Под Невидимым венцом (джен)

На миг в маленьком покое настала тишина. Ее разорвали дружные изумленные вздохи, божба вполголоса и восхищенное аханье, что вырвалось у Лейтара и Ниреи. Даже Адевар, несмотря на свою дерзость и вольнодумство, глядел на сияющий венец, словно с благоговением.

— Ух ты! — Лейтар задрал голову. — Там что, правда венец? Я только сияние снизу вижу. А потрогать никак? — Он подпрыгнул пару раз, словно пытался дотянуться рукой.

— Не балуй, — погрозил ему посохом Онотун. — Не игрушка тебе. А вы все будьте свидетелями. Обычно такие зрелища подобает видеть лишь очам избранных служителей божьих. Сейчас же вы все видите — чтобы увериться, что Лейтар, сын Таглама и Бельги, в самом деле законный князь нишанский. Так сказали боги, я же — их уста на земле Дейны.

Он вновь повел посохом, обереги зашевелились пуще прежнего, будто ожили, но свечение их померкло. А с ним померкло и видение Венца.

— Выходит, знак могут видеть не только волхвы, но и простые люди? — произнес Адевар, словно готов был тотчас сорваться с места. — А значит, его может увидеть народ. И если мы сейчас двинемся к Тойсее, и ты сделаешь так в каждом селении, люди увидят — и пойдут за князем.

Лицо его раскраснелось, глаза горели яростью, но без злобы, грудь тяжело поднималась, будто от небывалого волнения. То же волнение охватило Нирею, как и, видимо, воинов. Все переглянулись, дружно кивнули.

— Куда там пойдут — побегут, — сказал Панарет. — Это именно то, что нам нужно, — как можно больше народа. Что сможет Насиад супротив стражи и толпы?

— Когда народу много, безопаснее, — осмелел изрядно оробевший Ридам. — Ни напасть открыто, ни убийц тайных подослать…

— Ну, положим, тайно-то как раз можно — подобраться в толпе да пырнуть…

— Никто не посмеет, — прервал Онотун, будто вновь вещал от имени богов. — Даже если бы посмели, даже если бы преуспели, недостойный не получил бы знака. Это увидели бы служители богов, и пришлось бы избирать кого-то другого, на кого указал бы жребий. Не обязательно среди родичей по крови. — Сказав это, Онотун поглядел на Адевара. — Ответь начистоту: сам-то ни о чем не помышляешь?

Адевар твердо встретил его взгляд и поднялся на ноги, почти не качаясь.

— Как перед ликами богов говорю, — сказал он, голос его налился прежним звоном, — никогда я ни о чем подобном не помышлял и не стану. Я служу моему князю, он сейчас передо мной. — Адевар поклонился Лейтару. — И он мне верит. А ты, служитель богов, отчего-то не веришь.

— Сердишься? — Онотун широко улыбнулся. — Это хорошо. Пусть в пламени гнева сгорят все твои помыслы о жестокой мести и злые дела, которые ты совершил. Месть всего лишь проливает кровь, но не всегда доказывает правду. А кто есть князь, если не хранитель правды?

— Ты ведь с нами пойдешь, служитель богов? — спросил Панарет, будто слегка сомневался.

— Лишь однажды за всю мою жизнь я покидал эту обитель, — ответил Онотун. — Боги велят мне покинуть еще раз. Я не один здесь, хоть вы и не видите прочих. Но будь даже я один, боги бы не разгневались.

Сборы были недолгими. Семь оседланных коней с навьюченными на них мешками дожидались на поляне и нетерпеливо били копытами. Из-за длинных серебристых ветвей появился еще один, серый, будто слегка светящийся. Онотун взобрался на него, словно юноша, и воздел посох.

Туманная завеса, что отделяла обитель волхвов от топей, задрожала и развеялась. С изумлением Нирея увидела, что над мрачными бурыми болотами засияло солнце, точно летом. А по самим болотам потянулась вперед неширокая серая дорога, прямая, точно клинок меча.

— С кем поедешь? — спросила Нирея Лейтара, невольно улыбаясь.

Он крепко обнял ее за шею — и взобрался на буланого коня впереди Адевара.

* * *

— Значит, говоришь, никаких следов?

— Никаких, государь. Были люди — и нету их. Наши все окрестности обошли. Я сам видел развалины хутора, видно, недавно сгоревшего. Вроде несколько баб оттуда спаслись и добрались до ближайшей деревни. Те бабы и сказали, что проехали к болотам сперва шестеро мужиков с девкой и мальчишкой больным, а за ними следом — наши воины, вроде как Реш их вел. Они и сожгли хутор, а потом пустились в погоню. Да вроде ускользнули от них беглецы-то, уж не знаю, как. Вот и все.

Насиад слушал старшего лазутчика, сжимая кулаки до боли в пальцах. С тех пор, как Оннейв и Реш отправились по следу беглецов, дни и ночи для него сделались годами, если не столетиями. Он позабыл о сне и еде, позабыл обо всем, лишь рычал на челядь за малейший промах или неловкость. Каждое мгновение он ожидал гонцов, казалось, жизнь бы отдал за добрую весть. Но не за такую.

Лазутчик переминался с ноги на ногу, хотя никогда прежде не отличался робостью. Насиад молчал, и лазутчик решился продолжить.

— Будто исчезли они бесследно, — сказал он и невольно поежился. — Не хочу быть черным вороном-горевестником, но как бы не случилось с ними там беды какой, государь. Кто знает, что или кто водится в топях этих проклятых…

— И ты туда же? — Насиад вскочил, топнул ногой. — Сил моих больше нет! Всюду эти бабьи басни и бабья дурь! То у вас призраки, то колдовские топи, Хидег бы их побрал! Ты мне другое скажи: что там за слухи о якобы спасшемся княжиче? Он правда идет сюда с каким-то волхвом?

— Правда, государь. — Лазутчик поклонился. — Я сам их видел. Девку и княжича узнал, это точно они. Не знаю, что за слухи ходили о болезни его, но выглядит он здоровехоньким, аж сияет весь. С ними колдун какой-то, по виду — древний старик, а шустрый, что парень молодой, и глаза — как мечи. Еще пятеро из стражи, куда ж без них-то. И Безумец там же, государь. А рожа у него такая, будто в огонь сунули, еле узнал. Да глазищи эти дурные ни с чем не спутаешь…

Насиад медленно опустился в кресло, скрежетнул зубами. Ответа он не находил, да и не успел бы ничего сказать — в покои вошел слуга из здешних.

— Воеводы и советники к тебе, господин, — сказал слуга — величать его государем никто из них не думал. — Говорить с тобой желают.

«Вот как, стало быть. — Насиад крепче стиснул челюсти, стукнул кулаком по подлокотнику. — Не принять просят, а говорить желают. Ясное дело, мальчишка-сопля на престоле им всем выгоден — верти им как угодно, не то что мною! Да только мальчишка пока не здесь, и на княжение его никто не венчал».

— Пусть войдут, — махнул рукой Насиад. Слуга вышел, а он обернулся к притихшему лазутчику: — А ты — вон отсюда, и чтоб никто тебя не видел. Следите все в оба и чуть что, докладывайте мне. Ступай.

Лазутчик, будто тень, ускользнул в боковую дверь, полускрытую парчовой завесой. Шагов его Насиад не услышал — он обернулся навстречу вошедшим. Держать лицо он умел, хотя мысленно ярился, страстно желая придушить каждого, кто оспаривает его законные права на нишанский престол. Нетрудно догадаться, о чем они поведут сейчас речь. Да только слухи слухами, а сами они того мальчишку не видели. Кто скажет, самозванец или нет?

Оба воеводы, Берей и Даррез, советники и жрец низко поклонились Насиаду, и он счел это добрым знаком. И убедился, что напрасно, стоило заговорить старейшему из советников, Норру.

— Немало пришлось тебе потрудиться, господин, — сказал Норр. — Прими сердечную благодарность нашу, как и всего народа. Дали мы срок испытать слухи о спасшемся княжиче, и нынче они подтвердились. Княжич Лейтар правда жив, а посему он унаследует престол Нишани, как единственный выживший сын князя Таглама.

— Я могу лишь благодарить богов за то, что они сохранили юного Лейтара своей милостью, — медленно ответил Насиад, оглядывая всех: лица казались непроницаемыми. — Да негоже нам, мужам государственным, верить пустым слухам. Их немало ходит по нашей земле. Кто говорит, что княжич выжил, кто рассказывает о самозванце с крашеными волосами.

Мысленно Насиад вздохнул: противоречивые слухи оставались единственным его спасением. Сколько раз эти пустобрехи приходили сюда, надеясь доискаться до правды, — и сколько раз он отвечал им так же. Теперь же советники остались бесстрастными, но в русой бороде воеводы Дарреза, самого молодого из всех, мелькнула хитрая ухмылка. Он и ответил:

— А тебе, господин, видно, все нишанские слухи ведомы. Да только не самозванец это. Что толку верить или не верить — проверяй, коли сомнения берут. Вот я и проверил.

Даррез продолжал говорить, но Насиад уже не слышал его. Все тело покрылось холодным потом, грудь обожгло не яростью привычной, а страхом. «Хидегова пасть, как я мог не догадаться! Своих разослал повсюду, велел следить за беглецами — а за здешними ищейками проследить не додумался! Разумеется, эти длиннополые лицемеры тоже искали — втайне от меня! Боги, что мне теперь делать?»

— …у меня в страже воины все друг друга знают, — говорил меж тем Даррез. — С княжичем — десятник Панарет и четверо его воинов. С ними еще один, его узнать не удалось, хотя подозревают, что это Адевар из долины Арои, прозванный Безумцем за недавние дела свои. А может, и не свои — коли княжич и служитель богов ему доверяют. И никто не усомнится в том, что воины мои прекрасно знают в лицо княжича Лейтара и госпожу Нирею, княжну названую.

С каждым словом Дарреза Насиад холодел еще пуще. Чего они добиваются — признания, что ли? Или за дверью уже стоит стража, пришедшая за ним, и ждет знака? Да только не доказать им ничего. Все остается по-прежнему: его слова против слов Безумца. Но кому поверят?

— И воины поведали, — прибавил жрец, — что видели над головой княжича знак Невидимого венца, который явился воочию по воле могущественного волхва из Тимрийских топей.

— Стало быть, — подхватил Норр, — окончена служба твоя, господин. Время встречать законного князя.

— Да. — Насиад медленно кивнул и поднялся. — Что ж, коли так, остается лишь благодарить богов, что сохранили княжича руками верных людей. Лишь бы сохранили и впредь.

— Сохранят, — отозвался Даррез: он не умел кривить душой и хитрить. — Я послал к княжичу пять десятков, более чем довольно.

— Стало быть, надобно готовиться к празднеству. Встретить законного князя и венчать на царство. — Насиад старался говорить самым будничным голосом. — Надеюсь, позволите мне дождаться племянника моего и клятву принести, как подобает?

— Кто ж тебе запретит, господин? — развел руками воевода Берей. — Да и князь юный рад будет видеть тебя, родича своего. А то у него почти никого не осталось.

И вновь почудился Насиаду двойной смысл — неужто впрямь подозревают? Ведь вправду не слепые они, могут сообразить, что неспроста Оннейв исчез бесследно. «Хоть бросай все — жену, сына, остатки людей — и беги прочь. Да куда бежать? Обошли, проклятые, оградили щенка со всех сторон: тут воины стеной, тут колдун, каких мало, — ни один убийца не подойдет. Да еще знамение это… Где же правда, боги?»

Насиад собрался с духом, заставил себя спокойно дослушать речи советников. Ум же его продолжал метаться, точно узник в тесной темнице. «Мальчишка по малолетству сам править не станет, совет они соберут. Отчего бы не пробраться мне в этот совет? Не последний я человек в Нишани, родич княжеский. А дорастет щенок до совершеннолетия или нет, сами боги не скажут, всякое бывает, лишь бы вновь не бросить на себя тень подозрения». И все же Насиад чувствовал, что ненадежен путь этот. Не потерпят эти проклятые хитрецы его в Тойсее, выживут любыми правдами и неправдами.

Одна лишь надежда оставалась — отделаться обвинением только в захвате власти, а не в убийстве княжеской семьи. Правда, доказательств толком нет, все по-прежнему: его слово против слова Адевара. Но кто поверит Безумцу, разбойничьему приятелю, запятнанному невинной кровью? Разве что перевести вину за убийство на него.

* * *

Советники и воеводы за стеной продолжали о чем-то говорить, Насиад порой отвечал — уже не так твердо и смело, как прежде. Апола умела читать эти знаки. Слушать дальше она не смогла: зажав рот краем покрывала, чтобы не разрыдаться в голос, она понеслась, точно загнанная кобылица, в обход стражи к своим покоям. Да найдет ли она там покой?

Подозрения оказались правдой. За гибелью князя Таглама и его семьи стояли Насиад с Оннейвом.

Сегодня Апола уверилась окончательно, когда подслушала разговор мужа сперва со слугой-лазутчиком, потом с советниками. Ноги ее дрожали, все тело тряслось, как у древней старухи. Не раз и не два у нее вырывались короткие всхлипы, стоило лишь подумать о том, сколько крови пролилось в этих прекрасных стенах, где она вынуждена обитать — и терзаться невыносимым ужасом. Не за себя она боялась — за Устана, внука завистника и сына убийцы.

Встревоженные служанки дожидались в покоях, и Апола отослала их, отыскав для каждой мелкое поручение. Даже Иннру с нянькой Ойей она выставила прочь и теперь металась по горнице, словно раненая медведица, которая не в силах защитить свое дитя. Ибо законы жизни суровы: нередко детям суждено отвечать за родительские преступления.

Апола остановилась, тяжело выдохнула. До слуха ее долетело едва слышное сопение. Она подошла к убранной шелком колыбельке: малыш Устан сладко спал, раскинув ручки, румяный, и улыбался чему-то. Апола содрогнулась. Меньшому сыну Адевара было столько же…

— Нет, — прошептала она и сморгнула слезы. — Я не допущу, сынок, чтобы ты рос в ненависти, зависти и жажде мести, как росли твои отец и дядя. Если бы только я узнала раньше…

Поневоле она вздрогнула, оглянулась. Сейчас день, пора живых, но кто знает — вдруг призрак княгини по-прежнему здесь? Вдруг она незримо стоит рядом, как стояла нынче ночью?

— Бельга, — продолжила Апола, вглядываясь в сумрак осеннего дня, — богами тебя заклинаю, умоляю, не мсти нам! Ни я, ни сын мой не виновны перед тобой и семьей твоей! Будь милосердна, как была при жизни! Ведь нынче ночью ты уже не плакала, ты радовалась! Не ты ли говорила, что скоро сын твой и дочь вновь будут здесь? Пусть так и случится, пусть маленький Лейтар станет князем, как должен! Только пусть боги пощадят мое дитя и не карают за отцовские преступления!

«Увидел бы кто — принял бы за безумную», — невольно содрогнулась Апола и заставила себя успокоиться. На душе сделалось чуть легче. Быть может, оттого, что выговорилась она. А может, Бельга впрямь услыхала — а значит, услыхали боги. Слова невинно убиенных они слышат прежде всего.

Еще недавно Апола готова была сорваться с места и бежать прочь неведомо куда, прихватив Устана, бросить мужа, бросить все, лишь бы скрыться от этого нескончаемого ужаса. Теперь же она мягко дотронулась до головы спящего сына и неспешно вернулась на лавку под окном. Бежать — это не выход. Надо ждать.

И когда настанет срок, она не будет молчать и таиться.