Тангор (гет)

Ночью разгулялся ветер — гонял по темному небу низкие тучи, то закрывая, то выпуская на волю тоненькую закорючку месяца. Колышущиеся черные воды Ларль казались ледяными. Стена Коинта высилась за ними сплошной скальной громадой. Двадцать гвардейцев поневоле вздрагивали и сдерживали шумные выдохи от холода, ожидая начала атаки. Прочие замерли чуть поодаль — им предстояло дождаться взрыва стены и тогда форсировать реку.

Когда тучи вновь скрыли месяц, капитан Гиверн выступил вперед.

— За мной! — шепнул он и повел своих к указанному генералом месту брода.

Отряд шел полностью одетым, чтобы не сверкать в темноте ни рубашками, ни голыми телами. Брод оказался узким, о чем капитан тотчас предупредил своих. Вода доходила им до груди, но течение норовило снести в сторону. Приходилось подгребать одной рукой, а второй держать над водой оружие — пистолет и шпагу. Пороховницы и лядунки были привязаны у каждого к шее. Пятеро несли бочонки с порохом, доверив свое оружие ближайшим товарищам.

Ринигер шел в середине отряда. Чувства его, притупленные вчерашними событиями, сейчас обострились так, что плеск воды слышался ему ревом бури, а дыхание товарищей — грохотом камней в горах. Темнота резала глаза, как луч полуденного солнца, и он напряженно вглядывался то в подножие, то в верх стены, где ему все время чудилось движение. Вода оказалась теплее, чем он ожидал, но тело его сковало предчувствие неминуемой беды — сильнее, чем когда-либо прежде. Он стряхивал эту тяжесть, пытаясь сосредоточиться на чем угодно — хотя бы на затекшей правой руке с оружием, своим и Кодея. Рядом дважды плеснула рыба, и всякий раз сердце Ринигера падало на дно реки, как он ни боролся с необъяснимым страхом.

Река была здесь шириной почти в пятую часть мили — не меньше пятисот шагов, вдвойне трудных из-за воды, ветра и тьмы кругом. В голову Ринигеру настойчиво, словно болтовня придворных сплетников, лезли думы о том, как им отступать в случае неудачи: они на реке — как на ладони, только слепой промахнется, особенно если вновь покажется месяц. Судя по тяжкому молчанию товарищей, многих из них тревожило то же самое.

Они почти миновали середину реки, когда впереди, у подножия стены, мелькнула тень. Капитан сделал знак остановиться и пригнуться, насколько было возможно, чтобы не подмочить порох. Они выждали добрую минуту, но теней больше не показалось. Вновь чуть слышно заплескала вода, а в сердцах разгоралось предвкушение.

Путь казался невыносимо долгим. Где-то справа приглушенно галдели лягушки. Печально-пронзительно крикнула птица в прибрежных зарослях тростника. Сердце Ринигера вновь замерло: «Условный знак? Или вправду пичуга кричит?» Присмотревшись, он заметил, что многие его товарищи на миг замедляют шаг и оглядываются. Невыносимо хотелось бегом броситься вперед, отыскать проклятый водосток и самому поджечь фитиль мины, лишь бы нарушить эту вязкую, гнетущую тишину. Ринигер глубоко вздохнул, преодолев сиюминутный порыв, перехватил поудобнее свою ношу. Еще полторы сотни шагов, и все закончится — вернее, начнется.

Капитан Гиверн, подтянувшись, выбрался на берег, за ним последовали прочие. Между рекой и стеной шла узкая насыпь, которая расширялась дальше, к югу, где стояли сараи красильщиков и кожевенников. Здесь эта насыпь была шагов десять в ширину. Рядом заколыхался тростник, зашуршал под резким порывом ветра. Птица вновь подала голос, дважды. На сей раз усомнились почти все.

— Вперед, — шепотом приказал Гиверн, сделав знак рукой.

Гвардейцы расступились, пропуская вперед товарищей с бочонками. Капитан повел их вдоль стены, к водостоку, чья решетка едва виднелась, слабо поблескивая, над землей. Насыпь здесь сужалась — едва найдешь место, чтобы поставить ногу, так что подойти мог только один человек. Капитан занялся делом самолично, прочие передавали ему снаряды. Тихо стукнул один бочонок, второй.

Ринигер стоял на самой кромке насыпи. Ему было поручено следить за окрестностями, и он то оглядывал едва различимую в темноте насыпь и подножие стены, то поднимал голову кверху. Кодей забрал свое оружие, и теперь шпага Ринигера вновь висела у пояса, а рука сжимала пистолет. Слух обострился до предела, и уже не предчувствие беды внушало ему еле слышные голоса и шаги, как и слабый плеск воды. Ринигер повернулся на звук и, вглядевшись в темноту, увидел, что несколько тростинок движутся по колышущейся воде — против течения.

До них оставалось шагов пять, не больше. Ринигер положил пистолет на землю и, спрыгнув в воду, нанес шпагой удар наугад под одну из плывущих тростинок.

Вода забурлила, раненый забился и тотчас всплыл. Тростинка выпала изо рта, раненый прижал руки к пронзенной груди. Он хрипел и булькал, стараясь не закричать от боли, но не выдержал. Протяжный вопль разнесся вокруг жутким эхом, подхваченный рекой. Из воды показались товарищи раненого со шпагами и кинжалами наготове. Оружие тускло сверкнуло, как и мокрые кожаные колеты наемников.

Теперь таиться и осторожничать не было смысла. Грянул чей-то выстрел. Ринигер отступил и подхватил с насыпи свой пистолет. Похоже, промахнулся — зато не промахнулись его товарищи. Еще двое врагов упали, и Ринигеру достало времени, чтобы выбраться на землю. В тот же миг справа, по другую сторону водостока, послышался плеск и крики.

— Они справа! — запоздало предупредил кто-то — и свалился с насыпи в воду, пронзенный шпагой.

Капитан Гиверн выругался в голос: как оказалось, он уже готовился поджечь фитиль, но от неожиданного шума выронил огниво. Пока он тянулся за запасным, спрятанным в шляпе, придерживая ногой бочонки с порохом, к нему бросились вынырнувшие из воды враги. Завязалась схватка — практически вслепую, если не считать скупого света месяца. И тогда случились одновременно два события, ставшие роковыми этой ночью.

Один из наемников Гемелла имел при себе вместо оружия большое деревянное ведро. Под прикрытием товарищей он пробился к водостоку и щедро плеснул водой на сложенные бочонки. Капитан выругался вновь: теперь все было кончено. Оставалось одно — отступить и сберечь побольше людей. Возможно, это удалось бы, не обрушься на гвардейцев со стены мушкетный огонь.

— Всем сразу не стрелять! — крикнул Ринигер.

Ближайшие несколько гвардейцев послушались. Кто-то сдерживал наемников в воде, кто-то вел огонь по стрелкам на стене. Прицелиться было невозможно, разве что по вспышкам из дул вражеских мушкетов. Гвардейцы слегка рассеялись по насыпи, заодно укрывшись под выступом стены. Наверху раздался один вскрик, другой, но больше попаданий не было. Огонь со стены стих — видимо, стрелки перезаряжали оружие.

— Уходим! — приказал Гиверн.

С наемниками, что прятались в воде, было покончено, хотя дорогой ценой: трое погибли, не меньше десятка были ранены. Ринигер обтер окровавленную шпагу о голенище сапога и вбросил в ножны. В неостывшем еще после схватки разуме вновь промелькнула мысль насчет отступления и удобной позиции для стрелков на стене. Спрыгнув в воду, он поддержал одного из раненых, Идрефа, несмотря на то, что многочисленные царапины от клинков стремительно лишали сил его самого. Ринигер не удержался на ногах и неминуемо захлебнулся бы вместе с раненым, не приди им обоим на помощь Кодей — по счастью, почти невредимый.

— Помоги ему, — выдохнул Ринигер. — Я могу идти. Ты все равно не дотащишь нас двоих.

Кодей согласно хмыкнул и двинулся вперед, поддерживая Идрефа. Ринигер пропустил еще двоих, когда его заставило оглянуться оживление на стене. Сердце вновь замерло: сейчас перезарядят и расстреляют всех, как зайцев. Те, что ждут на берегу, им не защита — мушкетные пули не долетят так далеко.

Стрелки на стене вправду открыли огонь. Пули секли воду, порой отыскивая иные цели. В тот же миг одиноко громыхнул пушечный выстрел с ближайшего бастиона. Ядро пролетело над головами уцелевших, просвистело над рекой и ударило в берег — туда, где стояли прочие солдаты. С той стороны послышались слабые крики, но больше пушки Коинта не стреляли. Зато сзади расцвело пестрое зарево, вызвавшее крики гораздо более громкие и яростные.

— Будь они прокляты! — пронеслось волной по неровному ряду отступающих и по берегу. — Опять валань!

Было слышно, как рявкнули пушки — одна батарея, другая. Но прочие молчали. Войскам, что расположились напротив ворот Коинта, ожидая атаки, стало не до того — все бросились в бой с пожаром. Громыхнул взрыв, в котором утонул хор испуганных голосов: видимо, взорвался порох. А со стен эхом донесся глумливый смех.

Тем временем уцелевшие гвардейцы во главе с капитаном Гиверном, тоже раненым, выбрались на берег. Многие тотчас повалились на землю, орошая ее кровью. По счастью, всех раненых удалось вытащить, зато четверо погибших так и остались там — кто в воде, кто у насыпи под стеной Коинта.

Те из пострадавших, кто мог идти, шли сами. Других понесли на руках к палаткам лекарей, где уже горели фонари и кипели на огне котлы с водой. Ринигер шел, припадая на правую ногу и чувствуя, как противно хлюпает в сапогах — не только вода, но и натекшая кровь. Как и прочие, он дрожал от холода и утомления, в затылок и темя будто вбивали толстые клинья, а сердце сжималось от тупой горечи. Промокшая одежда казалась тяжелой, как старинная броня, но еще тяжелее были мрачные думы, которые вдруг настойчиво полезли в пустую от усталости голову.

Кодей был прав. И капитан тоже. Враги знали все заранее — и поджидали их.

У ворот еще бушевала суета и битва с огнем, к лекарям уже несли раненых. Палатки вмиг наполнились воплями и ставшей почти привычной вонью крови, внутренностей и горелого мяса. Некоторые лежали неподвижно и, судя по мрачным лицам лекарей, не обещали дожить даже до утра. Кто-то орал в страшных муках, кто-то пытался терпеть и терял от боли сознание. Лекари занялись самыми тяжелыми, прочим же пришлось либо ждать, либо обойтись услугами лекарских помощников, а то и друг друга.

Ринигер старался не смотреть вокруг, страстно желая заодно лишиться слуха — хотя бы ненадолго; запахи можно было вытерпеть. Отвращение давно притупилось, но он чувствовал, как от ярости его начинает лихорадить. Меньше всего он желал валяться здесь в поту и бреду, поэтому заставил себя собраться с духом. И заодно заняться собственными ранами.

Он насчитал на себе девять царапин, хотя не слишком глубоких; некоторые еще сочились кровью. Пули его, по счастью, миновали. Дожидаясь своей очереди, Ринигер сидел на каком-то свертке, поскольку сидений не было, и кутался от ночного холода в поданный кем-то плащ. Рассеянный взгляд его скользил то по колышущимся холщовым стенам, насквозь пропитанным запахом страданий, то по руке капитана Гиверна, которому помощник лекаря вынимал пулю из локтевого сустава.

Капитан, молча терпевший боль от операции, чуть обернулся к Ринигеру, словно ощутил его взгляд.

— Они ведь ждали нас, капитан, верно? — первым заговорил Ринигер. — Кто-то известил их. Значит, среди нас есть предатель.

Казалось, Гиверн ничуть не удивился этим словам, даже не велел Ринигеру замолчать — лишь тихо фыркнул в обвисшие черные усы.

— Знать бы только, кто, — процедил он сквозь стиснутые зубы, и утер пот с лица здоровой рукой. — И зачем. — Он тяжело выдохнул — явно не от боли. — Слишком много вопросов, Роскатт. И ни одного ответа. Зато если мы отыщем хотя бы один, прочие потянутся следом.

Ринигер промолчал: сказать ему было нечего, а попусту поддакивать он не любил. Вместо этого он погрузился в собственные мысли, которые напоминали мутное варево из какой-нибудь дешевой таверны.

Кому нужен мятеж в Коинте и поражение королевских войск под его стенами? Дальше — больше: кому нужны и выгодны смуты в Урбниссе? С соседями на материке сейчас мир, дворянские междоусобицы давно утихли. А может, не утихли, и все, что сейчас происходит — это либо часть чьего-то изощренного плана, либо отвлечение внимания.

Кто и зачем — вот главные вопросы. Ринигер не знал никого, кто мог бы задумать нечто столь грандиозное — и столь гнусное. «Никого, кроме Тангора», — услужливо подсказала ему давняя вражда. Но как бы ни была велика ненависть Ринигера, он понимал, что Тангор не стал бы губить собственную страну, в процветание которой вложил — этого не отнять — немало сил и денег.

Не менее глупой казалась Ринигеру мысль, что все это — месть Тангора, личная месть ему. Захоти враг покончить с ним, он бы подослал одного или нескольких убийц, и все было бы сделано быстро, чисто и без лишних вопросов потом. Но тратить немалые деньги, губить армию, губить значимый торговый город ради смерти одного человека — подлинное безумие. Тем более, человек этот, усмехался мысленно Ринигер, вполне может уцелеть, ибо военная удача непредсказуема. Сколько раз за минувшие недели мог он умереть — в том числе вчера днем или нынешней ночью, — и всякий раз судьба хранила его.

Даст Создатель, сохранит и дальше. А сам он непременно дознается до правды.

* * *

Рассвет был хмур, как и последовавший за ним день. Тучи, похожие на облака порохового дыма, низко висели над растерзанной землей и упрямым городом. Коинт вновь умолк, и лишь гулко грохотали камни его стен, когда в них снова и снова врезались ядра. Изнутри слышался шум усердной работы: люди Гемелла крепили и заваливали проломы. А на стене, прямо над воротами, появились новые трофеи.

Четыре трупа, раздетые догола, были подвешены за ноги. На сей раз обошлось без визита Гемелла и его глумливых речей: наемники просто приволокли тела погибших ночью гвардейцев и украсили ими стену мятежного города. Это вызвало новый всплеск бессильного гнева у солдат — и множество вопросов у офицеров.

Такие же вопросы капитан Гиверн упомянул в краткой беседе с Ринигером Роскаттом после неудачной вылазки ночью. Такие же вопросы змеились слухами и перешептываниями среди солдат. Теперь настало время высказать их открыто.

Генерал Синнард отдал распоряжения, предоставив младшим офицерам руководить обстрелом, рытьем новых траншей и работами по расчистке поврежденных позиций, а старших созвал на срочный совет. Все лица дышали одной тревогой, в запавших от усталости и забот глазах читались одни и те же думы. Даже полковник Ургаррен казался сегодня озадаченным, а не раздраженным, как всегда.

— То, что случилось, господа, — сурово начал Синнард, — можно объяснить лишь одним. Это звучит горько и позорно — и все же должно прозвучать. Среди нас есть предатель, который известил неприятеля о наших планах и, возможно, извещал прежде.

— Вы правы, генерал, — склонил голову непривычно задумчивый Ургаррен. — Осталось только узнать личность этого изменника и покарать его, как должно. Полагаю, никто не станет спорить, что это может быть только один из нас, человек, присутствовавший на военных советах и слышавший обсуждение планов.

— Помимо нас, — заметил один из капитанов пехоты, — на всех советах присутствовали младшие офицеры, которым особо нечего сказать, зато есть что послушать. Пока личность изменника или изменников не будет установлена, под подозрением все — с дозволения вашего превосходительства. — Он поклонился генералу.

Синнард кивнул, не ответив. Прочие офицеры тоже не спешили высказать предположения. Кто и почему мог быть изменником и как ему удавалось столь ловко передавать противнику сведения, трудно было сказать. Но именно эти загадки терзали умы всех.

Еще раз приказав быть начеку, генерал собрался уже отпустить всех, когда в палатку ворвался один из разведчиков.

— Ваше превосходительство, — сказал он, получив дозволение говорить, — мы только что задержали вражеского лазутчика.

Упади в этот миг в генеральский шатер снаряд с валанью, он не вызвал бы такого переполоха. За все время осады Коинта ни разу не удалось захватить в плен хотя бы одного мятежника — в бою наемники либо подбирали своих раненых, либо добивали их. Дважды конные разведчики выслеживали посланцев Гемелла и пытались взять живыми, но оба успели покончить с собой. Нынешняя весть могла оказаться вдвойне полезной: помочь вызнать планы неприятеля и заодно пролить свет на личность изменника.

— Ведите его сюда, немедленно, — приказал Синнард. — И позаботьтесь заранее обыскать.

Разведчик щелкнул каблуками и вышел. Снаружи сквозь грохот батарей послышались голоса, вскоре сменившиеся нестройными шагами. Шаги быстро приближались, как и сопровождающая их брань, и разведчики ввели в шатер захваченного лазутчика.

Он оказался крепким молодцем не старше тридцати лет, с длинным носом и смелым, даже дерзким взглядом. Лицо его было вымазано кровью — видно, не сдался без боя. Двое солдат держали его под локти связанных за спиной рук, еще двое стояли сзади, а тот, что недавно принес весть, с поклоном подал генералу кинжал в простых кожаных ножнах, что-то вроде письма и тряпичный сверток.

— Все, что нашли при нем, ваше превосходительство, — сказал он.

— Хорошо, — кивнул Синнард. — Вы свободны. Двое пусть останутся. — Он указал взглядом на двух солдат, что держали пленника.

— Вы думаете, генерал, что… — начал Ургаррен, но Синнард перебил:

— Еще как думаю. Они не щадят ни наших солдат, ни мирных горожан. И я не пощажу этих разбойников.

Пленник при этих словах презрительно усмехнулся и буркнул что-то, всем видом показывая, что допрос обещает быть долгим и нелегким. Генерал тем временем развернул бумагу, которая в самом деле оказалась письмом. Словно не веря глазам, он прочел, и хотя послание ответило на часть вопросов, оно не разгладило хмурых морщин на лице генерала.

«Благодарю за верное сотрудничество, — гласило письмо. — Ваш счет пополнился еще тысячей золотых. Гораздо больше вы получите, если окажете нам еще одну услугу. У нас на исходе порох, как и валань, мы со дня на день ждем подвоза из Севона. Для этого нужно как следует отвлечь ваши войска и саперов; мы сами тоже позаботимся об этом. Возлагаем большие надежды на ваш ум и хитрость, которые вы уже не раз проявили. Связь держим как обычно, пароль прежний».

Генерал Синнард был человеком терпеливым и сдержанным. Но сейчас ему понадобились все силы, чтобы не смять проклятое послание и не опустить кулак с размаху на стол. Вместо этого генерал устремил тяжелый взгляд на пленника, который так и стоял, преспокойно дожидаясь, когда к нему обратятся, словно был не задержанным лазутчиком в ожидании допроса, а обычным гонцом.

— То, что ты — человек Гемелла, мне и так ясно, — сказал Синнард. — Как и дело, которое тебе поручили. Отвечай: кому ты нес это послание?

На миг-другой спокойствие пленника дрогнуло: он опустил глаза, передернул плечами, переступил несколько раз с ноги на ногу. Солдаты подтолкнули его в бока. Он покосился на них, потом на генерала и пробурчал что-то вроде: «Эх, была — не была…» И заговорил:

— Кому-кому — тому, кто перед тем написал нам… вернее, господину Гемеллу. — Длинный нос пленника дернулся, взгляд же был уверенным, а голос — ровным. — Это ответ. Велено было оставить в условленном месте…

— Я спросил, кому ты нес письмо, — прервал Синнард. — Кто писал твоему хозяину? Имя?

— Имя… — протянул пленник, словно вспоминая, даже прикрыл глаза. — Эх, запамятовал… Твердо так звучит… Помню, что мальчишка совсем, но уже офицер, вроде из гвардии. Рыжий такой, на щеке шрам от пули… А, вспомнил! Роскатт его зовут.

— Врешь! — прогремело на всю палатку.

Капитан Гиверн, с левой рукой на перевязи, вскочил с места. Глаза его сверкали гневом, а голос заглушал грохот батарей снаружи. Сам же он, казалось, жаждал придушить пленника на месте. В меру требовательный к своим гвардейцам, он готов был встать грудью за любого из них — и нередко вставал. В том числе за названного.

Генерал лишь кивнул Гиверну, и тот тяжело рухнул на походный стул. Сам же Синнард обратился к пленнику:

— Думай, на кого клеветать. Пустые слова ничего не стоят без доказательств. Чем ты подтвердишь свою правоту?

— А вы гляньте получше, ваше превосходительство. — Пленник кивнул на стол и на то, что там лежало. — Ваши солдаты же меня всего обшарили; спасибо, что из шкуры не вытряхнули. Вон там бумажка лежит, в которую письмо господина Гемелла обернуто, — взгляните-ка на нее получше. И вон в ту тряпицу тоже. Это наш условный знак.

Синнард развернул обертку, больше похожую на клочок мусора. Там в самом деле виднелись несколько строк, изрядно заляпанные, но различимые: «Атака ночью, река, водосток. Двадцать человек, пять бочонков пороха. Знают, где брод. Прочие на берегу, ждут взрыва. Батареи нацелены на ворота, откроют огонь после взрыва водостока. Примите меры и позаботьтесь о моей награде».

— Гиверн, — сказал Синнард, протягивая ему письмо, — вы знаете руку лейтенанта Роскатта. Это она?

— Увы, да. — Гиверн помрачнел, бросил бумагу на стол, словно ядовитую гадину. — Хотя это не доказательство. Почерк нетрудно подделать. Есть такие умельцы…

— Так это не все, — спокойно вмешался пленник. — Вы, господа, тряпку разверните да на колечко гляньте. Королевский подарок вроде, от ее величества. Самый верный знак.

Синнард развернул тряпицу. Свет походного фонаря упал на то, что в ней лежало, и все поневоле зажмурились. Ограненный заморский алмаз переливался всеми цветами, точно искорка валани, не оставляя своему несчастному владельцу, как понял Гиверн, ни капли надежды. Разумеется, перстень могли украсть у Роскатта, как и подделать его почерк. Но откуда этому лазутчику знать, что перстень — дар королевы? Сам Гиверн знал это, как знал и об услуге, которую Роскатт оказал ее величеству и за которую получил кольцо. И как бы ни был юноша несдержан в речах, об этом он не стал бы болтать всякому встречному. Разве только…

— Откуда ты знаешь, — спросил Гиверн, — что это кольцо — подарок королевы? Кто тебе сказал?

— Сам парень и сболтнул, — пожал плечами лазутчик. — Может, похвастаться хотел или цену себе набивал. Колечко-то явно непростое.

Гиверн замолчал, с горечью осознав, что своим вопросом изобличил Роскатта и подтвердил, что перстень в самом деле его. Тем временем генерал и прочие офицеры забросали пленника вопросами о том, как они держали связь и где встречались. Тот отвечал уверенно, не задумываясь, и слова его звучали правдоподобно. По-видимому, они вполне убедили совет во главе с генералом.

— Привести сюда Роскатта, немедленно, — приказал Синнард.

Один из солдат отпустил пленника и отправился выполнять приказ. Все офицеры молчали, разве что обменивались недоуменными взглядами. Гиверн сжал здоровую руку в кулак и уставился на нее, точно окаменев.

— Он ранен в ночной вылазке, ваше превосходительство, — сказал капитан мертвым, пустым голосом. — Хотя не слишком тяжело. Быть может…

— Ничего, — отрезал генерал. — Придет — вы же здесь, хотя тоже ранены. Такое дело нельзя оставить без разбирательства.

В шатре вновь наступила тишина. Почти все из офицеров присутствовали на последнем королевском совете в Паридоре — и все помнили, что его величество обещал не щадить никого из мятежников и предателей. Как бы ни относились они, опытные военные, к зеленому юнцу, который получил офицерское звание не по возрасту рано, трудно было не сочувствовать ему — либо сделавшему лютую глупость, либо ставшему жертвой чьей-то изощренной игры.

Ждать Роскатта пришлось недолго. Он вошел, бледный, осунувшийся, и поклонился сперва генералу, затем остальным. Он заметно хромал на правую ногу, но держался ровно, и лицо его не кривилось от боли.

— К вашим услугам, ваше превосходительство, — сказал он.

— Лейтенант Роскатт, — заговорил генерал, — узнаете ли вы это письмо и это кольцо? — Он кивнул на стол. — Они принадлежат вам?

Услышав слово «кольцо», Роскатт словно позабыл о своих ранах и стремглав бросился к столу. Рука юноши задрожала, когда он взял перстень. Медленно он опустил его обратно и обвел застывшим взглядом палатку, всех офицеров — и пленника, который смотрел на него, как на давнего приятеля.

— Кольцо — да, — тихо ответил Роскатт. — Я потерял его на днях и не смею спрашивать, как оно попало сюда.

— Ваше дело — не спрашивать, а отвечать, — прервал Синнард. — Взгляните на письмо. Ваш почерк?

Роскатт мельком глянул на злополучное послание. Лицо его тотчас преобразилось: только что бледное в синеву, оно вспыхнуло ярче волос, глаза сверкнули. Роскатт прикусил губу и тяжело сглотнул, явно не от страха. Гиверн бросил на него взгляд — суровый, предупреждающий. Возможно, это помогло юноше сдержаться.

— По виду — мой, — медленно ответил Роскатт, и нетрудно было угадать в его дрожащем голосе плохо скрытый гнев. — Но я не писал этого… никогда не стал бы писать подобной мерзости. Если вы полагаете, господа, что я в сговоре с мятежниками, то вспомните, что почерк при желании легко подделать.

— Да ладно вам, сударь, чего теперь, — неожиданно заговорил пленник. — Раз уж попались, нечего запираться. Я вот тоже было думал — не стану говорить, хоть на куски режьте, а потом решил: чего зазря мучиться? Так что признавайтесь.

Роскатт обернулся к нему, и тот поневоле попятился.

— Подлец, — бросил юноша, багровый от гнева. — Мало того, что ты сам — предатель и мятежник, ты еще и клевещешь…

— Довольно, — прервал Синнард.

Как и прочие, он молча наблюдал за происходящим. На миг в глазах его мелькнула жалость — всего на миг. Слишком многое стояло на кону в этой игре, чтобы позволять себе доверчивость — и чтобы ставить второстепенные дела вперед главных.

— Итак, лейтенант, — продолжил генерал, — вы утверждаете, что невиновны? Что рука ваша подделана, а кольцо украдено?

— Да, ваше превосходительство, — ответил Роскатт. Глаза его и лицо засветились было надеждой, но ее тотчас стер следующий вопрос генерала:

— Тогда скажите нам, кто мог это сделать. Кому выгодно очернить вас — если вы в самом деле невиновны?

Роскатт молчал, слегка склонив голову, явно уязвленный словами «в самом деле невиновны». Лицо его выдавало нешуточную борьбу. Несколько раз он порывался заговорить, но умолкал. Наконец, он медленно произнес:

— Я не знаю, ваше превосходительство. Как и у всякого человека, у меня есть враги. В том числе такие, которые пролили бы реку невинной крови, лишь бы погубить меня…

— И кто же это? — проскрипел голос Ургаррена. — Однако, и самомнение же у вас, юноша. Какой разумный человек стал бы, по вашим словам, лить реки крови ради того, чтобы убрать столь мелкую сошку, как вы?

Лицо Роскатта вновь вспыхнуло — и вновь он сумел сдержаться, хотя челюсти его сжались, а рука стиснула эфес шпаги.

— Запутанное дело, — подвел итог генерал. — И времени распутывать его у нас нет. Но нельзя и пускать подобное на самотек. Чем скорее мы покончим с Гемеллами, тем скорее, быть может, выяснится правда. А пока у нас есть обвинение, есть свидетель обвинения, — он взглянул на пленника, — и есть доказательства, подлинные или нет. Пусть вашу судьбу, Роскатт, решает король. Сдайте оружие.

Знаком Синнард велел сесть Гиверну, привставшему было со стула, и устремил суровый взгляд на Роскатта. Глаза того сверкнули, пальцы на эфесе сжались крепче. В тот же миг он перехватил взгляд своего капитана, безмолвно говорящий: «Не глупи, парень», и с тяжким вздохом повиновался. Пальцы его не сразу нащупали нужную пряжку на поясе, вновь побледневшее лицо застыло, губы решительно сжались, а взор сделался холодным.

Вышедший по приказу генерала солдат вернулся еще с несколькими. Синнард сделал знак увести обоих арестованных. Роскатт подчинился молча, но перед тем нашел в себе силы обернуться и отдать всем присутствующим поклон. Гемелловский лазутчик глумливо передразнил его, чуть ли не подмигивая офицерам. Один солдат подтолкнул его в спину, другой забрал со стола оба письма и кольцо.

Запахнутые полы шатра еще колыхались, когда заговорил Гиверн.

— Это невозможно, ваше превосходительство! — горячо воскликнул он. — Клянусь честью, да скорее я сам — предатель, чем эта прозрачная душа! Вы гляньте на него, господа, у него же все написано на лице. Какой из Роскатта заговорщик, какой интриган? Захоти он изменить, он бы открыто перешел с оружием на сторону врага, но не стал бы…

— Вам просто обидно, капитан, — перебил Ургаррен, — что человек из вашей роты оказался замешан в подобном.

— Оставьте свою желчь при себе, полковник, — отозвался Гиверн. — Лучше вспомните, как этот длинноносый заливался тут соловьем! Разве так вел бы себя лазутчик, которому поручили важное дело? Разве он похож на труса, который испугался допроса и выдал все? Нет. Скорее, он похож на гонца, который передал то, что ему велели передать…

— Кто велел? — прищурился Ургаррен. — И зачем? Кому он нужен, этот никчемный мальчишка?

Прежде чем Гиверн ответил, генерал поднял руку, прекращая все споры.

— Довольно, господа. — Он поднялся, прислушался к свисту ядер и грохоту стен снаружи. — Если мы сейчас займемся допросом свидетелей и поисками улик, мы упустим главное. А главное — взять Коинт и сокрушить мятежников. Не знаю, правду ли говорит письмо Гемелла об их положении и о подвозе пороха из Севона, но это может быть правдой.

— А может не быть, ваше превосходительство, — заметил командир конных разведчиков. — Стоит принять меры на оба случая.

— Верно, — кивнул Синнард. — Надеюсь, все понимают, что расследование отвлечет нас. Возможно, — он сурово оглядел всех, — именно этого добиваются наши противники.

— Кроме того, — сказал еще кто-то, — будет нетрудно понять, предатель Роскатт или нет. Если он виновен, Гемеллам теперь неоткуда будет узнавать наши планы, и мы наконец преуспеем. Если же невиновен, то роковые случайности продолжатся.

Никто не возразил, хотя все понимали, что дело может обстоять гораздо сложнее. Однако на этом обсуждения закончились, и офицеры разошлись по своим позициям. Гиверн шел последним, проклиная все на свете. В предательство Ринигера Роскатта он не верил ни на волос — как не верил и в милосердие короля, почитавшего даже тень измены величайшим преступлением против себя. В этом его величество Легард Фрейгодин был подобен своему покойному отцу, Вигмареду.

«Несчастный! — думал Гиверн. — Кому же ты перешел дорогу?»