Настоящий Человек (джен)

— ...дальше всё зависит от тебя.

Тойфлиш мог лишь смотреть на спину мага, который с неимоверным трудом поднялся, чтобы встретить ярость чудища.

Эту картину он не забудет никогда.

Альберт был высоким мужчиной, и его осанку, сколько Тойфлиш себя помнил, можно было назвать только аристократической, строгой. Спина всегда прямая, разве что он сгибал её намеренно; плечи расправлены, движения — целеустремлённые и выверенные. Так держатся люди, которых с детства учат владеть собой. Таким Альберт был всегда.

Сейчас этой выверенности и след простыл. Его спина, частично скрытая длинными светлыми волосами, покачивалась. Альберт едва держался на ногах, а тело его время от времени судорожно сотрясалось — никакой и в помине не было там выдержки.

Это была слабость, какой Тойфлиш никак не ожидал увидеть. Особенно от человека, который раз за разом доказывал, что его познания в самых разных областях одновременно завораживают и тревожат.

И тут его подрагивающая мана взорвалась, захлестнув чувства некроманта.

Мана Альберта всегда впечатляла. Она была на ступень выше собственной маны Тойфлиша. Но то адское пламя, что вспыхнуло вокруг него, хаотично колеблясь от едва заметного до немыслимо мощного, потрясло до глубины души молодого мага.

Тойфлиш мог лишь смотреть, как энергия вливается в заклинание, как чудовище наконец нацелилось на Альберта и ринулось на того, чтобы разорвать в клочья. Зверь, несмотря на выбитый глаз, оставался всё так же ужасен. Его радужная чешуя была по-своему прекрасна, даже когда была испачкана тёмной кровью, что струилась по его морде, а туша монстра была столь громадна, что могла бы влёгкую снести целое здание.

Формула заклинания пылала в сознании Тойфлиша, будто священный текст, начертанный огнём. Магия Богини требовала абсолютной точности в управлении маной; каждая её нить вплеталась в узор с безупречной точностью, воссоздавая чертежи, что передавались тысячелетиями. Его мана вычерчивала последнюю дугу божественной формулы, когда над пещерой разнёсся голос Альберта.

— Друквелле.

Это слово было чем-то большим, чем просто звук.

Тойфлиш смотрел, не в силах пошевелиться и даже вдохнуть, чтобы не сбить колдовство, как из вытянутой руки Альберта вырвалась чистейшая, незамутнённая сила. Сам воздух, казалось, сжался, и по нему пошла видимая рябь, расходясь конусом кинетической энергии. Известняковый пол под волной давления взорвался, и осколки камня взметнулись вверх подобно обратному дождю. Ударная волна врезалась в несущегося василиска, и на невозможное мгновение огромный змей повис в воздухе — его рывок вперёд был полностью остановлен.

А затем зверя швырнуло назад.

Кувыркаясь в воздухе, тот ловил чешуёй магический свет; тело его извивалось, тщетно ища опору в пустоте. Из разорённой глазницы монстра спиралями тянулась тёмная кровь. Чудовище впечаталось в дальнюю стену с такой силой, что с потолка посыпалась пыль, а в древнем камне остался глубокий кратер.

Альберт рухнул.

— Альберт! — вскрикнул Тойфлиш, едва сдержавшись, чтобы не сбить плетущееся заклинание.

Маг упал вперёд, будто марионетка с перерезанными нитями. Он ударился о землю с глухим, окончательным звуком, который эхом отозвался в костях Тойфлиша. Окаменевшая рука Альбрета с треском ударилась об известняк, и некромант стиснул зубы. Но он не мог остановиться, не мог броситься к Альберту — не сейчас, когда до завершения оставались считанные мгновения.

«Держись. Держись», мысленно повторял он, «Остался лишь последний стих».

Магия Богини текла сквозь него расплавленным золотом, его мана идеально складывалась в божественную структуру. В отличие от привычных ему модульных заклинаний, эта божественная формула была единым, неделимым целым. Её нельзя было ни остановить, ни изменить, ни даже по-настоящему понять. Она просто была. Совершенная, чуждая и абсолютная.

Как выразился сам Альберт после короткой демонстрации, которую он попросил у Тойфлиша? От этой магии у него кожа покрывается мурашками.

Последний поток маны лёг на место в колоссальной структуре.

От Тойфлиша разошёлся мягкий свет — тёплый, золотисто-зелёный. Тот распространился по пещере идеальной сферой, проходя сквозь камень и плоть. Там, где он касался окаменевшей нежити, мрамор начинал трескаться. Этот звук заполнил зал, и сотни трещин, словно паутина, расползлись по застывшим фигурам.

Камень осыпался пластами, обнажая сохранившиеся под ним кости, плоть и металл. Воины в древних доспехах предстали миру: у одних пустые глазницы были целы, но полны мрака; другие мумифицировались; третьи выглядели так, словно умерли час назад. Конструкты невообразимой сложности перестали быть просто статуями. Тойфлиш знал каждого из них по записям предшественников, и всё же, окажись обстоятельства иными, вид их произвёл бы на него неизгладимое впечатление.

Одни воины сжимали оружие, всё ещё блестевшее сквозь века, другие держали щиты, у некоторых были посохи и иные проводники магии. Среди них были лучники, а были и те, у кого оружия не было видно вовсе.

Стражи были свободны.

Но они не двигались. Без воли некроманта они были лишь искусно изменёнными телами — памятниками поколениям величайших мастеров его ремесла. Они стояли в боевом порядке, с поднятым оружием и сомкнутыми щитами — точно так же, как в тот миг, когда взгляд василиска настиг их десятилетия назад.

Взгляд Тойфлиша нашёл скорченное тело Альберта, которого не коснулось сотворённое им заклинание. Он шагнул вперёд — и замер, заметив, что левое плечо и рука Альберта обратились в мрамор. Из той раны всё ещё торчал сломанный клык, окаменевший вместе с плотью вокруг.

Яд.

Даже отсюда он видел, как от камня меняется цвет кожи: по живой плоти Альберта ползли тёмные прожилки. Если он снимет окаменение сейчас, освободит это плечо... клык снова начнёт гнать яд прямо в кровь.

Кулаки Тойфлиша сжались.

На другом конце пещеры зашевелился василиск; в его горле зарождалось низкое шипение. Он был ранен, полуослеп, оглушён, но всё ещё жив. А между ними стояла армия величайших неживых конструктов, о которых только знал Тойфлиш. Но они ещё не были его. Некоторые были его собственными творениями, оставшимися с прошлой экспедиции, но большинство были пропитаны маной его наставника.

Тойфлиш посмотрел на неподвижное тело Альберта, на едва заметные подъёмы и спады его груди — доказательство того, что жизнь всё ещё цепляется за это изломанное тело. Маг, который спас его, который встал между смертью и дураком-некромантом, что должен был лучше понимать, о чём просит.

Тойфлиш стиснул зубы. Пальцы его начали выписывать в воздухе бессмысленный по сути жест, который он полюбил ещё учеником. Нити некромантских заклинаний потянулись к ждущим Стражам.

Не чтобы запитать их, а чтобы стать ключом к управлению — ключом, который был величайшей тайной его рода.

— Восстаньте, — тихо приказал он, и по всей пещере пустые глазницы вспыхнули бледно-зелёным светом.

«Дальше всё зависит от тебя. Эти слова эхом отозвались в его голове, пока мёртвые, с лёгкостью повинуясь его командам, приходили в движение и выстраивались вокруг него.

Монстр взревел и изверг луч, но из рядов мёртвых двое вышли вперёд и вскинули руки с короткими посохами и резными жезлами, встречая удар в лоб.

Вспыхнули заклинания, вплетённые в саму структуру нежити — процедура настолько сложная, что Тойфлиш и помыслить не мог воссоздать подобное в собственных творениях, — и они с лёгкостью подпитались его маной. Ожили чары, которые сам Тойфлиш никогда не сумел бы сотворить.

Взметнулось бледное пламя, сплетаясь в барьеры, и перехватило атаку. Ослабевший уже вдвое луч окаменения не смог барьеры даже поколебать; любой обращённый в мрамор пламенный участок барьера тотчас таял.

Огненные волны угасли. Мёртвые воины уже неслись с нечеловеческой скоростью к отступающему зверю, и на одно короткое мгновение Тойфлиш был уверен, что встретился с ним взглядом. И он увидел в нём страх.

Но некроманту было всё равно. Запустив заложенные в нежить команды, — он точно знал, как и почему они работают, хотя ему и не доводилось их активировать прежде, — Тойфлиш оставил Стражей делать своё мрачное дело.

Тойфлиш знал: против раненого и ослабевшего зверя этого будет достаточно.

Его взгляд упал на фигуру возле него; фигуру нежити, созданную им самим: то был старик, такой худой и хрупкий, будто мог рухнуть в любую секунду, и такой мертвенно-бледный, словно умер всего час назад.

Добрый, миролюбивый человек, который, казалось, и мухи не обидит.

Верзаген выглядел таким, каким Тойфлиш его помнил. Его наставник, которого, по его же предсмертной воле, Тойфлиш превратил в своё лучшее творение, был единственным, кому он приказал охранять себя.

Именно ради его окаменевшего тела Тойфлиш и спустился сюда — тела, которое он превратил в свой шедевр ещё до первой, провальной схватки с василиском. То была правда, в которой он так и не решался признаться Альберту. Вернуть останки наставника было для него так же важно, как добраться до Ирема. Не потому, что тело наставника было превосходным инструментом — хотя так и было, — а из-за того, что именно оно для него значило.

Ему было стыдно признаться, что он хотел сразиться с василиском ещё и потому, что боялся — больше, чем за Стражей, — что окаменевшее тело наставника могут случайно уничтожить во время битвы. Из-за его провала наставник простоял здесь камнем больше года, и Тойфлишу казалось жизненно необходимым исправить эту ошибку лично...

Теперь эта мысль казалась такой глупой. Его наставник, человек, который был ему отцом во всём, что имело значение, был мёртв. Тойфлиш лучше кого бы то ни было знал: мёртвые не возвращаются в мир живых.

А тело... это просто тело. Он должен был это понимать. Не существует останков, которые стоили бы чей-то жизни.

Поэтому он не мог позволить Альберту умереть из-за его, Тойфлиша, одержимости. Этого он попросту не вынесет. Альберт не должен умереть. Не так. Не из-за его ошибок.

Он опустился на колени перед Альбертом, не обращая внимания на грохот битвы и вопли зверя, которого разрывали на части. И снова он представил себе ту самую магию — прекрасную, цельную и до ужаса чуждую.

И впервые в жизни, творя божественные чары, он молился. Молился и всей душой надеялся, что его поступки ещё можно исправить; молился, чтобы на этот раз его сил и знаний оказалось достаточно.

* * *

Альберт

Я пришёл в себя мгновенно. Этот процесс давно стал для меня естественным и привычным.

Однако на этот раз сознание не было кристально ясным. Мой разум застилал туман, тело моё отзывалось… неправильно. Мои мысли текли медленно, вязко, а боль…

Именно из-за этого чувства неправильности я первым делом попытался встать.

— Лучше не надо…

Я увидел, как Тойфлиш мягко опустил ладонь мне на грудь, не давая подняться, и на миг я напрягся.

Воспоминания о случившемся хлынули в голову, и только тогда я заметил, что его руки слабо светятся. Это было знакомое сияние Магии Богини.

Я снова расслабился, стараясь собраться с мыслями, и бегло огляделся.

Вокруг нас стояла нежить. Из-за отсутствующих рогов моя чувствительность была ужасной, но даже так я ощущал исходящую от них мощную ману.

С первого взгляда было ясно: эти Стражи — сила, с которой я в одиночку не справлюсь. Что, впрочем, неудивительно: Стражи были результатом вековых трудов и изысканий целой династии некромантов.

Такая мощь, собранная и напитанная заранее, была мне в моём нынешнем состоянии очевидно не по зубам.

— Василиск? — спросил я выверенным, несмотря на слабость, голосом.

Моя мана была истощена. Не думаю, что её у меня когда-либо было так мало. Яд, — тут же, как-то вспомнил я, — пожирал ману. Он поглощал саму энергию, но моя плоть была плотнее, её было труднее разрушить, и, полагаю, именно поэтому я всё ещё жив. Как и всё в этом мире, яд шёл по пути наименьшего сопротивления и предпочёл пожирать ману, а не плоть.

— С ним покончено, — тихо ответил Тойфлиш, похоже, всё ещё исцеляя меня.

Я почувствовал облегчение. Мне ещё ни разу не доводилось испытывать Магию Богини на себе, тем более её исцеляющие чары. Было удивительно узнать, что она работает, ведь между анатомией человека и устройством монстров нет ничего общего.

Это могло означать одно из двух: либо мифическая Богиня создала свою магию так, чтобы она действовала и на людей, и на чудовищ, либо её заклинания буквально навязывали исцеление, обходя физические ограничения и воплощая саму идею выздоровления, независимо от строения и формы тела.

— Хорошо, — выдохнул я, расслабляясь под его руками.

Теперь, когда появилась минута покоя, я мог лучше ощутить, что он делает. Яд всё ещё присутствовал в моём теле, особенно в левой его части. Окаменение спало, рана затянулась, клык был извлечён, но те крохи энергии, что производило моё ядро, яд пожирал почти мгновенно.

Хотя, я мог поклясться, мне казалось, будто процесс замедляется.

— Рад, что ты не ошибся насчёт Стражей, — произнёс я, чувствуя, как у меня плывёт перед глазами. Голова моя не двигалась, но было полное ощущение, что её водит из стороны в сторону. Тошнотворное ощущение.

Это походило на опьянение — как в те времена, когда я был человеком, — но без приятной лёгкости в голове. Просто ощущение потерянности в собственном теле и полная рассеянность.

— Когда они с ним сошлись, василиск был ранен, дезориентирован и ослаблен, — тихо ответил Тойфлиш. Я почувствовал, как дрогнули его пальцы, прижатые к моей груди. — Мне почти не пришлось руководить добиванием.

Страшная всё-таки вещь, если вдуматься. Некромантия, големантия для бедных… Проведя столько времени с Тойфлишем, я понял, сколь ошибочна такая трактовка.

Воскресить небольшую армию мертвецов действительно проще, чем создать столько же големов. И да, создать один шедевральный голем легче, чем столь же совершенную нежить.

Но ни то, ни другое не является невозможным, а маги — народ гордый. Некромант, за которым стояли поколения предков… было неизбежно, что и они начнут гнаться за качеством. Целая армия шедевров от разных мастеров, каждый из которых оттачивал свой аспект ремесла, и всё это совершенствовалось бесчисленными поколениями… жуткая перспектива для любого врага.

— Альберт...

Я открыл глаза. Тойфлиш, похоже, закончил меня лечить и теперь сидел на коленях рядом, глядя вниз, в каменный пол.

— Если бы не я… ты бы легко одолел василиска, верно?

Я слегка повернул голову, чтобы лучше разглядеть юношу.

Но перед глазами у меня всё плыло, и я не мог толком различить ни выражение его лица, ни позу.

— Да, — ответил я, не видя смысла отрицать. Я знал, что он видел мою ману и, вероятно, оценил мои физические возможности.

Это меня не тревожило, по крайней мере, не слишком. Раз я жив, значит, он ещё не понял моей истинной природы. С его точки зрения, логичнее было бы предположить во мне воина с богатым прошлым.

— Тогда почему ты согласился на мою просьбу пойти с тобой? — спросил он, кажется, глядя мне в лицо.

Для меня он был расплывчатым пятном, у которого было как минимум три пары глаз.

Я на миг задумался. Укоренившаяся привычка говорить правду вынуждала меня колебаться. Да и вопрос был непростым: даже будучи демоном, я не был существом, живущим одной лишь логикой. Некоторые решения рождаются из эмоций, обстоятельств и таких глубоких ассоциаций, что я не мог сознательно объяснить, почему поступаю так, а не иначе.

— Ты был готов умереть ради этого, — наконец сказал я, выудив то, что казалось мне главным мотивом в тот момент. — Я предупреждал тебя столько раз, сколько мог, но в конечном счёте у меня нет права лишать тебя выбора.

Обычно я бы на этом остановился. Но сейчас мои мысли были как в тумане и расплывчаты, и я озвучивал их, одновременно пытаясь разобраться в них сам.

— Ограничивать выбор ребёнка допустимо, потому что мы считаем детей незрелыми и не способными решать за себя. Кто-то припишет это любви и заботе, но дело не в этом. Родитель не перестаёт любить ребёнка, когда тот вырастает. Любовь здесь ни при чём, — рассуждал я, пока мир вокруг меня слегка уплывал, а я гнался за ускользающей мыслью. — Смысл тут в том, что ребёнок ещё не способен принимать взвешенные решения, и любовь заставляет родителя уберечь его от ошибки с серьёзными последствиями. Всё меняется, когда ребёнок становится взрослым. Тогда жажда свободы и возможность делать выбор становятся для него столь же важны, а то и важнее, чем собственная безопасность.

Я замолчал, понимая, что несу какую-то тираду, но чувствуя, что если не закончу мысль, то упущу её. Мне самому был нужен этот ответ.

— Ты взрослый, и ты мне ровня, — заключил я, пытаясь сфокусировать взгляд на его лице, но чувствуя, как глаза соскальзывают в сторону. — А значит, даже если я не хочу твоей смерти, я обязан уважать твой выбор. Я должен верить, что ты способен оценить риски и сам решить, чего стоит твоя жизнь. Я не знал, почему для тебя было так важно пойти сюда, но я не мог отнять у тебя этот выбор.

Тойфлиш издал странный звук, который я не смог сразу опознать. Инстинкт подсказал мне, что это нечто среднее между растерянностью и усмешкой — не смех и не хрип, а какой-то сдавленный, будто влажный звук.

— Тогда почему ты был готов пожертвовать своей жизнью ради моего спасения? — спросил он всё тем же неразборчивым тоном.

Я ощутил злость на собственное бессилие: на отказывающее зрение и затуманенный разум. Я хотел понять, хотел увидеть его — но не мог.

Не знать, какого ответа он ждёт, было странно и неловко. И эта неловкость злила меня ещё больше.

Но мне и не нужно было понимать, что он хочет услышать. Мне нужно было говорить правду.

— У меня не было времени думать, — признался я, пытаясь вспомнить свои мысли в тот миг, когда я вскинул щит. — Наверное, потому что позволить тебе умереть было бы неправильно.

Вот и всё. Не то чтобы страха смерти тогда не было. Просто я решал одну задачу за раз. Надо защитить его от камней, иначе он умрёт. Надо заслонить его от луча окаменения, иначе он умрёт. Надо отвлечь змея, иначе он умрёт.

Риск для моей жизни был всегда, но выбор передо мной стоял простой: отступить, не пытаться его спасти — было бы морально неправильно. Тогда я об этом не думал, но разум — раб привычки.

Позволить ему умереть — неправильно. Это всё, что я знал, а остальные мои действия строились вокруг этого знания.

На миг воцарилась тишина. Полная и всеобъемлющая, если не считать звона у меня в ушах.

— С ядом я сделал всё, что мог, — тихо сказал Тойфлиш. — Но часть его осталась в тебе. К концу дня он выйдет сам.

Это беспокоило. Но я чувствовал, что не умру: моё ядро не было повреждено, а мана моя восстанавливалась быстрее, чем её поглощал яд. Пусть скорость восстановления была жалкой и до «нормального» состояния мне было ещё далеко, но я выживу.

— Тогда нам надо идти, — сказал я, пытаясь встать, но руки меня подвели.

Известняк под ладонями был скользким. Мои руки дрожали, отказываясь держать даже часть моего веса. Яд, похоже, нарушал связь между ядром и телом.

— Ты же не серьёзно, — голос Тойфлиша был нечитаем, но плечи его слегка опустились.

— Нам нужно возвращаться, — мне с трудом удалось сесть. Пещера накренилась. — Кровь и шум битвы привлекут других монстров. Они придут из любопытства.

Мы шли сюда прямым путём к василиску, убивая лишь тех тварей, что попадались нам по дороге. Но сам некрополь был куда больше. Тойфлиш уверял, что его наставник вычистил всё ещё в первой экспедиции, поэтому мы не совались в пустые сокровищницы и тупики. А ведь именно там, как я был уверен, и обосновались новые монстры.

Тойфлиш помолчал, изучая меня. Затем он подхватил меня под правую руку и поднял, причём с куда большей силой, чем я ожидал от человека его сложения. А может, я просто настолько ослаб, что даже такая сила казалась для меня впечатляющей.

Стоять было хуже, чем сидеть. Мои ноги словно жили своей жизнью. Без поддержки Тойфлиша я бы тут же рухнул.

— Это нелепо, — пробормотал он, но уже перекидывал мою руку себе через плечо, а своей обхватывал меня за талию.

— Яд выйдет из меня независимо от того, буду я двигаться или нет, — сказал я, чтобы его успокоить.

Никаких доказательств этому у меня, естественно не было.

Он что-то хмыкнул, но промолчал.

Мы двинулись вперёд. Мои ноги скорее волочились по полу, чем шагали. Стражи без приказа расступались перед нами, а часть воинов ушла вперёд. Труп василиска уже исчез.

Первый же подъём показал, как я был самонадеян. Каждый шаг требовал от меня огромного усилия воли, мои ноги слушались с секундным опозданием. С каждым метром Тойфлиш брал на себя всё больше моего веса, пока, по сути, не потащил меня наверх. Его челюсти были сжаты от напряжения — так близко это мог разглядеть даже я.

— Мог бы приказать своим конструктам нести меня, — предложил я, едва не утянув нас обоих за собой.

— Нет, — резко отрезал он, бросив на меня короткий, злой взгляд.

Мы остановились на первой же площадке. Тойфлиш тяжело дышал, на лбу у него блестел выступивший пот. Он осторожно прислонил меня к стене, а сам опёрся на противоположную.

— Три минуты, — сказал я, прикидывая в уме. — Если будем отдыхать столько на каждом подъёме, то успеем выбраться до того, как у твоих конструктов начнёт кончаться энергия.

По крайней мере, так Тойфлиш сам говорил о выносливости своей «армии».

Насколько энергоэффективным был Страж, я не знал.

Тойфлиш кивнул, на миг прикрыв глаза.

Холодный камень приятно студил горящую кожу. Когда у меня успел начаться жар? Яд вызывал реакции, которые моей демонической физиологии были не свойственны.

Сам факт, что тело демона может имитировать лихорадку... это открытие стоило изучить чуть позже.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, не открывая глаз.

— Будто мои внутренности медленно растворяются.

Он поморщился и посмотрел на меня.

— Исцеление должно было… — в его голосе послышались тревога и даже лёгкая паника.

— Оно спасло меня от неминуемой смерти. Это уже больше, чем я мог ожидать, — честно ответил я.

Молчание. Был слышен только шорох доспехов Стражей, перестраивающегося вокруг нас.

— Спасибо, — тихо сказал он, глядя в пол.

— Не за что, — ответил я, слегка качнув головой.

— Здесь я с тобой не соглашусь, — его пальцы сжались и разжались.

— Твоя смерть была бы неудобной, — сказал я, пытаясь найти причину, которая избавит его от чувства долга, и в итоге выпалил первое, что пришло мне в голову.

Не знаю, почему мне было так важно, чтобы он не чувствовал себя обязанным. На какое-то мгновение эта мысль завладела всем моим сознанием.

Тойфлиш поднял взгляд. Выражение его лица было нечитаемым.

— Неудобной, — повторил он.

— С кем бы я ещё обсуждал теорию магии? — сказал я, тем самым солгав. И тут же осознал, что натворил.

Мысленно я пообещал себе покаяться позже. Стыда я не чувствовал, но понимал, что это серьёзное нарушение, совершённое ради пустяка. Пусть даже я был не в себе.

Он слегка качнул головой и оттолкнулся от стены.

— Готов?

— Нет.

Чтобы я смог встать, ему пришлось буквально поднять меня. Едва я выпрямился, головокружение вернулось ко мне с новой силой. Пока мир вокруг шёл ходуном, я уставился на его плечо под своей рукой.

Проходы сливались воедино. Каменные коридоры, резные рельефы, на которых я не мог сфокусироваться, залы, казавшиеся бесконечными. Тойфлиш замолчал, сосредоточившись на том, чтобы вести и поддерживать меня. Я помогал как мог, отталкиваясь от стен на поворотах.

— Здесь налево, — выдавил я, когда он замялся на развилке.

Армия без вопросов свернула, и мы оказались в центре их строя.

Время растянулось. Из-за яда всё казалось одновременно и близким, и далёким. Мгновения потускнели, как и боль внутри. Лихорадка у меня неуклонно поднималась.

— Последний рывок, — вырвал меня из монотонного шага его охрипший голос.

Последние коридоры едва не доконали нас обоих. Дважды у меня совсем отказали ноги. Тойфлиш каким-то чудом удерживал мой безвольный вес, его мышцы дрожали от усталости. Один раз, когда я чуть не завалился назад, меня подхватил один из конструктов — почти живая на вид фигура с отчётливо женскими очертаниями.

Дыхание некроманта стало прерывистым, но он не останавливался. Просто тянул меня вверх, шаг за шагом.

А потом впереди показался серый дневной свет.

Мы вышли наружу пасмурным днём. Тойфлиш усадил меня на поваленное бревно у входа в пещеру и тяжело опустился рядом. Его ноги заметно дрожали.

Позади нас в идеальном строю вышли остальные воины Стражей и уцелевшие скелеты Тойфлиша. При дневном свете они выглядели до смешного неуместно.

— Мы выбрались, — сказал Тойфлиш, глядя в пустоту.

— Очевидно.

Он коротко, надломленно рассмеялся.

Мы сидели в тишине, пока день клонился к вечеру. Никто из нас не был готов отправиться в обратный путь. Яд продолжал медленно выгорать во мне — он слабел, но не сдавался.

— Альберт, я всё хотел спросить… — я повернулся к некроманту, который сидел рядом и изучал моё лицо. — Когда ты собирался сказать мне, что ты демон?

Я застыл.

В голове у меня пронеслись десятки сценариев, моё тело на мгновение напряглось — насколько это было возможно, — а страх ударил мне в грудь.

Но напряжение спало так же быстро, как и возникло. В позе Тойфлиша не было ни тени враждебности.

Вместо этого мой разум занял другой, куда более жгучий вопрос…

— Как ты узнал? — спросил я.

Тойфлиш усмехнулся, честно и безобидно.

— Я почти всю жизнь работаю с телами и плотью, Альберт. Как я мог такого не заметить после того, как сегодня возился с тобой?

Когда он это сказал, всё стало на свои места. Действительно, как он мог не заметить? Мне хотелось списать всё на лихорадку и яд, но дело было не только в этом. Меня сбило с толку его поведение.

— Ты с Северных земель, ты проделал весь этот путь до Империи. Ты должен знать, кто такие демоны, — я не спрашивал, а констатировал факт, глядя ему в глаза. — Почему я всё ещё жив?

Весёлость не сошла с его лица, но мой взгляд он встретил спокойно.

— Именно потому, что я знаком с демонами, я и знаю, что ты не похож на них, — просто сказал он. — Ни один нормальный демон не делится своими исследованиями с Аубёрст. Ни один нормальный демон не упустит столько шансов убить кого-то вроде меня. Ни один демон не понимает людей так же хорошо, — он улыбнулся, честно и светло. — И я не думаю, что хоть один из них рискнёт жизнью, чтобы спасти друга.

Долгое мгновение — дольше, чем мне хотелось бы признавать, — я не мог подобрать слов. Я пытался придумать хоть что-то, чтобы опровергнуть его догадки, но не мог.

* * *

Мы сидели на террасе.

Тойфлиш распорядился, чтобы его конструкты уложили меня на то самое бревно, где мы отдыхали вначале, за что я был ему признателен. Я так и не понял, почему он упорно тащил меня из подземелья лично, когда для этого у него была вполне работоспособная нежить, но эта мысль надолго у меня в голове не задержалась.

Я был в ослабленном состоянии и ещё не до конца оправился от яда, но к моменту нашего возвращения к Бегемоту моё сознание прояснилось. Впрочем, постоянная боль, моя давняя спутница, моим истрёпанным нервам не помогала.

После ужина, как и следовало ожидать, повисло тягостное молчание.

Тойфлиш грел руки о чашку с чаем — приготовленным с помощью простого бытового заклинания, которому я его научил, — и молча смотрел на стол. Я же просто сидел и ждал, пока яд окончательно выйдет из моего тела.

Было ясно, что тишина долго не продержится. Вместо того чтобы ждать неизбежного, я, всё взвесив, решил взять инициативу на себя.

— Мне непросто объяснить, почему я отличаюсь от других демонов, — наконец произнёс я. Тойфлиш вздрогнул и удивлённо на меня посмотрел. — Ты, наверное, ломаешь голову, как бы начать разговор, — сделал догадку я, почти не сомневаясь в своей правоте.

Некромант неловко хмыкнул, его плечи поникли — так бывало всегда, когда он расслаблялся у себя дома, а не был в походе.

— Пожалуй, да… — он запнулся и на мгновение почесал щеку. — Это не та тема, которую я умею правильно начинать.

Я слегка склонил голову.

— Только не говори, что тебя заботит деликатность. Уверяю, мне на неё наплевать, — я сделал вдох; не потому, что это помогало справиться с раздражением или моим отвратительным состоянием, а чтобы выиграть секунду и собраться с мыслями. — Правда, впрочем, прозвучит нелепо. Это история, в которой вообще мало логики.

Это было честное предупреждение. К этому моменту я уже понимал: даже если я ничего не расскажу, Тойфлиш, скорее всего, оставит меня в покое.

Но и причин молчать у меня не было. Он знал главный секрет, который я хотел сохранить; мою демоническую природу. Что же до моего происхождения, прошлой жизни, странного положения и моих целей… я никогда не собирался делать из этого тайны. Я просто не распространялся об этом, потому что знал: всё это взаимосвязано, и в это трудно поверить.

До сегодняшнего дня говорить об этом было бессмысленно. Но я знал, что Тойфлиш выслушает и, возможно, даже поверит части сказанного.

— Вот уж честно, Альберт, в тебе и так не особо много логики, — тихо усмехнулся он, и его взгляд потеплел. — Если ты готов поделиться, я тебя выслушаю.

Его благодарность меня раздражала. Я знал, что он, вероятно, чувствовал именно оное — чувство долга, подпитываемое благодарностью. Одна из тех эмоций, тех мотивов, которых был лишён нынешний я.

Из-за этого было сложнее смотреть на вещи его глазами. Я всё ещё мог, в качестве интеллектуального упражнения, но это давалось мне с трудом.

И это раздражало меня ещё сильнее. Я ненавидел это в людях, потому что каждый раз мне приходилось сталкиваться с собственными изъянами, и это делало меня уязвимее.

— Я хочу, чтобы ты помнил об одной вещи на протяжении всей моей истории. Простой принцип, о котором не следует забывать, имея дело со мной, — предупредил я, встретившись с ним взглядом. Моё лицо ничего не выражало, я не старался придать ему какое-то выражение, просто не позволял себе эмоций. — Несмотря на моё происхождение и то, что ты сейчас услышишь, я всё ещё демон. Я не вижу мир так, как ты. Я не чувствую так, как ты. Мой разум устроен принципиально иначе, — я сделал паузу, убеждаясь, что он услышал и понял каждое слово. — Тойфлиш, я понимаю людей, и ты узнаешь почему, даже если в итоге не поверишь. Но это не значит, что человек способен понять меня. Попридержи своё сопереживание при себе. Оно мне не нужно, да я и не способен его оценить.

Некромант не ответил, лишь медленно кивнул. Выражение его лица было одновременно и тревожным, и задумчивым.

Хорошо. Я не уверен, что это надолго, но пока... хорошо.

— Правда в том, что я помню свою прошлую жизнь. В той жизни я был человеком…

И я немного рассказал ему о Земле. О том, кем я был, какую жизнь прожил, каким был мой мир — настолько кратко, насколько мог.

Потом я объяснил, как умер. Рассказал о незамысловатости этого события. О том, как я запомнил ту удивительную, сбивающую с толку агонию, когда сознание уже угасло, но боль никуда не делась, пока отмирает мозг. Как в худшем из кошмаров, где ещё функционирует лишь самая примитивная часть тебя и та медленно умирает, но агония… о, агония никуда не девается.

А затем я рассказал, как снова начал жить — уже демоном. Поведал, какой борьбой обернулось первое десятилетие моего нового существования: как я учил языки и постигал магию.

Я рассказал ему о своей одержимости и своей страсти.

Я рассказал ему о демоне по имени Альберт.

* * *

Слова у меня закончились лишь глубокой ночью.

Я был уверен, что упустил многое, множество деталей, но ничего больше не приходило мне на ум, если думать в ключе «чем я не похож на других демонов».

Сначала Тойфлиш, казалось, не был уверен, можно ли ему задавать вопросы или обсуждать услышанное. Но в конце концов и эти плотины прорвало.

— …Странности твоей прошлой жизни — это отдельный разговор, я вообще ничего не понял, — признался он после долгой паузы, во время которой я, отвечая на его предыдущий вопрос, описывал ему бессмысленный политический ландшафт современной Германии. — Но я давно хотел спросить: почему ты выбрал такую жизнь? — он махнул рукой в сторону террасы.

Я на миг растерялся, обдумывая с десяток версий того, что он имел в виду.

Растерянность вспыхнула во мне убийственной яростью, которую я привычным усилием воли проигнорировал.

— Поясни, — попросил я.

— В дороге. В одиночку, — он встретил мой взгляд. — Я понимаю, тебе было бы нелегко вписаться в какое-нибудь королевство или государство, но… наверное, это было бы возможно? Учитывая продолжительность твоей жизни.

Сочувствие, которое я увидел на его лице, раздражало. Сопереживание.

Мне вновь понадобилось больше времени, чем следовало, чтобы провернуть этот мысленный трюк — представить, о чём он думает и что чувствует.

Как же. Я. Это. Ненавижу.

— Моё уединение меня не тяготит, — совершенно честно сказал я.

Я постучал себя пальцем по виску.

— Я не способен впадать в депрессию от одиночества. То, что я мало кого знаю, то, что ни с кем не близок; меня не беспокоит. И не может беспокоить. Я не тоскую по удобствам, которыми ты, вероятно, наслаждаешься в городах. Мне они искренне, по-настоящему безразличны, — как можно проще объяснил я. — Есть и ещё кое-что, о чём ты не подумал. Я опасен для окружающих.

Я увидел, что Тойфлиш хочет меня перебить, и коротким жестом попросил его помолчать.

Я был благодарен, что он не вставил ни слова. Иначе сдержать убийственную ярость было бы труднее.

— Это не самоуничижение и не драматичный призыв о помощи. Это факт. Представь: я отвлёкся, а кто-то подходит сзади и хлопает меня по плечу. Скорее всего, я сдержусь и не разорву этого человека на части. Но ключевое слово здесь «скорее всего», — сказал я просто, чтобы он понял. — Насилие для меня подобно рефлексу. Такому же естественному для меня, как для человека — вздрогнуть или замереть от испуга. Если у меня в тот день будет чуть более скверное настроение, если я буду чуть сильнее измотан, если мои нервы будут на пределе… я могу не успеть себя остановить. И это не тема для обсуждения, это факт.

Я внимательно посмотрел ему в лицо и продолжил:

— Даже сейчас меня терзают убийственные импульсы. Вспышки гнева, которые для человека были бы нелогичны, психотичны. Ты пытаешься сопереживать мне. Я понимаю эту концепцию, но чтобы представить, что ты при этом чувствуешь, мне нужно приложить усилие. Необходимость тратить на это силы меня бесит, а мой гнев копится. — он вздрогнул, и я пояснил: — Подобное мучает меня постоянно. Моё терпение истощается не по вине окружающих. С точки зрения человека это иррационально. Это поведение совершенно другого зверя с иным набором примитивных эмоций, которые пробуждаются от самых неожиданных причин — по крайней мере, если смотреть с человеческой перспективы.

Я откинулся на спинку стула и на мгновение прикрыл глаза, пытаясь подавить кипящий во мне гнев.

— Я разумное существо, поэтому какое-то время могу себя сдерживать. Но я уверен, что у меня есть предел прочности даже для бытовых раздражителей, и за этой чертой я кого-нибудь убью. Я просто не хочу выяснять, где такая граница находится, — я открыл глаза и слегка склонил голову.

Думаю, до него дошёл мой посыл. Даже человек в общественном транспорте может вытерпеть лишь определённое количество тычков в спину. Особенно если нельзя сделать замечание, особенно если нет передышки. Гнев копится и, если ему не дать выхода, рано или поздно он прорвётся.

— Но позволь мне продолжить. Оставим в стороне культурные и политические издержки доказательства того, что «добрые демоны существуют», и сколько людей из-за этого может погибнуть. Оставим в стороне и ежедневную опасность, которую я представляю… Есть и чисто практическая причина моего образа жизни. Время и силы, которые у меня ушли бы на то, чтобы вписаться в общество, мне лучше потратить на учёбу и исследования, которые мне всё равно нужно проводить здесь, в диких землях.

Тойфлиш ответил не сразу. Похоже, мои слова дали ему обильную пищу для размышлений. Он выглядел обеспокоенным, немного бледным, и, возможно, ему было жаль меня.

Это нормально. От порядочного человека я иного и не ожидал.

— Пожалуй, теперь я понимаю лучше, — наконец сказал он, осторожно ставя на стол пустую чашку. — Почему тебя так интересуют ядра монстров и… почему ты хочешь разгадать их тайну.

Я резко кивнул.

— Но я должен спросить, — продолжил он, один раз постучав пальцами по столу, — насколько ты уверен, что успех вообще возможен? Превратить демона в человека кажется…

— Невозможным? — подсказал я, когда он запнулся.

— Я хотел сказать — беспрецедентным, — он поёрзал на стуле, слегка наклонившись вперёд. — Но да, и это тоже.

Я почувствовал, как раздражение и гнев во мне утихают, позволяя мне легче подобрать ответ.

— Скорее всего, это в самом деле беспрецедентно. Но это не значит, что такой возможности не существует. Лишь то, что она пока не исследована, — я осторожно подбирал слова. — Нет практических причин, почему это не может случиться. Мана способна менять материю, а ядра поддаются модификации. Настоящий вопрос не в том, «возможно ли это», а в том, «как это сделать».

Тойфлиш помолчал, разглядывая свои руки, лежащие на столе.

— А если у тебя получится? — его голос был нейтральным, любопытным. — Что тогда?

У меня не нашлось немедленного ответа. Я много думал о том, «как» этого достичь, но редко — о том, что будет «после».

— Я не решил, — признался я. — То, что будет дальше, предстоит решать человеку по имени Альберт. А не демону.

Он посмотрел на меня со странным выражением на лице.

— Мне кажется мало полезного в том, чтобы вот так всё разделять, Альберт. Ты — это ты.

Я коротко качнул головой. Гнев во мне снова вспыхнул, но на этот раз почти не заметно..

— Есть предел тому, что можно сделать, идя против самой своей природы, — просто сказал я, глядя перед собой. — Я не хочу размышлять о том, чего бы я захотел, став человеком. Я лишь знаю, что любые планы, которые я построю сейчас, скорее всего, полностью изменятся, как только я смогу взглянуть на мир с другой точки зрения.

Тойфлиш издал тихий горловой звук — не то недоверие, не то понимание. Меня раздражало, что я не могу понять. Его пальцы рассеянно скользили по краю чашки.

— Ирем, — внезапно сказал Тойфлиш, выпрямляясь. — Ты всё ещё собираешься туда?

— Да. Знания, которые там хранятся, могут оказаться бесценными, — просто ответил я, снова встретившись с ним взглядом.

— Для твоих исследований.

— И не только, — я изучающе посмотрел на него, склонив голову. — Это важно?

— Пожалуй, нет, — он медленно поднялся. Усталость от того, что он тащил меня из подземелья, всё ещё была заметна в лёгкой дрожи его ног. — Тебе нужно отдохнуть. Яд…

— Выйдет к утру, как ты и сказал.

Он кивнул и шагнул к выходу с террасы, но помедлил, оперевшись рукой на деревянные перила.

— Альберт, — произнёс он, не оборачиваясь. — Ты сегодня спас мне жизнь. И сказал, что позволить мне умереть было бы неправильно.

— Говорил, — мне стало немного любопытно, к чему он клонит.

— Но ты также сказал, что демоны воспринимают мораль не так, как люди, — он повернулся и посмотрел мне в глаза. — Так что для тебя значит «неправильно»?

Я задумался. Вопрос не был странным, просто я ожидал его позже, когда он успеет переварить всё остальное.

— Нарушение системы правил, которой я решил следовать, — медленно произнёс я. — Структуры, которую я построил на основе наблюдений и памяти. В основном она вращается вокруг десяти заповедей, про которые я тебе рассказывал,— я ненадолго замолк, обдумывая ответ. — В этой моей логике нет того эмоционального веса, который вы, люди, связываете с моралью, но результат в итоговом поведении схож. Для меня это и есть мораль.

— Идеальная имитация совести без её реального переживания, — сказал он, и его голос, как и взгляд, стал отстранённым.

— В сущности, да, — подтвердил я резким кивком. — Я знаю, каким должен быть конечный результат морального поведения. Отталкиваясь от этого результата в обратную сторону, можно сымитировать наличие совести.

Хотя эта имитация и хрупка.

Он долго изучал меня взглядом. В тусклом свете выражение его лица было нечитаемым.

— Наверное, это самое одинокое, что я когда-либо слышал, — тихо сказал он.

— Только если ты упорно смотришь на это через призму человеческого опыта, — я сохранял голос непроницаемым. — Я же просил тебя даже не пытаться мне сопереживать.

— Верно, — он снова отвернулся. — Увидимся завтра. Когда поправишься, нам нужно будет обсудить план путешествия.

— Согласен.

Он ушёл без лишних слов, и его шаги затихли в ночи. Я остался на террасе, наблюдая, как между плывущими облаками проступают звёзды.

Яд продолжал медленно покидать моё тело. По моим расчётам, к утру я буду в строю, хотя до полного выздоровления мне ещё далеко.

Это может подождать, как, впрочем, и я. У меня в запасе была целая вечность.

А пока я просто сидел и ждал, когда моё тело соберёт себя воедино.

Снова крикнула сова, на этот раз ближе. Охотится, наверное. Или метит территорию. Простые животные мотивы, которые я прекрасно понимал.

Возможно, в этом и заключалась главная ирония. Мне было легче понять сову, чем то, почему Тойфлиш настоял на том, чтобы нести меня самому. Почему его так мучила моя боль. Почему он назвал моё существование одиноким, когда я никакого одиночества не испытывал.

Логически я понимал, что и почему чувствует Тойфлиш. По крайней мере, по большей части. Но я не мог разделить с ним эти чувства. Не мог по-настоящему поставить себя на его место. Мне было проще представить себя этой совой.

Глухая зависть, переходящая в гнев и снова в зависть. Знакомая, мерцающая ярость, которая охватывала меня всякий раз, когда я общался с людьми или даже наблюдал за ними издалека. Этот гнев, мой гнев, не был рационален; за годы я это усвоил. Он коренился в диссонансе, в смятении, в беспомощной зависти.

Это была уродливая, неправильная и в конечном счёте бессмысленная реакция моей ненормальной психики — слишком ущербной, чтобы быть человеческой, и слишком извращённой, чтобы быть демонической.

Я прикрыл глаза и сосредоточился на механических процессах исцеления в своём теле: на том, как мана медленно одолевает яд, как срастаются повреждённые ткани. В этом был смысл. Это подчинялось правилам и законам.

Это меня успокаивало.

Поднялся ветер, он принёс первые капли дождя. Я не шелохнулся. Вода меня не волновала, а чары террасы всё равно поддерживали комфортную температуру.

К тому же, в дожде всегда было что-то умиротворяющее.

Жаль, что моей маны не хватит на Резонирующую Душу, чтобы я мог хоть на миг забыться.