И благость, и изъян (гет)

Фицуильям был словно на иголках, когда они с Бингли ехали в Лонгборн. Его друг был бесконечно рад его приезду и просто окрылён, когда Дарси выразил желание как можно скорее отправиться к Беннетам, дабы он мог поздравить мисс Беннет.

Джентльмены прибыли в середине дня, и Бингли предложил организовать небольшую прогулку, желая побыть со своей невестой. Его предложение было с удовольствием принято. Так как миссис Беннет не особенно привечала прогулки, а мисс Мэри не желала тратить на это драгоценное время, то сопровождать их отправились лишь мисс Элизабет и мисс Китти.

— Мисс Беннет, — обратился Фицуильям к старшей из сестёр. — Позвольте мне лично поздравить вас с помолвкой.

Мисс Беннет тут же засияла и протянула ему руку, которую тот незамедлительно принял и слегка поклонился ей.

— Я рада, что вы вернулись к нам, мистер Дарси, — сказала мисс Беннет с доброй улыбкой, слегка пожав ему руку.

Она и правда простила меня, — подумал Фицуильям, улыбнувшись ей, и передал её руку жениху. Вскоре они впятером отправились на прогулку, однако мистер Бингли и мисс Беннет, желая побыть наедине, отстали от остальных и шли позади. Так что мистеру Дарси, мисс Элизабет и мисс Китти не оставалось ничего иного, как развлекать друг друга, правда задачей это было не самой простой, ведь мисс Китти неловко чувствовала себя в компании Фицуильяма и даже побаивалась его, из-за чего начала продумывать план отступления.

Они немного поменяли свой курс, так как мисс Китти изъявила желание навестить мисс Лукас, и когда она покинула их, мистер Дарси обратил внимание, что Элизабет нисколько не смутилась, оставшись с ним наедине. Вот и наступил момент исполнить задуманное, однако не успел он собраться с мыслями, как мисс Элизабет сама обратилась к нему.

— Вы знаете, мистер Дарси, я — ужасная эгоистка. И, чтобы облегчить собственную душу, мне ничего не стоит невзначай взвалить бремя на вашу.

Услышав это, Фицуильям побледнел, подумав, что она собирается отвергнуть его прежде, чем он даже успел высказаться. Однако, к счастью, она продолжила говорить, пока у него ещё оставалось достаточно присутствия духа.

— Так вот, я больше не в силах удерживаться от того, чтобы выразить вам благодарность за вашу необыкновенную заботу о моей злосчастной сестре. С первой же минуты, когда мне стало известно о вашем поступке, я всё время испытываю жгучую потребность сказать вам, как сильно это чувство волнует моё сердце. И если бы о вашей роли узнала моя семья, мне, разумеется, не пришлось бы благодарить вас только от собственного имени.

— Мне неприятно, право, мне очень неприятно, что вы об этом узнали, — растерянно отвечал Дарси. — Представленные в неверном свете, эти сведения могли вас напрасно обеспокоить. Я и не предполагал, что миссис Гардинер так мало заслуживает доверия.

— О нет, вам вовсе не следует сердиться на мою тётушку. Ваше участие в этом деле стало известно мне прежде всего благодаря легкомыслию Лидии. И, разумеется, я не могла спокойно спать, пока мне не удалось разузнать все подробности. Итак, всё же позвольте мне ещё раз вполне серьёзно поблагодарить вас от лица всей нашей семьи за ваше великодушие, с которым вы приняли на себя так много хлопот и перенесли столько неприятностей в поисках беглецов.

«Именно этого я и боялся», подумал Фицуильям. «Элизабет, мне не нужна твоя благодарность. Я жажду лишь твоей любви.»

— Если уж вам непременно нужно меня поблагодарить, — ответил он, — то пусть это исходит от вас одной. Я не могу отрицать, что желание порадовать вас было одной из причин, заставивших меня вмешаться. Но остальные члены вашей семьи, при всём моём уважении к ним, не обязаны мне ничем — я думал только о вас, — признался он и, на мгновение закрыв глаза, почувствовал, как бешено заколотилось его сердце, и, глубоко вздохнув, продолжил. — Вы слишком великодушны, чтобы играть моим сердцем. Если ваше отношение ко мне с тех пор, как мы с вами говорили в апреле, не изменилось — скажите мне сразу. Мои чувства и все мои помыслы — неизменны. Но вам достаточно сказать одно слово, и я больше не заговорю о них никогда.

Фицуильям опустил взгляд, готовясь к любому её решению, и ждал лишь своего приговора. Наконец, он осмелился взглянуть на неё и увидел на её лице счастливую улыбку.

— Ах, мои чувства! Мои чувства… Мне так стыдно за те слова, которые я сказала вам в апреле. Ведь мои чувства претерпели столь значительные изменения и стали вовсе противоположными.

Не может быть! — подумал Фицуильям. — Противоположными? Неужели…? Неуверенность, а затем нескрываемая радость отразились на его лице. Сердце его билось столь быстро, что ему едва хватало воздуха.

— Элизабет, вы всерьёз?

— Да, — усмехнулась она. — Я бы никогда не посмела играть вашими чувствами. А мои собственные так преобразились с апреля, что слышать заверения в вашем расположении для меня величайшая радость, и я принимаю их с признательностью.

Фицуильяму потребовалась вся его выдержка, чтобы не заключить её в объятья и не поцеловать её, ведь это наверняка испугает её. Ему хотелось плакать от радости, но так как джентльмены не плачут, и уж тем более не при дамах, он прикрыл глаза, упиваясь моментом, который он, без всякого сомнения, запомнит на всю жизнь. Он был столь преисполнен эмоциями, что не мог ничего сказать, так что они продолжали свой путь в молчании. Они оба слишком были погружены в свои чувства и мысли, чтобы волноваться о повисшей между ними тишине.

— Ваша тётушка была здесь, — наконец сказала Элизабет. — Я была убеждена, что после нашего разговора она отправилась к вам, дабы убедить вас держаться от меня подальше.

— И вы искренне считали, что ей это удастся? — удивился Фицуильям, ведь у леди Кэтрин не было ни единого способа удержать его.

— Я всегда, как мне кажется, довольно обоснованно полагала, что вы намного лучшего мнения о её светлости, чем я. И мне казалось очевидным, что, выложив перед вами все несчастья, которые могут постигнуть вас, соедини вы свою судьбу со столь недостойной вас кандидаткой, она смогла бы достучаться до ваших слабостей. С вашими представлениями о чести, я посчитала, что вы сочтёте её аргументы, какими бы глупыми они ни казались мне, достаточно обоснованными и разумными.

Ошеломление Фицуильяма было столь велико, что он потерял дар речи, так что она продолжила.

— Я подумала, что, коли ваши намерения и раньше были шаткими, то, подкреплённые советом и назиданиями столь близкого вам человека, сомнения, таящиеся в вашей душе, лишь утвердятся, и вы до конца уверитесь, что незапятнанная честь важнее всего иного. А посему я не ожидала больше вас увидеть. Ведь леди Кэтрин наверняка бы, проезжая Лондон, наведалась к вам, и ваше обещание, данное мистеру Бингли, присутствовать на венчании, было бы вами забыто. Я уже готовилась услышать новости от мистера Бингли, что вы по той или иной причине не сможете приехать к свадьбе, и это стало бы для меня сигналом, что вы приняли окончательное решение, которое лишило бы меня всех надежд и чаяний на неизменность ваших чувств.

— В данном вопросе иного решения никогда не могло быть, — наконец сказал Фицуильям, ужаснувшись тому, насколько он был близок к тому, чтобы потерять её. Он благодарил Всевышнего, что его родители вселили в него надежду этим утром, когда сомнения начали брать над ним верх. — Меня заставляла избегать вас лишь моя убеждённость в том, что вы не желаете меня видеть.

— Не желаю видеть вас? — переспросила Элизабет. — Откуда у вас появились такие мысли?

— Вы ни разу даже не взглянули на меня, когда я в прошлый раз был в Лонгборне, и словно избегали меня. Я расценил ваше поведение, как неловкость, и решил вас покинуть.

— Мне действительно было неловко, но лишь потому, что мне было стыдно за поведение Лидии и за то, что вам пришлось спасать мою семью от позора. Когда вы оставили меня одну в трактире, я была уверена, что случившееся вызвало в вас ещё большее отвращение к моей семье и что я более никогда вас не увижу. А разузнав о вашей роли в спасении моей сестры, я была в ещё большем ужасе. Я бы никогда в жизни не смогла отплатить вам за доброту! К тому же теперь я ещё и стала свояченицей вашего недруга!

Из всего это Фицуильям услышал лишь «Я бы никогда в жизни не смогла отплатить вам за доброту».

— Вы… вы же принимаете мои притязания не из благодарности, так ведь? Не из- за того, что считаете, что вы в долгу передо мной?

— Скажите, мистер Дарси, — усмехнулась Элизабет. — Я похожа на даму, которая отдастся мужчине из признательности? Или в качестве оплаты долга?

— Нет, я так не думаю.

— И правильно делаете, — кивнула она. — Не буду лукавить, ваши поступки повлияли на моё отношение к вам, но не в том плане, которое вы себе придумали.

— Тогда как же?

— Ваши действия лишь показали мне ваш истинный характер. Вы не уклонились от, без сомнения, крайне неприятных переговоров с человеком, которого вы желали более никогда не видеть, выложили такую сумму денег, которую Лидия не заслуживает, и приложили невероятные усилия, дабы спасти репутацию юной девочки… Девочки, чья сестра столь жестоко отвергла и оскорбила вас. Однако я хотела бы знать, почему вы воротились именно сейчас?

— В одном вы были правы. Моя тётушка действительно наведалась ко мне, как только приехала в Лондон, и во всех красках описала свой визит в Лонгборн, включая свои мотивы и содержание вашего с ней разговора. Её скрупулёзное внимание к вашим словам и реакциям, которые произвели на мою тётушку впечатление столь яркое, что она лишь уверилась в вашей меркантильности, по её мнению, должно было заверить в том же и меня самого и заставить меня дать ей обещание, в котором вы столь решительно ей отказали. Однако, к величайшему несчастью её светлости, должен сказать, что её слова возымели эффект прямо противоположный. Они вновь пробудили в моём сердце надежду, о которой я боялся и мечтать. Я достаточно знаком с вашим характером, чтобы понимать, что, будь вы категорично настроены против нашего союза, то открыто заявили бы об этом леди Кэтрин.

Элизабет вся покраснела и засмеялась.

— Да уж, кому как не вам знать о моей прямолинейности. После всего, что я высказала вам в лицо, чего мне стоило высказать то же самое вашим близким?

— Вы не сказали ни единого слова, которого я бы не заслуживал. Пусть ваши обвинения были основаны на искажённых фактах и недостоверных источниках, именно моё поведение укрепило ваше мнение обо мне. Оно было непростительно. Теперь я не могу вспоминать об этом без отвращения.

— Давайте не будем спорить, кто больше виноват в том, что случилось меж нами в апреле, — сказала Элизабет. — Мы оба вели себя не как подобает, однако я надеюсь, что с тех пор мы оба исправили некоторые недостатки наших характеров.

— Простите, но я не могу столь скоро простить себя. Воспоминания о моём поведении, манерах и словах в тот день преследуют меня и причиняют нестерпимую боль. Ваше столь меткое порицание я никогда не забуду: «Если бы вы вели себя, как подобает благородному человеку». Вы даже представить себе не можете, как эти слова терзали меня, хотя должен признаться, что мне потребовалось время, чтобы поистине оценить их правоту.

— Я едва ли рассчитывала, что они возымеют на вас такой эффект. Я и предположить не могла, что мои слова могут быть вами восприняты столь близко к сердцу.

— В это мне легко поверить. В то время вы считали, что благородные чувства мне неведомы, так что это неудивительно. Никогда не забуду, как решительно вы заявили, что, в какой бы манере я ни сделал предложение, вы всё равно не могли бы его принять.

— Ах, прошу, не повторяйте мои слова! Теперь они ни вам, ни мне ничем не помогут. Уверяю вас, что я уже долгое время стыжусь сказанного.

— Моё письмо сыграло свою роль в перемене вашего мнения обо мне? Вы хоть немного поверили его содержанию, когда читали его?

— В то, что касается Уикхема, несомненно, я поверила сразу же. Какого бы я не была о вас мнения, я бы никогда не предположила, что вы способны придумать что-то подобное, да ещё и касательно вашей сестры. Остальное же было не столь убедительно. Я всё ещё винила вас за то, что вашими стараниями мистер Бингли покинул Джейн, и ваши оскорбительные замечания к моей семье тоже были не самым приятным чтивом, — призналась она, однако в этот момент заметила, как Фицуильям помрачнел. — Довольно о письме. Чувства его автора и читателя претерпели столько перемен, что их уж и не узнать, а посему все скверные подробности, его окружающие, должны быть позабыты. Вам следует получше познакомиться с моим жизненным кредо: поминать прошлое лишь в том случае, если оно приносит радость.

— Боюсь, что для меня подобное кредо может стать неприемлемым. Ведь, дабы оно работало, воспоминания мои должны быть столь безукоризненными, и единственное, чем они могут быть омрачены, — это, разве что, невежество.

Однако для меня это не так. Моё прошлое, о котором я так часто вспоминаю, не может… не должно быть мной забыто. Всю свою жизнь я вёл себя эгоистично, несмотря на то что порицал эгоизм. Ребёнком меня учили добродетели, но не требовали исправления дурных наклонностей. В меня вложили добрые качества, однако я следовал им из гордости и тщеславия. Будучи единственным сыном и, помимо этого, долгое время единственным ребёнком в семье, я был окружён чрезмерной любовью и порой потаканием моих дорогих родителей, которые, несмотря на то что сами являются людьми добродетельными и высоконравственными, непрестанно напоминали мне о важности фамилии Дарси и нашей родословной. И в моих мыслях это трансформировалось в понимание, что окружающие люди ниже меня. Сейчас я осознаю, что человек может гордиться своей семьёй, не принижая других. Так что вы были совершенно правы, Элизабет. Я был горд, самовлюблён и высокомерен; смотрел на всех свысока. Я был таков с малых лет и продолжил бы быть таким, если бы не вы, моя дорогая Элизабет! Я безмерно благодарен вам! Вы преподали мне урок, который поначалу был очень горьким, однако необходимым. Вы спустили меня с небес на землю. Явившись к вам в апреле, я не ожидал от вас ничего иного, кроме согласия. Но вы обличили мою неспособность угодить женщине, которая этого достойна.

Элизабет покраснела и отвела взгляд. Впервые за долгое время в своей жизни она была так смущена.

— Так значит, вы были убеждены в моём согласии?

— Несомненно. Как вам моё высокомерие? Я считал, что вы ждёте… жаждете моего внимания.

— Боюсь, в этом сыграли не последнюю роль мои манеры, однако, уверяю вас, это было не целенаправленно. Я никогда не намеревалась вводить вас в заблуждение, но мой характер частенько меня подводит.

— О чём вы? — спросил Фицуильям с любопытством.

— Вы сами знаете, как Джейн сдержана, когда дело касается её чувств. Она всегда предостерегала меня, что моя жизнерадостность и остроумие могут быть восприняты мужчинами, как заигрывание. Однако у меня никогда не получалось сдерживать себя. Как вы, должно быть, ненавидели меня тогда в апреле!

— Ненавидел вас! Возможно, я и был зол первое время, однако вскоре моя ярость привела меня на путь исправления.

— Мне страшно даже предположить, что вы подумали обо мне, когда мы встретились в Пемберли. Скажите, вы осуждали меня за то, что я там появилась?

— Нет, нисколько, я лишь был удивлён.

— Не думаю, что ваше удивление было больше моего, когда я заметила вас. Я не ожидала от вас радушного приёма и, признаюсь, даже не надеялась на такое гостеприимство.

— Моей целью, — отвечал Фицуильям, — было показать вам всеми возможными способами, что я не в обиде за то, что произошло меж нами; и я лишь надеялся заручиться вашим прощением, сгладить ваше дурное мнение обо мне, дать вам понять, что ваши замечания не прошли даром. Однако скажите же мне, если не письмо сыграло основную роль в реабилитации моего характера в ваших глазах, то что же? И когда?

— Хммм… Дайте-ка подумать, — усмехнулась Элизабет. — Думаю, что это произошло, когда я увидела прекрасные окрестности Пемберли.

Фицуильям от души засмеялся, дивясь тому, что она, должно быть, единственная женщина в мире, которая может сказать это, и он ей нисколько не поверит.

— Вот вы смеётесь, а я и правда нашла их невероятно красивыми, и, как я помню, мы уже установили, что я была бы счастлива в Дербишире и что я люблю природу.

Своим смехом Фицуильям словно изливал из души остатки тоски и боли, а Элизабет, в свою очередь, нашла его смех одним из самых приятных звуков в мире.

— А если серьёзно, — продолжила она. — Это действительно произошло в Пемберли, но не в садах, а самом поместье.

— В таком случае, библиотека? — улыбнулся Фицуильям.

— Заманчиво, мистер Дарси! Очень заманчиво! Но нет.

— Новое фортепиано моей сестры?

— О нет, — засмеялась Элизабет. — К этому я могла бы получить доступ, заручившись дружбой Джорджианы.

— Уже заручились.

— Если честно, это была миссис Рейнольдс.

— Миссис Рейнольдс? — изумился Фицуильям. — Наша экономка?

— Она самая!

— Не смею спорить, она очень услужлива, — улыбнулся он. — Но я удивлён, что ваше желание заполучить её к себе в экономки настолько сильно, что вы готовы ради этого выйти за меня замуж. На мой взгляд, миссис Хилл весьма умела, но раз уж вам приглянулась миссис Рейнольдс, то так и быть.

Элизабет заливисто рассмеялась.

— Как бы услужлива ни была миссис Рейнольдс, дело не в этом. Именно она впервые заставила меня увидеть ваш истинный характер.

— Каким образом?

— Она говорила о вас с такой теплотой. Назвала вас лучшим хозяином и землевладельцем из всех и сказала, что все арендаторы и слуги уважают и почитают вас. И дело не только в словах, а в том, как она о вас говорила. В её тоне была симпатия, а ещё она сказала, что знает вас с четырёхлетнего возраста и ни разу не слышала от вас грубого слова.

— Надо бы ей жалование повысить, — как бы между прочим сказал поражённый Фицуильям.

— Я бы не придала этому большого значения, если бы так о вас отзывалась ваша ровня, но услышать подобное от прислуги… Что ж, я всегда считала, что характер человека определяется не тем, как он относится к равным себе или людям выше по статусу, а к тем, чьё жизненное положение ниже. Миссис Рейнольдс было вовсе не обязательно так вас расхваливать. Она могла лишь упомянуть о вас или обойтись парой фраз, однако она на протяжении часа пела дифирамбы вашей семье, а особенно вам и Джорджиане. Полагаю, она в некоторой мере любит вас, как собственных детей. Мне показалась очаровательной чуть ли не материнская гордость в её голосе.

— Да, пусть она и не член нашей семьи, но в нашем доме она незаменима, — усмехнулся Фицуильям. — А с каждым вашим словом я всё больше ценю её словоохотливость.

— Дело не только в ней, — снова засмеялась Элизабет. — Ваш садовник, дворецкий, горничные, лакеи…

— И вы, без сомнений, уделили время каждому.

— Признаюсь, — покраснела Элизабет, — мне доставляет удовольствие общение со слугами. Я довольно насмотрелась в своей жизни на то, как некоторые господа относятся к своей прислуге, словно они не люди.

Это признание глубоко тронуло Фицуильяма и заставило его ещё больше увериться в том, что из неё выйдет отменная хозяйка и землевладелица. Он порывисто взял её за руку и обернул вокруг своего локтя, продолжая идти дальше. Ему вспомнилась мисс Бингли и то, как она относилась к своим слугам. А ведь она была далеко не единственной из его окружения, кто искренне считал, что они не заслуживают уважительного отношения.

— Вы и в других домах, которые посещали, общались со слугами?

— Конечно! Я, естественно, не выискивала их, но коли они попадались мне на пути, то я обязательно с ними заговаривала.

Он с такой нежностью и любовью взглянул на неё, что у Элизабет перехватило дыхание. Фицуильям обернулся назад и, удостоверившись, что мистера Бингли и мисс Беннет нигде нет, отвёл Элизабет в сторону от дороги, где их никто не смог бы увидеть, и внезапно опустился на одно колено.

— Что вы делаете? — спросила Элизабет, когда он взял её за руку.

— А на что это похоже, моя дорогая Элизабет? — улыбнулся он.

— Это вовсе необязательно.

— Ещё как обязательно, и у меня есть две причины. Во-первых, вы заслуживаете достойного предложения после той катастрофы в Хансфорде, и во-вторых, что же мы расскажем нашим детям, когда они нас спросят об этом дне?

Элизабет зарделась и засияла одновременно при упоминании детей.

— Что ж, хорошо. Полагаю, что ради наших будущих детей, я вам позволю.

— Элизабет, — прошептал он, глядя ей в глаза. — Я думал, что любил вас в апреле. В том я был совершенно убеждён, ведь и часа не могло пройти, чтобы я не думал о вас. Однако любовь моя была не той, которую вы заслуживаете.

Тогда я не знал, что истинная любовь требует абсолютной искренности. Я не знал, что истинная любовь самоотверженна, не терпит гордости и предубеждений, несовместима с самовлюблённостью и высокомерием. Моя любовь к вам, на которую я даже не предполагал, что способен, поистине расцвела, когда я проникся к вам уважением, которого вы всегда заслуживали; когда я разглядел ваше сердце и душу, а не только ваш милый лик и искромётный ум. Только тогда я познал любовь, — признался Фицуильям, а Элизабет уже еле сдерживала слёзы. — И именно в тот миг я потерял вас.

Большей пытки и агонии я не испытывал в своей жизни. Вы заставили меня понять, что я стал тем, кем никогда быть не желал. Вы дали мне отпор, не зная страха, в полной уверенности в своих достоинствах, и позволили мне взглянуть на себя со стороны. Благодаря вам я тот, кто сейчас стоит перед вами на одном колене. И в вашей власти сейчас решить мою судьбу. Если вы согласитесь выйти за меня замуж, я всю жизнь проведу в стараниях быть достойным вас мужчиной, и сделаю всё, чтобы вы были со мной счастливы. Я ничего не желаю более, чем видеть вас, и только вас, в роли моей супруги, матери моих детей и будущей хозяйки Пемберли. Я желаю видеть вас моей ровней, моей опорой. Каждый удар моего сердца напоминает мне о моей любви к вам, Элизабет. Скажите же, согласитесь ли вы выйти за меня замуж?

Улыбка и счастливые слёзы Элизабет без всяких слов отвечали на его вопрос, но всё же она ответила.

— Да, мистер Дарси. Я с радостью стану вашей женой.

Несмотря на то, что ему уже был известен её ответ, Фицуильям почувствовал, как грудь его наполняется теплом и спокойствием от её слов. Ему хотелось немедленно заключить её в свои объятия и расцеловать её, однако он не посмел, боясь напугать её своей горячностью, и лишь потянулся к карману своего пальто, чтобы протянуть ей кольцо своей матери.

— Это кольцо мой прадед приобрёл для своей невесты на помолвку. Уже три поколения невест Дарси и хозяек Пемберли носили его: моя прабабушка, бабушка и мама, — а теперь оно ваше. Элизабет, вы наденете его, заняв тем самым своё место будущей миссис Дарси?

Элизабет в изумлении разглядывала изумрудное кольцо, осыпанное бриллиантами, в золотой оправе. Она и представить не могла, что когда-нибудь будет носить такую драгоценность!

— Разве не ваша матушка должна носить его, как хозяйка Пемберли? — еле дыша спросила она.

— Она сама отдала мне это кольцо, чтобы я подарил его вам. Мне даже просить не пришлось, — улыбнулся Фицуильям.

— Правда? — удивилась Элизабет. — Я знала, что ваши родители хорошо ко мне относятся, но я не думала, что они одобрят меня вам в невесты.

— Поверьте, ещё как одобряют, — усмехнулся Фицуильям.

Её очень порадовало это известие. Тот факт, что его матушка сама передала для неё это кольцо, и то, что оно было семейной реликвией, делало его ценней, чем таящиеся в нём изумруд и бриллианты.

— Вы наденете его, Элизабет? — ещё раз спросил Фицуильям.

— Да, — улыбнулась она. — Да, надену.

Фицуильям весь засиял и надел кольцо ей на безымянный палец, с удивлением отметив, что оно было ей как раз в пору. Он дотронулся губами за её запястья и снова поднялся на ноги. Элизабет вновь взяла его за локоть, и они отправились обратно в Лонгборн.

— Мне придётся снять его, пока вы не поговорите с моим отцом, — сказала Элизабет.

— Да, конечно. К сожалению, сегодня уже довольно поздно, чтобы просить у него аудиенции. Вы не против, если я поговорю с ним завтра утром?

— Нет, нисколько, только мне придётся всё рассказать Джейн. Она слишком хорошо меня знает, чтобы ничего не заметить.

— Да, я так и предполагал. Мне нужно отправить письмо семье, однако я смогу это сделать лишь заручившись согласием мистера Беннета. Как думаете, он не будет возражать?

Элизабет вдруг замялась, ведь в её семье кроме Джейн никто не был к нему расположен; и она даже боялась, что его состояние и положение в обществе не смогут смягчить их мнение о нём. Когда она не ответила, Фицуильям остановился и посмотрел ей в глаза.

— Элизабет, думаете, он будет против?!

— Как только он узнает, что я желаю стать вашей женой, нет. Но возможно его будет не так просто в этом убедить. Я… Видите ли, в прошлом я в довольно красочных выражениях высказывала своей семье моё недовольство вами.

— И вы никогда не упоминали о переменах в вашем мнении обо мне?

— Мне бы пришлось слишком многое объяснять, если бы я вновь заговорила о вас. Они знают лишь то, что ваша семья была очень гостеприимна ко мне и Гардинерам и что мы с Джорджианой стали добрыми подругами, однако о вас я ничего не говорила, так что их мнение осталось прежним. Я не могла ничего им рассказать, не раскрыв им некоторые детали наших взаимоотношений, которые вы возможно не желали бы раскрывать. Но папа желает мне лишь счастья. Если его убедить, что я буду с вами счастлива, он даст согласие.

Хоть его и обеспокоило это возможное препятствие, Фицуильям проводил Элизабет обратно в Лонгборн, а затем в приподнятом настроении отправился обратно в Незерфилд вместе с Бингли.

* * *

— Я бы хотел поговорить с тобой, Бингли, прежде чем отправиться спать, — сказал Фицуильям своему другу после ужина.

— Конечно, пройдём ко мне в кабинет и выпьем немного.

Когда за ними закрылась дверь, Бингли вдруг приобрёл вид крайне встревоженный, пока наливал портвейн в свой бокал.

— Что такое? — слегка усмехнулся Фицуильям. — Ты так выглядишь, словно я твой отец, который вот-вот отчитает тебя за оплошность.

— Просто, когда ты в прошлый раз захотел поговорить со мной наедине, для меня это был крайне удручающий опыт.

К изумлению Бингли, Фицуильям рассмеялся на это замечание.

— Нет, в этот раз всё по-другому. У меня хорошие новости, — улыбнулся он. В течение дня он не прятал свои чувства только при Элизабет, потому что,

прежде чем объявлять о своём счастье на весь мир, ему требовалось заручиться поддержкой мистера Беннета. Да и даже с Элизабет он себя сдерживал, чтобы не напугать её. Сейчас ему было сложнее прятать свои истинные эмоции из-за усталости и переживаний. Ему было необходимо поделиться с кем-нибудь, а Бингли он доверял.

— На самом деле, мои новости столь замечательны, что они и тебе принесут счастье, как моему другу.

— Коли ты счастлив, то и я за тебя порадуюсь, хоть ещё и не знаю причины, — улыбнулся Бингли. — Светишься ты так, словно на твои молитвы сам Господь ответил! Говори же! Не томи!

Бингли передал Фицуильяму бокал портвейна и сел напротив в ожидании счастливых новостей.

— Я обручён, друг мой, — ещё шире улыбнулся Фицуильям. Ах, как ему было приятно, наконец, сказать это вслух!

Бингли внезапно помрачнел, и в его глазах отразилось искреннее беспокойство.

— Обручён? — на какое-то время он призадумался. — О нет, Фицуильям, — с отчаянием в голосе произнёс он. — Прошу, только не говори мне, что ты нашёл себе какую-то богачку в Лондоне, которая для тебя ничего не значит! Поверь, узнав, что такое настоящая любовь и привязанность, я никогда не пожелаю тебе брака по расчёту.

Фицуильяма тронула забота друга, однако стереть с лица улыбку ему было не по силам.

— Друг мой, скажи мне, я похож на человека, который женится по расчёту, или на человека, влюблённого по уши?

Бингли с недоверием разглядывал Фицуильяма и, в конце концов, пришёл к выводу, что тот прав. В его глазах было слишком много счастья, которое никак не клеилось с идеей о браке по расчёту.

— Ты влюблён, — сказал он, и в его тоне не было вопросительной интонации.

— Да.

— В кого?

— В самую прекрасную женщину, которую я когда-либо встречал.

— Я её знаю?

— Полагаю, что да! Ты ей братом скоро будешь.

— Братом? — подпрыгнул со своего кресла Бингли. — Одна из сестриц Беннет, значит? Остались Элизабет, Мэри и Китти, — размышлял он вслух. — Самым очевидным вариантом была бы Элизабет, но я точно знаю, что не она.

— Почему же? — усмехнулся Фицуильям.

— Вы терпеть друг друга не можете!

— Это не так, — едва не засмеялся он. — Было время, когда она была от меня не в восторге, но, к моему счастью, она поменяла своё мнение обо мне.

— А ты? Ты когда поменял своё мнение о ней?

— Не поменял. Не могу припомнить и секунды, когда бы не любил её.

— Да вы всё время проводите либо за спорами, либо игнорируя друг друга!

— Поначалу я, по глупости своей, противился этим чувствам. Но я люблю её так же давно, как и ты — свою мисс Беннет.

— Ах, так мы что ж, братьями, значит, станем? — заулыбался Бингли.

— Да.

— Господи Боже, всё ещё лучше, чем я себе представлял! Наши супруги будут родными сёстрами. Я действительно заметил, что ты оказывал знаки внимания мисс Элизабет, когда мы были в Пемберли, но после всего, что ты говорил о ней здесь, в Хартфордшире, я думал, что ты лишь стараешься поддержать её дружбу с мисс Дарси!

— Это так, но я преследовал и собственные цели.

— Что ж, — усмехнулся Бингли. — Похоже, я был слишком занят, сдерживая скверный нрав Кэролайн весь вечер, раз не заметил этого. Я не очень-то обращал внимание на вас с мисс Элизабет, — он налил себе ещё один бокал. — Постой-ка! А как же все те вещи, которые ты мне говорил о семье Беннетов, когда отваживал меня от Джейн? Они всё так же бедны и вульгарны.

— О, Господи! Бингли, забудь всё, что я тебе говорил! Я тогда боролся со своими чувствами и был горделивым и самовлюблённым идиотом, который считал, что положение в обществе и связи — это самое важное в браке. С таким примером, как мои родители, я должен был бы знать, что это не так. Но ты, друг мой, был прав всё это время. Нет ничего важнее любви.

— Что ж, я бесконечно счастлив за нас обоих! — улыбнулся Бингли.

— И я тоже.