Золотые Длани (джен)

— Еще две атаки у Схура отбиты, ваша светлость, — докладывал Секлису ходаннский гонец. — Нам так и не удалось переправить через реку наши основные силы. Тайно сумел перебраться лишь маленький отряд, около сотни человек, но нас настиг вербанненский сторожевой разъезд. Я не видел, чем закончилась стычка, — командир велел мне спешить к вам с известиями. Кроме того, его светлость герцог Лабайн велел передать вам это послание.

Приняв из рук гонца объемистый сверток, Секлис ощутил, словно в чашу его терпения, и без того налитую почти до краев, щедро плеснули из ведра. Единственной доброй вестью было то, что половина вербанненских сил во главе с лордом Хойей по-прежнему отсиживается на берегу Схура, сторожа ходаннское войско. В остальном же — ничего нового. Что до Лабайна и его письма, то это могут быть только жалобы. Или он до сих пор не нашел Вальде?

Слишком много вопросов и забот. Секлис приступил к ним по очереди, начав с наиболее важной — с союзного войска. Много ли ему пользы от таких союзников? Мелкие стычки были и раньше — и все так же ничем не заканчиваются. Секлис поморщился: неужели ходаннский военачальник лорд Вирит настолько глуп, что и дальше станет терять время у переправы? Лучше бы снялись с лагеря и двинулись через элласонскую границу — благо, этим торгашам нет дела до чужих войн, только до собственной прибыли. Пускай будет дольше, зато разумнее. А на переправе оставить небольшой отряд, чтобы обмануть вербанненцев.

Именно это Секлис высказал гонцу, прежде чем отпустить его. Тот удалился с поклоном, обещая передать лорду Вириту сей мудрый совет. Теперь можно было перейти к иному вопросу, который оказался не менее, а то и более важным для обоих союзников.

Прежде чем стихли снаружи шаги гонца и перестали колыхаться тяжелые полы шатра, Секлис не сдержал гневного рычания. Щеррева девчонка, куда могла она запропаститься? Или это происки его врагов, которым выгодно разбить союз Кайбигана и Ходанна? Смущало Секлиса лишь одно: никаких известий до сих пор не было. Йарангорд со своими людьми счастливо добрался до герцогской ставки, но вестей не привез. Поиски остались бесплодны. Вальде просто исчезла, и никто ничего не видел и не слышал.

«Будто колдовские происки!» — в ярости думал Секлис, пока ломал ходаннскую печать и разворачивал письмо Лабайна. С изумлением он заметил, что к письму приложено еще одно, совсем короткое, но смятое, точно в гневе. С него он и начал, и невольное изумление сменилось новой вспышкой лютой ярости. Ибо письмо было написано рукой Вальде и снабжено кайбиганской печатью, ныне сломанной.

В голове сделалось тесно от мыслей, в груди — от бешенства. Бесхитростные слова дочери превращали его в коварного заговорщика. Теперь понятно, почему послание так измято. Если Лабайн прочел его — а он, несомненно, прочел, — то их военный союз уже повис на волоске. Подавив невольную дрожь, Секлис взялся за второе письмо, хотя мог бы почти слово в слово угадать его содержание.

Лабайн написал послание собственноручно, хотя обычно предпочитал услуги писарей. Неровные, угловатые строчки говорили о неистовом гневе автора письма, редкие росчерки напоминали наконечники боевых стрел. Перо в руке Лабайна так царапало пергамент, что кое-где продавило почти насквозь. Писал он без особых раздумий, под влиянием сиюминутных чувств, как всегда. Слова его не отличались учтивостью, зато казались вполне искренними, что было необычно для ходаннского герцога.

«Если вы полагаете меня глупым ребенком, которого можно приманить сластями, а потом обмануть, то вы жестоко просчитались, — писал Лабайн среди прочего. — К счастью, мне раскрыли глаза на вашу подлость. Рука вашей дочери сама обличает вас. У меня нет слов, дабы выразить все мое возмущение подобным коварством, ибо нет хуже порока, чем предательство того, кто доверился тебе. Я загодя выслал вам и войска, и припасы, и оружие — но что я получил в награду, о которой мы договаривались? Теперь мое войско застряло в Вербаннене на берегу Схура, будучи не в силах продвинуться дальше. Быть может, это знак мне свыше? Если, согласно вашим гнусным измышлениям, леди Вальде навсегда потеряна для меня, к чему мне поддерживать вас в этой войне? Но я готов побороться за свою невесту, ибо не намерен отказываться от нее. Или вы доставите ее ко мне, как мы условились изначально, или я расторгну союз и предоставлю вам одному воевать с Вербанненом. Теперь, когда ваше подлое коварство разоблачено, у вас нет иного пути, кроме как посчитаться с моими словами и исполнить мои требования. Если же вы станете упорствовать, то помните, что моя военная помощь Кайбигану стоила нам немалых денег. Посему я вправе требовать их с вас, буде вы не желаете доставить мне мою невесту. И все же я предпочел бы ее всем сокровищам Кайбигана и Ходанна».

Пальцы Секлиса сжались, чтобы смять письмо, но он успел остановить себя и лишь отбросил его на стол. Чего он никак не мог ожидать от Лабайна, так это проницательности. Только сам ли мнимый союзник догадался обо всем, или его кто-то надоумил? Он пишет: «Мне раскрыли глаза на вашу подлость». Кто? И зачем?

Если говорить открыто, Лабайн прав: Секлис всегда рассматривал его лишь как источник военной помощи, и то, что свадьба его с Вальде сорвалась, оказалось не слишком печальной вестью. Помощь уже получена и использована, и даже глупость ходаннского военачальника играет кайбиганцам на руку, задерживая на берегу Схура лорда Хойю. А вот требования возместить ущерб вызвали в душе Секлиса подлинную тревогу. Теперь, когда он выгреб до дна казну Кайбигана, платить было бы нечем — разве что землями. Или того и добивается этот подлец?

Но, как бы то ни было, один вопрос так и остается без ответа. Где Вальде?

Взгляд Секлиса упал на письмо дочери. В подлинности ее руки он не сомневался, хотя на свете есть такие умельцы подделывать почерк, что диву даешься. Или же Вальде очутилась в плену у его врагов, и ее вынудили написать облыжное послание, дабы очернить его в глазах Лабайна?

По телу Секлиса пробежала холодная дрожь, колени едва не подогнулись. Он вспомнил, как угрозами вынудил Эвлию ан Тойдре написать письмо брату. Ужели это месть ему? Его ударили тем же оружием, и удар попал в цель метко и вовремя. Кто бы ни продиктовал Вальде это послание, он с точностью угадал тайные желания Секлиса. Что это: совпадение или злобный умысел?

Секлис задумался. Вальде по-прежнему не найдена, так что доставить ее к Лабайну он не в силах. Зато коварный ходаннец вполне в силах исполнить свое гнусное намерение и отозвать войско. Если они отступят, Хойя со своими людьми присоединится к защитникам Маннискора. Секлис не тешил себя напрасными надеждами и понимал, что долго не выстоит без поддержки. Ему и так пришлось стянуть к дороге на столицу все кайбиганские силы, разбросанные по Вербаннену, оставив почти все захваченные города и крепости. Удар по Пелейе, который готовился столь долго и тщательно, опять пришлось отложить.

А всему виной — проклятый Амайран!

По милости этого разбойника его войско недавно лишилось нескольких сотен человек и обильных запасов продовольствия и пороха. Секлис с трудом сдерживал гнев, стоило ему лишь услышать от гонцов ненавистное имя. Одно утешало его: в отряд Амайрана давно пробрался хитроумный и ловкий лазутчик, хотя вестей от него пока не было. То ли он не имел возможности передать их, то ли оказался разоблачен.

Снаружи шатра послышались оживленные голоса: командиры собирались на очередной военный совет. Секлис выпрямился, тряхнул головой. К чему опускать руки раньше времени? Он еще не проиграл. Быть может, этого и добиваются его безвестные враги — ввергнуть его в отчаяние, лишить воли, заставить отступиться самому. Плохо же они знают Секлиса Кайбиганского!

И все же как был бы сейчас незаменим венец Неватана!

Мысль о венце вновь пробудила гнев. Секлис так и не получил ни единой вести об Ойноре ан Тойдре и его сестре. Воистину, проще отыскать Амайрана, чем эту семейку. Однако и здесь не стоило терять надежды. Пускай молодого ан Тойдре не оказалось ни в одном вербанненском отряде, но ведь он служит на заставе Эредеро, его сестра подтвердила это. Хотя до сих пор Фандоан не перебрасывал к Маннискору войска с северных рубежей, гонцы уже известили Секлиса, что в Эредеро отправлены посланцы за подкреплением, и в числе этого отряда, несомненно, окажется и ан Тойдре. Тогда он не уйдет от своей судьбы.

* * *

Герцог Лабайн слабо верил в то, что Секлис ответит на его гневное письмо. Гонец так и не вернулся, но тому виной скорее всего вербанненская засада у Схура. Унылая мысль о потерянной навеки красавице Вальде приходила к Лабайну все чаще, вялые поиски по-прежнему заканчивались неудачей. Перегоревший гнев рассыпался золой, и на смену ему понемногу приходил здравый смысл. Говорил же он об одном: стоит ли дальше участвовать в войне — в войне, развязанной Секлисом и выгодной лишь Секлису?

Не раз и не два Лабайн выслушивал подобные речи от своих советников, но тогда гнев и неутоленное желание туманили его рассудок. Ныне же вернулась способность здраво мыслить, хотя и сопряженная с досадой на собственную недальновидность. Сколько денег ушло на помощь Кайбигану? Сколько он потратил на снаряжение собственного войска и сколько потратит еще? Так ли разумно вязнуть в расходах на бессмысленную, никому не нужную войну, которая не принесет ничего доброго — ни Ходанну, ни его правителю?

Подобные речи Лабайну тоже доводилось слышать. Будучи мнительного нрава, он видел в них угрозу своей власти. Но нельзя не прислушиваться к словам советников. Лучше уж уступить им, бросить подачку, дабы упрочить свой престол. Мудрого государя всегда поддержат. Неразумного же могут свергнуть — если найдется кем заменить.

— Ваша светлость!

Лабайн поднял голову, сам удивившись своей глубокой задумчивости, и устремил слегка мутный взор на того, кто его потревожил. Это оказался тот же посланник из крепости Икалтой, один из малочисленной свиты, предоставленной Лабайном жене, которую он про себя называл уже бывшей женой.

— Только не говорите мне, что она вновь зовет меня! — бросил герцог сквозь зубы.

— Да, ваша светлость, зовет и весьма настаивает на том, чтобы вы снизошли до ее просьбы и явились.

— Если она думает разжалобить меня потоками слез, то ошибается, — буркнул Лабайн. — Как ошибается и в том, что я откажусь от брака с леди Вальде из-за ее пропажи.

— О нет, государь, — поклонился посланец. — Ее светлость пребывает в самом радостном расположении духа и не намеревается досаждать вам просьбами и слезами. Если вы соизволите поспешить, вы вскоре получите все ответы.

— Хорошо. — Лабайн поднялся, слегка удивленный вестями о «радостном расположении духа» Каинги. — Только ради того, чтобы навсегда покончить с этим. Велите подать коней.

Не пришлось перевернуть большие песочные часы, как герцог Лабайн достиг Икалтоя, где содержалась под стражей Каинга. Построенная еще при детях Неватана, крепость состояла лишь из донжона, обнесенного каменной стеной, и была не самым удобным жилищем, едва обставленным самой необходимой мебелью. Оставив немногочисленную свиту отдыхать в нижнем зале, Лабайн поспешил наверх. Стражи встретили его поклонами и сопроводили в покои бывшей герцогини.

Покоями именовалась одна-единственная комната с низким сводчатым потолком и решетками на незастекленных окнах. Этому убогому жилищу наспех придали уют, подобающий благородной особе: завесили стены ткаными коврами, поставили лавки и кровать с суконным пологом. Лабайн был милостив и не оставил нелюбимую супругу томиться в праздности, о чем говорили книги на столе и раскрытый ларец с рукоделием.

— Говорите, сударыня, и поскорее, — бросил Лабайн, сам затворяя низкую, окованную железом дверь. — Вы отвлекли меня от важных государственных дел.

Каинга встретила его стоя, в простом, почти монашеском черном одеянии, но без покрова, русые косы спадали ей на грудь. Она исхудала и чуть осунулась, зато на губах цвела улыбка, а глаза горели торжеством. Когда он обернулся к ней, бледные щеки ее ярко вспыхнули, так, что у герцога поневоле перехватило дыхание. "Пусть ей далеко до красавицы Вальде, но собственной прелести у нее не отнять".

— Когда вы услышите меня, мой несправедливый супруг, вы извините мою настойчивость, — произнесла Каинга с той же радостной улыбкой. — Простите меня за дерзость, но я отказываюсь повиноваться вашему приказу и принимать постриг, как намеревалась. Тому есть непреодолимое препятствие.

— Вот как? — Лабайн в гневе шагнул к ней, сжав кулаки, она не отступила. — Еще и вы против меня? Во имя Меча-Молнии, что за бред вы несете, сударыня? Какое может быть у вас препятствие, чтобы не повиноваться мне?

— Вы упрекали меня в бесплодии, государь, — чуть ли не пропела Каинга. — Напрасно. Превысший Создатель сжалился надо мною… над нами. — Рука ее мягко легла на живот. — Я жду дитя.

Лабайну показалось, что в каменные плиты у его ног ударили разом десять молний, а в голове загремел самый яростный гром.

— Это… — Лабайн отвернулся, сжимая пальцами виски. Крепления камней в перстнях прищемили несколько волосков, но он не заметил боли. — Это ложь. Вы лжете, чтобы спасти себя…

— Я не стала бы лгать вам, особенно в таком вопросе. — Голос Каинги звенел от искреннего счастья. — Если же вы не верите мне, спросите моего лекаря. Он подтвердит, что я говорю правду.

Лабайн так и стоял, ошеломленный. Теперь вместо грома в голове бился вихрь мыслей, самых невероятных. Изменить ему Каинга не могла: все это время она пребывала под строжайшим надзором, да и не таков ее нрав. Бесспорно, если она говорит правду, то дитя, которое она носит, может быть только его, сроки сходятся. И если так, в бесплодии ее уже не обвинить, даже если родится дочь, а не сын. "Нет, слишком уж она сияет, словно победительница, — подумал Лабайн, заодно вспомнив, что лекарь Каинги — Видящий. — Должно быть, он предсказал ей пол ребенка".

Сын. Наследник. И Каинга — его мать.

Случись это семь или пять лет назад, даже в минувшем году — и Лабайн не сдержал бы радости. Он носил бы жену на руках в прямом смысле и исполнял бы любую ее прихоть. Да что он — весь Ходанн бы ликовал! А потом, когда наследник появился бы на свет, празднество длилось бы не меньше месяца, и щедростью своей счастливый отец затмил бы всех государей в окрестных землях. Но сейчас, когда Лабайн запутался сам и впутал свое герцогство в бессмысленную войну, он не находил нужных слов.

— Вы не рады, государь? — услышал он словно сквозь толстое покрывало.

Лишь теперь Каинга осмелилась подойти к нему и тихо коснулась его руки. Он нетерпеливо отнял ее, но отворачиваться больше не стал.

— Рад?

Лабайн глянул на нее. Она смотрела ему в глаза, и даже он не нашел бы в них ни единой тени коварного умысла или обмана — что вмиг возмутило его.

— Быть может, мне тоже стоит обрадовать вас, сударыня? Ведь вам придется по нраву весть о том, что герцогиня Вальде бесследно пропала и моя женитьба на ней может расстроиться. И что мой союзник подло обманул меня!

— Тогда зачем же доверяться тем, кто обманывает, государь? — тихо, но твердо произнесла Каинга. — Зачем вести с ними дела? Почему бы не верить тем, кто предан вам и Ходанну? Зачем нужен союз, который губит вас и вашу страну?

Лабайн не ответил, но слова жены отозвались в душе гулким эхом, скорее похожим на траурный набат. Они попали в цель, они уязвили его. И они были справедливы, сколько бы он ни уверял себя в глупости женщин. Разве сам он недавно не думал так же? Разве не облекал подобные мысли подобными же словами?

— Несмотря на тяготы моего заключения, — продолжала Каинга, — я получала известия о том, что происходит в Ходанне и во всей Аскелле. Вы слепы, государь, если не видите, что многие недовольны вашей политикой — союзом с Секлисом Кайбиганским и развязанной им войной. Я могла бы поклясться, что ваши советники говорят вам то же самое. Отчего вы не прислушаетесь? Отчего не отзовете наше войско и не примиритесь с Вербанненом?

— Хитро, сударыня, — хмуро улыбнулся Лабайн. — Даже сейчас вы верны себе. Я не позабыл того письма, за которым застал вас тогда. Душою вы по-прежнему уроженка Вербаннена и сестра своего брата. Потому вы и советуете мне примириться с Фандоаном, что он — ваш родич?

— Нет, государь. Потому, что эта война бессмысленна и бесполезна для Ходанна, — так же твердо ответила Каинга. — Секлис жаждет власти и величия и воюет ради них. Вербаннен защищается. Но что делаем мы?

— Не указывайте мне, как править страной, — оборвал Лабайн. — И не мешайтесь не в свое дело. Я сам разрешу все насущные вопросы.

— Так поспешите, государь, — улыбнулась Каинга. — Иначе их разрешат без вас. Выход у вас один — мир. И не только с Вербанненом, но и со мной.

— С вами? — Лабайн не поверил своим ушам. — Вы осмелитесь выступить против меня?

— Отчего же я? — Каинга даже не повела бровью, вновь поразив Лабайна: он не мог помыслить, что в его жене столько смелости. — Желающие найдутся. Вы не хуже меня знакомы с историей Аскеллы и знаете, что бывает с правителями, которые губят свою страну. Мудрые люди в таких случаях решают, что лучше загубить правителя. Тем более, сейчас, когда у вас есть законный наследник. Случись что, совет мужей примет меня как регентшу при малолетнем сыне.

У Лабайна кружилась голова. Лишь сейчас он осознал, какова на самом деле его жена и сколь велика сила ее духа: она нисколько не боится его, ибо носит под сердцем мощнейшее оружие. Как бы ни был велик гнев Лабайна, он не поднял бы руку на мать своего сына и наследника Ходанна. В этой игре Каинга, бесспорно, одержала верх.

Изумленный, подавленный, он смотрел на нее — но она не казалась победительницей, упивающейся своей победой. Ее улыбка лучилась любовью.

— Но я не угрожаю вам, государь, а лишь предупреждаю о том, что может произойти, — прибавила Каинга. — Сама я отнюдь не желаю этого. Я желаю лишь вашей любви, как это было в первые годы нашего брака. И желаю послужить Ходанну и Аскелле так, как могу и как должна.

— И вы прощаете мне? — с трудом вымолвил потрясенный Лабайн.

— От всей души. — Каинга взяла его за руку, и на сей раз он не отнял ее. — Знаете, государь, когда женщина осознает, что сделается матерью, в ее душе меняется многое. Пусть зло останется позади. Мне хотелось бы, чтобы наш сын рос в любви, а не в тенях старых обид, как бы ни были они велики и черны.

В голове и в груди Лабайна вновь громыхнуло, так, что руки поневоле дернулись зажать уши. Это рухнула стена, напрасно возведенная им между собой и Каингой, недооцененной и недолюбленной супругой. И рухнула та невыносимая тяжесть, что лежала камнем на его сердце с того самого мгновения, когда он решился на союз с Секлисом Кайбиганским.

Теперь он тоже решился. Прочь сомнения и увертки. Пора играть открыто.

— Собирайтесь, — отрывисто приказал Лабайн. — Я увез бы вас немедленно, в собственном седле, но это может повредить вашему здоровью. Как только я вернусь в Накбоон, я вышлю за вами повозку. И прошу вас в ближайшие дни не тревожить меня — я буду занят.

— Да благословит вас Превысший Создатель, — прошептала Каинга со слезами на глазах.

Лабайн поспешил выйти, ибо сам ощутил на глазах невольные слезы. Великодушие жены потрясло его до глубины души. Она могла бы легко свергнуть его и править сама, совет лордов поддержал бы ее, как и брат, — но она этого не сделала и не сделает. Она говорила о мире совершенно искренне и оказалась много мудрее самого Лабайна. Поневоле он невесело хмыкнул: напрасно он был столь невысокого мнения о женщинах. Есть среди них такие, с чьей внутренней силой и красотой не сравнится самое прекрасное личико на свете.

* * *

Не без удивления взирали лорды-советники герцога Лабайна на своего государя. Еще недавно мечущийся между растерянностью и гневом, ныне он излучал твердую уверенность. Трудно было угадать причину столь разительной перемены, однако лорды неплохо знали Лабайна: именно слабость духа делала его раздражительным, вспыльчивым и подозрительным. Когда худшие его качества брали верх, он был способен на самые невероятные поступки — вроде союза с герцогом Кайбиганским или бесчестья, нанесенного вербанненским послам.

— Не раз, милорды, звучали в этой палате мудрые слова, — начал герцог. — Многие из вас говорили: к чему вести войну, которая влечет лишь напрасные расходы? После долгих раздумий я осознал справедливость этих речей. В черный для Ходанна день и час мы решились поддержать Секлиса Кайбиганского в его безумном походе на Вербаннен. Никакой выгоды мы не получили. Посему мое решение таково: Ходанн разрывает военный союз с Кайбиганом. Я же отказываюсь от свадьбы с дочерью Секлиса, ибо в этом браке более нет нужды. Моя супруга леди Каинга в положенный срок подарит мне наследника, в чем я уверился со слов опытных лекарей.

Один за другим лорды выразили счастье по этому поводу, благословляя как мудрый промысл Превысшего Создателя, так и разумное решение государя. Весть о том, что герцогиня Каинга непраздна, оказалась неожиданной для всех. И не в одной голове промелькнуло, что герцогиня не смогла бы найти более удачного времени, чтобы сообщить об этом супругу. Несомненно, эта весть и стала решающей в окончательной перемене герцога к союзнику.

— Если так, ваша светлость, — заговорил один из лордов, — то будет разумно послать к герцогу Фандоану с предложением мира.

— Будет не лишним, — поддержал другой, — принести ему извинения за тот позор, который пережили его посланцы. И преподнести дары.

— Я согласен, милорды, — кивнул герцог. — Дабы никто не понял меня неправильно, я подчеркну: мы не станем помогать Вербаннену в борьбе против Кайбигана. Мы лишь заключим мир с герцогом Фандоаном, братом моей супруги, и не станем вмешиваться в ход войны. Само по себе отступление наших войск с берега Схура позволит Фандоану бросить в бой с Секлисом свежие силы.

— Намерены ли ваша светлость известить герцога Секлиса о расторжении союза и отведении ходаннских войск?

Герцог Лабайн задумался.

— Нам придется это сделать, дабы не заслужить упрека в вероломстве. Предыдущий наш гонец, посланный к Секлису с посланием, не вернулся, но тому виной могли быть как вербанненские войска, так и разбойничьи шайки. Если же будет заключено перемирие с Вербанненом, то никто не закроет дороги для наших посланцев.

— Но прислушается ли сам герцог Фандоан к словам наших послов?

— Прислушается, если он благоразумен, — ответил Лабайн. — Пускай прежней дружбы нам не вернуть, однако самый худой мир лучше откровенной вражды. Фандоан не станет противиться счастью своей сестры, моей супруги, если увидит, что я вновь отношусь к ней с должным почтением.

Для посольства в Вербаннен Лабайн выбрал четверых лордов, наиболее почтенных и благородных, в том числе своего любимца графа Патара, свиту же им дал совсем небольшую. Вперед них отправились гонцы к командиру ходаннских войск лорду Вириту с приказом немедленно покинуть берег Схура и вернуться в Накбоон. Когда же это случится и вербанненские воины увидят явное доказательство мирных намерений, послам должно было переправиться через реку и, объяснив цель своих переговоров, поспешить к Руманнскому перекрестку, в ставку герцога Фандоана.

* * *

В лагере Амайрана царили обычные утренние хлопоты. Над перекличкой голосов, то оживленных, то ворчливых, визгом пил, ржанием коней и стуком кузнечного молота, дымом очагов и паром из котлов носилось почти неприкрытое ожидание. Воины жаждали нового похода, ибо каждый успех воодушевлял их на очередные действия. Воодушевляли и неудачи — для того, чтобы впредь их не случалось.

Амайран так и держал свои подозрения при себе. Порой он поглядывал на каждого новобранца, будь то горожанин, крестьянин или обедневший дворянин вроде Кэлема, и примерял на них роль лазутчика. Вместе с болью и неверием приходило понимание, что никто из них не мог бы быть предателем — и при этом любой мог бы быть. Амайран ужесточил надзор в лагере, а на вылазки и разведку всегда посылал только смешанные отряды. Однако лазутчик, если он в самом деле был здесь, ничем пока не выдавал себя.

Приняв на свои плечи новое бремя, которое он нес не один месяц, Амайран не бросил старого. Он понимал, что военная удача не вечна и что жизнь его может оборваться в любой день. На случай своей гибели он принял меры: знали об этом лишь двое — Теман и Кэлем. Волей своей он завещал им доставить семейные записи в Мельтанский монастырь и передать матери-настоятельнице. Как женщина великой мудрости и представительница дома ан Тойдре, она сумеет распорядиться тайной и подыскать ей нового хранителя, если прежний умрет бездетным.

Мелькнувшая мысль о продолжении рода заставила Амайрана вновь подумать о Ниере, в которой он видел единственную мать своих детей. На сей раз он не успел предаться ни тоске, ни печали — дозорный с восточного поста передал знак: «Возвращаются, не одни».

Вернувшийся разъезд держал восточный участок дороги, что прорезала поперек весь Вербаннен. Благодаря им Амайран узнал о многом, в том числе об отбытии на юг гарнизона Эредеро под командованием лорда Те-Сапари. Сейчас же разведчики привезли не только вести, но и захваченного пленника.

Пленник, одетый как небогатый дворянин, казался совсем юным, но черты его обличали решительный нрав. Руки пленника были связаны за спиной, плотная повязка закрывала глаза. Амайран отметил принятые товарищами меры предосторожности, как отметил и спокойствие пленника, пусть даже оно было напускным.

— Вот, задержали на дороге, — пояснил десятник, пока прочие стаскивали пленного с лошади. — Ехал на запад, да так мчался, что аж коня загонял. Куда именно ехал, так и не сказал, но по речи слышно, что родом из Кайбигана. Еще и пытался сопротивляться, да мы одолели числом.

— Развяжите его и ведите сюда, — велел Амайран. — Это его конь? Да, видно, что спешил. Как остынет, напоите коня, и пусть отдохнет.

Освобожденный пленник растер запястья и во все глаза уставился на Амайрана. Тот в свою очередь отослал своих, оставив двух-трех человек. Но любопытные обитатели лагеря то и дело подходили, чтобы взглянуть на пленника.

— Откуда вы и куда ехали? — спросил Амайран, не слишком надеясь получить скорый ответ. Пленник в самом деле промолчал, и он задал новый вопрос: — Вы ехали по поручению герцога Секлиса?

При упоминании этого имени пленник едва заметно переменился в лице. Глаза его забегали, рот чуть приоткрылся, словно юноша раздумывал, отвечать или нет. Наконец, он заговорил, и речь его в самом деле обличила его происхождение.

— Нет, — бросил он. — Я не служу Секлису.

Щеки его вспыхнули, пытливый взгляд впился в платок на лице Амайрана. Будто позабыв о том, что он в плену и на допросе, молодой кайбиганец осмелился спросить сам:

— Вы и есть тот самый Амайран, о котором столько говорят? — Получив в ответ легкий кивок, он продолжил: — Я слышал о вас многое и не знаю, чему можно верить. Разбойник вы или верный сын Вербаннена? Прикажете вы убить меня или позволите продолжить путь? Но если вы в самом деле служите своей стране, то знайте: мое дело важно для нее, как и моя жизнь.

— Вы ошибаетесь, принимая нас за разбойников, — произнес Амайран. — Обычный убийца и грабитель, если не убил бы вас сразу, без разговоров, применил бы к вам иные меры. И вряд ли позволил бы самому задавать вопросы, когда вам надлежит отвечать на них.

— Я отвечу, — сказал пленник, слегка смутившись. — Умолчу лишь о своем имени и о своем поручении, ибо это тайна, и она доверена мне иными особами, которых я не могу предать.

— Пусть так. Чье поручение вы исполняете?

— Быть может, вам знаком Мельтанский монастырь, что на северо-западной границе. Туда я и направляюсь, поскольку мое поручение уже исполнено. Теперь я должен сообщить об этом графине ан Тойдре…

Упоминание Мельтанской обители заставило Амайрана встрепенуться, но он сумел сдержаться. Пока он терялся в догадках, откуда мог взяться этот кайбиганец, как оказался в монастыре и зачем, его привело в чувство упоминание знакомого имени.

— Вы говорите, графиня ан Тойдре? — перебил Амайран, стараясь говорить спокойно. — Мать-настоятельница?

Пленник вновь помедлил, словно сомневаясь, и все же ответил:

— Нет, ее племянница.

Амайран ощутил, что земля уходит из-под ног, а все вокруг уплывает прочь. Усилием воли он удержался в сознании, хотя сердце его готово было вырваться из груди. «Племянница! Во имя Превысшего, это же Эвлия! Она жива, она в безопасности!» Все прочие помыслы и чувства ушли далеко-далеко, весь мир словно засиял необычайными красками. Эта весть звучала слишком хорошо для правды — и все же она походила на правду, ибо трудно было заподозрить этого кайбиганца во лжи: слишком честным человеком он выглядел.

— Племянница? — медленно повторил Амайран и заметил в глазах пленника искреннее изумление. — Эвлия ан Тойдре?

— Да, она, — кивнул пленник. — Неужели вы ее знаете?

— О Создатель… — Амайран не знал, смеяться ему или плакать. — Да, знаю — так же, как она знает меня. — Он отбросил с лица платок. — Ибо настоящее мое имя — Ойнор ан Тойдре.

Казалось, пленник удивился не меньше. Однако сквозь удивление пробивалась радость, а не холодное удовлетворение, какое испытал бы лазутчик. Молодой кайбиганец застыл на месте, всплеснул руками, словно не зная, что сказать и что сделать.

— Вы — брат графини? — наконец выдавил он. — Во имя Создателя, она… она так тревожится о вас! Она боится, что вас уже нет в живых, и каждый день молится…

— Если бы вы знали… — В порыве чувств Амайран крепко стиснул пленника, но тут же отпустил. — Если бы вы знали, какую тяжесть только что сняли с моей души! Я сам порой уверялся, что сестры моей нет в живых, но продолжал надеяться. Прошу вас, друг мой, назовите мне свое имя.

— Меня зовут Анкей Эттерфольг, — был ответ. — И в свою очередь я попрошу вас не смущаться тому, что я родом из Кайбигана. Быть может, это звучит страшно, но я добровольно оставил службу у герцога Секлиса, возмущенный его несправедливостью. Не стану рассказывать вам всего, это долгая история. Скажу одно: воистину ваша семья хранима Превысшим. И щедро Им одарена.

Амайран вновь закрыл лицо, сморгнул невольные слезы. Он слегка сожалел о столь бурном проявлении чувств, особенно после недавних своих размышлений об осторожности и возможных соглядатаях. Столь велика была тяжесть на его плечах, сердце и совести, что он жаждал хоть немного облегчить ее. Довериться. Оставить подозрения. Вновь стать человеком, а не отточенным мечом.

И все же верх взял Амайран, а не Ойнор ан Тойдре.

— Возвращайтесь скорее в монастырь, — сказал он. — Расскажите Эвлии все, что видели, и передайте, что я жив и сражаюсь за свою страну так, как могу. Если же над ее головой вновь нависнет угроза, прошу вас защитить ее. Надеюсь, это не будет вам в тягость.

— Нисколько, сударь. Ваша сестра такова, что к ней трудно испытывать иные чувства, кроме добрых. Вместе с нею в монастыре находится моя невеста, герцогиня Вальде… Прошу, не удивляйтесь этому. Да, она пошла против воли отца и сбежала со мной. Надеюсь, это сулит добрые для Вербаннена перемены в ходе войны, как и то дело, что я недавно выполнил. К слову, именно ваша сестра придумала этот план, а мы с герцогиней Вальде согласились поучаствовать в нем. Так вот, клянусь вам, что я сделаю все, чтобы защитить их обеих, если потребуется.

При упоминании невесты Амайран чуть помрачнел. Поневоле он проникся участием к юному Эттерфольгу и подумал, что подобный человек стал бы добрым мужем Эвлии. Впрочем, сейчас не время решать такие вопросы. «Если со мной что-нибудь случится, тетушка не оставит Эвлию. И все же как бы хотелось мне увидеть ее счастливой!» Что до юной кайбиганской герцогини и ее побега со свадьбы, то над этим известием придется отдельно подумать — как и над его возможными последствиями.

— Значит, — произнес Амайран, отложив думы до поры до времени, — если я верно понял вас, вы намерены перейти на службу к герцогу Фандоану?

— О, я бы с радостью перешел, — кивнул Эттерфольг, но воодушевление его слегка померкло. — Хотя обстоятельства мои таковы, что не помешал бы надежный человек, который поручился бы за меня перед его светлостью. Если бы вы сами…

— Имей я такую возможность, — ответил Амайран не без легкой горечи, — я был бы сейчас первым в рядах войск его светлости. Это тоже весьма долгая история, и, быть может, однажды наступит время, когда мы сможем рассказать все друг другу без утайки и без опасения. Сейчас же поспешите — и оправдайте то доверие, которое вам оказали.

— Неужели вы сомневаетесь во мне? — искренне удивился Эттерфольг. — Впрочем, я знаю способ уверить вас. Я исполню свою нынешнюю службу до конца — вернусь в монастырь и доложу обо всем настоятельнице и самой графине. Правда, вы не сразу узнаете об этом.

Амайран улыбнулся. Сам он месяц-другой назад ответил бы точно так же, если бы нежданные удары судьбы не заставили его учиться сдержанности как в словах, так и в делах. И пускай он учится не слишком успешно — в отношении Эттерфольга чутье не обманывало его.

— Не горячитесь, сударь, — сказал он. — Я вас понимаю — и от души благодарю за все, особенно за добрую весть. Отправляйтесь в путь, только не сочтите за грубость, если вам вновь завяжут глаза. Мои люди проводят вас. Хотя эта часть дороги не слишком оживленна.

— Понимаю суровую необходимость и смиряюсь с ней, — ответил Эттерфольг. — Прощайте, Амайран. Будьте уверены, если моего слова для этого довольно: я никому не раскрою вашего подлинного имени, кроме графини.

Эттерфольгу подвели его коня, успевшего отдохнуть, вернули оружие и завязали глаза, когда он взобрался в седло. С ним поехали двое дозорных и вскоре скрылись в темной гущине леса. Прошло не меньше переворота больших песочных часов, когда дозорные возвратились.

— Он уехал, — доложили они. — Через самый опасный участок мы его проводили, а дальше дорога чистая. Такой шустрый парень без труда проскачет где угодно.

— Дай Превысший… — прошептал Амайран.

Тяжесть с души все же не уходила. Амайран верил Эттерфольгу, но сомневался, не напрасно ли открыл ему свое имя. Народу кругом было предостаточно, и среди них мог затеряться и таинственный лазутчик. Если это так, сегодня он раздобыл сведения воистину на вес золота. «Раздобыть-то ты раздобыл, — усмехнулся Амайран под платком, — да не передашь! А попытаешься — и тотчас выдашь себя. Убить меня ты тоже не сможешь, ибо Ойнор ан Тойдре в глазах Секлиса много ценнее, чем Амайран. Причем живой».

Это были не единственные вести за нынешний день. Ближе к вечеру новые разведчики доложили, что к востоку от леса появилась шайка грабителей — по виду беглых наемников из кайбиганского войска. Причем не просто горстка оборванцев, а многочисленные и неплохо вооруженные.

— Нужно их выследить и покончить с ними, — заявил Амайран, даже не дослушав разведчиков. — Когда отдохнете, отправляйтесь на поиски. Мы выдвинемся поутру восточной дорогой.

Пока Амайран отбирал людей для вылазки и советовался с Кэлемом и десятниками, в душе его поселилась новая тревога. Ибо к востоку от леса, на полпути между Эредеро и Пелейей, стояло поместье Те-Сапари, оставшееся ныне без защитника.