речь, чтобы убедиться что он говорит именно о том, о чём я думаю. Я был горяч как юноша, взволнован и испуган — потому что речь пошла о том, чего я так боялся и так избегал.

* * *

Они прибыли сюда при первых королях. Напуганные и растерянные, в разных местах Нарнии появлялись молодые люди, в основном — около четырнадцати или пятнадцати лет. Дети носили чёрные робы и полосатые платки на шее, они часто горько рыдали о каких-то палочках, ругались, отбивались от любой помощи. Как только их начинали расспрашивать, одни и те же слова вылетали из их уст; факультеты, чистота крови, палочки, профессора, надо домой, палочки, палочки, палочки… Мне не довелось пообщаться со всеми, но одну я помню довольно отчётливо. У неё было имя как у цветка: не то Роза, не то Лилия. Глаза изумрудно-зелёные, бойкий взгляд, резкие движения. Локоны рыжие, как львиная грива. Она была очень дружелюбна, когда говорила со мной или с другими жителями Нарнии. Рассказывала в красках о волшебстве из Мира Крови, говорила с таким блеском в глазах, словно торговка драгоценностями, расписывающая свои жемчуга и бриллианты. И так сетовала, что не может нас этому обучить и помочь нам жить проще и лучше. Многие полюбили её — она действительно была обаятельна и грациозна. Однажды я даже позволил ей оседлать меня. Я слышал, Льва она тоже возлюбила очень нежно, не упускала разговоров с Ним, когда упоминалось Его имя, глаза у девочки загорались и та начинала широко улыбаться.

Ничего не предвещало беды — Лилия дружила с каждым животным, Нарния почти что стала ей домом, хоть она и всё равно часто шарила вокруг себя рукой в поисках палочки. К сожалению, всему пришёл конец, когда она узнала, что она не единственная дочь Евы в этих краях.

Мы делили этих пришельцев по цветам на их нашейных платках: Лилия была красной, встречались синие и жёлтые, а также — зелёные. С синими и жёлтыми она смогла найти общий язык, хотя ей всё ещё было заметно более некомфортно с ними общаться, чем с красными. Но однажды на королевском балу появились зелёные.

У них были тёмные волосы, как у Вас, господин Снейп, бледная кожа, тонкие рыцарские черты. Лилия говорила об их гордыне, но когда я повстречал зелёных вживую, я увидел такие кроткие и покорные глаза, что так до сих пор и не понял, где она углядела хоть искорку самолюбия. Зелёные редко улыбались, были тихими и спокойными, вежливыми и уважительными. Но увидев их, наша Лилия сперва побледнела, так что веснушки на её лице стали казаться ещё ярче. А потом кто-то из зелёных между делом упомянул свою встречу с Асланом, похвалил Льва за милосердие и открытость. И прежде милая Лилия словно стала сама не своя, раскраснелась, вскочила с места… Сколько раз она произнесла слово «кровь» — даже в разговорах о великих баталиях так часто не упоминалось это слово!

— Как вы посмели!? — закричала она на королей, чуть ли не рыдая — Как Он посмел!? Он же знает всё, разве Он не знает, во что они верят!?

Короли не понимали, о чём говорит девочка. Тихо предложили ей хотя бы положиться на мнение Льва и попробовать наладить отношения с гостями — в конце концов, раз они здесь, значит им это тоже нужно, не меньше, чем ей.

— Дружила я уже с одним таким, всё для него делала, второй раз этой ошибки не допущу! — прошипела Лилия, сжимая край платья в кулаке.

Тогда вмешался я:

— Они, как и Вы, из Мира Крови — значит, вы сумеете понять друг друга…

Тогда она посмотрела на меня и я испугался тому, сколько ненависти было в её глазах.

— Не равняйте меня с ними! Я — не такая, как они! И никогда не буду, как они! И если вы хотите нас уравнять, значит, вы ничем не лучше их! Мне нужен Аслан! Я всё ему расскажу! Лицемер, обманщик, а я так верила, а он, оказывается…

И девочка рванулась прочь из зала, чуть ли не рыдая.

Никто не знает, что сказал ей Аслан. Никто не знает, потому что Он рассказывает каждому только свою историю. Я только один раз увидел её перед тем, как она навсегда покинула Нарнию: холодная и жестокая, она стояла на краю скалы, смотрела вниз. Ветер трепал её огненные волосы — я пытался позвать её, но она не услышала.

— Кошка драная… — только и вырвалось из её уст.

* * *

Сейчас я бы без сомнений отсёк себе руку с меткой. Пульсирующая боль тысячей копий пронизала всё моё тело. Я склонился, пытаясь поймать ртом воздух, как выброшенная на сушу рыба.

— Господин Снейп? — обеспокоился Бивлинди.

Чем больше старался я сбежать от мыслей о былом, тем всё чаще они встречали меня снова. Даже в таких местах не спрятаться от оскалившихся псов и зелёных глаз. Описание кентавра разбудило в моей голове всё — от первого и до последнего дня. И голова начала раскалываться от мигрени. С трудом я сумел приоткрыть рот:

— Спасибо. — протянул я абсолютно безэмоционально.

— Вы знали госпожу Лилию в Мире Крови?

— Знал. Она мертва. Прошу, оставьте меня.

— Если бы я знал, какую боль мой рассказ принесёт Вам, господин Снейп, я бы держал за зубами мой жестокий язык. — с мудрым сочувствием произнёс кентавр.

— Это не боль. Всё прошло. — солгал я неубедительно — Это было давно — по меркам кентавров, возможно, и недавно, но люди забывают быстро. И всё, что не убивает их, делает их сильней.

Я тяжело вздохнул, поднялся на ноги.

— Не осуждайте её, прошу Вас. — обратился я к кентавру — У неё были свои причины так себя вести.

— Мы не осуждаем, мы лишь не можем понять. Что такого сказал ей Аслан, что она так Его возненавидела?

— Этого мы точно уже не узнаем. — проворчал я.

Дорога назад длилась мучительно долго. Я специально притормозил Илту, так и не объяснив ей, почему стоит перейти на самый медленный шаг, застыл в седле, как статуя, опустив руки с вожжами.

— Господин Снейп, что с Вами? — спрашивала она заботливо; конечно, ведь она по-нарнийски проницательна, да и союз наездника и лошади предполагает особую связь и чувствование друг друга. Снова ощутила какие-то вибрации в моих ногах, какие-то запахи и звуки дыхания и сердцебиения, мотала головой, фыркала, повторяла:

— Опять дети Адама? Опять за них страшно, да?

— Мне точно не нужно ускорить шаг? Может, вообще встанем? Остальных потом догнать можно…

— Господин Снейп, ау!

— Бедный Вы, бедные Ваши ноженьки, Вы дрожите, как будто вот-вот упадёте из седла!

Я игнорировал все её слова, лишь машинально проводя рукой по мягкой шее.

Что сказал ей Аслан, а она — ему? Возможно, она вспомнила о том разговоре со мной, о «грязнокровке», о своём отказе. Либо же она побывала в Нарнии между нашей ссорой и последним разговором — тогда, возможно, именно встреча со слизеринцами в месте, что должно быть ей приютом, убедила её в том, какой сделать выбор. Я не могу её винить. Когда пёс появился на пороге замка, у меня было то же самое чувство, словно меня предали, словно заставляют прощать непрощаемое. А ведь я — взрослый человек, она же была юной и хрупкой девочкой, оскорблённой тем, кого считала другом.

Могла ли Нарния, мог ли Аслан исправить то, что случилось? Мог ли Он, неведомый и невидимый своими львиными лапами залатать те раны, что были нанесены «Миру Крови» по моей вине?

В голове звучало без остановки на все голоса «Проклятье! Проклятье! Проклятье!», блеском авады манили мёртвые зелёные глаза. Мастерство окклюменции в этих местах работает с той же успешностью, что и любое иное волшебство. Я пытался собрать свой разум, сосредоточиться, с трудом и мучением сформировать хоть одну верную мысль — но всё было тщетно.

Хватит, во имя Мерлина!

Во имя… Во имя Льва, хватит!

То самое горячее дыхание, что я чувствовал во время ночного разговора с Питером, сейчас охватило меня полностью, окутало, как жаркий пар. Напряжение в теле растворилось, я, как будто сам собой не управляя, наклонился вперёд и упал Илте на шею, обхватив её руками. Щекой коснулся шелковистой гривы лошади. Она слегка ускорила шаг, но очень осторожно, словно укачивая меня в седле, как в колыбели.

— Северус, ты только не бойся. — я и не заметил, как она сменила обращение — Мы же не кусаемся, мы не страшные. Всех-то ты опасаешься, даже королей, хотя они такие же, как ты. И Аслана, наверное, тоже. А мне кажется, ты не тот, кому следует Его бояться. Вот думаешь, наверное, что Он тебя будет ругать, а то и вовсе съест целиком. Но не будет этого, не с тобой уж точно. Тех, кто так думает, Он не ругает. Мне так кажется.

Я молча повернул голову. Меж остролапых елей проскользнул крупный золотой всполох, образовал собой явный животный силуэт. Я разглядел блестящие локоны пышной гривы, словно сплетённые из огненных нитей. На мгновение мираж застыл перед взором, а спустя один удар сердца чёрные стволы деревьев укрыли его от моих глаз.

— Илта, ты видела что-то? — прошептал я, с трудом поворачивая язык — Как будто солнце восходит…

— Оно уже зашло давно. Да ты спи, спи. Завтра будешь дальше бояться. — смешливо отозвалась она.

Когда я очнулся от неги, то обнаружил, что нахожусь уже не в седле, а лежу лицом вниз на мягком мхе и вереске. Илта безмятежно дремала рядом со мной, упав на бок и иногда шевеля во сне ногами. Где были все остальные, что произошло с нами, сколько времени прошло — все эти логичные для такой ситуации вопросы сейчас не лезли в голову. А всё потому, что Тот, Кого я сперва назвал солнцем, находился в этот момент прямо передо мной, огромный, как сам мир. Звёздное сияние от Его кудрявой гривы цвета сусального золота, гривы, что казалась бесконечно длинной, затмевало всё окрест меня — и смотреть больше ни на что не хотелось, ведь если я и поверну голову или закрою в ужасе глаза — Его я всё равно буду видеть даже через зажмуренные веки. Не только блестящие колечки локонов гривы, но и глубокие синие очи, и это не-звериное, даже не человеческое лицо, не омрачённое земными идеями о красоте черт.

Сперва я инстинктивно поднялся на ноги, но сразу же опомнился — и с трепетом преклонил оба колена и голову. Сердце рвалось пробить грудную клетку.

Я вставал на колени и раньше. Пред Альбусом и пред Тёмным Лордом. Опускался покорно и трясся в судорогах, и всё моё тело словно сморщивалось в комочек, от жалкого, разбитого, развеянного прахом по воздуху меня будто и вовсе не оставалось ничего перед гнётом страха. Только владыка нависал надо мной, в своих пурпурных робах, с его седой бородой и колющим взглядом из-под очков-полумесяцев. Или же властитель был в чёрной, как ночь слепца, мантии, с холодными змеиными глазами, и я представлял, как осторожно расширялись при дыхании его тонкие ноздри на мертвенно-белом лице.

У меня же ноги в такие моменты болели, словно у старика с артритом, не только колени, но всё от бедра до стопы пронизывала мучительная резь — и не имело значение, тёмный или светлый господин стоит передо мной. Сейчас для меня этот жест был так же лёгок, как поворот в танце, так же естественен, как кивок головы. Я не ощутил страданий, не ощутил даже намёка на унижение достоинства. Хотя и моё достоинство было последним, о чём я думал в это мгновение. Слёзы подступили к глазам.

Его голос был чист, глубок и мягок, меня словно как в детстве укутало байковым одеялом. Сочувствующий, но не жалеющий голос.

— Твоё сердце и после стольких лет полно печали об утерянном друге, Северус?

— Всегда, господин мой. — прошептал я очень тихо, но, зная, что Он услышит — Всегда.

— Твоё раскаяние в содеянном зле — знак великой добродетели. Но ты медленно убиваешь себя. Северус, кое-что незримое живёт в тебе. То, что ты всеми силами пытаешься скрыть от чужих глаз, ожидая в ответ плевков и насмешек. Позволь же ему встать на то место, где сейчас стоит твоё уныние.

Илта была права. Почему-то Он не гневался на меня, не рычал и не стискивал зубов на моей шее. Хоть и знал всё — и по тону Его голоса я понимал, что Ему действительно известны в подробностях даже те вещи, что я сам постарался забыть, вычеркнуть из памяти. Ему известно то, в чём мне было бы тяжело признаться даже себе самому. Он не был на стороне Дамблдора. Он не был на стороне Тёмного Лорда. Ему были знакомы обе мои актёрские маски — и Он не полюбил ни одну из них. Тогда я не мог для себя это сформулировать, но позднее понял — это потому, что любил Он не мои маски, а меня.

— Лили, она ведь… — внезапно вырвалось из моего горла само по себе.

— Для каждого своя история, Северус. — спокойно произнёс Лев, охлаждая мой пыл.

— Да. Да, простите меня. Я был готов к этому ответу.

И холодным лезвием скальпеля пронзила разум глупая мысль — а ведь Он может всё, даже то, чего не может магия Мира Крови, что не под силу ни одной палочке, ни одному зелью. Значит, можно просто спросить, просто представить, на мгновение. И как ребёнок, которому разрешили в магазине купить всё, что угодно, смело указать на самое запретное и желанное. Она снова будет жить. Не знать и не помнить меня, но жить.

Нет. Нет, отогнал я это безумие. Нельзя ни в одном из миров представлять такое. Запрещено. Смерть есть. Её не может не быть.

Однако Лев чётко услышал мои дурные помыслы. С Его стороны это было не привычное проникновение в разум, не легилименция, насильственная и воровская. Он просто знал.

— Да. Я могу это сделать.

— Вы… Можете? — тихо пролепетал я, боясь, что сейчас Он лишь глумится надо мною, над моей наивностью.

— Но неверным было бы возродить её одну.

Теперь я полностью превратился в ребёнка и речь моя стала совсем детской, глупой, беззубой.

— Но… Если не её одну? Ведь Вы можете воскресить не её одну…

Пускай и всех. Даже Джеймса. И не останется мёртвых на белом свете. Зато она останется такой же, какой была.

— Да. Придёт час, когда все они смогут стать живыми вновь.

— Почему не сейчас? — спросил я как можно более кротко.

Вот «я-ребёнок» в воображаемой лавке игрушек стал внезапно капризным, нетерпеливым, затопал ножкой, замахал руками, завопил на сорванных связках «хочу! Хочу! Купи!»…

— Потому что история ещё не дописана и песня не допета. Предстоит родиться тем, кто ещё не рождён. Для каждого приготовлена лучшая участь.

Впервые за этот разговор я по старой привычке саркастично ухмыльнулся краем губ. Автоматически вспомнились мои учительские будни, ноющий голос мисс Браун «Профессор, я забыла, я завтра принесу, честно-честно!». И моё холодное и строгое, как удар линейкой по пальцам «Вы меня завтраками не кормите». Разумеется, я не собирался говорить об этом Льву, это было бы ужасно грубо — но я забыл, что здесь говорить необязательно.

— Это тяжёлое ожидание, но оно дано тебе, чтобы ты обучился верить. — ответил Лев, выдыхая горячий пар из пасти — Иногда случаются настоящие чудеса, но никогда это не бывает просто.

Когда Он произносил слово «чудеса», во мне, как когда-то в детстве, рождалась эта страсть, это желание коснуться неопознанного, неподвластного простому человеку. Но тогда, юным Северусом, я так думал о магии: о самой обыкновенной, рутинной и жестокой нашей магии. А «чудеса» — это нечто магии абсолютно противоположное, так понимал я это в то мгновение.

Крайне забавно, что я чуть было не обозлился на то, чего не было. Чуть было не посчитал, будто Лев одёргивал, останавливал меня, как это делали многие в Мире Крови. Здесь это не была попытка укротить, как дикого коня, живой и свободный дух. Иногда ждать необходимо именно для того, чтобы дух этот верно воспитать. И не ты ли, Северус, говорил юному гриффиндорцу, что жизнь вообще не даёт поблажек и нечего о ней плакаться?

Да, Питер прав, когда я говорю слово «жизнь», я точно всегда имею в виду что-то другое. Возможно, большее, чем жизнь.

— Я вижу, Вы не даёте ответов сразу. — обратился я к Нему — Потому что на некоторые вещи нельзя ответить…

— Некоторые вещи можно только понять. — ответил Он.

Я вспомнил, как хвалил Его тогда, на королевском пиру. За качества учителя и наставника, одно из которых — умение не только держать за руку во время пути, но и отпустить тогда, когда ученик сумеет пойти самостоятельно. Сейчас я смотрел на своё отражение в Его огромных глазах и понимал, как на самом деле должны были быть мне, мне из всех людей, несвойственны те маленькие моменты неверия.

Я придвинулся к Нему ближе и мягкая грива коснулась моего предплечья. Забыв о том, что Он должен оставаться надо мной авторитетом, я сам вытянул руку и золотой локон, легче пуха, упал мне на ладонь. Как солнечное пламя, эта грива окутывала меня, и я словно утонул в ней — сам не заметил, как прижался к Нему. Я — к Нему, я, прокажённый мальчишка, уродец и паяц, неспособный спасти ни себя, ни других — к Тому, чьё имя синоним Спасения. Мне было стыдно, я хотел было встать, отойти, держать дистанцию — потому что Он сильнее, Он выше. Но я не мог, потому что Он ещё и не чужой. Тем более, то самое тепло, что подгоняло меня раннее, сейчас ощущалось явнее, чем когда-либо.

Блестящие волоски защекотали мне щёки, и из сдавленной грудной клетки вырвался воздух. И тогда я издал крик. Истеричный, горький, страдальческий крик. В этом крике были и слёзы после избиений от отца, и ненависть к Мародёрам, и обида на Лили, и стыд за всё, что было сделано моими же руками, за каждое движение палочки. Я кричал, будто выворачивая себя наружу, горячие слёзы разрезали щёки, как атака сектумсемпры, стекали вниз и капали с безобразного согнутого носа. И чем громче был мой вопль, тем теплее мне становилось, тем крепче меня укутывали золотые волосы и тем меньше хотелось мне встать, сбежать, извиниться за слабость перед Тем, кому, наверное, нельзя её показывать…

Когда я гладил Его гриву, между золотых волн на секунду мелькнуло белое запястье, сверкнула метка… Только тогда я отшатнулся и отодвинулся, спрятал стыдливо мерзкую руку за спину — а Он заметил это.

— Тебя мучает она? — спросил Он у меня вкрадчиво, хоть и явно знал сам. Но знал и то, что мне надо дать шанс сказать это своими словами.

— Несколько раз я в приступах истерики хватался за что-то острое, желая отсечь с корнем руку, как солдат, заражённый гангреной. Но эта зараза проникла во всё тело, потому и отсутствие руки будет меня мучать не меньше. Это будет ещё более жестокое напоминание. — произнёс я почти безэмоционально — Иногда она безумно, агонически болит, особенно, когда я вспоминаю о моём прошлом. Отекает, вздуваются вены, дрожат пальцы. Я старался укрывать её длинными рукавами. И не только, чтобы скрыть от других. Мне на неё смотреть ещё более гадко.

— Я исцелю тебя, но она останется при тебе, как и прежде.

— Рука или метка?

— И рука, и метка.

— Наверное, Вы можете и просто свести её, как сводят татуировки. Почему Вы не хотите этого? — спросил я без претензии в голосе, мне действительно было интересно.

— Потому что ты не должен забывать о том, что было, Северус. Сейчас ты сбрасываешь с себя это бремя, отпускаешь его, но ты обязан оставить при себе и память о каждом сделанном шаге. Не для того, чтобы эта память давила на тебя тяжким грузом, а для того, чтобы она вела тебя по твоей дороге. Чтобы ты не стёр из истории себя. Пускай твоя вина покажет тебе, как сильно твоё раскаяние и как неумолимо и крепко добро, скрытое за этими чёрными одеждами.

Я кивнул и протянул руку вперёд — мне всё ещё было неприятно глядеть на змею на запястье, я даже помню, как отворачивал взгляд, будто мальчишка, которому в первый раз делают укол и который надеется избежать боли, просто отказавшись смотреть. Дыхание Льва быстро окутало мою руку, кажется, Он даже трижды коснулся своим носом чёрной татуировки. Я посмотрел — и увидел, как на моей коже оживает чёрная змейка, сверкает жемчужными глазами, двигает юрким хвостиком. Змейка оплела моё запястье в последний раз, будто на прощание, соскользнула, упала наземь и утонула во мхе.

Рисунок действительно остался на месте, даже не помутнел. Но отчего-то он вызывал у меня не больше страха и самоненависти, чем может вызвать врождённое родимое пятно. И с этого дня, моя рука больше никогда не болела из-за тяжёлых дум.

— Спасибо. -прошептал я и поклонился ещё раз — Спасибо, я не знаю, даже, чем отплатить Вам.

Дальше я смутно помню, как растворялся его силуэт в воздухе, смешиваясь с блестящей пылью и солнечными лучами, как медленно исчезали львиные черты и два синих глаза превращались в две звезды в тумане.

Я не смог спросить «Мы сумеем ещё поговорить, господин?».

Но смог услышать самое однозначное и искреннее «Да», что слышал в своей жизни.

* * *

Белая постель, расписные стены. Я в спальне замка, лежу под одеялом. Видимо, проспал долго — нет даже намёка на усталость. У изголовья сидит мисс Лавгуд, хихикает, играет со своими волосами, болтает ногами.

— Ну, как? — нетерпеливо спросила она у меня, как только я протёр глаза.

— Сколько времени? — ответил я вопросом на вопрос — Утро, вечер?

— Утро-утро. Прямо следующий день, если Вы об этом. — отмахнулась Полумна — Ну, так как? Я же Вам говорила, что Он хороший, а Вы не верили!

Пауза.

— Мисс Лавгуд, как Вы узнали?

— У Вас такое лицо, что и легилименция не нужна. — рассмеялась девочка.

Мне сейчас не было важно, как именно я оказался в этой кровати. Я не помню, чтобы возвращался и входил в замок. Может быть, на время разговора я потерял сознание и меня принесли сюда. Или всё это прошло как обычный сон, просто из головы выскочило всё, что было между последним разговором с Илтой и пробуждением. Только вот в истинности моей беседы я не сомневался, как и в том, что видел именно Того, кого следовало увидеть.

— Вы оказались правы, мисс Лавгуд. — только и сказал я, стараясь вложить в эти слова свою благодарность. Полумна подмигнула мне.

Дверь приоткрылась, обеспокоенное лицо Грейнджер высунулось из неё.

— Подслушиваете? — спросил я, закатывая глаза.

— Да… В смысле, нет, я просто проходила… — закрутила она классическую гриффиндорскую пластинку.

— Здесь это уже не нужно, мисс Грейнджер. Давайте начистоту.

Девочка раскраснелась, мне даже показалось, что её кудряшки встали дыбом.

— Вы теперь знаете, как вернуться домой? И почему он нас держит?

— Нет, не знаю. — равнодушно произнёс я, спуская ноги на пол.

— Что!? Но, профессор, почему Вы не спросили это у льва? — поразилась Гермиона.

— Не хотел. — просто закончил я разговор, любуясь своей исцелённой рукой.

— Да разве есть что-то важнее… — опустила разочарованно голову Гермиона — Простите…

И покинула мои покои.

Прошло пол-недели. Никому я не рассказал подробностей моего разговора со Львом. Полумна специально предупредила Гермиону, чтобы та меня не дёргала — а если остальные волшебники узнают, пускай и их остановит от расспросов. Если бы я и доверил кому-то секрет: то либо мисс Лавгуд, либо королям. Но пока мне хотелось оставить это между мной и Асланом.

Дни шли спокойно, солнце горело жарко — благо, все королевские костюмы были изготовлены из абсолютно натуральных материалов и тело в них не страдало. Полумна и Лаванда кормили лошадей, Эдмунд и Рон тренировались на мечах, Гермиона внезапно начала носить украшения из сокровищницы. Мы тесно общались с Питером, он научил меня обращению с оружием потяжелее шпаги, я объяснял ему будущее, он мне — прошлое. Благо, нам было не так трудно друг друга понять, ведь у Англии сороковых и Мира Крови есть немало общего. Куда сложнее было бы простому маглу понятно рассказать ребенку войны о компьютерах и кассетах. Что до пса — он вечно куда-то отлучался. Недалеко и ненадолго, но слова «А куда пропал Сириус?» то и дело звучали в этих стенах.

Однажды я находился в саду, в беседке среди розовых кустов, читал книгу и слушал, как жужжат пчёлы. Тогда ко мне подошёл пёс -по собственной воле, впервые за всю нашу жизнь в замке. Навис надо мной горой. Стоял и мялся.

— Разговор нужен. — сказал он мне, резко, будто выплюнул.

— А мне солнечный свет нужен. — холодно ответил я, переворачивая страницу.

— Ты так и будешь вести себя, как девочка обиженная? Столько лет прошло, а ты всё в детстве застрял. Джим уже давно мёртв, а ты его ненавидишь, Лили давно нет, а ты…

Я захлопнул свой томик, даже не заложив страницы.

— Что. Тебе. Надо? — процедил я, представляя в голове картины живодёрен и собак, идущих на мыло и пирожки.

Сириус уселся на землю, скрестив ноги по-турецки.

— Я хочу, чтобы ты наконец меня понял. Мы в одной лодке, но ты упорно это игнорируешь. Никогда ты других не слушал, так послушай сейчас.

Он недолго промолчал, поскрипел зубами.

— Ты сам прекрасно понимаешь, что было тогда. Это были детские игры, вот и всё. Да, иногда я был неправ. Знаешь, с моей семьёй у меня есть все права ненавидеть всякую змеиную шваль. Только вот я из мальчишеских забав давно вырос, а главное, не начал заниматься тем, что куда хуже, чем любые спущенные штаны или украденные вещи. Я настоящим живу, а ты всё во вчерашний день глядишь.

Я злился на этого наглого мерзавца, безусловно, но злился меньше, чем сам от себя ожидал тогда. Видимо, без метки мне легче давалось слушать напоминания о моём пожирательском прошлом.

— Ты с чего это начал? — спросил я наконец — С какого перепугу?

— С того, что мне жаль, ясно! Жаль, что ты так меня понял, жаль, что до тебя не дошло! Ну, прости, прости, ну не идеал я! — огрызнулся он — Поэтому кончай скулить и закапывай топор войны.

Если это были извинения, то не только крайне несвоевременные, но и худшие, что я когда-либо слышал.

— Знаешь, я считаю, что мир не разделен на хороших и плохих. В каждом есть и темная, и светлая сторона — главная, какую ты выбрал. — произнёс Сириус, поглаживая белый бутон одной из роз — Мне жаль, что ты выбрал тёмную, Сев. Но я верю, что и в тебе есть что-то нормальное. Поэтому теперь мы одна команда. Наши дети на нас возлагают надежды. И не только они. Наш вождь — тоже.

На словах про вождя я начал понимать. Сначала мне стало неприятно: ах, и ему тоже! Но после я вспомнил историю Лили, что тоже не хотела делиться Асланом, будто Он был плюшевым львенком. Одна уже так обожглась, мне не стоит. Как здесь говорят — Он не ручной лев.

А потом я спросил:

— Уже видел, получается?

— Я так и не понял, почему он сразу к нам не вышел. — отмахнулся Сириус — Но он действительно непохож на цирковых львов. Вообще я ожидал кого-то вроде Дамблдора, но нет... Я ему про одно, а он мне про совсем другое. Я так и не понял, в чём его цели.

«Не Он ли предложил Сириусу извиниться передо мной?» — подумал я.

— А какие должны быть у Него цели?

— Борьба за справедливость, Сев. Стремление достичь добра на свете. Да что угодно.

— Наверное, ты хотел бы, чтобы Он предстал перед тобой в гриффиндорском шарфе и значками движения за права эльфов на гриве. — ухмыльнулся я.

— Дурак ты. Вот я пытаюсь с тобой по-хорошему, а ты упёрся, как баран. — сплюнул Сириус в кусты.

Буквально этим же вечером о встрече Сириуса с Асланом узнали все. Полумна и короли радостно захлопали в ладоши, поздравляя его. Подняли бокалы, разрезали новый торт от Лаванды.

А он начал свой рассказ — и в его словах звучало столько уверенности в том, что Лев теперь принадлежит ему и говорит его устами. Такая гордость, быстрые театральные жесты. Хорошо, что он не знает, что Лев до этого являлся и мне.

Да, мне показалось, что так разбалтывать нечто столь драгоценное по меньшей мере не культурно — всё равно, что публично срывать одежду. Я не зря хранил в уме каждое слово Господина моего и каждое движение Его львиной головы. Мне казалось, что это будет предательство не только по отношению ко мне, но и к Нему. Но я смирился. В конце концов, пёс ведёт себя как мальчишка, желающий всем показать новую диковинку. Пока я рос и пестовал в себе стоицизм, строгость и сдержанность, ему пришлось сидеть в тюрьме, где из него высасывали все соки. Он не наигрался — и вот играет дальше.

Забавно, что мы оба так яро обвиняем друг друга именно в инфантилизме. Кто-то же из нас должен быть взрослым, верно? Ведь не может быть, чтобы в этом замке не осталось ни одного взрослого.

— По правде сказать, я ожидал от него большей уверенности в словах. Как будто он сам не знает, за что борется. Однако, некоторые лидерские качества, безусловно присутствуют.

— По-моему, никто не может быть более уверенным. — пожала плечами Люси — Мне кажется, Вы не совсем Его поняли.

— Я понял всё правильно. Битва за тех, у кого нет голоса, сражение за дело всеобщей справедливости, всё это в его идеологии мне нравится. Однако то, как он говорит об этом, слишком… Сложно подобрать нужное слово, но он как будто и согласен со мной, и нет.

— И в чём вы не согласны? — спросил Питер.

— Например, я ожидал узнать побольше о политике Колдуньи и её слабых местах…

Полумна прыснула.

— И что смешного? — обратился к ней Сириус.

— Вы как будто зачитываете статьи из «Пророка».

— Так выглядит взрослый мир. Аполитичное мышление приводит нас к тому, что на трон садятся тираны, озабоченные чистотой крови или…

Тут Сириус умолк ненадолго.

— Проклятье. — произнёс он и отклонился на спинку стула.

— Что такое? — спросила Лаванда участливо.

— Даже после часового разговора, я не могу понять, чего именно хотела эта Колдунья. Как построена её система превосходства, как она повела за собой народ, каковы её методы пропаганды. Он как будто избегал говорить о ней. Всё время менял тему. Вечный ad hominem, как будто я имею какое-то прямое отношение к теме разговора. И эта риторика… Иногда мне казалось, что он ненавидит Колдунью не за то, что она сторонница авторитарных идей, а за то, что она «не знает своего места»…

— Я думаю, что Его отношение сложно назвать «ненавистью». Даже если речь идёт о Колдунье. — по-слизерински усмехнулась Полумна (да что же они все меня пародируют?).

— Врага надо ненавидеть, если враг отнимает у тебя элементарные права. — покачал головой Сириус.

— Зачем ненавидеть пораженного врага?

— Затем, чтобы помнили. Но это мелочи. Видимо, лев довольно косноязычен, вот и всё.

Я не смотрел в сторону Полумны, но уже понимал, каким взглядом она его сверлит. У меня самого кулаки сжались.

— Я рад уже самому знакомству с вашим лидером. Раз мы застряли здесь, так доделаем то, что начали в нашей Англии. Поможем слабым и поработаем на наше будущее.

«Наше? Да ты тут несколько дней.» — проворчал я про себя, снимая ложечкой клубнику с верхушки моего куска торта.

— Я предлагаю тост! — поднялся вновь пёс, взмахнув рукой с бокалом — За Нарнию и магическую Англию! За дружбу и разнообразие! За львов!

— За львов! — чокнулись все, кроме меня и Питера; мы оба сослались на то, что больше не хотим пить.

* * *

За всё наше пребывание в замке, короли регулярно выезжали повеселиться на охоту, и чаще всего сопровождали их только Полумна и Рон. Последний особенно любил это дело, Эдмунд хвалил его за азарт. Гермионе и Лаванде было жалко животных, даже немых — и хоть Эдмунд пояснял им, что еда не падает с неба, до девочек это так и не доходило. Однажды, увидев принесённую Питером с вылазки тушу оленя, обе зареклись вовек больше не брать в рот мяса, настолько шоком это было для них, особенно для Лаванды, что бросилась в слёзы и Питеру пришлось её утешать. Но продержались они всего два дня: потом я увидел, как обе ночью бегают на кухню за кусочками мяса. И вздохнул с облегчением.

Сириус охоты не любил по схожей причине. Мёртвые олени вызывали у него не самые приятные ассоциации, особенно, если ещё и Питер приносил их на стол.

Однажды, впрочем, короли сумели заманить всех нас на вылазку в леса: с обещанием, что охота будет скорее театральной имитацией, а на деле все лишь покатаются на лошадях, споют, потрубят в рожки и, быть может, загонят зверя-другого с целью схватить, погладить и отпустить. Гермиона, Лаванда и Сириус согласились, а я просто давно обещал Илте научиться нормально держаться в седле при полевом галопе. Так мы и собрались вместе и погнали лошадей в леса.

С собой короли прихватили свору говорящих гончих, покрытых рыжими пятнами. Вид милых собачек немного поднял Лаванде настроение. Сириус попытался погладить некоторых из них, но они не дались ему в руки. Видимо, псу нужен авторитет, которого у Блэка нет и быть не может.

Сперва мы шли шагом; люди, лошади и собаки общались друг с другом. Сьюзен и Гермиона подняли тему войны: Гермиона хотела порадовать королеву тем, что Британию больше никто не атакует, но в результате сказала лишнего, упомянув и ядерное оружие, и последующее поведение русских, и прочие конфликты, что пошли чередом вслед. Королей это явно опечалило: да, они понимали, что наивно бы было считать, что эта война закончит все войны, но всё же было тяжело терять эту надежду на абсолютно безоблачное будущее.

Затем кто-то из королей заметил фигуру кабана между деревьями и мы хотели было начать погоню. В этот момент Илта услышала какое-то шуршание в кустах недалеко от нас и повернула голову. Спустя секунду мимо моей щеки, растрепав волосы, просвистела стрела, я дёрнул вожжи (что было необязательно: моя лошадь уже бросилась вскачь)...

Сразу вспомнилась битва с волками — и в банде, окружившей нас, тоже было несколько волков; а помимо них — люди с человеческими телами и головами псов, нечто вроде троллей или людоедов (большие, похожие на гору уродливые существа с широко раздутыми ноздрями), страшные и гротескные карлики с длинными носами и костлявыми пальцами, какие-то подобия не то людей, не то лягушек и ящериц… Из всех существ наиболее человеческие черты были у здешней ведьмы, смуглой растрёпанной девицы, оседлавшей дикую свинью.

Надо сказать, абсолютно базовые уроки обращения с оружием уже были даны не только мне и Рону, но и всем остальным, кроме Лаванды: то ли она слишком уж не хотела никому пускать кровь, то ли короли сразу поглядев на неё, решили, что лучше оставить ей то, что она умеет лучше всего. Да, никто из нас не достиг уровня близкого к умениям Пэвенси — и всё же у Гермионы был с собой небольшой арбалет, у Сириуса — кинжал… Я не знал, насколько хорошо они с ними обращались и на кого из компании я бы мог положиться. Так или иначе, сейчас для нас было первостепенной важностью оградить от опасности Лаванду.

Я обнажил меч и битва началась: мы закрыли щитом перепуганную мисс Браун. Надо сказать, в отличие от оборотней, что мы повстречали раннее, эти существа были куда более сплоченными и четкими в своих движениях. Ведь к местам поселения волков мы пришли сами: эти же застали нас врасплох в том месте, что должно было бы быть безопасным. У шайки была явная цель поймать и убить нас, они действовали резко и жестоко, но при этом и обдуманно.

Помню, что Рон хорошо отличился в пылу сражения — даже не пытался слишком вырваться вперёд, а повёл свою боевую энергию в нужное русло. В какой-то момент здешняя ведьма перестала только руководить воинами, а сама ринулась вперёд, в самое пекло: столкнулась лицом к лицу с Гермионой… Грейнджер застыла в парализующем ужасе, совершила один выстрел, промахнулась… Потом ведьму уже успел отбить кто-то другой. Я надолго запомнил, как внешне похожи казались в тот момент Гермиона и эта злодейка; как будто кто-то взял лицо Гермионы и стёр с него всё спокойствие и разумность, заменив его на дикий, необоснованный хаос. Видимо, сама Грейнджер тоже заметила этот эффект кривого зеркала: потому и всю оставшуюся битву вела себя ещё более неуверенно.

В один момент лошадь, на которой сидела королева Люси, замешкалась, что-то толкнуло её в бок, Люси выпала из седла, с одной ногой, застрявшей в стремени, и кто-то из чудищ, из тех, грузных и заплывших жиром, сумел крепко схватить её за косу и дернуть на себя. Моё сердце пропустило удар, я было рванулся к ним, но не успел, крик бедной королевы застыл в моих ушах…

Мне очень сложно описать эту сцену, потому что случилось всё невероятно быстро. Сириус сумел наклониться в седле, быстро ухватить мерзавца сзади и всадить ему в горло свой кинжал. Чудище захрипело, Люси успела освободиться из его лап и снова вскочила на лошадь… Блэк отбросил бездыханное тело огра на землю, убрал оружие, даже не утерев крови.

Питер и Эдмунд смогли отбить основную волну атакующих. Ведьма что-то лихо, по-дикарски выкрикнула, взмахнула рукой и хлопнула по крупу своей свиньи. Существа кинулись за ней в отступление: агрессивные чудища тут же обратились трусливыми зверушками. Собаки грозно лаяли им вслед.

Несмотря на то, что в этой битве ближе всех к смерти была Люси, наиболее травмированной выглядела Гермиона. В моей голове проснулся какой-то маленький злой шут, что так и дёргал меня за язык, подталкивал съязвить «Этих оборотней тоже будете защищать, мисс Грейнджер?», но, к счастью, я просто сказал:

— Приходите в себя.

Она молча кивнула в ответ.

Сириус спокойно поправлял седло на своём коне, как будто ничего и не случилось. Люси подошла к нему и поблагодарила: он равнодушно пожал плечами.

Видимо, я недооценивал его. Мне мерзко такое признавать, но этот пёс обладает и добрыми собачьими качествами — умением, или скорее, желанием защитить слабого в том числе. Его презрение к королям и их богатству не помешало ему позаботиться о жизни одной из них. Если бы он спас от смерти меня, я бы начал ненавидеть его ещё сильнее: как горделивого Джеймса, что использует благодарность, как путы, которыми можно связать врага. Если бы он спас Гермиону, Рона или даже незнакомую ему Лаванду, я бы прочитал это как простую гриффиндорскую солидарность. Но он спас ту, чей авторитет сам сперва не хотел признавать, кого за глаза считал избалованной толстосумкой, что принадлежит к ненавистному ему «молчаливому поколению», к которому принадлежали и его родители — главные его противники.

Я подошёл ближе. Выдавил из себя с отвращением:

— Благодарю тебя.

— И за что? — горделиво приподнял он бровь.

— Ты сам знаешь, за что.

— Ну, тогда всегда пожалуйста. Я поступил, как поступил бы любой гриффиндорец. — улыбнулся он.

— И что это было? — отдышавшись, спросила Илта у меня, как будто я имел какое-то понятие. Я без слов протянул ей яблоко из котомки — так ей точно станет легче.

— И раньше оставшиеся последователи колдуньи собирались в небольшие шайки, но это первый раз на нашей памяти, когда они напрямую атакуют нас. — ответил вместо меня Питер — Они не выглядят устрашающими…

На этих словах Гермиона дёрнулась, как от удара электричеством; сидящая рядом Люси молча погладила её по спине. Всё же королева была куда более вынослива перед лицом такой опасности.

— Но явно это совсем не те бандиты, с которыми можно было бы управиться за несколько дней. — продолжил король — Поэтому сейчас мы меняем планы. Опросим лесных жителей о разбойниках.

Он взмахнул рукой и приказал двум из охотничьих собак помчаться в замок за подкреплением. Псы без сомнений пустились в бег.

— Они хотят возродить власть Колдуньи? — спросил Сириус, крутя в руках так и не очищенный кинжал.

— Очевидно. — ответил я.

— И что же ими влечёт? По какому признаку они разделяют своих и чужих?

— По признаку верности Аслану или Колдунье, конечно же. Почему Вы спрашиваете? — обратилась Сьюзен, немного разочарованная тем, что любовь всей её жизни задаёт такие очевидные вопросы.

— Верность сама по себе из воздуха не рождается. Такая разнообразная компания — и все пошли за одним лидером. Что-то должно их скреплять, что-то большее, чем просто харизма вождя. — проворчал Блэк почти неслышно, сделав сперва вид, что ответ Сьюзен его удовлетворил.

Гермиона всё так и сидела, положив голову на колени.

— Нам тоже было страшно. Но мы не одни. — Люси взяла её руки в свои; гриффиндорка не сопротивлялась. Не от доверия, нет, а просто потому что не было сил на бунтарство.

— Я своими глазами видела, как наша последняя надежда умирала под руками таких же чудовищ. — продолжила королева ласковым голосом — Но она возродилась и я поняла, что эти существа далеко не так страшны, как казались мне сперва. Они слабые. Ты веришь мне, Герми?

Девочка промолчала.

— Нет, не верю. — ответила она честно — Не верю, потому что Вы… Ты меня не поняла, Люси. Я боюсь не того, что они нас убьют. Я боюсь этой… Женщины. У неё было моё лицо.

— Да ладно, ты куда симпатичнее. — улыбнулась Лаванда, но её дружелюбие потонуло в воздухе.

— Нет, я действительно как будто смотрела на себя! — всплеснула руками Гермиона — И мне показалось, что я тоже смогу стать такой! Неужели я смогу стать такой…

— Таким в принципе может стать кто угодно. — встрял в разговор я, стараясь говорить как можно менее эмоционально.

Гермиона встала на ноги, начала ходить из стороны в сторону, бурно жестикулируя.

— Я немного прочитала в библиотеке о том, что здешняя магия… Она позволяет так менять лицо и показывать людям их истинное будущее в самом страшном свете, чтобы запугать и подчинить. Мне казалось, что это выдумки. Мне вообще казалось, что ваши книги просто пытаются очернить волшебников из зависти. Что вы описываете их слишком злыми, карикатурно злыми, как персонажей детских мультиков. И теперь я вижу, как эта уродливая баба глядит на меня и я не могу отвести взгляда, я могу только принять. Вроде как… Вот какой ты будешь, когда падёшь. Я — это твоё завтра.

— Вот и приложите все усилия, чтобы не стать такой, мисс Грейнджер. — произнёс я, когда она перестала шататься из стороны в сторону.

— Какие усилия? — искренне и мягко спросила она; один из редких случаев, когда её голос не звучал так, будто она чего-то требует.

«Если бы я знал, я бы не был самым ненавистным профессором Хогвартса» — подумал я.

Я уже начал формулировать в мыслях какую-нибудь мудрость, представлял, что сказал бы Аслан, но Сириус ответил за меня. Вышел вперед, потрепал Гермиону по макушке, встряхнул за плечи.

— Герми. Слушай меня. Ты — дитя Гриффиндора, отважная львица. Вот и веди себя так, как тебя просит твоё сердце. Твоё чувство справедливости. Ты всегда боролась, так борись и сейчас. Ты сильная девушка…

Гермиона отвернула голову.

— Нет у меня больше никакого чувства справедливости. — горько ответила она — Как мне чувствовать, если я не знаю, что такое справедливость? Мне казалось, что всё, о чём мне рассказывают светлые маги в Хогвартсе — это и есть правда, но здесь всё совсем иначе. И хватит называть меня сильной. Если хотите сказать «у меня нет ответа», так и скажите.

— Герми, попробуй прислушаться к Аслану… — начала было Полумна, видя, как тщетны здесь все другие слова.

Но Гермиона резко одёрнула её.

— Не могу я слушать того, кто меня не слушает! — и рывком сорвалась с места, побежала к своей лошади, прыгнула в седло так ловко, будто всю жизнь училась джигитовке.

Разговор зашёл в тупик. Мы молча повели лошадей вперёд, позволив Грейнджер немного побыть наедине с собой.

— Бедная девочка. — только и сумел произнести Питер, поравнявшись со мной.

— Пройдёт. — попытался утешить его Сириус — Со всеми бывает.

Животные, которых мы пытались опросить, почти не имели понятия о новоявленной банде. По словам одной семьи барсуков, эти лиходеи объявились в этой части леса лишь сегодня, до этого о них не было слухов, простых животных и существ они не трогали, только запугивали и неудачно пытались перетянуть на свою сторону. Те звери, что были с ними — тот же ездовой кабан ведьмы — были молчаливыми и, скорее всего, поддались при помощи простой дрессировки. Не считая волков — то были обращенные оборотни.

Короли были на удивление спокойными. Когда я заметил это, Питер мне пояснил:

— Они только кажутся собранной командой, господин Снейп. Нельзя следовать Колдунье, когда Колдуньи нет. Даже та ведьма, что руководит ими, явно не способна на многое. Без хорошего лидера сложно добиться успеха. Я уже говорил, нам встречались такие шайки после войны. Думаю, причин для паники нет.

Повстречалась нам и уже знакомая дриада Астрель, они с Полумной обнялись так крепко, что на одежде у Лавгуд осталось несколько хвойных иголочек.

— Да, видела. — ответила она на королевские вопросы — Как раз мимо меня пробегали. Я сразу поняла, что с ними что-то не так. Но не сумела всех предупредить. Зато…

Тут она слегка раскраснелась.

— Зато я в них шишкой кинуть успела, Ваши Высочества. Прямо ведьме в затылок. — произнесла она смешливо, теперь походя не на элегантную леди, а на маленькую девчонку-сорванца.

Потом Астрель заинтересованно спросила у нас, что не так с «кудрявой дочерью Евы», отчего она такая грустная, ведь в первую встречу выглядела такой дерзкой, но Полумна жестами показала, что «кудрявую дочь Евы» лучше сейчас не беспокоить.

Опросы проходили долго и одни и те же ответы повторялись множеством разных языков. Я начал осознавать, что уже устал находиться в седле — утром будут ноги болеть.

Сделали привал, Лаванда занялась готовкой, Рон стянул с головы свой колпак и задремал, прислонившись к дереву. Гермиону, описывать, думаю, не стоит — лучше ей не стало. Как будто вот-вот начнёт плакать, а слёзы всё не идут наружу. Участливым королям было больно оставлять её наедине со своими проблемами, но, увы, они не знали, как ей сейчас помочь. Не знал и я. Подозревал, но что-то сдерживало меня от того, чтобы произнести это вслух.

Костёр трещал, летели рыжие искры. Сьюзен расплетала и снова заплетала косу, напевая что-то из шотландских народных мотивов и иногда с любопытством поглядывая на задумчивого, как статуя мудреца, Сириуса.

На словах «неси рождённого быть королём к морю, на остров Скай», Сириус отозвался на зов несчастной влюбленной сирены — начал насвистывать мелодию вслед за ней.

— Знаете? — только и спросила заворожённая Сьюзен.

— Ну, классика. — отмахнулся Сириус.

— Мне это Аслана напоминает. — попыталась королева завести диалог — Такое часто в песнях, о ком-то, кто вернётся на землю по пророчеству.

— Гнев народа молит о спасении от оков. — равнодушно произнёс её собеседник — Я здесь слышу то, что и для нас актуально.

«Наш край разорён; это чуждая речь,

Рассеянье верных и кровь.

Но в ножнах остыть не успеет меч,

как Чарли явится вновь».

— Устарело многое, конечно. — испортил он сразу же красивый момент — «Разорённый край», «чуждая речь». Такими словечками людей на огромное зло частенько подбивали. Вы же сами из Англии сороковых, на себе это зло испытали. Но суть одна — непокорство. Это и есть то, что делает песню актуальной. Просто промежуточный этап — не хотят покоряться одному королю, но хотят кланяться другому. Когда-нибудь короли и вовсе не будут нужны.

Как сверкали у бедной Сьюзен глаза, как ожидала она каких-нибудь высокопарных рассказов о борьбе и злодеях! Даже слова про то, что «короли не нужны» её не смутили. Но Сириус этого даже не заметил.

Эдмунд попытался растормошить Рона и расспросить его о том, что делать с Грейнджер.

— Не знаю. — искренне ответил рыжий гриффиндорец.

— Разве вы не давние друзья? — удивился Эдмунд.

— Друзья, но я её совсем здесь не понимаю. Ну, типа, даже вы не поняли, даже Снейп.

— И как нам быть? Может, отошлём её в замок? Хоть отдохнёт.

— Да она не устала, она думает просто. Потом думать закончит и будет как огурчик. — пожал плечами Уизли.

Я собирал травы, вёл дневник, кормил Илту. Опустился кровавый, тяжёлый закат, и когда все уснули, только Гермиона так и осталась в стороне. Сколько её не просили пойти спать, она повторяла тихим голосом «потом».

Меня сон так и не коснулся, я всё ворочался на месте. Вышел искать многострадальную Грейнджер, надеясь, что история с Лавандой не повторится. Не повторилась — моя страдалица стояла неподалёку от лагеря и ковыряла пальцем кору сосны, размазывая по стволу смолу.

— Замёрзнете. — пробурчал я; а мог сказать намного больше.

Она сделала вид, что не слышит. Строптивая гордячка, даже сейчас, когда, казалось бы, из-под её ног выбили почву.

Я молча и резко накинул ей на плечи мой атласный плащ, закутал, как гусеницу в кокон. Девочка повернула ко мне голову и, как и я не силился, не мог прочитать эмоцию на её лице.

— По всем приличиям сейчас полагается сказать «спасибо», но Вы не хотите благодарить негодяя, худшего профессора, изверга и мучителя детей? — грустно ухмыльнулся я — Понимаю. Слишком хорошо понимаю. Не говорите. Ненавижу неискренность.

— Не хочу больше жить. — прошептала девочка, теребя пальцами край моего плаща.

— Вот этого я уже вдоволь наслушался. — нахмурил я брови — Я ожидал от Вас большего. Такая глупость в устах той, что считает себя самой умной.

И в этот момент у Грейнджер словно упал с языка замок и она начала тараторить невпопад.

— Вот мне казалось, что я умная, но теперь я ничего не понимаю! Ни в чём! Даже не только умная, я думала, что со мной такого случиться не может никогда! Я же всегда хотела только добра, хотела помогать восстанавливать справедливость для всех! Меня так везде учили, и у маглов, и у магов. Не зря же шляпа сделала меня гриффиндоркой! Я никогда не отступала от нашего пути, по крайней мере, мне так казалось. Теперь я вижу, что, наверное, и путь был не тот. И лев ещё… Его же нет, да? Вам показалось… Его не может быть… — выпытывала она, будто и пропустив мимо ушей мою резкость.

— Нет, мисс Грейнджер, не показалось. И Вы не хотите, чтобы Его не было.

— Да мало ли что я хочу, он либо есть, либо его нет… — всхлипнула Гермиона.

— Вам так легко поверить в то, что показала Вам эта ведьма, но поверить в то, что Вы ещё не увидели, Вы не можете?

— Да. — призналась она без стыда в голосе.

Что-то мелькнуло между деревьями, блестящие туфельки примяли мох, светлые волосы сверкнули холодным лунным лучом. Гермиона с надеждой повернула голову: но перед ней, опершись на дерево, стояла всего лишь старая добрая мисс Лавгуд, неизменно бледная и излучающая свет. Какое разочарование для мисс Грейнджер.

— Тут у нас эпидемия сомнамбулизма намечается? — скрестил я руки на груди.

— Я же всё-таки полоумная. — хихикнула наша маленькая нимфа.

— Смеёшься надо мной? — спросила Гермиона обиженно, когда Полумна приблизилась к ней вплотную — Я теперь больше не «самая умная» и начинаю надеяться на всякие небылицы. Считай, что победила.

— Я просто подумала. Ты так боишься стать ведьмой…

— Я уже ведьма! Без палочки, но ведьма! — чуть не разрыдалась Гермиона, упав бессильно в открытые объятия Полумны.

— Ну, если тебе так хочется, я скажу «ты так боишься стать ТОЙ ведьмой». Но разве не ты говорила мне, когда рассказывала о книгах в библиотеке, что так хочешь всегда сама решать и делать свой выбор? Что мешает тебе теперь? Уж точно не Аслан у тебя этот выбор украл. — медленно чеканила Полумна непривычно строго.

Гермиона тихонечко ныла, прижимаясь к её груди.

— Плачь, плачь, не бойся. — улыбалась Полумна — Я никому не скажу. Можешь плакать.

— Полумна… — шмыгнула носом Гермиона, высвобождаясь из её объятий — Я устала. Я хочу уже наконец его увидеть.

— Ты хочешь Его увидеть? — строго переспросила Лавгуд, делая акцент на «Его».

— Да.

— Тебе может не понравится. Он может во многом с тобой не согласиться. В том, что ты считаешь самым важным.

— Ничего. — помотала головой Гермиона, немного неуверенно.

— Тогда увидишь. — улыбнулась Лавгуд.

— Когда? — с мольбой спросила Грейнджер, смотря то на Полумну, то на меня.

— Мы с профессором не носим Льва у себя в карманах, Герми.

— Но как-то же вы…

— Попробуй о Нём подумать.

— Я уже думаю!

— Ты о себе думаешь, о том, как ты, именно ты Его встретишь, что Ему скажешь. А ты о Нём подумай. Самостоятельно, отдельно от всего.

Гермиона присела под деревом. Закрыла глаза. Начала чего-то ждать, нервно постукивая пальцами по земле, подёргиваясь из стороны в сторону с нетерпением, как отличница, ёрзающая на стуле в ожидании того, как профессор заметит её. Полумна всё это время смотрела на неё с надеждой во взоре. Вскоре голова гриффиндорки медленно опустилась вниз, дыхание стало прерывистым, ритмичным, пальцы остановились. Уснула.

Я уже начинал замерзать без плаща; это была самая холодная, непривычная для лета ночь, которую я встретил в Нарнии. И как только я хотел сказать Полумне, что нам стоит вернуться в лагерь, к теплу, да и спящую Гермиону как-то туда отнести, как снова ощутил то самое горячее дыхание, заставившее меня забыть о плаще и о холоде. Это тепло нельзя было спутать ни с чём.

Я быстро обернулся и увидел. Снова. Улыбнулся — именно улыбнулся, а не ухмыльнулся, широко и осторожно, словно боялся, что улыбаюсь я как-то неправильно.

— Я так скучала, так скучала! — взвизгнула Полумна, сорвавшись с места и кинувшись Ему на шею, уткнувшись в гриву лицом.

Они заговорили, засмеялись. Как чудно самостоятельно выводить пером эти строки «Лев смеялся»… И самое главное, я даже не до конца уверен, можно ли назвать это смехом, тем смехом, который вызван шутками или рефлексами. Это было скорее похоже на песню, на мелодию — такой ритмичный, певучий смех, смех, который хочется слушать.

Полумна поманила меня рукой и в тот же миг я увидел приглашение и в синих очках моего господина. Приблизился. Поклонился.

— Спасибо. — вырвалось из меня.

Лев кивнул, показывая, что Он понимает, за что я Его благодарю.

— Помогите ей, пожалуйста. — продолжал я, совсем забыв, что мои слова может услышать и Полумна тоже — Если Вас не отвратил я, полный зла и мерзости, то Вы тем более не должны бросить её. Она ненавидела Вас, да. Но я не до конца уверен, что эта ненависть была обращена именно на Вас как такового, скорее, на то, как… Понимаете, в мире маглов говорят…

— Я понимаю её, Северус. — просто ответил Он.

Странно звучало это «понимаю». Ни как «одобряю», ни как «имею схожий опыт», при этом оно несло в себе так много веса, было ясно, что Он знает Гермиону, и не только её, так, как даже она не знает себя.

— Тогда я оставлю вас. — ещё раз поклонился я. Лев смотрел на меня не моргая, с лаской и сочувствием — мне даже не хотелось поворачиваться к Нему спиной.

Полумна взяла меня под локоть, мы медленно ушли в лагерь. Уже звёзды высыпали родинками и веснушками по пурпурному небу, запиликали сверчки, заухали совы.

— Вы такой хороший человек, профессор. — призналась мне Лавгуд перед тем, как отправляться ко сну.

«Не такой как Вы, мисс Лавгуд. До Вашего безумия ещё тянуться и тянуться нашим умам» — подумал я.

А сказал, как обычно, другое:

— Доброй ночи. У нас впереди тяжелый путь.

— Я Вас поняла. Доброй ночи. — таинственно шепнула она мне, удаляясь в темноту и растворяясь в ней, как блуждающий огонёк.

Последующий рассказ был записан со слов Гермионы спустя довольно значительное время после этой ночи; когда она сама смогла осмыслить свой опыт и подробно описать всё, что произошло. По её собственной воле — хотя я множество раз повторял, что это совсем не обязательно включать в мои записи. Но она была настойчива, и мне ничего не осталось, кроме как позволить ей поделиться этим.

Помню, что на следующее утро после той самой встречи она выглядела совсем иначе, так что все сразу успокоились, и Эдмунд поверил Рону в том, что ей надо было всего лишь подумать, а Сириус убедил себя в том, что она просто вспомнила о том, какая она сильная и поверила в себя. За завтраком у девочки проснулся волчий аппетит, так что Рон и Лаванда только руками развели. А ещё она даже попробовала заплести свои непослушные кудри — коса вышла неаккуратная, топорщилась и разваливалась, а вставленный в неё «для красоты» стебелек клевера и вовсе выглядел комично, но оставшиеся девочки пообещали ещё научить её искусству заботы о волосах, говоря, что сложного ничего в этом нет.

Помню, как она подбежала ко мне, когда мы закончили завтракать, как выделывала непонятные жесты руками, что-то тараторила, «Профессор, профессор, Вы не поверите…», а я стоял, допивая воду из фляги, и думал про себя «Уж я-то, наверное, поверю».

Впрочем, отложив в сторону мой постоянно просящийся наружу сарказм, никогда не видел её настолько похожей на настоящего ребенка, даже не на подростка, что считает себя правее всех во всём, а именно маленькую девочку, готовую задавать вопросы и получать на них неожиданные ответы.

Итак, я оставляю все возможные недосказанности и личностные суждения на совести мисс Грейнджер.

* * *

Проснулась я оттого, что мне стало тепло — слишком тепло, как не бывает даже самым жарким летом, как будто я приблизилась к солнцу. Раскрыла медленно глаза — и в них как раз попало это слепящее свечение. Первой мыслью было, что начался лесной пожар и надо бежать. Потом я разглядела звериные черты, эту огромную пасть, клыки, массивный нос, сильные лапы с острыми когтями…

И хотя я сама ждала встречи именно со львом, мои инстинкты сразу же взяли своё — и, конечно же, я напугалась. Даже взвизгнула тихонько, как мышонок — ведь Лев казался в стократ больше, свободнее и мощнее, чем все львы, которых я видела в цирке, зоопарке или в передачах Би-би-си. На Трусливого Льва из сказки он тоже похож не был — Полумна права.

Потом опомнилась — если это тот, кого я ждала, Он меня съесть не должен.

Или наоборот, должен.

Я же про Него столько гадостей наговорила, что будь я сама львицей — такому человечишке бы не повезло.

— Ты хотела узнать, дочь Евы, когда вы вернётесь домой и почему Я не явился к вам сразу… — начал говорить со мной зверь и зычный, глубокий баритон как будто разносился по всему лесу.

— Это уже не надо. Извините. — помотала я головой; не то от страха, не то действительно поняла: теперь не это важно.

Да и Он, наверное, знает, что я с этим уже смирилась и пришла с другими вопросами… Ладно, подумала я, не буду решать за Него, что Он знает и зачем что говорит. Ещё сильнее запутаюсь.

А сколько вопросов я для Него готовила! Про меньшинства, про права, про женщин, про браки, про всё… Мне казалось, что я сумею его легко победить в дебатах на все эти темы. Ведь на моей стороне наука, на моей стороне прогресс, на моей стороне… Забавно, раньше мне казалось, что я была бунтаркой, но теперь я вижу, что на моей стороне ещё и весь магловский и магический мир.

А теперь я не хочу даже думать об этом. Не для Него эти подвохи, это подковырки, эти софистские приёмы. Он их опровергает ещё до того, как я сформулирую тезис.

— Вы меня… Не ешьте. Пожалуйста.

«Вот зачем ты это сказала, Гермиона? Умная, называется. Разве бывают животные, которых так остановишь?».

Кажется, Дэвид Аттенборо точно что-то рассказывал про то, как вести себя при нападении льва. А я забыла. Знала бы — на кассету записала и каждый день пересматривала…

— Я про Вас столько всего думала. Плохого. И говорила тоже. — бормотала я, стараясь не смотреть на пасть. И мне казалось, что если я на неё посмотрю, то на золотистых мягких губах Льва появится кровь и белая пена.

— В тебе говорит стыд или страх?

— Да. В смысле, нет… То есть, я…

— Обо Мне рассказывают многое. В том числе и что Я могу поглотить что угодно. И тебя в том числе. — произнёс Он всё так же грозно, но не угрожающе. Грозно и спокойно? Так вообще бывает? Так или иначе, мне почему-то расхотелось бояться.

Ну, вообще львы не разговаривают с жертвами перед атакой.

Да и вовсе не разговаривают.

Наверное, не надо дрожать.

Если бы хотел — съел бы уже?

— Я заслужила, наверное. Я ведь… Вы же знаете про ведьму? Должны знать. Я для Вас, ну… Враг. — промямлила я, прижимаясь спиной к дереву.

— Я не враждую ни с кем из детей Адама и Евы. — поправил меня Лев. — Пускай некоторые из них и пытаются враждовать со Мной.

«Я, к примеру» — попробовал пошутить мой внутренний голос.

— Простите меня, если можете. Полумна была права, это не Вы за меня решали. — тяжело сглотнула я — Но как мне тогда быть? Ведь мне казалось, что я умею выбирать между правильным и неправильным, но теперь, как ни странно, мне хочется… Чтобы кто-то выбрал за меня. Вы, например. Ну, или не Вы, но кого ещё спрашивать, я не знаю.

— Ты извиняешься, но так и не меняешь себя. — произнёс он так строго, меня будто холодной водой окатило.

— Почему? — искренне удивилась я.

— Потому что ты всё ещё видишь во Мне не того, кем Я являюсь. Только если раньше ты ругала Меня за то, что я отнимаю у тебя выбор, теперь ты молишь о том, чтобы Я его отнял.

— Но у меня же не получится! — чуть не заплакала я, хороня этими словами «отважную гриффиндорку», «сильную женщину» и всех этих кукол, что когда-то притворялись мной.

— Я бы не оставлял тебе этого выбора, если бы у тебя не могло получиться.

— Но у Вас же выйдет лучше!

— Это и есть свобода, Гермиона.

Кажется, последние слова Он даже прорычал и волосы у меня встали дыбом. И я наконец подняла глаза и увидела Его морду, точнее, лицо — и я как будто где-то видела его уже, где-то в магловской живописи… Мне не хотелось отводить глаз.

— Зачем нужна свобода, если она не делает жизнь легче? Я потому и всегда хотела нести другим свободу, что думала, что им будет проще жить. — я устало потёрла виски.

— И в этом была твоя ошибка. Ты не думала о своём собственном выборе.

— Конечно. Я-то думала, что я его уже совершила и не изменю.

— Как видишь, оказалось всё совсем не так. — наверное, Он даже улыбнулся в этот момент; или ухмыльнулся, как профессор Снейп иногда делает.

— Вот ответ, как не быть ведьмой. — начал Лев, подходя ближе ко мне и укрывая меня своим светом.

Да, Он именно так сказал — не «как не стать», а «как не быть».

— Для начала тебе следует попробовать сосредоточиться на своём выборе, столь тобой желанном. И дело здесь не в равнодушии. И не в бессердечии.

— Но я же хочу помогать другим…

— Чтобы спасти других, сначала надо попробовать спасти себя.

— Я совсем запуталась. — пожала я плечами — Видимо, я вовсе не умная, такая же глупышка, как и Лаванда...

А вот теперь Он действительно меня напугал, у Него глаза так блеснули, будто вспышка грома, что я язык сразу же прикусила.

— Извините. — прошептала я, понимая, что это лучше бы Лаванде сказать.

— Над этими загадками бьют головы множество лет лучшие учёные мужи разных земель. Тебе удалось коснуться малой части этого знания и в этом ты уже сильнее тысячи мудрецов. Это означает, что твой путь только начался. Учись, Гермиона, как ты всегда и желала.

Я уже не знала, хотела ли я хоть когда-то действительно учиться. Возможно, когда-то в очень раннем детстве, когда дёргала родителей, чтобы рассказали то да это… Они иногда рассказывали, но чаще просто давали необходимые книги и показывали телепередачи. А вот потом школа, обе школы, они со мной что-то не то сотворили. Так давно я не видела никаких альтернативных мнений, никаких новых идей и точек зрения. Как попугай я твердила то, что мне говорили наиболее известные маги и маглы, но теперь, когда я узнаю что-то действительно новое и свежее, мне страшно, как будто я касаюсь учебника тёмной магии. Потому что совсем чужое, запрещенное, самое страшное табу. Потому что нельзя — и всё тут. Правила такие.

И Он понял меня, и своим львиным носом как будто слегка меня подтолкнул. Мне тогда вспомнилось, как я сама говорила Полумне «какая разница, что я хочу, Он либо есть, либо Его нет».

И поняла, что вряд ли у меня была бы возможность не стать… не быть ведьмой, если бы Его не было.

Но Он есть. Значит, у меня есть и то самое право выбора.

Надо теперь только понять, что именно выбирать. Во всём, в жизни, в политике, в идеологии, в отношении к друзьям и врагам… Я бы могла у Него всё это расспросить, записать в блокнот, но что-то об этом не подумала, слишком уж тепло и хорошо было, и так легко было с Ним расставаться, зная, что это не навсегда. Сама разберусь. С Его помощью, но собственными силами. Он же сам именно этого от меня и хотел.

Следующий день похода оказался более щедрым на находки. Так Эдмунд отыскал на земле небольшие отметины свиных копыт и широких ступней огров, а также небольшие деревья, сломанные явно из-за того, что кто-то столкнулся с ними в спешке. Видимо, ведьма использовала своё волшебство, чтобы заметать большинство улик, но до конца уследить за своей шайкой было бы для неё сложно, тем более, для неё явно хаос был важнее порядка, а агрессия — безопасности.

Я быстро записал в книжечку «следы ведут на северо-запад» и поставил знак вопроса.

Позднее я понял, что с направлением побега злодеев мы не ошиблись. Когда мы проезжали по местам, ещё знакомым мне с наших первых двух дней в Нарнии, что-то угольно чёрное вдруг упало вверх с веток, на макушку Люси…

— Ой, извините, Ваше Высочество, не признал, Вы с ней сверху похожи. Извините, извините, извините. — откланялся бельчонок, когда Люси сняла его со своей головы.

— Привет! — вскрикнула радостно Лаванда, выпустила вожжи, замахала руками. Скоятолло ловко скакнул сперва на шею её кобылке, а потом к мисс Браун на плечи.

— Ну вот, и приодели тебя недурно. — оценил он первым делом её новое средневековое платье — А то была немного, ну, замухрышка…

— Сейчас как за хвост ущипну! — нахмурилась шутливо Лав.

— Так я ж не тебя лично обидеть, вы все тогда были какие-то одинаковые. Что ты, что носатый, что кудрявая дочь Евы, которая не хочет быть дочерью Евы…

— Да зовите, как хотите. — - краснея, прошептала Гермиона.

— Что рыжий, что босоножка, что… А это кто, страшный, с бородой? — шепнул малыш на ухо подруге.

— Это Сириус Блэк, он наш друг. — пояснила Лаванда, поглаживая Скоятолло — Он очень смелый и спас жизнь Люси.

— А. Понятно. Ну, в общем, теперь ты сама как королевишна выглядишь, потому и спутал. Я вот к чему пришёл. Я видел, как негодяи какие-то, на наших не похожие, бежали сквозь лес и пугали всех. Мать мою и батю пытались к себе переманить, как отказались — сказали, что им нет разницы между немыми и говорящими животными — любых съедят. Но не достали, конечно. Мои старшие одного громилу за лапищу покусали, он теперь к дуплу не приблизится на выстрел стрелы. В общем, ушли. Через час сижу, шишку грызу, вижу — бегут прочь. И потом птица мне ещё какая-то напела, мол, эти мерзавцы мало того, что зверушек стращали, так ещё и хотели наших королей убить вместе с их гостями. Вот и решил, что теперь уже дело серьёзное, пришлось через пол-леса пойти, вам рассказать. Они в сторону реки кинулись, ну, когда они мимо моего дупла пробегали, что-то кто-то про реку прокричал. Или не про реку. Они даже говорят непорядочно как-то, он мог вообще что-то другое иметь в виду.

Питер достал из седельной сумки карту, что-то сверил, кивнул.

— Значит, мы были правы. — обратился он ко мне — Движемся на северо-запад, к Стремнинке. Возможно, где-то мы найдём наших врагов: некоторые виды нечисти очень не любят воды и это может их замедлить. Если нет, пересечём реку и двинемся к ближайшему поселению. Тактика та же — спрашивать всех.

— Спасибо, бельчик, ты нас очень выручил. — Лаванда чмокнула Скоятолло в нос.

— Далеко мы… — пробормотал Рон, почёсывая подбородок — Я чё-то только сейчас понял, что мы всё по лесам да по лесам катаемся, как будто и нет больше ничего…

— Это только кажется. — убедил его Эдмунд — Есть и города, однако, заселены они не густо.

Я заметил, как он помрачнел на этих словах. На лица других королей тоже опустилась тень.

— Там тоже животные всякие? — спросил Рон, наверняка, представив сказочный городок, где на задних лапах ходят звери в одёжке, как в книгах Беатрикс Поттер (о, времена, когда эта фамилия для меня ничего не значила и ассоциировалась лишь с китчевыми зайчиками на жестянках с печеньем…).

— Животные есть, но в основном домашние. Не в том смысле «домашние», что вне Нарнии. Они всё ещё вольны и свободны, просто им может быть вполне удобна не только лесная, но и городская жизнь. Гномов много, фавны могут быть. Вообще далеко не все у нас любят большие коллективы, да и как, например, доброму великану жить рядом, скажем, с говорящей мышью? Так что лучше всего в городах людям. Их там и живет больше всего, помимо гномов. По крайней мере, в новозаселённых городах.

— Так-так-так… — призадумалась Гермиона — А люди-то откуда? Вы же сами говорили, что при Колдунье вы были всем в новинку именно потому, что вы люди.

— Так и есть. Но мы не первые люди за историю Нарнии. Когда Колдунья пришла к власти, большинство людей либо умерло, либо сбежало, большие города развалились. И те люди, что сейчас живут в крохотных новых городах, скорее всего, прибыли к нам с островов или из Орландии. — произнёс горько Эдмунд, сжимая вожжи в кулаке.

Я обернулся посмотреть, как на это отреагирует Сириус.

— Значит, у Колдуньи было предубеждение касаемо людей? — спросил он.

— Было, конечно, из-за пророчества. Но она вообще ни к кому не была добра, так что, думаю, здесь нечего измерять.

— Типа для неё все равны, всех она одинаково ненавидит. — хихикнул Уизли.

— Лев мне не рассказал, может, хоть Вы поделитесь — как она так долго держала власть? Почему не было попыток революции? — допытывался Сириус.

— Я не знаю, что Вам и сказать. — пожал плечами Эдмунд — Ну, во-первых, потому что все верили в Аслана…

— Полагались на помощь извне, вместо того, что бы заняться собственными делами самостоятельно…

— А во-вторых, потому что от неё здесь всё зависело. Из-за холода нельзя было даже еду самому вырастить, поэтому всё производство продуктов было в её руках. Это всё равно что бунтовать против последнего источника жизни. А Зима и без того погубила некоторые раннее жившие в Нарнии виды.

— Вообще, нам повезло, что мы попали в Нарнию в преддверии Рождества. — добавила Люси — Нас хорошо угостили добрые существа. И только сейчас я понимаю, что их доброта значила ещё больше, чем я думала в первый раз. Ведь они щедро делились теми драгоценными запасами, что сами тщательно хранили специально, чтобы хоть как-то отметить запрещённый праздник.

— Вот, кстати, и протест. — хитро произнесла Полумна — Рождество нельзя праздновать — а всё равно празднуют.

— Ну, если поймают, то придётся что-то придумывать про то, что это был «день воцарения Её Величества» или что-то в этом духе. — добавила Сьюзен — Правда, чем дольше было правление, тем хуже работали такие отговорки.

— Забавно. — хмыкнул недоверчиво Сириус, ковыряясь пальцем в зубах — И чем же пугал её этот праздник? Ведь в нём нет никакого толку, кроме как побаловать детей да продать гирлянды втридорога.

— Так уж и нет. — улыбнулась Полумна.

— Что Рождество, что Пасха, что День Гая Фокса. Разница невелика. Уж простите, что говорю это при вас, но, думаю, тут нет детей, что всё ещё верят в то, что это что-то большее, чем число на календаре.

— А мне кажется, многие маглы с этим ой как не согласятся. И взрослые, и дети. — прищурилась Полумна, но продолжать мысль не стала.

— Вы, господин Блэк, вылитый Скрудж. — сказал Эдмунд беззлобно.

— Ну, простите. — улыбнулся в ответ Блэк — То, что ваши жители находили способы повеселиться при тирании — это, конечно, похвально. Да и все эти исторические анекдоты о Рождественских перемириях, безусловно, довольно романтичны.

Мы добрались до бурлящей, кристально-прозрачной реки, настолько прозрачной, что можно было разглядеть в деталях каждую мелькающую рыбку и каждый серый камешек на дне. Тщательно обыскали окрестности. Не найдя следов пребывания здесь лиходеев, как и было оговорено, отправились вброд. Пока мы переводили лошадей, я осознал, что никогда ещё не держался в седле так долго, почти не слезая, как за эти два дня, и что сильно утомился. Отчего-то раньше это не чувствовалось.

— Прости, Северус. — виновато произнесла Илта, когда я что-то вздохнул еле слышно про то, как страдают мои бёдра.

— Ты точно ни в чём не виновата. — осадил я её строго — У меня есть с собой мазь от боли, я продержусь.

Здесь я солгал ей -мазь действительно была при мне, но я собирался экономить её запасы для тех случаев, когда помощь нужна будет кому-то другому, и по причине более серьёзной, чем боль после долгого пути в седле.

Мы ехали дальше: короли стали всё меньше говорить и петь, и вскоре я понял причину этой тишине. Солнечный луч прорезал воздух и осветил на горизонте массивную серую каменную плиту, разбитую надвое посередине.

Короли спешились, встали на колени перед камнем, поцеловали его холодную гладь. То же самое повторила Полумна. И Лаванда — более нерешительно.

— Бедный… — прошептала она, поглаживая письмена на камне — Наверное, ему было так больно и страшно тогда. Я его не видела, но мне его очень жалко. Я не люблю, когда мучают животных.

Гермиона тоже стремилась повторить королевский жест и тянула за собой Рона, но рука Сириуса опустилась ей на плечо.

— Полно. — произнёс он с трепетом и заботой; мне показалось, что в его глазах даже блеснула слеза — Не надо унижать себя, Герми.

— Но короли тоже…

— Их традиции. В Риме веди себя как римлянин, но всему есть предел. Давай просто поклонимся.

— Я только один раз. — отказалась Гермиона, подошла к камню и с ещё большей неловкостью, чем Лаванда, показала своё уважение. Рон остался на месте рядом с Сириусом, стыдливо глядя ей вслед.

Что до меня, то я поторопился пасть ниц одним из первых. Неважно, как это будет выглядеть в чужих глазах. Я стоял перед капищем и моей мыслью тогда было: как этот крохотный столик вместил Его, который больше, чем мир? Я видел Его своими глазами и мне Он казался таким исполином, что стол сразу бы рухнул уже от Его касания.

— Спасибо. — прошептал я, целуя камень. И в этот момент он перестал быть холодным, а стал тёплым, как Его дыхание.

Простоял я долго. Слышал, как Лаванда тихо плакала — растрогалась историей. Полумна и Люси утешали её.

Когда короли вернулись к своим лошадям, Рон тут же подбежал к Эдмунду, хотя юный король даже и не пытался осуждать гриффиндорца за его отказ.

— Слушай, прости! — взмолился Рон, понизив голос, чтобы не все слышали — Извини, серьёзно, по-братски! Ну не мог я! На меня Сириус смотрел, ну как я… Ну меня ж засмеют дома, ну!

— Ничего. — спокойно произнёс Эдмунд. Спокойно, да, но в этом «ничего» читалось ещё и «а ведь Он сделал это ради меня и из-за меня, Рон».

— Если бы я там был. — Рон хлопнул друга по спине; голос его звучал очень уверенно — Я бы всех этих гадов сам прирезал и льва освободил. И дуру эту ледяную на место поставил, она у меня ещё наплакалась бы. Честно. Веришь мне?

— Верю.

— Вот и верь.

* * *

Посланные вчера в замок псы привели подкрепление — небольшой отряд из фавнов, кентавров, гномов, собак и леопардов. Короли быстро пояснили им планы.

Лошади ускорили темп и мы довольно быстро добрались до врат ближайшего городишки — насколько я понимаю, как раз такого, о каких раннее рассказывал Эдмунд, небольшого и недавно образованного. Питер вёл процессию вперёд, за ним шла его семья, после я и Сириус, после дети Мира Крови, а потом уже все остальные. Разумеется, народ обрадовался приходу правителей, люди ( а точнее, в большей степени бородатые гномы, фавны, сатиры и животные) голосили, махали руками, кидали цветы и махали флажками и лентами. Из одного из окон прямо мне на голову упал плотный венок из белых цветов, похожих на лилии; разглядеть того, кто изволил меня «короновать», я не успел. Неловко передал венок Полумне — не оставлять же его на себе.

Проехали по вымощенной площади, чистой и почти блестящей. Посередине стоял фонтан с небольшой и скромной, но довольно искусно созданной львиной скульптурой — из пасти льва бил поток, в котором дети не то людей, не то гномов, заливаясь смехом мочили маленькие ладошки. Скакали маленькие существа, похожие на фей, с крылышками воробьёв, в зелёных плащиках и красных колпаках: малыши играли и пели; позднее Сьюзен и Питер рассказали мне, что эти малыши зовутся феорин или ферришин, что они любители танцев и также часто сопровождают похоронные церемонии. Где-то пробежала белая свинья с красными глазками — явно разумная — многие дети кинулись за ней, крича, что она принесёт им счастье. На углу я заметил собрание молодых и не очень женщин разных видов вокруг сморщенного хобтраста, что читал им в деталях лекцию: что-то про то, как вести себя при беременности и как выкармливать уже рождённого ребенка.

Длинный ряд разноцветных прилавков вился в стороне, видимо, проходила какая-то летняя ярмарка. Короли притормозили, чтобы немного поговорить с горожанами, а дети сразу же спешились и побежали смотреть на товары. Слез с лошади и я.

Лаванду сразу же заинтересовали украшения и сладости, она заговорила с торговцем — смешливым стариком в мешковатых синих штанах, чьё лицо иногда походило на свиную морду. Купила у него яблоко в сахаре (или кто-то из королей для неё приобрёл) и радостно его грызла.

Сириус играл на площади с детьми. Вроде, свинью счастливую ловили. Малыши кидались обнимать его за ноги, дергали за одежду, а он всё хохотал, напоминая дружелюбную большую собаку. Всё же дети всех возрастов любят его, и это его явное передо мной преимущество. А когда один из гномят столкнулся со мной на площади, а я наклонился к нему, то он почему-то разрыдался, сам подскочил и убежал прочь, что-то хныкая про «страшный, злой, и нос ещё…».

Меня из прилавков привлёк больше всего тот, где бледное существо с тусклой кожей, волосами, похожими на водоросли и очень безучастным взглядом торговало, в основном, отварами, похожими на болотную воду, ещё самодельным мылом и табаком в маленьких мешочках. Позднее короли мне рассказали, что то, что это существо мы увидели в городе — само по себе чудо, ведь они одиночки и людских компаний не любят.

У этого же прилавка немного постояла Полумна, самозабвенно нюхая каждый представленный брусок мыла и будто не обращая внимания на несчастное лицо торговца, что так и молило перестать лапать товар и заплатить уже наконец.

Когда мы с мисс Лавгуд (которая мыло так и не взяла) отошли в сторону, она вдруг гордо заявила:

— А он на Вас похож, профессор! Ну точь-в-точь! Если бы Вы родились в Нарнии, вот кем бы Вы были!

На фоне того, что оборотень сравнил меня с кем-то из подлой нежити Колдуньи, а гномий малыш до смерти испугался меня, хотя вокруг него бродит столько разных и причудливых существ… Признаюсь, это высказывание мисс Лавгуд даже казалось комплиментом. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы с башни не прыгало.

На вечер была назначена аудиенция с местным бургомистром, высоким фавном с аристократическими манерами. Говорили в основном короли, я, хоть и присутствовал, встревать не смел.

— Слухи о маленькой банде дошли и сюда. Судя по всему, гнездо преступников находится либо где-то в великанских землях, либо на северо-западе, в бывших владениях Колдуньи. Благо, никто из жителей города не пострадал. — рассуждал фавн, прохаживаясь по своему кабинету.

— Не известно ли случайно чего-то об их мотивации? — спросил Питер, сверяясь с картой — Они хотят каким-то образом оживить Колдунью или же хотят поставить ей на замену преемника, например, смуглую ведьму-предводительницу?

— Увы, нам ничего не известно, Ваше Высочество. Мы едва ли знаем об их методах борьбы.

— Так или иначе, Колдунья была только одна. — отметила Сьюзен — Нельзя войти дважды в одну реку. Поэтому я считаю, что нам следует меньше говорить именно о ней в контексте наших нынешних поисков. Так мы собьём себя с пути и, возможно, переоценим угрозу.

На ночь наш отряд был размещён там же, где и городской гарнизон, а я, короли и остальные жители Мира Крови остались ночевать у бургомистра. В городе уже было не так легко уснуть, а звёзд на небе было видно меньше.

Помню, перед тем как я отправлялся спать, Сириус нагнал меня в коридоре. Спросил что-то о движениях в фехтовании, о том, как освободить кисть, чтобы та не натруждалась. Я раздражённо, но чётко объяснил то, что рассказывал мне раннее Питер (при этом не понимая, почему Сириус не обратился сразу к королю, что и слова лучше подберёт и на практике покажет). Сириус кивнул, даже сказал «спасибо» (я слишком устал к вечеру, чтобы удивляться) и удалился.

Если в замке или в лесу сон покидал с первыми петухами, то в городе уже хотелось больше понежиться в постели. Нет, разумеется, это не была та лень, что заставляет пролежать до полудня, но того азарта встречать день в полной красе, что был свойственен более спокойным местам, увы, не было. Хотя у Полумны было всё такое же бодрое настроение, как и везде.

Утром мы узнали ещё несколько вестей: обрывочных и неточных, но тем не менее значимых. Так, некоторые свидетели банду видели у бобровой хатки около Великой реки.

Короли распрощались с бургомистром и вновь выехали на площадь. Ярмарка уже подходила к концу, но Лаванда всё равно остановилась, чтобы в последний раз разглядеть прилавки.

— Хочешь, ещё чего-нибудь купим тебе? — расщедрилась Сьюзен.

— Не надо. — Браун положила обратно ожерелье, которое примеряла на себя — Я не хочу тебя грабить, Сью. И так уже вчера этих яблок наелась до боли в животе.

— Грабить? Лав… — умилительно расплылась в улыбке Сьюзен, указав на свой венец в волосах — Я королева, и ты у меня в гостях.

— Не надо, не искушай! — фыркнула Лаванда, с трудом отворачиваясь от товаров — Мы всё же в походе, да ещё и разбойников ищем. Будет так обидно, если они же и украдут у меня всё это.

Не ожидал, если честно, такого поведения от мисс Браун — мне она всегда казалась непредусмотрительной любительницей роскоши.

Мимо меня, сгорбившись, проплелся тот самый человек-амфибия, что так на меня похож по мнению Полумны. Приостановился и посмотрел мне в глаза с такой щемящей жалостью и болью, будто я лично ограбил его лавку вчера и натравил Полумну потрогать каждый продукт специально, чтобы те пришли в негодность. Благо, на меня такие взгляды не работали. Обычно.

— Ладно, сколько стоит Ваше мыло или что там ещё у Вас? — раздражённо спросил я у лягуха, ожидая, что теперь-то он наконец перестанет хмуриться; куда уж там...

Не знаю, зачем мне этот перевязанный тесёмочкой толстый дегтярный брусок, когда особой нужды в предметах гигиены нет, но в крайнем случае, можно будет привезти его домой. Всё пригодится так или иначе. И тесёмочка ещё эта... Судя по упадническому настроению этого существа, он вполне мог и настоящую верёвку положить в комплект с мылом, так, на всякий случай, времена-то лихие...

Мы выехали из города и отправились по пути к реке. Часто делали перерывы — то лошадь не на то наступит, то задержится кто-то, то леопарды из армии начнут играть с солнечным зайчиком. Почему-то всё время нас что-то замедляло и это начинало раздражать. Как будто сама земля не хочет, чтобы мы двигались дальше и пытается задержать нас на каждом шаге.

Река уже зажурчала неподалёку. Гермиона вдруг соскочила с лошади. Здесь моё терпение лопнуло и я хотел было высказаться, что мы бы могли и ещё медленнее ехать, почему бы и нет, спешить-то некуда…

Когда Грейнджер перестала копаться в зеленых зарослях осоки и вышла к нам, я понял, в чём дело. На руках у неё лежало тонкое тело выдры (причём мне сперва могло показаться, что это горностай — мех выдры был как будто седым). Всё же это животное — её патронус, не удивительно, что она его услышала без слов. Похоже, выдра ещё не умерла, но жизнь в ней еле теплилась, глаза были почти стеклянные.

— Так, спокойно. — быстро спешился Сириус, не в силах смотреть на то, как Гермиона вот-вот заплачет; будто чувствуя вину, что недостаточно утешил её во время прошлого срыва — Сейчас, что-нибудь сделаем. Так, что там они едят?

— Рыбу, вроде… — подал голос Рон.

— Рыбы не хватит. — вздохнул я, начав перебирать бутыли со своими отварами — Выдрам не противопоказаны настои из горечавки? Или зверобоя, ромашки и мелиссы?

— Говорящим точно нет. — неуверенно произнёс Питер.

Я приложил колбу к пасти зверька, слегка наклонил, дождался, когда он задвигал языком и начал самостоятельно пить маленькими глоточками.

— Спасибо. — прошептала Гермиона мне.

— Обождите радоваться. — остановил я её пессимистичным тоном.

Ко всеобщему счастью, Грейнджер радовалась не зря; зверьку полегчало, он начал двигать лапами и головой, но говорить всё ещё не начал. Рон засомневался, а говорящий ли он, и следует ли вообще допытываться, но короли убедили его, что говорящих можно отличить по внешности и поведению, и что наш страдалец точно один из них. Кто-то успел порыбачить, пуская в воду стрелы и пронзая ими тушки рыб. Так добыли немного еды для болезного. Он ел медленно, но с удовольствием, как будто заново в нём рождалось восприятие вкусов.

— А что он всё молчит? — шепнул Рон Эдмунду наиглупейшим голосом.

— Ты бы тоже молчал на его месте. — ответил король — Погоди.

Зверёк чихнул, вытянул вперёд когтистую лапку.

— Благодарю Вас, Ваше Высочество. — произнёс он нежно, глядя в упор на меня.

— Вы ошиблись, я не один из королей. — прошептал я — Как Вас зовут?

— Лютро, Ваше Высочество. — стоял на своём упорный зверь.

Ладно, побуду Высочеством для разнообразия. Тут, в общем-то, радоваться надо.

— Что случилось с Вами? — спросил Питер.

— Эти, со свиньёй… — только и ответил Лютро.

Видимо, мы немного недооценили разбойничью шпану. Раз их кусают за пальцы белки, а дриады закидывают шишками, значит, думали мы, на настоящие злодеяния эти существа не особенно способны.

— Вам не будет больно рассказать в подробностях? Это очень важно.

— Будет. Расскажу. Они были навеселе, ограбили кого-то и решили повеселиться. Сперва говорили мне и моей семье о том, как хорошо бы жилось, если бы Колдунья вернулась, когда мы возразили им, разорили нору, вынесли всё, что было, все лазы и постройки разворошили. Где мои родные — не знаю. Они их забрали. А может, и убили. Не знаю, зачем. Говорят, они едят и разумных животных тоже, да и не только животных.

— Мерзавцы, что сказать. — нахмурился Сириус, сжимая кулаки — Знакомо мне такое, слишком хорошо знакомо. Где они?

— Не знаю. Они шли вперёд… — пропищал зверёк.

— Вперёд — это на север? — уточнил Питер.

Зверь указал лапой, как раз на север.

— Даже убегая, не могут не заняться злодействами. — покачал головой Эдмунд.

— Нам это как раз на руку. Схватим их, пока они медлят. — сказал ему Сириус — Как давно они ушли?

— Давно. — неопределённо произнёс Лютро.

— Он имеет в виду, сколько времени прошло. — уточнила Гермиона, поглаживая выдру.

— Много. — был уверенный ответ.

— Ладно, неважно. — выдохнула Гермиона терпеливо — Где Ваш дом или то, что осталось от него?

Лютро указаниями довёл нас до того места, где была его нора. Человеку было бы сложно понять, что не так с ней, он не отличил бы разрушенной норы от обычной. Но в глазах нашего пострадавшего забитые входные отверстия, уничтоженные проходы, и выкинутая прочь речная трава для подстилок выглядели столь же гротескно и страшно, как для нас бы выглядели сожжённые крыши домов и перерезанный скот. Гермиона опустила зверька в воду и попросила подождать. И хоть мы, не будучи хитроумными куньими, не могли заново построить всю систему лазов и ходов, всё же удалось вычистить нору от мусора, которого туда накидали лиходеи: каких-то осколков, обломков, костей и прочих остатков еды, шкурок (надеюсь, не разумных животных) и совсем уже неопределённой зловонной дряни. Короли и королевы не стеснялись закатывать рукава и пачкать одежды, даже модница Сьюзен погрузилась в труд, а Лаванда последовала за ней, хотя по лицу мисс Браун было видно, как ей тяжело преодолевать в себе брезгливость.

— Что сделали им эти выдры, не пойму… — недоумевала Гермиона, прикрывая нос рукой — Зачем такое надругательство?

— Для них нет разницы. Бескультурный, чёрный, мародёрствующий сброд. — прокомментировал я сквозь зубы. Кажется, потом услышал неловкий и грустный кашель Сириуса за спиной.

Травы для подстилок тоже принесли, я сам кинжалом срезал стебли. Лютро сказал, что трава не совсем та, что они используют обычно, но сейчас это особого значения не имеет, и он всё равно благодарен нам.

— Не мы первые, не мы последние. У них нет цели, они просто хотят творить зло, потому что оно для них естественнее чем дыхание. — покачал головой Лютро — Что смысла спрашивать у урагана, почему он стирает всё с лица земли? Ничего ураган не скажет.

— Мы догоним их. — пообещал Питер — Они не могут скрываться бесконечно. Пожалуйста, берегите себя. Быть может, ваша семья с ними и пока ещё жива.

Лютро кивнул, но во взгляде его не было и намёка на веру в такой исход.

Мы вскочили на коней, погнали быстрой рысью, пустив гончих вперёд, вынюхивать наших врагов. Все, у кого был меч, держали одну ладонь на рукояти. Сейчас я действительно почувствовал себя как будто в разгаре охоты, быстро застучал пульс, я уже не ощущал спины Илты подо мной, а как будто летел, рассекая воздух. Это уже была не лихая охота, не потешная игра, сопровождаемая китчевыми шляпами с перьями и музыкой Карла Марии фон Вебера. Мы загоняли этого зверя не для смеха, мы все сами в этот момент были немного оскаленными волкодавами.

Вдалеке псы залились истошным лаем. Искушенный жаждой справедливости, я, как будто во мне проснулся какой-то спящий рыцарь из былых времен, необдуманно и на рефлексе ударил ногами в бока лошади, тут же опомнился…

— Илта, я приношу извинения, я не собирался… — задыхаясь, прохрипел я, но Илта уже перешла на галоп и мне пришлось только склонить корпус и спрятать лицо от режущего ветра.

— Не надо извиняться, Сев. Я всё понимаю. — фыркнула она — Нужно было.

Мы выскочили на поляну, где вся трава была словно усыпана пеплом: они были там, у огромного костра, пылавшего так ярко, как будто вот-вот будет принесена жертва. Повсюду развалены мешки и тюки с награбленным, блестят в свете огня вываливающиеся из них золотые кольца и ожерелья, повсюду рассыпаны белые кости, бьёт в ноздри терпкий запах алкоголя, тления, жжёной плоти. Их стало чуть больше, либо же, так казалось визуально, и уродливые морды смотрели на нас, как гротескные маски, выражая одну и ту же эмоцию. Псы, задыхаясь от лая, окружили ведьму, но та стояла непреклонно: не сколько из смелости, сколько из равнодушия. Она горделиво подняла на свет своё лицо: и как будто теперь она была уже вовсе не Гермионой, она выглядела гораздо старее и сморщеннее, и волосы её словно и не вились, а стали чёрными и прямыми, будто вымазаны жиром…

Чертыхнувшись про себя, я резко, до боли, до потянутой мышцы, повернул голову назад, громко приказал отряду:

— Что бы ни случилось, не смотреть на её лицо!

Грейнджер услышала меня и укрыла глаза согнутой рукой, как будто скрываясь от слепящего света.

В мои уши полился нежный шепоток предводительницы, хотя стояла она далеко:

— Неужели я настолько дурна собой? Что может знать о красоте такой уродец, крючконосый, как паршивая ворона, бледный, как смерть…

Мне сложно описать это, но злые слова в её устах от чего-то звучали маняще и произносила она их так, как обычно произносят комплименты.

Дрянные чудища приготовились к бою, достали ножи и топоры, натянули тугие луки. Встали в тесный ряд, игнорируя лай гончих. Пытаясь не смотреть на чародейку, я бросил взгляд в сторону награбленного добра, увидел среди куч золота, снеди и бутылок с выпивкой несколько туго перевязанных верёвками маленьких мохнатых тел, разглядел детские мордочки детёнышей выдры.

Кто-то из огров пнул в живот одного из наших псов, издав скулящий звук, бедный зверь отлетел на несколько футов.

Это и было той каплей, что переполнила чашу. Сириус первым рванулся в пекло, алый от гнева, я не успел даже обнажить свой меч, а его конь уже встал на дыбы и черные кудри трепались на агрессивном ветру.

Илта напряглась, я хлопнул её по шее, и все те из нас, кто мог биться, кинулись вперёд диким вихрем.

Главной и первой моей ошибкой было позволить группе людоедов окружить меня и отвлечь от того, чтобы следить за тем, как бы ведьма не пробралась к Гермионе. Потому что, разумеется, чародейка решила повторить свой трюк с той, на ком он работал лучше всего. Рванулась через поле, на секунду вскочив на дерево, будто белка или кошка, после скакнула вниз… Чья-то стрела просвистела мимо неё, поцарапала плечо: но ей было всё равно. Я быстро отбивался от атакующих меня, как мог, прорываясь к ней и Грейнджер, но так распорядился Лев, что сейчас мне пришлось заняться защитой себя самого, а Гермиона осталась наедине со своим худшим страхом. Ведьма сбила её с лошади, прижала к земле, склонилась, пытаясь чуть ли не коснуться её лица своим.

— Почему ты так не любишь себя? — пела ведьма мелодично, как поп-звезда — Прими ту, кем ты всегда была. Хватит отворачиваться от меня, а значит, и от себя. Ты прекрасна в своей уникальности…

Гермиона молча извернулась в её руках и пнула лицедейку каблуком сапога в живот; мгновения замешательства было достаточно, чтобы вырваться из её хватки и вернуться в седло. Здесь уже помогла пара кентавров, скрутивших ведьме руки за спиной.

Сириус, Питер и Рон помогли мне вырваться из кольца, Илта под моим седлом летала по полю, а стоило кому-то подкрасться к ней сзади, она сильно лягалась.

Голова одного из сморщенных длинноносых существ покатилась по полю, отсечённая моим мечом — это был один из тех моментов, когда просто обезоружить было невозможно. И я заметил, что даже кровь у них была черна и зловонна.

Да, меня охватил тот же раж, что и при первой битве с оборотнями: на этот раз никто не рассказал мне после, кричал ли я «смерти нет» в этот раз или же всё прошло тихо. Так или иначе, мои движения снова стали более чёткими и быстрыми, чем на тренировках.

Ездовая свинья тоже кинулась атаковать нас: и мы не могли понять, была она говорящей или нет, вели её инстинкты или желание помочь своим; так или иначе, к звукам мечей и стрел прибавился истошный поросячий визг. Несколько леопардов смогли её повалить брюхом кверху; Рон крикнул в её сторону, наклоняясь в седле:

— Эй, бекон, ты говорить хоть умеешь!?

Визг и надсадное хрюканье.

— Ну, значит беконом и будешь… — занёс он меч, но Эдмунд остановил друга.

— Стой! Погоди. Глаза как у разумной. Оставь пока!

— Да она же даже сейчас визжит! — недоумевал Рон.

Позднее мы узнали, что свинья действительно была разумной — и своим же разумом выбрала вести себя как немая дикая свинья, что боится людской речи и даже перед лицом смерти откажется от неё.

Сириусу удалось оглушить немало противников; к моему удивлению, он не так часто пускал кровь, как того от него ожидалось.

Ещё я заметил, что твари не сильно заботились друг о друге: то использовали соратников, как живой щит, то просто проигнорировали, что ведьму-перевертыша схватили кентавры — никто из них и не кинулся освобождать её, всем было важнее убить хоть кого-то из королевского отряда. И им почти удавалось — одного леопарда уже было не спасти, людоеды затоптали его, как котёнка.

Один из тварей додумался до чего-то, хоть и безусловно коварного, но хотя бы хитрого: схватил одного из выдрят, прижал к его животику свой кинжал и радостно ухмыляясь, поднял заложника над головой, угрожая, что если вся армия не сложит оружие, то кутёнок пойдёт на обед. Благо, одна стрела смогла его остановить, он выронил малыша на землю. Детёныш ничего не сломал, лишь перепугался, а вовремя прискакавшая Люси подняла его, развязала и быстро унесла в безопасное место.

На протяжении всего боя, я так и не определил, чьи силы превосходили чьи. Иногда казалось, что королевская армия была огромна по сравнению с шайкой, а порой к разбойникам как будто присоединялись всё новые и новые твари.

Те из банды, что оказались трусами, всё же в конце концов сбежали — скорее всего, навсегда. Те, что были горды, теперь либо лежали убитыми, либо были схвачены и связаны, либо ранены.

Я утёр пот со лба; вся моя одежда промокла насквозь. Илта тоже стояла вся взмыленная, тяжело дышала.

Сириус триумфально провёл коня мимо ряда пленных, закинув на плечо меч. Некоторых из них он сам сумел обезоружить во время боя.

— Во имя Льва. — произнёс он с надеждой в голосе, осмотрев их.

— Какое же зло вы творите, даже представить не можете… — залепетала ведьма, когда он приблизился к ней — Как же стыдно тебе станет, стыдно и больно…

— Скажите это выдрам, которых вы собирались съесть, негодяи. — взмахнул волосами Сириус.

— Да не хотели мы выдров кушоть. — стыдливо забормотал один из связанных тварей, выпучивая жёлтые глаза — Мы пугнуть толька. Мы выдров не кушоем. У нас своё мясо есть, у костра… Ещё чего, выдров, у них же кожа да кости, и кусаюца они…

Да, среди вещей разбойников действительно оказались довольно богатые запасы мяса. И сырое, свежее, что как раз собирались приготовить этим днём, и немного вяленого для подкрепления в пути.

Сириус так и не узнал, что это тоже было мясо говорящих животных.

Он закончил осмотр, спросил у королей, что дальше делать с пойманными, стоит ли казнить их на месте.

— Нет. -произнёс Питер — Это не в наших правилах. Они ранены. Хватит заключения в темницу. Потом решим, что делать с ними.

— Надо сделать так, чтобы они сами разобрали тот беспорядок, что натворили. — с сияющим идеализмом в голосе предложила Гермиона.

— Угу, так они тебя и послушают. — фыркнул Рон — Прям пойдут сами перед всеми кланяться и работать.

— Так мы пригрозим… — задумалась Гермиона — Хотя да, ты прав, слабо верится.

— Верно. Верится слабо, но устои чести не всегда подвергаются рациональным правилам. — подвел итог Питер печальным голосом.

После подъехал поближе ко мне и шепнул:

— Северус, я понимаю, что прошу очень многого…

— Медикаменты я предоставлю. — остановил его я.

— Я просто могу понять, это должно быть крайне тяжело, заботиться о жизнях тех, кто тебя ненавидит и скорее плюнет в лицо, чем скажет «спасибо»… — оправдывался Питер — Мне очень жаль, что мы ставим тебя в такую ситуацию…

— Ваше Высочество, как Вы думаете, откуда поступает в больничное крыло Хогвартса большая часть лекарств?

— Ах, да…

— Вот и ответ. Мне никогда не было тяжело делать это для тех, кто ненавидит меня, Ваше Высочество. Каждый раз, заходя в больничное крыло, я ловил на себе злые и презрительные взгляды пациентов, никто из которых будто и не знал, чьими отварами пропитаны их повязки и чей труд породил те лечебные настои, что они пьют. Здесь дело вообще не во мне. Сейчас я гневаюсь на мерзавцев не за отношение ко мне, а за отношение к Нарнии. Но, думаю, это тоже преодолимо — в том смысле, что я сумею поставить долг выше эмоций, как бы оправданы они ни были.

— Спасибо, Северус.

К слову о медицине — когда Сириус спешился, чтобы немного отдохнуть и утереть меч, к нему летящей походкой подбежала Сьюзен, алая, как рак, скосила глазки вниз и скороговоркой протараторила «Ой-а-Вы-не-ранены-ой-а-давайте-я-перевяжу».

— Нормально, жить буду. — улыбнулся ей Сириус, думая, что это её успокоит; а мне казалось, это я женщин не понимаю.

— Д-дайте я хоть посмотрю… — выдавила из себя Сьюзен, быстро хлопая ресницами.

browser.yandex.ru

— Да не на что там смотреть. — отмахнулся он равнодушно, поднялся и отошёл в сторону, не слыша, как на весь лес разбивается девичье сердце.

Я подошёл к отчаянной королеве.

— Он сказал бы это в любом случае, даже если бы лишился руки в бою. — произнёс я мягко, не зная, как ещё утешить её — Ненавидит быть зависимым от других, такой уж человек. Не волнуйтесь, Ваше Высочество, я слежу за ним. И истечь кровью ему не позволю, как бы он не сопротивлялся. Могу пообещать.

— Эх. — только и ответила мне Сьюзен.

Мы вернули напуганных выдр обратно в нору: Лютро долго не мог поверить своим глазам, даже когда выдрята начали вылизывать его и прижиматься к нему. Потом рассыпался в благодарностях, снова назвав меня лично «Ваше Высочество».

— Вам это обращение идеально подходит. — прокомментировала Полумна.

К замку добрались за два дня; ночью на перевале Питер и Эдмунд не спали, следя за пленными. Попыток побега они не предпринимали, в основном только ныли о том, что кормят их недостаточно хорошо.

Только когда мы уже вернулись домой и повели разбойников в темницу, то ведьма попыталась каким-то образом вырваться из пут, затряслась, закричала:

— Изверги! В таких условиях и скот не держат!

— О, да неужели? — спросил язвительно Сириус, поднеся ей клинок к горлу — Я такой чистой и уютной тюрьмы в жизни не видел. Будь такие в нашем мире, бедняки бы с радостью совершали преступления, лишь бы в такие хоромы попасть.

— Что ты можешь знать… — прошипел кто-то из преступников, а добровольно немая свинья хрюкнула в унисон.

— Я знаю, что такое тюрьма. Такая, что вам и не снилась. Вы бы не пережили и дня таких мучений. — нахмурил брови Сириус.

Злодеев поместили за решётку, заперли. Сьюзен повесила ключ себе на пояс.

Сириус ещё недолго постоял рядом, вглядываясь в лица заключённых.

— Во имя Льва. — повторил он и направился к выходу.

И только ведьма зарыдала ему вслед, стуча по прутьям темницы:

— Я могу читать мысли, я знаю, знаю о твоём мире, знаю, о каком льве ты говоришь! Ты, наивный рыцарь, думаешь, что повстречал в этом мире гриффиндорского льва. Но это Слизеринский Лев.

* * *

Я вычистил скребницей Илту, потом направился внутрь замка и занялся собой. Принимал ванну неприлично долго.

Когда я сменил одежду и вышел в коридор, то услышал вкрадчивые звуки арфы и флейты, чей-то смех, столкнулся с Полумной; она была одета в белое воздушное платье и на ходу заплетала ленту в косу.

— О, а я Вас как раз искала! — рассмеялась она — Идёмте, бал начинается.

— Короли дают бал!? — с удивлением спросил я.

— Ну, Вы же сами слышите.

— Неужели они совсем не устали после такого похода? — всё же поколение сороковых не перестаёт меня удивлять своей крепостью.

— Так потому и бал, что устали. Отдохнуть хотят. — пожала плечами Полумна — Ну, я Вас жду.

Сперва я вернулся в свои покои, хотел было спокойно почитать в кровати, но то ли музыка была слишком громкой, то ли нужда в одиночестве куда-то испарилась — так или иначе, я оставил книгу и отправился в бальный зал. Не успел зайти, ко мне уже подбежала Люси, что как раз собиралась менять пару в танце.

— Нет, нет, не сегодня. — сразу же отказался я, когда она протянула ко мне руки — Я точно не за танцами сюда пришёл, Ваше Высочество, кроме того, я прошлый раз хорошо помню. Вы не напасётесь туфель.

Играли что-то ирландское. Я пробрался ко столу, налил себе вина, упал на стул и начал смотреть за пляшущими парами.

Заметил, как в углу зала сверкнуло розовое платье Лаванды и алый кафтан Рона: двое гладили какого-то пса, что я раньше не приметил среди королевских гончих. Когда я приблизился, то понял, что это был не пёс, а волк — не тот, волк, как те, что я видел раньше, его шерсть была светло-серой, почти белой, глаза беззлобные и спокойные, от собаки его отличало только то, что он совсем не лаял и лишь завывал.

Сириус тоже присоединился к этой компании: по очевидным причинам, новый гость был ему очень симпатичен.

— Вы больше похожи на собаку, чем на волка. — говорила Лаванда, перебирая шерсть животного и, видимо, сетуя на то, что она недостаточно длинная, чтобы плести на ней косички.

— Да, но я волк. — стоял на своём с улыбкой зверь — Как-то неправильно было бы мне врать о том, кто я, лишь оттого, что у волков не лучшая репутация.

— Да, простите, я знаю, что Вы не такой. — поправила себя Лаванда.

— Ничего. Хоть это и тяжко порой, да, что-то доказывать. Волкам после войны пришлось несладко, за ними шёл глаз да глаз. Мне повезло, но я исключение, не правило.

— Несладко пришлось… — задумчиво повторил Сириус.

— Да, и стало нас намного меньше. — фыркнул волк — Что, впрочем, было понятно.

— Убили? — спросил Сириус.

— Ну, например, были у Колдуньи слуги всякие. — весело рассказывал волк о вещах довольно печальных — После войны им по-хорошему предложили, мол, присягните Аслану и всё у вас будет. Но многие стояли на своём твёрдо. Говорили, мол, умрём, а идей своих не предадим! Лучше каменными статуями быть, чем рабами.

— Так и сказали — рабами?

— Ну, раб не всегда нехорошее слово. То есть, иногда есть те, перед кем себя можно и рабом назвать, потому что рабство перед ними — это свобода. Вот. Аслан такой.

— Какой-то Оруэлл прямо. — дружелюбно рассмеялся Сириус, прихлёбывая вина.

— Оруэлл… Это глагол или существительное? — спросил недоумевающе волк.

— Короли тоже так считают? — ответил Блэк вопросом на вопрос.

— Да. — подошла внезапно Люси в венке из сирени — Я понимаю, что Вас смущает, господин Блэк. Но волк прав, слово действительно поменяло свой смысл. Так бывает со словами.

— Ага, как в той песне про Типперери. — хихикнул Рон, почёсывая живот волка.

— Ну, например, слово «любовь». Чего им только сейчас не называют. Но ведь Вы не скажете, что любовь матери к ребёнку и любовь сладкоежки к торту равносильны?

— О, начались сказки про любовь матери к ребенку… — хихикнул Сириус.

— Простите, я не знала, что это для Вас больная тема. Хорошо, скажем так. Вот у нас есть такая история, в которой словом «рабы» зовутся вовсе не невольники. Один господин насадил виноградник и послал туда наемных рабочих, чтобы они трудились, и рабов — чтобы присматривали за ними. Обратите внимание, рабы здесь не как несчастные жертвы, но как проводники между господином и теми, кто должен выполнять его волю.

Тут Сириус зычно расхохотался, как забавный опереточный пьянчужка, видимо, вино полностью ударило в голову.

— Всё в порядке, господин Блэк? — спросила озабоченно Люси.

— Да, конечно! Конечно! Я пойду ещё себе налью, да. И танцы. Вы хотите станцевать со мной, Ваше Высочество?

— Да, господин Блэк, только я думаю, с Вас хватит на сегодня…

— Да хватит-хватит, Льва ради… Ха, Льва ради… Я так долго изучал маглов, а так и не сообразил… — пошатываясь, говорил сам с собой Сириус — Жертва за людей, особый статус, эти присказки… Ха… Как же просто всё было, и ребёнок поймёт…

Пробежали две недели, может быть, три. Ежедневная жизнь была наполнена спокойствием и радостью, была медленной и тихой, и вместе с тем, мне не бывало скучно. Я вёл дневник, готовил отвары, даже делал небольшие зарисовки на полях тетради — в основном трав, цветов или животных, портреты людей мне давались скверно. Пробовал нарисовать и Аслана, по памяти — и понял, что не сумею, мои попытки изобразить львиную голову и основные очертания были довольно успешными, а вот выражение лица мне не давалось, напрасно я вновь и вновь стирал следы грифеля и снова брался за дело, напрягая пальцы и разум. Да и рисовать серыми мазками эту гриву цвета дикого мёда было бы неправильно — для такого нужна самая драгоценная золотая краска, что светилась бы, как страницы Келлского манускрипта.

А вот портрет Илты у меня удался на славу, лошадь была довольна сходством.

Нарния окончательно потеряла все черты чужой и далёкой страны, а Кэр-Паравель стал для меня первым местом, что можно было с уверенностью назвать домом. Так не было в Хогвартсе, не было и до него — если бы мне приказали сравнить Нарнию с каким-либо местом, то это оказалось бы вовсе не место, а объятия моей матушки — в тот момент, когда отец перестал буянить и кажется, что перестал он навсегда, и что его вовсе не было и нет.

Короли как-то быстро перешли со мной на «ты», как будто уговаривая меня отбросить приличия, все же свои — но я стоял на своём. Что нисколько не означало, что я не проникся к ним любовью — таких благодарных и чутких детей в Хогвартсе днём с огнём было не сыскать. Я даже заметил, что чаще начал улыбаться, именно улыбаться, а не ухмыляться, когда общался с ними. Смеяться, порой громко, порой невпопад — и всегда над этими старыми, «плоскими» и «бородатыми» шутками, что не пришлись бы по вкусу Рону Уизли — а меня они порой веселили, как ребёнка.

Как-то Питер попробовал даже про меня балладу написать — что-то со словами про то, как «наш герой не похож на героев баллад, но одна склянка с целительным зельем в его руках стоит целого войска рыцарей». Это льстило, и к такому вниманию я совсем не привык. Но сердце потеплело от его любезности, и от того, как он закончил стихи словами «Я Ваш оруженосец, сэр Северус, рассчитывайте на меня». Мне казалось, что в наших отношениях именно я занимаю роль вассала, о чём я скромно и напомнил Питеру.

— Ну, одно другому не мешает. Короли — те, кто служат. — улыбнулся он.

Как-то утром я находился в чисто женской компании: сидел и перечитывал записи, а на другом конце стола Полумна и Лаванда, хихикая, играли в какую-то «взрослую» и усложнённую вариацию «ладушек». Внезапно дверь распахнулась, и как фея, в зал ворвалась королева Сьюзен. На ней было расшитое кружевами и каменьями платье, которого я раньше не видел: даже на балы она такого богатого наряда не надевала; волосы королева распустила, так что стала похожа на чернокудрую русалку, к груди крепко прижимала срезанную белую розу. Лаванда так и охнула, глядя на свою подругу.

— Доброе утречко, Лав, доброе утречко, Полумнушка! — пропела Сьюзен, кружась на месте, пританцовывая, легко приподнимая край юбки.

Потом подскочила ко мне и крепко поцеловала в щёку, от неожиданности я чуть не поперхнулся.

— Доброе утречко, Северус! — прошептала она мне и продолжила свой танец, то поднимая от груди розу, то целуя бутон.

— Ваше Высочество, Вы в порядке? — неловко произнёс я, хотя уже догадывался, что это за болезнь её настигла.

— Не-а. Не в порядке. Я счастлива! Счастлива-счастлива-счастлива! Он подарил её мне! Он подарил мне эту розу!

Забавно. Сириус, наверняка, вспомнил, что он по роду джентльмен и решил немного поиграть в хорошие манеры. Расстроить что ли королеву, сказать, что это просто этикет, не более…

— Сью, это из нашего же сада роза. — рассмеялась Полумна.

— А мне всё равно! — захихикала Сьюзен — Зато для меня! Ла-ла-ла...

Я понял, что мне пришла пора удалиться. В конце концов, влюблённые девочки во все времена одинаковы, и как мне не хотелось изучать историю увлечений Лаванды, так же мне и не хотелось следить за тем, что происходит со Сьюзен. Я направился было к двери, как вдруг королева произнесла:

— Ночью ко мне зашёл, говорит такой «Мы, Ваше Высочество, совсем не общаемся, а зря, ведь я Вам многим обязан. Станем друзьями. Вы всегда так обо мне заботились». Так и сказал! И ещё сказал, что я красивая девушка, прямо как натурщица Уотерхауса, представляете! И розу эту протягивает, и обнимает, крепко так!

У меня сердце ушло в пятки. Почувствовал себя отцом, что никак не может принять, что его дочь взрослеет. И главное — зачем, зачем, Сириус, вот ты с ума что ли сошёл…

— Вот нахал! — не удержался я.

— М? — недоумевающе повернула ко мне голову Сьюзен — Почему нахал? Он же такой добрый, он даже нашим пленным каждый день еду носит! Я бы так не смогла, они же такие разбойники, а он так милосерден, мне до него ещё расти…

— Ваше Высочество, это возмутительно! Вы не понимаете, Вы годитесь ему одновременно и в дочери, и в матери, и я даже не знаю, что вызывает у меня больше гнева! — всплеснул я руками — Так, больше к запасам вина его не подпускать на пушечный выстрел! Негодяй, негодяй, ещё и руки распускает, пьянь…

— Так я подрасту и стану совсем ему впору. — смеялась беззаботная Сьюзен — Лав, а как ты думаешь, мне подошло бы свадебное платье? Я бы хотела из белого атласа, и чтобы по подолу банты…

— Ваше Высочество, он мой ровесник! — распалился я, ударив по столу.

Повисла тишина. Сьюзен и Лаванда в удивлении прикрыли рты руками.

— А… Вам… — неуверенно выдавила из себя Лаванда.

— Тридцать шесть.

Сперва девочки выдохнули с успокоением, потом снова ахнули в унисон.

— Я думала, за пятьдесят… — призналась Сьюзен, заливаясь краской.

— А я — за шестьдесят… — прошептала Лаванда.

— Да при чём здесь я!? Мы говорим о Сириусе. Послушайте, Ваше Высочество, я не собираюсь ограничивать Вашу свободу, но неужели Вы не понимаете, сколько проблем создадут различия между вами? Не только возраст, но и разница поколений, и разница менталитетов… — меня чуть ли не озноб пробил, когда я говорил ей это.

— Но Северус, разве ты никогда не любил? — Сьюзен подпёрла щёку рукой.

— Это, Ваше Высочество, к делу не относится совершенно!

— Любил-любил. — расплылась королева в улыбке, как довольная кошка — Она была красавица?

— Недурна собой. Красота субъективна. — расплывчато бросил я, стараясь, чтобы мой гнев не перешёл теперь и на ни в чём не повинную Сьюзен.

— А Вы ей признались? — Лаванда тоже решила мне соли на раны посыпать.

— Нет. Хватит менять тему разговора. — прошипел я.

— Но почему? Я уверена, ты бы ей понравился, у тебя же доброе сердце и острый ум. Этого достаточно. — ласково измывалась Сьюзен.

— Недостаточно. Прекратите.

— Девочки, хватит. — вступилась за меня Полумна; как я был ей благодарен в этот момент — Нехорошо так. Это личное дело профессора.

— Да-да, конечно. Я не хотела. — поправила себя Сьюзен — Просто мне было интересно.

— А мне интересно, почему Вы с самого его прибытия в Нарнию надеетесь на то, чего не может быть. Вы так и будете на него глядеть глазами голодного теляти!? — зарычал я.

— Всегда. Всегда-всегда-всегда!

Занавес. Я ударил себя ладонью по лицу.

— Сердце красавиц склонно к измене и перемене, как ветер мая… — сменила пластинку Сьюзен, продолжив кружиться по залу.

— Верди. Забавно. И где Вы это услышали, Ваше Высочество?

— По радио, ещё до войны.

— Знаете хоть, о чём поют?

— Ну, про любовь…

— Да, про любовь. А поёт про неё жестокий герцог, что воспользовался девичьим доверчивым сердцем, а потом предал. И в конце девица погибает, с кинжалом в груди. — выдал я на повышенных тонах и удалился. Сириуса искать.

Найти не удалось, хоть и расспросил всех в замке, даже лошадей в конюшне. В конце концов, я утомился и решил передохнуть в саду. Уселся в беседке, начал нервно потирать виски. Я только начал привыкать к тому, что дышу с ним одним воздухом, так пёс подкинул мне свинью. Пленным он еду носит, видите ли…

Может, хотя бы Лаванда бедную девочку угомонит, наученная горьким опытом с Уизли…

Я не заметил, как задремал, отклонив голову набок; разбудило меня то, что одна из пчёл начала громко жужжать прямо перед моим ухом. Я протёр глаза и увидел, что возле беседки стоит упомянутый Уизли — с Грейнджер за руку. На лицах у них написаны очень серьёзные выражения.

— Что такое? — спросил я.

— Мы, это… — заныл Рон — Ну, Герми, ты говори…

— Почему я?

— Потому что твоя идея.

— А ты будто не согласен!

— Я согласен, но, блин, не могу я Снейпу такое… Скажи за меня.

— Склянку разбили? Меч потеряли? Пожар в библиотеке устроили? Лошадей яблоками перекормили? — саркастично начал перебирать я.

— Профессор, пожалуйста, не смейтесь. — вздохнула Гермиона, чуть ли не плача — Мы хотели бы извиниться. За то, что всю нашу учёбу в Хогвартсе, мы подозревали Вас в самом плохом, смеялись за Вашей спиной, воровали у Вас, что из-за нас Вам чуть не разбили голову, что я Вам одежду подожгла…

— Одежду? — переспросил я; почему-то этот эпизод выскочил у меня из головы.

— Ну, на первом курсе, на квиддиче.

— Ах, да, точно.

— Мы очень гадко себя вели, отвратительно. Даже когда уже знали, что Вы всегда делали всё, чтобы спасти Гарри и нас. За такое поведение мы заслужили бы быть поставленными в угол и на горох коленками, а обошлись лишь Вашими ремарками. — хныкала Грейнджер — Так стыдно, так стыдно…

— Да, это… — повторял Рон и уши у него краснели — Плохо вышло как-то. Не очень. Ну, то есть… Ну, то есть, да.

Мне вспомнился ещё один эпизод, когда я тоже находился в этой же самой беседке, и ко мне тоже пришёл один, о прощении молить… Сейчас бы ему было бы неплохо снова появиться.

— Это вас Аслан попросил? — спросил я устало.

Если Лев решил всех, кто когда-либо делал обо мне поспешные и ложные выводы, заставить каяться передо мной, то, боюсь, я буду постоянно окружён толпами слезливых грешников, как Златопуст Локонс — толпами фанаток.

— Нет, не Аслан. Я не видела Его с той поры. — помотала головой Гермиона — Это я сама поняла. Читала, училась, смотрела на то, как Вы живёте и работаете. Видела даже, как Вы улыбаетесь.

— Ага, я сам офигел. — хихикнул Уизли — Прохожу мимо, вижу, Вы от анекдота про Черчилля ржёте… В смысле, смеётесь.

— И я вспомнила всё то, что Вы сделали для нас в Нарнии и до неё. И начала понимать, что возможно… Возможно, если бы после случая с Квиррелом мы просто все собрались бы, подошли бы к Вам, извинились бы, просто сказали «спасибо»… Тогда и в Хогвартсе Вы были бы совсем другим.

— Оценки ваши это не изменит, сразу предупреждаю.

— Я же не про оценки…

— Это разумно с вашей стороны, мисс Грейнджер и мистер Уизли. — вздохнул я — Я принимаю извинения. Постарайтесь доказывать впредь, что для вас это были не пустые слова вежливости. И я надеюсь, вы прекрасно понимаете, что то, как я говорю с вами на уроках, не всегда отражает моё реальное к вам отношение. Одно дело — работа, другое — жизнь. Как говорят маглы, «кесарю — кесарево».

— Спасибо. — искренне произнесла Гермиона.

— Ага. — повторил за ней Рон — Я б такое, чесслово, не простил…

— К слову о прощении. — задумчиво погладил я подбородок — Вы не встречали сегодня Сириуса?

— Он в последнее время всё пытался с нами заговорить, а нам всё некогда было. — ответила Гермиона — Говорил что-то про «наш гриффиндорский долг», про «правду»… Но как-то то я чем-то занята, то Рон с Эдмундом вместе тренируются, так он нас и оставил. Неловко вышло. Наверное, это было что-то действительно важное. А сегодня его с самого утра я нигде не видела. Думала, Вы знаете, вот и не била тревогу. А что, с ним могло что-то случиться?

— С ним может что-то случиться, если я его найду. Неважно. Бродяга и есть бродяга. Не первый раз он куда-то отлучается. Быть может, опять с Асланом говорит.

Вечер опустился, закат окрасил небо — привычно красный, как волчьи ягоды. Я, короли, Лаванда, Рон и Гермиона, сидели в пиршественном зале и скромно ужинали, в основном фруктами. Полумна пообещала, что вернётся, просто недавно увидела несколько мозгошмыгов, бегающих без хозяина, и решила расследовать это дело. Сказала, что они могут привести её в неожиданное место.

Кажется, я на мгновение услышал за окном громкое лошадиное ржание, но не обратил на это внимания.

— Забавно. — улыбнулась Люси — Теперь никто из вас, даже ты, Герми, и слова ни говорит о возвращении домой. Не знаю даже, хорошо это или нет.

— Хорошо. Каникулы ещё одни. — Рон поднял вверх большой палец.

«Вот я осёл» — подумал я — «Всё это время мои дети просто радостно забывали хогвартскую программу. Надо было для них вопреки всему устраивать домашние уроки».

А сказал:

— Если вернёмся, то я сделаю всё, чтобы Вы, мистер Уизли, так наверстали материал, чтобы от зубов отскакивало.

— Мне было бы безумно жаль со всеми вами расставаться. — призналась Сьюзен.

— Да, и мне, и думаю, всем из нас. — повторил за ней Эдмунд, приобнимая Рона за плечи.

— Наверное, кто-то из нас и останется здесь. — предложила Лаванда — Здесь слишком уютно, чтобы никто не сказал, мол, «хочу навеки поселиться».

— Слушай, Лав. — наклонилась к ней Сьюзен — А… Слушай, а Сириус что говорил о том, хочет ли он возвращаться?

— Сью! — возмутилась Люси — Я думала, ты действительно любишь всех наших друзей, а ты…

— Я люблю! Честное слово, люблю. — Сьюзен приложила руку к сердцу — Каждого из вас. За любого бы жизнь отдала по нескольку раз. Но… Но мне бы просто так хотелось…

— Это у неё не первый раз. — шепнул мне Питер — В школе у неё таким увлечением был мистер Джойс, учитель английского. Тоже одного возраста с Сириусом. Сейчас она даже фамилию его не вспомнит. Так что не беспокойтесь.

— Питер, я всё слышу! У него просто… У него была жена, и я подумала, что это было бы неправильно. И я отпустила его, как Элейна отпустила Ланселота. У Сириуса же нет жены, да?

— Нет. — устало произнёс я — Ещё жены ему не хватало.

— А. Понятно. — Сьюзен вдруг встрепенулась — Вы слышали что-то? Шум какой-то, непонятно откуда.

— Мне кажется, это тарелка на кухне разбилась. — недоверчиво протянула Гермиона — Или нет…

— Так или иначе, я надеюсь, вы все пробудете здесь как можно дольше. Ну, разумеется, без насилия над личностью. — Сьюзен встала из-за стола, чтобы отнести свою пустую миску — Вы мне совсем как семья.

Вдруг Питер тяжело нахмурил брови. Преподнёс руку ко рту. После осторожно, будто боясь каждого слова, произнёс не своим голосом:

— Сью... Посмотри, пожалуйста, на свой пояс.

— А что такое у меня на поясе? — спросила беззаботно Сьюзен.

— Я не о том, что есть на нём. Я о том, чего на нём нет.

Сьюзен медленно опустила руку, провела по талии, коснулась пальцами пустого стального кольца, отдёрнула их, будто обожглась…

— Да нет… — пролепетала она — Нет, нет, Питер, ты не это имеешь в виду…

— Я-то думал, зачем ему тебя обнимать ни с того ни с сего… — голос короля наливался гневом.

— Да этого не может быть! Не может! Я забыла в комнате, наверное! Может, отвалились! Не знаю! — закричала Сьюзен, слёзы дрожали в её голосе — Он не может, зачем ему…

— Пит, ну не… — начало доходить до Рона — Ну не, он же наш друг, он не мог… Пит, я ж ему как самому себе доверяю!

Моё сердце сделало сальто-мортале. Он носил еду пленным, проявлял внезапное и непонятное милосердие… Его неверие Аслану, его отказ преклонить колени перед камнем, его ненависть к богатству королей, его попытки понять Колдунью и её последователей… Как же он жестоко обвёл меня вокруг пальца, плут, как же он безжалостно перехитрил всех… И я поверил ему, даже почти принял его раскаяние, а ведь с самого начала следовало быть начеку, следовало помнить всё его зло, держать его в уме, а я расслабился, забылся, я поверил в добродетель, живущую в каждом, в этот гриффиндорский напускной героизм, в пустые лести.

«Это злой человек. У него глаза, как у Колдуньи».

Я резко вскочил из-за стола, опрокинув кубок с напитком на пол.

— К ТЕМНИЦЕ, БЫСТРО!

Замелькали ступеньки лестницы под ногами, нас будто подгонял хлыст. Сьюзен горько плакала, Рон и Гермиона молчали от шока. Мы чуть было не забыли захватить оружие, настолько торопились. Когда я искал свой меч в оружейной, Питер передал мне его красивым жестом, как оруженосец подаёт рыцарю — и со звенящей болью в голосе произнёс:

— Прости. Ты мне рассказывал, а я… Я даже не подумал…

— Забудьте, Ваше Высочество, мы все были дураками! — огрызнулся я, забирая меч.

Когда распахнулись ворота во двор, перед нами явилась Полумна, очерченная алым лучом заката. Растрёпанная, гордо стоящая навытяжку, с абсолютно серьёзным лицом, холодным и строгим. Одной рукой она держала за узду пегого жеребца, я узнал в нём коня Сириуса.

— Да. — горько ответила она до того, как наши языки смогли произнести столь мучающий нас вопрос — Да, это произошло.

Конь, которого звали Процион, со скорбью начал свой рассказ; мы расселись вокруг него на холодной земле. Сьюзен перестала лить слёзы, только закрыла лицо руками, Рон и Гермиона молча обнимали друг друга. Мне было тяжело успокоить быстро колотящийся пульс, в гневе я сжимал край своего кафтана, готовый чуть ли не порвать его на клочки.

* * *

Я заметил странные изменения в его поведении уже после того дня, как мы привели разбойников в темницу. Я не придавал особого значения тому, что он вечно оглядывался, выглядел встревоженным, то и дело спрашивал у меня подозрительные вещи. Например, много твердил об освобождении, о том, как необычно то, что в Нарнии лошади могут обладать собственной волей и с хозяевами их связывает скорее дружба, чем рабство. И каждый раз спрашивал, готов ли я буду кое-чем важным поступиться ради него. Не уточнял, чем. И голос у него подрагивал, и зубы скрипели, а в глазах сверкал азарт.

Но я тогда подумал, что ничего страшного такой прославленный герой иметь в виду не может. Ведь он ездил на моей спине, сражался со мной в бою, я сам видел и чувствовал его жажду к справедливости. Мне казалось, что он не меньший, а даже… Простите, Ваши Высочества, что он даже более ярый воин Льва, чем вы.

Я начал действительно беспокоиться как раз сегодня, когда он ни с того ни с сего вбежал в конюшню и снарядил меня для пути. Я спрашивал, в чём дело, он недоверчиво посматривал на меня и кусал губы. Потом спросил недовольно:

— Здесь все лошади говорящие? В этой конюшне?

— Вроде, да. — ответил я — Так куда едем-то? Да и поздновато как-то…

— Проклятье… Нет, не поздно. Как раз ночью самое время. Ты сам всё поймёшь и только скажешь мне спасибо. Но тогда мне придётся кое-что ещё надеть на тебя.

— Это ещё зачем? — спросил я.

— Затем. На всякий случай. Ты когда-нибудь носил шоры или наушники, Процион?

— Не думаю, что они вообще найдутся среди нашей амуниции. — рассмеялся я — Разумные лошади куда менее пугливы.

— Не зарекайся. — нервно прошипел он, ходя из стороны в сторону. — Я лишь хочу сделать то, что попросил меня сделать лев.

— Аслан попросил? И что же это? — мне стало интересно, ведь я ни разу не видел Аслана вживую, а он, по слухам, уже присягнул Ему.

— Он сказал не открывать тебе. Я ему противиться не буду. Если ты хочешь — пожалуйста. — за неимением шор он затянул вокруг моей головы какую-то тряпку, потом повёл во двор и привязал у столба.

— А привязывать зачем? Я и так бы постоял, ты скажи… — неуверенно прошептал я; меня темнота, наоборот, пугала.

— Надо. Доверься мне. — он по-дружески потрепал меня по шее и поцеловал в лоб — Ты всё узнаешь, рано или поздно. Помни, что всё это — только ради твоего блага. Ты пока и не ведаешь, как сильно я тебе сейчас помогаю.

Он ушёл, а я всё натягивал уздечку и, почесывая головой о столб, пытался освободиться от повязки. С каждой секундой мне моё положение не нравилось всё больше и больше. Пока я не услышал ещё чьи-то шаги — более мягкие и лёгкие, чем Сириусовы, будто кто-то бежал босиком. Тряпица упала с моих глаз, узел на уздечке был развязан — на меня смотрела госпожа Лавгуд. Я не успел ничего сказать ей, ни благодарности, ни вопроса о поведении Сириуса; она поглядела на меня своими голубыми глазами пару секунд, а потом с разбегу кинулась в сад, крича «Вот ты где! Я тебя нашла! Убежать вздумал!».

* * *

— Дайте-ка угадаю, редкий мозгошмыг? — с печалью спросил я у Полумны, уже будто и забыв, что не верю в этих тварей.

— Да, один из Сириусовых, из чёрных и толстых. Я не сразу поняла, почему Процион привязан, мне это не было тогда важно. Наверное, если бы я тогда сложила два и два, то сама бы подкараулила Сириуса в темнице. — стыдливо призналась Полумна — Но я слишком хотела понять, почему он сбежал, ну, не Сириус, а его мозгошмыг. Понимаете, он даже не летал, он бегал, настолько был слаб.

— И узнали что-то?

— Не совсем. Когда я нашла его, он уже лежал мёртвый. Не дышал. Пришлось похоронить в саду, под розовым кустом. Я никогда не видела, как мозгошмыги умирали. А потом поняла. Когда я увидела, как Сириус бежит вместе с бандитами, я всё поняла. Помните, я говорила, что он весь ими покрыт был? Так вот, теперь на нём вообще не было видно ни клочка кожи, не только на голове и лице, всюду. Был чёрен, как вакса. И мозгошмыги на нём появлялись всё новые и новые, вились вокруг, как туча мошкары, им не было счёту, а старые отваливались и разбегались прочь, будто муравьишки, ведь места для новых не хватало. И умирали, потому что на этот раз не они ему мозг размягчали, это он из них силу высасывал. Вот.

Процион дождался, когда она закончит, и продолжил свою историю.

* * *

Я же отправился на поиски моего чудаковатого наездника. Уже и не припомню, как догадался добраться до темницы. Кажется, вспомнил слухи, что он часто туда наведывался, чтобы позаботиться о преступниках и наставить их на путь истины. Не удивляйтесь, лошади тоже любят сплетни.

Представляете, насколько тяжело коню спускаться вниз по ступенькам, да ещё и так, чтобы было тихо, да ещё и когда на нём седло с полными сумками вещей? Я делал каждый шаг с предельной осторожностью: худшие подозрения уже закрадывались ко мне в голову, но я старался не позволять им управлять мной.

Сперва я услышал отголосок смеха ведьмы, хрюканье свиньи, потом — что-то похожее на голос Сириуса.

— Ничего смешного, Трумпин. — так я узнал, как зовут ведьму. — Довольно извращённо. Я тогда казался себе не то растлителем детей, не то любителем старушек, благо, у чернявенькой мажорки мозги оказались куриные. Ешь давай, и выходим.

— И на какие жертвы ты ещё пошёл? Мог бы и поцеловать, и свадьбу сыграть… — заливалась Трумпин.

— Я бы не советовал тебе смеяться, когда вся ваша жизнь и вся наша затея в моих руках. Вы бегали по лесам с идеями, но без плана. Вы сами себя похоронили, отвлекаясь на мелкий разбой. Выдры ещё эти…

— Эти выдры служили Аслану до последнего. То были необходимые жертвы. Они могли нас сдать.

— И поэтому вы не прирезали их всех быстро, а игрались, как малые дети? Не неси чуши.

— Чушь или не чушь, а я всё ещё не знаю, стоит ли тебе доверять. Быть может, ты ведёшь нас на казнь?

— Послушай меня, Трумпин. Слушай внимательно, поняла? Я начал подозревать его ещё когда он отобрал у меня магию. Это было великой несправедливостью, тем более, позднее я узнал, что у него есть особое предубеждение против тех, кто обладает магией и пришёл из другого мира, та же Колдунья... И те, кто говорили о нём больше всего, представали костными ханжами: то избалованные корольки-паразиты, то эта белобрысая когтевранка, чьи бредни мне напомнили речи моей матушки, когда та ещё умела говорить не только о «грязнокровках». Потом… Потом я и его увидел. Эта лицемерная кошка подвергла меня унижению, подлому унижению, которое я послушно стерпел, потому что мне казалось, что всё это ради высшей цели. Я тогда ещё не знал, что Нюниуса он возлюбил сильнее меня, неудивительно, ведь они из одного теста слеплены. Дрянному деспоту, наверняка, хотелось, чтобы я ползал на коленях перед Нюниусом, перед этим скорченным, носатым, зловонным пугалом, чтобы ноги ему целовал, ведь этот гривастый мерзавец, этот самовлюблённый нарцисс любит такие преклонения, чего стоит один только камень, который он требует лизать! Нас он считает сломленными рабами, всегда считал, и не только в этом мире, нет, не только в этом мире он подавляет волю…

Я услышал смачный плевок и грубый, гулкий удар кулаком о решётку. Сириус продолжал, с каждой фразой его голос становился всё более свирепым:

— Да, я служил ему. Тогда-то я думал, что не служил, а помогал, как другу. Но нет, он хладнокровно пользовался мной. Я убивал ваших людей. Я не знал, против чего вы боретесь, иначе бы сразу же встал на вашу сторону.

— Да ты не думай. — фыркнула Трумпин — Этот огр всё равно подозрительный был. Мы сами его заколоть хотели, если выпендриваться начнёт.

— Так или иначе. Пазл сложился на балу после вашего заключения. Тогда я и узнал из первых уст о геноциде волков.

* * *

— А что такое «геноцид»? — спросила Люси у коня; тот, конечно же, не знал ответа.

— Для вас это слово войдёт в обиход немного позже. Когда кончится война, будет основана Организация Объединённых Наций, именно там закрепят его значение. Преднамеренное истребление по национальному, расовому или религиозному признаку. — пояснил я.

— Но никто не хотел уничтожать всех волков! Это какая-то неразбериха! — возразил Эдмунд — Да, огромная часть их добровольно служила Колдунье, да, многие, кто бился за неё, погибли… Почему он так решил?

— Он видит то, что хочет видеть. — раздражённо бросил я — Мыслит символами и лозунгами, красивыми политическими терминами. А ещё любит он, видите ли, волков. Нездоровой любовью, как и оленей.

* * *

После слов о геноциде Сириус немного помолчал; его дыхание было тяжёлым, как будто что-то личное для него связано с этими словами.

— А потом рассказ Люси вызывал во мне кое-какие воспоминания, и я соединил все нити. Ваша ошибка была в том, что вы охотились на королей. Я освобождаю вас для того, чтобы мы смогли спасти этот мир от этого местного Сами-Знаете-Кого… Хотя, точно, ведь у него есть в нашем мире и своя маска. Страшнее Тёмного Лорда. Потому что он враг каждому волшебнику, и светлому, и тёмному, и не только волшебнику — сколько жестокости творилось на Земле под его именем! Забавно, никогда не ожидал, что смогу лицом к лицу встретить того, по чьей вине огнём и мечом вычищались города, по чьей вине в Германии юные ведьмы сгорали на кострах, а в Штатах качались в петле! И он предстанет передо мной животным. Что же, раз он лев, устроим славное сафари. Я лично сниму с него шкуру живьём. И выколю лживые глаза.

Раздался гогот чудовищ, громкий, истеричный — а мне самому сильно поплохело. Я не уставал от долгих поездок, от битв — но сейчас мои ноги подкашивались. Никогда таких речей я не слышал — наверное, именно так и говорила Колдунья. Я даже не сразу смог подняться, когда услышал поворот ключа в замке, топот ног тварей, их шушуканье и крики…

После опомнился — надо что-то делать. Либо бежать предупредить королей, либо столкнуться с ним лицом к лицу.

— Значит так! В замок не заходить, ничего не красть! — приказал властно негодяй; вслед за этими словами последовали разочарованные вздохи чудищ.

— Даже пожрать?

— Даже пожрать. Понимаю, по справедливости следовало бы поступить с этими королями, как когда-то поступили с французской монархией, однако для всего своё время. Тут как раз есть подходящий фонарь, чтобы вешать на нём аристократов. Возвращаясь к теме — вещи первой необходимости я уже вынес, они находятся в мешках у входа в темницу.

— А унесём как? — пропищал кто-то из мелких тварей — Вдруг свин всё не вытащит…

— Это наибольшая проблема, все лошади говорящие и добровольно на контакт не пойдут. Если будете вести себя тихо, мы сумеем забрать одного из коней. А дальше, где не помогут уговоры, там придётся применить силу. Всё равно это не их вина, что им промыли мозги. Просвещение — сложная работа, мы обратим их к добру рано или поздно.

— Я не вижу ничего сложного. Пусть они говорящие сейчас, они не будут говорить, если им отрезать язык. — гнусно произнёс чей-то незнакомый бас.

И в этот момент мой разум ослепил гнев, я застучал копытами по камню, выскочил навстречу шайке негодяев, поднялся на дыбы… Глаза Сириуса были красны от ненависти, налиты кровью.

— Предатель! — взревели мы оба в унисон, и оба были искренними, как никогда.

Он попытался резко схватить меня за узду, но я агрессивно рванулся вперёд, стремясь сбить его с ног. Сириус ловко увернулся, приказал существам бежать злобным голосом, похожим на лай. Я споткнулся о камень, ведь пол темницы не предназначен для того, чтобы по нему ходили лошади, издал последнее громкое ржание, чувствуя себя глупым жеребёнком, что только встал на ноги, ещё покрытым слизью, хрупким, как тростинка…

* * *

— А снаружи была я. — печально продолжила Полумна, поглаживая Проциона по носу — И толпа чуть не повалила меня на землю. Кажется, они и не заметили меня на своём пути, иначе бы либо убили, либо забрали с собой. Я сумела отползти в сторону, не понимая, что мне делать, кого мне звать. Я просто лежала в стороне и повторяла имя Аслана раз за разом, совсем неслышно. После Процион выбрался из темницы и не успела я обговорить с ним произошедшее, как вы сами обо всём узнали.

Она пыталась прятать взгляд, но я отлично видел даже в темноте, как блестят её лазоревые глаза. Мисс Лавгуд плакала тихо, без звука.

— Вы бы всё равно не смогли ничего сделать. — произнёс я мягко, касаясь её холодной белой руки — Это относится и к Вам, королева Сьюзен. Не вините себя за происшествие с ключами.

— Но я поступила так глупо… — вздохнула Сьюзен, дёргая себя за волосы, будто пытаясь наказать.

— Вы поступили так, как поступил бы кто угодно. — строго отрезал я — Он спас Вашу сестру. Это вполне веская причина доверять человеку. Если хотите обвинить кого-то, то обвините меня. Из всех находящихся здесь на мне лежит большая часть ответственности за произошедшее. Я знал его лучше всех вас вместе взятых.

— Этого не могло быть! — причитал Рон, запустив пальцы в рыжие космы — Это ошибка, подмена какая-то! Ну не мог он такое сделать! Это не он, не наш Сириус!

— Нет, мистер Уизли. — грозно нахмурился я — Сейчас я понимаю, что именно «ваш» Сириус и мог так поступить, и должен был так поступить, иначе и не могло быть. Подобные возгласы были более уместны, когда он притворялся рыцарем Аслана и другом Нарнии.

— Я бы не судила… — неуверенно пропищала Гермиона — Его уже обвиняли в том, чего он не совершал… Нет, то есть, я верю всем вам, но, быть может…

— Мисс Грейнджер, это просто смешно. Прекратите отрицать очевидное. Хотя бы сейчас попробуйте представить, что мир не вращается вокруг «гриффиндорских ценностей». Мне казалось, история с Петтигрю Вас хоть чему-то научила.

— Но Сириус не Петтигрю! — чуть не зарыдала Гермиона.

— Нет. В чём-то он ещё хуже, намного хуже. — произнёс я холодно и жестоко, с нотками металла в голосе, охлаждая пыл Грейнджер.

И перед глазами всплыли картины юности: как после очередного избиения эта затёкшая жиром свиная туша, которой по какой-то причине повезло оказаться тёзкой одного из благороднейших королей, когда-либо живших, подходит ко мне (его дружки уже ушли искать новую жертву) и виновато мычит сквозь пухлые розовые губы:

— Ты это, ну ты это, не обижайся на них, ну. Они, этого самого, они всех так дразнят. Они и меня дразнят. Говорят, я жирдяй…

Маленький Северус тогда не особенно думал о такте, не до того было, потому и ответ выдал такой:

— Так ты и есть жирдяй.

— Ну а ты и есть вонючка немытый слизеринский. А всё равно не обижайся. — и он уходит, вперевалочку, тяжело дыша.

Подлец? Безусловно.

Виноват? Нет сомнений. Я не могу его простить.

Жестокий мерзавец в противовес благородному разбойнику Сириусу? Лишь одно из многих лиц Мародёров. Каждое из этих лиц безобразно и каждый из них способен на ужасное, стоит только дать им немного сладостной власти в руки.

Пока я вспоминал это, Питер (тот, что прекрасен и телом, и душой) проверил, не ограблена ли конюшня. После вернулся к нам, держа руки скрещенными на груди. Сейчас он походил на настоящего монарха, на преисполненного благородства и чести героя артурианского эпоса.

— Лошади на месте. Осматриваем замок на предмет украденного псом, я приказываю ставить охрану, собираемся и выдвигаемся в путь. Да, посреди ночи. У нас будет ещё возможность поспать.

— Думаешь, он настолько опасен? — неуверенно спросила Сьюзен, поднимаясь на ноги.

— Я же сам говорил, без лидера шайка была лишь очередным недоразумением, всего лишь обычными бандитами. Трумпин в счёт не берём — она сильна, но неразумна, не чета Колдунье. Я не боялся их, а теперь боюсь, потому что меня пугает Сириус. Мне страшно даже представить, на что он способен. Но об этике мы порассуждаем потом.

— Он же не убьёт Аслана? — спросила Лаванда пугливо — Это же… Невозможно, да? Ведь у Колдуньи не вышло, как может выйти у него?

— Я не знаю. — честно ответил Питер, потупив взор — И мне бы хотелось не проверять это на опыте. Не знаю, можно ли войти дважды в одну реку, и не знаю, кто страшнее — лишённый волшебства Сириус или могущественная Колдунья. Зло Колдуньи чужое и иноземное, а зло Сириуса слишком знакомое. Но довольно. Мы уже потеряли непростительно много времени.

Половину ночи мы гнали коней, высоко подняв горящие фонари. Казалось бы, первые поиски шайки были трудны, но нет, это оказалось детской игрой. Банда Сириуса не оставляла следов, как будто они летели по воздуху. Питер опрашивал каждое ночное животное, от совы и до летучей мыши: но совы мотали головами, а мыши укрывались крыльями, не желая даже думать о таких страшных вещах. Бедный король выбился из сил, когда наконец, решил, что следует сделать привал, ведь от измождённых охотников пользы будет мало, особенно — против столь утончённого зла. Все уже клевали носом, от людей до лошадей, поэтому никто не протестовал.

Одному мне опять не спалось. Голова раскалывалась на части, но я вновь экономил на успокоительных отварах, проклиная себя. Появись Аслан сейчас передо мной, что бы я сказал Ему? «Если бы я знал, то, забыв обо всех приличиях, приказал бы даже не пускать Сириуса на порог замка»? Это бы не помогло. Тем более — я знал. Я знал, как никто другой, и я позволил ему совершить всё это на глазах у доверившихся ему детей. Я судил по себе, думал, что милосердие Льва способно исцелить любую тьму, распрямить кривое и обелить чёрное. И я не отказываюсь от этих слов. Он спас меня, но как можно спасти человека против воли, когда спасение человеку ненавистно, когда он слишком горд для него? В конце концов, Он же не колдун, что прибегает к Империусу, чтобы повести за собой последователей. Та самая свобода, о которой твердила Гермиона — как трудна эта свобода, как мучительна, тяжелее неволи…

Так я и пролежал всю ночь с открытыми глазами, только шепча еле слышно под нос себе «Господин мой, господин мой, мы спасём Тебя, мы Тебя обязательно спасём, только и Ты нас не оставь, господин мой, только помоги нам пережить это, помоги им это пережить».

Солнце только поднималось, а я уже услышал мягкие шаги, вроде бы, женские. Кто-то из нас действительно ранняя пташка. Полумна, наверное.

Запах еды. Значит, Лаванда. Похоже, готовит суп. Простой, походный, бедняцкий. Что-то вроде того, что ели ирландцы во время голода или низшие классы в викторианскую эпоху. Или мы с матушкой. Она каким-то образом могла без специй и даже соли сотворить что-то настолько вкусное, что хотелось вылизать тарелку несколько раз. Отец, конечно же, не мог это оценить. Он считал, что в женской работе нет ничего не то что трудного — значимого. Для него матушка всегда казалась униженной, сломленной, когда вставала за плиту — и он потешался над этим, смеялся над её внешностью, говорил, что она клуша и тунеядка. Глупец, знал бы ты, как высока и величава она была тогда, с её испачканным фартуком и грубыми рабочими руками, словно императрица.

Он считал её уродливой. Говорил, что из-за её дурной наследственности мои черты так безобразны. А я до сих пор искренне считаю, что девы с картин прерафаэлитов меркнут по сравнению с ней.

Я поднялся и вышел к костру. Чёрная коса, тонкие руки, элегантные движения ложкой в котелке, словно медленный танец. Нет, это была не Лаванда.

— Доброе утро, Ваше Высочество. — произнёс я; голос мой был сухим и хриплым.

— Доброе утро, Северус. — отозвалась Сьюзен, обернулась ко мне, улыбнулась, скрывая свою печаль…

Какая же красивая юная дева.

— Сегодня Вы готовите? — спросил я, хотя ответ был очевиден.

— Пусть Лав поспит подольше. Хочешь, дам попробовать первым?

Я кивнул: она протянула мне ложку. Я отхлебнул немного бульона, жирного и горячего, как львиное дыхание, мягкий кусочек моркови растворился у меня на языке, горошинка звучно щёлкнула под зубами. Сьюзен смотрела на меня, ожидая самой строгой критики.

— Моя матушка готовила похоже. — ответил я; этого было достаточно.

— Значит, вкусно. — обрадовалась Сьюзен.

— Вы напоминаете её мне, Ваше Высочество. И чёрными волосами, и старым аристократизмом во взгляде. — я сел рядом с костром и начал греть руки.

Сьюзен недолго помолчала. Ей и не нужно было говорить, мне было ясно, что её гложет. Наверное, мужская первая любовь не так уж и сильно отличается от женской, и первое разочарование — тоже.

— Вы даже представить не можете, Ваше Высочество, насколько большего Вы достойны. — произнёс я так, как будто бы она была мне дочерью и я пытался её утешить. Не то что бы у меня когда-либо был перед глазами образец отцовской любви (если не считать Аслана, которого я бы не посмел даже попробовать скопировать — всё равно не получится). Возможно, со стороны это прозвучало либо наигранно, либо так же холодно и жестоко, как и все те слова, которыми я награждаю моих учеников.

— Я его не понимаю. Не понимаю, что такого ему сделал Аслан, что он так Его ненавидит.

Я дождался, когда она поймает мой взгляд.

— Что сделал ему Аслан? Я скажу Вам. То же, что и мне, и Вам, и каждому из нас. Он любил его. Любил сильнее, чем отец может любить сына, любил милосердно и заботливо, с такой неописуемой добротой, с такой нежностью, что сбивает с ног, поражает и не поддаётся словам. Вот, что больше всего противно в Нём псу. Эта любовь — она мучительна для тех, кто не в силах её понять, она нелогична, она несправедлива, её нельзя описать, в ней нет эгоизма и корысти, есть только желание спасти, вылечить, только желание подарить радость.

Сьюзен недоверчиво приподняла брови:

— Я всё ещё не могу уловить мысль. Как можно возненавидеть любовь? Ведь любовь — это лучшее, что есть на свете.

Я усмехнулся, поворошил палкой хворост в костре.

— Очень просто. Она может раздражать или «просить слишком многого», «не принимать таким, какой есть», её приходится делить с теми, кто кажется её недостойным. В конце концов, она может наскучить. И случиться так может с каждым. Великую любовь, на которую мы не способны, очень легко отвергнуть, не разобравшись в ней.

— Любовь не может наскучить! — Сьюзен взмахнула ложкой, будто волшебной палочкой — Это же абсурд… И как может любовь слишком много просить? Как можно… Как вообще можно стать таким!? Я бы ни за что…

Я встал, подошёл к ней со спины, осторожно коснулся плеч, немного боясь, что влюбчивая девочка может превратно истолковать эту тактильность.

— Поверьте мне, нет на свете глубины, на которую человек не способен пасть. Такие уж мы слабые, дети Адама. — говорил я словно не своим голосом; не знал, что способен на такую ласку и мелодичность — Но встретив Льва, я понял, что главный обман, которым кормит нас мир — это невозможность искупления, что, якобы, существует предел, за которым нет прощения. Дверь всегда открыта, Ваше Высочество. Всегда можно вернуться, даже неся на руках грязь и кровь содеянного зла. И Его любовь не оскудеет, что бы вы ни совершили перед Ним.

Королева обернулась, посмотрела на меня с тихой грустью и не разрешённым вопросом во взгляде. Я смутился, поняв, что, видимо, сказал лишнего. Поправил себя:

— «Вы» — это я не про Вас лично, я образно…

— Да. Я поняла, что образно. Спасибо, Северус.

Внезапно её мягкие руки обвили меня, а голова легко упала мне на грудь. Я не привык к таким жестам — и всё же мне казалось абсолютно естественным обнять её в ответ и положить ладонь на её макушку. Бедная, бедная моя маленькая королева…

— Не за что. Просто запомните это. Может пригодиться в момент, когда кажется, что потеряно всё. — улыбнулся я.

browser.yandex.ru

Следующими к завтраку вышли оставшиеся короли, после — Лаванда и Полумна, последними — Рон и Гермиона. Грейнджер вышла на свет, потянулась, разочарованно произнесла:

— Всё-таки не приснилось.

Я с трудом удерживался, чтобы не сорваться на злой сарказм.

Все помолчали; дети боялись говорить из-за оставшегося шока, короли — чтобы не потревожить детей. В конце концов, Гермиона не сдержалась:

— И я всё ещё не могу поверить, что это он! Он же говорил, что никто не зол, что в каждом есть и темная и светлая сторона, что важно, что ты выберешь…

— Он и выбрал светлую сторону. И хочет, чтобы каждый из нас тоже её выбрал. — грубо ответил я.

— Но это… это не та светлая сторона! — непонимающе встрял Уизли.

— А чем же она вам не нравится? — продолжил я лить яд — Борьба за справедливость, за равенство, свободу от оков, против тиранов. Львы красивые, геральдические, и алый с золотым, лозунги, народные герои, сколько всякого отребья разного — и, главное, все равны, и устаревшие закостенелые нормы, вроде того, что нельзя есть разумных существ, нам не по душе, мы ставим удовольствие выше бурчания стариков, идём в новый мир, где у всех есть право на самовыражение. Что ещё нужно? Наверное, надо каждому из разбойников большими буквами написать на лбу «добро», тогда сразу будет ясно, за кого болеть!

Питер коснулся моего плеча и серьёзно произнёс:

— Северус, я думаю, не стоит так говорить. Так всем будет ещё больнее.

Снова я выплескиваю свой гнев на тех, кто не способен понять его причин.

— Куда ещё больнее. — прошептала Гермиона — Откуда, откуда это в нём…

— Я бы мог сказать, что тюрьма меняет людей, что немногие проносят это испытание с честью. То, что иных делает взрослее, других лишь сильнее заталкивает в детство. — попробовал я говорить мягче; получалось не очень хорошо — А вот детство у него было такое, что за него не грех ухватиться. Родители, которые не понимают тебя, такого важного, при этом всегда сытно кормя и богато одевая. И власть над слабыми. Хогвартс был для него отдушиной, ведь там иерархия переворачивалась. Не богатые чистокровные слизеринцы давили на него, а он мог сам отомстить каждому слизеринцу за свои обиды, а гриффиндорская власть и глазом бы не повела.

Тут я понял, что сболтнул лишнего. Но Гермиону уже было не остановить:

— Профессор, что Вы знаете о Сириусе, чего не знаем мы? — спросила она с ужасом в глазах.

— Вы ничего не знаете. Ничего. И я не хочу, чтобы вы услышали это от меня. У меня нет причин верить в то, что вы поймёте хоть толику произошедшего. — теперь уже и Питер не смог бы меня успокоить.

— Вы не доверяете нам? Но ведь мы столько вместе прошли в Нарнии…

— Я не выбирал подпускать вас к себе, не тянул за собой в Нарнию! Я выбрал лишь оберегать вас, но вы, неблагодарные дети, лезете туда, куда не надо! Когда же вы уже поймёте, что не можете решить всё!

— Мы извинились… — неловко начала Гермиона.

— Да, это всё меняет. Может мне ещё вам и ключи от квартиры дать, где деньги лежат?

— Ну не можем же мы работать вместе, когда от нас скрывают такой секрет! Не сейчас, когда Сириус хочет убить Аслана! Профессор, я прошу, это же даже не ради нас!

— Асланом меня попрекать вздумали… Как вам не стыдно… — я тяжело вздохнул, уронил голову на колени.

— Профессор, Ваши мозгошмыги… — начала Лавгуд, я недовольно простонал.

— Мисс Лавгуд, хотя бы не сейчас.

— Они не совсем такие, как у Сириуса. У него они в заложниках, он их высасывает, и они умирают. А Ваши — они плачут. Им больно за Вас, но они не могут отцепиться, потому что боятся, что если уйдут — Вы совсем погибнете. Что Вы без них не можете. Но Вы можете.

— Меня, мисс Лавгуд, мои «мозгошмыги» очень от многого уберегли.

— Вам так казалось. Я не говорю, что Вам нечего бояться. Я знаю, что Вас не все поймут. Но надо же и о других людях позаботиться. Они мозгошмыгов не видят, ни Ваших, ни Сириусовых. Как же они разберутся тогда?

Я вцепился ногтями в щёки. Тяжело выдохнул.

— Я не хочу, чтобы они разбирались. Когда же Вы поймёте, мисс Лавгуд, что я не Аслан, чтобы вытаскивать людей из их заблуждений? Даже Ему это не всегда удаётся, потому что спастись хотят не все. Зачем Вы накладываете на меня такую ношу?

Полумна молчала, это был один из тех редких моментов, когда она действительно не понимала, что ей сказать. Питер смотрел на меня с вопросом во взгляде, желая облегчить мою боль; как бы говоря "только скажи, и я расскажу всё сам".

Аслан, если на то Твоя воля, то я соглашусь. Скину все одежды и предстану в наготе своей слабости. Но Ты, молю Тебя, попридержи их злые и глупые слова, помоги им если не понять меня, то хотя бы не плодить зла. Только Слизеринский Лев может победить гриффиндорского.

— Долгое время это была тайна между мной и Питером… — начал я.

— Нашим? — тупо ляпнул Уизли, Гермиона чуть на него не замахнулась с подзатыльником.

Хорошее начало, всё так испортить.

— Вашим, мистер Уизли, Вашим. Мы с Петтигрю, как известно, друзья не разлей вода. Я ему все секреты доверяю. — выплюнул я.

— Простите, профессор. Просто сейчас всё так странно, вдруг и Петтигрю хорошим окажется, я уже ничего не знаю. — умолк стыдливо Уизли.

Я сделал несколько вдохов и выдохов для успокоения. Это будет очень сложно. Для удобства лучше смотреть не на гриффиндорцев, а на кого-то другого. На королей, например. Я поймал взгляд Люси, что внимательно слушала меня, сложив руки в замочек под подбородком, всмотрелся в васильковую синеву глаз и продолжил.

— Знайте, что я не прошу у вас жалости. Мне ваша жалость отвратительна. Я рассказываю в основном свою историю лишь потому, что плохо знаю чужие. Хотя безумно было бы думать, что мир вращался вокруг меня. Их было много. В основном — со Слизерина. Те, у кого недостаточно связей, чтобы пожаловаться родителям, и кого никогда бы не защитили учителя, которым важнее было сохранить лицо Гриффиндора. Ещё бывали когтевранцы и пуффендуйцы — за компанию. Их было очень много. А с другой стороны было всего четверо: Сириус, Питер, надеюсь, здесь мне можно не уточнять, какой… Джеймс и Римус…

Сейчас начнётся. Ну, где моё «Римус не мог, он воплощение добра, добрее Аслана», где моё «Джеймс же всех спас, он герой, он тоже не мог»? Я жду.

Они молчали и внимательно слушали, даже не моргая. По шокированным лицам гриффиндорцев было видно, как тяжело им было это принять, но ни слова они не произнесли. Отчего-то, я даже оскорбился на это. Хоть и сам просил Аслана уберечь их от злых высказываний. Сейчас мне так хотелось подколоть их, сделать им больно, отплатить за всё — но они не давали для этого повода. Порой я сам не знаю, чего хочу. Но раз так угодно, будет так.

— Вы знаете, например, что такое «тёмная»? — начал я издалека.

— Тёмная… что? — неловко уточнила Гермиона.

— Ничего. Это существительное.

— Что-то связанное с тёмной магией? — предположил Рон, боясь уже собственных слов.

— Нет, что-то связанное со светлой магией, мистер Уизли. Берётся одна длинная мантия, можно одеяло, и один слизеринец, загнанный в угол. Главная цель — лишить света, сделать беспомощным. Слизеринца сбивают с ног заклинаниями и пинками, накрывают с головой и ногами бьют под мантией, медленно и радостно, стараясь попасть по лицу или по приватным местам. Когда слизеринец пытается выкарабкаться, простыми заклинаниями его загоняют обратно. Не непростительными, конечно же, это не путь Гриффиндора. Какое-нибудь простое «Инсендио» вполне подойдёт для того, чтобы отпугнуть огнём, а то и поджечь край одежды…

browser.yandex.ru

— Простите! — вскрикнула отчаянно Гермиона, как будто её хлестнуло плетью — Простите, прости…

Полумна жестом остановила её, чтобы я мог продолжить рассказ. Из всех, кто слушал меня, лицо Полумны выражало меньше всего удивления. Что же такое пережила она там, где не распространяется власть декана Слизерина, боюсь представить.

— Перед тем, как начать этот прекрасный светлый ритуал, преисполненный добра и милосердия, рекомендуется выпить несколько стаканов воды. Тогда, скинув мантию с избитого, пока он ещё не поднялся, можно завершить дело красивым жестом. Мужская часть слушающих меня поняла, женской объяснять не буду. Если дело дойдёт до травм — а дело дойдёт до травм, то можно пригрозить жертве хранить молчание, иначе она получит по заслугам за «стукачество». К примеру, с двигающихся лестниц скатывать гораздо веселее, чем с обычных, или скажем, нетрудно подлить в еду зелье. Как только учителя заинтересуются, надо сразу же напирать на то, что слизеринец сам виноват. Например, у него есть тёмные маги в роду. Или что он произнёс когда-то запретное слово по отношению к нечистокровным магам. Последнее работает безотказно, убивает любое сочувствие. Кстати, о крови. Иногда не обойтись и без неё. Я видел, как это было. Были те, кто принадлежал к родам благородным, но боялись жаловаться родителям, те, кто в кругах гриффиндорцев слыл злодеями. Помню, как одному, что якобы, не уважал маглорожденных, рассекли нос, а после смеялись, говоря, что кровь у него такая же, как и у всех. После из него самого решили сделать «грязнокровку», окунув в лужи и нечистоты, стараясь, чтобы грязь попала в рану.

Я снова посмотрел в глаза Люси — у неё дрожали губы, по щекам стекали крупные блестящие слёзы. Я слышал, что Лаванда уже сломалась и рыдала навзрыд, Сьюзен тихо стонала, спрятав лицо.

— Сириус был интересен. Каждый из них выполнял свою роль, они работали, как сверенный механизм. Джеймса вело самолюбие и желание стать самым известным парнем в школе, тем, кого бы боялись и уважали. Питера вело желание присосаться к известной компании, чтобы казаться лучше, чем он есть. Похожее было и у Римуса — он боялся, что его будут травить, останься он один, потому решил, что лучше смотреть, как травят других, порой с сожалением покачивая головой, но внутри радуясь, что он сумел найти безопасное местечко. А Сириуса вела дикая, звериная ярость. Из всех них пёс больше всего любил именно причиняемые страдания. Не репутацию «сильного и уважаемого борца за свет», что приносят такие действия в гриффиндорских кругах, не радость единения с друзьями. Ему нравилось представлять лица своих родственников вместо лиц травимых. Он смаковал, как дорогое вино, как можно более кровожадные унижения, всегда предлагал самые извращённые способы, поражая порой даже Джеймса. Вы удивляетесь, что он хочет убить Аслана с особой жестокостью? Не удивляйтесь.

Я замолчал, ощущения были, будто мне отсекли заражённую конечность, а призрак её ещё остался на месте, и тянет пошевелить пальцами. Смотреть на реакцию остальных не хотелось. С гриффиндорцами и без того всё понятно, Полумна знает всё и даже больше, королевы плачут, преисполненные сочувствия. Эдмунд в шоке, Питер, хоть и знает всё от меня, переживает этот ужас познания как в первый раз.

— Как может человек быть способен на такое? — услышал я мягкий и надломленный голос Люси.

Я вспомнил, как она сомневалась в том, что Сириус, которого мы тогда ещё называли просто «пришельцем», способен действительно оказаться таким же злом, как и Колдунья. Это было наивно и трогательно, эта вера в детей Адама, в их добродетель, присущую им изначально, что они какие-то другие, что эта «светлая магия» не может коснуться их.

— Ваша доброта прекрасна, Ваше Высочество. — улыбнулся я ей — Но есть лишь один изъян у неё. Вы не можете познать зла. Зло настолько чуждо Вам, что в него не получается поверить. Я бы не хотел, чтобы Вы менялись, но, похоже, сейчас не осталось выбора. Но, думаю, Вы выдержите испытание правдой. Не опечалитесь, а станете крепче.

— Как мы можем помочь Вам? — спросила Гермиона с мольбой в голосе.

Я выдержал паузу.

— Аслан уже помог. Дальше всё в моих руках.

— Я не знаю, как я буду смотреть в глаза Гарри и остальным на факультете после того, как узнала это…

— Я как-то смотрю. Вы тоже обучитесь.

Питер вдруг поднялся с места, отбросив миску из-под завтрака в сторону. Долго стоял, не уверенный, что делать, как бы поступил на его месте настоящий правитель. После быстро заключил меня в объятия, твёрдые, рыцарские, королевские. Положил голову мне на плечо.

— Не стоит, Ваше Высочество. — произнёс я спокойно и беззлобно, но остановить это уже было невозможно. За ним последовали остальные короли, после Лаванда, Гермиона, Полумна. Даже Рон, кажется. Облепили меня, как мотыльки горящий фонарь. Молчали и тяжело дышали.

— Я сказал, не стоит. — повторил я, всё меньше веря произносимым словам — Я же просил не жалеть меня, вы опять не слушаетесь.

Дети никогда не слушаются меня, видимо, такова судьба. Так я и не смог стать настоящим учителем, не помогли ни кнут, ни пряник. Я закрыл глаза, снова позволяя им проявить своё дерзкое непослушание. Потом приоткрыл — осторожно, медленно поднимал веки.

— Вы бы хоть огонь потушили, уже нет в нём нужды… — улыбнулся я кротко. Хоть и знал, что это не костёр вовсе разгорелся и пылает у меня перед глазами медью и золотом. Это Солнце моё пышногривое вернулось. Встало там, где раньше был наш костерок, разгорелось и разошлось, утопив всё в своём всепрощающем сиянии.

Я забыл, что когда-то называл Его на «Вы». Тогда мне это казалось единственным возможным проявлением уважения, и я не отказываюсь от моих слов. Но сейчас, именно в данный момент, само это местоимение казалось столь абсурдным, что не умещалось у меня на языке.

— Ты вернулся, Господин мой. — прошептал я одними губами.

— Я всегда возвращаюсь. — ответил Он тем же самым, неизменно сильным голосом.

— Ничего себе, здоровенный… — прошептал изумлённо Рон, отступая назад — Во какой…

Лаванда волнительно вцепилась ему в руку, но глаз отвести не могла, стояла, открыв рот.

— Какой милый… — вдруг произнесла она с нежностью в голосе — Ой, какой хорошенький лёвушка! Прямо лапушка… Милее, чем котики.

Не успели мы с королями совершить уважительный поклон, как Гермиона стрелой выскочила вперёд, коснулась Его лица и закричала в отчаянии:

— Вас… Я не понимаю, как так вышло, но… Сириус хочет Вас убить! Бегите, пожалуйста! Я… Я не знаю как, но Вас надо спрятать! Может…

— В замке! — встрепенулась Лаванда — Если мы запрём ворота и поставим охрану, они не доберутся! Вы поместитесь там, замок большой!

— У Трумпин есть магия, а у нас нет… Вдруг прорвётся? — взволнованно замотала головой Гермиона — Вот почему, почему в Нарнии так всё сложно!

— А Вы можете притвориться обычным львом, чтобы они не поняли… Ой, а почему Вы улыбаетесь? — удивилась Лаванда.

Я посмотрел — лицо Льва действительно выглядело так, будто Он расплылся в улыбке, беззлобной, мягкой и спокойной, не демонстрируя клыков.

— Неужели вы позабыли о том, что случилось у Каменного Стола, дочери Евы? — спросил Он нежно. Девочки смутились и замолчали; судя по их лицам, они всё ещё не очень верили.

— В том-то и дело, что Сириус другой. — выступил я — Господин мой, я не знаю, как объяснить Тебе, но он даже королей пугает сильнее, чем Колдунья.

— На то есть причины. — согласился Лев со мной.

— Да, он лишён волшебства Мира Крови, но я уверен, он найдёт способы совладать и с волшебством этого мира. И мне сложно пояснить это, но его… Его почти что легче любить, чем Колдунью.

— Ты верно заметил, Северус. Колдунья хотела королевского могущества и не боялась высказать это. Сириус мечтает о той же силе, но слова его извилисты, он предстаёт как друг, как равный, что не властнее старшего брата. Он искусно играет с гордыней каждого из недовольных действительностью. В его армии все лгут один другому. Сириус говорит о том, что его роль предводителя временна, что он дарит свободу и лишь предоставляет помощь и просвещение тем, кто не мог их получить. На деле же он жаждет бездумного поклонения себе и искажённой идее справедливости, которую он взялся представлять. Чудовища притворяются, что верят ему и признают его главенство на время войны, но каждый из них желает занять его место и вонзить ему в спину нож.

— Значит, он себе столько последователей соберёт… — задумался Рон — Тогда Вас надо защищать. Раз он ещё сильнее, чем Колдунья эта.

— Он не сильнее. — был ответ Льва.

— Так Вы же со Снейпом сами сказали, что его любить легче и всё такое…

— Да, он хорошо воздействует на умы и души. Но слаба и та магия, что он оставил за спиной, и та магия, что он может освоить здесь. Он невероятно опасен, но для Нарнии. Не для Меня.

— Когда я только попал сюда, Господин мой, я сравнивал себя с Колдуньей. — произнёс я — Ведь я тоже был волшебником, как и каждый из нас, и Ты знаешь, как страстно меня влекла эта наука. Я ощущал стыд за то, что врываюсь в мир, так пострадавший от иноземной чародейки, что дышу его воздухом, ем его плоды и пью воду из его родников. И когда я выслушал рассказ о предательстве Сириуса, то узнал, что он тоже считал себя ей равным, но это вызывало у него не муки совести, наоборот. Он считал Твоё отношение к ней несправедливостью.

Аслан ждал, когда я сам сформулирую мучавший меня вопрос.

— Так кто мы в этом мире? Колдуньи или такие же дети Адама, как и короли? — произнёс я наконец.

— Ошибся и ты, и Сириус. Никто из находящихся здесь не познал, что такое волшебство, подобное волшебству Колдуньи. Вы были близки к этому, некоторые — чудовищно близки. Тебе казалось, что ты искал магии, Северус. Но ты искал чуда.

«И нашёл его далеко не в магическом мире» — подумал я.

— Я не знаю, как мне быть. Моё собственное прошлое ворвалось в мир, где правит милосердие, где существует настоящее добро, то, каким оно должно было изначально быть. Я чувствую, что обязан прекратить этот ужас. Пусть Ты и говоришь, что не нуждаешься в защите, я хочу сделать это в первую очередь ради Тебя. Никто здесь не знает Сириуса лучше, чем я. Но никто и не боится его столь же сильно.

— Ты находишься в стране, где дети Адама могут стать королями, Северус. Пришла пора Принцу получить свой венец.

Я быстро опустился на колени и позволил Его мягкому поцелую коснуться моего лба и наполнить теплом всё тело. В этот момент я действительно ощутил небольшой груз, сковавший виски — и через мгновение моя «корона» стала мягкой, будто венок из лилий. Плащ за спиной затрепетал под волнами западного ветра.

«Защищай их, как всегда защищал своих юных учеников. Убереги их, а Я сберегу тебя.» — прозвучал глубокий и любящий голос у меня в голове. Я прижал руки к груди.

«Да, Господин мой» — точно так же «сказал» я про себя — «Я отыщу Сириуса и встречу его лицом к лицу».

Король Северус поднялся на ноги. Всё было так же, не уверен, увидели ли это благословение стоящие вокруг, либо же на это мгновение нас со Львом окутал туман. Только я чувствовал себя моложе и крепче, и рука естественно легла на рукоять меча.

Мои дети всё ещё глядели на Льва непонимающе и испуганно, впрочем, немного успокоились. Лаванда неуверенно переступала на месте, грызла ногти и поглядывала то на Аслана, то в сторонку.

— Погладить можно. — с улыбкой ответил Лев на её немой вопрос.

Лаванда радостно взвизгнула, кинулась к Нему и утонула лицом в золотом кружеве мягкой гривы, осторожно запустила в неё пальцы и начала нежно и медленно изучать каждый локон, с осторожностью и любовью.

— А… — начала она, краснея до самых кончиков ушей.

— И косичку можно.

Я не видел её более счастливой, чем когда она собирала пряди Львиной гривы и вплетала в них тонкую розовую ленту, что извлекла из собственной косы. Лев не торопил её, и только когда она самостоятельно закончила свою игру и отошла в сторону, радуясь наведённой красоте, вновь обратил взор на всех. Как ни странно, косичка с розовым бантом в золотой гриве не выглядела как что-то унизительное или комичное, нисколько не подрывала величия Льва. Лаванде тоже так казалось.

— У Вас лучшие волосы на свете, ну, в смысле, грива. — сказала она уверенно, любуясь Им — Такие мягкие, такие тёплые, ни на что не похожи, ни цветом, ни на ощупь. Как будто мёд течёт по рукам, или золото, или лучи солнечные, или даже огонь. Так здорово.

Лев с улыбкой кивнул ей в ответ. После медленно перевёл взгляд синих очей на Рона, что задрожал под этим взглядом, начал грызть губы, пытался отвести глаза. Я сперва не понял, отчего Он так внимательно смотрит именно на Уизли. А после рыжеволосый мальчишка сам прорыдал, вскидывая в воздух руки:

— Ну не мог я, ну! Он на меня смотрел! Не встают у нас на колени, не делают так! Мне ж ещё жить дальше с ним, ну, я так думал, я не знал, что он такой козёл окажется…

— Хотел ли ты поклониться или нет? — спросил Лев непринуждённо.

— Не знаю… Наверное… Слушайте, ну, все пошли, я б тоже пошёл, но как же я Сириуса-то, он же наш друг… Был… Ну Вы поняли!

— Я спрашиваю о тебе, а не обо «всех». Ты хотел поклониться?

— Ну, не то что бы… То есть, Вы очень крутой. Правда. Я сперва сомневался в этом, но мне Эдмунд много рассказывал, и Вы мне прям понравились. Вы смелый. Я бы так не смог. Так что, не знаю… Можно, наверное. Ну, типа, это ж не перед гадом каким-то, Вы ж герой. Перед героем, думаю, не стыдно.

— Тогда почему ты позволяешь другим решать за тебя?

— Потому что… Не знаю! Мне это не нравится! Они сами… Они сами за меня всю жизнь решают, ничего не дают! — тут внутри Рона будто что-то взорвалось и он начал говорить много и быстро; я и не подозревал, что у него такая буря таится внутри — Что братья, что мама, что все! И на факультете вообще я какой-то бесполезный был, и всегда я какой-то не герой совсем, так, третий лишний! Вот Гарри — он другое дело, он храбрец. А Герми умная. А я что-то вообще не то. И не нужен никому никогда не был…

— Неправда. — рыком отрезал Лев.

— Ну, типа, Вам был нужен, да, я понимаю, как тут всё работает. Но вообще я всегда лишний и это достало! Я ж не хочу быть как Гарри даже, всеобщим любимчиком, хоть бы просто на меня посмотрели, а там уж ладно!

— Почему ты винишь других, Рональд? Никто не связал тебя у Каменного стола. Ты сам встал на месте.

— Но я не мог! То есть, мог… — Рон выдохся — Простите. Я просто… боялся. Трус я.

— Что бы сделал с тобой Сириус, если бы ты поклонился?

— Ничего. Осудил бы. Подумал, что я унижаюсь. Что я ненастоящий мужчина.

— И это так страшно?

— Да нет… То есть, сейчас, когда Вы это говорите, это действительно как-то глупо. Это же просто один жест. И вообще, да ну его, этого Сириуса. С ним уже всё понятно.

— Ты должен понять: либо ты любишь Меня, либо Меня стесняешься. Нельзя услужить двум господам.

— Я не знаю. Если выбрать между Вами и всеми этими Сириусами-шмириусами, то лучше уж Вы. Это точно.

— Ты верно заметил, что всегда был нужен Мне. Однако ошибся, говоря, что больше у тебя не было никого, кто ценил бы тебя. Тебе потребуется время, и ты уже встал на верный путь. Ты поймёшь, рано или поздно, где встречал и упускал любовь людей, принимая её как должное. Пока постарайся внимательно присмотреться к тем, кто окружает тебя. Иначе может наступить момент, когда будет слишком поздно. И ты горько пожалеешь. — грозно произнёс Лев.

— Э… Ясно. Наверное. — ответил пугливо Рон; по лицу было видно, что ему не ясно.

Аслан вышел на середину поляны твёрдой поступью, Его лик затмил солнце. Трава и цветы под Его лапами не мялись и прижимались к земле лишь на половину секунды, после вставали вновь, даже ещё сильнее распрямляясь.

— Сейчас мирные жители Нарнии наиболее уязвимы. Защитите их всеми силами и остановите армию Сириуса. Помните о том, что Я смотрю на вас и прибуду на помощь, если вся надежда будет потеряна. До этого — положитесь на свои силы, бейтесь отважно и честно, будьте в равной степени милосердны и строги, и помните обо Мне.

Мы все совершили простой поклон, а Рон, будто пытаясь наверстать упущенное, упал на колени. Делал он это в первый раз, с какой-то неестественной театральной патетикой и сильно ударился о твёрдую землю, так что наш акт принесения почестей немного испортило громкое «Ай!». Но Рона это не очень омрачило, впервые он был так рад не просто иметь над собой авторитет, но и не стесняться столь ярких и несовременных жестов.

— Ладно, научусь ещё. — пожал он плечами, поднимаясь и потирая ушибленную коленку.

Лик Аслана растворился между деревьев. Питер повернулся ко мне.

— Северус, в этих поисках мы доверяем тебе главенствовать над нами.

— Я постараюсь оправдать Ваши ожидания, и ожидания каждого здесь находящегося. — коротко ответил я, вскакивая на Илту — Продолжаем путь в том же направлении.

Поиски шли всё так же муторно и долго, пока вдруг между копыт наших коней не мелькнули внезапно несколько медно-рыжих всполохов и на тропу перед нами выскочила та самая, так похожая на Малфоев, семья рыжих лис, что приютила нас в первые дни. В глазах отца семейства читался тихий укор.

— Злой человек… — только и смог произнести он, почти не открывая пасти.

— Да, злой человек вырвался из оков. — печально кивнул я — Если Вы располагаете какой-то информацией…

— Его ряды стали шире. Они были здесь. Очень недолго. Разожгли костёр, потушили и ушли. — отвечал лис с большими паузами между словами.

— Вы не слышали, возможно, о чём они говорили?

— Нет. Я не хочу слушать злого человека. Вдруг он обманет и меня?

— И то верно. — потёр я лоб — Благодарю Вас и за это.

В этот момент я заметил, что младшие лисята играют с каким-то белым комочком, похожим на смятую бумагу, перекидывая его лапками из стороны в сторону, будто мячик. Я подвёл лошадь ближе.

— Это что ещё такое? — резко спросил я у детёнышей.

— От злого человека осталось… — виновато тявкнул один из них, боясь, что я буду ругать их за то, что они прикасаются к чему-то связанному с Сириусом.

— Что же вы сразу не сказали? Больше он ничего не оставил?

— Остальное сожгли. — лисёнок носом подтолкнул бумагу.

Я развернул листок: к моему сожалению, там не было информативных записей о планах или местонахождении шайки. Это был рисунок, точнее, быстрый набросок — и судя по тому, что он был выброшен и смят, Сириуса этот набросок не устраивал. Картинка изображала гротескное косматое чудище с растрёпанной гривой, похожей на клубок змей, огромными окровавленными клыками, широкой пастью и непропорционально большими когтями, что атаковало какую-то хрупкую, но, судя по позе, сильную деву в белом и с волшебной палочкой в руках. Дева стояла, как маяк супротив ветрам и волнам, вытянув руку с излучающей свет палочкой вперёд — её волосы развевал ветер (гриву льва тоже развевал ветер, видимо, Сириус так и не определился, в какую сторону дует ветер на его композиции), она казалась благородной, как античная богиня. В этот момент я не удержался от смеха, чем напугал всех присутствующих. Так вот какие у тебя планы распространения идеи, пёс… Разжиться краской и плакатной бумагой, и влиять на умы тех, кто Колдунью не знал или всегда тайно ей сочувствовал, воспользоваться знакомым образом, чтобы потом перевести внимание на себя, как на её «новое воплощение». Какая неслыханная гордыня… Но ты хотя бы достаточно умён, чтобы понимать, что картинка работает порой лучше даже самых красноречивых слов.

— Что это? — заглянула мне за плечо Гермиона — Это что, Аслан такой?

— Он самый.

— А почему Он атакует Сьюзен?

— Потому что это не Сьюзен. Поглядите, у неё ледяной венец на голове.

Я протянул рисунок Эдмунду:

— Скажите, Ваше Высочество, когда она искушала Вас рахат-лукумом, она тоже выглядела так?

Король долго всматривался, вертя бумажку в руках.

— И да, и нет. Она, безусловно, казалась мне намного дружелюбнее, чем есть на самом деле, но тогда она напоминала скорее добродушную богатую тётушку, что балует сладостями в тайне от взрослых. Здесь она какая-то Жанна Д’Арк, не иначе. У неё никогда не было таких героических черт. Северус, это что же, получается, он рисует… карикатуры?

— Как видите. Колдунье очень повезло с тем, что она именно Белая Колдунья. Женщина в белом, стоящая на белом фоне — это беспроигрышный вариант. Вот носи она чёрные одежды, пришлось бы сильнее постараться.

— Вот как. — рассмеялся Питер — У нас тоже похожее было, на прошлой войне. Я немного изучал. Например, был плакат, где раненый англичанин просит воды у немецкой сестры, а та жестоко выливает её на землю перед ним. И подпись: «Ни одна англичанка бы так не поступила. Ни одна англичанка этого не забудет».

— Да, Ваше Высочество, я видел этот плакат. Как по мне, довольно слабоват — очень много дополнительных пояснений. Да и немецкая злодейка выглядит недостаточно устрашающе для пробуждения эмоций в смотрящем. Но Вы правы, история повторяется. Всё это уже было. И страдающие женщины Бельгии, и страшная горилла в шлеме, крадущая невинных дев, и канадский юноша, прибитый гвоздями не то к дереву, не то к доске…

— Прибитый гвоздями!? — встрепенулась в ужасе Люси — Какой кошмар! Как… Я не знала о таких плакатах!

— Потому что такой очевидный бред газетчики очень быстро замяли и о нём предпочли забыть, как о маленькой ошибке. Людей только в тот момент было уже не остановить, они-то эти гвозди хорошо запомнили. Отправились мстить за страдальца. Возможно, Сириус где-то уже рисует как короли Пэвенси, безумно гогоча, прибивают Колдунью к какому-нибудь там фонарю…

— Не смешно. — надулась Люси, всё ещё не отойдя от своей маленькой травмы.

— Конечно, Ваше Высочество. Не будь так грустно, тогда действительно было бы смешно.

Рисунок я вложил в свою тетрадь, поблагодарил лисиц и мы продолжили путь. Старший лис проводил нас взглядом, полным надежды.

Великим хитрецом оказался Сириус: опрашиваемые животные не говорили о каких-либо злодействах или грабеже. Немалая их часть даже утверждала, что хоть и не согласны с тем, что рассказывал им пёс, слова его звучали довольно убедительно и что «вот про Аслана он так зря, а без этого — такой приятный и милый юноша, не пойму, что он делает с этими тварями». Находились те, кто винил в поведении Сириуса кого угодно, кроме него самого — Трумпин, оборотней, людоедов… Пёс ступал осторожно, не позволяя себе сорваться на что-то, что покажет его в дурном свете, агитировал лично, пуская в ход всю свою харизму, притворяясь то воином, то мучеником. Впрочем, всегда есть исключения. Неподалеку от Стремнинки мы увидели несколько странствующих мышей. Они утверждали, что банда всё же не стыдилась и убийств, но совершала их подальше от глаз тех, кому они хотели проповедовать свои идеи мягкой силой. Это был скорее терроризм, чем разбой — себе они ничего не брали, норы и ходы не разрушали и никого не грабили. Видимо, на этот раз они ждали ответной реакции.

— Реакции от кого? — спросили в один голос Илта и Гермиона.

— От Аслана, конечно же. Хотят поймать на живца. — с ненавистью произнёс я, сжимая вожжи в кулаке.

— Вот гады. — только и отозвался Уизли — Шантажировать вздумали. Ну ничего, Он ещё им покажет, где раки зимуют.

Время потянулось, как вязкая патока. Мы винили себя за каждую остановку на пути, порой экономили на многом жизненно необходимом, иногда казалось, будто мы пытаемся поймать неуловимый ветер; или, как говорил Лютро, ураган. Непростительно медленно мы пересекли тот город, где останавливались раннее и узнали, что они и здесь нас сумели обогнать. Что множество гномов, волков и прочих существ, чьи племена раньше служили Колдунье, действительно уже присоединилось к революционерам. Большая часть пропаганды Сириуса всё же была рассчитана именно на них. Это не означало, что всё ограничивалось лишь ними: даже, казалось бы, мирные фавны и сатиры сумели попасться в его липкие сети. Небольшая часть, по пальцам можно пересчитать — но от этого не становилось легче.

Погоня продолжилась; всё намекало, что наши враги пытались добраться до бывших мест проживания Колдуньи. Скорее всего, из-за того, что Сириус увлёкся созданием её культа, а может — просто посчитав, что в такие места, окутанные неприятной аурой, не сунется кто-то лишний.

— Я уверен, что такое даже для Трумпин чересчур смело. — рассуждал Питер — Сириус действительно хочет стать второй Колдуньей.

— Только сейчас он этим пользуется. Если он сумеет захватить власть, будьте уверены, он будет уже не «второй Колдуньей», а «первым Сириусом». Да и во многом он её скопировать всё равно не сумеет. Наивных детей подманивать сладким, к примеру, это скорее призвание его друга Римуса. — грустно ухмыльнулся я своему королю.

Какой уже был день по счёту? Не припомню, всё слилось воедино, дни смешались с ночами, сон с бодрствованием. Так или иначе, в этот день мы повстречали самого разговорчивого из наших свидетелей, кентавра по имени Сигурд, с длинной бородой, но молодым лицом. Он сумел подглядеть за разбойниками и описал их разговор и поведение очень подробно, за что я ему всегда буду благодарен. Тем более, как бы ни была страшна та информация, что он принёс нам, без неё мы бы не могли до конца понять, против чего именно подняли свои мечи. Привожу его рассказ.

* * *

Они сидели вокруг костра и жарили какое-то мясо, когда старший, тот, кого вы зовёте Сириусом, произнёс:

— Думаю, пришла пора. — и уверенно поднялся на ноги.

— Ты точно уверен? — недоверчиво прошипела ведьма Трумпин, любуясь огнём — Всё же мы из разных стран, тебе может стать дурно. Ещё застрянешь между двумя формами и не выберешься. Представляю тебя с волчьим носом длинным, и мне смешно.

— Я давно решил. Жить без магии я не могу. Аслан ограбил меня, пора вернуть то, что мне принадлежало по праву. Тем более, я уже оборачивался псом в моём мире. Моё тело должно быть привычно к метаморфозам.

— Никогда не видела, чтобы сын Адама хотел бы сам стать оборотнем. — произнесла Трумпин с трепетом в голосе: не то уважение, не то страх.

— Во-первых, никаких мне тут «сыновей Адама». Во-вторых… Это довольно естественное желание. Каждый магл мечтает о волшебной палочке и письме из Хогвартса. Точно так же во время войны каждый хочет стать сильнее перед лицом настоящего, абсолютного зла.

Один из оборотней, что находился рядом с Сириусом, послушно приблизился к нему. Атаман наклонил голову, убрав с шеи чёрные кудри, и в этот момент зубы волка резко пронзили его артерии с отвратительным хлюпающим звуком. Тело Сириуса затряслось в конвульсиях, позвоночник выгнулся дугой, одежда начала рваться, набухли вены на руках, изо рта рванули комья пены. Протяжный крик вырвался из его уст, совмещающий в себе и страдание от боли, и какую-то дикую, хаотичную, непостижимую радость.

То, что появилось после, было одновременно и волком, и собакой, и человеком. Уродливое и косматое, усыпанное колтунами, воющее и лающее, с огромными чёрными лапами, жёлтыми глазами без зрачка, налитыми кровью… Чёрная шерсть перерастала в серую, более длинная соседствовала с более короткой, как будто волк был покрыт проплешинами. Тварь щёлкнула слюнявой пастью, выпрямилась, встав на задние лапы.

— Нравится? — равнодушно спросила Трумпин.

— Странное чувство. Мышцы болят.

— Пройдёт. — бросил спокойно услуживший ему оборотень, слизывая кровь с зубов — Зато теперь ты наконец уподобился своему дражайшему другу, о котором нам все уши прожужжал.

— Да… Да, я буду помнить о нём. Он бы одобрил то, что я делаю здесь. Защитить таких, как он, вот чего я хочу. Ночами я вспоминаю о его доброте и любви. — рычал Сириус, и мелкая дрожь бежала по его новому туловищу, поднимая дыбом шерсть.

Я хотел уже было удалиться, как вдруг увидел, как из кустов выходит кто-то из огров. Людоед же тащил за ногу маленького гоблина, тонкого и с длинным носом. В руках гоблин сжимал тонкую нить жемчуга, то притягивал её к груди, как драгоценное сокровище, то пробовал жемчужинки на зуб.

— Опять тырит. — довольным басом прилежного работника возвестил огр, поднимая над землёй мародёра и встряхивая несколько раз.

Сириус обернулся, высунул язык, как то делают собаки.

— Что я говорил о грабеже, дрянь!? — рыкнул он.

— Я… Ну, белые шарики-то можно… — запищал гоблин.

— Сегодня были белые шарики, вчера еда, завтра ты нас у всех на глазах нарисуешь грабителями, а потом сдашь кошке за блестящие вещички! — плевался слюной новообращённый — Забыл, что делают с ворами!? Или ты думаешь, что я вечно буду милосерден, даже к потенциальным предателям!?

Гоблин разревелся, выронил свой жемчуг. Я понял, что мне пора идти прочь, иначе некому будет рассказать об этом. И последние слова Сириуса, грозные и жестокие, до сих пор звучат у меня в голове:

— Трумпин, у нас, кажется, увеличились запасы мяса.

* * *

— Благодарю Вас, господин Сигурд. — поклонился я, с трудом пытаясь уместить в голове услышанное.

Сзади меня Гермиона соскочила с лошади, прижимая ладони ко рту, скрючилась в три погибели.

— Не на землю. — пытался я сохранить спокойствие. — У меня где-то был запасной пустой мешочек.

— Как он мог, как он мог… — причитала отчаянно Гермиона, роняя тяжёлые слёзы. Сьюзен тоже спустилась к ней, села рядом, крепко обняла и двое начали плакать вместе.

— Приходите в себя. — приказал я так холодно, как только мог в такой ситуации — Это всех здесь касается. Я вижу, каждый из вас шоке, и я не менее поражён, чем вы. Но паника никогда не помогает делу. Тем более, всё это могло быть просто методом запугивания. А вот пока мы рыдаем по его товарищам, он уже сейчас может рекрутировать новых или же убивать мирное население. Быстро собираемся и по лошадям. Отдохнём ночью.

В один из дней наших бесконечных и бесплодных поисков, гончие специально попросили меня хотя бы вслух не называть Сириуса «псом».

— Это оскорбляет нас. — гордо заявил один из них, пятнистый и длинноухий — В нём нет ничего от собаки, даже от немой. Собака верна и не предаёт, собака заботится о тех, кто доверяет ей. Он же просто примеряет на себя собачью маску, но на самом деле гнилое нутро сочится наружу.

— А я говорила! — вторила ему довольная Илта, отплясывая на месте — Я же говорила, что оборотничество по сути своей и есть фиглярство и актёрство.

— Ничего обещать не могу. — отговорился я от них. Я никогда не придавал особого значения тому, насколько оскорбительно звучат для кого-то мои слова, а сейчас тем более мне было не до этого.

Дневнику я уделял всё меньше времени, записи становились скудными, порой я просто агрессивно рисовал грифелем хаотичные круги на полях, выплёскивая боль на бумагу. Благо, каждый раз, когда мне в голову приходила мысль «Почему Аслан не разберётся сам, неужели Он не видит, как нам тяжело?», я вовремя себя одёргивал. И судя по всему, остальные тоже боролись с этим искушением пожаловаться на высшую силу. Та же Гермиона молчала, как будто набрала в рот воды; а ведь как раз от неё я ожидал наибольших сомнений. Но она держалась — и я был рад тому, что у неё это выходило.

Самое близкое к жалобам, что я увидел, это момент, когда Рон и Лаванда засиделись у вечернего костра и заговорили. Они так редко общались даже в Нарнии, всё ещё держа дистанцию, но здесь внезапно открылись друг другу. Не полностью, всё ещё с недоверием, но это уже была точно не та мисс Браун, что готова была отомстить Уизли, стерев себя из канвы мира.

— Я его не понимаю. — Рон бросал шишки в костёр и смотрел, как с ними играли языки пламени — Он что-то говорил о какой-то любви, что иначе будет поздно… Пугает меня. А что за любовь-то такая? Вот все его понимают, кроме меня. Гермиона, ладно, она умная. Снейп, ладно, он с ним в кентах. Полумна, ладно, она… Полумна она! Но даже ты понимаешь, а до меня всё не дойдёт!

Лаванда молча вертела в руках палочку с кусочком мяса, которое она поджаривала на огне.

— Харе меня игнорить, что было, то прошло. — толкнул её в бок Рон — Я вопрос задал. Почему ты его понимаешь?

— Ну, не знаю. Я не то что бы Лёвушку понимаю хорошо. — задумчиво произнесла Лаванда — Но Он мне и вопросов сложных не задал. Просто сказал, ну, показал, что Ему нравится, когда я Его глажу, причёсываю и плету косы. Вот и всё, что я знаю о Нём особенного такого. Что Ему нравятся косы.

— Да что ты про косы свои… Кстати, а почему он у тебя ничего не спрашивал?

— Наверное, я просто не смогу Его понять, слишком уж Он умный. — вздохнула Лаванда, говоря будто сама с собой — Но мне всё равно. Он меня любит даже дурой, вот что удивительно. Я думала, так не бывает.

— То есть, умных он учит, а других — так… — прошипел Рон в сторонку; тут уже и я вздумал вмешаться.

— Кого «других», мистер Уизли? — прогремел я, подходя со спины.

— Да я не про Вас, я это… Ну, это… — засмущался Рон.

— Мисс Браун, Вы не могли бы пойти спать? — обернулся я к девочке — Вам раньше всех вставать, всё же Вы у нас за кухарку. А у нас с Уизли мужской разговор будет.

— Угу. — кивнула Лаванда — Доброй ночи, профессор. И тебе, Ронушка.

— Ну, хоть не «Бон-Бон». — хихикнул мальчишка ей вслед.

Когда она удалилась, я поглядел на Уизли.

— Я и Вас тоже не понимаю! — начал Рон ещё до того, как я открыл рот для выговора — Вот Вы с Асланом два сапога пара!

— Это самое приятное, что Вы когда-либо кому-либо сказали, мистер Уизли. Ложь с начала и до конца, но очень сладко звучащая ложь. И что же во мне такого непонятного?

— Вы всегда называли нас с Гарри дураками. Даже Гермиона — и то для Вас недостаточно умна. И тут Вы что-то… Не знаю…

— Я от своих слов не отказываюсь. Вы оба — фантастические идиоты. У Вас, мистер Уизли, нет никакого права что-то говорить об уме мисс Браун. Абсолютно никакого. Вы ей не профессор.

— Да я просто не понимаю, почему лев её не учит! Он учит всех, кроме неё и Полумны!

— Потому что они уже знают довольно много. Не всё, но у них есть необходимые азы, которых не было у меня и которые я с трудом силюсь разглядеть в Вас.

— Не, ну Полумна ладно. Она и впрямь оказалась права. Я даже извинился, что за волосы её тогда дёргал. Но… — я видел, как тяжело было Рону не сказать необдуманной гадости.

— Говорите-говорите. Я даже подыграю и скажу, что мисс Браун о Ваших мерзких словах не узнает.

— Ну что мерзких сразу… Ну, профессор, ну она готовит вкусно, ну она не плохая девчонка, хоть и истеричка, я ж не говорю ничего такого! Но лев как будто считает, что она умнее даже чем Вы и Гермиона — и вот этого я понять не могу!

— Лев считает правильно. Она мудрее, чем я и Гермиона. Может быть, не умнее, но мудрее. Мудрость без ума способна свернуть горы, ум без мудрости — жалкий набор выученных слов. Хотя по мне лучше всего иметь и то, и другое.

По лицу Рона было видно, что он еле удерживает язык за зубами, чтобы не выдать «да какая там мудрость! Бантики и сердечки — это разве мудрость?».

— Вы любите «Сказки барда Бидля», мистер Уизли? — начал я издалека и сразу проклял себя за такую неловкую подводку.

— Да конечно! Это ж всё моё детство в них прошло!

— Ваше детство так и не кончилось. Так вот, послушайте кое-что похожее и не смейте даже никому разбалтывать, что Северус Снейп решил в сказочники уйти. Жил на свете один король… Советую, пока Вы представляете его лицо, не думать о наших королях Пэвенси. Король, о котором я рассказываю, был сущим дураком, вроде Вас. Была на свете одна чаша, для красоты слова скажем — волшебная. Дурак хотел было её достать. Почти приблизился к ней, но ему что-то помешало. Его гордыня, его стремление к славе, его равнодушие. Дурак упустил волшебную чашу. Вдобавок, получив в наказание за свою дерзость глубокую рану в боку, что ныла и саднила постоянно.

Я сделал такую большую паузу, что Рон спросил:

— И чё, всё что ли? Чё-то какая-то сказка неправильная.

— Король-дурак прожил долго, до старости лет, так и страдая от боли. И ненавидя всех. И чашу эту в том числе. Пока однажды не забрёл в его логово другой дурак, назовём его Дурак номер два.

— И чё?

— Второй дурак даже не понял, что перед ним находится король. Очень похоже на одну девочку, что даже высшую Благодать, господина над господами зовёт просто «милым Лёвушкой». Так вот, всё что спросил второй дурак: «Вы ранены? Как Вам помочь?». И дурак номер один просит у него, грубо просит, как свойственно рыжим гриффиндорцам: «Я хочу пить». И вот дурак номер два…

— Я чё-то запутался в дураках…

— Поверьте мне, как преподаватель Хогвартса, я знаю, что такое действительно путаться в дураках. Дурак номер два наливает простой воды в самую замызганную, грубую и неказистую чашку, что только видел первый дурак. И когда первый дурак выпивает эту воду, то его рана проходит. А чашка становится той самой волшебной чашей.

— Второй дурак был волшебником?

— Второй дурак был мудрецом. Потому что он не сказал ни слова о заклинаниях, о науках, обо всём, что так было важно для Грейнджер и, чего греха таить, меня. Когда первый дурак спросил у второго, что за тайным волшебством он обладает, то второй ответил «Не знаю. Я знаю только, что Вы хотели пить». Конец. Вот такая сказка, мистер Уизли.

— А как это с Асланом связано? И с Лавандой?

— Я ненавижу пояснять очевидную мораль. Вы сами слышали, что она говорила. «Лёвушка любит, когда я заплетаю Ему косы». Вот та мудрость, до которой Вам следует дорасти. Да и всем нам, включая меня, если быть кристально честным.

— Мне ему косу что ли плести? — спрашивал вдогонку Уизли, но я уже отправился ко сну. Как просто было со Сьюзен и как сложно с ним. Наверное, поколенческое. Не иначе. Разленились, даже думать сами не могут.

В последнее время меня действительно слишком часто спрашивают об Аслане. И что самое страшное, я всегда отвечаю, причём с сильной уверенностью в своих словах. Когда даже Питер один раз между делом обратился ко мне «Как думаешь, Северус, а Аслан…», я не сдержался:

— Ваше Высочество, я же не Его посол.

— Да, конечно. Я говорю так просто потому, что доверяю тебе как лидеру. — поправился Питер. Это должно было меня порадовать — и порадовало, только с одним "но".

Всю ночь после этого случая я спрашивал у себя в голове «Тебе нравится, что я говорю за Тебя? То, что я это себе позволяю — не дерзко ли это?». Ответа так и не получил. Поглядел на наброски в тетради, на Его непохоже нарисованный, кривоватый лик (впрочем, после карикатур Сириуса мои почеркушки стали казаться даже более близкими к реальности), вздохнул, отбросил тетрадь и упал спать.

На другой день же мы почти поймали удачу за хвост. Псы учуяли оборотня и Гермиона сразу же повела свою лошадь вперёд, ведомая желанием увидеть предателя лицом к лицу. Я, конечно же, обогнал её — всё же это было опрометчиво со стороны Грейнджер, которая почти так и не научилась управляться со своим арбалетом. Застучали копыта, мы загнали его: такого же плешивого волкособа, похожего на человека, а рядом с ним как раз был отряд из всевозможных тварей.

Завязалась долгая и укравшая много драгоценного времени битва, Рон поражал своим мастерством владения мечом, там, где что-то не выходило, Эдмунд был готов помочь ему. Мы с Питером то и дело вставали спина к спине. Часть тварей трусливо разбежалась: кого-то смогли остановить, кто-то бесследно исчез. Помню, как я лично положил на землю лже-Сириуса и, не успел я утереть пот со лба, Гермиона скакнула вперёд, приставила кинжал к его горлу, распалилась, закричала:

— И ты! Ты смел чему-то нас учить о Петтигрю, свинья!

Но я быстрым жестом остановил её. Глаза волка не были желтыми, как в рассказе Сигурда. Проплешины теперь, вблизи, казались скорее общими недостатками внешности, чем смешением волчьего и собачьего. Да и его молчание явно не было присуще нашему вождю мародёров.

— Ты работаешь на Сириуса!? — спросил уже я; чудище фыркало, сопело, издавало какие-то неописуемые звериные звуки. Мне вспомнилась свинья, что сама выбрала жизнь немого зверя.

— Где Сириус!? — рявкнул я, затряс пленника, но от него уже не было слышно ничего. Он лежал кверху отвратительным плешивым пузом, высунул язык, глаза закатились до бельмов. Я чуть не швырнул со злобы меч. Издох.

— Почему!? — взмахнула руками Гермиона — Ну что ж такое-то, а!?

— Видимо, опять волшебство. Быть может, Трумпин поднаверстала свои умения, изучила то, что могло остаться от Колдуньи, наложила на него нечто вроде непреложного обета, чтобы он не смог рассказать. — говорил я, а самого меня аж била дрожь — Это явно не единственный его отряд. Самых близких он начал беречь.

— Знает, что мы вышли на него. — покачал головой Эдмунд, помогая Гермионе подняться.

— И ползёт по Нарнии, будто лесной пожар. — подытожил я — Возможно, просто у страха глаза велики, но мне всё тревожнее. Скажите, Ваше Высочество…

— Я сам об этом думаю. — ответил Эдмунд, не успел я закончить вопроса — Вроде бы, всё происходило не так давно, но я пытаюсь сравнить размеры армий Колдуньи и Сириуса, и не могу точно определить, чья более многочисленна. Мне хочется сказать, что Колдуньина, но иногда мне кажется, что память со мной будто играет.

— Ничего. — неуверенно успокоил его я — Я не прошу от Вас точной математики. И это даже хорошо, что память с вами играет. Много можно ужасного забыть, что здесь нас всех пугало. Главное — не забыть и хорошее. Но это лирика. Идём дальше. Нет. Нет, не идём. Нам нужен привал. Именно здесь, именно сейчас.

Я упал на землю, прислонился к дереву, запрокинул голову. Полумна и Люси заботливо спросили, в порядке ли я. Я честно ответил «Нет». На этом разговор был закончен, потому что чего бы они мне не предлагали, я от всего отказывался. Илта подошла, присела рядом — я погладил её шею.

День повернул к ночи. Я «пообщался» с Асланом перед сном, надеясь, что услышу в голове точный ответ. Какие-то слова услышал, но были они мои или Его — так и не понял. Ночью мне снились жуткие вещи: как Сириус собирает всех нарнийских коней, в том числе и мою Илту, бьёт их тяжёлым хлыстом, кого-то связывает, кому-то прожигает тавром на крупе знак Гриффиндора. Как я лежу связанный перед ним, с перебитыми ногами и, кажется, даже спущенными штанами, и бельё на мне всё то же, как и в тот день, и мыльная пена ползёт изо рта. Теперь надо мной хохочут не только твари Сириуса, от них ожидаемо, но и дети, и даже короли, и даже… Аслан, почему Ты-то смеёшься? Почему? Я же стараюсь ради Тебя.

Потом — Лили. Ну конечно же Лили. Главный гость моих кошмаров. Только теперь она хоть и лежала мёртвая, всё равно как-то, не шевеля губами, твердила «кошка драная, кошка драная, кошка драная»…

После — момент на башне, прыжок мисс Браун, две косички, подхваченные ветром. Я её не поймал. Она упала и расколотилась на множество маленьких стеклянных осколков.

Проснулся я от того, что услышал громкий, истеричный плач. Сразу определил — Сьюзен. Ну что с тобой стряслось, девочка моя, почему именно сейчас… Ну не виновата ты в том, что случилось с Сириусом, сколько ещё тебе твердить, вот во имя Льва…

Когда я выбрался на свет, потирая глаза, то обнаружил, что плачет не только она: рядом с ней сидел Рон Уизли и совмещал неприличные проклятия с нытьём и причитанием, царапал себе веснушчатые щёки, стучал кулаком по колену.

— Это всё я! Из-за меня всё! — я уже не помню, кто именно из них это сказал: возможно, даже оба и в унисон.

Котелок для готовки еды лежал опрокинутый, мясное рагу, ещё недоваренное, расплескалось на грязную землю, уже подбежал немой хорёк и начал таскать кусочки. Деревянная ложка сломана надвое. Земля неподалёку носила следы женских сапог и чьих-то шестипалых лапищ, где-то были вспаханы борозды: девочка явно упиралась, а её тащили за собой.

Вот круг и замкнулся, а слизеринская змея съела свой хвост. Всё началось с того, что мисс Браун захотела умереть.

Если её старое желание сбылось…

— Где!? — возопил я, схватив резко за плечи и тряхнув сперва Сьюзен, потом Уизли — Где она!? Куда её унесли!? Это были они!?

— Ненавижу Сириуса… — ответила Сьюзен, поднимаясь на ноги, и всё сразу стало ясно. Это были они.

Все собрались кружком около Рона: он чуть ли не катался по земле, рыдал как девочка, громко, надрывно, не стесняясь. Я стоял, прижавшись к дереву, пытался восстановить дыхание.

— Это я всё! — повторял Уизли — Я понял, что Аслан имел в виду. И что Снейп имел в виду! Это она «вторым дураком» была всегда! Это для неё я тогда был нужным, это она тогда меня любила, а я её бросил, как свинья! Она же ничего плохого не сделала! Ну, говорила глупости, ну, вела себя как блондинка розовая, так это ж разве зло какое-то! Вот что за любовь я упустил, блин! А теперь… Теперь слишком поздно, как Аслан и говорил…

— Да, она мне о тебе рассказывала и о случае этом. — хмуро произнесла Сьюзен, осматривая свой лук — Это было низко с твоей стороны.

— Мы вообще не должны были её брать с собой, это неправильно. — встряла Гермиона — Она совсем не боевая, это было для неё очень опасно.

— Ты тоже не безупречный боец, Герми, да и я. Зато у нас всегда была вкусная еда и мы всегда слышали её смех. — возразила Полумна — Предсказать подобное было невозможно.

— Ну всё, конец! Конец! Мертва теперь! Может, её даже слопали. А у меня даже палочки нет, ничего нет…

— У тебя есть меч. — напомнил Эдмунд.

— Да что меч, они же там все волшебники, один я буду… Эх, вы всё равно ничего не понимаете! Ничего не понимаете, потому что вы все старики и ничего не знаете о настоящем мире, и всё вам лишь бы нас поучать, а сами…

— Рональд, будь уже мужчиной в конце концов! — вскрикнула на всю поляну Сьюзен, топнув ногой, и я увидел, как её лицо налилось гневом, она стала похожа на воинственную деву-рыцаря, которую вела праведная ярость и печаль по потерянной подруге.

Рон прикусил язык, оторопел. Даже немного отполз в сторонку, боясь боевой королевы.

— Она права. — продолжил Эдмунд — Уж потерпи наше старческое бурчание. Не ты ли говорил, что тебе надоело всегда быть вторым? А сейчас ты снова ведёшь себя как последний трус, боясь брать на себя ответственность. Мы можем догнать их и вернуть Лаванду. В конце концов, раз они не напали на весь лагерь и не убили всех, значит, скорее всего они хотят за Лаванду какой-то выкуп, и будут держать её живой как можно дольше.

— Я… Эд, я же… — утёр Уизли нос — Ты прав. Ты прав, я должен сражаться. Я ведь… Я всё же Льву присягнул, это уже что-то значит. Я её найду. И извинюсь. И вытащу её, и не дам ей умереть, и пускай она снова пироженки свои печёт, и хоть «Бон-Бон» я ей буду, хоть кто угодно, лишь бы живая была! А Сириуса я убью. Всё. Достал.

— С последним прошу повременить, он нужен мне живым. — бросил я — Быстро собираемся. Планы изменились, теперь для нас приоритетнее всего спасти мисс Браун. Живо, живо, все! Поесть успеем в дороге, а лучше и вовсе потом.

Я молнией кинулся собирать вещи в сумку, моя голова раскалывалась от боли. Сириус, этого я не ожидал даже от тебя. Как только ты предал нас, мне сразу показалось, что ты просто ведёшь себя так же, как вёл и всегда. Но нет, ты пал ещё ниже, этим трюком ты меня удивил, признаюсь. Да, тебе в общем-то плевать на королей, плевать на меня, слизеринца, плевать на нарнийских существ, даже своих временных товарищей. Тебе всегда было плевать на «чужих», на «злых», на «несправедливых» — это не странно. Но она… Мерзавец, она же тебя своей стряпнёй кормила, дрянь ты этакая неблагодарная, ты сам всегда тарелку вылизывал до блеска, ты, последняя псина, да простят меня гончие! Она же твоя, гриффиндорская, родная по духу, ты же как истинная собака должен быть верен «своим», не ты ли чуть что кричишь о предательстве, не ты ли о Гриффиндоре не замолкаешь никогда! А ведь она верила тебе, верила, что свои, гриффиндорские, они не бросят, не оставят, они преданные! Её же всегда учили, что вы все из себя лучшие друзья!

Под моими руками мелькали то кинжал, то связки трав, колбы с лекарствами, тетрадь с изрисованными чёрным грифелем листами, камень какой-то… Мыло то самое, ух, зачем я ношу с собой это мыло, зачем я вообще его купил тогда! Я агрессивно отбросил брусок в сторону, как будто желая разбить им голову невидимому Сириусу.

Мыло… В этот момент вспомнилось. После того, как одно случайно сказанное слово изменило мою жизнь, мародёры попытались задушить меня, наполнив рот мыльной пеной, смеясь, мол, вымой свой язык, грубиян, ты ведь сам из себя грязен, грязны и твои слова. Да, я помню, ты тогда тоже стоял и смеялся, Сириус. Ты-то опрятен во всех смыслах, от крови и до речей. Я всегда был как-то далёк от гигиены, постоянно неряшлив и груб. Ты, если не считать отвратительной бороды, собой недурен, даже королеву чуть не погубил. Твои слова всегда чисты, казалось бы, аж блестят — жаль, что значение за ними так грязно и зловонно. А что внутри у тебя, Сириус, так это просто апогей вони и безобразия, помойка, кладбище, полное разлагающихся трупов. Снаружи этого не видно, но ничего. Я-то всё знаю, я всё помню. И мне бы так хотелось тебе сейчас это самое мыло затолкать поглубже в глотку, чтобы ты корчился, чтобы тебя трясло, и чтобы прямо внутрь проникла вся эта пена и смешалась с твоей рвотой и кровью, теперь-то ты чист, гад, теперь ты чист…

Сердце сжалось в комочек. Я упал на землю, укрыл голову руками, кровь прилила к лицу от невиданного стыда… Что же я творю… Один раз позволил эмоциям взять над собой верх — и сразу начал думать как он, начал легко подчиняться его людоедским правилам. Невольно служить не Тому, кто исцелял и продолжит исцелять меня, а тому, кто хочет порушить этот светлый мир и посмеяться над моим излечением. Но он даже не Колдунья. Он такой же глупец с палочкой в руках, как и я, такой же мальчишка, что просто крутит куском дерева, думая, что этот кусок дерева даст ему власть. И моя жгучая ненависть рано или поздно пожрёт меня полностью, не хуже дементора, она пожирала меня уже столько лет, и я позволял ей управлять мной, потому что мне казалось, что она — это и есть я. Как же я ошибся. Сейчас, когда надо мной есть высшее добро, бессмертное и светлое, когда мои любимые дети (и говоря это, я на этот раз не исключал никого, даже упёртого Уизли; он хоть и глуп, а люблю я его так же сильно и по-отечески, как и остальных), находятся в опасности и ждут от меня наставлений, заботы и защиты — почему я решаюсь склониться перед этим ураганом? Ничего не стоит мне сделать ещё один шаг, как сделал и Сириус, решиться чем-то поступиться: временными друзьями, что всё равно «не совсем свои», законами нравственности ( в конце концов, кто сказал, что нельзя есть себе подобных, если это приносит удовольствие?), высшей любовью — чтобы добиться своей высокой цели. Он, гордец, тоже поначалу думал о прекрасном идеальном Льве, что удовлетворит все его желания, похвалит его лично и поругает тех, кто ему не нравится. Только Лев оказался совсем непростым. Сириус так и не понял, что не Лев для человека — а человек для Льва.

Я ведь обучал молодую королеву тому, что все способны на падение. Отчего же я сам не выучил свой урок?

Я быстро раскрыл тетрадь, нашёл мои аляповатые зарисовки с ликом Аслана. Коснулся их губами три раза. Прости, прости, Господин мой, прости, любимейший, добрейший. Прости мне мою бессмысленную жестокость. Я злой, холодный, уродливый лицом человеконенавистник, худший из профессоров, целителей и рыцарей — но я король в Твоих прекрасных глазах. Ты видишь во мне благородство, заботу, нежность. Ты касаешься моего безобразного лица и Твой лик не искривляется в отвращении при виде скрюченного птичьего носа, мертвецких чёрных глаз, сухой бледной кожи и постоянно жирных волос, Ты не морщишь нос, чувствуя моё больное зловоние. Я грязен для мира, но это не останавливает Тебя, Ты настойчиво омываешь меня Твоей любовью. Медленно, ведь моя грязь въелась глубоко, под самую кожу, в самые кости и плоть, чешуёй и коростой, твёрже камня, покрыла моё чахоточное худое тело. Но Твоё терпение — оно действительно поражает. А ещё я знаю, что Ты не можешь быть неправ, и если Ты в меня веришь, то этого мне будет достаточно.

Помоги мне сохранить Твоё добро, помоги мне перековать гнев в милосердие. Помоги мне удержать мой лилейный венец и не оступиться на пути.

Помоги… Да что там, помоги мне посмотреть в лицо моему врагу, живому воплощению старых страхов. И донести Твою любовь до Сириуса — а там уж будь что будет, либо она спасёт его, либо уничтожит.

Ко мне со спины подошла Люси, мягко произнесла:

— Северус, всё готово, лошади оседланы.

— Да, сейчас. — произнёс я грузным голосом. Конечно, меня все ждут…

— Нет. Нет, подожди, я именем Льва заклинаю. — тут королева упала на колени, опять не жалея своих одежд, и начала рыться в моей сумке; в другом случае я бы удивился и счёл это за бестактность, но теперь я сразу понял причину её поведения. Мои догадки подтвердились, когда в её руках блеснула склянка с настойкой зверобоя.

— Помогает с успокоением, по твоим же словам. — произнесла королева и вложила пузырёк в мои руки — Пожалуйста, выпей. Я вижу, как ты себя мучаешь, как рыдаешь по ночам от мигреней, как вздыхаешь от боли в мышцах, слезая с лошади. И это мне сердце ранит, так безумно ранит. Северус, наш добрый, храбрый Северус, хотя бы несколько глотков.

— Я берегу это для вас. Для всех вас. — признался я.

— Да, я поняла это. Было бы странно, если бы тебе просто приносили наслаждение страдания. Не такой ты человек. Но ведь ты не поможешь нам и не сможешь быть нашим королём до самого конца, если совсем забудешь о себе. -говорила она очень по-взрослому.

— Я не могу. Я сильнее вас, я выдержу и без того. — стоял я на своём, сам уже не веря своим словам.

— А если я скажу, что приказываю тебе как королева, а если ослушаешься — запру в темницу, посажу на хлеб и воду? — улыбнулась Люси.

— Ваше Высочество, Вы так чисты, так грациозны и добры, что даже такие слова в Ваших устах звучат очень ласково. — улыбнулся и я в ответ ей — Любой бы захотел принять из Ваших рук эти воду и хлеб.

— Потому и не выйдет из меня Белой Колдуньи. — рассмеялась девочка, убирая золотистый локон со лба.

Я послушно откупорил пузырёк и быстро сглотнул немного отвара; отчего-то он был каким-то непривычно сладким. Зверобой начал битву со зверем внутри меня.

— Спасибо, Люси. Спасибо, доченька. — впервые перешёл я на «ты» с Пэвенси. И впервые полностью принял, что люблю их четверых не только как вассал или сюзерен, а ещё и так, как отец должен любить своих детей. А со своими детьми на «Вы» не говорят.

Она коснулась моей руки, провела пальцами по венам.

— Так, что ещё у тебя болит? Я понимаю, время поджимает, и я вся трясусь от мысли, что может случиться с бедной Лав, пока мы медлим. Но пока мы тебя всего не вылечим, я отказываюсь тебя отпускать.

— Ничего не болит. — заверил я её.

— Точно?

— Да. Если не считать сердца, которое болит за Нарнию и Лаванду. — вышла розовая патетика, конечно, я сам от себя не ожидал таких словечек, которым место лишь в бульварных пьесах да женских романах. Вот к чему приводит столь длительное общение с юными девами. Что же, это не худшее, что может случиться после приключения в меняющем тебя мире. Сириус тому пример.

— Тогда я оставлю тебя. Буду ждать. — и Люси направилась к остальным; там Сьюзен и Эдмунд уже наперебой о чём-то рассказывали Уизли, сидящему крепко в седле с мечом наготове.

— Держись, Лав. — твердил он себе под нос, как будто заучивая стихи — Держись. Вытащу. Спасу. И можешь меня ругать. Есть за что. Живи только. Тебя Лев любит. Очень. Больше чем меня, наверное. Он поможет. И я помогу. Мы оба поможем.

Я подошёл, и пока взбирался на Илту, не отводил взгляда от нового Рона. Смотрел на то, как блестит пряжка со львиной головой на его ремне, как ветер треплет огненные волосы. Готовься, мальчик, Слизеринский Лев не чета гриффиндорскому.

Лошадей мы гнали лихо, но и передохнуть им и себе давали, когда это было необходимо. Нездоровое рвение покинуло меня, я понимал, что Лев не захочет, чтобы мы прибыли к вратам бывшего замка Колдуньи выбившимися из сил. Ровно как и жестоко было бы заставлять измученную похищением Лаванду откачивать собственных спасителей. Так что хорошо поесть в пути мы всё же смогли.

Несколько соколов спустились с небес и поведали нам, что видели, как чудища волочат светловолосую девочку с пухлыми щёчками и веснушками именно в том направлении; девочка была без сознания. Да, явно Сириус послал за Лавандой не лучших своих разведчиков — раньше то мы и следа не могли найти, а теперь они легко попались на глаза птицам.

— Северус. — нагнал меня Питер, когда мы перешли с галопа на рысь — Северус, я кое-что заметил. Когда мы тренировались вместе, ещё до похищения Лаванды, во время поисков Сириуса.

— Я был очень уставшим в то время, Питер, мальчик мой. — произнёс я, и ужасно удивил всех присутствующих моим дружеским тоном.

— Я это видел, но при этом ты всё ещё бился почти так же, как в тот раз, когда кричал «смерти нет», помнишь? Как ты выбил из моих рук меч несколько раз подряд, а ведь я даже и не думал поддаваться. Как повалил меня на землю и кинулся, опомнившись, с криками подбежал, говоря «Я ранил Вас, Ваше Высочество?». А я тогда был так счастлив, что если бы ты меня и ранил, не ощутил бы боли.

— Я… Я не заметил этого за собой, Питер. Честно.

— Потому что ты в себе ничего хорошего видеть не хочешь. — улыбнулся Питер — А Аслан хочет, Ему-то видней.

Полностью поравнялся со мной и просто протянул мне руку по-дружески, как будто бы и без причины. Я мягко пожал её — и в тепле рукопожатия за одно мгновение ощутил всё, что упустил за жизнь и что, наверное, заслужил; всю ту настоящую дружбу, братство и товарищество, о которых слагали истории. Я не любил этих рассказов, ведь чаще всего именно Мародёров и им подобных они выставляли, как образец настоящей дружбы; это была дружба не ради кого-то, а против кого-то. И ради себя. Но как верно заметила Люси, слова меняют значение, переходя из уст в уста. И слово «дружба» тоже было изрядно потрёпано. Но слова не виноваты, виноваты дети Адама.

— Смерти нет. — шепнул Питер, когда я выпустил его руку.

— Смерти нет. — без сомнений ответил я ему. Ещё хотелось прибавить "воистину".

Дорога сужалась, тьма сгущалась над головами клубистыми туманами, веяло холодом, но шаг наших коней был всё увереннее, а мелкие отряды бандитов быстро падали под нашими мечами, как колосья под серпом. На одном из перевалов Сьюзен снова спела шотландскую балладу о возвращении короля, что когда-то пела Сириусу: на этот раз она звучала не как колыбельная и не как манящий вокал сирен, а как призыв к бою. Высокий голос девочки напоминал воинственное сопрано валькирий в опере о Кольце. Я первым начал аплодировать.

— Наверное, Сириус думает, что эта песня про него. — подытожила Сьюзен — Что он рождён дать избавление народам Нарнии. Но нет. Песня скорее про тебя, Северус. Частично про Аслана, частично — про тебя.

— Угу. — вздохнул печально Рон, вычищая свой меч; в последнее время он относился к этой работе с неприсущей ему ранее щепетильностью — А эта, смешная, про Типперери — она обо мне.

— Почему? — спросила Гермиона.

— Потому что я как этот Падди, который за свои ошибки не себя винит, а перо.

auchan.ru

— Мы все такие иногда. — утешила его Гермиона — И я тоже. Я же винила Аслана за то, что сама многое не понимала. Потому и шутка смешная, что правдивая. Потому и песню все помнят, что она на века.

— Не ожидала от тебя такого консерватизма. — улыбнулась Полумна.

Гермиона решила промолчать. Похоже, моё старческое ворчание в сочетании с традиционным воспитанием королей начало на неё влиять.

По пути мы пересекли множество мест, памятных со времен Великой Зимы, как то например, бывший лагерь фавнов. Короли были скупы на воспоминания, видимо, чтобы мы не переставали думать о нынешней цели и не смешивали две войны в одну.

К слову, хочу отметить. Мои записи могут вызвать у читателя впечатление, будто мы побеждали Сириусовых слуг одной лишь грубой силой. Безусловно, без неё нельзя было обойтись, однако по-настоящему верных ему существ оказалось меньше, чем ожидалось. Не успевала битва как следует разгореться, не успевал Уизли как следует накричаться «За Льва! И верните мою Лав!», не успевала Гермиона перезарядить арбалет, а Полумна мысленно обратиться к Аслану, как часто бой превращался в переговоры.

Мне было особенно интересно узнавать, каким был тот «рахат-лукум», которым Сириус заманивал разные народы. Чего я только не наслушался.

«Мне говорил, буду богаче чем короли».

«Говорит, Колдунья очень любила спасать оленят от прожорливого льва. А я так люблю оленят…»

«А нас, говорит, всю жизнь угнетали и преследовали. Хотя теперь сижу я и думаю, что не так уж и угнетали-то…»

«Он рассказал, что мясо говорящих животных гораздо вкуснее, чем обычное, да ещё и силу даёт богатырскую. И это скрывали от нас, чтобы мы не стали помехой деспоту».

«А Зима не так и плоха была. Можно в снежки играть без остановки. Сейчас вот, жара невыносимая, семь потов льётся. Может, если он вернёт Колдунью, она что-нибудь да поправит. Как по мне, лето куда хуже зимы. Пусть уж лучше не будет лета».

«У Сириуса такие красивые глаза!».

«Он так слезливо рассказывал про то, как в тюрьме Кэр-Паравеля высасывают душу у пленников!».

«Говорит, Аслан женщин ненавидит. Всех. Почему-то. Потому и Колдунью не любил, что женщина».

«Лев приказывал родителям убивать своих детей, сжигал учёных, а ещё разорял лавки!».

И, конечно же, на вопросы «Где Лаванда? Что он хочет за Лаванду?» никто так и не ответил.

На горизонте начали поблёскивать островерхие шпили того, что раньше было замком Колдуньи. Возможно, во времена Зимы эта архитектура и казалась угрожающей, сейчас же эти торчащие вверх «сосульки» были скорее сродни плохой работе современного художника из магловской Англии наших дней.

Мы повстречали очень важную свидетельницу. Ту, что сумела даже хмурого Уизли ненадолго отвлечь от мыслей о своей вине, настолько абсурдна была та история, что произошла с ней. Это была тонкая и грациозная львица с красивой жёлтой шерстью. По её словам, её насильно притаскивали в логово Сириуса и ей с трудом удалось убежать. Благо, самки в прайдах всегда славились своей воинственностью, и львица не побоялась когтей оборотней и секир огров; только несколько недавних шрамов украшали её благородную шкуру.

— Его прислужники спутали меня с Асланом! — рычала недоумевающе дикая кошка — Подумать только, они даже не знают, что у львиц не бывает гривы!

— Так вот как они теперь Его ловят. — присвистнула Полумна — Насколько всё запущенно.

— Да, дорогая моя. — львица вылизывала лапу жёстким языком — Они тащат всех. Обычных львов, тигров, пантер и леопардов, даже просто кошек. После Сириус на них гневается, и животных либо пристраивают в отряде, либо их ждёт доля похуже.

— Какой нетерпеливый. — усмехнулся я — Устал подманивать Льва террором, теперь хочет просто поймать за хвост?

— Не знаю я, чего он хочет. — фыркнула львица — Кажется мне только, что он слишком боится упустить Аслана. Чует, что восстал против Того, кто намного сильнее. Он скорее всех кошек на шапки пустит, чем признает, что взялся за невозможное.

— А… Это… — замялся Уизли — Девочка в замке была? Дочь Адама.

— Евы. — поправила львица.

— Ну, Евы. В общем, светленькая такая, с косами, щёки с ямочками и веснушками…

— Нет, я видела только страшных тварей обоих полов, а то и вовсе с неопределённым полом. Либо без волос, либо с вороньим гнездом на голове. Невеста твоя?

— Нет. Не совсем. Была когда-то. Пропала, скорее всего, эти украли.

— Ясно. Не беспокойся, сын Адама. Возможно, она просто ушла на охоту и скоро вернётся с мясом.

— Да если бы… — почесал Уизли в затылке — Но и на том спасибо.

Очередной привал, теперь логово злодеев было совсем недалеко от нас и без ночного дозора было не обойтись. Вызвался Рон и отказать ему не могли, настолько решителен он был.

До того, как опустился закат, Эдмунд внезапно спросил у меня, не помню ли я, какое сегодня число.

— Июль, вроде, закончился. — неопределённо произнёс я — Я давно не видел ни часов, ни календаря.

— Я вот посчитал по памяти, то ли завтра, то ли послезавтра шестое августа. — вмешался Питер.

После короли начали что-то обсуждать касаемо этой даты. Я услышал слово, которое на английском звучало как Transfiguration, но подсознательно сразу понял, что оно не имеет ничего общего с дисциплиной МакГонагалл. Те интонации, с которыми говорили дети, намекали на то, что речь явно шла не о превращении крыс в чашки.

Когда я спросил Пэвенси о таинственном слове, они удивились, особенно Люси — как же так, в Мире Крови знают о Рождестве и Пасхе, а об этом даже не слышали.

И Люси пригласила меня сесть рядом с ними у костра, взяла меня за руку и начала рассказывать. Иногда Питер её поправлял — он явно знал больше теории, лучше приводил цитаты, но Люси была более эмоциональна и всегда вставляла свои личные мысли и толкования. Я внимательно слушал эти «магловские выдумки» как будто в первый раз, словно и не думал сам в начале пути о них, как о чём-то устаревшем и забытом, что давно выменяли на рок-н-ролл, хаос и самолюбие. Мне казалось, я знаю достаточно, но я не знал почти ничего.

Я давно уловил эту тонкую, но крепкую связь между «сказками маглов» и Тем, кто реальнее самой реальности. Ещё когда Гермиона проходила через депрессию, я по внешним знакам понял, почему она отгоняет Льва, что именно ей мешает — и корень был спрятан в магловской жизни. И Сириус, его ненависть — чем бы она была, не знай он то, что знает, думает, что знает о «злом враге всех волшебников»? Но только сейчас я видел, что эта связь неразрывна. Короли не сказали ничего точно, как будто до них самих так и не дошёл символизм, а может просто это было настолько очевидно, что не нуждалось в пояснениях.

Наверное, теперь мне сложно будет думать о Нём, как о Льве. Или наоборот, Львиный Лик так и не уйдёт из моей головы, засядет там навечно.

— Как интересно… — пропел Питер, глядя на меня с восхищением в глазах — Возможно мы сумеем ворваться с боем в логово Сириуса как раз в этот день, и ты встанешь перед ним лицом к лицу, как и желал. Один и при этом не одинок. Это будет знак того, что ты благословлён на победу.

— Я понял тебя. — кивнул я — Мне надо будет ещё всё это осмыслить. Это очень тяжёлая пища для ума. Вы впитали это буквально с молоком матери, я же…

— Не надо нам завидовать. — вставил Эдмунд строго — Для нас это подчас имеет мало смысла. Просто набор ритуалов и повторяющихся действий, за которыми часто забывается, ради чего всё это делается. Вы же добровольно берётесь искать и размышлять. В вас больше отваги, и даже ваши ошибки служат вам ступенями на пути.

Я молча приобнял каждого из них по очереди, неумело и неловко. Если я когда-нибудь вернусь из Нарнии в мир Крови, мне будет очень их не хватать, этих взрослых детей из старых времён.

— Я так люблю вас. — произнёс я горько, удивляясь тому, как дрожит мой голос — Всех, кто когда-либо был под моей опекой. Из всех миров и времён.

— И мы любим тебя, Северус. — ответила мне Сьюзен.

— И мы. — прозвучали тихие голоса Гермионы и Полумны со стороны.

Уизли тоже что-то промычал. Ему сейчас важнее было о Лаванде думать.

Ночь надвигалась, шпили бывшего замка напоминали волчьи зубы, в небе замелькали тени нетопырей. Гермиона и Полумна учили Рона-дозорного, как мысленно разговаривать с Асланом, чтобы Он ответил и уберёг от ужасов во тьме. Рон кивал, поглаживал рукой гарду меча. В результате две девочки начали спорить между собой — беззлобно, но оживлённо.

— Мне кажется, надо сперва запрос сформулировать, записать где-то и заучить. — говорила Гермиона, ходя по кругу, как преподаватель в кабинете — Нельзя же с Ним как с простым другом. Это как-то неуважительно к Его мудрости.

— А по-моему, можно и на ходу. Говоришь просто то, что в голову придёт. — предлагала Полумна.

— Да нам порой такое в голову приходит само по себе, что лучше Ему не слышать.

— Так Он и без того всё слышит, Герми! Иначе получается, что мы Ему не доверяем.

В результате Рон отошёл потихоньку в сторону от спорщиц, с Эдмундом на мечах тренироваться, пока ещё не все легли спать.

Я перебрал свои записи и рисунки, пересчитал склянки с лекарствами, где-то сменил бирки. Начиркал быстро в тетради скорописью «Это как причудливая алхимия — абсурдное соединение высшего и подземного, горячего с холодным, двух измерений; а если есть что-то, о чём касаемо этой истории я действительно могу говорить уверенно — так это об алхимических реакциях. Да, перед вами расстилается кажущийся выдумкой рассказ о метафизической алхимии — а ещё об обнажении помыслов, о беспалочковых чудесах и обо львах. В особенности об одном Льве. С большой, позолоченной литеры, украшенной вязью». Звучит, как хорошее начало, возможно, надо будет ещё что-то прибавить. После отправился к речке: надо бы уже использовать купленное мыло по прямому назначению. И никаких больше мыслей о собственной врождённой неопрятности.

browser.yandex.ru

Меня ждало ужаснейшее из испытаний, но я всеми силами пытался забыться, обыграть это как ещё один день пути и сражений. Мои пальцы уже привыкли держать холодное оружие, все боевые мозоли будто стали частью меня, теперь это сущая повседневность, как проверка работ учеников или готовка отваров. Я играл в ту старую как жизнь игру, в которую играет нерадивый студент перед экзаменом — «Мне вовсе не страшно, это можно пережить». Например, старался как можно меньше представлять перед собой лицо Сириуса, воображая чаще каких-то его мелких тварей, как потенциальных противников.

Перед сном я закрыл глаза, спросил у Аслана: «Я на правильном пути, Господин мой? Готов ли я хоть немного?»

И ощутил, как «лилейная корона» сжимает мне голову. Видимо, это означало «да». Наконец-то я начал Его отчётливо слышать.

«Сохрани Лаванду и всех, кто страдает от рук Сириуса» — попросил я, поцеловал свои рисунки ( к слову, не так уж они и плохи, довольно реалистичные глаза, да и завитушки гривы похожи), накрылся одеялом и приготовился упасть в забытье и встретить новый день. Спалось мне поначалу сладко и тепло.

Но в истории о Слизеринском Льве всё самое интересное случается ближе к ночи, либо посреди неё.

Мне казалось, что уже наступило утро, но нет, это я проснулся где-то часа в два с половиной. Илта неподалёку от меня сопела и бормотала во сне мягкими пухлыми губами: «Не-е-ет, Сириус, не буду я есть твои яблоки, не на того напал, меня эти яблоки плохой сделают…». Я погладил её по холке, бедняжку вечно голодную: ворчание прекратилось, остался только храп.

«Хороший из меня боец будет, если не высплюсь перед этим днём» — подумал я досадливо. Закутался в одеяло, поджал ноги и постарался вернуться в объятия сна, как в один миг меня словно током ударило.

Потому что в отдалении я услышал крик, такой знакомый и визгливый:

— НЕ-Е-ЕТ, ТОЛЬКО НЕ ЛЁВУШКА, НЕТ! — и что-то ещё более тихое, но похожее на быстрый лязг клинка.

Я вскочил, даже не одевшись, начал тормошить Илту, та спросонья опять что-то повторила про яблоки свои. Я запрыгнул на неё без седла и попоны. Выбрался на середину поляны — нашего дозорного и след простыл. В иной ситуации я бы укорил его за невнимательность в такой серьёзный и опасный момент — сейчас же я без размышлений погнал кобылу к источнику звука. Она прорвалась сквозь колючие и ветвистые деревья, где-то во время скачки я порвал свою ночную рубашку, поцарапал спину острыми иглами. Перед глазами у меня калейдоскопом мелькало всё, что рассказывали о жертвоприношении короли: Аслан, беспомощно лежащий и готовый покориться удару, орды чудовищ, белый саван Колдуньи и плач девочек, которые не могут ничего поделать перед Злом.

Это невозможно, этого не должно быть, я доверял Ему, я знал о Его всемогуществе — и всё же в этот миг забылась каждая вознесённая хвала Его силе. Только бы я успел, только бы сумел спасти, вытащить оттуда, вынести тяжёлое львиное тело на своих слабых плечах, перед этим самому порвать веревки, самому лечь под нож, позволить Сириусу пожрать меня, как дикому зверю… Видимо, стоило разбудить и остальных, но сейчас мои страх и гнев хлыстами подгоняли меня, не давая передышки, и я не мог им противиться, не мог, даже если бы и захотел.

Илта притормозила, встала на дыбы, заржала в ужасе, я еле успел обхватить руками её шею, чтобы не свалиться и не покатиться кубарем по земле. Сжал зубы, прижался к ней, хриплый кашель застрял у меня в горле…

— Северус! — окликнул юный голос, что раньше ни разу не называл меня по имени.

Лошадь выдохнула, опустилась, я открыл глаза и увидел обрисованный перламутровым лунным сиянием силуэт рыцаря в алых одеждах с пятнами чёрной крови, что аккуратно нёс на руках босую светловолосую деву в изорванном платье. Луч осветил их детские лица, тогда я понял, что точки веснушек на их щеках похожи на маленькие россыпи звёзд.

— И всё же на диету бы тебе сесть. — обратился рыцарь к деве, нарушая красивое молчание ночи — То сладкое, то булочки. Не удержать тебя никак.

— Вот потому-то мы с тобой снова вместе и не будем, что ты хам! — смешливо фыркнула дева, обнимая спасителя за шею.

— Ой, да больно надо! — улыбнулся во все белые зубы Рон Уизли.

Я соскочил с Илты, чуть не подвернув ногу, кинулся к ним. Схватил Лаванду на руки, начал судорожно осматривать в полумраке.

— Не надо. — шепнула она, почему-то переходя с улыбки на слёзы — Меня Лёвушка уже от всего, что было, подлечил. А вот Сириус… Сириус, он…

Рассказ Лаванды приведён без сокращений. Нужно ли мне вообще это уточнять сейчас? Такие вещи необходимо документировать во всех подробностях, подобно тому, как врач записывает историю болезни, самой глубокой душевной болезни. Пока я совершал записи, мне приходилось несколько раз останавливаться, протягивать мученице все успокоительные лекарства, что я приготовил. «Нет» — говорила она — «Меня вообще от всего Лёвушка полечил, и от этого тоже». Я верил, что Он может. Даже от этого. Лекарства скорее понадобились всем вокруг. Возможно, это временно. Мы забудем самое страшное и оставим самое светлое. И дети-короли смогут снова быть детьми и переживать абсолютно детские приключения, как будто и не было этих лет. Но не сейчас.

* * *

Меня сперва оглушили, потом схватили, через плечо перекинули. Их двое было, один побольше, другой поменьше. Уж не знаю я, как они зовутся, оба жуткие и злые. Так вот, несли они меня так целый день, потом я очнулась, гляжу — связана какими-то толстыми ремнями по рукам и по ногам. Сижу прислонённая к сосне, а рядом пылает костёр и двое чавкают.

— О, раскрыла хлазки, Хермиона Хрейнджер. — прокашлялся тот, что поменьше — Ну, жди, хостья наша, недолхо нам переться. Тебя вождь как раз к себе приглашаетс.

Я от шока даже не успела сперва понять, почему меня за Гермиону приняли.

— А ну развяжите! А ну… Ничего себе, гостью нашли! Гостей, между прочим, надо кормить и поить, а не связывать! У королей бы поучились! — заверещала я на весь лес, надеясь, что меня хоть какая-нибудь птичка или мышка услышит.

— Так жры. — сказал почти что дружелюбно тот, что побольше. Протянул мне чью-ту ногу на вертеле, уже надкусанную, обгорелую до черноты. Ткнул мне ей в лицо, измазав щёку соком — так дети кукол «кормят», когда играются.

— Я мясо говорящих животных есть не стану! — прокричала я так героически, как только умела.

И попробовала ему в лицо плюнуть — так делают в книгах и театре. Если героиню связали, она должна отважно плюнуть в злодея, а он тогда равнодушно утрётся и начнёт её тайно уважать за смелость. Я никогда не плевалась, поэтому ничего не вышло, только слюна потекла по губам.

— Ишь ты, капризная прынцесска! — пробурчал Поменьше, глядя на мои попытки противостоять насильному кормлению — Всё-то ей не так. Ну, не хоромы у нас, уж извини. Мы-то чужохо добра не крадём, своим трудом живём, в отличие от корольков-нахлебников. Нам для тебя пир закатить што ли, Хермиона Хрейнджер?

— Я не Герми… — начала было я, а потом поняла, что это мой шанс немного похитрить. Вздёрнула нос, надула губы, представила, что ношу на голове целую корону из кудрей, и шею надо всегда прямо держать.

— Да. — говорю я важно, щёки надувая — Это я. Легендарная и неповторимая, великая и ужасная Гермиона Джин Грейнджер. Самая умная в Хогвартсе. Самая умная в Англии. Я такая умная, что… Что если вы меня сейчас же не освободите, я… Я освобожу себя сама и вас отведу к Лёвушке. Потому что я такая умная.

— Хы, вумная. Ну скажи вумное. — попросил Побольше, с любопытством глядя на то, как я из себя Гермиону строю.

— Элементарно. Я всегда только умное и говорю… Например… Турбулентность релевантности равняется синкретизму фокальной межатомной дисгармонии в гипотенузе консенсуса. — протараторила я скороговоркой, каким-то образом умудряясь при этом и надуть губы, и сморщить лоб, и нахмурить брови, и вообще обернуться Гермионой так, чтобы не отличить было.

Побольше и Поменьше удивлённо распахнули рты и выронили своё мясо из лапищ. Я удивилась не меньше ихнего — никогда ещё не произносила столько непонятного сразу. Аж язык заболел.

Конечно же мои уловки не сработали, иначе бы я давно уже бы с вами была. Зато, пока они гнали меня, всё так же связанную, и толкали в спину, было им не до скуки. То и дело голосили наперебой «А скажи ищо вумного, Хермиона!». Я говорила, куда мне деться. По словечку в час. А они на месте от счастья подпрыгивали. Последним моим словом было такое вот: «метахимикоквантотеодеантикибермилитаризация». Я его сама из головы своей выдумала, чтобы им рот заткнуть. Они и замолчали, обдумывали, гордились, что такую интеллектуалку поймали своими же лапами, и такой богатый подарок господину несут. Предвещали, как их накормят от пуза какой-нибудь гадостью.

Правда, когда они меня ввели в этот порушенный тёмный дворец, где то колонна опрокинута, то сквозь дыры в стене ветер воет, прямо к Сириусу привели, в самые глубины — конечно же, узнали, что никакая я не Гермиона. Очень расстроились.

Сириус сидел нога на ногу, как на троне, на куче какой-то из костей, черепов и хлама. Тряпок всяких, мешков, щитов, досок. Рядом его волки туда-сюда что-то вынюхивали, иногда на колени ему прыгали, он гладил. И то и дело, как собака настоящая, язык высовывал и дышал тяжело. А так совсем не изменился внешне, оброс разве что. Побрить его и отучить в собаку играть — и как будто он тот же самый хороший Сириус, который и Люси спасает, и тортики мои кушает, и всё ему весело.

В углу Трумпин стояла, замотанная в простыню, в волосах у неё ящерицы ползали. Увидела меня и расхохоталась, сложилась вдвое, пальцем указывает.

А Сириусу не до смеха. Скатился со своей груды мусора, как с горки. И зарычал на Побольше и Поменьше, слюной разбрасываясь:

— Я же сказал, шатенка! И уродливая при том! Вы же блондинку притащили!

Двое посмотрели на меня, а я обоим показала язык. Побольше сразу съёжился в комочек, а Поменьше оправдываться начал:

— Ну, энта тоже, знайте ли, лицом ни сильно вышла, рябая и толстая. И вооще-то, там ужо была блондинка, даже две, вот я взял ту, что чуть потемней…

— Это была Лавгуд, тупица! Лавгуд и эта мракобеска Люси! — запустил Сириус пальцы в волосы.

— Ну, вооще-то чиста техниськи, наша светло-русая, а бывают ищо пепельные, платиновые… — стал Поменьше занудствовать.

Сириус только рукой взмахнул — и его с Побольше два людоеда подхватили и потащили куда-то. Я одна стоять осталась. Волки меня начали нюхать. А Сириус три раза выдохнул, повернулся ко мне — и снова глаза добрые-добрые, прям друг всем детям и брат всему живому.

— Так. Лав. Я всё могу объяснить. — замурлыкал он, даже руки протянул, чтобы развязать меня.

А я огрызнулась, отшатнулась от него:

— Зачем тебе Герми сдалась? Тоже съесть хочешь, как и всех!?

— Я хочу спасти её, Лав. Ведь она самая разумная в том замке. Я слышал, как она говорила о льве, как рассуждала ещё до того, как прозрел я. Я знал, что могу с ней договориться. — он положил мне руку на плечо — И тебя я тоже хотел спасти, и Рона. Я знаю, ты можешь мне сейчас не верить. Но ты представить себе не можешь, как опасно нам находиться рядом с этими злодеями.

— И Герми ты бы тоже через лес таскал?

— Лав, милая, у меня не было выбора. Я пытался достучаться до неё в замке, но она вечно ускользала, а мой план спасения могли раскрыть. Ей всегда что-то мешало, а во дворце даже у стен были уши. Нюниус всюду ходил и всё записывал.

— Не Нюниус, а профессор Северус Снейп! И раз уж я тебе не нужна, так отпускай меня живо назад. А то закричу.

— Нет, Лав, ты нужна мне и я тебя никуда не отпущу. Только здесь тебя не достанут наши враги. И ты можешь помочь мне и всем нам.

— С чего бы это мне тебе помогать? С чем это помогать? С поеданием разумных?

— Да оставь ты это, в конце концов, не хочешь — не ешь, другим дай жить! Лав, давай потом поговорим о чужих вкусовых предпочтениях. Сейчас вот что главное. Мы с тобой оба гриффиндорцы, и сейчас ты видишь перед собой новый Орден Феникса. А против нас стоит Тёмный Лорд с огромной армией Пожирателей Смерти, озабоченной истреблением всех, кто не такой, как они. Как и раньше, история повторяется. — он когда говорил, ещё пальцы так странно загибал, как будто совсем малышу объясняет. Ну не настолько же я дура, в конце концов.

— Хватит уже выдумывать. Всё бы тебе за прошлое цепляться, дед ты старый!

(Про деда — это я просто чтобы обидеть. Вы, ребята-короли, не думайте, и Вы, профессор, я старших уважаю)

— И Люси ты спас зачем? И Сью соврал?

— Я не её спас, я противника убил. А знал бы, за каким культом она и сестра её следуют, так бы и оставил.

— Потому ты и предатель! Я знаю, что Лёвушка говорил с тобой! А ты Его обманул!

Повисла тишина. Сириус сам себя ухватил за горло, как будто оно начало болеть, а Трумпин цокнула языком.

— Лёвушка… — умилительно повторила она за мной — Что же не «котёночек»?

— Значит так, Лав. Не смей меня называть предателем. Ты не знаешь, что это такое. Я никогда не предаю своих принципов. Не я обманул льва, он надо мной посмеялся. Он передо мной играл того, кем не является. А является он жестоким, кровожадным божеством. И ты бы лучше так его не называла, не стоит. Это всё равно, что Сама-Знаешь-Кого ласково звать «Волди». — говорил Сириус всё так же дружелюбно, но я уже видела, как нервно бегают его глаза.

— А что такое? — расхрабрилась я; ой, зря, конечно — Боишься!? Сам-Знаешь-Кого называть по имени не боишься, а перед Лёвушкой страшно!?

— Нет. Я оба его имени знаю. В обоих мирах. И только не говори, девочка, что ты с ним хорошо знакома. — вдруг прогремел голос Сириуса; совсем другой, зловещий. Я тут же прикрыла рот, но было уже поздно.

— Ты его знаешь… Так же близко, как и Нюниус, да?

Я вертела головой, боясь даже взглядом что-то показать. Нет, конечно же, я Его не ахти как знаю, пусть Рон и говорит, что я хорошо понимаю Его — ничего я не понимаю…

— Лав, неужели ты не можешь понять, как это важно? Разве зря шляпа распределила тебя на наш факультет? Прошу тебя, ты столько жизней спасёшь, если просто ответишь мне. Ты знаешь его? И что ещё ты знаешь? Об армии, о королях, обо всём… Или у тебя нет сердца, Лав?

Я надула щёки, как будто воды набрала в рот.

— Трумпин. — произнёс он сочувствующе, подзывая к себе ведьму — Почитай. Поаккуратнее только.

— Как получится. — отозвалась Трумпин — Девочка-то, бедняжка, больше не своим мозгом думает.

Она схватила меня за подбородок, подтянула лицо к себе. Я хотела было зажмурить глаза, как советовал нам Северус, но уже поздно — веки одеревенели, глазные яблоки застыли, а Трумпин быстро обернулась розовощёкой, веснушчатой, пухлолицей и забавной, косы ей на плечи упали, как у меня, с лентами...

Так она держала меня, наверное, около двадцати минут.

Знаете, я никогда с легилименцией в магической Англии не сталкивалась, но если и там она ТАК проходит, то я не понимаю, почему все только и говорят, что о непростительных заклинаниях! Когда такое есть, то я даже не могу представить, чем может оказаться тот же Круциатус, что вообще может быть мучительнее! Вот, что надо запрещать, навсегда запретить, на веки вечные, всем и каждому! Это ведь даже… Вот представьте, что с вас одежду срывают — это позорно, мерзко. А то, что Трумпин делает — это как всё срывать, всё отбирать, кожу, кости, сердце, каждую клетку тела себе присваивать, выхватывать, трогать и трогать! И повторять «не останется у тебя ничего своего, всё будет нашим, рано или поздно»! Я же сперва просто задрожала, а потом кричать начала, молча, потому что даже языком не получалось пошевелить! И ремни в кожу впились, и будто сильнее меня стягивали и резали. А когда Трумпин меня отпустила, я упала на пол, ударилась об камень головой и так лежала, не в силах даже позвать на помощь. У меня ничего не осталось своего, абсолютно ничего. И стало вокруг так темно и холодно, будто вернулась в Нарнию та самая легендарная Зима, и я лежу, замерзаю, одна, как девочка со спичками. И слышу обрывками, как ведьма пересказывает Сириусу:

— С башни… Из-за жениха… Поймал уродец…

— В героя решил сыграть, дрянь. — это голос Сириуса — Лишь бы от былого зла отмазаться.

— Белка… Сьюзен… Кентавры… Звёзды…. Лев… Причёсывала…

Я не выдержала и застонала; на этот раз было слышно на весь зал.

— За что!? За что… Ты же из меня… Ты же всё из меня высосал… Как дементор…

— Нет, Лав. Не знаешь ты, что такое дементор. Мне жаль. Мне очень жаль, что так пришлось. — присел он рядом со мной. И Трумпин тоже подскочила, начала гладить меня по голове, той же рукой, что сдерживала меня во время своего «чтения».

— Как жалко, бедная девочка, что с тобой это случилось! — заворковала она — Как жестоки бывают мужчины, которых мы незаслуженно любим!

«Сьюзен сейчас, наверное, тоже так думает».

— Лав. — обратился ко мне Сириус — Ты хотела убить себя? Сейчас ты поймёшь, почему я делаю на этом такой акцент. Ведь тот, кого ты зовёшь Лёвушкой… Лав, он же тебе этого не простит. Лав, послушай. Я знаю не только, кто этот плешивый лев, но и что он означает.

«Ничего ты не знаешь». Так я думала, но слова его звучали так убедительно, так нежно! Знаете, после того, что я пережила, когда меня «читали», мне безумно захотелось какой-то ласки, чтобы хоть немного утешиться, и слушая его, я медленно начала забывать, что это он отдал приказ. Начала плакать, захотелось, чтобы он меня обнял, раз больше некому. Мы же друзья. Мы же гриффиндорцы. Мы всегда должны помогать друг другу…

— А в мире маглов он давно установил свою мораль. Извращённую, злую. Ту, из-за которой пострадало множество волшебников. И маглов тоже. Знаешь, что он говорил о таких, как ты, что страдают и иногда хотят избавиться от жизни? Что они грешны. Уже за то, что мечтают освободиться. Ты понимаешь, что он даже собственной жизнью не даёт распоряжаться? Как ты думаешь, что бы он сказал тебе, если бы увидел там, на башне? Он сказал бы, что ты «предала его доверие». Недостаточно верила. Что все твои слёзы ничего не значат. Тебя даже похоронят подальше от всех, за оградой, без церемоний, как дохлого попугайчика. Ты отвратительна для него. За то, что просто посмела не всегда улыбаться и кивать головой, слушая его речи. Что начала задавать вопросы и давать волю своим чувствам. Вот что такое Слизеринский Лев. Вот против чего мы боремся.

Я долго не отвечала. Просто не верила. Не мог так Лёвушка. Глупости всё это. Это я точно знаю. Он бы никогда не закопал меня за оградой…

— Я хочу, чтобы ты помогла нам. Раз ты так близка с ним, значит, научилась и выстраивать с ним мысленный контакт? Я прав?

— Наверное…

— Так вот, если ты призовёшь его, мы сможем его поймать и вспороть ему брюхо. И тогда он станет лишь ковриком на полу, а ты станешь свободной, да ещё и Герми с Роном мы выручим из беды. Ты попробуешь сделать это для нас и в первую очередь — для себя?

browser.yandex.ru

— Я не умею…

— Просто сосредоточься. Раз он позволял тебе с ним нянчиться, значит, он придёт за тобой и я смогу его убить. Если нет, то грош цена его так называемой «любви». Давай. В мыслях разговаривай с ним, как у маглов принято.

Я закрыла глаза. Не знала, слышит ли Он меня. Но если слышит…

«Лёвушка, беги. Они хотят Тебя убить. Не приходи. Я им не верю. Ты не думай». Я повторяла и повторяла, пока Трумпин не заметила по каким-то внешним признакам, что я волнуюсь. Снова схватила, снова «прочитала», только быстрее и от того — ещё больнее. На этот раз меня чуть не стошнило прямо на неё.

— Лжёт. — бросила она Сириусу, кидая меня на пол и отряхивая руки.

— Лав. Лав, неужели ты не понимаешь, Мордред тебя дери!? Заново! За работу! Трумпин, следи за ней.

«Лёвушка, беги».

Чтение. Удар.

«Лёвушка, мне совсем не страшно. И не больно».

Чтение. Удар.

— И чего же ты ждёшь!? — вскрикнул Сириус, и я не сразу поняла, что обращается он не ко мне — Ну, давай, приходи уже! Или ты и впрямь недостаточно любишь самоубийцу!? Посмотри, как она цепляется за тебя, такого важного!

«Надо что-то другое подумать. А то если я буду думать о Лёвушке, я могу Его случайно позвать. Так.»

Чтение. Удар.

«Что сейчас делает Сьюзен, интересно? Так, нет. Подумаю про платье. У неё такое красивое платье. И шёлковые перчатки».

Чтение. Удар.

«А может быть, я и смогу научиться шить руками. Не страшно уколоться»

Чтение. Удар.

— ЛЬВА! ЗОВИ! ДРЯНЬ! — раздавалось на весь замок, отскакивая от стен.

«Надо свести веснушки. Все. Всюду».

Чтение. Удар.

«Путь далекий до Типперери, путь далекий домой, путь далекий до Типперери, стороны моей родной! Хорошо здесь, на Пикадилли, но сказать хочу я вам: хоть далек мой путь до Типперери, а моё сердце там!»

Чтение. Трумпин уже устала от меня, запустила пальцы в волосы, истошно закричала, её лицо менялось, ежесекундно мелькало между моим и её родным. А мне с каждым чтением, как ни странно, становилось немного легче переживать следующее. Да, меня колотил озноб, натёртости от ремней зудели и болели, столько слёз я выплакала… Но ничего. Я Его спасу. Они до Него не доберутся. Я буду думать о чём угодно, я спою в голове все песни, прочитаю все стихи, и никогда не приведу Его в эту ловушку.

— Сделай с ней что-нибудь. — бросила ведьма в сторону Сириуса — У меня больше нет сил. Наверное, нам стоит просто убить её. Всё равно котяре плевать на то, что она чувствует, жива она или нет. Нам ничем не подкупить его.

Сириус засунул два пальца в рот и свистнул. Несколько его существ подбежали ко мне, подняли с пола в положение сидя. Потом Блэк приказал принести горящий факел и что-нибудь железное.

Я даже не знала, как мне себя сейчас вести, я не знала, какие чувства мне испытывать. Что-то такое страшное я и во сне себе не представляла. Такое бывает только в книгах для тех, кому уже есть семнадцать. И я просто смотрела, как он греет тяжёлый брусок на огне, как тот накаляется сперва докрасна, потом добела, как скачут искры. И в свете огня у Сириуса красивое лицо, даже борода не портит. Я теперь понимаю тебя, Сью. Если бы мы немножко ещё пожили с ним рядом — наверное, мы стали бы соперницами… Больше не поживу, ни рядом, ни врозь. Это же должно быть так больно, что от этого сразу умирают, боль не выдерживают. Хуже, чем с башни прыгать.

— Не слушает, может быть — увидит. — приговаривал Сириус, крутя в руках своё клеймо — Не хочет девка кричать после твоих легилименций, уж теперь-то будет умолять сама по себе.

— Может, не надоть? — шепнул жалостливо кто-то из верзил, похитивших меня — Ну, чего там… Ну, дался тебе этот… Ну, она ж такая вумная баба, такие слова знает… Оставим, может…

Блэк не обращал на него внимания. Вообще даже чудовищам всё это очень не нравилось. Трумпин начала нервно грызть ногти. А Сириус продолжал:

— Сама хотела свести веснушки, вот и случай выдался. Ты, Лаванда, из тех, кто своё личико очень ценит, больше чем ум или доблесть. Нехорошо будет, если оно навсегда станет некрасивым. Наверное, добрый Лёвушка тебе поможет снова стать красивой, если его очень хорошо попросить…

Перед казнью обычно произносят последние слова. Моими оказались:

— Мы же оба с Гриффиндора.

Очень плохие последние слова, но больше ничего в голову не пришло. И я уже знала, что он ответит. Догадалась. Нетрудно было.

— Петтигрю тоже был с Гриффиндора. Гриффиндор — это то, что внутри. Мне очень жаль, Лаванда Браун, что ты заставила меня это сделать с тобой. Мне очень жаль, что ты выбрала тёмную сторону в себе. История нас рассудит.

И теперь мне осталось собрать в себе те силы, что не высосала Трумпин, в последний раз издать вопль. Если я как следует разорусь, наверное, это пройдёт гораздо быстрее. Когда дерёшь глотку со всей мочи, боль как-то уменьшается. Наверное, этому есть какое-то научное объяснение. Если бы я могла выжить, я спросила бы об этом у Герми или Северуса.

Клеймо приближалось к моей щеке, жар щекотал её. Сириус выглядел очень спокойным и умиротворённым, будто бы пытки гриффиндорок были его каждодневным занятием.

Я сделала последний вдох израненными лёгкими.

— А-А-А-А-А-а-а-а…а-а-а?

Почему я так странно кричала?

Просто когда брусок коснулся меня, мне было совсем не горячо — тепло. Как будто бы мягкий компресс прикоснулся к щеке. И это тепло охватило меня, погладило, побежало по телу… Как будто то, что выпила из меня Трумпин, начало потихоньку возвращаться на места, очищаться от грязи, вставать обратно, вновь становиться «моим». Я даже невольно улыбнулась, так всё это было забавно, щекотно и нежно. Я ощутила, как что-то слегка влажное и холодное касается моих синяков и натёртостей, словно приготовленная милым профессором Снейпом мазь, секунда — и всё так, как если бы ничего и не было. Из моих губ сам по себе вырвался смешок.

Чудища ахнули.

— Э, Сири, а она-то крепкая… — недоверчиво пробурчал кто-то из людоедов, как будто начав сомневаться в своём лидере и его мастерстве палача.

— ДА КАКОГО МОРДРЕДА!? — взревел Сириус; его лицо от злобы начало трансформироваться в морду волкособа. Оторвал от меня своё железо, недоверчиво оглядел, тяжело дыша и высовывая язык. Не понимал, почему оно выглядит так, будто накалено до предела, а я знай себе хихикаю.

Самым кончиком ногтя легонько коснулся той части, что должна была меня мучить.

— А-А-А-А-А-А!!! ДРЯНЬ! МЕРЗКАЯ ДЕВКА! СЖЕЧЬ МЕНЯ ВЗДУМАЛА! ПСИНА! ТВАРЬ!

Он упал на пол, схватился за обожжённую руку, затрясся, выгнулся дугой… По коже начали выступать сами по себе клочки шерсти, он бился, как будто его поджигали на сковородке, изворачиваясь туда и сюда, катаясь по полу, испугав всех тварей, что никогда не видели таких мучений, заставив каменные стены замка ходить ходуном. Трумпин, как кошка, в страхе запрыгнула на свалку-трон.

Я ощутила, что ремни, сплетавшие меня, беззвучно лопнули и упали к моим ногам.

И в голове прозвучал отчётливый голос. «Беги».

Но я не могла. Нет, все силы вернулись ко мне, все страдания прошли, будто и не было их. Я была здоровая, крепкая, ловкая. Но сдвинуться — не могла.

Сириус — ужасный человек. Я очень злилась на него. Но вы не понимаете, насколько ему в тот момент было больно! Это не только рука у него обожглась о клеймо, видно было — у него всё тело пылало, а с каждым движением агонии он словно переживал все мои «чтения» разом! Я видела это по его лицу, алому, сморщенному, покрытому потом, застывшему в страдании.

Я очень злилась, но ведь он тоже может быть хорошим. Мне захотелось даже кинуться, поднять его, не знаю, уложить в какую-нибудь воду со льдом, чтобы успокоила ожоги… Я почти сделала шаг в его сторону, так ужасен был крик.

«Беги» — пульсация в висках.

«Но он же…»

«Я позабочусь о нём. Беги и не оборачивайся. Я с тобой».

Я посмотрела в сторону выхода — золотая полоса света обрисовала мне путь.

И пустилась прочь, зажав уши. Потому что он уже кричал мне вслед:

— ПОЙМАТЬ ЕЁ! ХВАТАЙТЕ!

Не сразу за мной пошла погоня — они боялись преследовать такую стойкую девицу. Но вскоре я услышала, как стучат за спиной чьи-то лапы, бренчит оружие, неохотно ревут боевые кличи.

Вниз по лестнице, прыгаю через две ступеньки сразу. Лучик ведёт меня, я наступаю на эту линию, и словно ноги становятся легче. Бегу вперёд, спотыкаюсь несколько раз, с разбега ударяюсь об стенку — прямо над моей головой в неё вонзается секира. Слышен волчий рёв. Я отталкиваюсь от стены и дальше — к свету, к свету. Перескакиваю поваленные колонны. Прокатываюсь по полу, уклоняюсь от зубов волков, что клацают совсем рядом. И бегу я не одна, потому что теперь Его тепло наполняет меня, я поворачиваю голову — и вижу. Если бы уже не задыхалась от скорости, задохнулась бы ещё раз — от благодати.

Лёвушка бежит рядом со мной, его тяжёлые лапы стучат по земле, как будто барабаны перед боем, он подскакивает и словно летит над землёй, чудесная медовая грива развевается по ветру, а в ней мелькает та самая моя косичка с розовым бантом. Я не могу отстать от Него — физически не могу, Он просто тянет меня за собой, осторожно, не резко.

Вытягиваю руку вперёд — и косичка тоже тянется ко мне, оплетает запястье. Я цепко хватаюсь за эту путеводную нить.

И мы вылетаем из ворот замка. Теперь под нашими ногами уже не холодный камень, а мягкая трава, я смеюсь, радуясь, что они Его не достанут, Он же скорее… плачет? На секунду я вижу хрустально чистые слёзы в Его синих глазах, что глубже моря и неба. По Сириусу плачет, наверное.

Мы пробегаем дальше, я чувствую, как Его дыхание укрывает меня, потом шёпот в моих ушах…

«Твоя жизнь — драгоценнейший дар. Твой подвиг превыше тысячи рыцарских доблестей. Беги. Тебя ждут».

Я не сразу понимаю, что происходит, прощание было таким внезапным — но тут за спиной моей раздаётся вой, перед глазами сверкает серебристый клинок, я падаю на землю и слышу мерзкий хлюпающий звук подле меня, капли крови окрашивают смятую траву: конечно же, я всё спутала, и из моего горла вырывается:

— НЕ-Е-ЕТ, ТОЛЬКО НЕ ЛЁВУШКА, НЕТ!

— Лав! Лав, успокойся! Это не Лев! Это волк. Он за тобой бежал. Я убил его. — звучит знакомый голос, что быстро приводит меня в себя. Передо мной в алом колпаке сидит Рон. У него очень взрослое и мудрое лицо, полное печали. Рядом валяется отрубленная голова оборотня с разинутой пастью. Я перевожу дух, у меня зуб на зуб не попадает.

— Рон…Рон, ты представить не можешь… Сириус…

— Прости меня, Лав! За всё! — и он не даёт мне договорить, сжимает меня в объятиях — Прости меня, я был ужасным козлом! Я никогда больше… Я не могу быть с тобой как ты хотела, понимаешь, ты не влечёшь меня, как девчонка, но я хочу быть твоим другом, я не хочу больше так вести себя! Лав, я же люблю тебя! Не так люблю, не так, но люблю!

Он говорит и говорит, а я всё ещё слышу крик Сириуса, всё ещё сжимаю кулак, в котором была косичка Лёвушки. Я простила, давно простила. Но хорошо, что он это сказал. Именно сейчас.

— Я не могу… — шепчу я, отвечая на его объятия — Надо рассказать всем… Сириус, он… Он сейчас пойдёт за мной. Я… Мы с Лёвушкой его чуть не убили… Я… Не могу… Бежать…

Я сказала, что не могу бежать, а не что не могу ходить. Но он молча поднимает меня на руки, как принцессу, и несёт вперёд. Когда я ещё любила его, ну, как Бон-Бона, я такие сцены часто представляла. Сейчас, конечно, не то. Но всё равно. Здорово.

А потом я вижу Вас на лошади, профессор. Босой, в одной пижаме, Вы спрыгиваете на землю и бежите к нам.

А там, в холодном замке — там всё ещё рвёт гортань Сириус. Он так и не остановился. Я это чувствую.

Я закончил слушать Лаванду — та спокойно прихлёбывала суп, что Сьюзен быстро приготовила специально для того, чтобы немного её насытить. Ела медленно, не жадно, как будто и не пережила всех истощающих страданий. Гончие легли у её ног и заскулили. Глаза всех переместились на меня, ожидая комментария.

— Мародёр-Сириус, молодой и жестокий, что так обожает чужие страдания… — начал я — Узнай он об этом, возненавидел бы себя взрослого. Сириус в темнице, озлобленный на весь мир после множества мучений, видимо, тоже не пришёл бы в восторг от такой изощрённой мести миру. Сейчас вы спросите меня, можно ли пасть ниже, и мне очень хочется сказать, что на большее зло простой человек из Мира Крови не способен, однако это будет ложью. Конечно же можно. Но у него не будет возможности и дальше пробовать на прочность границы своей фальшивой нравственности. Мы почти у ворот и его царство приходит к концу.

Я поднялся и приблизился к Рону. Он, ещё не дождавшись, когда я что-то скажу, начал:

— Да, я пост оставил, но ведь…

— Я понимаю, что это было исключение. — кивнул я — Я лишь хотел предупредить, что сейчас, когда могли остаться некоторые преследователи, наш лагерь могут обнаружить за эту ночь. Следует быть вдвойне внимательным. Я останусь с тобой.

— Лучше я. — возразил Эдмунд — Северус, тебе завтра нужно больше сил, чем кому-либо из нас.

Я согласно кивнул. В это время Гермиона попробовала опросить Лаванду о том, как выглядел замок внутри. Перед тем, как присоединиться к Уизли, Эдмунд попробовал тоже ответить на некоторые вопросы: впрочем, выходил эффект сломанного телефона — Браун многое не помнила из-за эмоций, Эдмунд — из-за времени, да и оба вспоминали два разных замка под предводительством двух разных колдунов.

Перед тем, как отправиться спать, я увидел, как Лаванда непринуждённо говорит с кентаврами из армии и показывает пальцем на небо. Наверняка, речь идёт о звёздах.

Эдмунд же подошёл к Рону, но второй заранее остановил его:

— Ты меня щас если хвалить хочешь, то не надо. Я просто ошибку свою исправил, вот и всё. Вот как что-то особенное сделаю, можешь хвалить.

Эдмунд молча похлопал его по плечу.

На следующее утро подтянулось оставшееся войско.

— По описаниям Лаванды замок совсем не похож на осадное укрепление, скорее обычное логово. — сказал я — Это для нас большое преимущество. Сириус хорошее лицо для рекламы движения, а вот стратег военный из него не идеальный, по крайней мере, его планы слишком амбициозны, а он слишком слаб, чтобы им соответствовать.

— Тут дело не только в Сириусе. — заметил Питер, проходя меж рядом военных — Замок пребывал в разрухе после первой войны, а отстроить его за такое относительно недолгое время они не могли, не хотели, и приоритеты у них были другие.

Когда мы уже почти закончили обсуждение, что-то зашевелилось в кустах. Все обнажили мечи, Рон выскочил первым. Из кустов показалось розовое рыльце, топнуло копыто. Это был тот самый добровольно немой хряк, на котором разъезжала Трумпин. Он будто и не хотел скрываться, а спокойно вышел на свет. Издал надсадное хрюканье.

— Шпион! — Рон занёс меч, но в этот момент свин внезапно расщедрился на слова.

— Постой… — произнёс он, и разобрать его было тяжело; явно, долго он ничего не говорил и язык у него поворачивался с трудом.

Рон в удивлении опустил оружие.

— Ты ж молчал всегда!

— Сейчас не буду. Изменилось всё. Я хочу быть разумным. Я не хочу быть с ним. Он слишком злой. И не любит никаких животных.

— И с чего мы должны верить в твоё раскаяние? — сомневался Рон.

— Думаю, стоит дать ему шанс. — сказал Эдмунд — Не забывай, он не хотел говорить перед лицом смерти, но раз решился заговорить сейчас, скорее всего, это не просто так.

Вдруг свин истерично взвизгнул, словно увидел нож мясника — но это была просто проходящая мимо Лаванда, несущая воду. Испугалась она этого визга не меньше, чем тот, кто его издал.

— Не жги! — свин спрятался за Рона и Эдмунда — Не трогай меня, как его! Не надо!

— Я не буду. — пришла в себя Лаванда и рассмеялась — Успокойся, хрюнечка, то ведь и не я была. Да я и не хотела вовсе. Кстати, как он там? Ему перестало быть больно?

— Он кричал всю ночь. — высунулся недоверчиво свин — Потом заперся. Ничего никому не говорит. Злой.

Лаванда вздохнула, пожала плечами. Я вмешался в разговор:

— Прежде всего нам хотелось бы узнать, отчего ты решил помогать нам.

— Есть хочу. — вместо ответа произнёс свин; я вздохнул и протянул ему оставшееся яблоко. Ревность в глазах Илты просто пылала, но кобыла выбрала промолчать.

Когда перебежчик закончил хрустеть, то начал свой рассказ:

— Мне казалось, что разумные животные усложняют жизнь. Себе. Потому я решил всегда молчать. Мне не нравилось, какие они все из себя умники. Потом я в шайку попал. Трумпин меня взяла. Хорошо кормила. Потом Сириус. Но у меня не получалось его не осуждать. Он между мной и разумными разницы не видел. В том смысле, что и те и те для него и бойцами были, и едой. Я хотел перестать думать. Всё равно думал.

— Это было бы бесполезное занятие. — покачал я головой — Даже среди самых диких людей почти не встречается полностью построенного на инстинктах мышления. То, что ты хотел перестать думать, уже означало, что у тебя бы не получилось.

— И я увидел. Как он девочку мучает. А девочка храбрая и сильная. Потому что умная.

Лаванде было неловко, когда её от чистого сердца называют умной — не привыкла. Просто погладила свина по щетинистой спине.

— И девочка убежала. И я за ней побежал. Но она не одна бежала. С ней лев был. Которого они убить хотели. Он очень большой. И я видел, как он на секунду на меня посмотрел. Ну, думаю, сильный. Потому что разумный. Тоже хочу разумным быть. А к Сириусу не хочу. С ним непонятно.

— А как тебя зовут, хрюнечка? — спросила Лаванда.

— Не знаю. Как-то звали, когда был умным. Сейчас не знаю. Забыть хотел. Немых же животных не зовут.

— Сейчас это не важно. — отмахнулся я от Лаванды и вновь перевел взгляд на свина — А теперь ближе к делу. Что ты хотел нам рассказать?

— Ну. Это. Во-первых. После вчера, Сириуса уже не так любят. Слишком слабый. Проиграл связанной девочке. А ещё слишком злой.

— То есть, мы можем надеяться на разлад в армии?

— Да вы им скажите что-нибудь этакое, они сами к вам пойдут.

— «Скажите что-нибудь этакое» — это скорее по части Сириуса. Но я понял тебя. Дальше?

— Коридоры есть. О них никто не знает, кроме Сириуса и Трумпин. И меня, но я случайно узнал. Колдунья знала раньше. Но не особенно пользовалась. Некоторые прямо к Сириусу ведут. Прям туда, где он сидит.

Свин начал описывать ходы: понять его было тяжело не только из-за того, как медленно он ворочал языком, но и из-за того, что многие важные части замка называл «ну это место, где там, рядом с этим». Пришлось уже мне его образовывать, объясняя в чём разница между донжоном и подземельем.

— И это всё надо знать разумным животным? — спросил он меня недовольно, как будто снова разочаровываясь.

— Не обязательно. — успокоил его я — Для обычного кабана, которым ты и собираешься быть, вполне достаточно будет знать как образовывать стада и находить жёлуди.

Пока я зарисовывал примерные схемы ходов, а Питер вёл переговоры с теми воинами в армии, что были бы способны хорошо ориентироваться в узком подземном пространстве, вроде гномов или ночных животных, девочки уже придумали, что кабана будут звать Антонием. Кабан не понял, нравится ему иметь имя или нет, но всё равно согласно хрюкнул.

Судя по всему, атака замка будет проводиться с трёх разных направлений. Я с компанией бойцов должен буду пройти в тот самый ход, ведущий напрямую к логову Сириуса и начать битву с ним до того, как он решит сбежать. Питер, Рон и Эдмунд занимаются другими направлениями, девочки вместе с частью кентавров охраняют Лаванду на привале. Кто-то занялся подготовкой лестниц и таранов. Я быстро листал свои записи.

Время на прощания и слёзы тратить не хотелось, это бы лишь сильнее нас замедлило. Мы быстро собрали атакующих и приблизились к замку; при свете дня было хорошо видно, как он на самом деле стар и хрупок.

Я сделал несколько упражнений с мечом, обнялся с Питером, думая, что вероятно, прощаюсь навсегда.

— Не беспокойся обо мне. — заверил я его, стараясь казаться увереннее, чем я есть на самом деле — Я преследую не Сириуса, а себя самого. Это будет сложная битва, но он не всесильный соперник.

После обернулся к Антонию; подумать только, вся надежда на победу над моим главным страхом теперь была в копытцах дикой свиньи. Отряд, состоящий в основном из неизвестных мне гномов и диких кошачьих, стоял за моей спиной, ожидая приказа.

— Веди. — кивнул я кабану.

И только когда мы шагнули в подземелья, тень страха вновь вернулась ко мне.

Подземный коридор сужался, сверкали горящими углями глаза кошачьих, где-то в полумраке поблескивали кружева паутины и слышно было только тихое цоканье копыт Антония по холодному камню, мелодичное как звуки клавесина. Мы шли долго, будто спускались по длинному пищеводу огромной змеи. Моя рука лежала на рукояти меча. Вспоминались не к месту уже почти ставшие давним воспоминанием Слизеринские подземелья — гораздо менее прохладные и более приветливые. И глаза будто ожидали, что вот-вот мелькнёт где-то знакомый вышитый зелеными узорами гобелен, а разум молил меня забыть о Сириусе, который уже за поворотом может показаться передо мной. Я понимал,что это глупая попытка спастись от

неизбежного, злые наваждения, терзающие душу. Моя серая тень ползла вверх по стене, становясь выше меня, я же словно сжимался до состояния хрупкого, сутулящегося ребёнка.

Это пел глубоко зашитый во мне страх того самого маленького слизеринца, что

выходит из спален, уже прокручивая в голове защитные заклинания и попытки отбиться от негодяев. Он больше запретных заклятий боится услышать неизменное

«Нюниус» и шакалий гогот. Что ему до каких-то внутренних козней, в которых

часто обвиняют его факультет, что ему до детской любви или тёмной магии, когда вокруг бродит острозубая свора и дышит в спину. Сейчас эта стая воплотилась в одном человеке, хотя разве что с натяжкой можно назвать человеком кого-то, кто по своей воле вобрал в себя столько животного, тёмного и дикого, свойственного лишь немым бездушным тварям. Растворились в прошлом Питер, Ремус и даже погибший Джеймс — остался чернокудрый сильный юноша с врождёнными чертами аристократа, коих он так стыдился и которые пытался тщетно спрятать. Тот, в котором жила и кипела варварская жестокость, что сперва была лишь частью мальчишки, а после коварно завладела им всем. Зверь безболезненно убил человека. И как в те далёкие дни детства, я знал, что ожидать могу чего угодно. Впрочем, я не забывал напоминать себе о том, что мне известно не только то, что иногда за человеческим лицом скрывается звериная морда, но и то, что порой зверем предстаёт Тот, чьё лицо прекраснее сотни человеческих лиц. И мои пальцы ещё крепче сжали рукоять, оплетая её цепко, будто стебли плюща.

Антоний ступал всё более и более пугливо, хлопая маленькими глазками. И вот мы услышали стоны, вздохи, как будто кто-то рыдал — и не было сомнений, чьи это были страдания. Лаванда не соврала — действительно, можно сказать что ему до сих пор больно. Это были рыдания гневные и агрессивные, будто не просящие о помощи, а презирающие сам факт того, что помощь может понадобиться плачущему. Он плакал и рычал одновременно, выл и скулил, собака и волк крепко соединились с человеком. Так плачут палачи, утерявшие свой хлыст или избалованные дети, у которых отняли игрушку, что и никогда не была им нужна.

Мы послали вперёд летучую мышь, которая доложила, что Сириус не один в скрытой комнате — там с ним несколько чудищ и неизменная боевая подруга Трумпин. Чудища не вооружены, но довольно раздосадованы, хоть и не показывают виду. Ведьма же сидит рядом с ним и что-то равнодушно шепчет — думает, что учит и утешает. Это верно, Трумпин и подобные ей перевёртыши действительно могут привлечь тебя своей маской, могут учить и утешать — но не могут научить и утешить.

Я обнажил меч и выступил вперёд, в проход: мгновенно перед моими глазами возникла окруженная своей свитой фигура Сириуса, в рваной одежде, как и в первый день в Нарнии, с длинными отросшими волосами и жестоким взглядом ледяных глаз. Он лежал на полу в позе зародыша, а его лицо блестело от слёз. Момент — и он подскочил на ноги, в ужасе, будто снова обожжённый железом, космы падают ему на лицо, руки сжимаются в кулаки. Антоний с поросячьим визгом бежит назад, прячется за спинами воинов, боясь, что о его предательстве разузнают.

Трумпин опомнилась, будто всё это время находилась в полусне, и кошкой кинулась вперёд, несколько гоблинов из свиты, схватив всё, что плохо лежало, тоже бросились на защиту вождя. Бой начался: пантеры и леопарды бросали гоблинов наземь, мелькали мечи, сверкали секиры, кто-то из мелких приспешников спрятался в стороне и как ребенок, метал камни, надеясь, что и они сойдут за защиту. Жалко даже таких дурачков на службе у такого зла. В суматохе я нервно искал глазами Сириуса — он будто бы и испарился. Моё замешательство было под руку Трумпин, что накинулась на меня и чуть было не поймала мой взгляд, но один из гномов сумел её сбить. Кошачий рёв и рык тварей, визги трусоватого Антония и Трумпин, не отличимые один от одного — всё это смешалось в моей голове в единую какофонию и будто пыталось утянуть меня от главной моей цели.

Я сумел увидеть, как мелькнул вдалеке край его оборванного плаща, и кинулся через бой и лязгающие клинки вслед, обрывочно приказав оставшейся армии не идти за мной, а остановить свиту. Пёс рванул по другому ходу, он трусливо уходил, что не было обычно ему свойственно, однако у меня не оставалось времени размышлять о мотивах. Мои сапоги застучали по камню, я бежал так быстро, как только мог, стараясь не упустить тени злодея из виду. Мне хотелось окликнуть его, сказать ему всё, все "как ты мог", что копились внутри меня начиная с дня обмана Сьюзен и заканчивая днём пыток Лаванды, однако это бы только отняло у меня силы и воздух в лёгких. Тем более, на этот вопрос не нужен был ответ. Его мотивацию я уже прекрасно понимал.

Сириус выскочил на винтовую лестницу, ведущую вверх на башню, и чуть ли не на четвереньках понёсся по ней. Я следовал за ним, переступая через ступеньки. В какой-то момент меня начал забавлять его страх — пусть боится меня, пусть дрожит перед моей яростью, теперь мы поменялись ролями: но я быстро прогнал эту гордыню из сердца. Мы крутились в водовороте ступеней, пробегая выше и выше, и чем выше мы поднимались, тем белее становились ступени и стены вокруг нас, будто замок возвращался в те времена, когда там жила Колдунья.

Свет ударил мне в глаза, я ступил на вершину башни — Сириус стоял у края, сгорбившись и тяжело дыша, лучи солнца позолотили его вороные кудри.

Я на башне и кто-то стоит на краю. Дежавю.

Я встал на месте, выпростав вперёд руку с мечом: мне казалось, будто Сириус сам хочет, чтобы я ступил вперёд, словно готовит что-то. Но когда я услышал рычание, увидел, как изгибается его спина, как встают волоски на теле, как лицо дёргается как при нервном тике — я понял, что готовил он мне всего лишь превращение.

Сириус рявкнул, схватился за сердце, повернул ко мне голову: длинная волчья морда и при этом человеческие глаза и брови, язык вываливается наружу, руки-лапы дрожат. Он застрял между воплощениями, и это доставляло ему неудобства.

Он явно хотел, чтобы я сказал что-то, а я не хотел дарить ему этого удовольствия. И медленно двинулся вперёд с мечом наперевес.

Сириус пустил вниз струйку слюны:

— Ты... Нюниус, почему всегда ты? — прорычал он.

Ответом на этот вопрос я его тоже не обрадовал. Шёл и молился Льву, на разные лады повторяя в голове Его имя.

— Не тебе меня судить. — продолжал рычать Пёс — После того, что ты совершил, ты не заслуживаешь того, чтобы осуждать меня. Да, я вижу это в твоих глазах. Тебя покорил лев, тебе хочется отомстить за всех, кому пришлось пострадать ради моей цели. И я действительно не всегда поступал правильно. Но не ты должен быть судьёй, Нюниус, не ты и не твой ручной котёнок. Ты должен перестать лезть в мою жизнь раз и навсегда. Если бы на твоём месте был бы кто-то достойный, кто-то подобный Джеймсу или Ремусу в своём благородстве, я признал бы, что скверно поступил с некоторыми преградами на моём пути. Но не ты. Ты хочешь стать таким же, как они, но тебе никогда не достичь их. Как минимум потому что ты сейчас на тёмной стороне. Как максимум — потому что ты всё тот же обиженный Нюниус, жестокий и злой.

Я остановился на почтительном расстоянии от зверя; он продолжал трансформацию, его шатало из стороны в сторону, но говорить он не прекратил и каждое его слово окатывало меня новой волной гнева. Я хотел ему ответить, видит Лев, на моём языке вертелось множество фраз, от наполненных пафосом, до горьких от отчаяния — но я сжал зубы.

— Ты помнишь те времена? Как ты всегда завидовал Джиму, как всегда хотел стать подобным ему? Но он был лучше тебя во всём и остаётся. Помнишь, как ты показал своё нутро, твоя душа стала видна всем, как и твои грязные подштанники? Ты сказал то, что говорить нельзя. Единственной, что любила тебя за всю твою жизнь. А после ты вышел из себя. Это был славный день. Тогда я и увидел, кто ты на самом деле такой. Думаешь, кто-то ещё простит тебя? Кто-то ещё посчитает тебя за героя? Ты слишком долго гнался за славой, пора остановить твой бег.

Теперь он встал в полный рост, в косматых колтунах, с ошмётками ткани, налипшими на чёрном мохнатом теле, с ногтями, превратившимися в когти. Чудовище распахнуло пасть и издало надсадный рёв.

После — Сириус подскочил вверх и бросился на меня, будто взлетев. Я отскочил в сторону, замахнулся мечом — он увернулся и мой клинок разрубил со свистом воздух. Его движения были резкими и быстрыми, как будто он знает наперёд каждый мой выпад. Он катался клубком по башне, скакал из стороны в сторону, хаотично дёргался и иногда оказывался за моей спиной, когда я не ожидал этого. Волчьи-собачьи глаза то сверкали ледяным Колдуньиным мороком, то вновь оборачивались жёлтыми, звериными, с расширённым черным зрачком.

Мы бились молча: он рычал, а я берёг силы. Несколько раз мне почти удалось его поцарапать: капли крови рубинами рассыпались по белизне камня под нашими ногами. Иногда он снова вставал на задние лапы, порой успешно бегал на четырёх. Слизеринец и гриффиндорец танцевали на вершине двумя черными силуэтами, как куклы в театре теней.

Что я мог сказать ему, если бы был так безрассуден, если бы мы находились в бульварном романе о приключениях, где каждый выпад меча фехтовальщик сопровождает философской лекцией? Если отбросить весь гнев и всю обиду — что я не желаю быть подобным Джеймсу, никогда не желал. Что я не жду прощения от Мародёров. И что герой в этой истории не я — а Тот, кого Сириус столь тщетно пытается убить. Что даже если я слабее этого сгустка зла, человеческого, собачьего и волчьего — Он окажется сильнее.

"Во имя Льва." Удар, промах, два шага назад. Животное мечется.

Ещё одно наступление, я почти сумел рассечь ему грудь, но он уклонился назад. Сердце ёкнуло в груди. Меч сверкает быстро, золотые лучи солнца раскрашивают его в цвет Львиной гривы. Жар бежал по моим венам. Казалось, животное уже почти запыхалось.

— Смерти нет! — не уследил я за собой, и клич вырвался наружу. Но не вовремя, я упустил своего противника, и он вновь зашёл на меня с неожиданного ракурса.

Зверь сбил меня с ног, прижал к земле, меч вылетел из руки и со звякающим звуком упал в стороне. Меня пронзила боль, кажется, я даже услышал хруст сломанного ребра. Я потянулся за оружием, но лапа Сириуса сжала меня; в отчаянии я попытался ударить чудовище сапогом в живот. Его дыхание окатило меня зловонной холодной волной: оно было противоположно целительному дыханию Аслана, потому что будто сковывало льдом все мышцы в теле и лишало чувствительности нервы, подобно наркозу. Капли склизкой слюны упали мне на лицо, я на мгновение уловил взгляд Сириуса — и снова отчётливо увидел в нём человека.

Только другого человека. Не взрослого Сириуса, а того самого мальчишку-мародёра, которому тесно в дорогих одеждах и хочется на волю. Злое, искажённое и испорченное, но незрелое и всё же детское лицо. Смешливое и глупое.

— Смерти нет... — прорычал мальчишка; даже рык его звучал как-то по-щенячьи — Ты смеешь говорить это. Ты. Ты забыл о них. О Джиме и о его Лили.

Моя рука всё ещё пыталась освободиться из схватки, я барахтался на земле, мокрый от пота, силился дотянуться дорваться до меча.

Аслан, помоги мне.

— Нюниус что-то говор-р-рит о смер-р-рти... — повторил волкособ.

И сверкнула белая вереница острых зубов — как тогда...

* * *

Я удивился, когда рассеялся морок. Когда увидел её — в белой сорочке, стройную и тонкую, рыжеволосую. Она держала в руках цветы, носящие с ней одно имя, улыбалась мне. На её чистом лице горели веснушки.

— Привет, Сев. — хихикнула она — Ну, пойдём?

Отчего её голос казался мне таким надменным и снисходительным? Неужели, он был таковым всегда?

— Здравствуй. — тихо ответствовал я, стараясь не смотреть в её глаза. Неужели её глаза всегда были так неотличимы от света авады?

Ноги медленно плыли в тягучем эфире, рыжие волосы сверкали за её спиной. Она бежала непринужденно, весело, беззаботно до раздражения. И я не желал послушно идти за ней — но что-то тащило меня как на аркане. Я не хотел спросить её, простила ли она меня, даже отчего Аслан стал для неё "кошкой драной" мне больше не важно. Она манила и это был сладкий и горький одновременно соблазн.

— Оставь меня. — наконец вывалились из моей гортани слова — Мне нужно продолжить сражение с Сириусом.

— Зачем сражаться с Блэком? — засмеялась она высокомерно — Он наш друг.

— Не пытайся меня обмануть. — твёрдо произнёс я, взмахнув рукой, пытаясь отогнать белую тень — Ты не Лили. Лили не встретила бы меня так. Оставь меня, призрак. У меня есть неоконченное дело.

Лже-Лили рассмеялась опять, накручивая волосы на палец и покачиваясь из стороны в сторону.

— А была ли вообще эта Лили? Что мы знаем о ней? Отличница, лучшая подруга грязнокровным, красавица и умница, гордость школы, неспособная простить личную обиду. Она картинка, а не человек. Её нет. Я — есть. Я — это все Лили на свете, добрые и злые, простившие и забывшие, принявшие и отказавшиеся. И ты без меня не проживешь. Пойдем. Ты же выбрал следовать за мной.

— Сейчас я выбираю следовать за Кое-кем другим. — обрезал я.

Гордячка встрепенулась.

— Ты никто без меня, Сев. Я — твоё "всегда". Без меня, дорогой мой, не сможешь ты стать " хорошим". Я — судья того, хорош ты или плох. Нравишься мне — нравишься всем. Обидел меня — обидел каждого. И погибнешь, как давно мертвая звезда в небе. — прошипела она.

— Ты заговариваешь мне зубы. Моë "всегда" такое же как у всех. Это Тот, кто больше жизни и кто любит белый свет бесконечно. Он — Всегда, Он — Всё. В Нём есть и начало, и конец.

Лже-Лили тряслась и кусала ногти, цветы вокруг неё увядали.

— Кошка...

— Да, ты верно сообразила, обманщица.

— То есть, ты предал свою любовь. Ты обещал любить её... Меня. Любить меня вечно. И оставил. Ты понимаешь, что так ты вообще не станешь "хорошим"?

— Нет, я не предавал Любви. Я лишь познал для неё новую форму, высшую из всех. Самый пылкий эрос холоден перед жаром агапэ. Ты не властна надо мной, " Лили". И я не собирался становиться "хорошим". Я стал Его, " Лили", и принадлежность Ему для меня выше того, что подумают обо мне земные судьи.

Девица чуть не зарыдала. Она упала на колени, запрокинув вверх руки. Её волосы напоминали жертвенный костёр.

— Прошу, прошу не бросай меня! Ты же любишь меня! Ты же закончишься без меня! — заныла она.

— Нет. Тебя не существует. Ты давно побеждена. — я наклонился над ней и властно взял её за подбородок — Ты мертва, Смерть. Пора бы это принять. И как раскололся каменный стол, рассыплешься в прах и ты.

Её подбородок был холоден на ощупь — мои пальцы ощутили белую кость. Лже-Лили развалилась на мелкие осколки, истлело белое платье. В пустой чëрной глазнице светлячком сверкнула радужка цвета непростительного заклятия — и тихо погасла. Я с презрением отбросил череп Смерти, что будто приклеился к моей руке.

В этот момент я вспомнил, что сейчас должен лежать бездыханный на крыше башни, пока зверь ликует над моим телом. Однако я всё ещё чувствовал, как жизнь теплится во мне. Ощущал, как нарастает и подходит, всё ближе и ближе, Львиное целебное дыхание.

— Господин мой! — я с радостью отвернулся от костей Смерти — Господин мой, я проиграл?

Он ответил не сразу — сперва обходил меня и долго дышал на те места, где оставались несовместимые с жизнью раны. Я только сейчас понял, как много крови потерял и как мокра моя одежда. Он касался носом рваных ран от когтей и клыков и они немного — не полностью, но достаточно для ведения боя — затягивались.

— Нет, Северус. — наконец ответил Он и этого было достаточно.

И вновь ощутил я венец на челе — он был легок как никогда, нежно оплетая мои виски. Запахло лилиями, ярко и терпко. Я мягко улыбнулся.

— Ты сумеешь это совершить. Ради Меня и ради них. — произнёс Аслан тихо и мудро — Столкнись с ним ещё один раз. Ты был повенчан со Смертью, Северус. Смерть проникла в тебя и управляла тобой. Но Я пришёл, чтобы обвенчать тебя с Жизнью.

Я поцеловал Его гриву на прощание, лелея в пальцах золотые кудри.

* * *

Зверь не ожидал, что истерзанный им труп встанет на ноги, дотянется до брошенного меча и заковыляет к нему, твердо держа в руках оружие.

Сириус всё ещё стоял у края башни, тяжело дыша. После резко обернулся и ужас наплыл на мрачное лицо.

— Ты... Нюниус, я же убил тебя... — успел произнести в шоке он, прежде чем мой клинок обратился в его сторону.

Рубящий удар, волкособ взревел и снова рванулся вперёд. Но сейчас, несмотря на то, что я находился в состоянии всё ещё потрепанном, мой противник бился в половину силы. Он стал хлипким и медленным, и когда я смотрел на его лицо и тело, то понимал, почему. Несколько обличий давили друг на друга, волк прорезался сквозь пса, пёс — сквозь волка и оба чудища — сквозь человека. Шерсть то появлялась, то исчезала, гротескный звериный нос так и застрял на человеческой морде, язык вываливался в уголке рта. Он не мог справиться со всеми своими масками, они тяготели над ним. Это давало мне преимущество, однако я всё ещё старался держать себя. Не убить, а остановить. И каждый раз, когда я замирал на месте, то ощущал, как Аслан дышит за моей спиной и Его усы касаются моих плеч.

Тяжело дыша, пошатываясь и сжимая мохнатой лапищей рану, Сириус отступал назад, к краю башни. Алая струйка бежала сквозь его пальцы. Я вспомнил, как пообещал Сьюзен, что не оставлю её бывшего любимца истекать кровью. Обещание перед любимой дочерью надо было выполнять. Я скакнул вперёд и успел ухватить его за край порванной одежды, до того как поверженный зверь падёт вниз от бессилия.

Он поглядел на меня со смесью мольбы и ненависти в глазах. Мы долго помолчали, держа зрительный контакт. Потом он проскрипел неживым голосом:

— Мне не нужна твоя жалость... — и закашлялся.

Я молча встряхнул его, кинул на камень пола.

— Показывай рану. — приказал я.

— Мне не нужна твоя жалость!

— Это не для тебя, а для Сьюзен, преданной тобой. — я протянул к нему руки и вовремя отклонился — зверь сжимал в одной из ладоней заострённый осколок и попытался атаковать им меня. К счастью, он только прорезал воздух на расстоянии пары сантиметров от моего горла.

В этот момент на башню выскочила с лестничной клетки Трумпин — смуглая, растрëпанная и напуганная, она успела сбежать от атаки и сейчас, тяжело дыша, бросилась к Сириусу. Невнимательный наблюдатель подумал бы, что ей вела любовь, но это было не так. Она лишь цеплялась за уже сломанную куклу. Подползла к нему, попробовала "прочитать" — он кривил лицо и замахивался осколком даже на неё.

— Мерзавец... — прохрипела Трумпин тоном журящей занудной старухи — Ты не остановишься, пока не истребишь всю свободу и любовь на белом свете.

Она попыталась посмотреть мне в лицо, вычитать из меня всю память и отомстить за поражение, но вдруг её зрачки сузились, она в страхе затряслась, начала показывать пальцем в мою сторону. Мне не надо было даже оборачиваться, чтобы понять, в чём дело. Тепло за моей спиной говорило само за себя.

— Ой... Привет, котик. Кис-кис... — расплылась в ложной улыбке уродливая ведьма — Ты не думай, мы не хотели тебя трогать. Я так-то люблю кошечек. Котики лучше чем люди...

Я молча приставил острие к её горлу.

— Сириус! Гад! — завизжала она, обливаясь потом — Ты не говорил, что он будет такой большой! Я думала, это обычный львенок, ты солгал мне! Даже в воспоминаниях он не был так велик!

Её лицо постоянно менялось, мелькало от детского к взрослому и от мужского к женскому. Чародейка была в смятении — этого Лика не было в её "архиве" и эту память невозможно просто прочитать.

— Ты предаешь меня... — пробормотал Сириус, глядя краем глаза на то, как послушно Трумпин позволяет нагнавшей её группе гномов связать её запястья. Та лишь горько разревелась.

— Все предают меня. — продолжал зверь, гнусно улыбаясь — Вы не нужны мне. Я нашёл его. Я его встретил.

Он поднял горделивый взгляд и без страха встретил Его лик.

— Вот ты снова здесь. — захохотал Сириус.

Аслан молчал — лицо Сириуса отражалось в Его синих глазах. Он молчал — и мне самому становилось тяжело от этой царственной тишины.

— Что, судить меня хочешь! ?

Тишина и мягкий рык-мурчание.

Сириус поднялся на ноги, сделал один шаг навстречу Льву, осколок блеснул в его руке. В иной раз я бы испугался за Аслана — теперь я знал, что бояться нечего.

Бродяга с силой попытался воткнуть осколок в Его шею. Аслан был неподвижен. Всё так же сиял и блестел в своём величии.

Удар. Ещё удар. Истерично и нервно пытался Сириус убить Его, бил и бил своим остриём, стараясь наверняка ранить, чтобы прервать жизнь. Осколок вонзается в мягкую пушистую шерсть, но нет ни крови, ни болезненного рыка. Лев неизменен. Вот уже на алом лице Сириуса выступают крупные слёзы.

— УМРИ! УМРИ ЖЕ! — истошно вопит он, дергаясь как в припадке. Боится смотреть в львиные глаза. Теперь грива обжигает его, как когда-то тавро, которым он пытался мучать Лаванду.

— Бесполезно, сын Адама. — загремел тяжёлый баритон.

— Я ТЕБЕ НЕ СЫН АДАМА! — взревел в обильных слезах Сириус.

Он молил о любви Аслана. Да, как бы странно это не звучало, в этот момент в этом хлипком, волос и жалком трясущимися существе живёт гнусная жажда прикоснуться к этой Любви и забрать её себе всю, подчинить, чахнуть над ней. Он плакал горько, нанося удары то в шею, то в лапы, то в лицо. Его иссохшаяся рука била всё медленнее и медленнее. Наконец он упал на землю. Пал лицом ниц — это было почти как поклон, которого он так боялся. Только не по воле своей, а просто из бессилия.

— Желаешь ты этого или нет, но ты — сын Адама. И тебе придётся нести бремя человечности, сколько тяжело бы оно ни было. Тебя покорила гордыня, Сириус Блэк. Ты слишком возлюбил себя и то, во что ты веришь. Но верил ты в ложь и теперь пришла пора этой лжи рассеяться. Я изгоняю тебя обратно в мир, где тебе придется жить наедине со своей слабостью перед лицом того, что сильнее тебя.

И в этих грозных словах, что как зарождающийся рык, становились всё громче — в них сквозила вся та же Любовь. Любовь, которая у Него есть для всех. И есть ли смысл делить её и рвать на части, когда достаточно уже того, что Он всегда будет любить тебя и всегда будет готов рассказать тебе твою историю?

Слабый человечек, что раньше был Сириусом Блэком попятился назад, с ужасом в глазах. Казалось, он вот-вот соскользнет с края башни. Как же легок он был!

И он почти упал — но не успел. Растворился в воздухе, как облачко пара. Только мелькнули миражом волчий нос да колдуньины глаза.

Сколько стыдливых плачущих лиц разных существ, сдающихся в плен, пришлось нам повидать. Сколько извинений за то, что яд слов Сириуса позволил им стать такими, пришлось выслушать. Короли, впрочем, к ним были милосердны. А те, кто не хотел сдаваться, сразу же поднимали вверх руки и лапы, стоило им услышать о "повелительнице огня Лаванде Браун", что состоит на нашей стороне.

Замок быстро опустел и вновь обернулся воспоминанием о временах Колдуньи, не более.

Помню, Эдмунд предположил, что пропавший Сириус вполне мог выпасть в их старую Англию через тот самый шкаф. После чего его бы, как бродячего пса, метлой выгнали из дому. И осталось бы ему либо бродить по улицам собакой, либо развоплотиться в человека и как-то жить в сороковых. Возможно, пойти в армию. И уже в моём Мире Крови, мы узнали бы о храбром Блэке, что боролся с немцами как бешеная собака.

Я долго пролежал в Кэр-Паравеле, пока восстанавливался после битвы. Люси и Сьюзен сами ухаживали за моими оставшимися ранами. Ещё мою одежду починила Лаванда — обучилась шить вручную.

Осень пришла на порог, мы в последний раз побывали у моря, повеселились в воде. Когда я полностью окреп — устроили бал, где были все, кого мы встречали раньше: от Астрель и до Скоятолло. Я танцевал с королевами, Рон — с Лавандой и Гермионой. Все смеялись, мелькали разноцветные камзолы и шапероны, Сьюзен снова села за арфу. Пир был на весь мир: много вина и сладостей, фруктов и мяса.

Утонувший в веренице счастливых дней, я всё же понимал, что час разлуки всё ближе. Но это не расстраивало меня, я как никогда чувствовал то, что мы встретимся снова. Что моё "всегда" будет бесконечным.

И наконец пришёл этот момент. Илта ласково ткнула носом меня в спину — иди.

Лев говорил с каждым из нас по отдельности. И лицо каждого расцветало после разговора. Когда пришёл мой черёд, тогда я и увидел не Льва и не Человека — что-то выше.

— Ты знаешь то имя, что Я ношу в вашем мире, Северус. Научись узнавать Меня там.

Я молча обнял Его, золотая грива окутала меня в последний раз. Не хотелось расставаться, даже зная, что это не конец, а начало.

Мы распрощались с королями. Объятия были долгими, а лица Пэвенси — как никогда мудрыми.

Прощайте, дети мои.

Нет, не прощайте.

Дождитесь меня.

Пусть моё Всегда приведёт меня к вам.

Мы собрались вместе. Мои дети из Мира Крови прижались ко мне, как цыплята к квочке. И вместе мы шагнули в сторону моря, в лазоревые волны.

Мгновение — и вновь шумит неизвестный бар в Хогсмиде. Мы стоим в былых одëжках, только запах морской соли всё ещё витает в воздухе. Много людей вокруг, за окошками падают листья.

Я обернулся к детям, улыбнулся, пригладив свои мягкие и вьющиеся волосы:

— Пойдёмте?

Тогда мы распахнули скрипучую дверь.

Алхимическая реакция проведена удачно.