Линия жизни (гет)

Save what you got, keep it safe, don't ever stop

There's nothing more, it's nothing less

It's all we got, it's happiness, it's happiness

Ain't that right? Ain't that right?

(с) Kasabian — Happiness

* * *

Лето 1973г.

* * *

Солнечный свет проникал сквозь густую листву, окрашивая окружающее Марлен пространство в зеленоватые тона. Пахло прошлогодней листвой, мхом и корой деревьев — запахи леса, знакомые ей с детства. Девочка уверенно шагала по густому подлеску следом за высоким, чуть прихрамывающим мужчиной, который точными магическими заклинаниями заставлял растительность склоняться в стороны, позволяя волшебникам пройти.

Они вышли из дома на рассвете, наскоро позавтракав сандвичами, приготовленными Марли, и крепким горячим чаем, прогнавшим остатки сна. Был июнь, но по ночам в гористой местности Шотландии, где находился дом МакКиннонов, все еще держалась низкая для этого времени года температура, поэтому под короткую походную мантию отец заставил ее надеть теплую кофту. Она немного сковывала движения, но когда они ступили под кроны деревьев в густой, совсем еще по-ночному, мрак леса, а дом с его теплой кухней остался далеко позади, девочка в полной мере осознала, как прав был мистер МакКиннон. Солнце поднималось над лесом медленно, лениво. Лес не спешил расставаться темнотой, кутался в нее, как в одеяло. Отец выпустил из палочки пару шариков света, которые кружились вокруг путников, освещая им путь в темноте. Марлен, без всяких напоминаний, шла следом за мистером МакКинноном след в след, останавливаясь, только когда он говорил. Им нужно было собрать трав для домашнего склада ингредиентов и аптеки, поэтому остановки были явлением частым. Раньше, когда Марлен была совсем маленькой, отец, перед тем, как срезать траву, подолгу рассказывал дочери, что это за растение и как оно может быть использовано. Она слушала внимательно, пусть запоминалось из этих лекций совсем не так много, как хотелось бы. Теперь роли переменились: мистер МакКиннон останавливался, палочкой фиксировал шарик света над пучком какой-нибудь травы, и спрашивал у Марли, что это за растение, нужно ли им обратить на него внимание, или не будет мудрее проследовать дальше.

Марли ошиблась всего один раз, перепутав аконит с вереском. Отец не стал заострять на этом внимание, поправил ее, и они продолжили путь. День постепенно вступал в свои права: мрак редел, из черных тонов перетекая в серые, а потом в темно-зеленые, постепенно светлея. Марли уже могла внятно различить без отцовских шариков света лес вокруг себя. Когда они вышли на поляну, где было совсем уже светло, мистер МакКиннон отменил световое заклятье, и шарики рассеялись. Он наколдовал им покрывало, а потом достал из старого холщового рюкзака самодельный магический термос с чаем (напиток в нем никогда не остывал, сколько бы времени ни прошло) и новую порцию бутербродов, прихваченных из дома. Марлен не устала, но озвучивать это не стала. Ее отец терпеть не мог, когда с ним начинали нянькаться, как с калекой, но это не отменяло больной ноги и того факта, что уставал он быстрее, чем до ранения. Ему нужен был привал, несколько минут, чтобы отдохнуть. Марлен взяла бутерброд и принялась сосредоточенно жевать, иногда запивая чаем из крышки термоса, с которой мистер МакКиннон уже успел сделать дубликат для себя. Отец же первым делом выложил из рюкзака мешочки с травами, которые они успели собрать до того, как окончательно рассвело, открыл их и внимательно осмотрел.

— В этот раз отличный улов, — он довольно улыбнулся и подмигнул дочери. — Посмотри.

Мистер МакКиннон достал из мешочка длинный, продолговатый лист. На нем не было ни одного пятнышка от вредителей, он был великолепно зеленым, сочным и свежим. Марли улыбнулась в ответ. Бадьян поспевал по осени, и за плодами отец отправится уже без нее, но листья ценились не меньше. Эти нашла она, помогла собрать и намеревалась собственноручно засушить для домашней аптечки.

Отец аккуратно сложил листья обратно в мешочек, развернул список, в который аккуратным почерком миссис МакКиннон были вписаны все растения, которые нужны были в их кладовой, и принялся палочкой вычеркивать те, что им уже удалось найти.

— Остались спорыш, чемерица и дубровник. Кстати, также очень похож на аконит, — он выразительно посмотрел поверх списка на Марлен.

Та закатила глаза и фыркнула.

— Я правильно определила все остальные травы, папа. Это что-нибудь значит, или аконит всего важней? У нас кто-то обзавелся привычкой покрываться мехом в полнолуние?

Мистер МакКиннон усмехнулся, потянулся вперед и потрепал своей большой рукой светлые волосы на голове дочери. Обычно она это не любила, но сейчас был приятно.

— Твоя взяла. По крайней мере, ты помнишь, для чего он нужен, хотя лично меня полностью устроит, если эти знания тебе в жизни никогда не пригодятся. Молодая Профессор Спраут не плохо вас учит.

Марли вспомнила ночь перед экзаменом по травологии. Как она сидела на кровати Мэри, напротив Макдональд, и подруга, держа в руках тяжелый том по травологии, помогала ей выучить все эти зубодробительные названия, тонны описаний и свойств. Они легли спать только к трем, когда сонная Лили выбралась из-за полога кровати и напомнила, что без здорового сна все усилия могут обернуться прахом, так как обе просто заснут на середине своего блестящего ответа. МакКиннон усмехнулась. Хорошее было воспоминание. Теплое…

— Мне помогли.

— Что? — мистер МакКиннон снова поднял на дочь взгляд от списка.

— Мне помогли все это выучить. Мои друзья.

Она видела, как приятно ему было это слышать. Почему-то для отца всегда было важно, чтобы Марли научилась заводить себе друзей. Как будто весь смысл жизни заключался только в этом умении, с которым у его дочери были заметные проблемы всю ее короткую жизнь.

— Вот как? Те две девочки, от которых постоянно приходят письма?

— Мэри и Лили. Да, это они.

— Прекрасно, дочь, — мистер МакКиннон свернул список и убрал его в рюкзак вместе с мешочками с собранными травами. — Признаться, мне не давало покоя твое вечное одиночество.

Она посмотрела на него непонимающим взглядом. Марли никогда не чувствовала себя одинокой, ей комфортно было в обществе самой себя. Впрочем, нельзя было не признать, что некоторые эпизоды жизни становились намного веселее из-за того, что теперь ей было с кем их разделить.

— Мы с мамой за тебя переживали. Но когда прошлым летом начали приходить все эти письма, я был очень за тебя рад.

— Почему переживали? — нахмурилась девочка.

— Детка, мы ведь, положа руку на сердце, не самые внимательные родители…

— Ты постоянно сидишь дома, куда уж внимательнее, — усмехнулась Марли.

— Когда ты появилась, еще не сидел. И Кен очень быстро уехал в школу. Ты постоянно была одна, а мы упустили момент, когда нужно было научить тебя общаться с другими детьми. Взять хоть того мальчика…

Она без всякого уточнения поняла, о ком говорит отец, и помрачнела.

— «Тот мальчик» заслужил все, что получил. Ты обещал, что мы не будем больше это обсуждать.

Мистер МакКиннон примирительно вскинул руки и принялся за бутерброды. Марлен, успевшая уже закончить ланч, поднялась на ноги и начала прохаживаться по краю поляны. Пару раз ей показалось, что она видела на одном дереве лукотрусов, но раньше в их лесу не росли волшебные деревья, поэтому приглядываться Марли не стала. Отец скоро позвал ее. Покрывало, на котором они сидели, уже исчезло, он стоял в центре поляны, опираясь на толстую палку, с которой всегда ходил в лес, и ждал дочь.

Путь продолжался, но теперь, когда в лесу было светло, идти стало намного интереснее. Несколько раз девочка слышала дятла, видела, как белки играют в догонялки в кронах деревьев. Она пожалела, что не взяла с собой орехов, чтобы их подкормить. Ближе к полудню они повернули в сторону болот. Запах стоялой воды задолго до появления первых камышей подсказал им, что цель близко. Деревья здесь росли так плотно, что свет почти не пробивался через их кроны. Везде царил темно-зеленый сумрак, и отец снова воспользовался световыми чарами.

— Мы не пойдем далеко, это может быть опасно. Видишь эти следы?

Марли кивнула, рассматривая дымные полосы над землей.

— Здесь водятся фонарники.

— Они опасны?

— Нет, если не обращать на них внимания, — улыбнулся отец. — Но это коварные существа. Стоит за ним последовать — и угодишь в трясину. Подожди здесь, и никуда не уходи, я сейчас вернусь.

Он начал пробираться по кочкам вглубь болота. Огоньки, кружащие вокруг него, позволяли Марли не терять его из виду, поэтому тревоги она не ощущала. Девочка присела на пень и принялась подобранной здесь же палкой рисовать на сырой почве различные каракули. Она даже не сразу заметила, что к двум огонькам, которые для нее оставил отец, присоединился третий.

Он был меньше, не такой яркий. За ним как будто вился серебристый дымок. Но если шарики света, созданные волшебником, хаотично летали в воздухе, у этого огонька был заданный вектор движения. Он приблизился, застыл неподалеку, как будто ждал, когда Марли обратит на него внимание. Она заметила его, но не сразу поняла, что это такое. Любопытство и осторожность были в равной степени свойственны девочке, поэтому с пенька она поднялась, но туда, где начиналась болотная вода, ступать не стала. Огонек же, стоило ей шагнуть к нему, задрожал и поплыл дальше, маня последовать за ним в трясину. Делать этого девочка не собиралась, но почти физически ощущала привлекательность этого света. Он как будто гипнотизировал.

Рука отца легла ей на плечо и развеяла очарование. Марли слепо моргнула, а потом сфокусировала взгляд на мистере МакКинноне.

— Как я и сказал, болотный фонарник собственной персоной.

— Что он такое? — тихо спросила Марли.

— Призрак, в каком-то смысле, — ответил отец. — Идем, Марлен. Мы здесь закончили.

Она оглянулась несколько раз, когда они уходили с болот. Маленький призрак вернулся к самой кромке воды, тоскливо мерцая, так, что Марли даже захотелось в какой-то момент вернуться, чтобы он перестал грустить, но рука отца крепко сжимала ее ладошку.

— Так всегда бывает, если на него посмотришь, — сказал мистер МакКиннон. — У них своя магия. Слабенькая, быстро рассеивается, но если поддашься, всегда тяжело сбрасывать ее оковы.

— Ему одиноко…

— Нет. У него память короткая, как у рыбы. Через полминуты он и не вспомнит, что мы там были. Не нужно из-за него переживать. Вы еще будете их изучать курсе, кажется, на третьем, или на четвертом. Тогда узнаешь больше. А пока просто запомни — не нужно на него смотреть. Лучше вообще не обращать внимания.

Марли какое-то время молчала, переваривая слова отца. Они еще не ездили за учебниками для третьего курса, но про себя девочка решила, что обязательно найдет там главу про фонарников. И про других обитателей леса тоже, потому что зеленый массив, по которому они пробирались, не был пустым. Ей хотелось лучше понять его. Чувствовать себя здесь уверенно, как ее отец. Он даже ни разу не оглянулся…

Обратный путь из леса занял меньше времени: было светло, путники меньше осторожничали, а список, которым их снарядила в дорогу миссис МакКиннон, был целиком исчеркан. Они нашли все пункты, указанные в нем, поэтому настроение у отца было приподнятое, он с удовольствием рассказывал дочери про лес, его обитателей и возможности, которые открывались здесь любому волшебнику, мало-мальски сведущему в травологии. Постепенно одинокий огонек с болот отпустил мысли девочки, чары рассеялись, как и говорил мистер МакКиннон. Когда лес остался позади, а впереди показался дом, небо над ними уже окрасилось в розовый закатный цвет. Марли устала, но когда встретивший их брат спросил про самочувствие, ответила, что все прекрасно. Матери дома не было: в ту ночь ей выпало ночное дежурство, и она уже покинула дом. Ужин был аскетичный: доели бутерброды, припасенные для похода за травами. Марлен почти сразу же отправилась к себе после ужина. День выдался щедрым на впечатления, теперь их нужно было рассортировать и переварить.

* * *

Питер позади него на метле ощущался как большой и тяжелый рюкзак — так сильно Петтигрю вцепился в Джеймса. Стоило хоть немного изменить угол полета — и товарищ тут же начинал охать, норовя помимо рук оплести рулевого еще и ногами. Поначалу это забавляло, Джеймс даже сделал несколько незапланированных пируэтов в воздухе, но совсем скоро однообразные реакции и полная неспособность Питера привыкнуть к высоте наскучили. Про себя Поттер в который раз за день пожалел о том, что Сириуса не оказалось дома этим утром. С Блэком всегда было весело. Джеймс ждал у карниза больше получаса, потом облетел дом и заглянул в окна, но внутри было пусто и темно. Будто семейство полным составом выехало куда-то. Пришлось признать поражение, придумать альтернативу, потому что заявиться к Ремусу в одиночку было бы уныло. Тогда он вспомнил про Питера, и что тот, вроде как, живет где-то поблизости, в одном из пригородов. Еще несколько минут ушло, чтобы поднапрячься и вспомнить хоть какие-то детали, которые помогли бы ему понять, где именно стоит искать дом Петтигрю. По счастью, про мать и деда Пит поговорить любил, так что, хоть Джеймс никогда его особенно не слушал, нужные кусочки мозаики всплыли в памяти сами собой. Дело осталось за малым — привести план в исполнение.

Петтигрю не поверил своим глазам, когда в окно ему постучал Джеймс Поттер. Пит знал, как далеко отсюда его друг живет, и просто не мог представить, что тринадцатилетнему мальчишке позволено улетать так далеко в одиночестве. Тем не менее, это был Поттер, собственной персоной. Когда Пит открыл окно, Джеймс, как оседлавший зачем-то метлу Питер Пен, приземлился на его подоконник и сообщил, что прямо сейчас они отправляются навестить Люпина. Петтигрю испугался, начал отнекиваться, прекрасно понимая, как его исчезновение напугает мать. А вот дед точно рассердится и накажет… Джеймс его не слышал, просто не желал услышать. В уговорах он тоже был не силен, они его быстро утомили, вопрос был поставлен ребром: либо Питер прыгает на метлу и они летят навестить друга, либо же он остается дома, но с таким ненадежным другом водиться они больше не станут. Последний аргумент был ударом по болевой точке. Друзья были единственным, что заставляло Питера чувствовать себя важным и интересным. Лишившись их он погрузился бы вновь в ту липкую пучину бесконечного страха перед каждым шагом, который он делал в жизни. Он подчинился. Неловко забрался на подоконник, уселся позади Джима, физически ощутив, как просела метла, а потом они полетели. Питер всегда ненавидел полеты, но никогда — так сильно, как в тот раз. Когда под ними показались крыши многоэтажек, метла пошла на снижение и Джеймс высадил его на плоскую поверхность, пообещав вернуться через минуту, Пит мысленно возблагодарил Мерлина, Моргану и всех их потомков за то, что остался цел и невредим. Поттер был, без сомнения, прекрасным летуном, но то, что он вытворял, еще и имея позади пассажира, выходило за грани добра и зла.

Реакция Ремуса на стук в окно мало отличалась от реакции Питера. Полнолуние только миновало, он все еще чувствовал себя неважно, да еще на руках остались свежие отметины, которые мать заботливо перевязывала каждый день, смазывая их волшебной мазью, которую приготовил отец. Большую часть дня мальчик проводил в постели, ситуация не должна была измениться в ближайшие два-три дня, пока его организм восстановится после трансформации. Но потом раздался стук по стеклу, Ремус поднял взгляд от книги (единственное доступное ему в эти тяжелые дни развлечение, которое помогало хоть немного отрешиться), увидел улыбающееся лицо Джеймса Поттера по другую сторону и от удивления открыл рот. Поттер помахал ему и жестом попросил открыть окно. Ремус, с видимыми усилиями, выбрался из постели и выполнил просьбу.

— Неважно выглядишь, дружище, — сказал Джеймс, пересаживаясь с метлы на подоконник Люпина.

— Новый приступ, только вчера прошло… — ответил Ремус, вымученно улыбаясь.

— И ты целыми днями просто лежишь здесь со своими книгами? И все?

В словах Джима звучал такой неподдельный ужас, что Рем снова улыбнулся, но на этот раз искренне.

— Это не так плохо, как выглядит со стороны. Я привык.

— Не-е-ет, не в мою смену! Друзьям Джеймса Поттера тухнуть от тоски не положено. Запрыгивай.

Люпин устало вздохнул и покачал головой.

— Джеймс, я сейчас не самый веселый попутчик. Кстати говоря, ты-то тут что делаешь, да еще один? Твои родители знают, что ты так далеко летаешь от дома?

Джеймс посмотрел на Ремуса снисходительно, но тот и сам уже понял, что сморозил глупость. Перед ним был сам Джеймс Поттер, который в своих поступках руководствовался только собственными желаниями и ничем больше. Его родители понятия не имели, что он на самом деле вытворял, и это, пожалуй, было к лучшему. Все оставались спокойны.

— Мы решили тебя навестить, потому что письмами обмениваются только девчонки, а мне интересно было узнать, как у тебя дела.

— Ты не ищешь легких путей, да? — усмехнулся Рем.

Секундой позже до него дошел смысл первой части предложения.

— Погоди… «Мы»?

— Ну да, — Джеймс блеснул белозубой улыбкой. — Я и Питер. Он ждет на крыше. Держу пари, ему там одиноко и страшно. Если ты со мной не пойдешь, я его там оставлю, и тебе придется рассказать отцу, чтобы его вернули домой. Ты ведь не поступишь так с нашим другом?

Это был шантаж, неприкрытый и не очень, с точки зрения Ремуса, красивый, но зная Джеймса, Люпин не сомневался, что тот свою угрозу исполнит. Когда кто-то нарушал планы Поттера, он мог стать поразительно бесчувственным чурбаном. Люпин, как обычно бывало, просто примирился с судьбой, и, когда Джеймс показал ему на место рядом с собой на метле, покорно забрался на нее. Поттер подумал несколько секунд, а потом поменялся с товарищем местами, чтобы Ремус сидел впереди и не мог свалиться с метлы при подъеме, потому что Джеймс готов был его подстраховать. Они поднялись на крышу, к Питеру, мысленно уже смирившемуся с перспективой просидеть в одиночестве всю оставшуюся жизнь прямо здесь. Петтигрю, увидев их, тут же вскочил с места, бросился к Ремусу и порывисто его обнял, чуть не повалив на рубероидную поверхность, опасно хрустевшую под ногами.

— А твоя мама не будет против? — спросил Пит с тревогой.

Ремус помотал головой. Ее все равно не было дома, и не должно было быть еще по меньшей мере пару часов.

— У тебя отсюда очень интересный вид, я считаю, — сказал Джеймс, легко вскакивая на карниз, упирая руки в бока и осматривая раскинувшийся до самого горизонта каменный лес из многоэтажных домов с редкими вкраплениями зелени. — Вот, значит, как живут магглы. Похоже на огромный муравейник, как по мне.

Ремус и Питер подошли, облокотились на карниз по обе стороны от Джеймса, и тоже устремили взгляды на шумный город.

— Пожалуй, — согласился Ремус. — После Годриковой Впадины я долго не мог здесь заснуть. Отцу приходилось накладывать заглушающие чары, чтобы избавиться от шума машин.

— Что такое машины?

— А вон, видишь? — Ремус свесился за карниз и ткнул пальцем в голубой седан, паркующийся у соседнего дома. — Магглы на них передвигаются, как мы на метлах.

Джеймс нахмурился.

— Не очень-то они похожи на метлу. Скорее какой-то железный коробок. И ездит по земле… Это же скучно! Ни мертвую петлю выписать, ни ветер в волосах ощутить, никакого веселья!

Ремус с Питером рассмеялись.

— Зато безопасно. Из машины не выпадешь, тебя не замочит дождем, а зимой в ней тепло. Хотя, иногда они сталкиваются друг с другом, и тогда магглам приходится туго.

Джеймс фыркнул. Автомобиль явно не произвел на него большого впечатления. Он подогнул ноги и уселся на карниз по-турецки.

— Не представляю, что бы я делал, если бы родился магглом. Это же столько всего ты никогда не попробуешь, не узнаешь даже, что можно...

— Раз не узнаешь, значит, и тосковать не о чем, — улыбнулся Рем.

— Вот вечно ты со своей философией, Люпин, — Поттер протянул руку и взлохматил волосы товарища. — Нет, серьезно. Мне их жалко. Столько интересного вокруг, а они не видят и не знают об этом.

— Есть же правила, — робко вставил Пит.

— Правила! Правила нужны, чтобы их нарушать, — усмехнулся Джим.

— У тебя могут отобрать палочку, если ты будешь колдовать перед простецами! — воскликнул Петтигрю.

— Расслабься, Пит. Не собираюсь я перед ними колдовать. Просто жалко мне их, и все.

Ремус с Питером переглянулись настороженно, но Джеймс выглядел миролюбиво, уставившись на город так, как иные люди наблюдают за разбивающимися о берег волнами океана.

— Почему твои родители уехали из Годриковой Лощины, Рем? — спросил он вдруг, после короткой паузы.

— Не знаю, — уклончиво ответил Люпин.

— Никогда не слышал, чтобы волшебники селились так близко к магглам.

— А Сириус как же?

— Он — другое дело. Блэки жили на этом месте, когда никакой площади Гриммо и в помине не было. Это магглы пришли к ним, а не наоборот.

— Кстати, а где Сириус? — попытался Ремус переменить тему разговора.

Подействовало, хотя Джеймс тут же помрачнел и подпер рукой подбородок.

— Не знаю. Я и его хотел привезти, торчал возле его дома битых полчаса, но так никого и не увидел. Смотался куда-то вместе со всем семейством.

Ремус кивнул и положил подбородок на сложенные на карнизе руки. В каком-то смысле ему повезло, что Сириуса не оказалось дома. Вдвоем Поттер и Блэк разнесли бы его дом до самого основания, совершенно не планируя этого изначально. Но в то же время было немного грустно, что четвертого товарища повидать не удалось. Люпин скучал по ним, пусть разумом понимал, что не видеться будет лучше. Он до сих пор пытался держать дистанцию, не слишком привязываться, пусть все попытки разбивались о непробиваемый напор Джеймса. Кто еще пролетел бы полстраны на метле только чтобы навестить своего болезненного друга? Вот так просто, без оглядки. Это казалось ему чем-то совершенно невероятным, тем более что сделано было не для кого-то, а для него, для Ремуса Люпина.

— Хотите самолетики запустим?

— Чего? — Питер и Джеймс с непониманием уставились на Ремуса.

— Ну, из бумаги можно сложить фигурку и сбросить с крыши. Посмотрим, чей быстрее долетит. У меня на письменном столе есть несколько листов.

— Все, больше ничего не говори! — Джеймс шутливо отдал честь и вскочил на метлу, скрывшись за карнизом вместе с ней.

В школе они подобным образом играли в птиц — складывали фигурку из бумаги, а потом с помощью магии заставляли летать. В маггловской части Лондона, где колдовать им было запрещено, можно было использовать упрощенный вариант.

Джеймс скоро вернулся со стопкой листов подмышкой, Ремус показал товарищам, как нужно складывать самолет, а потом все трое вернулись к карнизу и запустили первый рейс, громко болея каждый за свое творение. Первым на землю шлепнулся самолетик Питера — он почти сразу ушел в крутое пике, в то время как два других планировали, снижаясь по спирали, как в странном танце. Джеймс фыркнул.

— Эта штука должна хорошо лететь, или хорошо падать?

— Не умеешь ты проигрывать, — усмехнулся Ремус.

Для следующего рейса правила поменялись — победителем объявлялся тот, чем самолет продержится в воздухе как можно дольше. Второй самолетик получился у Питера лучше, и в воздухе он задержался дольше, но Петтигрю переборщил с силой запуска, когда бросал его, и тот застрял в кроне ближайшего дерева. Два других повторили танец первых, но самолетик Ремуса все-таки упал на полсекунды позже. Потом был третий круг, когда победа досталась Джеймсу. И четвертый. А потом пятый, пока не кончилась бумага. Последний самолетик Джеймса упал к ногам старого маггла, тот поднял взгляд, и мальчишкам пришлось срочно отойти от края крыши, чтобы не быть замеченными. Они устроились у надстройки, ведущей на крышу, вытянули ноги вперед, оперлись спинами на кирпичную кладку, нагретую на солнце, продолжая болтать о целом множестве вещей сразу, пытаясь восполнить тот пробел, что возник в их общении с момента окончания учебного года. Ремус спохватился только когда солнце, стоявшее все это время высоко, начало клониться к горизонту. Его мать уже должна была вернуться, он знал, как сильно она будет волноваться, если не найдет его дома. Джеймс сокрушенно вздохнул.

— Ладно, твоя взяла. Садись, верну тебя матушке.

Ремус показал ему язык, а потом забрался на метлу.

Обратный путь до дома Питера занял совсем немного времени, но, в отличие от Ремуса, которого вернувшаяся мать не поймала на отлучке, потому что сочла сына спящим и будить не захотела, Петтигрю повезло куда меньше. Когда они снижались над задним двором дома Петтигрю, чтобы вернуть Питера обратно в его комнату, тот был весь как на иголках, будто предчувствуя беду. Стоило Джеймсу улететь, Энид ворвалась в комнату сына, услышав шум. Глаза у нее были красные и заплаканные, на беднягу Пита тут же обрушился шквал упреков и красочный рассказ про то, сколько нервов она истратила, когда поняла, что мальчик пропал. Вялые попытки Питера оправдаться были проигнорированы, в наказание он оказался под домашним арестом на неделю. Это наказание Петтигрю принял стоически. В конце концов, приключение того стоило.

* * *

Из колонок, установленных по углам магазина, вырывались низкие басы и перегруженные звуки гитары, от которых все внутри дрожало, наполняя все естество мальчика восторгом, от которого хотелось начать прыгать в такт музыке прямо здесь. Сириус смотрел на пластинку на стенде прямо перед ним. Голубое небо, облака, четыре патлатых парня и надпись «Aerosmith». Он не в первый раз заглядывал в этот магазин, но с маггловскими деньгами и ясной целью купить пластинку пришел в первый раз. Сложнее всего было добыть маггловские деньги, потому что Сириус понятия не имел, как это сделать. Он бродил по площади перед домом, подбирая случайно оброненные прохожими монеты, так, что скоро окрестные магглы начали воспринимать его как нищего попрошайку. Один раз даже полицейские пытались задержать, но он вовремя сбежал под защитные чары дома. Он почти уже потерял надежду, когда в гости заглянул дядя Альфард, заметил странное поведение племянника на улице, вызвал его на беседу, а потом долго смеялся. Сначала Сириус ужасно на него обиделся, но когда приступ смеха прошел, Альфард достал новенькую хрустящую банкноту и всунул в руку племянника, сообщив, что здесь достаточно денег на покупку пластинки. Сириус не мог поверить, что все может быть так просто. Он специально подождал несколько дней, но дядя ничего не рассказал матери, никто не пытался отнять у него деньги. Тогда юный Блэк решился и направился в музыкальный магазин на углу, где он впервые услышал совершенно очаровавшие его звуки музыки.

Пластинку ему продали, хоть и посмотрели косо: тринадцатилетние мальчишки в длинных черных мантиях редко закупались у них пластинками малоизвестных американских рок-групп. Домой Сириус не шел, он летел, тесно прижимая к груди свою бесценную покупку. В гостиной Блэков давно стоял зачарованный граммофон, которым пользовались только в те редкие дни, когда Вальбурга принимала гостей. Обычно на нем проигрывали старые пластинки с записями магических инструментальных концертов. Музыка была, конечно, красивая, но тоскливая до ужаса. Сириус не любил ее. Его пластинка была совсем другим делом. Он вбежал в гостиную, на ходу распечатывая коробку. Комната, по счастью, была пуста. Установив свою покупку на проигрыватель, Сириус, давно уже смекнувший, что в доме палочкой можно пользоваться и ничего за это не будет, как бы в школе не пугали, шепнул заклятье, приводившее в движение ручку на корпусе граммофона. Тот зашипел, пластинка начала вращаться, Сириус подцепил ручку с иглой и установил на винил.

Грянул гром. Губы Сириуса растянулись в улыбке. Было даже лучше, чем он надеялся. Зачарованный граммофон звучал намного лучше кассет, которыми пользовались магглы в магазине. Звук окружал, вибрировал вокруг него и внутри. Сириус вскинул руки вверх, рассмеялся и принялся качать головой в такт мелодии и крикам исполнителя. Что бы там не говорили его полоумные родители про магглов, не могли они быть так уж плохи, если сподобились написать такую музыку. Блэк мало понимал, о чем поет Стив Тайлер, но это было ему и не нужно. Все равно в слова он не вслушивался, они для него тогда не имели значения. Мальчик наслаждался новым ощущением, новыми переживаниями, которые его полностью поглотили. Музыка стала быстрее, мальчик начал прыгать, отпуская на волю это давно копившееся в нем желание. Это было прекрасно, невероятно, завораживающе. Почти как матч по квиддичу, в сотни раз лучше всех тех кислых представлений, которые так любила посещать его матушка. Эта музыка была живая, и вместе с ней ожидал и мир вокруг, до сих пор, как казалось Сириусу, тускневший в стенах его дома до невыносимых серых тонов. Теперь комнату будто раскрасили невидимой рукой. Ему было весело, хотелось только одного — чтобы музыка никогда не кончалась. Но она кончилась. Внезапно, резко, болезненно. Сириус остановился, учащенно дыша, непонимающим взглядом посмотрел на граммофон. Его мать стояла там, у нее в руке была палочка. Лицо совершенно ничего не выражало, но глаза… В глазах полыхала холодная ярость, так хорошо ему знакомая.

— Что здесь происходит? — тихим, угрожающе-низким голосом спросила Вальбурга.

— Я слушаю музыку, матушка. Помнится, вы не раз сокрушались, что мое культурное развитие находится на уровне летающей обезьяны из Конго, — ответил Сириус, небрежным движением поправляя растрепавшиеся волосы.

— Музыку? Это вой тех самых летающих обезьян, — прошипела она, бросив уничтожающий взгляд на несчастную пластинку. — Что это за мерзость и где ты это взял?

Ему не стоило говорить ей правду. Но соблазн увидеть, как изменится ее лицо, если он скажет, оказался слишком велик.

— Купил в маггловском магазине, разумеется.

Вальбурга побледнела, челюсти ее сжались так, что на щеках проступили желваки. Сириус, чувствуя, как душа почему-то уходит в пятки, стоял перед ней, маленький и несгибаемый, и нагло ухмылялся в ответ. У него было не так много возможностей донимать ее так, как она донимала его, даже теперь, когда большую часть года он проводил вне этого дома. И мальчик наслаждался каждой минутой, пусть внутренний голос настойчиво напоминал, как близко расплата за такую дерзость.

— Ты… Ты принес в мой дом эту мерзость?

Он открыл рот, чтобы ответить, но в этот момент Вальбурга молниеносным движением направила палочку на граммофон. Пластинка сорвалась с места, рассекла воздух в паре миллиметров от лица Сириуса, а потом врезалась в стену, разлетевшись на множество осколков.

— Никогда! — крикнула она. — Никогда в моем доме не будет этой грязи! Ты понял меня?!

Он на нее не смотрел. Взгляд мальчика был прикован к осколкам. Новая пластинка, его пластинка… Меньше получаса в их доме — и уже уничтожена. Она не имела права. Это была его вещь, он сам ее купил. Он мог делать с ней все, что захочет. Он, Сириус, но никак не Вальбурга.

— ТЫ ПОНЯЛ?! — ее голос походил на рев.

Сириус резко развернулся к матери.

— Нет, не понял! — заорал он в ответ. — Это мой дом ничуть не меньше, чем твой! А когда отец умрет, он целиком будет моим! И я буду слушать здесь ту музыку, которую посчитаю нужным, и ничерта ты с этим не сделаешь!

Он не успел заметить ее движения. Просто в один момент Вальбурга оказалась рядом с ним, а потом щека его будто вспыхнула огнем, а голова дернулась в сторону. Она его ударила… Она впервые ударила его. Сириус, прижимая ладонь к лицу, изумленно смотрел на мать. Она тяжело дышала, нависая над ним, как большая черная птица, готовая вот-вот выклевать ему глаза, а у него вдруг пропала всякая воля противиться ей. Он даже пошевелиться не мог, как будто она его зачаровала. Но мальчик знал, что этого она не делала. А вот удар был совсем не иллюзией.

— Никогда. Не смей. Так. Со мной. Говорить. — отчеканила Вальбурга. — Никогда, щенок. Ты не хозяин этого дома. Пока еще нет. Сейчас ты — никто. Избалованный мальчишка, слишком много о себе возомнивший. Ты будешь подчиняться правилам, установленным в этом доме. По доброй воле, или же мне придется тебя заставить. Поверь, тебе это не понравится.

Губы ее искривила отвратительная усмешка. Рука снова взметнулась вверх. Сириус втянул голову в плечи, опасаясь нового удара, но вместо этого мать с пугающей нежностью погладила его по голове, а потом подцепила холодными тонкими пальцами подбородок сына и заставила посмотреть ей в глаза.

— Нам не нужно быть врагами, Сириус. Салазар свидетель, я никогда этого не хотела. От тебя не так много требуется. Выполняй это — и все будут довольны. Мы друг друга поняли?

Он стиснул зубы. Ее прикосновение вызывало дрожь во всем теле, и как ни пытался он убедить себя, что это отвращение, правда была куда неприятнее. Это был страх. Он все еще боялся ее.

— Мы поняли друг друга, Сириус? — с нажимом повторила Вальбурга.

Он смотрел прямо на нее и молчал. Согласиться с ней означало дать ей победить. Гордость Сириуса не перенесла бы такого удара. Вальбурга вздохнула и отпустила сына.

— Я тебя предупредила, — голос у нее был усталый, как после разговора с непроходимым тупицей.

Она, тихо шурша мантией, вышла из комнаты, не обернувшись. Как будто не чувствовала полный детской ненависти взгляд, жгущий ей спину.

Когда дверь закрылась, Сириус с чувством пнул стоящее рядом кресло. По щекам у него катились слезы ярости на собственное бессилие. Она все еще была сильнее него. Все еще могла вот так быстро, играючи сломить его. Он ненавидел ее за это. Мальчик со злостью вытер глаза рукавом мантии. Нельзя, чтобы кто-то это увидел. А пластинка… Пластинку он починит, нужно только собрать осколки и добраться до комнаты. Сириус опустился на колени и принялся собирать черные кусочки винила, рассыпавшиеся по полу.

— Сириус, почему мама опять на тебя кричала?

Только его здесь сейчас не хватало. Сириус покосился из-за плеча на мнущегося у двери Регулуса. Никогда прежде ему не хотелось так сильно ударить младшего брата. Причинить ему такую же боль, какую мать причинила Сириусу, заставить плакать — для Регулуса в этом не было ничего странного, он был той еще плаксой.

— Не твое дело.

Он продолжил собирать осколки. Когда собрал все, поднялся с пола и развернулся, чтобы выйти из комнаты. Регулус все еще стоял в дверях.

— Это из-за этой штуковины? Что это было?

— У тебя со слухом проблемы? Я сказал, не твое дело. Дай пройти.

Сириус отпихнул младшего брата с пути, отпихнул довольно грубо, но Регулус промолчал. И, слава Мерлину, не поплелся следом.

* * *

— Выходи за меня.

Зрачки Андромеды расширились. Если бы Тед предложил ей, к примеру, вместе улететь на Марс, это и в половину не звучало бы для нее так фантастически, как эти три маленьких слова.

Когда родители прислали ей письмо в школу, первым делом Андромеда поставила Теда в известность. Он приехал в Хогсмид на следующий день, они встретились в комнатушке в «Трех Метлах», и Тед предложил бежать. Прямо сейчас, не думать ни о чем, просто взять и сбежать вместе. Ее ужаснула эта мысль, это было написано на ее лице. Так же ясно, как на его секундой позже — разочарование. Он сказал, что любит ее, что для него нет в мире никого дороже, и он готов бросить ради нее все. Говорил, что многому научился, может обеспечить их где-нибудь в другой стране, где никто не будет их знать, где они смогут быть вместе, не прячась. А она стояла, слушала, и понимала, что не может себе этого представить. Не может поступить так со своей семьей, как бы ни были сильны ее чувства к Теду. Что она просто не готова… Именно так она сказала ему. А он ответил, что ей не под силу сохранить в своей жизни всех близких людей. Жестокие слова, которые она про себя повторила уже не раз. Андромеда знала, что придет время выбирать. И оно настало, а она все еще не была готова. Меда пообещала придумать что-нибудь. Просила дать ей время. Он согласился, как всегда. Но по его взгляду она вдруг с пугающей ясностью поняла: если она позволит ему уйти сейчас, то больше никогда уже его не увидит. Когда Тед взялся за ручку двери, она обхватила его руками со спины и удержала. Не отпускала, пока он не пообещал, что придет снова.

Тед сдержал слово. Но это были уже совсем другие отношения. Раньше их встречи дарили ей радость. Они делали ее сильнее, заряжали энергией. Теперь она возвращалась к себе полностью опустошенной. Они гуляли, но он не пытался взять ее за руку. Могли часами сидеть в одной комнате, но не сказать друг другу ни слова. Он не мешал ей обнимать себя, если ей хотелось, но это было все равно, что обнимать камень. Она знала, что заслужила такое отношение. Что вела себя эгоистично, пытаясь усидеть разом на двух стульях: не отказывалась от семьи, которая никогда не приняла бы ее любовь, и не отпускала Теда. Правильнее было бы дать ему уйти, но одна мысль об этом вызывала в груди такую боль, что становилось трудно дышать. Их изнуряющие, изматывающие обоих встречи продолжались до самого выпуска.

Каким-то чудом Андромеде удалось сдать экзамены. Помолвка была назначена на начало июля, мать затаскала ее по портным и декораторам, они почти каждый вечер ужинали в поместье Яксли. Кассий был галантен, но стоило ему приблизиться к ней хотя бы на метр, и все внутри Андромеды сжималось, ей хотелось закричать и убежать. Он видел это, трактовал как-то по-своему, и, в зависимости от настроения, то проявлял сочувствие и оставлял ее в покое, то буквально третировал, заставляя в полной мере играть ненавистную ей роль благодарной невесты. При всем этом они продолжали встречаться с Тедом. Все так же молчаливо, отстраненно, с ужасающим ощущением, что их отношения рушатся, а любовь — медленно умирает. Никто не в силах был ей помочь… А потом наступил этот переломный во всех отношениях момент.

Они катались в лодке по пустынному парку. Отогнали от озера всех магглов, зачаровали весла. Лодка плавала по кругу, а они сидели в разных ее концах и просто смотрели друг на друга. Андромеде хотелось расплакаться, но она держала лицо, как подобает леди. Тогда Тед вдруг пересел поближе, взял ее руки в свои (они были такими же теплыми и нежными, как всегда), посмотрел прямо в глаза и произнес: «Выходи за меня». А она могла только оторопело смотреть на него, приоткрыв рот, не в силах выдавить из себя ни слова. В прошлый раз, когда она не дала ему уйти, она удержала их отношения на самом краю пропасти, где с той поры они и висели, готовые в любой момент сорваться вниз. Сейчас Тед сделал последний, решающий шаг. Она знала, что если откажет ему, он навсегда исчезнет из ее жизни. Растворится в вечернем тумане, не будет больше теплых рук, ласковых глаз и искренней улыбки, которую она так любила. У нее останется ее семья, но Теда она потеряет. Андромеда все еще была не готова, но откладывать дальше было просто невозможно. Здесь и сейчас решение должно было быть принято. Блэки, или же Тонкс? Родители, любившие ее, растившие с рождения, воспитавшие, кормившие и одевавшие… Маленькая Цисси с ее трогательной привязанностью… Даже саркастичная Белла. Все они были на одной чаше весов, занимали огромное место в ее сердце. Но на другой чаше был Тед. Единственный человек, способный согреть ее, как бы холодно не было. Единственный, кто мог заставить ее улыбаться, даже когда этого совсем не хотелось. Сможет ли она жить, если его больше не будет рядом? Андромеда попыталась представить себе это. Бесконечную череду дней без Теда, рядом с Кассием. Ответ был очевиден.

— Да.