Волки и Овцы (джен)

Обед выдался тревожным. Попытки Мальсибера как-то сгладить углы ни к чему не приводили. Долохов молча бесился. Малфой пребывал в тяжёлых раздумьях. А Лестрейндж не сводил заинтересованного взгляда с самого болтливо персонажа за столом, отчего тому было крайне не по себе. Антонин воспринимал игры Рудольфуса как попытку соскочить с действительно насущной темы. Люциуса беспокоила гипотетическая разрозненность в их и без того немногочисленной компании. Атмосфера напряжённости с каждой минутой всё сильнее нагнеталась по спирали. Ни у кого не было сомнений, что во всём виноват Лестрейндж. Сам он будто и не замечал общих настроений и с аппетитом, которого у него не было уже давно, поглощал уже второй кусок сладкого пирога, отказавшись от нормальной еды.

Сложно было понять, действительно ли он ничего вокруг не видит или просто издевается. Но поскольку такой весёлости за ним не наблюдалось, с той самой показательной угрозы Лорда, никто не решался положить этому безобразию конец. Даже Долохов, который, утолив зверский голод, стал заметно снисходительней смотреть на его выходки.

Казалось бы, ну смотрит и смотрит. Что в этом такого? Неприятно, конечно, что в упор. Неотрывно. Пристально. И как-то загадочно улыбаясь своим мыслям… «Нет! Определённо, это надо прекращать!» Но как бы Малфой не ломал голову, любой вариант отметался, стоило ему бросить взгляд на жуткое чудовище с горящими азартом глазами. «Возможно, Мальсибер чего-то не рассказал? Иначе с чего вдруг он стал центром столь пристального внимания? Или же Рудольфус что-то откопал в его голове? Какой-то компромат? Нет. Эта нечисть просто отоспалась и снова стала собой. Вот и весь секрет».

К концу обеда Долохов уже и сам с иронией наблюдал за сжавшимся на своём стуле, словно кролик, Мальсибером и плотоядно облизывающимся Лестрейнджем. А Малфой решил отбросить бессмысленные тревоги и просто насладиться вкусным десертом. Раз уж Рудольфус сам так удачно замял тему с вмешательством в его личные дела и переключился на Мальсибера, то грех этим не воспользоваться. Когда у последнего уже в третий раз выпала вилка из рук, а Руди уже откровенно скалился, Долохов всё же решил прервать спектакль:

— Прекращай это. Не ровен час, он в обморок свалится.

— Ничего я не свалюсь! — На эти слова Руди улыбнулся шире, и Мальсибер, нервно рассмеявшись, спрятал лицо в ладонях.

— Ты чудовище, Рудольфус.

— Вот-вот! Полностью поддерживаю!

— Да ну? А чего веселишься?

— Это нервное!

— Какие мы ранимые… Кто бы мог подумать?

— Он меня намеренно изводит!

— А ты останови меня. — После этого откровенного вызова Лестрейнджа всем стало ясно, что он если и не помнит, то точно знает, что Мальсибер копался в его голове.

Однако ни его поведение, ни выражение лица не привносили ясности: вызов это или просто забава? От него можно было ожидать чего угодно. Сам Люциус был бы до крайности взбешён, окажись он на месте Рудольфуса. Но и тут всё было относительно. Он ведь осознаёт, что не вмешайся Мальсибер, всё могло бы закончится плачевно. Если только это и не был его сознательный выбор. Но тогда поводов негодовать у них троих куда больше, чем у Лестрейнджа. Он ведь знает, сколько ответственности лежит на его плечах, в какой затруднительной ситуации они все находятся. Значит, не в праве вот так распоряжаться своей жизнью. И всё-таки в этой истории слишком много тёмных пятен. Глупо делать поспешные выводы.

— Пока вы тут не устроили ментальную дуэль, не хочешь ли поведать нам, Руди, что это были за выкрутасы с зельем? — Голос у Антонина был спокойный, ровный, но угроза всё же ощущалась в каждом звуке.

Однако Рудольфус уже не пребывал в растерянности, как после пробуждения, и успел набраться сил и привычного нахальства:

— С зельем? А что с ним не так? Довольно качественное и действенное…

Малфой лишь тяжело вздохнул на выпад Рудольфуса. Сам же Лестрейндж уже отбил крайне неприятные проклятья Долохова и, возведя щит, продолжил, как ни в чём не бывало, не скрывая наглой улыбки:

— Признаться, я ожидал, что эффект будет несколько иным, но и так вышло неплохо. Не согласны?

— Руди, боюсь, если ты не прекратишь, Тони с тебя шкуру спустит. А я помогу.

— Да неужели? — Люциус уже успел подзабыть об этой стороне Лестрейнджа.

За постоянной измотанностью и нервным напряжением было почти не видно сути этой, без преувеличения, многогранной личности. Малфой никак не мог решить, пугает она его, как раньше, или же он доволен её возвращению? Всё же он склонялся ко второму. За эти месяцы Люциус так привык к этому человеку, что был искренне рад увидеть его таким живым. Хотелось верить, что это не временное явление. Да, выходки Рудольфуса порой доводили до исступления, а некоторые его поступки казались безумными. Но ведь, если подумать, не так уж и часто подобное случалось, и не всё было так однозначно. К тому же у него было достаточно весьма полезных качеств. Малфой усмехнулся, поймав себя на мысли, что ищет оправдание дрянному характеру Лестрейнджа. Но принял тот факт, что готов терпеть странности Рудольфуса, если тот останется сильным союзником, интересным собеседником и преданным другом. Пока он здоров, с этим не должно возникнуть проблем.

И это возвращает их к ночному инциденту. Тема, от которой Руди старательно отмахивается. Возможно, такая прямолинейность будет воспринята в штыки или его вообще сочтут дураком, но раз Лестрейндж сам задал такой тон беседе, пусть пеняет на себя:

— Ты ведь не планировал таким драматичным образом свести счёты с жизнью?

Эффект был ожидаем. В столовой повисло молчание, а Руди тут же растерял всю весёлость. Неужели правда?

— Ты спятил, Малфой? Совсем с головой не дружишь? Для тебя же лучше, если это просто идиотская шутка.

— Не кипятись так. Я просто хотел уточнить.

— Уточнил? Ещё животрепещущие вопросы имеются?

— У меня найдётся парочка. — Антонин опёрся локтями на стол и, поглаживая бороду, уставился на Лестрейнджа. Руди вновь растерял весь запал, уже зная, что хочет обсудить Долохов.

— Скажи-ка, друг сердечный, какой именно частью тела ты думал, когда тебя озарила столь эксцентричная идея? И какого именно результата ты планировал достичь? Ты у нас, несомненно, гений. Так поясни нам, простым смертным, чего ты хотел добиться?

Было видно, что Руди мечется между желанием уйти и ответно напасть. Но здравый смысл заставил выбрать третий вариант:

— Я не вчера к этому пришёл и всё тщательно просчитал. Если бы вы не вмешались, у меня бы получилось.

— Если бы мы не вмешались, ты бы умом тронулся. Или и того хуже.

— Что бы у тебя получилось?

Слова Малфоя Лестрейндж решил оставить без внимания, а на вопрос Долохова коротко ответил:

— Я планировал отключить часть сознания, — увидев, как увеличились глаза собеседника, он поспешно дополнил: — Временно. Я же не вчера родился. Эффект должен был быть временным.

— Так вот почему так сложно было! А что ещё ты принял для достижения этого эффекта?

— Мальсибер!

— Это просто любопытство. Я точно не планирую ставить над собой такие эксперименты.

— Обойдёшься. Продолжай, Руди.

— Да нечего продолжать. План был простой. Никаких скрытых смыслов в моих словах искать не нужно.

— А это точно всё?

— К чему этот вопрос?

Мальсибер странно посмотрел на Лестрейнджа и всё-таки продолжил:

— Мне показалось, что там было нечто большее, чем просто отсечение части сознания.

Малфой ожидал от Лестрейнджа чего угодно: ярости, недовольства, холодности, безразличия. Однако после короткого, но содержательного рассказа Мальсибера об увиденном в его бессознательной голове, глаза Рудольфуса загорелись. Как бы дико это ни было, но Руди просто излучал интерес и, кажется, даже восторг. «Прав всё-таки Северус на твой счёт. Чокнутый Лестрейндж».

— Жаль, невозможно отделить это явление от вмешательства Лорда. Если бы удалось блокировать его воздействие на сознание хотя бы на время, возможно, получилось бы узнать больше. Но с меткой так просто не получится это провернуть.

Люциус едва не соскользнул со стула, когда понял, что только что услышал.

— Тебе мало было? И кто из нас двоих спятил?

— Я, пожалуй, соглашусь с Люциусом. Это даже звучит рискованно. Я понимаю твоё желание докопаться до истинны. Но риски действительно слишком велики. Ты и сам это прекрасно понимаешь.

— В кои-то веки Мальсибер сказал что-то разумное. А ты! Попробуй только!

Малфой слишком отчётливо видел за напускными обидой и смирением откровенное непринятие и жажду действовать. Увидел это и Долохов:

— Ты меня не понял?

— Я ведь согласился. Мне непреложный обет тебе принести, что ли?

— А то ты его обойти не сможешь? Тебя что, на цепи держать нужно, чтобы ты не творил не пойми чего?

— Действительно, Руди. Мы ещё и малой части нашего плана не воплотили в жизнь. У тебя ещё будет время, чтобы изучить эту… аномалию или что это может быть? Согласись, это сейчас очень несвоевременно. К тому же подобное просто нельзя делать в одиночку.

— Пока Лорд жив, у тебя не будет достаточно возможностей и времени…

— Не надо меня убеждать. Я и сам всё прекрасно понимаю. И нет, Тони, я не планирую творить всякую дичь. За кого ты меня принимаешь?

— За психа.

Хотел бы Люциус однажды вот так же просто заявить Лестрейнджу в лицо, кем тот на самом деле является. И всё же они не настолько близки. Но однажды он выскажет всё, о чём думает, без купюр и стеснения. Хотя вряд ли это хоть какой-то эффект возымеет. Лестрейндж прекрасно осознаёт, что собой представляет, но не похоже, чтобы его что-то не устраивало.

Однако упоминание метки заставило Люциуса мысленно вернуться к тому, ради чего он, собственно, и направился этой ночью в гостевые покои. А ведь всё могло сложиться иначе, если бы не сомнения. Но теперь он должен решить, стоит ли открывать Рудольфусу правду об Эване. Вдруг он захочет воспользоваться знаниями последнего не так, как планирует сам Люциус. Наверняка, так и будет. С другой стороны, теперь ведь можно было избежать вмешательства Розье, раз уж Руди отреагировал на помощь Мальсибера без особой враждебности. Тот ведь непременно подключит к решению этой задачи своего приятеля Эйвери. А уж втроём они, без сомнений, докопаются до сути пресловутого ритуала. «Если всё сложится удачно, то о Розье никто ничего не узнает. И его тайна… Нет, нет, нет, нет! Чёртовы легилименты!»