Огранённые (гет)

Орин нашёлся в сквере. Клумбы там уже давно поросли сорняками, а на скамейках облезла краска. Юноша сидел на одной из них, низко опустив голову, но, почувствовав на себе чей-то взгляд, выпрямился и огляделся. Не заметив поблизости никого, кроме крысы, остановившейся посреди дороги и не спешившей убегать, он склонился ещё ниже, так, что его лицо оказалось почти между коленями.

Иджи появилась в сквере спустя минут семь или восемь. Она ещё никогда не радовалась тому, что Зюс — такой маленький город.

— Джина?! — удивился Орин, увидев девушку.

— А ты ждал кого-то другого?

Орин опустил глаза. Он явно хотел ответить «да».

— Нет. Я вообще никого не ждал, — сказал он вместо этого.

Иджи поразилась тому, что Алаус со своей туповатой ухмылкой, служившей ему чем-то вроде эмоционального щита, оказался более открытым и точным в выражении чувств, чем всегда спокойный и вдумчивый Орин.

— Побеседуем? — предложила Иджи, располагаясь рядом с ним на лавочке.

Доски остались только на половине Орина, поэтому она залезла на спинку и поставила ноги на металлический каркас сиденья.

— Тебя Алаус прислал?

— Нет, сама пришла. Но Алаус действительно заходил. Он искал тебя.

— И теперь ты хочешь убедить меня с ним помириться? — Орин задал этот вопрос тоном человека, заранее уверенного в своей правоте. — Вообще-то я и сам собирался.

— Ты поразительно внимателен, если дело касается других людей, и так же поразительно слеп, когда речь идёт о тебе самом. Я здесь, чтобы дать совет: поговори с родными.

Орин ожидал, что она скажет всё, что угодно, но только не это. Он смотрел на Иджи так, будто она была не человеком из крови и плоти, а его галлюцинацией, прорвавшимся подсознанием.

— Не знаю, сама ли ты догадалась, или услышала что-то такое в наших с Алаусом разговорах, но ты права: я многое должен им сказать.

— И почему же ты медлишь?

При всём желании Иджи не могла понять Орина. Её собственные родители превратились в приманку, Рэин пропал без вести. Должно быть, сейчас над ним ставили бесчеловечные эксперименты. Иджи бы отдала всё, что у неё когда-то было, и всё, что осталось, за возможность вновь встретиться с ними. Орина же от родных отделяла всего одна поездка на электричке. Как мог он вести себя так слепо, так по-детски?

— Семью я уже давно предал, а вернувшись домой, предам ещё и Алауса, — сказал Орин, отводя взгляд. — Не буду множить свою вину.

От неожиданности Иджи чуть не поперхнулась. Что-то здесь не сходилось со словами Алауса.

— Не хочешь излить душу? — спросила она даже не столько в попытке помочь, сколько из любопытства.

Орин смерил её долгим тоскливым взглядом и произнёс:

— Тогда ты поймёшь, что я на самом деле за человек.

— Где-то сегодня я уже это слышала, — пробормотала Иджи себе под нос, а вслух сказала. — Давно хотела знать.

Она обратила на Орина ответный долгий взгляд и с удивлением отметила то, чего каким-то образом не замечала все три с лишним месяца: его пронзительно зелёные глаза и ярко-рыжие брови.

Эта деталь заставила Иджи осознать, что Орин не всегда выглядел так, как сейчас. Когда-то он был ребёном, должно быть, чу́дным мальчиком с огненно-рыжей шевелюрой, постоянно выделявшимся в потоке школьников. Теперь он вырос, сжёг мосты, перекрасил волосы и носил много зелёного, чтобы его глаза терялись на этом фоне.

— Всё началось со смертью бабушки, — сказал Орин тихо, но внятно. — Мне было очень плохо, но отчего-то я решил, что должен делать вид, будто стойко переживаю её уход. Ты права Джина, я отвратительно разбираюсь в собственных чувствах, их истинное значение доходит до меня спустя годы. Я хотел разделить с кем-то свою скорбь, но вместо этого прятал её в себе. Ни к чему хорошему это не привело. Я только рассорился со всеми членами семьи, которые, кажется, тоже скрывали боль, и потому никто из нас не понимал, как мы нуждаемся друг в друге. Зато понимал Алаус.

Пока они говорили, дождь перестал моросить, а в просвете между тучами показалось сумеречное небо. Иджи посмотрела наверх в поисках первых звёзд, но так ничего и не увидела.

— Алаус только выглядит так, будто он воспринимает всё как шутку. На самом деле он тонко чувствует эмоции. Он понимал, что мне необходима поддержка, и давал её мне. Я поливал грязью предков, и он присоединялся, потому что видел, как это приносит мне облегчение. Хотя я знаю, он с уважением относился к моей семье: от неё он получал любовь, которую ему не могла подарить его собственная.

— Так Алаус из неблагополучной семьи? — спросила Иджи и сразу покраснела от того, как глупо это прозвучало. Не то что бы она не понимала этого раньше — скорее не задумывалась.

— Да не было у него никакой семьи. Мать погибла. Попала под поезд. Пьяная. Хорошо помню тот день, — взгляд Орина остекленел. — Мы были мелкие: мне — двенадцать, Алаусу — тринадцать. Она собрала вещи и хотела снова уйти. В соседнем городе у неё, вроде как, был любовник, к которому она то и дело возвращалась. Алаус бежал за ней до самой станции, я — за ним. Мы уже были близко. Видели, как приближается состав. Видели, как его мать стояла у края платформы, и как её шатало. И как она оступилась. А в шестнадцать лет Алаус потерял отца. Он умер от… Ну, в общем говоря, тоже спился.

Только теперь Иджи по-настоящему осознала губительную тягу Алауса к тому, что убило его родителей. Может быть, он всё ещё хотел, чтобы их что-то связывало, и не важно, какая у этого цена.

— Опеку над Алаусом взяла какая-то тётка. — Орин не дал Иджи погрузиться в размышления. — Кажется, он приходился ей троюродным внучатым племянником или кем-то ещё дальше. Уже тогда Алаус начал работать, не всегда легально, и снимать комнату, потому что с тёткой было невыносимо. На родительской квартире висели долги. Проще было не вступать в наследство, чем выплачивать всё это. Иногда тётку устраивало, что Алаус где-то пропадает, а иногда она заявляла в полицию. Не знаем, что творилось у неё в голове. Алауса приводили обратно, но он снова убегал, и в последний раз решил ни за что не возвращаться. Моя бабушка, хотя и рисковала нарваться на проблемы, временами прятала его у себя; пусть ненадолго, но давала ему кров. А через год, когда я ушёл из дома, Алаус сделал для меня то же самое.

Лишь после этого рассказа союз Алауса и Орина предстал перед Иджи во всей своей противоречивости. Сама она, будучи из состоятельной семьи, вряд ли бы в детстве стала дружить с оборванцем вроде Алауса, а Орин разглядел в нём что-то такое, чего Иджи никогда бы не заметила на его месте. Лишь сама оказавшись на дне, она поняла, что, кроме тины и водорослей, там можно отыскать и жемчуг.

— На чём же вы сошлись? — спросила она с удивлением.

— Угадай, — сказал Орин и, хитро улыбнувшись, движением головы указал на гитару, прислонённую к лавочке. Впрочем, он не стал дожидаться предположения Иджи, потому что ответ был слишком очевиден. — У Алауса не было своего инструмента, поэтому он брал мой. Я показывал ему кое-что, и, пока он практиковался, мог спокойно бездельничать — идеальный симбиоз. И так продолжалось, пока я кое-что не заметил.

Он замялся, будто раздумывая, продолжать или не стоит. Иджи ждала молча, затаив дыхание. Она боялась смутить Орина чрезмерным вниманием.

— Алаус быстро учился, — решился он. — Схватывал всё на лету. Конечно, получалось не так технично, как у меня, и не без огрехов, но обычный слушатель этого не заметит. Однако это не самое главное. Однажды я вдруг понял, что не могу ничего сочинить сам, что я гожусь только на то, чтобы воспроизводить зазубренные композиции. А вот у Алауса мелодии льются сами собой. Именно тогда я понял, что без него группу мне не собрать.

— А ты никогда не хотел продолжить образование? — Иджи задала вопрос, на который чуть раньше её натолкнул сам Алаус, раз зашла тема обучения.

— Когда-то хотел, а теперь не знаю. Вообще, моё поступление стало последней каплей, и я ушёл из дома.

Слова Орина поразительным образом совмещались с рассказом Алауса, но смысл несли совсем другой. Белое превратилось в чёрное, чёрное стало белым, а правда… Иджи подозревала, что правда — скучное, местами неприглядное серое месиво.

— Родители были бы не прочь, чтобы я поступил в музыкальный колледж, а потом продолжил обучение в консерватории, построил серьёзную музыкальную карьеру. А мне и колледжа было достаточно. Они приняли мой выбор. Приняли сразу, в тот самый день, когда я объявил им об этом. Хотя, может быть, надеялись, что я потом передумаю, — по сожалению, отразившемуся на лице Орина стало понятно, что он подобрался к наиболее болезненным воспоминаниям. — Но я хотел учиться, это было моё желание. Свои желания родители никогда не навязывали мне.

Дождь хлынул с удвоенной силой. Орин вскочил на ноги, одной рукой схватил гитару, другой — Иджи и поспешил под ближайшее дерево. Там, привалившись спиной к стволу, он продолжил рассказ, кажется, почувствовав, как внутри рушится плотина, державшаяся долгие три года.

— Потом умерла бабушка. Не знаю, что на меня нашло, но я срывался на всех по любым поводам и во время очередной ссоры выставил всё так, будто музыка была выбором родителей, а не моим, и что поступать я хотел под их влиянием. Я обвинил их в том, что они заставили меня следовать их пути. Мы все знали, что это глупая ложь, что это бред, родившийся в пылу гнева. Сейчас же я понимаю: это, пожалуй, худшее, что я мог сказать.

— Но почему? — спросила Иджи с искренним недоумением. Во время семейных ссор она и сама порой несла чушь, за которую впоследствии испытывала стыд, но ещё никогда это не становилось причиной уйти из дома.

— Родители всю жизнь подстраивались под любые мои желания, и то, что я оказался способен так извратить их поступки, слишком сильно их ранило. Я и сам скоро осознал, что натворил, и сбежал к Алаусу.

Иджи не могла поверить, что такой ничтожный скандал, который начался из-за неосторожно брошенного слова, длился уже три года. Ей казалось, что должны быть ещё причины, что сейчас Орин продолжит свой рассказ и откроет новые обстоятельства, усугубившие ситуацию, но, по-видимому, истина была далека от представлений Иджи.

— А теперь из-за моих решений страдает и Алаус. Я ведь не только себе закрыл путь домой — ему тоже. Раньше он был у нас желанным гостем… И это именно я убедил Алауса бросить все стабильные подработки, чтобы играть со мной на улице. Понимаешь, как это будет выглядеть с его стороны, если я сейчас попробую вернуться в семью? Так, будто я заставил Алауса бросить всё, а потом оставил его ни с чем.

Орин нерешительно теребил лямку гитарного чехла, явно сомневаясь, стоит ли договаривать до конца, но, видимо, рассудив, что нет смысла утаивать крохи, когда поведал почти всё, продолжил.

— А самое паршивое, что об Алаусе я почти не думал. Я говорил, ему, что мы вырвемся из этой нищеты, а сам тешил себя фантазиями о том, как стану для него учителем, спасителем, билетом в лучшую жизнь. Но пока я подкармливал своё самолюбие, Алаус был тем, кто молча устраивал наш быт: знал, где купить продукты подешевле, и как их сытнее приготовить; чинил одежду, чтобы не приходилось покупать новую; искал нужные знакомства.

— Ну, теперь мне всё понятно, — сказала Иджи со вздохом и тоже прислонилась к стволу. — Ваша с Алаусом проблема в том, что вы видели рожи друг друга каждый день на протяжении трёх лет, но так и не удосужились нормально поговорить.

Она врезала кулаком по дереву почти с тем же отчаянием, что и Алаус час назад по стене заправки. За время, проведённое в скитаниях, Иджи отвыкла от проблем, которые можно решить обыкновенным разговором.

— Ты знал, что Алаус винит себя, в том что ты ушёл из дома? — не столько уточнила, сколько сообщила она.

— Алаус? Себя? — не поверил Орин. — А он-то тут при чём?

— Вот пусть сам тебе и расскажет.

Орин кивнул, взял гитару, и решительным шагом направился вперёд. К этому времени ливень снова сменился неприятной моросью.

— Стой! — окликнула его Иджи. Она тоже выскочила из-под дерева и схватила Орина за предплечье. — Лучше не сейчас.

— Почему?

— Всё, что вы ни скажете друг другу — это просто слова, а нужно действовать. Переночуй сегодня у родителей.

— У родителей? — тупо повторил Орин.

— Да. Ты ведь заметил, какое противоречие мучает Алауса, — подсказала Иджи, удивляясь, как он не видит очевидного — того, что сам проговаривал вслух минуту назад.

Орин покачал головой.

— Алаус хочет, чтобы у тебя наладились отношения с семьёй, но боится, что дальше ты будешь двигаться уже без него.

— Но ведь это не так.

— Вот и докажи ему, — голос Иджи звучал твёрдо, почти жёстко.

Орин молчал, а потом уверенно кивнул и сказал:

— Мне нужно позвонить. Можешь сходить со мной? Тут недалеко. В твоей компании у меня прибавляется решимость.

Иджи согласилась, и они завернули за угол. Там, рядом с неоновой вывеской круглосуточного магазина, стояла покосившаяся, испещрённая граффити телефонная будка. Орин зашёл, хлопнув за собой дверью, которая тут же открылась обратно. К тому же с одной из сторон стекло было разбито, и Иджи поняла, что, даже если бы она не хотела подслушивать, у неё бы не получилась этого избежать.

Так что она со спокойной совестью навострила уши.

Орин достал из кармана монету на леске. Он бросил её в автомат и отточенным движением вытянул обратно ровно в тот момент, когда монета прошла определение номинала, но ещё не успела провалиться дальше. Иджи отметила, что неплохо бы и ей научиться этому трюку, но тут же устыдилась собственных мыслей. Пока Эрвент не влез в её жизнь, ей ни разу не приходилось искать способы заполучить что-то нечестным путём.

Трубку никто не взял. Иджи следила, как Орин от волнения переминается с ноги на ногу, барабанит пальцами по стеклу, и про себя просила, чтобы на том конце кто-нибудь подошёл к телефону. Гудки прекратились. Орин забросил свою монетку ещё раз и набрал номер, судя по движению диска, уже другой.

В этот раз трубку сняли быстро.

— Привет, это я, — произнёс Орин.

В ответ ему сказали что-то короткое и, судя по всему, не слишком агрессивное, потому что он спокойно продолжил:

— Не могу дозвониться до родителей.

Иджи напряглась: хоть бы ничего не случилось. Человек на том конце снова оказался немногословен.

— А, понятно, — ответил Орин. — Они там надолго?

Не услышав тревоги в его голосе, Иджи сделала вывод, что всё в порядке.

— Тогда я могу сегодня переночевать у тебя? — спросил Орин и после короткого, вероятно, даже односложного ответа добавил. — Только я буду нескоро. Часа через два-три. Может, четыре, если по Алари придётся идти пешком. Я сейчас в Зюсе.

Он достал из внутреннего кармана наручные часы. Иджи не видела их раньше, и прекрасно понимала почему. Часы выглядели дорого, похожие были у её отца. Носить такие в тех кругах, где вращался Орин, — всё равно что повесить на шею табличку «бесплатные деньги». И в то же время для Иджи было очевидно, почему Орин их не продал — память о семье, о прежней жизни.

— Твою мать, — выругался он, хмуро глядя на циферблат. — Последняя электричка ушла три минуты назад.

В этот раз неизвестный расщедрился на длинную фразу.

— Правда? — удивился Орин. — Я твой должник! Буду ждать на центральной площади.

— Давай провожу тебя, — предложила Иджи, когда он вышел из будки.

Она сгорала от любопытства, что же это был за загадочный собеседник. Орин с благодарностью принял её предложение, явно не желая оставаться в одиночестве.

Зюсская площадь представляла собой пустое асфальтированное пространство посреди города, через которое проходила главная улица. Дома вблизи неё были оштукатурены чуть лучше, чем во всём остальном городе, лавочки по периметру не разломаны, а в некоторых кадках между ними даже росли цветы.

Дождь кончился, и небо прояснилось — на этот раз окончательно. Иджи, сидя бок о бок с Орином, потеряла счёт времени. Она наблюдала, как медленно сгущается вечер и немногочисленные фонари, ещё сохранившие способность к освещению, пытались отвоевать у темноты лишние сантиметры.

Подъехал чёрный автомобиль, безукоризненно чистый, без единой царапинки, будто только что из салона. Водительская дверь открылась. На потрескавшийся асфальт ступила женщина в жёлтом атласном платье и поёжилась от осеннего ветра. Отблески фонарей красиво играли на её пепельном блонде, но когда она подошла ближе, Иджи заметила, что брови её такие же рыжие, как у Орина.

— Отлично выглядишь, — сказал Орин вместо приветствия.

— Ты тоже ничего, — ответила женщина с лёгкой усмешкой.

— А, кстати, Бэнда, это Иджи. Иджи, это Бэнда.

— Очень приятно, — сказала Иджи.

— Взаимно, — ответила Бэнда. — Я сестра этого оболтуса. А вы, стало быть его?..

— Подруга, — подсказал Орин.

— Новые друзья хорошо на тебя влияют, — в глазах Бэнды загорелся весёлый огонёк.

— Старые тоже ничего, — твёрдо произнёс он.

— Старым вообще низкий поклон. Спасибо Алаусу, что ты не помер с голоду. Уж я-то знаю, какой ты бытовой инвалид, — Бэнда окинула взглядом гитару Орина и, не найдя других пожиток, уточнила. — Это всё, что ты берёшь с собой?

— Да. Я ненадолго. Перекантуюсь у тебя и на пару дней загляну к родителям.

— Ну тогда марш в машину. Сам будешь объяснять своим племянникам, где ты пропадал три года.

Орин напоследок обнял Иджи и спросил, делая нерешительные паузы, будто каждое новое слово забирало весь воздух из лёгких:

— Можешь передать Алаусу… наш разговор… в общих чертах?

— Я передам только, что ты вернёшься. Остальное скажешь сам.

Несмотря на отказ, Орин просиял. Бэнда, садясь на водительское сиденье, помахала Иджи рукой, затем, уже собираясь уезжать, опустила стекло и сказала:

— Спасибо за заботу о моём брате.

Иджи ещё недолго смотрела им вслед, когда автомобиль скрылся из виду. Она могла лишь надеяться, что так же хорошо пройдёт встреча Орина с остальной его семьёй, но пора было заняться и воссоединением своей. На обратном пути Иджи заглянула в продуктовый магазин и закупилась консервами на пару недель: именно столько она планировала провести вдали от Зюса. На это ушла половина денег, отложенных для предстоящей вылазки.

Наученная горьким опытом, все свои сбережения Иджи теперь хранила в разных местах. Часть прятала в носки, часть — в карманы, кое-как вшитые в подкладку ветровки, что-то раскладывала по разным отделениям рюкзака, и ещё кое-что держала между страницами «Истории в запретах». Иджи обернула книгу старыми газетами, чтобы дорогая обложка не бросалась в глаза и не привлекала лишнего внимания.

Прежде чем вернуться на заправку, Иджи навестила Алауса. Он засы́пал её вопросами, но Иджи не рассказала больше, чем посчитала достаточным для того, чтобы развеять тревогу.

На следующий день она стояла у дверей комиссионного магазина ещё до открытия, и еле дождалась появления продавца, желая как можно раньше отправиться в путь. Она купила свалявшийся свитер, старый потрёпанный плащ, резиновые сапоги и несколько пар шерстяных носков. Одевшись потеплее и доверху набив провизией рюкзак с тряпичной сумкой, которую Алаус в конце концов ей подарил, Иджи взвалила на спину палатку и выдвинулась в путь. Этот путь несколько месяцев назад она проделала в противоположную сторону.

Иджи была настроена решительно: вчера она увидела жизнь, которую отнял у неё Эрвент. Это Иджи должна была, наплевав на образование, сбежать из дома и жить у подруги, а ещё лучше, у разных подруг, имена которых уже начали стираться из памяти, переезжая от одной к другой, нигде не задерживаясь надолго. Это за ней должен был приехать Рэин на отцовской машине. И это она должна вести себя как идиотка, у которой не до конца прошёл переходный возраст.

Эрвент забрал у неё всё, но Иджи не собиралась спускать ему это с рук.