Пророчество для леди Рейвенкло (джен)

Триумф от освоения анимагии растянулся больше чем на неделю. Елена была страшно горда собой за покорение столь сложной магической практики, которое, к тому же, завершилось для нее без какого-либо ущерба и травм. Она справилась, и справилась в одиночку — при том, что даже друиды не рисковали осуществлять превращение без поддержки друг друга. Елена видела в этом особый знак — знак того, что она настоящая бандури, и ей под силу справляться со снизошедшей на нее благодатью богов. Теперь она верила в них безоговорочно: кто, как не они, помог ей в этом? Кто ниспослал ей силы и наделил решимостью? Елене казалось, что она чувствует их незримое присутствие и поддержку, отчего ее сердце наполнялось умиротворением и теплом.

За это время она превращалась еще два раза. Оба они были хоть и болезненными, но не до такой степени, как первый, оставшийся в ее памяти вечным кошмаром. Елена начала понемногу привыкать к своей звериной сущности, и неплохо освоилась в теле лисицы. Теперь она находила лисий облик довольно комфортным и даже миловидным. Особенно ей нравилось шевелить длинным пушистым хвостом. Что ж, если ее внутренняя сущность соответствует лисе (по разным причинам), то это не так уж и плохо. Елена отметила, что в виде зверя у нее обостряются органы чувств, появляются животные инстинкты, но при этом без видимых усилий с ее стороны сохраняется человеческий разум. Обратное превращение занимало меньше времени, но требовало большей концентрации; раньше ей и в голову не приходило, насколько трудно представлять саму себя в мельчайших подробностях внешности, не упустив ни одной существенной детали. Поначалу Елена снимала одежду, не желая рисковать ее сохранностью, но на третий раз раздеваться уже не стала, и мантия прекрасным образом перевоплотилась вместе с ней. Это было невероятно удобно: в конце концов, сложно предугадать, где и когда тебя застанут экстренные обстоятельства, при которых будет уже не до раздевания. Успех кружил Елене голову: больше всего на свете она хотела поделиться им с Шелой, но решила, что будет лучше продемонстрировать все при встрече. Особенно приятно было представлять вытянувшееся лицо Брета: ему точно не могло прийти в голову, что чужеземка, пробывшая у них всего месяц, окажется способна совершить то, на что у других друидов уходили годы. Эти мысли грели Елене душу и то и дело вызывали самодовольную улыбку. Осталось только показать все Ровене, чтобы она своими глазами увидела силу и невероятные возможности друидизма. Елена очень хотела, что мать поняла, как сильно заблуждалась, прежде чем они расстанутся. В том, что это неизбежно, Елена не сомневалась: она твердо знала, что присоединится к Шеле и остальным, потому что с ними — ее место. Ровене, конечно, будет тяжело смириться с этим, но есть вещи, противостоять которым невозможно. Даже если ты — одна из самых могущественных и одаренных чародеек Британии. Елена выбрала свой путь, и сворачивать с него не собиралась.

Однако скоро радость от анимагии сменилась большой тревогой. Она свалилась настолько неожиданно и вызвала такое потрясение, что на какое-то время затмила собой все. Если бы среди зимы вдруг установилась жара, Елена и тогда не почувствовала бы такого изумления и растерянности.

В этом месяце не пришли крови. Сперва, увлеченная превращениями и открывшимися в ней новыми способностями, Елена попросту не обратила на это внимания. Она вообще забыла обо всем, кроме анимагии. Но по прошествии недели после положенного срока в ее душу закрались смутные, пока не обретшие форму подозрения. Какое-то время они не слишком терзали ее, но однажды утром она открыла глаза с мыслью, заставившей ее окостенеть. Елена прекрасно знала причину, по которой крови не приходят к женщинам, и ее бросило в холодный пот, а сердце, замерев на несколько секунд, заколотилось затем так, словно она превращалась в лису. Осознание повергло ее в шок. Елена почувствовала себя точно так же, как когда-то в детстве, когда, упав с дерева, она сильно ударилась спиной о землю, и из нее вышибло дух.

Разумеется, она знала, что от объятий мужчины и женщины происходит то, для чего и создаются семьи: появляется дитя. Елена узнала это, как и многое другое, от Этель Фоксбрайд, когда они обе были еще детьми. Этель с ранних лет проявляла загадочную осведомленность о многих вещах, обычно непонятных детям, но Елене ни разу в жизни не пришло в голову спросить ее, откуда она все знала. Ей вполне хватало учености подруги, к которой она всегда могла обратиться с вопросом. Говорить об этом с Этель было гораздо проще, чем с Ровеной. С ней вести подобные разговоры не представлялось возможным. Хотя однажды Елена все-таки спросила у матери, как женщина узнает о том, что у нее будет дитя. Ровена тогда взглянула на нее очень серьезно и ответила, что женщина каждый месяц кровит, а когда внутри у нее появляется ребенок, перестает, потому что эта кровь идет в него. Елена тогда ничего толком не поняла, поскольку не знала, о какой крови идет речь, а от дальнейших объяснений Ровена отказалась. На глазах Елены мать кровила только раз, и тогда кровь текла у нее из носа. Лишь через несколько лет картина приобрела для нее более-менее понятные очертания.

И вот теперь этот разговор звучал у Елены в ушах беспрестанно. Она слышала слова Ровены «кровит каждый месяц, а когда внутри появляется ребенок, перестает, потому что эта кровь идет в него» так отчетливо, будто баронесса говорила их ей вслух, своим обычным невозмутимым тоном. Поначалу Елена попросту отказывалась в это верить. Мысль, что у нее будет дитя, казалась нелепой до абсурда. Разум подсказывал, что такой исход более чем естественен после того, как у нее была близость с мужчиной, однако Елена упорно отрицала это, как порой люди отрицают тяжелую болезнь, хватаясь за последнюю соломинку. Спустя еще время на место неверия пришел страх. Если это все-таки правда, она поставила себя в крайне затруднительное положение. Дети должны рождаться в браке — таков непреложный закон. Она же отдалась юноше, следуя сиюминутной прихоти и, вдобавок, отвергнув его предложение пожениться. Как теперь ей поступить? Запятнанная фамильная честь останется навсегда не только с ней, но и теми, кто будет носить ее фамилию в дальнейшем. Елена без конца ругала себя за легкомыслие и беспечность. Она знала, чем это может закончиться, но совершенно не озаботилась никакими предупреждающими мерами. Слишком играла кровь и слишком много удовольствия приносили ей плотские утехи.

Затем растерянность и страх сменились злостью на Феллана. Елена винила его в том, что он допустил это, и даже подозревала, не сделал ли он это нарочно, но вскоре злость прошла, и сердце вновь охватила тоска по нему. Да и злиться ей, по сути, было не за что: в конце концов, он был так же неопытен в физической любви, как и она сама. Он изо всех сил старался, чтобы ей было хорошо, она принимала это, и больше они ни о чем не думали. Если он и виноват, то ничуть не больше, чем она сама. Елена поняла, что скучает по нему. В открывшихся обстоятельствах уход Феллана казался уже не просто печалящим, а многократно усложняющим ситуацию. Но, с другой стороны, если бы он не ушел, что бы она сделала? Рассказала бы ему? В душе Елена хотела этого, однако в ней все еще жил гнев на нанесенное им оскорбление. Если он оказался недостоин ее, то точно также он недостоин и ребенка. Елена сама не заметила, как стала думать о ребенке как о чем-то действительно существующем. Она задавалась вопросом, как поступил бы Феллан, если бы узнал, что она тяжела от него? Ушел бы, невзирая ни на что? Или остался с ней, и они, как он и хотел, стали бы семьей? Елена пыталась представить себе второй вариант. Разумеется, им пришлось бы обо всем рассказать Ровене. Она, должно быть, впала бы в ступор от выбора своей дочери. Возможно, принялась бы отговаривать, но, учитывая обстоятельства, ей в конце концов пришлось бы дать согласие на брак. Они с Фелланом поженились бы, у них родилась бы дочь — светловолосая и стройная, будущая мечта всех знатных женихов. Такой расклад показался Елене не самым плохим. Но ей пришлось бы отказаться от друидизма. Без него она уже не мыслила своей жизни. Впрочем, если бы Феллан согласился отправиться с ней на запад… но мечтать об этом уже не имело смысла. Он ушел и даже не счел нужным попрощаться.

Елена потеряла аппетит и сон, стала еще молчаливее и тоньше. Она снова осталась один на один со своими страхами. Признаться во всем Ровене она не смогла бы и под угрозой казни. Елена не боялась ее гнева; мать не тронула бы ее и пальцем и не стала бы применять жесткие меры. В тысячу раз хуже было другое — Елена не перенесла бы надменного изгиба бровей и разочарования, которое проступит в каждой черточке аристократически вылепленного лица матери, когда она услышит о том, что сделала ее дочь. Два других самых близких человека были далеко, и Елена чувствовала себя немногим лучше, чем человек, оставшийся один на клочке суши после кораблекрушения. Больше всего ей хотелось поговорить с кем-нибудь о случившемся — кем-нибудь, кто не стал бы упрекать ее и посоветовал бы какой-нибудь выход. Елена совершенно не знала, как ей поступить теперь: грядущее материнство все еще казалось невероятным, но крови так и не пришли, и оставалось лишь смириться с тем, что случилось.

В смятении она снова написала Этель. В предыдущем письме та рассказывала, что ждет ребенка, и описывала это состояние ужасно выматывающим и во многом неприятным. Она пришла в изумление от истории отношений Елены и Феллана и говорила, что все это не укладывается у нее в голове. Этель поражалась безрассудности подруги и советовала ей проявлять осторожность. Твои советы мне бы в уши раньше, Этель, печально думала Елена. А уж когда ты узнаешь, чем все закончилось, ты, наверное, и вовсе упадешь в обморок. Этель писала, что чувствует себя не слишком хорошо из-за ребенка, у нее не было аппетита и постоянно сопровождала тошнота. Елена прислушалась к себе, но никаких особенных ощущений не обнаружила. К сожалению это не говорило ровным счетом ни о чем: возможно, для этого было еще слишком рано.

Еще некоторое время Елена промучилась тем, оповестить ли ей Феллана или нет. Приличия требовали никогда больше не обмениваться с ним и словом, но сердце упрямо тянулось к нему, что бы Елена ни говорила себе. В конце концов, она не выдержала и отправила Феланну письмо. Стараясь быть предельно сдержанной, она лаконично вывела, что, по всей видимости, тяжела, и ему стоит об этом знать. Ей хотелось написать гораздо больше, но гордость не позволила прибавить и строчки. Она подумала, что это правильно: пусть знает и сам решает, как ему поступить. Это будет честно. Дитя внутри нее такое же ее, как и его. При других обстоятельствах они могли бы вместе ждать появления на свет их дочери или сына, Елена без конца убеждала себя, что написать ему ее заставили исключительно принципы чести, но в самых потаенных уголках сердца таилась надежда, что, узнав обо всем, он вернется обратно, хотя бы для того, чтобы увидеть ее.

После того, как она написала Феллану, на душе стало тяжелее от воспоминаний о нем. Удивительно, что для того, чтобы понять, как много он для нее значил, ей нужно было остаться без него. Елена впала в глубокую тоску, и теперь мало напоминала саму себя еще несколько месяцев назад. У нее запали глаза и проступили скулы, а ее знаменитые светлые волосы потускнели и поникли. Почти все время она коротала в своих апартаментах, почти не разговаривая и ни на что не обращая внимания. Дни пролетали мимо, не оставляя после себя ни впечатлений, ни чувств, ни воспоминаний. Единственное, что немного поддерживало ее — ожидание ответа от Этель, который, она верила, поможет ей, и надежда, что Феллан, получив письмо, придет к ней и скажет, что все у них будет хорошо и худшее позади.

Елена не сразу поняла, что происходит, когда однажды вечером перед ней возникла Ровена. Они были в гостиной Дома Рейвенкло совсем одни: в этот час ученики уже разбрелись по спальням. Белая мантия Ровены, казалось, светилась в полумраке, заставляя Елену щуриться. Она хотела отвести взгляд, но в этот момент ее накрыло такое безразличие ко всему, что она не смогла сделать даже этого. Ровена опустилась в кресло рядом с ней, и теперь Елена видела ее лицо. Бледное и очень серьезное, раньше оно заставило бы Елену встревожиться. Но сейчас ей было все равно. Она продолжала смотреть на мать потухшими, усталыми глазами, сидя с ногами в кресле и уперевшись подбородком в колени.

— Я хочу поговорить с тобой, — сказала Ровена, испытующе глядя дочери в лицо. Елене моргнула и, не меняя положения, пожала плечами. Ей не хотелось говорить — ни с Ровеной, ни с кем-либо еще.

— Ты переживаешь из-за этого юноши, — голос матери звучал непривычно мягко. Если бы Елену это в какой-то степени интересовало, она бы с большим трудом припомнила моменты, когда мать говорила так. Но ей было все равно. — Поверь мне, я вполне понимаю твои чувства. Ты много думала о нем и строила планы, но он ушел. Сейчас тебе кажется, что твоя жизнь больше не будет прежней, но послушай свою мать — это только сейчас. Уже скоро тебе станет легче, боль ослабнет, и ты снова почувствуешь, что жизнь еще впереди.

Елена нехотя перевела взгляд. Слова Ровены звучали до смешного нелепо, но, наверное, она пыталась помочь. На долю секунды сердце сжалось от сожаления, что между ними все теперь так и по-другому не будет, но только на долю секунды.

— С каждым рано или поздно случается такое, — продолжила Ровена, наклонившись вперед к Елене и сцепив руки в замок. — Случается для того, чтобы мы стали сильнее. Тебя еще ждет встреча с хорошим юношей — таким, о котором ты будешь думать постоянно и радоваться тому, что прежний возлюбленный ушел, позволив этой встрече произойти.

— Если так будет угодно богам, — ответила Елена, вновь пожимая плечами. Она произнесла это машинально, не задумываясь о самих словах.

Леди Рейвенкло широко раскрыла глаза.

— Как ты сказала?

Недоумение в ее голосе внезапно вызвало злость у Елены. Она и сама не поняла, что и почему вспыхнуло у нее внутри от этих простых слов. Вулкан внутри нее загудел, готовый вот-вот проснуться.

— Я сказала, если богам будет угодно, чтобы эта встреча произошла, — повторила она, чеканя каждое слово и наблюдая, как вытягивается растерянное лицо матери. Она выпрямилась и почувствовала, как в ней откуда-то появилась энергия.

— Богам? — Ровена подняла брови. — Почему ты говоришь о них, дочь моя?

— Потому что так говорят друиды.

Елена спустила ноги с кресла и впервые прямо взглянула на Ровену.

— Но какое к этому имеешь отношение ты? — от прежней мягкости в ее голосе не осталось и следа. Теперь в нем звенел металл.

— Я — одна из них, — слова сорвались с губ прежде, чем она успела их обдумать.

Белый лоб леди Рейвенкло прочертила складка.

— Что?

— Вы слышали меня, — холодно отозвалась Елена. — Я — одна из них. Во мне есть сила, даруемая богами. Чему я безмерно благодарна.

Ровена медленно вдохнула и пристально всмотрелась в глаза дочери.

— Ты сошла с ума? — ровно и негромко поинтересовалась она.

— Не более, чем вы, — Елена слышала себя словно со стороны, свой спокойный, глубокий и какой-то более взрослый голос. — Я постигала друидизм и вполне преуспела в нем. Это — удивительная магия, которая не перестает поражать меня своей мощью.

— Ты… что ты сделала? — в отличие от Елены, голос Ровены вдруг прозвучал почти как у подростка — высоко и резко. — Ты занималась темной магией? Тайно от меня?

— Вы ничего не понимаете.

Елена поднялась на ноги, не в силах справиться с захлестнувшей ее энергией. Впервые за долгое время она ощущала ток крови — багровой, пьянящей, как красное вино. Словно в сплошном тумане отчаяния, тоски и страха вдруг вспыхнул огонь. Энергия обжигала вены, стучала в висках — необузданная, мощная и очень опасная.

— Ответь мне на один вопрос, — Ровена тоже встала, и теперь они стояли напротив друг друга. — Ты занималась… этой варварской, дикой практикой? Я же запретила тебе!

— Это не варварская практика, — осадила ее Елена. — Если бы вы потрудились хотя бы немного вникнуть в суть, вы бы поняли, что такое друидизм. Если бы вы не отрицали то, о чем не знаете, вы бы не говорили так. Если бы вы не были такой… ограниченной, вы бы могли открыть для себя что-то новое.

Лицо Ровены потемнело.

— Ты хотя бы отдаешь себе отчет, к чему это может привести? — тихо и яростно спросила она. — Магия, замешанная на крови, оставляет отпечаток на всю жизнь! Ты обрекла себя!

— Я устала от вашего невежества, — пальцы Елены нащупали в кармане мантии волшебную палочку, но сейчас она могла бы сотворить магию любой сложности и без нее. — Вы не имеете никакого представления о том, что такое друидизм, и не желаете даже слушать.

— Ты не понимаешь, о чем говоришь, — изумление, негодование, гнев и страх сменялись во взгляде Ровены с поразительной быстротой. — Магия, основанная на крови, затмевает разум, пожирает изнутри, превращает человека в чудовище. И это необратимо. Почему ты ослушалась меня?

— Потому что в этом — мое предназначение. Вам придется смириться с этим.

Ровена опустила голову и, сцепив руки в замок, поднесла их к губам — словно читала молитву или пыталась сдержать крик. Елена наблюдала за ней с отстраненным удовлетворением, не понимая, откуда в ней взялось это чувство. На один мимолетный миг ей стало страшно от того, что она испытывает удовольствие от страха матери, но через миг это прошло.

— Небо наказывает меня за самонадеянность, — очень тихо сказала леди Рейвенкло после минутной паузы. — Я была ослеплена желанием узнать все, узнать то, чему следовало бы оставаться неизвестным. Ради этого я подвергла тебя опасности и теперь расплачиваюсь. Прости меня, Елена. Это моя вина. Я виновата в том, что случилось с тобой.

Ее голубые глаза влажно заблестели, заставив Елену изумленно вскинуть брови. Но вслед за изумлением снова пришла злость. Мать говорила о ней так, будто на нее обрушилась неизлечимая и страшная болезнь, в то время как на самом деле она открыла новую, неизведанную доселе магическую область. Неужели ей просто не дано этого понять?

— Вы остаетесь в прискорбном неведении, — сказала Елена, с трудом заставляя себя говорить спокойно. — Я ничего не потеряла — наоборот, стала только сильнее. И сейчас вы убедитесь в этом.

Она призвала на помощь всю свою волю и способность к концентрации. Если она все сделает правильно, ситуация может измениться. Если боги снова придут ей на помощь, она получит свое.

Превращение свершилось быстро и уже почти безболезненно — Елена успела подумать, что ее просьбы были услышаны. Когда она оперлась об пол четырьмя лапами, раздался изумленный возглас Ровены. Елена неспешно прошлась перед ней, потом села, наблюдая, как мать пятится назад и падает в кресло, глядя на нее расширившимися до предела глазами. И снова Елена почувствовала удовольствие. Но на этот раз уже без страха.

Через несколько минут она вернулась в человеческий облик. Сердце сильно билось, как обычно после превращения, но она уже не обращала на это внимания. Ровена прижала ладони к глазам, будто хотела навсегда стереть из памяти увиденное зрелище.

— Это лишь малая часть того, что может друидизм, — Елена говорила спокойно, стараясь, чтобы каждое слово звучало веско. — Я еще в самом начале пути.

— Что ты с собой сделала? — впервые на памяти Елены на лице матери проступал настоящий ужас. Она побелела как молоко, и теперь лишь ее глаза имели цвет. — Что ты сделала, Елена?

— Освоила довольно сложную магию.

— Ты превратила себя в чудовище! — голос Ровены звучал так высоко, словно она готова была вот-вот сорваться на визг. — Ты уже потеряла часть себя! И этого не изменить! Для тебя больше нет пути назад!

— И я очень этому рада, — ледяным тоном отозвалась Елена.

— Почему ты не послушалась меня?

— Потому что вы ошибаетесь.

— Ты навлекла на себя проклятие!

— Я вижу, что абсолютно бессильна что-либо донести до вас, — сдерживать ярость становилось невозможным. — Могу вас успокоить: я собираюсь присоединиться к друидам, и больше вы меня не увидите. Очевидно, так будет лучше, если для вас я отныне проклята.

— Ты никуда не пойдешь, — с трудом справляясь с дыханием, прохрипела Ровена. — Тебе мало того, что ты уже сделала? Ты хочешь окончательно погубить себя?

— Я устала спорить с вами. Я сделала гораздо больше вас, продвинулась дальше, чем вы когда-либо осмелива…

— Глупая, тщеславная девчонка! — закричала Ровена, так, как кричала лишь однажды: когда к ним в последний раз заявился отец с намерением забрать дочь с собой. — Речь не идет о том, кто из нас больше преуспел! Речь идет о твоей жизни! Осталась ли в тебе хоть капля разума? Осталось ли в тебе хоть что-то, чему я учила тебя?

— Чему ты можешь научить меня, если ты так слаба? — Елена тоже сорвалась на крик. Энергия, темная, неукротимая энергия захлестнула ее с головой и вырвалась наружу диким потоком. Сейчас она могла бы сразить целую дюжину противников без всякого колдовства. — Ты слаба, Ровена! Ты просто боишься! Ты боишься этой силы, поскольку не можешь с ней совладать!

— Что ты сказала? — зрачки у баронессы дрогнули.

— Ты слаба! — Елена разразилась смехом — диким, страшным, сотрясшим ее с головы до ног. Теперь ее вело за собой что-то, над чем она не имела власти. — Что бы ты ни думала о себе, ты — слабая, жалкая, высокомерная дура, возомнившая себя всезнающей богиней! Ты настолько слаба, что не можешь даже поднять палочку, когда магл бьет тебя, как последнюю служанку!

Елена еще говорила, когда мать рывком поднялась на ноги и в два шага покрыла разделявшее их расстояние. Ее глаза сверкали, лицо исказилось до неузнаваемости, когда она отвела назад руку и ударила дочь по щеке.

На мгновение в глазах у Елены потемнело — не от боли, а от безумной ярости, опалившей ее разум. В это мгновение она была готова убить Ровену, которая стояла напротив нее с вздымающейся грудью и пылающим лицом. Каким-то немыслимым усилием воли Елене удалось совладать с этим желанием, и что-то темное внутри нее недовольно взревело. Она коснулась рукой щеки, на которой теперь горело алое пятно. Ровена стояла неподвижно, молча, и не сводила с нее глаз. Обе вглядывались друг в друга, словно каждая впервые ясно увидела другую.

— Очень хорошо, — сказала Елена. Что-то, соединявшее ее с этой женщиной, было разрушено навсегда. — Очень хорошо.

Она развернулась и направилась вверх по лестнице в свои покои. Голова работала на удивление ясно, размеренно. Порядок действий выстроился мгновенно, без колебаний и размышлений. Ровена не двинулась с места. Она молча смотрела вслед дочери, потом медленно повернула голову, поднесла к глазам руку, которой ударила ее. На миг в ее светлых глазах отразился ужас. Она опустила руку, вновь перевела взгляд на лестницу.

Елена быстро перемещалась по спальне, время от времени коротко взмахивая палочкой. Сбор вещей, дорожная мантия, несколько свитков — все это проносилось мимо, она лишь отдаленно отдавала себе отчет в происходящем. Руки нисколько не дрожали. Бросив последний взгляд в зеркало, она увидела в нем собственное холодное, невозмутимое лицо с безумно сверкающими глазами. Не желая смотреть на него, Елена быстрым шагом пересекла комнату, вышла в коридор. Проходя мимо покоев матери, она на мгновение остановилась. Дикая мысль заставила ее сердце заколотиться неистовее. Елена отперла дверь заклинанием, вошла в полумрак. Голос ее звучал размеренно и твердо, когда она произнесла в пустой спальне:

— Акцио, диадема!

Ровена очень любила эту вещь. Она досталась матери от ее собственной матери, и была, по-видимому, единственной оставшейся памятью о ней. Баронесса надевала диадему лишь по торжественным случаям и очень заботливо ухаживала за ней. Лишение диадемы станет для матери ударом. Пусть она испытает ту же боль, которую наносила сама своим отвержением, высокомерием и глупостью.

Елена бросила диадему в дорожный мешок. Накинув его на плечи, быстро сбежала вниз по лестнице, не глядя на Ровену, которая все еще стояла на прежнем месте. Она повернула голову на звук шагов, и, когда Елена скрылась за дверью, крикнула:

— Подожди, Елена!

Но Елена уже не слышала ее. Она преодолевала коридор за коридором, пролет за пролетом, моля своих богов о том, чтобы это поскорее закончилось. Пустой, тихий замок казался вымершим и таинственным. Когда она уже достигла холла, позади нее вдруг раздался голос:

— Прошу, не делайте этого, миледи.

Елена остановилась и медленно оглянулась. Голос не принадлежал ни ее матери, ни кому-либо из тех, кого она знала, но показался до странности знакомым. В темноте у большой лестницы она различила высокую, нескладную, костлявую фигуру. Ей потребовалось полминуты, чтобы узнать ее. Это худое лицо, растрепанные волосы, птичью шею и зеленую накидку невозможно было спутать ни с чем, даже спустя столько лет. Трейлони, безумная предсказательница, когда-то изрекшая пророчество для нее и Саласии. Елена удивленно раскрыла глаза. Разве она осталась в Хогвартсе? Впрочем, времени размышлять об этом у Елены не было.

— Не говори, что видела меня, — бросила она через плечо и направилась к входным дверям.

— Остановитесь, миледи, — Трейлони говорила умоляюще. — Вы помните, что вас ждет. И ждет оно вас там, куда вы собрались.

Елену обдало холодом. Она помнила пророчество Трейлони, и помнила сон, который приходил к ней неоднократно. В душу закралось сомнение. Но то, что вело ее до сих пор, не позволило этому сомнению укорениться и остановить ее. Елена повела головой и направила палочку на засов.

— Предсказания — это сказки, — пробормотала она, выходя в очень холодную ночь. — Сказки для глупцов, не желающих брать свою жизнь в свои руки.

Трейлони сделала несколько неуверенных шагов вслед за ней, потом остановилась и закрыла лицо руками.

Энергия словно придавала Елене скорости; она пересекла парк и в полной тишине вышла за ворота. Оставаться в этом месте, бывшем ей когда-то домом, она не могла больше ни секунды. Ее ждал настоящий дом — далеко отсюда и совсем другой. Елена представила его во всех подробностях, прежде чем глубоко вдохнуть и совершить аппарирование.

Через несколько минут у ворот уже была Ровена. Держа над головой светящуюся палочку, она металась из стороны в сторону, без конца выкрикивая:

— Вернись! Вернись, Елена! Прошу тебя, вернись!

Но ответом ей был только свист ветра, играющего голыми, поникшими ветками деревьев.