О воспитании (гет)

Приготовленный Августой чай Римма выпила жадно, большими глотками, а вот бутерброд осилила с трудом — слишком устала. На принесённую Сальниковым раскладушку она посмотрела почти испуганно, пробормотала: "Володечка, ты же не хочешь?.." — "Конечно, нет", — ответил он. Будь штольмановский диван пошире, он бы вообще с Риммой лёг. Слишком много они сегодня пережили, чтобы думать о приличиях. Но для двоих там было слишком узко, не отдохнуть, не выспаться. Так что пока он в изголовье сел, пристроил подушку себе на колени. Собирался дождаться, пока она окончательно согреется и заснёт поглубже, а уже потом осторожно на раскладушку перебраться, подвинув её вплотную к дивану.

Римма пролежала минут пять с закрытыми глазами, дышала ровно, но её пальцы в руке у Сальникова шевелились, ласкали его ладонь и запястье. Наконец она глубоко вздохнула и произнесла:

— Так хорошо сейчас...

— Мне всегда с тобой хорошо, — отозвался он.

— Ты был прав.

— В чём это?

— В том, что дотянуть до апреля нам будет почти невозможно.

Да уж, никак не возможно. После событий этой ночи Владимиру Сергеевичу было попросту страшно оставлять Римму надолго одну.

— Придумаем что-нибудь, — пробормотал он. — Кто ищет выход, тот всегда найдёт...

Видимо, в его голосе тревоги было с избытком, потому что Римма немедленно приподнялась, развернулась к нему, отпихнула мешающую ей подушку, а потом и обхватила его двумя руками, вжавшись щекой в солнечное сплетение.

— Не надо за меня волноваться, слышишь? — сказала она тихо и проникновенно. — Никто ко мне не придёт в ближайшее время. Я уже сделала то, о чём просили. Ещё и поэтому так хорошо...

Сальников представления не имел, на чём основываются Риммины выводы или предчувствия, и он хотел бы ей верить, но она не знала всего. Не наблюдала беснующегося на невидимом поводке Цезаря. Он вздохнул и обнял её покрепче.

— Тебе бы поспать теперь... С чувством выполненного долга.

— Я посплю, — пообещала она. — Вот побуду так ещё немного и посплю. И ты поспишь, ты не меньше меня устал.

Он, и правда, ужасно устал. Хотелось сейчас вызвать такси — хотя попробуй ещё вызови его в это время суток в заснеженном городе, увезти Римму к себе и проспать с ней вместе сутки, прерываясь лишь время от времени на еду и... ммм... ещё кое-что.

— Мне нравится ход твоих мыслей, — неожиданно сказала Римма.

— Ри-им? — растерялся он. — Это ты? Или это я вслух?

— Это ты вслух, — развеселилась она. — Я так и поняла, что ты думаешь, что про себя, а сам — вслух...

— Ну, что, классический случай, — покачал головой Сальников. — Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

— Так мы же, вроде, решили, что ты не пьян?

— Мало ли, что мы решили. Бутылку коньяка на двоих так просто не отменишь.

Римма вдруг чуть отстранилась и потянулась выше. Сальников понял, поддержал, помог ей сесть к нему на колени.

— Ты чего? А как же отдых и сон?

— Володечка, я сейчас спрошу, потому что иначе ещё неизвестно сколько буду собираться с духом и смущаться... — Он замер, понимая, что сейчас услышит что-то очень важное. — Ты не думал... о ребёнке?

Сердце бухнуло молотом, дыхание зашлось от остроты момента, пальцы стиснули Риммины плечи.

— Думал. И хотел. И хочу. Лапушка...

Поцелуй был долгим и горячим. Даже слишком долгим и горячим, учитывая их утомление и Августу, бдящую за стеной в ожидании мужа и сына. Потом ещё несколько минут они просто сидели, успокаиваясь и осознавая только что происшедшее. Наконец Римма тихо сказала:

— Вот теперь, и правда, можно спать с чувством выполненного долга.

Римма проснулась в чудесном, победительном настроении, с ощущением, что накануне у неё всё получилось. И улыбаться начала ещё до того, как вспомнила, что у неё получилось и как. Потянулась и открыла глаза. Володя сидел на раскладушке напротив и смотрел на неё задумчиво и тепло.

— Приве-ет, — сказала она хрипловато. — Ты что, ждёшь пока я проснусь?

— Жду, — кивнул он. — Жалко будить, хоть и пора уже.

— А сколько времени?

— Четверть десятого...

— Что-о?! — Она так резко села, что голова закружилась, а Володя тут же переместился к ней на диван, подхватил под локти.

— Тихо, тихо... Всё в порядке. Мартуся в семь утра позвонила домой твоей начальнице и отпросила тебя на сегодня. Сказала чистую правду: что тебе ночью нездоровилось, и заснула ты только под утро. Так что сегодня у тебя отгул, и вообще, если хочешь, до конца недели ты можешь взять переводы на дом.

— Зачем? — удивилась Римма.

— Может понадобиться, — ответил Володя.

— Не понимаю...

— Я сейчас всё тебе объясню.

— А... где все?

— Платон в институте, он с утра к Марте забежал и они вместе твоей начальнице звонить ходили. Яков полчаса назад на работу уехал, а мне пол-отгула выделил от щедрот, чтобы я тебя разбудил, всё тебе рассказал и домой проводил. Августа нам завтрак приготовила и на рынок ушла.

— Это так неудобно, — вздохнула Римма. — Сколько я людям хлопот создала...

— Глупости, — отрезал Володя. — Ты вчера человеку жизнь спасла.

— Спасла? Значит, всё правда?

Володя кивнул:

— Яков ночью порошки эти изъял и на экспертизу их отдал. Результаты будут завтра, но он говорит, что невооружённым глазом видно было, что часть порошков уже разворачивали.

— А эта женщина, которая... которой я была? Её арестовали?

— Римм, для ареста реальные доказательства нужны. Состав порошков проверят, отпечатки пальцев поищут. Пока мы взяли Галину Борисовну Никитину под плотное наблюдение.

— Володя, ты должен мне всю эту историю рассказать ещё раз, потому что я вчера не всё успела услышать и запомнить.

— Конечно, только уже после завтрака, потому что на голодный желудок такое слушать вредно...

В это момент от двери в комнату донёсся какой-то странный плачущий звук, так что Римма удивлённо обернулась.

— И нечего там скулить, — сказал Володя. — Давай, заходи уж.

Дверь приоткрылась и в комнату просочился понурый Цезарь. Не поднимая головы, пёс добрёл до середины комнаты и улёгся там, положив голову на лапы.

— Эй, что с тобой? — недоумённо спросила Римма, но собака ей, естественно, не ответила. Ответил Володя:

— Он всё утро такой, воплощённая скорбь. Все уже по десять раз ему сказали, что он ни в чём не виноват и вообще герой, но без толку. Сначала за мной ходил с жалостной миной, а теперь к тебе пришёл подлизываться.

— Но почему?

— Потому что он на нас с тобой вчера рычал, аки лев или этот, как его, адский пёс Цербер. А может, и не на нас, чёрт его знает. — Римма посмотрела на Володю укоризненно. — Вот честное слово, я бы не чертыхался, если бы мог для всего этого подобрать какие-нибудь другие слова, но пока не подбираются.

— Ты на нас рычал? — спросила Римма Цезаря. Пёс поднял голову, посмотрел с тоской и, как ей показалось, кивнул. — А почему?

— Когда ты вчера совершенно неожиданно сознание потеряла и я тебя на руки поднял, — начал объяснять Володя, — мне показалось, что мы на улице не одни. Я никого нигде не видел, но... Мерзкое ощущение, как будто мне в затылок целятся. Причём, куда ни повернись, целятся всё равно в затылок. Бр-р-р... Тогда я свистнул, чтобы Якова с Цезарем позвать, потому что они ещё не могли далеко уйти. Цезарь примчался буквально через минуту, и... началось представление. Он не просто рычал, он пеной исходил. Я думал, в любую минуту бросится, а он же служебный, тренированный, мне от него без оружия не отбиться никак, а ещё и с тобой на руках... Так, товарищ пёс, хватит там тосковать! Иди сюда. Иди, слышишь? — Цезарь в конце концов поднялся, подошёл и возложил Володе свою массивную морду на колени. — Кого ты ночью увидел, а? Не скажешь? Беда, не знаем мы собачьего языка, даже наша духовидица не знает. Не знает ведь? — Римма сокрушённо покачала головой. — В общем, потом Яков появился, попытался Цезарю скомандовать, но куда там! Тот его повалил даже... — Собака нервно зевнула. — А затем наш Штольман догадался, что командовать надо не псу, и стал орать эту вашу формулу про зловредного духа.

— "Дух зловредный, дух неугомонный, уйди"? — спросила потрясённо Римма.

— Её самую...

— И что, подействовало?

— Представь себе. Цезаря как выключили, ощущение опасности ушло, и вообще, будто воздух очистился.

— Володечка, а ты меня не разыгрываешь? — спросила она осторожно.

— Думаешь, могу? — усмехнулся Володя. — Нет, моя хорошая, не до этого мне. Именно так всё и было.

— Но ведь я вчера не звала никаких духов, просто не могла, я и имён не знала, и историю твою не дослушала. У меня просто было видение...

— Просто? Римм, да ведь все твои видения связаны с духами. В деле Флоринской их тебе посылала сама Флоринская, в деле Парамонова-Щедрина ты разговаривала с духом Леры Веретенниковой, и видение твоё наверняка было от неё. С Мартусей у тебя не так, тут связь прямая, потому что она твоя родная кровь. И с братом, похоже, всё так и было, поэтому ты и узнала о катастрофе самолёта в самый момент крушения. Вот только с Оксаной Петровной и её Андреем не совсем ясно, потому что Андрея ты совсем не знала и сам он остался жив. Но может быть, кто-то из его однополчан, погибших на Эльтингенском плацдарме, решил о друге позаботиться...

— Или мой отец... — Римма медленно спустила на пол ноги. — О-ох, Володечка, это действительно может быть...

— Что, моя хорошая? При чём здесь твой отец?

— Я тебе не рассказывала, — Римма прижала ладони к щекам. — Я в октябре получила письмо от Оксаны Петровны, и, кроме всего прочего, она написала мне о том, что именно мой отец лечил Андрея Осадчего в Пятигорском госпитале. Я даже видела его глазами Андрея, слышала его голос, но не узнала...

Володя обнял её за плечи, прижал к себе, поцеловал в висок. Цезарь ткнулся мокрым носом ей в колени.

— Ну, тогда и вовсе всё сходится.

— Нет, — ответила она, — не всё. Дух Женьки — он же всегда со мной, во всяком случае, где-то рядом, окликни — отзовётся. Почему же Цезарь прежде никогда на меня не лаял, если он так на духов реагирует? И ещё: если тот дух, что приходил вчера, зловредный, то зачем же он помог мне человека спасти?

— Об этом мы со Штольманом говорили сегодня утром, — сказал Володя серьёзно, — потому что это на самом деле странно. На роль зловредного духа больше всего подошёл бы наш убиенный инженер-изобретатель, отъявленный, как оказалось, мерзавец, вот только ему вроде бы не с чего было на собственную мать стучать и свою жену, то есть вдову, спасать, которую он вместе с матерью методично сводил в могилу. В его раскаяние нам со Штольманом не верится совсем. Попытаться спасти Людмилу Никитину мог бы кто-то из её покойных родителей или отец её старшего сына, чтобы мальчишка совсем сиротой не остался, но только в них нет ничего особенно зловредного, насколько нам известно. Платон сегодня сказал, что Цезарь — защитник, и такую его ярость мог вызвать дух, который намеревался тебе навредить. По его словам, и Яков это подтвердил, в дневниках есть несколько упоминаний о духах, которые пытались причинить вред Анне Викторовне. — Римма кивнула, до одной из таких историй она уже дочитала. — В общем, рабочая версия сегодняшнего ночного происшествия у нас такая: во всей этой катавасии участвовал не один дух, а больше. Кто-то, пославший тебе видение, пытался Людмилу спасти, а её покойного муженька это не устроило и он вознамерился этому помешать неким способом, представлявшим для тебя непосредственную опасность, чем и привёл нашего Цезаря в бешенство. Версия, конечно, дикая, только с похмелья и можно было до этого додуматься, но у Цезаря она возражений не вызвала. Так, приятель?

— И что теперь делать? — спросила Римма почти шёпотом.

— Будем лечить подобное подобным, — ответил Володя и криво усмехнулся. — Яков говорит, что вчера он духа не совсем изгнал, а только спугнул, а окончательное изгнание без зеркального коридора невозможно. В прихожей сейчас стоит завёрнутое в одеяло большое зеркало, которое мы сегодня утром сняли с Августиного трюмо. Я после завтрака отнесу его к тебе домой, поставим напротив вашего зеркального шкафа, то есть этот самый зеркальный коридор и устроим. Пожалуйста, будь пока дома, я вечером обязательно заеду и как-нибудь уговорю твоих соседей потерпеть у вас недельку Цезаря и меня самого — на кухне, на раскладушке, естественно.

— Володечка... — пролепетала Римма.

— Ничего, моя хорошая, прорвёмся, — Её мужчина вдруг улыбнулся весело и светло. — После того, как ты вчера пообещала мне дочку, меня вся эта чертовщина стала смущать гораздо меньше.

— Дочку?

— Да, Римчик. Я девочку хочу.