Jована (джен)

3 августа 1945

Добыть личное дело Ристича не составило проблем. Первоначальная версия гласила, что он погиб в столкновении с усташами. Вот только тела так и не было найдено. Скорее всего, он, будучи раненым, умудрился удрать вплавь по реке. В сорок четвёртом засветился во время наступления советских войск. Четники не вступали с ними в бой. Ристич назвался другим именем, и если бы не потерял бдительность, наверняка считался бы умершим. В конце сорок четвёртого он появился в Белграде — должно быть, хотел встретиться с кем-то из эмигрантов, тут-то его и приметили. Вот только что было дальше… Когда его задержал патруль, он назвался беглым пленным и просил вывести его «к своим». Он хорошо говорил по-русски и патрульные ничего не заподозрили.

Так до обидного нелепо милиция упустила военного преступника в розыске! Неужели у них не было на него ориентировки?! Была ведь уже тогда! Хотя как они отличат носителя русского языка от того, кто не говорил на нём с рождения? Хотя кому это зачлось бы в извинение?..

5 августа 1945

Андрея приняли на службу. Пока только оформили удостоверение, формы не выдали. Пока разберутся с бумажками, туда-сюда… Пока Андрей пропадал на службе, я тоже времени не теряла. Нутро подсказывает мне, что Ристич ещё в Югославии. Если и уходить, то явно окольными путями. Возможно, он собирается в Грецию, где новое правильство настроено резко против коммунистов. Наверное, будет идти через Македонию…

* * *

Любиянкич категорически отвергает мою теорию. Он уверен, что Ристич намерен уйти сперва в Болгарию, а потом — куда угодно. А всё потому, что на более предсказуемом маршруте его ждут. С этим сложно не согласиться. Ему сильно повезло в тот раз, следующего может и не быть.

6 августа 1945

Андрей пришёл поздно. Усталый, но вполне довольный. На вопрос о новом месте службы у него один ответ: «Отдуваемся, милая». Вот как оно происходит… В милиции кадров не хватает, брать особо некого. А по всей стране сейчас гуляют люди, оставшиеся без куска хлеба, и те, кто на всём этом наживается.

* * *

Ночью я опять не спала. Опять испарина, опять кашель. Андрей прав. Мне надо показаться врачу. Я ещё в лагере начала покашливать, но не придала этому значения. Эпидемии нас косили, как мух. Скоро уже год, как нас освободили, я, вроде, и подлечилась, но почему-то становлюсь только бледнее. Как бы не было поздно. Нет, нельзя думать о плохом! Я сейчас близка к цели, я не собираюсь умирать!

7 августа 1945

Андрей сказал, что попробует выбить себе командировку в Пирот. Это близко к Нишу и болгарская граница рядом. Чутьё охотника редко подводило Андрея. Только теперь он охотится уже на людей… Это, конечно, будет просто курортом по сравнению с Косово. Командировка туда равна рулетке. Не добили ещё косоварских ублюдков, с ними ещё возни будет… Но кто-то же должен их ловить? От немцев не бегали, что же теперь, от этого зверья побежим?

10 августа 1945

Мы добрались до Пирота только ночью. По пути Андрей попросил завезти его в Крагуевац. Долго ходил среди братских могил. Стоял молча, гадая, где же похоронены его жена и дети. Шофёр ругался на нас, но Андрею было всё равно. Поставили вместе свечки за упокой их душ. Разумеется, добрались поздно. Здесь, как и везде, ещё руины. Но город постепенно оживает. Я чувствую это. Андрей получил служебное жильё, теперь мы там вместе живём. Времени в обрез, надо успеть до конца командировки, если, конечно, его здесь и не оставят.

Здесь до болгарской границы всего ничего. Ристич просто так не должен ускользнуть. Без документов он никто. Его могут задержать на сколь угодно долгий срок, а потом уже и ориентировку найдут, и всё остальное. Ещё немного, и он у нас в руках… Уж русским, что до сих пор стоят в Болгарии, он никак не сможет назваться беглым русским пленным! Разгадают самозванца. Остаётся только назваться чужим именем.

11 августа 1945

Надо отдать должное окружному начальству — они позаботились о том, чтобы лишить беглецов, вроде Ристича, связи. Письма и телеграммы быстро перехватываются, телефоны прослушиваются. Правда редко когда им попадается по-настоящему крупный улов — чаще просто контрабандисты, нелегалы, ну и разный уголовный элемент. Поимка очередного военного преступника для них будет большой удачей.

Собственно, почему Андрей решил именно сюда ехать? Ещё в начале месяца в руках военной прокуратуры оказалось перехваченное письмо. Адресовалось оно сыну русского эмигранта, который до войны работал в редакции «Русского архива», а после оккупации ушёл в лес и снабжал советскую разведку важными сведениями. Письмо, как водится, было на русском языке, и хотя отправителем значился некто Лазар Коларов, нишские марки и характерные для сербов ошибки подсказали нам, что этот лже-Коларов — серб, и он пытается ускользнуть от правосудия, пока Югославия ещё не оправилась от разрухи и хаоса. Бежать, когда шли бои за Белград, он не стал, справедливо полагая, что когда русские и наши солдаты в состоянии повышенной боеготовности, уйти ему будет проблематично.

12 августа 1945

Андрей сейчас в головой ушёл в работу роет носом землю, разгребая кучу материалов. Специально находит предлог задержаться. Связь с Центром поддерживает постоянно. Комиссар им доволен. Даже закрывает глаза на то, что временами Бошкович позволяет себе слишком много.

13 августа 1945

Андрей не явился сегодня поздним вечером. Волнуюсь за него. Где он там? Не случилось ли чего? Мне страшно.

Опять кашель… Ненавижу… Боюсь, это всё-таки оно…

14 августа 1945

Андрей явился под утро, растолкал меня и потребовал немедленно одеться и идти вместе с ним. Я не стала спрашивать, так как догадывалась, что дело срочное. Такое, что не терпит отлагательств. Всё-таки не зря он целую ночь был на ногах, но, похоже, не собирался даже позволять себе думать об отдыхе.

Мы пришли к управлению, и тут Андрей остановил молодого офицера по имени Горан.

— Горан, ты же помнишь, я говорил тебе, что знаю, где Ристич?

— Так точно, дружище, — отвечал он. — Надо немедленно доложить комиссару.

— Обязательно. Только можешь, пожалуйста, подождать десять минут? Всего десять минут. Он нам нужен живым. Надо кое-что узнать.

— Хм… Время идёт.

Удивительно, как легко Горан ему поверил. Даже вопросов задавать не стал. А может, это благодаря Любиянкичу?

Мы бежали на всех парах к дому Ристича, и когда мы подошли к двери, Андрей велел мне спрятаться. А сам достал пистолет и постучал. Мне из укрытия ничего не было видно. Я могла только слышать их разговор.

— Пришли всё-таки за мной… — слышала я этот полный обречённости и покорности судьбе голос.

За этим — молчание длиной в минуту. Время, показавшееся мне вечностью. По пути Андрей предупреждал меня, что, возможно, Ристич будет отстреливаться и мне нельзя туда идти. Но мысли о сыне пересилили все прочие чувства. Я сама выхватила пистолет, и тут Андрей решил не медлить:

— Развернись!.. Лицом к стене!.. Руки!..

— Помолиться дашь? — хрипло спрашивал арестант.

— В тюрьме успеешь!

Андрей укоризненно покачал головой, как бы спрашивая, чего же я так рискую, учитывая, что боевого опыта у меня нет. Когда я увидела Ристича, то обомлела: он поседел, осунулся, и теперь совершенно не походил на себя прежнего. Ещё и прихрамывал. Как оказалось, он жил на полулегальном положении, время от времени кочевал по городам, выбирая более крупные — там мало кого удивит новое лицо. Теперь, правда, он не решался далеко уезжать — слишком велик риск попасться. Тем не менее, его вычислили и взяли под усиленное наблюдение.

— Узнаёшь? — Андрей кивнул на меня.

— В первый раз вижу.

Иного я и не ждала. Может, он и правда меня не помнит.

— Зато я вас знаю, — решилась сказать я. — Вы были в Косово в сорок первом. Я отдала вам сына. Вы его увезли. И его, и других детей. Женщины, старики, все, кто спасся. Было такое?

Задумался. Похоже, кое-что вспоминает.

— Я расскажу… Расскажу… Только бы вспомнить кое-что…

— Ты не в том положении, чтобы чего-то требовать, — вмешался Андрей, но я решила принять эту игру.

— Хочешь, чтобы тебе оставили жизнь?

Слабо кивнул.

— Тогда рассказывай. Только знай: я слова не скажу ни на следствии, ни на суде, если окажется, что ты меня обманул.

— Тогда сними с меня наручники, — обратился он к Андрею, — и оставь меня наедине с ней.

Бошкович долго колебался, но всё же расстегнул «браслеты». Я на всякий случай сняла «Вальтер» с предохранителя, готовясь слушать рассказ Ристича. Вот-вот прибудет оперативная группа, Ристичу теперь не уйти. Слишком долго он обманывал смерть. Третьего раза не будет.

— Итак, Павле, рассказывай всё, что знаешь.

16 августа 1945

Ристич сдержал своё слово. В беседе он бегло рассказал всё, что ему было известно. Должно быть, был слишком подавлен и ошеломлён, чтобы попытаться хотя бы уйти, воспользовавшись форой в несколько минут, пока оперативная группа была в пути. А может, поверил, что Андрей не один, и снаружи будет засада. Как бы то ни было, он заговорил.

Потом его препроводили в тюрьму. Вопрос о его судьбе должен быть решён особо — будут ли его судить в Нише, или в Белграде, или где-то ещё. Я явилась ближе к обеду. Меня встретили люди в форме и сразу проводили в тюрьму. Там меня уже ждал следователь. Он долго допрашивал меня о событиях осени сорок первого. Я готовилась к этой встрече, как к экзамену — оделась приличнее и не забыла про награды.

Потом устроили очную ставку. Снова передо мной возник уже окончательно поникший Ристич. Теперь его ждёт трибунал, и, верояятно, расстрел. Должно быть, беседа со следователем освежила его память — при мне он рассказывал, куда они увозили беженцев. А когда он увидел у меня медаль, начал запинаться. Сразу ощетинился. Я решила прямо его спросить:

— Зачем вы стреляли нам в спину?

И он сказал, что с самого начала они не хотели умножать жертвы среди сербов. И что же? Умножили! Умножили своим предательством! Может, он был и прав, что акции партизан приведут к гибели тысяч ни в чём не повинных людей, но он в данном случае — соучастник. Всё это совершалось при непосредственном бездействии, а то и прямом соучастии четников. Может, и правда обстоятельства так сложились, что четники стали неотличимы от усташей, но разве не Михайлович сделал их таковыми? Все те бессудные расправы чинились с его ведома и по его приказу. Они ударили народу в спину. А зачем? Они испугались показать врагу лицо! И всё это случилось в Ужице, когда стало ясно, что нам не выстоять против немцев в одиночку.

Разве так поступали наши земляки в 1914? Даже потеряв Родину, они продолжали биться. Мой папа погиб за Сербию, за наше право жить. Я иду на сделку с дьяволом: если я открою рот, я спасу этого человека от расстрела.

* * *

Андрей вечером меня заверил, что я всё делаю правильно. Этот проклятый выбор между лёгким и правильным… Когда идёт война, надо заставить себя заглушить семейные чувства. Никакой страх за семью не должен пересиливать чувство долга перед страной.

Что же, будем считать, что я поступила не по приказу, а по совести. Слабое утешение.