Пламя и кровь (джен)

Если смерть принца Люцериса была ударом для королевы Рейниры, то смерть принца Джейхейриса ударила по всей Зелёной семье, находившейся и без того не в лучшей своей форме. Вместо объединения под ударом судьбы, эта смерть ещё больше разделила семью, раздробила её на отдельных людей, отчаянно ищущих смысла в произошедшем и его не видящем.

Скупые строки

Представить себе происходящее получше нам поможет «Камергерский журнал» за конец четвёртой луны 129 года. В эту книгу главный камергер — в ту пору это был сьер Патрек Лотстон — заносил все действия королевской семьи: где они пребывали, кто их посещал, куда они выходили сами, сколько времени это заняло, что при этом обсуждалось.

Строки журнала, на полях которого мы видим короткие молитвы, звёзды и символы Матери — следы эмоций самого сьера Патрека — показывают нам картину страшной трагедии.

За четыре дня, с вечера 24 до вечера 29, король провёл в своих покоях около трёх с половиной часов, посещая королеву и принцессу с маленьким принцем. Хотя неоднократно он требует подать вина, сьер Патрек снова и снова отмечает, что король ничего не ел. Из его расписания выходит, что он также не спал.

Двадцать пятого вечером все его вещи переносят в пустующие покои неподалёку, и туда же переселяют детей; однако и эту ночь король проводит не дома, занятый допросом крысоловов, а после — совещанием совета и подготовкой к утренней службе и похоронам принца Джейхейриса.

Если короля всё время нет в его покоях — он или на совете, или в допросной, или в городе на совещании с мэром и олдерменами, или в септе у гроба сына — то королева остаётся там все четыре дня. Сначала к ней приходят великий мейстер и королевский септон Евстахий, но почти немедленно их заменяют на двух голубых септ из обители св. Алерии, что на улице Сестёр — Гернику и Лалибелу, поскольку королева не только нуждается в немедленной медицинской и духовной помощи, но и боится мужчин, и даже своего мужа не может видеть без того, что кричит и плачет.

Септа Лалибела, очевидно, старшая из двух, вскоре требует отселить от королевы её детей, и только приводить их пару раз в день, поскольку королева плачет и стонет ночью, и дети не могут спать, и портят простыни. Поскольку забота о королеве требует всего её времени, из обители призывают септу Керкинитиду, которая отныне занимается лечением принцессы и присматривает за маленьким принцем.

Всё это время в списке посетителей королевы и встреч короля подозрительно отсутствует принц Эймонд. Он как будто бы исчезает со страниц «Камергерского журнала» на целых полмесяца: снова он появится 15 числа пятой луны, когда он будет участвовать в малом совете и требовать немедленно пустить его на Дрифтмарк.

Похороны

Тело принца Джейхейриса, обработанное Молчаливыми, провезли на катафалке по всему городу, направляясь к Портовой Септе, где его должны были отпеть и проводить в последний путь.

Во главе процессии ехал на чёрном жеребце король Эйгон; за катафалком, в открытой коляске — десница Отто, вдовствующая королева и королева Хелейна в полном трауре с плотной вуалью, так что ни лица её, ни тела не было видно. Принц Эймонд снова отсутствовал, зато присутствовали новые белые щиты, которых как раз назначил король по рекомендации десницы и новый лорд-капитан, сьер Кристон Коль, последнее время проводивший особенно много времени с королевой-матерью.

Перед тем, как тело принца внесли в Портовую Септу, король остановил носильщиков на ступенях, внезапно схватил тело за голову, поднял эту голову в воздух и обратился к народу. Его речь несколько сумбурна, но мы должны помнить, что её произнёс человек, не спавший уже три ночи и питавшийся одним вином.

Люди Королевской Гавани! Посмотрите на эту голову! Посмотрите на неё, потому что в ней не было ничего, кроме светлых, детских, невинных мыслей! Эти глаза смотрели на небо! Больше они ничего не увидят. Эти уста называли меня «папа» и просили, чтобы я подбросил его высоко-высоко! Теперь они сшиты чёрными нитками. Руки моего сына только-только узнали первый детский меч; они не узнают взрослого. Ноги моего сына всегда были в синяках от привычки бегать и лазить по деревьям; теперь они больше не коснутся земли. Дракон моего сына плачет и не может утешиться; он не увидит больше хозяина.

Здесь король Эйгон положил голову обратно на носилки и, разорвав на себе одежду, ударил себя в грудь кулаком:

Вот сердце, в которое должен был направить удар подлец Деймон и его сука Рейнира! Вот глаза, которые смотрели на трон, вот голова, которая носит корону, вот губы, которые назвали себя королём! Но разве Рейнира и Деймон ударили по мне? Разве они ударили по моему брату, всаднику великой Вхагар? Разве они бросили нам вызов, и сошлись с нами в небесах, среди огня и крови, как подобает детям драконов? Нет! В святой день, в святом месте они нанесли удар ребёнку, игравшему на коленях у матери!

Боги запрещают нам клясться, ибо ничего в этом мире нам не принадлежит, чтобы могли это закладывать в зарок своего слова. Я не клянусь вам, люди Королевской Гавани — я говорю и предупреждаю. Здесь, на этих ступенях, где вы видели голову моего сына, Рейнира увидит своих детей растерзанными. Здесь, на этих ступенях, где вы видели моё горе, Рейнира увидит свою смерть. И да поможет мне Воин!

Эта речь возымела большой эффект; народ повторял отдельные её куски, и вскоре переложил её на музыку, создав одно из первых музыкальных произведений Танца — «Королевскую скорбную». Однако, главным её эффектом стало то, что горожане, ещё недавно сердитые на королевскую семью за смерть принца Люцериса, теперь смотрели на них, как на невинных жертв, оплакивали маленького Джейхейриса, сочувствовали королю и королеве и проклинали язычников с Драконьего Камня.

Кто-то предложил взять зарок, и этот зарок с тех пор неизменно исполняется: двадцать четвёртого числа четвёртой луны никто не ест ничего, что напоминает своей формой голову, и не пьёт ничего, что напоминает цветом кровь. Хотя причины такого поста уже забылись, он соблюдается и до сих пор, причём распространился на Приречье, северный Простор и часть Долины и Штормов.

Эвакуация и смена власти

Десница Отто, напуганный случившимся, настаивал, что необходимо переправить принца Мейлора в безопасное место подальше от столицы, которая, как выяснилось, полна людей, верных Чёрной партии — или так ему казалось.

Король, наоборот, отказывался отдавать своих детей, и считал, что достаточно двойной охраны; однако, пока он спал — как говорят, не без помощи хорошей дозы сонного вина, вмешанного в обычное — десница Отто решился действовать в обход его прямого приказа.

Некто сьер Рикард Торне, молодой рыцарь, отобранный недавно в число белых щитов, получил малыша Мейлора и приказ доставить того в Кастерли — Отто справедливо предполагал, что в сердце верных Зелёной партии западных владений будет сложнее отыскать изменников, чем в столичном городе.

Предполагалось, что сьер Рикард с Мейлором тайно поднимутся по Черноводной до Каменной Септы, а далее пойдут по Речной дороге. Однако, уже отправившись в путь, сьер Рикард столкнулся с тем, что Вэнсы Странноприимные решили поддержать права Рейниры и захватили земли Пайперов, укрывшихся в считавшейся неприступной Розовой Деве.

Он принял решение свернуть на Золотую дорогу, и на этом его следы, и следы принца Мейлора, надолго теряются.

Демарш десницы не остался без наказания: король сорвал со своего деда цепь и бросил её сьеру Кристону Колю со словами «По крайней мере, ты будешь слушать мои приказы».

Репрессии

Много говорится о знаменитой Охоте на Крысоловов — когда по всей столице вязали и тащили в замок представителей этой неблагородной профессии, поскольку Кровавый Кед утверждал, что именно к ней принадлежал сбежавший Салли Творожок.

Около сотни человек допросили, не нашли за ними никакого греха и всё равно повесили — это было очень дурное решение, однако, как ни странно, не нашедшее в народе осуждения. Салли Творожок мог быть одним из этой сотни; он мог не быть — к сожалению, допрос под пыткой привел его соратников в то состояние, в котором они бы не могли его опознать, и тем паче не могла этого сделать бедная королева Хелейна, боявшаяся мужчин и не выходившая из комнаты.

Такова была безжалостная логика времени: лучше прикончить невиновного, чем случайно упустить виновного. И всё же, это одно из преступлений Зелёной партии.

Меньше говорят о том, что репрессии коснулись не только простонародья.

Был брошен в темницу, допрошен под пыткой, бит кнутом и брошен в чёрные клети лорд Ларис Стронг, обвинённый в сношении с врагом во имя мести за своего племянника, Люцериса. Неизвестно, насколько это обвинение было обоснованным — здесь допустимо предположить обычную некомпетентность, халатность. Протоколов допроса Стронга не сохранилось; его обвинение указано в «Учётной книге» темниц Красного Замка: сначала, при первом аресте — как халатность, затем — как сношение с врагом. Судя по тому, что он был бит кнутом, состоялся и суд, но бумаги касательно него не сохранились.

Место Лариса в малом совете занял некто Том Беда с бородой, человек незнантный и даже более того, представитель самого что ни есть городского дна. Это было назначение личным приказом короля Эйгона, вопреки рекомендациям других членов совета, и можно уверенно предположить, что этот Том был личным другом или по меньшей мере приятелем короля.

Затишье

Хотя и король, и вернувшийся ко двору принц Эймонд желали действовать, они, как и их противники, были связаны по рукам и ногам временем, необходимым на сбор и переброску войск.

Вплоть до конца июня продолжалось вооружённое затишье, нарушаемое боями в Просторе и Приречье.

Принц Эймонд был направлен на подавление беспорядков, но снова отозван в столицу, когда, вместо того, чтобы призвать к порядку лордов, сжёг замок Хоггов со всеми ними вместе.

В тот момент такое ещё казалось королю и лордам недопустимым.

Наконец в конце шестой луны армия Западных Земель под началом лорда Джейсона ударила по Странноприимным Вэнсам. В этой битве лорд Джейсон погиб, но победа была одержана.

Войска возглавил лорд Хамфри Леффорд, и поход продолжился.

Третьего числа седьмой луны наёмники из Пентоса, Тироша и Кохора высадились в Солеварнях, разорив по пути Фитили.

Война наконец началась по-настоящему.