Направит тебя к миру (гет)

После принятия Тобирамы в клан с полной формальной церемонией, добавления его имени в список ее рода в качестве ее брата под именами Тоши и Азами (которые были записаны как родившиеся у ее матери и отца, но воспитанные ей и Мадарой) и дарения плаща с композицией рисунков на подкладке, чтобы должным образом обозначить его как члена ее семьи, дом Киты стал собирать Хатаке, как дом с кошками собирает выпавшую шерсть. Она правда этого не ожидала, что, скорее всего, было недосмотром, но никто из Хатаке не сделал ничего, когда Тобирама переехал в дом в качестве номинального заложника (вообще они очень демонстративно ничего не поменяли в своем поведении, на что ей наверняка надо было бы обратить больше внимания), так почему формализация ее отношений с ним изменила ситуацию?

Только вот она изменила. Ровно на следующий день после того, как Тобирама был добавлен в клановые документы (Учиха Тобирама, родившийся у Сенджу Буцумы и Хатаке Кикуно в восемнадцатый год правления Курахаси Хидэкаты из клана Абэ, назван братом во второй год правления Курахаси Хидэнари из клана Абэ, в двадцать первый год командования Учихи Мадары), Хатаке Дайкон зашел в селение клана Учиха с трехлетним племянником и тигренком, таким же высоким, как и взрослый снежный барс, чтобы «обменяться мнениями». Несколько дней спустя уже двоюродная сестра Тобирамы Имоно оставила свою младшую дочь Насуно с ними на неделю, потому что ей надо было заняться «клановыми делами». Четырехлетняя девочка подпишет контракт со снежными барсами, как только станет достаточно взрослой (ее уже одобрили, как и Юкино), так что, возможно, это было менее удивительно, но две недели спустя тринадцатилетний Хатаке Номи, сын Фуюно из ветви с контрактом с кабанами, зашел к ним с семилетним братом Магувой, и после этого тенденция продолжилась.

За четыре года после этого целое поколение подростков и детей всех цветов, форм и размеров прошло сквозь дом Киты, кто-то один раз, другие регулярно, а трое вообще не ушли, спя в неиспользуемой спальне Тобирамы в западном крыле главного дома клана и лениво следуя за ее детьми, потакая их разнообразным прихотям и обычно справляясь с тем, чтобы вытаскивать их из неприятностей после этого. Эти трое были троюродным братом Юкино Генмаем (старшим братом Насуно), которому теперь было восемнадцать, пятнадцатилетним Кабурой, чья мама Райно владела контрактом с собаками, и четырнадцатилетней Сукино, которая была двоюродной сестрой Номи и одноклассницей Шираками: каждый из трех классических фенотипов Хатаке, что наверняка было полным совпадением, но тем не менее было забавно.

Родители Сукино и Кабуры даже не жили в Конохе! Однако они не проявили и до сих пор не проявляли ни капли беспокойства по поводу того, что их дети живут в селении клана Учиха, ходили в школу и академию шиноби Конохи, а затем решили оставаться здесь после выпуска, а не переехали к более близким родственникам в деревню. Признаться честно, никто из этих подростков не подписал контракты призывов своих соответствующих ветвей, но Хатаке обычно не были так небрежны со своими детьми. Если только они не чувствовали, что Тобирама как единственный подписавший контракт со снежными барсами в своем поколении был достаточным, чтобы считаться надлежащей авторитетной фигурой-родственником.

Кита до сих пор понятия не имела, как Хатаке управляют своим кланом, даже после одиннадцати лет их жизни в деревне и их связей с ней. Явно существовала устоявшаяся система прецедентов, раз они ведут себя так единообразно, но что это было, она и представить не могла. Тобирама был в равной степени озадачен, так как он не был воспитан Хатаке и не знал множество культурных нюансов, несмотря на то, что каким-то образом просигнализировал соклановцам своей матери, что он достаточно способный и компетентный, чтобы подходить для чего бы это ни было.

Однако итог был таков, что, когда пришло «приглашение» от даймё Страны Воды, Тобирама написал родителям своих вроде-подопечных и получил ответы, заверяющие его, что да, он может забрать их детей из страны, чтобы навестить двор иностранного даймё, конечно, в следующий раз не заморачивайся спрашивать и бери их куда хочешь. Что говорило о том, что Тобирама выступал в качестве родителя последние четыре года и так будет продолжаться, пока трое детей не станут полностью взрослыми, что также казалось немного странным для Киты. Она никогда не могла бы быть такой небрежной со своими детьми, но с учетом того, что она видела много юных Хатаке, объединенных с соклановцами, с которыми они явно не были близкими родственниками, возможно, для них это было нормально. Какая-то форма приемной семьи, чтобы поддерживать крепкие связи между разными ветвями с призывами, было ее лучшей догадкой, что имело смысл, даже когда она точно не знала, какие используются критерии.

Генмая обычно можно было найти поблизости от Сукумо, Кабура ходил хвостом за Макумой (который теперь был подмастерьем в печатях Узумаки и писал свое имя как «девять пропастей демонов», а не «пространство между двумя занавесками»), а Сукино была одновременно одной из подруг Адатары и тем человеком, который заставит вспылить Шираками (у него правда был ужасный характер).

Кита знала, что у ее отца был взрывной темперамент, хотя она очень редко это видела. Мадара тоже был темпераментным, но он был больше эмоциональным, чем четко сердитым — Изуна был раздражительным и колким из них двоих. Митама пошел характером в своего отца, у него было открытое сердце и так много любви, которую он был готов отдать, что это немного пугало. Такахара и Сукумо были больше похожи на нее, сдержанные и держащие сердца закрытыми, пока они не решат начать доверять, но Шираками был пылким, взрывным, и ему приходилось прилагать усилия, чтобы не держать обиду. Адатара же решительно отказывалась держать зло, однако она была удивительно расчетливой за дружелюбной маской, Аситака, кажется, могла посоперничать с отцом в размере сердца, Минами был более открытым, чем старшие сестры и братья, но более сдержанным, чем Митама и Аситака, Мегата была дьявольской маленькой проказницей (судя по всему, прямо как Изуна в этом возрасте), а Тоёукэ была еще слишком маленькой, чтобы можно было понять ее настоящий характер.

Другие члены ее семьи, поехавшие в Мизу с ними, были ее племянницами Нэйси и Каннон, которые выступали в роли помощниц для нее и ее старшей дочери в плане одевания (и нянечками для ее младших трех), а Проворная Нака, Стежковая Нака, Сидзуэ и дочь Камуи Ракко из Внешней Стражи были фактической свитой (специалисты по разведке, работе с информацией и переговорам), которые будут безупречно одеваться, принимать сообщения от ее имени, слушать сплетни и (в случае Проворной Наки) налаживать контакты с местными кошками. У вышеупомянутых местных кошек будет акцент, по крайней мере так говорили ее старшие дети, с которыми достаточно часто нянчился Мару, в результате чего смогли получить полное обучение во всех кошачих вещах.

Контракт клана Учиха с кошками был со всеми кошками: не существовало кошек, которые не были способны использовать чакру, хотя большинство из них предпочитало прятать это, и относительно мало заморачивалось тем, чтобы выучить человеческий язык. Было намного проще жить за счет людей, когда они не осознавали, что ты такой же умный, как и они. Ките пришлось несколько раз объяснять младшим детям партнерство клана с кошками, чтобы они не баловали кусочками обеда из своих бенто кошек, прогуливающихся по селению и деревне.

Затем в их группе шла Ёко в качестве их медика (она оставила детей дома с мужем), Ичимару, который был один из самых последних учеников Киты по печатям, достигшим мастерства и специализирующимся в том, что он называл «принуждение», что по сути было использованием печати, чтобы заставить какой-то предмет воплощать какой-либо концепт. Например, Ичимару мог написать «сёхеки» на стенной панели (что означало преграждение или барьер, но включало кандзи слова «стена») и превратить бумагу или тонкое дерево в звуконепроницаемый барьер. Ему также очень нравилось использовать кандзи имен с моральными или поэтическими ассоциациями обычно с неброскими, но очень эффективными результатами.

Однако он был немного морально гибким (он пошел в этом в свою маму Казуэ), так что Кита держала двадцатилетнего близко в попытке привить ему большее чувство ответственности и альтруизма своим примером.

Они сошли на дипломатическом причале в столице даймё Страны Воды на центральном острове, у которого было как минимум девять разных имен, но от нее ожидали, что она будет называть его Дзёхекишима. Сам же город назывался просто Окамато, «ворота в кальдеру».

Даймё Страны Воды, конечно, не стоял на причале, но солидная группа приветствия включала нескольких старших министров, одного из братьев Симадзу-доно из высокой касты в качестве представителя и почетный караул из шиноби в аккуратной форме из разнообразных кланов, и все это было очень по-политически.

По крайней мере пока Симадзу Кацумоти не поприветствовал ее мужа как «Учиха Мадара-сама, глава клана Учиха, четвертый додзё кугэ и Хокаге».

* * *

Тобирама почувствовал, как чакра Мадары затрепетала, как обратная тяга в печи для обжига. Он не мог видеть улыбку мужчины с того места, где стоял позади и слева от Киты, но она наверняка была менее чем приятной, судя по тому, как все в почетном карауле шиноби внезапно перешли от спокойной готовности к настороженной обеспокоенности.

— Мои приветствия Симадзу Кацумоти-куну, — ответил Мадара крайне спокойным тоном, и Кита подняла веер, чтобы лучше скрыть нижнюю часть лица. Тобирама убедился, что его чакра оставалась хорошо сдержанной и выражение его лица смутно скучающим: он уже мог сказать, что они заходят в гадюшник, и Мадара решил быть ядовитым. Что было вполне справедливо: у этого эпитета была коннотация.

— Я с нетерпением жду встречи с твоими братьями, — продолжил Мадара все еще легким тоном, почти мурлыкая, — я уже могу сказать, что наше время здесь будет незабываемым.

Судя по чакре Кацумоти и его все еще приветливой позе, он полностью пропустил подтекст полной смены поведения Мадары. Однако командир шиноби, стоящий позади него, все заметил, и скорее всего гражданский чиновник левее всех, возможно, тоже уловил намек: чакра обоих мужчин стала источать ужас.

Дальше полился поток представлений и титулов (в основном вариации дайдзинов и кё, как много министров и министерств было нужно одной стране), и имя командира шиноби было вставлено в конце, как запоздалая мысль, но Тобирама приложил усилия, чтобы запомнить это имя. Суйказан Сабаки на мгновение встретился с ним взглядом, и Тобирама увидел ум и хитрость, которые позволили ему подняться на текущую позицию, но затем он поклонился, и момент прошел.

Дети уловили общее настроение, пока они двигались по направлению к дворцу: старшие шли с пустыми лицами, а младшие настороженно хмурились, и их взгляды метались между людьми из их сопровождения. Аситака пробралась вперед, чтобы схватить его за руку: он незаметно сжал ее, но не опустил на девочку взгляд.

Прошло очень-очень много времени с тех пор, как он видел только пустоту на лицах столь многих Учих. Вызывало диссонанс то, какими они стали каменными и невыразительными, когда он привык к блестящим глазам и подвижным лицам, к тому, чтобы улыбки и яростные взгляды приходили с одновременной легкостью, и к дому, где часто звенит смех, а слезы — это редкость.

Их привели в гостевую часть дворца, которая соседствовала со множеством внутренних двориков гарема даймё (их разделяла только стена, раскрашенная красным и стоящая чуть выше человеческого роста), и им показали большую территорию, которую, как предполагалось, они будут занимать. Планировка места говорила громче об ожиданиях двора по поводу их поведения и о существующих отношениях, чем когда-либо могли бы передать любые сплетни: для Учих выделили несколько внутренних двориков, самый крупный был с прудом, а в одном из окружающих зданий находилась вместительная и роскошная спальня для Киты, где также была примыкающая гардеробная с незаметной дверью, соединяющей ее с маленькой приемной на одном конце заднего коридора, ведущего дальше в две более маленькие спальни, явно предназначенные для ее сопровождающих, чтобы одну всегда можно было вызвать, когда понадобится помощь. Кроме этого было пять комнат, предназначенных для приема гостей, и все из них были разного размера и с разными стилями декора.

По другую сторону от внутреннего двора находилось несколько комнат для ее детей и более крупная общая комната, чтобы они сидели в ней, когда идет дождь (частое явление в этих местах), и еще один незаметный задний коридор, соединяющий эти комнаты с помещением на дальнем конце, предназначенным для сопровождающих детей. Дальше коридор вел в еще одну пару крупных общих комнат для стражи рядом с арочным проходом, соединяющим внутренний двор с огороженным садом, который в свою очередь открывался в более маленький внутренний дворик за его пределами. Эта территория полностью состояла из разного размера приемных, одна из которых идеально подходила для чайной комнаты, и тут находился только один частный кабинет с комнатой для охраны с каменной стеной с одной стороны и с гардеробной с другой. Этот внутренний двор явно предназначался для Мадары, но в нем не было спальни.

Однако если в огороженном саде повернуть на север и обойти эстетично подрезанную сосну, перейти с одной незаметной тропинки на другую, слева открывался еще более маленький внутренний дворик. Он разделялся на две части, и стены, покрытые плющом, отмечали края центрального сада. В этих двух зданий находилась скромная отдельная спальня и гардеробная, еще одна такого же размера комната, предназначенная для сопровождающих или детей (или для тех, и для других), и три приемных.

Это определенно были покои для наложницы. Более того, напротив этого внутреннего дворика располагался еще один закрытый внутренний дворик, наверняка так же хорошо благоустроенный, на случай если гостивший лорд взял с собой больше, чем одну наложницу. И отсутствие спальни во внутреннем дворике лорда намекало на то, что предполагалось, что он будет либо в кровати жены, либо наложницы.

Что, учитывая то, что он и Кита вместе спали в постели Мадары, наверняка потребует обсуждений, как только дети обоснуются здесь. Слава ками, рядом с главными покоями находились прилегающие залы и более маленькие внутренние дворики, где могли остановиться остальные шиноби Конохагакуре.

К счастью, распаковка вещей не заняла много времени: в своем внутреннем дворике Макума, Генмай и Кабура поселились в запасной спальне, тогда как Юкино и Сукино взяли себе то, что должно было бы быть его комнатой, на том основании, что «ты все равно не будешь здесь спать, то».

— Тогда где я буду спать, грибочек? — ровным тоном спросил Тобирама, сложив руки на груди и не скрывая веселья.

Его двенадцатилетняя дочь закатила глаза.

— С оба-сама, очевидно, так как в этот раз у нее большая спальня, — как бы констатируя факт, сказала она. — Все знают, что ты в любом случае с ней спишь, так что просто иди и распакуй свой сундук с одеждой там.

— Я все равно буду принимать гостей здесь, — предупредил ее он.

— Да, я знаю, политическая глупость, ты сказал, — нетерпеливо сказала Юкино, — и если у нас будут гости, мы будем принимать их здесь, только если ты уже здесь, а если нет, то мы будем делать это во внутреннем дворе оба-сама или оджи-сама. Мы знаем, ты говорил об этом!

Был ли он таким же тираном, когда ему было двенадцать? Ему надо будет написать Токе и спросить, хотя он уже подозревал, что его двоюродная сестра заверит его, что он был хуже.

— Иду, иду, — сухо пообещал ей он.

— Хорошо, — было единственным, что сказала его неисправимая дочь.

* * *

Мадара ненавидел коварные, ядовитые хитросплетения двора Страны Воды и его многослойные интриги. К счастью, он не был их частью, и как дворянину, стоящему в иерархии выше всех их разных домов в соответствии со старыми имперскими стандартами по поводу таких вещей, ему было позволено проявлять немного невнимания к титулам. В конце концов, все присутствующие были «ниже» его: разве кого-то удивляло, что у него было мало интереса к тому, какой у них ранг по отношению друг к другу?

Это, конечно, было ложью, но очень полезной ложью, которая позволяла ему отсеивать амбициозных и неуверенных от уверенных и спокойных. Те чиновники, которые ощетинивались на обращение «придворный», а не «министр», или «лорд», или даже «секретарь», ненавидели напоминание, что у их власти и влияния есть границы, так что Мадара следил за ними. Те, кто считали его не совсем корректные обращения признаком невежества, которое можно будет использовать, тоже находились под присмотром: они также, возможно, создадут проблемы.

Многие из более низкоранговых придворных получали огромное удовольствие от того, как он незаметно дергал более высокие касты за хвост, и те высокоранговые министры, которые больше уверены в себе, находили подразумеваемую близость очень приятной от кого-то его статуса. Его подход открывал некоторые двери, хотя и закрывал другие, но те двери, которые закрывались, часто были теми, которые Мадара сам хотел избегать.

Тобирама также обращался ко всем «придворный», но абсолютно с противоположного направления: в соответствии с культурными особенностями Мизу, Тобирама потерял весь свой статус, когда Сенджу попытались восстать против своего лорда и проиграли, так что у него не было касты и он по сути был рабом. Это подтверждалось (в их глазах) тем, что его дети взяли клановые имена его жены и матери: им милостиво разрешили избежать позора его клана и его личного подчинения.

Мадара не взял с собой никаких Сенджу. Тобирама носил имя Учиха, так что не считался таким. Однако то, что ему дали право пользоваться именем клана Мадары, подтверждало ценность, которой Тобирама обладал в глазах Мадары, так что признавалось, что, несмотря на отсутствие врожденного статуса, его вклад в жизнь его лорда ценился. Тобирама даже находился во многих смыслах в более безопасном положении, чем собственные дети Мадары: никто не будет пытаться подтолкнуть его к совершению ошибки, потому что ему нечего терять в плане статуса. Был бы он каким-то другим человеком, его могли бы попытаться похитить, но Тобирама оставался сильным и уважаемым воином в своем праве, так что было маловероятно, что кто-то даже попытается отравить его из вредности.

То, что Тобирама использовал обращение «придворный» (хотя он спокойно поправлялся, если собеседник уточнял свой ранг), подразумевало то, что все присутствующие настолько выше его статуса, что различать их соответствующие ранги кажется пустой тратой времени. Что опять же было полной ложью (Тобирама знал все ранги, министров, их положения и все конфликты, потому что конечно он прочитал все записки у изголовья вместе с Китой), но это снова помогало отсеять заслуживающих доверия людей. Те, кто стремился стереть нижестоящих в порошок, будут настаивать на использовании своих титулов, тогда как те, кто меньше зависит от унижения других для самовозвеличивания, примут подразумеваемый комплимент: они и есть придворные, а он нет, и он это знает.

Кита же сознательно поставила себя посередине: она знала все ранги и титулы, все формы обращения для министров, иерархию в гареме и положения разных дворян в их кастах, и она каким-то образом запомнила достаточно этих ужасных записок у изголовья, чтобы суметь частично расшифровать код с псевдонимами и получить представления о межличностных отношениях и прошлых скандалах. Она держалась ровно, ее голос был тихим, а ее взгляд — добрым, пока она внимательно слушала, иногда делая жесты веером в ответ на некоторые замечания, и комната переупорядочивалась вокруг нее.

Также была та запоминающаяся первая встреча с внутренним кругом даймё из старших министров, где еще присутствовала жена даймё (ну, его официальная жена: знать Страны Воды, к сожалению, любила иметь несколько мужей и жен и наложников и наложниц в качестве знака статуса) вместе с несколькими сопровождающими. Первая встреча, где дядя Симадзу-доно (Кацутака-дзидзю, один из камергеров Симадзу-доно) даже начал говорить:

— Мадара-до…

Комната содрогнулась, внезапно наполнившись слегка оскорбленным чувством от того, что стала свидетелем, как кто-то допустил действительно неудачную ошибку в этикете, которую, к сожалению, ты не был в положении исправить, одновременно не нарушив должные стандарты прецедентов и манер.

Это действительно было мастерской демонстрацией сложных чувств. Мадара воспользовался внезапной паузой в разговорах:

— А, Кацутака-дзидзю, думаю, моя жена очень хотела бы с вами поговорить. Моя жена, Учиха О-Кита-химэ.

То, что Мизу внимательно относилась к титулам и рангам, означало, что, к сожалению, он не мог остановиться на «-доно» и ему надо было на самом деле напоминать людям, что технически Учихи принадлежат к королевской семье старой империи. Не правящей королевской семье, но они все равно были королевскими особами. Его жена была принцессой в своем праве и должна была быть представлена таковой при дворе, где требовались титулы помимо «-сама» для тех, кто стоит рангом выше.

Кита поклонилась точно под тем углом, чтобы продемонстрировать уважение пожилому человеку на позиции доверия у своего правителя, но который не превосходил ее по рангу.

— Кацутака-дзидзю конечно знает, что клан Учиха принадлежит к имперской королевской семье и является потомками имперской принцессы первого ранга Токивы-дэнка, — она укоризненно взглянула поверх веера на камергера, и ее голос был достаточно тихим, чтобы создать иллюзию приватности, но молчание во всей комнате обеспечило то, что ее исправление ясно услышали все. — Мой лорд-муж военный человек и предпочитает быструю эффективность должным формам, но в такой обстановке эти формальности безусловно должны быть соблюдены.

Мадара, честно говоря, предпочитал не напоминать людям, что надлежащей формой обращения для главы рода Аматерасу было «Высочество» (универсальное «-сама» было более чем достаточным, правда), но такая придирчивость Мизу к рангам означала, что ему действительно следовало бы заставлять их соответствовать более высоким стандартам. Также Симадзу-доно не был даймё, которому он поклялся в верности, так что у Мадары не было обязанности в вежливом почтительном отношении.

— То, что мой муж оказывает честь Симадзу-доно более дружескими обращениями, не означает, что другие люди тоже имеют на это право, Кацутака-дзидзю, — продолжила Кита, и ее тон никогда не поднимался выше тихо приятного, пока она идеально ровно держала веер на надлежащей высоте. — Это было бы неуместно.

— Вы совершенно правы, О-Кита-химэ, — согласился Симадзу-доно, вмешавшись, чтобы разрядить обстановку. — Тысяча благодарностей за вашу милость.

Мадара наслаждался театром, как взгляд его жены опустился и она немного затрепетала веером.

— Моя благодарность Симадзу-доно за его гостеприимство, — пробормотала она, и Мадара воспринял это как сигнал, чтобы взять ее под руку и отвести ее к другим гостям, чтобы их хозяин мог разобраться со своим камергером без зрителей.

Больше он не видел и не чувствовал чакру этого мужчины, хотя Тобирама наверняка мог бы ему сказать, был ли камергер все еще жив, когда его с позором выслали со двора, или его казнили (или довели до самоубийства) за эту ошибку. Он все еще всем сердцем не любил непреклонную, приторную формальность Страны Воды и все отношения, в которых она душила прогресс и успех, но всегда было приятно наблюдать, как его драконица-жена обнажает когти и разрывает кого-то, не теряя ни капли самообладания.

* * *

Тобирама наслаждался наблюдением за тем, как Кита работает, вне зависимости от того, была ли эта работа прядением, ткачеством, составлением композиций рисунков, вышивкой, фуиндзюцу, тренировкой с оружием, воспитанием, музыкой, готовкой, чайными церемониями или социальной инженерией. В данный момент первоочередной задачей была социальная инженерия, которая маскировалась под музыкальное представление, которое давала Сукумо группе леди из высшей касты и их сопровождающим.

Кото Сукумо был безупречным, хотя он не был ее любимым музыкальным инструментом. Ее наряд также был восхитителен: фурисодэ кораллово-розового оттенка, расшитое тележками с цветами, заваленными яркими соцветиями всех сезонов, с контрастно красным оби, с вышивкой в виде золотых хризантем и других цветов такого же оттенка, что и кимоно, и оби был завязан в высокий стоящий узел, указывающий на ее юность и незамужний статус. Волосы Сукумо были уложены на макушке и держались с помощью коллекции симпатичных шпилек и шелковых цветов. Некоторые шпильки были украшены длинными ветряными колокольчиками, которые не звенели друг о друга только благодаря ее идеальной осанке.

Лицо Сукумо было пустым, а не демонстрировало обычное внимательное спокойствие, и ее взгляд был безжизненным, а не теплым. Лицо воина противоречило ее куртуазному наряду. Или, возможно, нет: то, что Тобирама знал о дворах, говорило о том, что непроницаемое лицо было еще большей необходимостью, чем на поле боя.

Дочь Киты не была фокусом этого мероприятия, и Сукумо, несомненно, была благодарна этому — центром была сама Кита, умышленно или нет, которая была одета в томэсодэ насыщенного фиолетового цвета, ее оби наполовину состоял из золота и был мастерски соткан с разноцветными фениксами, которые повторялись на гребне и шпильках, удерживающих ее скромную прическу. Наряд, каким бы он ни был надлежаще сдержанным для леди ее возраста (и Тобирама теперь знал больше о деспотичных правилах, которые регулируют женскую одежду, чем он когда-либо хотел знать, чувство стиля Киты и участие Учих в шелковом бизнесе обеспечили неизбежность такого образования), тем не менее был очень резким заявлением. Дорогой фиолетовый цвет с формами облаков от сибори* и густо расшитый золотыми фениксами, мелкие детали в оттенках теплого оранжевого и холодного синего с редкими темно-зелеными акцентами: ее томэсодэ было единственным в комнате так искусно и трудоемко украшенным. Томэсодэ ее гостей были смесью замысловатых рисунков, незаметно вытканных дизайнов и деталей с вышивкой, что, как знал Тобирама, было более нормальным: большинство томэсодэ Киты тоже были такими. Кита привезла с собой весь свой гардероб вместе с немалым количеством нарядов, сделанных специально для этой поездки, чтобы она могла должным образом транслировать сообщения, как того и требовалось.

*Примечание переводчика: сибори — японский способ окрашивания, при котором ткань покрывают стежками, гофрируют или завязывают в узелки перед погружением в красочный раствор. Ткань, скрытая в складках, образует светлый узор на фоне основного цвета

Просто так случилось, что сегодня Кита делала заявление. Тобирама подозревал, что заявление (которое никогда не будет высказано словами) заключается в том, что любой женщине, которая посмеет подумать, что ее сын может оказаться достаточно хорошим для ее драгоценного маленького облачка, было бы хорошо очень быстро забыть это допущение.

Было вполне возможно, что в социальном плане Тобирама не должен был здесь находиться (он был мужчиной, а это была встреча леди), но крайне своеобразные правила Мизу, касающиеся каст, рангов и того, как на это влияют победы и военные поражения, весьма окончательно помещали его (как выжившего и козла отпущения за неразумные действия его брата против Мадары) на самое дно иерархии. По сути он был невидимым для этих леди, часть мебели Киты, пока она принимает гостей. Он был меньше невидим их сопровождающим: они были свидетелями ответу амбициям своих госпож и наверняка осознавали, что он тоже одновременно свидетель и угроза. Просто потому что он был элегантно одет в оттенки блестящего серого с розовыми тонами с тончайшим сибори, поднимающимся по панелям его кимоно шестиугольными узорами, с немного зеленоватыми горами и контрастно яркими журавлями, летящими над вышивкой на бедрах, не означало, что он меньше шиноби. Кувшин с водой, безобидно стоящий на столике в дальнем углу комнаты, был серьезным оружием, как и боевая проволока, незаметно уложенная в его темно-синий оби, ловко расписанный и вышитый яркими светлячками.

Было в равной степени возможно, что его наряд также был более дорогим, чем томэсодэ гостей Киты, что было еще одним восхитительно тонким неодобрением их амбиций. Конечно, ирония здесь заключалась в том, что Кита наверняка потратила меньше фактических денег на свои наряды, чем эти женщины: было сложно разводить шелк на этих охваченных бурями островах, и спектр доступных красок был ограничен, так что самые роскошные ткани и нити для кимоно импортировались либо из Страны Чая, либо из Страны Огня. В это время Учихи выращивали собственный шелк и владели приличного размера индустрией прядения, окрашивания, ткачества и росписи, и все это на территории Конохи, а также у них было немалое количество очень способных вышивальщиц, и Кита являлась одной из них.

Это потрясающее фиолетовое кимоно, несомненно, стоило клану (и самой Ките) немало времени и усилий, но было вполне вероятно, что на него не потратили никаких фактических денег, не считая приобретения золота.

Музыка прекратилась. Стежковая Нака и Ракко вошли с чаем и подносом со сладостями, а Тобирама тихо пересек татами, чтобы помочь Сукумо упаковать кото. Он легонько потыкал ее чакру, послав чувства поощрения и признательности в ее сторону, и был рад получить в ответ нить благодарности и облегчения. Сукумо не особо наслаждалась политикой этого визита (в отличие от Такахары, который погрузился в эту среду с немного тревожным воодушевлением), но по крайней мере молчаливой скромности было достаточно, чтобы она удержалась подальше от линии фронта. Митама испытывал значительно больше трудностей, несмотря на то, что его приглашали на существенно меньше вечеринок: ему было только семнадцать, так что он не был взрослым и даже близко не был таковым, чтобы его мнение имело вес. При всех своих сложностях двор все равно оценивал присутствующих по гражданским стандартам, так что Митама был слишком юн, чтобы его взгляды имели значение среди взрослых, хотя его ровесники наверняка их заметят. В худшем случае его могли спровоцировать на то, чтобы он поставил отца в неловкое положение своим социальным промахом, но Митама был одновременно дружелюбным и всегда держал себя под контролем, так что было маловероятно, что он кого-то открыто оскорбит.

Сукумо все еще было восемнадцать, но то, что она девушка, означало, что ее родители могли решить выдать ее замуж до двадцати лет. Не то чтобы они это сделают (или вообще будут настаивать, чтобы она вышла замуж, если она этого не захочет), но это было ожиданием ее социального класса. Кита удостоверилась, что ее дочь осознает это задолго до того, как они покинули Коноху, но Сукумо явно не была готова ни к интенсивности пристального внимания, ни к давлению от того, что она постоянно на виду.

Тобирама также не любил эту часть. Он понятия не имел, как Кита может справляться с тем, что много часов дни подряд ее каждое движение препарируют и взвешивают на наличие намерений и подтекста. По сравнению с этим было почти облегчением считаться декоративным аксессуаром, а не человеком. Никто долго не изучает мебель, так что он был свободен наблюдать за другими с помощью глаз, носа и других чувств.

* * *

Кита не то чтобы наслаждалась многослойной подковерной борьбой за возвышение, зарабатыванием очков и необходимостью строго следить за каждым нюансом своего поведения и внешнего вида, но она знала, что способна на это, и в любом соревновании есть неизбежное предвкушение победы. Более того, для нее было слишком легко увлечься и забыть, что ей не надо выигрывать в каждом столкновении, доказывать свой ум и мастерство на каждом шагу и захватывать победные трофеи.

Ни у кого из этих людей не было над ней власти. Она была здесь гостьей и по возвращению домой больше никогда не будет их навещать. Лучше быть великодушной, сдать некоторые позиции и заручиться союзниками, чем растоптать окружающих и только наплодить врагов.

Таджима не обучал ее с прицелом на щедрость, но она все равно считала ее для себя обязательной, несмотря на него. Или, возможно, по крайней мере частично в пику ему. Были моменты, когда милосердие посчитали бы слабостью, что могло привести к тому, что тем, кто у нее под опекой, нанесут вред, так что она была безжалостно твердой, но в другие разы она была настолько доброй, насколько могла.

Доброта была редкостью при этом дворе, настоящей роскошью, которую могли себе позволить только самые сильные (или самые бессильные). Кита следила за тем, чтобы ее было в меру, никогда не высказываясь, когда хватало молчания, и прилагая усилия, чтобы смягчать язык тела, когда это было возможно. Кимиэ-химэ легко прочитала ее намерения, но принимала это как любезность, а не некомпетентность. После этого Киту представили двум дочерям Кимиэ и, некоторое время спустя, нескольким дочерям наложниц Симадзу-доно, которые были не так способны выдерживать суровые условия двора.

Кита подозревала, что некоторые из этих детей наложниц совсем не были детьми Симадзу-доно, но в Стране Воды о таких вещах не говорят: это было достаточно распространено, когда гарем был таким большим, и большинство министров и старших чиновников двора выбирались из этих сыновей, воспитанных в гареме, которые получали лучшее образование и росли вместе со своим будущим правителем. Несомненно, у некоторых этих девочек были отцы, которые предоставляли дополнительные средства их матерям, и они знали о единокровных братьях за стенами дворца, которые (когда они вырастут) будут поддерживать их и ждать поддержки в ответ, как только будут заключены выгодные союзы.

Они были очень милыми девочками, все пять из них, в ярких циановых фурисодэ с разными рисунками, которые отмечали их как дочерей гарема (в возрасте от тринадцати до восемнадцати), но даже после одного вечера игр со свитками вместе с Сукумо, Адатарой, Юкино и Сукино она могла сказать, что эти симпатичные, безбедные, хорошо образованные леди не обладали твердостью характера, необходимой для выживания в этой яме с крокодилами, притворяющейся дворцом.

Кимиэ-химэ намекала словами, что она бы хотела, чтобы Кита подумала взять этих юных леди в качестве жен или наложниц для своих сыновей (хотя старшая могла также «сойти», чтобы родить еще детей мужу самой Киты), но ее общие манеры и плохо скрываемое беспокойство говорили о том, что она согласится на что угодно, что уберет их от двора и вообще из Страны Воды. На следующей встрече Кита беззаботно упомянула девочек и спросила об их матерях: оказалась, что мама Ясуэ была подругой детства, которая умерла от лихорадки, оставив восемнадцатилетнюю девушку и двенадцатилетнего мальчика сиротами, мама Денэ происходила из клана шиноби, но ее отдали даймё из-за ее кротости и слабого характера, мама Куруэ и Котоэ считала их нежные натуры чрезвычайно разочаровывающими, а Томиэ не могла сохранить секрет даже для того, чтобы спасти свою жизнь, что привело к казни ее собственного отца-шиноби четыре года назад.

Кимиэ-химэ не стала уточнять, но, судя по красноватым волосам Томиэ, ее отец, скорее всего, был Теруми, а мама Денэ вообще носила фамилию Куриараре, что по крайней мере объясняло, почему шестнадцатилетняя девушка была такой высокой. Ее мама наверняка тоже была значительного роста, возможно, даже выше.

Главная проблема Ясуэ, кажется, заключалась в том, что она неамбициозна, что было только недостатком при таком жестоком и неспокойном дворе, как этот. Денэ же была очень-очень тихой и явно застенчивой из-за своей внешности, но как только она начала говорить, она проявила себя безжалостно, некомфортно честной и абсолютно прямолинейной, и всё тем более было неловко из-за того, какая она проницательная. Кита могла понять, как это могло нанести оскорбление, но опять же, это не было по своей сути проблемой: у нее наверняка было множество родственников-шиноби, которые были точно такими же.

Куруэ и Котоэ были просто… милыми. Добрыми. Они предлагали ее девочкам последние моти, просто потому что они могли, и радостно улыбались, когда их благодарили, а затем были абсолютно неспособны воспользоваться этой благодарностью себе на пользу и даже забывали, что они изначально съели меньше сладостей, чем их гости. Кита подозревала, что она могла доверить их обеих Акимичи и вскоре после двадцати каждая из них счастливо выйдет замуж, но ей надо будет поговорить с Чому, прежде чем принимать это решение.

Томиэ была немного более проблематичной, частично из-за того что девочка явно знала, что совершенно не может лгать и что это считается плохой вещью, так что видимо паниковала, когда ей задавали вопрос, касающийся секретов, и она неубедительно пыталась поменять тему. Однако ей было только пятнадцать, так что время, терпение и внимательное обучение это излечит.

Вопрос заключался в том, захочет ли Кита взять ответственность за пять бережно воспитанных девушек, чьими единственными навыками были музыка, поэзия, мода, каллиграфия и икебана. Немилосердным ответом было «нет» (у нее уже было девять детей дома, плюс двое Тобирамы и трое живущих с ними Хатаке, что в целом составляло четырнадцать), но правда была в том, что она могла сделать это. И она хотела увидеть, что эти девочки сделают со своими жизнями за пределами стен дворца и как их души вырастут вдали от токсичности, которая их душила. Есть определенная радость в обучении других, как она отлично знала после многих лет передачи знаний ученикам по печатям.

Кита не сказала «да». Но она также не сказала «нет» и пригласила девочек проводить больше времени с ее дочерьми и их друзьями.

В ответ Кимиэ-химэ пригласила ее на чай внутри гарема, а также на серию других вечеринок для придворных леди и беззаботно предложила, что, возможно, Кита согласится, чтобы Тобирама доставлял корреспонденцию ее новым разнообразным знакомым. Признав это как приглашение более эффективно все разведать и лучше узнать подводные течения, Кита спросила брата, что он чувствует по поводу этой идеи.

— Я бы предпочел это, чем быть декорацией целый день, — сухо сказал ей он, — и, возможно, я даже смогу одолжить поле для спаррингов, которое используют местные шиноби между миссиями.

И тем самым получить представление о разных отношениях местных кланов ниндзя к их недавно консолидированной нации. Не все, но даже немного информации о том, как эти шиноби с доступом во дворец (не только из высшей касты) относятся к изменениям, будет полезно для заложения фундамента для будущих обоснованных предположений.

— Не забудь свой плащ.

Будет нехорошо, если его перепутают с кем-то другим или даже если кто-то скажет, что перепутал его с другим. Возможно, он захочет взять с собой и доспехи, если он собирался спарринговаться, но плащ — это четкий идентификатор даже на расстоянии, хотя с его белыми волосами и яркими красными полосками на щеках и подбородке его сложно было перепутать с другим человеком. Она отвыкла видеть их такими широкими и яркими, но, опять же, они не были дома, так что это было ожидаемо.

Тобирама улыбнулся ей, тонко и слегка коварно:

— Я обещаю не начинать никаких драк, имото.

Кита удостоверилась, что ее скептицизм был ясно видел у нее на лице: Тобирама обожал провоцировать людей, при всем при том что обычно он делал это неявно. Его любимой целью был Изуна, но это не означало, что другие были свободны от этого. Особенно когда, как это явно было сейчас, ему было скучно и у него не было других способов себя развлечь. Теория фуиндзюцу — это очень хорошо, но человек может прочитать только ограниченное количество, прежде чем захочет экспериментировать, а в этом месте было не особо безопасно заниматься практикой.

Улыбка превратилась в ухмылку:

— Я не буду ударять первым и буду следить за моими манерами, обещаю, имото-чан. А теперь, куда тебе надо доставить письма?

Кита сдалась. Скорее всего, она об этом пожалеет, но опять же, кто она, чтобы запрещать брату веселиться?

* * *

Как только шиноби Страны Воды (которые звали деревню, которую строил их даймё в западных горах Дзёхекишимы, «Киригакуре») осознали, что Тобирама специально каждый день использует тренировочные поля, прилегающие к дворцу, он незамедлительно получил значительно более интересную компанию.

Хозуки Генгецу, командир шиноби даймё Страны Воды, был сильным воином с жизнерадостным характером, плохой памятью и зарождающейся враждой с Муу из Страны Земли, который в данный момент возглавлял силы шиноби даймё Страны Земли. Он был занятным спарринг-партнером, но намного более интересным собеседником: он с большой заботой относился к шиноби под своим командованием и к их благополучию, так что он с интересом расспрашивал Тобираму о бюрократических деталях, касающихся того, как работает система миссий Конохагакуре, а также о подробностях ее академии шиноби.

Синдзю Куротен, заместитель командующего, был более непрозрачным, чем его командир. Он был примерно на пять лет младше и носил в дорогую одежду, но без украшений, которая мало что говорила о его происхождении, у него были черные радужки и склеры, характерные для его клана (они были ловцами жемчуга, прежде чем стали шиноби, взяв в руки оружие, чтобы защищать свои промысловые участки), и он носил вокруг головы изящную нить лиловых жемчужин приличного размера. Он много наблюдал, мало говорил, совсем не улыбался и спарринговался как человек, который никогда не научился сдерживаться от нанесения переломов.

Тобирама уже встречался с такими воинами. В отличие от своего командира Куротен не заботился о своих подчиненных — его волновало достижение целей, поставленных перед ним его командующим. Хотя это было приемлемым отношением под внимательным и заботящимся о людях командиром, таким как Генгецу, если Хозуки умрет и Куротена повысят до его статуса, начинающая деревня Киригакуре наверняка крайне быстро станет очень жестким и безжалостным местом. Возможно, он был хорошим шиноби и весьма могущественным (он с Генгецу были примечательно равны по силам), но он также являлся равнодушным командиром над людьми на поле боя и из-за этого плохим лидером.

Синдзю Куротен оставил бы гражданских детей голодать, потому что они не вносят никакого вклада в военную мощь его лорда и истощают ресурсы его войска. Таким людям не должно быть позволено подниматься так высоко, но деревня шиноби, которую строил даймё Страны Воды, создавалась как военный форпост, предоставляющий обучение тем, кто поклянется ему в верности, а не смешанное поселение. Однако она станет смешанным поселением: этим шиноби все равно надо будет есть, спать, расслабляться и развлекаться, когда они не при исполнении. Многие шиноби также состояли в браке, и они будут сильно возражать против того, что не могут жить вместе со своими семьями.

Будет много проблем, если не разрешить их в зародыше. Тобирама прилагал все усилия, чтобы критиковать взгляды Генгецу и задавать сложные вопросы, пока они спарринговались, что тщательно ухоженный мужчина со смехом приветствовал. Его молчаливо наблюдающий заместитель не комментировал, но, возможно, слова Тобирамы все равно будут приняты на вооружение.

Потребовалось десять дней, чтобы кто-то задал неизбежный вопрос. Что интересно, это был Куротен:

— Так что ты сделал, чтобы твой лорд избавил твой клан от последствий безумных действий твоего брата?

— Что я сделал? — повторил Тобирама, позволив недоумению показаться, но скрывая боль.

Куротен кивнул:

— Очевидно, ты что-то сделал. Иначе ты был бы мертв, как и твой племянник, по меньшей мере. Но ты жив, и он жив, хотя и униженный и ослабленный, и твой клан снова может подняться. Мадара-дэнка должен был убить тебя, если бы он действительно хотел подтвердить свою власть и авторитет, но он пошел на компромисс и открыл себя к дальнейшим проявлениям инакомыслия и бунтарства.

Взгляд со стороны на надлежащие последствия импульсивности его брата всегда был глубоко неприятным.

— Я взмолился о пощаде.

Генгецу согласно закивал:

— И ты ее получил! Однако я не думаю, что всего лишь мольба была достаточной, чтобы получить милосердие от воина и лидера такой силы и ума, как Хокаге Страны Огня.

Тобирама решил, что он не любит новый эпитет Мадары настолько же, насколько и сам мужчина. Он намекал на то, что именно Мадара, а не Курахаси-даймё действительно правит Страной Огня.

— Кита-химэ замолвила за меня словечко, — признал он с большей неохотой, чем на самом деле чувствовал. Эта информация едва ли была секретом.

Командир Киригакуре широко улыбнулся:

— Большинство мужчин поняли бы это неправильно, когда жена умоляет сохранить жизнь такому красивому воину, как ты. Особенно с учетом того, что ты жил с ними полгода, когда Учихи начали вести переговоры с Сенджу, и ходят слухи, что ты и очаровательно проницательная жена Мадары-дэнка стали близки с этого времени.

— Я бы подумал, что ты умнее и не прислушиваешься к изобретательным гиперболам сплетен.

Генгецу засмеялся:

— О, но Тобирама-сан, в словах сплетен можно найти столько всего ценного! Они могут неправильно понимать мотивы и обстоятельства, но они не слепы к тому, что можно увидеть.

Тобирама обдумал варианты действий, поправляя свой простой хаппури, и выбрал сказать один правдивый факт:

— Вы видели его наследника, Шираками-куна?

— Младшего принца, который так яростно пытается воспламенить всех взглядом, когда сталкивается с реальностями наших каст? — у Генгецу явно были собственные сомнения по поводу системы, но он их не высказывал. — Так интересно, что Мадара-дэнка выбрал третьего сына для наследования, а не первого или второго, когда Такахара-хико такой проницательный и красноречивый, а Митама-хико такой харизматичный и любезный.

Был слышен вопрос, но Тобирама не собирался на него отвечать.

— Шираками-кун родился неожиданно преждевременно. Я был с Китой-химэ в тот момент и помог ей.

Он позволил этим мужчинам самим додумать подтекст сути его помощи: маловероятно, что они самостоятельно придут к выводу, что он принял роды в снегу только с подростком и снежным барсом в качестве моральной поддержки.

— Значит, он обязан тебе за жизнь наследника и, возможно, жены, — тихо сказал Куротен. — И он вернул этот долг, пощадив тебя, когда поступки твоего брата потребовали твоей смерти.

Кажется, он был удовлетворен этим ответом, и он был приятным для его, очевидно, утилитарного мышления. Тобирама мог сказать, что Мадара совсем не такой человек, чтобы судить о людях только по их полезности и выполнять свои обязательства только тогда, когда это становится неизбежной необходимостью, но он промолчал. Он не был среди союзников.

— И конечно лидер, пощадивший брата диссидента, не может затем развернуться и казнить более дальних родичей, — начал размышлять вслух Генгецу. — Это бы показало фаворитизм или намекнуло, что ты предал намерения брата своему сюзерену, и ни то, ни другое совсем не является стилем Мадары-дэнка, как мне кажется. И так твоя верность и честь в защите семьи твоего лорда была вознаграждена! — он широко улыбнулся. — Идем, давай снова проведем спарринг. Я хочу попробовать кое-что новое против этого твоего фуиндзюцу.

— Если ты хочешь потерпеть очередное поражение, кто я такой, чтобы тебе отказывать, — парировал Тобирама, ухмыльнувшись. Было чрезвычайно приятно выйти победителем в трех спаррингах из четырех с каждым мужчиной по очереди и выстоять и одержать победу в одном из двух, когда они объединялись против него.

— О нет, в этот раз я буду победителем! — радостно объявил Генгецу. — Может, у тебя значительное преимущество регулярных встреч с твоим несравненным сюзереном на площадке для спаррингов, но я докажу себя лучшим мастером воды!

— Я еще не видел доказательств твоих заявлений.

Тобирама поправил доспехи (сделанные Учихами и значительно более высокого качества чем то, чем он когда-либо владел до официального принятия в клан) и заново завязал переднюю часть плаща. Он станет тяжелым, как только промокнет насквозь, но это отличная защита от техники Генгецу с взрывными клонами.

Генгецу резко и довольно улыбнулся:

— Тогда позволь мне!

* * *

Они находились в Мизу уже месяц и скоро вернутся домой, но это был месяц самых разных интересных сюрпризов. Такахара, после трех недель того, как он был вежливо уклончивым и почтительным к ней и Мадаре, пока разнообразные дворяне пытались навязать ему своих дочерей, в конце концов признался, что ему кое-кто нравится в Конохе, но он не уверен, что она выйдет за него замуж, так как это будет означать выход из ее клана. Кита обняла старшего сына и выманила из него обещание, что он поговорит с вышеупомянутой юной леди, как только они окажутся дома, чтобы расставить все на свои места и чтобы удостовериться, что они одинаково понимают ситуацию.

В это время Сукумо решила, что хочет сфокусироваться на печатях, а не на женитьбе. Кита полностью ее поддерживала (ей не надо было выходить замуж) и выудила из дочери признание, что она лучше бы хотела проводить класс каллиграфии отдельно от школы, чтобы старшие подростки и взрослые работали над владением кистью без чувства унижения, что сидят в комнате, полной детей. Это была отличная идея: Кита предложила использовать для этого гостевой дом Учих в деревне, так как в нем была большая приемная и хороший свет. Сукумо также получила скопу, тренированную для соколиной охоты, которую, так как это было подарком от другой юной леди, а не молодого человека, она приняла без колебаний. Кита подозревала, что с Теруми Рай-чан завяжется длительная переписка.

Митама же… неожиданно увлекся Денэ, которая была на целую голову выше него, несмотря на его недавний скачок роста, и они нашли общий язык по теме классической литературы и в играх на ловкость. Ките наверняка не стоило удивляться, что мама Денэ, рожденная в клане шиноби, передала некоторые навыки своей дочери, но недавно Ракко сказала ей, что Митама попросил ее помочь научить Денэ обращаться с копьем, так как оно больше подходит ее росту, чем нагината, так что Кита знала, что все серьезно.

Она поговорила с Кимиэ-химэ, учитывая то, что Денэ была дочерью Симадзу-доно, и перспектива помолвки с кугэ для одной из юных леди под ее опекой ей действительно очень понравилась. Кимиэ-химэ предложила, чтобы другие четверо девочек пошли в качестве сопровождающих (было бы неприлично послать воспитанную при дворце молодую леди одну), и Кита не высказала протестов, так что у нее появилось пять подростков, о которых надо будет заботиться.

Они могли себе это позволить, но с девочками-подростками никогда не бывает просто. Она поговорила с Чому, но еще не получила ответа от Чотая или Чоко, так что ничего не было решено.

У Макумы и Шираками тем временем развились очень сильные чувства по поводу всей политической конструкции, вокруг которой была построена Страна Воды, особенно насчет кастовой системы, и Кита слышала много разнообразных яростных тирад. К счастью, наедине, но Кита могла видеть, насколько было тяжело ее мужу и Тобираме объяснить этим двум умным, идеалистичным мальчикам, что у мира существуют серьезные недостатки, и эти двое ничего не могут сделать в короткие сроки, что улучшило бы положение. Люди должны сделать этот выбор сами.

Часы и дни были проведены за разговорами о последнем десятилетии вражды до мирного договора, о всех вещах, которые сделали она с мужем, чтобы уговорить клан Учиха хотеть мир, чтобы, когда время наконец придет, они бы приняли мир, а не ворчали, ненавидели и тихо противились, и хотя Шираками явно находил перспективу посвящения такого количества времени чему-то, что могло даже не сработать, очень неприятной, он не собирался бросать эту идею.

С Макумой было немного сложнее, потому что как Узумаки он мог работать более прямо, чтобы создать изменения, но такие действия принесли бы большие риски для его дальних родственников. В конце концов, желание сбросить кастовую систему посчитали бы за подстрекательство к мятежу и возмущение спокойствия, что могло бы использоваться как повод к войне. Узу была маленькой, и неважно, что обладала силой своих мастеров по печатям: она не могла выдержать полную военную мощь более крупной страны в долгосрочной перспективе.

Адатара же приобрела мальчика-подростка. Кита точно не знала, как, но судя по тому, что сказала дочь и что добавила Стежковая Нака, на одной из смешанных вечеринок для молодых людей проходили тайные азартные игры, и Адатара приложила свои учиховские рефлексы и навыки чтения людей, обчистив разных неосторожных молодых людей в картах. Один из этих молодых людей, пытаясь выиграть обратно наверняка исторически значимый кусочек нефрита, предложил бескастного единоутробного брата в качестве залога, и Адатара (возможно, оправданно) решила, что Мидзурю Аринисин не заслуживает своего брата, если готов поставить его на кон в карточной игре.

Кита организовала все, чтобы нефритовую реликвию незаметно обменяли на резной нефрит равной денежной стоимости и отдали тот Мидзурю-кё (который, несомненно, был чрезвычайно недоволен узнать о безрассудной страсти сына к азартным играм), но позволила дочери оставить Шибуки, как звали четырнадцатилетнего. У Шибуки и Аринисина была общая мать, а не отец (вот почему подростку было позволено использовать другого подростка в качестве игровой фишки), и отец слегка более старшего мальчика, скорее всего, был рабом. С точки зрения закона, его мама могла назвать себя единственным родителем Шибуки и сделать его своим наследником: она наверняка это сделала, но она умерла до того, как ее первенец стал достаточно взрослым, чтобы оспорить претензию ее мужа на ее наследство от имени их общих детей, а затем Шибуки решительно оттеснили на положение движимого имущества. Движимого имущества своих младших братьев и сестер, часть их материнского наследства.

Темноволосый, со странными черными глазами (полностью черными, а не только радужками) и светлой кожей, Шибуки обладал телосложением и рефлексами шиноби, так как его тренировали в качестве телохранителя для единоутробных сестер (которые, по слухам, не были довольны небрежностью их брата), и приличными (пусть и практически не развитыми) резервами чакры. Тобирама незамедлительно взял на себя его образование как единственный мастер воды в их группе, и мальчик медленно начал раскрываться.

Мадара дразнил, что Адатара самый похожий на свою маму ребенок, яростный огонь, желающий быть уравновешенным водой, маленький дракон, укравший сокровище у неблагодарного брата. Кита ударила его веером.

Аситака, Минами, Мегата и Тоёукэ, к счастью, были слишком маленькими для подобных бесконтрольных проделок, но Юкино и Сукино каким-то образом достали три очень странных меча и настаивали, что они были «зарытыми сокровищами», так что их нельзя никому отдавать, Кабура таинственным образом получил контракт с призывом куниц (потенциально создав еще один род с призывами в клане Хатаке), а Генмая несколько раз поймали поблизости от тех мест, где он действительно не должен был находиться. Включая гарем даймё.

Однако он не был пойман на фактическом проникновении, за что Кита была благодарна. Но она была уверена, что он проникал туда, и Тобирама был с ней согласен. Она подозревала, что ее брат также нарушал границы, но она не спрашивала: он взрослый шиноби и более чем достаточно незаметный, чтобы избежать поимки.

Последним значимым событием до их отъезда была вечеринка любования сакурой. Она проходила очень поздно, но была особенной, потому что действие шло в северных горах Дзёхекишимы, где погода все еще была холодной и свежей, а местные низкорослые искривленные деревья сакуры цвели относительно поздно. Из-за длинного и крутого подъема и сомнительной погоды мероприятие предназначалось только для взрослых в очень хорошей физической форме, хотя Кимиэ-химэ и несколько других леди обошли это, приказав парам шиноби нести их в странных конструкциях, похожих на паланкины. Кита просто бежала рядом с мужем, а множество слоев ее кимоно, аксессуары и оби вместе со скромными перегородками лежали в зонтичной сумке, закинутой на плечо Проворной Наки, чтобы она могла переодеться, как только они прибудут на место. Мужчинам было позволено обойтись военной формой для этой прогулки, но леди — нет. Сопровождающие Хинаки также несли смену одежды, но сокомандница Чому Нара Намерака не стала заморачиваться.

Вообще это был очень приятный пикник: разрастающаяся роща сакуры находилась прямо на вершине скалы, яркая розовая шапка была очень атмосферной на фоне клубящихся грифельных туч, надвигающихся с горизонта, а над ними сияло солнце. Эту картину, скорее всего, не получится хорошо передать живописью тушью, но она все равно ее запомнила. Вполне возможно, что Курама заинтересуются превращением момента в картину маслом, так как для масел качество света здесь было идеальным.

Или по крайней мере тут было очень приятно, пока Санби не появился из мелководья у подножия скал (здесь было слишком мелко чтобы спрятать биджу как он это сделал), он навис над ними и уставился на собравшихся отдыхающих, и вода капала с его шипастой головы.

* * *

Мадара замер в ужасе, когда Санби возвысился над ними, источая чакру, которую нельзя было не заметить, и его голова нависала над высокими скал, на которых они сидели.

Теперь стояли. Он и несколько других шиноби сумели сбросить оковы страха от давления чакры и ужаса, прижимающего их к земле, но у них не было времени…

Смерть Хаширамы встала перед глазами, и он не мог (его жена и сын были здесь, его сын был рядом с ним, он не мог…)

Кита поднялась на ноги в своем нежно-зеленом кимоно, расписанном темно-зелеными листьями и большими красочными пионами, и грациозно поклонилась, родственница старшему родственнику, и ее чакра была такой же спокойной и яркой, как предрассветная голубизна ее оби под вышивкой в виде золотых кои:

— Сын Мудреца, мои приветствия.

Что.

Санби сфокусировал на ней взгляд своего единственного глаза, а затем заговорил.

— Дочь Индры, — сказал он (?), и его голос был странно высоким и юным для такого огромного и древнего создания. — Мои приветствия.

— Я Учиха Кита, — продолжила его непоколебимая, бесстрашная, потрясающая жена, выпрямившись из поклона. — Могу я представить вам моего мужа Учиху Мадару, наследника Индры, — она указала на него, и Мадара сумел надлежащим образом поклониться, — и брата моего сердца Учиху Тобираму, — она сделала еще один жест рукой.

Биджу посмотрел на Тобираму, который также сумел поклониться и стоял как раз на достаточном расстоянии от Киты, чтобы защитить ее, если на них нападут, и его чакра бушевала у него под кожей, как водопад в узком ущелье.

— Сын Асуры, — объявил Санби. — Значит, вы перестали ссориться с родичами Индры?

Разум Мадары запротестовал против представления их многовековой кровной вражды с Сенджу как ссоры. Тобирама справился с этим немного лучше, с силой усмирив свою чакру:

— Это действительно так, Санби-сан.

Биджу отчетливо по-кошачьему наклонил голову.

— Мое имя, — заявил он, снова переведя взгляд на Киту их совершенно игнорируя их замершую и пораженную страхом публику, — Исобу.

— Я очень рада познакомиться с вами, Исобу-сан, — решительно сказала Кита. — Всегда приятно встретиться с родичами, неважно, насколько дальними.

Исобу издал тихий довольный звук, который тем не менее прошелся эхом по всем скалам. Мадара не мог соотнести этот высокий, мальчишеский голос и стеснительные манеры с ревущим и воющим ужасом, который гнал его по океану большую часть дня и все это время прилагал все усилия, чтобы стереть его с лица земли.

— Я бы хотел поговорить с наследником Индры и сыном Асуры, — объявил биджу. — Это семейное дело.

Симадзу-доно обрел дар речи.

— В таком случае мы, конечно, оставим вас наедине, Исобу-сама, — сказал он, поклонившись, как даймё кланяется главе иностранного государства. Его шиноби незамедлительно начали сгонять министров и других гостей от края скалы, и мертвый ужас тех первых нескольких моментов спал и превратился в почти паническое бегство. Мадара поймал взгляд Хинаки и решительно кивнул: наследница клана Хьюга взяла себя в руки и начала спокойно давать инструкции остальным из их группы, двигаясь дальше от края скал и ставя одетых в сковывающие наряды леди в пары с широкоплечими шиноби, чтобы они могли спуститься (хотя бы частично) без необходимости переодеваться.

Кита не сбежала. Мадара подошел и встал с ней вровень, Такахара последовал за ним, и Мадара желал, чтобы он мог бы убедить жену уйти вместе с остальной их свитой. Но он не мог: он не хотел, чтобы она ушла, когда знал, что ему понадобится ее вежливое бесстрашие перед лицом давящей чакры Санби, чтобы ему самому получилось сохранить самообладание. Он также хотел, чтобы Такахара ушел, но на лице его старшего сына читалось упрямство, и он не мог позволить устроить сцену.

— Вы часто бываете в этих местах, Исобу-сан? — спросила Кита, опустив веер, и ее лицо светилось любопытством. Светская беседа? Как? Его жена ничего не боялась?

— Не очень часто, Кита-сан, — ответил Исобу, опустив подбородок, чтобы внимательнее посмотреть на нее, теперь открыв оба глаза. — Но я узнал чакру вашего мужа и захотел задать ему несколько вопросов.

Мадара почувствовал ледяную дрожь по позвоночнику. У него не только было неопровержимое доказательство, что биджу полностью разумные, думающие существа, более того, биджу узнал его чакру. Отказ от попыток использовать на нем шаринган был очень хорошим решением.

Понадобилось удивительно мало времени, чтобы четверо из них оказались одни на вершине скалы. Мадара подождал того момента, когда Тобирама встретился с ним взглядом и кивнул, дав понять, что у них действительно нет свидетелей, а затем коротко поклонился:

— Пожалуйста, задавайте ваши вопросы, Исобу-сан.

— Вы бросили в меня труп.

Мадара с трудом сглотнул и поклонился глубже:

— Мои самые искренние извинения за мою бездумную ошибку, Исобу-сан.

Биджу оглядел его с ног до головы:

— Вы сделали это неспециально?

— Совсем нет, Исобу-сан. Я старался предотвратить побег человека, который причинил вред моим дальним родичам, клану Хьюга.

— Родичи Ньячику, Исобу-сан, — внезапно подал голос Такахара, сделав шаг из-за спины Мадары.

— Я помню Ньячику-нее, — согласился Исобу, переведя внимание на Такахару. — Как вас зовут?

Сын Мадары поклонился, не настолько бесстрашно, насколько себя подавал, но доверяя своей матери:

— Мое имя Такахара Учиха, Исобу-сан. Мадара-сама и Кита-сама мои родители.

Исобу издал задумчивый звук, снова переведя взгляд на Мадару:

— Я думал, что вы сделали это специально.

— Моей целью никогда не было причинить вам вред или как-то вас потревожить, Исобу-сан.

Он извинялся перед биджу. Это было реальностью? Он спал?

Исобу кивнул:

— Я принимаю ваше извинение, Мадара-сан. Почему вы ударили наследника Асуры, когда он меня сковал?

Мадара сглотнул ком в горле.

— Он намеревался навсегда связать вас и остальных ваших родичей, Исобу-сан, — тихо ответил он. — Это было безумием. Я не мог этого допустить.

— Вы сражались с ним ради меня? Ради моих братьев?

Как биджу выше скал Дзёхекишимы мог звучать настолько похожим на малыша Минами-куна?

— Да, Исобу-сан. За вас и ваших братьев, а также за моих собственных детей. Если бы он сделал это, такие действия не остались бы секретом и люди бы начали бояться его и моей семьи. Они бы напали на нас из страха.

— Да, люди так делают, — уверенным голосом согласился Исобу. — Вы освободили меня после.

Мадара был невыразимо благодарен за то, что тема смерти Хаширамы не была затронута.

— У меня не было и нет с вами вражды, Исобу-сан, — осторожно сказал он. — Почему бы мне вас не освободить?

Санби опустил голову так низко, что Мадара оказался всего лишь в метрах от его морды. Он запоздало осознал, что биджу не открывал рот, чтобы говорить: слова каким-то образом проецировались через чакру, слуховое гендзюцу. Он этого не заметил.

— Значит, мы друзья, Мадара-сан? — спросил Исобу.

— Если вы хотите быть друзьями, для нас было бы честью принять вашу дружбу, Исобу-сан, — сказала Кита, придя к нему на выручку, когда его подвел голос. — Нам надо будет организовать больше визитов. Возможно, на побережье Страны Огня? Так нам было бы удобнее.

— Я бы хотел этого, — почти стеснительно сказал Исобу.

— Тогда конечно мы будем друзьями и будем навещать вас, — сумел выдавить Мадара через истерическое неверие, сковывающее его горло. — Я уверен, что мои другие дети с большой радостью с вами встретятся.

Такахара не был единственным, кто унаследовал часть безрассудного бесстрашия от их матери.

— Мы поплывем домой через пять дней, Исобу-сан, — добавила Кита. — Или вы предпочитаете Исобу-кун и чтобы мы перешли на «ты»?

— Да, и я бы предпочел «Исобу-кун», — пробормотал биджу.

— Значит, Исобу-кун. Ты согласишься нас сопровождать, когда мы поплывем домой? Так ты сможешь встретиться с нашими детьми и мы сможем поговорить дольше, не причиняя неудобств нашим хозяевам здесь.

— Да, это звучит очень хорошо, — решил Исобу. — Тогда я увижусь с вами через пять дней.

С этими словами он снова опустился под волны перед скалами, каким-то образом исчезнув под водой, несмотря на то, что бухта явно была недостаточно глубокой для этого.

Мадара с трудом сглотнул.

— Кита, сердце мое, бывают дни, когда твое отсутствие страха приводит меня в ужас, — честно признался он в звенящей тишине, оставшейся после ухода биджу. Даже птицы улетели, и было слышно только отдаленное эхо волн внизу.

— Разве страх позволил бы чего-то достичь, муж?

Его драконица-жена не имела ни малейшего представления о том, насколько редок такой взгляд на жизнь.

— Определенно не позволил бы ничего достичь, любимая, — с истерическим смешком признался он, — но при встрече лицом к лицу с таким могущественным и опасным существом, как биджу, страх — это естественно.

Кита взглянула на него и улыбнулась, подняв веер, чтобы прикрыть рот, и он мог видеть только ее смеющиеся глаза:

— Тогда я с сожалением вынуждена сообщить моему лорду-мужу, что он женился на самой неестественной женщине.

Веселье внезапно накрыло Мадару, и он расхохотался с такой силой, что упал. Он мог слышать свою истерию, распластавшись на траве, но его жена, сын и шурин не стали его критиковать: более того, Такахара и Тобирама присоединились к нему, и даже его жена села на брошенное одеяло и хихикала, прикрываясь веером, пока они валялись на земле. Было облегчением и чудом каким-то образом не быть мертвым после этого.

* * *

Утром после прерванного пикника Тобирама проснулся до рассвета, выпутался из объятий Киты (и Мадары) и неслышным шагом прошел в прилегающую уборную, чтобы умыться. Он был полностью обнаженным, и его распущенные волосы спадали ниже плечей. Обычно он и близко не был заинтересован в сексе, но крайний ужас и огромное облегчение вчерашней встречи с биджу пробудили глубоко укорененные инстинкты во всех трех мужчинах. Такахара бросился спарринговаться с Хинакой после их возвращения во дворец, ее облегчение соответствовало его, и сложности борьбы позволили им обоим выплеснуть свои другие эмоции и перевести их в физические упражнения.

Однако ужас Тобирамы был намного более глубоким и всепроникающим, чем Такахары, и его облегчение, соответственно, ощущалось сильнее. Такахара полностью доверял способности своих родителей защитить его — Тобирама был более осторожным, и у Мадары тоже не было подобных иллюзий. Так что после того, как они вернулись в свои покои во дворце и заверили всех в своем благополучии, Кита утащила и его, и своего мужа в спальню и закрыла дверь, чтобы они могли успокоить нервы без необходимости держать придворные маски. Тобирама признавал, что он был настолько же инициатором того, что произошло позже, насколько и Мадара, и он честно ни о чем из этого не жалел.

Кита с большим желанием потворствовала им обоим, хотя Тобирама очень сильно сомневался, что он когда-либо почувствует себя в таком же состоянии. Теперь, когда он знал, что с биджу можно договориться, будущие контакты будут намного менее тревожными для его психики.

Тихое удовлетворение в теле и разуме было очень приятным, и его мысли были спокойными, пока он протирал себя смоченной в чаше воды тряпочкой. Через несколько дней они снова увидятся с биджу (о чем Мадара несомненно проинформирует даймё Страны Воды на сегодняшней аудиенции), но они также вернутся домой, и сейчас, когда он больше отчаянно не сдерживал дикий страх, Тобирама был склонен доверять обещанию дружбы Исобу. С чего бы такому могущественному существу утруждать себя обманом?

Полностью помывшись, Тобирама вытерся и взял гребень, чтобы попытаться навести немного порядка на голове. Скорее всего, ему понадобится некоторое время: он не заплел волосы перед сном, даже не расчесался (более того, он даже не знал, куда исчезла его шелковая лента для волос после того, как Мадара их распустил), так что они наверняка сильно спутались, пока он спал.

Он сидел на табуретке, все еще управляясь с гребнем, когда Кита подошла к нему со спины и аккуратно забрала его у него из рук, отложила его в сторону и взяла баночку масла для волос. Тобирама наблюдал за тем, как она намазывала его на руки, а затем расслабился, когда она шагнула к нему ближе и легонько запустила покрытые маслом пальцы ему в волосы, ослабляя узлы и распутывая колтуны.

Когда она в конце концов снова взяла гребень, он почти нигде не застревал, энергично, но не неприятно прочесывая ему по скальпу. Тобирама наклонился к ней немного ближе, и его глаза прикрылись от удовольствия от успокаивающих и неспешных прикосновений.

Кита всегда помогала ему с волосами с тех пор, как он начал их отращивать. Было облегчением знать, что это не изменится, даже несмотря на то, что прошлой ночью они все трое пересекли границы, к которым они никогда и близко не собирались подходить. Однако им надо будет это обсудить.

Тобирама не пошевелился, когда Кита подняла ему волосы и сделала высокий пучок: должно быть, она нашла его ленту. Затем, как только она закончила, он повернулся, чтобы с ней поговорить.

На ней был пепельно-розовый немаки, но он не был плотно завязан, и, судя по отсутствию складок, в нем определенно не спали. Ее волосы спадали почти до коленей, неплотно заплетенные и только слегка взъерошенные, и ни волосы, ни одежда не скрывали красные следы укусов на ее груди и бедрах. Тобирама быстро отвернулся от свидетельств своего внимания, только чтобы поймать свое отражение в зеркале на другой стороне комнаты и осознать, что она не нашла его пропавшую ленту для волос: вместо этого пучок держала одна из ее собственных лент, и глубокий оттенок фиолетового пиона ярко выделялся на его волосах цвета слоновой кости в рассеянном утреннем свете.

— Что теперь? — спросил он, ощущая смутное чувство поражения. Это была ловушка, которую он создал сам, и он был весьма основательно пойман.

Он увидел краем глаза, как она пожала плечами:

— Что ты захочешь, Тобирама.

— Что я захочу?

Прошлая ночь прояснила, что то, чего хочет он, и чего бы хотела Кита от их отношений в большинстве случаев не совпадает друг с другом: то, как ее запах поменялся, когда он провел руками по ее обнаженной коже, и ее мурашки, когда он оставлял эти синяки-отметины зубами, совершенно ясно дали это понять. На трезвую голову Тобирама также не мог полностью осознать, как верно интерпретировать то, что Мадара не выбросил его из спальни в первые пять минут. Или разные засосы и отметины зубов, которые были оставлены на его собственной коже.

Она вздохнула:

— Ты мой названный брат и драгоценное сокровище вне зависимости от всего остального. У меня есть ты, у меня есть мой муж, у меня есть наши дети: почему я должна жертвовать всем этим в погоне за тем, что, я знаю, ты не хочешь мне дать? Почему я должна причинять эту боль нам обоим, а также Мадаре? Я хочу, чтобы ты был счастлив, Тобирама, и ты был. Ты хочешь, чтобы прошлая ночь что-то изменила? Потому что мне не кажется, что это так.

Тобирама обдумал ее слова. Она была права, что было досадно. Во всем. И все же он не ожидал, что она просто…

— Ты слишком хорошо меня знаешь.

— Я обращаю внимание.

Это ужасно интимная вещь, то, что тебя знают. Намного более интимная, чем что-то физическое, во что все трое из них были вовлечены весь вчерашний вечер и половину ночи. Тобирама повернулся, чтобы встретиться с ней взглядом:

— Спасибо.

Он не мог сказать, что любит ее (он никогда никого не любил с тем огнем и горячностью, которые всегда источал Мадара, когда Кита находилась в его поле зрения), но от этого она не была для него менее дорогой. Ее принятие и понимание его границ означало для него больше, чем ему было комфортно выразить словами.

Она улыбнулась, и он знал, что она услышала все, что он никогда не скажет.

— Ты поможешь мне с волосами, Тобирама?

— Конечно.