Право на жизнь (гет)

Июнь 2004 года, Министерство магии

В кабинете пахло бумагой, чернилами и... нетерпением.

— Где отчёт, Грейнджер? — сухой, почти скрипучий голос Перси Уизли разрезал утреннюю тишину, как нож пергамент.

Гермиона моргнула. Она сидела за столом, уставившись в строки текста, которые плавали перед глазами, будто кто-то наложил на них заклинание «Петрификус Коматосус».

Сердце билось глухо, но с перебоями. Грудь сдавливало, и не только из-за голоса Перси. Утром она не смогла съесть даже половину тоста с вишнёвым джемом, а кофе пах как отвар из мокрого носка.

— Грейнджер? — Перси подошёл ближе, его шаги на идеально начищенном полу звучали, как удары метронома. — Комиссия по контролю артефактов не может ждать твоих вдохновений, будь добра..

— Перси... — выдохнула Гермиона и резко встала, схватившись за спинку стула.

Мир чуть качнулся. Она моргнула, стиснув зубы. — Я… я вернусь через минуту.

— Да ты выглядишь, как будто только что вылезла из шкафа с боггартами, — проворчал он, — и, к слову, твои туфли скрипят так, будто они на тебя обижены.

Но Гермиона уже вышла. Почти выбежала. Каблуки стучали по каменному полу Министерства как сигналы тревоги: тук-тук, тук-тук — и где-то на третьем повороте она споткнулась. Один каблук поехал вбок, второй — застрял в щели.

— Ну и к чёрту вас, — прошипела она, бросая туфли прямо в сторону ближайшей декоративной урны. Служащий, проходивший мимо, замер, и в следующую секунду получил острым носком по ноге.

— Ой, мисс Грейнджер?! Всё в порядке? — изумился он, хватаясь за голень.

— Нет, — буркнула она, уже босиком мчась по коридору. — Но спасибо за интерес!

Она едва успела в уборную.

Пять секунд — и её стошнило так, будто магия пыталась вырваться наружу.

Когда всё закончилось, Гермиона села на край раковины. Дыхание сбилось, губы были сухие, волосы слиплись от пота на висках.

— Ну… ты точно не съела ничего проклятого, — пробормотала она, — …или это что-то более простое и… необратимое?

Она прижала руку к животу. Он был всё тем же — плоским, собранным под строгую белую рубашку и ремень юбки.

Но под ним что-то изменилось.

Через полчаса она стояла у аптекарского ларька «Флинтвик и Дочери» в переулке за Министерством. Брови продавщицы поползли вверх, когда Гермиона, всё ещё босая, протянула три золотых галеона.

— Вам дать упаковку «Точно-да» или «Нежно, но без иллюзий»?

— Давайте обе, — выдохнула Гермиона, положительно кивая. — И шоколад. Много шоколада.

А Перси позже написал ей сову с темой:

«Прошу впредь предупреждать меня, если вы решите выбрасывать обувь вблизи головы Министерского сотрудника. PS: отчёт выслать до конца дня, пожалуйста.»

Гермиона усмехнулась — уже лёжа дома, с тестом в руках и дрожащим сердцем.

Она ещё не была готова. Но это был её выбор. Их история. Их маленький шанс — вырасти что-то чистое в этом странном, поломанном мире.

Это случилось в холодное, тяжёлое утро. Серое небо давило на город, как закрытая книга, слишком давно не раскрывавшаяся.

Гермиона сидела у окна. Её пальцы крепко сжимали фарфоровую чашку, но чай в ней давно остыл. Всё было неважно.

Она считала дни. Сначала — машинально. Потом — с тревогой. Затем — с молчаливым признанием.

Пять недель. Уже почти шесть.

Она не сказала Гарри. Не потому что не хотела — потому что не знала, как. Всё между ними было тогда… зыбко. Он возвращался поздно, мрачен, уставший. А она — будто растворялась в собственных мыслях, пряча тревогу под слоем рутинной магии и неокончившихся отчётов в Министерстве.

Но она помнила. Ту ночь. Её пальцы всё ещё ощущали, как дрожали его руки на спине. Они не были готовы, не обсуждали, не планировали. Всё вышло случайно — в спешке, в мягкой истоме после тяжёлого дня, когда их тела нашли друг друга как спасение, как упрямую потребность быть рядом, хоть на одну ночь без страха.

Снег тогда валил крупными хлопьями. Она помнила, как он шептал её имя, будто боялся, что весь мир развалится, если он не будет её звать. Однако, утро пришло. И принесло с собой что-то другое.

Июнь 2004 года, вечер, квартира Ханны Эбботт над кафе «Дырявый Котёл»

Запах хлеба с тмином и слегка обветренной ромашки — именно так пахла Ханна Эбботт. Или, может быть, её пальто. Она всегда носила что-то старое, но уютное, будто принадлежавшее сразу всем её тётушкам по очереди. Волосы, завязанные небрежным пучком, выбивались кудрями, а глаза были удивительно живыми — словно в них ещё оставалось что-то по-настоящему несломанное.

— Ты уверена, что хочешь пятую порцию пирога? — прищурилась Ханна, вытаскивая из духовки ещё дымящийся вишнёвый тарт. — Я, конечно, рада, что моя кулинария вдохновляет, но…

— Не суди меня, Эбботт, — пробормотала Гермиона, уже сидя с пледом до подбородка и ложкой в руке, — просто день был... из тех, что хочется съесть весь мир, начиная с десерта.

Ханна хихикнула и шлёпнулась рядом, подоткнув под себя подушку.

— Мда-а-а. Ты никогда столько не ела, даже на нашей выпускной вечеринке, когда Лаванда подмешала в лимонад настойку веселья и ты начала спорить с лампой о равенстве светильников и свечей.

Гермиона рассмеялась и тут же засмеялась ещё сильнее, потому что Ханна, довольная своим воспоминанием, хрюкнула как маленький поросёнок.

— Всё, прекрати, я сейчас задохнусь, — сказала Гермиона, смеясь сквозь слёзы. — Не хрюкай, это... заразно!

— Ну-ну, а то опять в уборную побежишь, — усмехнулась Ханна, бросив на неё боковой взгляд.

Пауза. Легкая, теплая — и вдруг Ханна сузила глаза.

— Стоп. Подожди-ка...

— Что? — Гермиона потянулась за ещё одним кусочком.

— Ты носишь свободную рубашку. Ешь как тролль. Бледная. Психуешь из-за Перси.

Ханна медленно выпрямилась.

— И. Ты. Постоянно. Улыбаешься, как будто у тебя есть тайна. Гермиона Джин Грейнджер... Ты, чёрт побери, беременна?!

Гермиона замерла с ложкой у рта, потом...

— Я?! Ну… эээ… — она втянула губу. — А если скажу да?

Ханна молчала секунду, потом вскрикнула, шлёпнула Гермиону подушкой, а затем... обняла так крепко, что у Гермионы чуть не выскользнул торт из рук.

— Ты, ты, ты! — Ханна визжала, смеясь и снова хрюкая. — Беременная! Я знала, что когда ты сказала "у меня внутри новая ответственность", ты не про очередной доклад Министерству!

— Я вообще-то это говорила про антикварный артефакт, — пробормотала Гермиона сквозь смех.

— Ну теперь у тебя их два. Один в животе, один в хранилище!

— Это ужасно! — всхлипывала Гермиона от смеха, — Прекрати! Мне нельзя так смеяться, я чувствую, как у меня крошки по подолу перекатываются, как миниатюрные гоблины!

Ханна упала на спину, держась за живот:

— Ты будешь такой мамой... о Мерлин... ты научишь ребёнка складывать подушки по алфавиту и зачитывать домашним животным «Историю магии» вместо сказок!

— И что плохого в «Истории магии»?! — фыркнула Гермиона, но уже не сдерживалась.

Они смеялись ещё долго. Смех стал мягче, добрее. Он был как защитное заклинание от всех тревог мира. А потом, когда Гермиона, наконец, успокоилась и прижалась к подушке, Ханна тихо сказала:

— Ты не одна. Ты никогда не была одна. И теперь точно не будешь.

Гермиона кивнула, уткнувшись лицом в мягкий плед. На этот раз — слёзы были не от смеха. Но Ханна не спрашивала. Просто осталась рядом.

Июнь 2004 года, утро, дом Поттеров в Годриковой лощине

Гарри спустился на кухню, сонный, с растрёпанными волосами и привычно щурясь от утреннего света. Он ожидал увидеть пустую кухню и холодный чайник. Но то, что он увидел, остановило его прямо на пороге.

Гермиона стояла посреди кухни. В одной руке — половник, в другой — два тапка. На плите — что-то уже подозрительно дымилось, а рядом лежала... книга о разведении магических фиалок. Она бормотала себе под нос:

— Значит, если температура выше 37,6, это может быть... Нет, это уже паранойя... Или?

— Доброе утро... гм… — сказал Гарри, с трудом подавляя смешок. — Ты собираешься обжарить тапки или тушить фиалки?

— О, Мерлин! — воскликнула Гермиона, словно только сейчас заметив мужа. Она обернулась, задела локтем кастрюлю, вскрикнула, попыталась поймать крышку — и каким-то образом уронила оба тапка в раковину.

— Всё идёт... по плану! — она выпрямилась, как будто ничего не случилось. — Я просто… мультизадачность, вот!

— Мультизадачность — это когда ты варишь кашу, а не когда читаешь о флоре и жаришь обувь, — хохотнул Гарри, проходя мимо, чтобы выключить плиту.

Гермиона явно нервничала. Её щёки были румяными, волосы — собраны на скорую руку в пучок, а на шее висела кофейная ложка.

— Ты не находишь, — начала она как бы невзначай, — что у нас в доме как-то… стало тесновато?

— Тесновато? Гермиона, у нас три спальни, одна из которых всё ещё с твоими книгами вместо мебели.

— Ну да, но вдруг… кто-то… потребует больше пространства?

— Ты про Джорджа? Он собирается приехать? — нахмурился Гарри. — Ты его впустишь, даже если он опять начнёт говорить, что его брат-перевёртыш пророк?

— Нет-нет, не Джордж! Просто… забудь, — Гермиона вдруг резко отвернулась и принялась судорожно вытирать стол, хотя он был абсолютно чист.

Гарри прищурился:

— Ты в порядке?

— В полном! В... абсолютном... Я просто... — она резко повернулась к нему, чуть не ткнув его ложкой в грудь, — Гарри Поттер, ты когда-нибудь задумывался, сколько в тебе доминирует твоих родителей? Типа... биологически?

— Гермиона, ты уверена, что не отравилась пирогом Ханны?

— Может быть! — буркнула она неловко.— А может, ты скоро поймёшь, что в тебе гораздо больше от Джеймса Поттера, чем ты думал. Особенно в вопросах... отцовства.

Он уставился на неё. Глаза Гарри стали размером с малые блюдца.

— Что?!

— Ничего! — она тут же снова отвернулась. Её волосы вновь растрепались, спускаясь волнами по лицу. — Просто философствую. По утрам. -взмахивая руками ответила она.

Он тихо подошёл, обнял её сзади за плечи, и, улыбаясь, прошептал:

— Ты самая странная утренняя философка на свете. Но я тебя люблю.

Гермиона замерла. Её ладони всё ещё лежали на мокром столе. Она закрыла глаза и прошептала себе под нос:

— И я тебя... мы тебя.

* * *

Июнь 2004 года, ночь на кухне дома Поттеров

03:11 ночи. Гарри проснулся от странного шороха, шлёпанья босых ног и — отчётливого звука вскрытия кладовки. Он сонно схватил палочку и спустился на первый этаж.

На кухне горел тусклый свет. Гермиона стояла в своей ночной рубашке, с растрёпанными волосами, и... макала маринованный огурец в банку с мёдом.

— Что… ты… делаешь?

— О, ты не представляешь, как это вкусно, — с искренним блаженством на лице сказала она, и, снова обмакнув огурец, закрыла глаза. — Это как будто твой язык одновременно на пикнике и в бане.

Гарри снова уставился на неё, протирая глаза.

— Ты спишь?

— А ты ещё стоишь?

Он медленно подошёл, увидел, что рядом на столе стоит чайник, полупустая банка с мёдом, тарелка с резаными яблоками и... пачка орешков.

— Гермиона, ты, случайно, не превращаешься в барсука?

— Не исключено, — сказала она с достоинством. — Или в... кого-то, кто испытывает непреодолимую тягу к солёному и сладкому. Возможно, я стану новой магической разновидностью пикси.

Гарри с трудом сдержал смешок:

— Хочешь, я тебя нарисую для учебника по магозоологии?

— Только если подпишешь: "Редкий ночной зверёк, питается абсурдным, но выглядит умно."

Она захохотала, потом вдруг схватила его за руку и усадила на табурет.

— Гарри, скажи честно. Ты бы хотел… когда-нибудь… чтобы мы были не вдвоём?

Он нахмурился, слегка встревоженный:

— Ты о чём? Ты… несчастлива со мной?

— Нет! — она резко качнула головой. — Я… я имела в виду… быть втроём. Ну, или даже вчетвером. Маленькие ножки, много шума… меньше сна… Возможно, это уже начинается, — и она снова посмотрела на банку мёда.

Он, всё ещё ничего не понимая, встал, подошёл и обнял её за плечи:

— Если ты вдруг заведёшь тайного питомца или станешь пикси — я всё равно с тобой. Даже если мы будем жить с фиалками и медовыми огурцами.

— Хорошо, — выдохнула Гермиона. — Ты пока ещё не знаешь, что именно ты пообещал. Но ты точно вляпался, Поттер.

Спустя пару месяцев, Гермиона и Гарри, не сговариваясь вслух, приняли простое, почти детское решение — уехать. Уехать подальше от Министерства, от стогов бумаг, от глухого напряжения между коллегами, от тишины в квартире, которая начинала звенеть.

Именно тогда пришло письмо от Ханны.

«Приезжайте к нам с Гарри. Дом большой, не шумно, сад почти зацвёл. А Невилл купил себе дурную шляпу для грядок — поверь, ты это должна видеть».

Они выехали на следующий день.

Дом Ханны и Невилла располагался в Лейк-Дистрикт — среди тихих холмов, тёплых, как хлебная корка, где воздух пах травами и старым деревом. Старинный коттедж был кривоватый, уютный и почти всегда наполнен мягким светом, звуками чайника и смехом.

Гарри, с упрямым выражением лица, в первый же день уснул прямо в кресле у камина, всё ещё в мантии. Гермиона, сбросив туфли и натянув старый кардиган Ханны, будто отложила с себя всё напряжение, скопившееся за последние годы.

Они остались на месяц. Без совещаний, без тревожных сов.

Только Ханна с её блинами на завтрак, Невилл с его историей про кактус, который "почти съел сову", и вечера в саду, где их разговоры терялись в дымке заката.

Иногда Гермиона вставала раньше всех и шла босиком по утренней росе. Иногда Гарри сидел с Невиллом в тишине, просто глядя на пруд.

Время будто откатилось назад. Туда, где всё было проще. Или хотя бы — ближе к сердцу.

Девушки оба тихо рассмеялись, обнявшись посреди ночной кухни, в странной, хрупкой, но очень уютной реальности, где огурцы и мёд — первый признак любви.

Кухня в доме Ханны была уютной, как кружка с какао в зимний вечер — с мягким светом, запахом ванили и полками, на которых, вперемешку с кулинарными книгами, стояли банки с зельями и конфетами. Гермиона сидела на табурете, осторожно потирая поясницу — спина ныла всё чаще, и она всё больше подозревала, что скоро ни один маггловский крем не справится.

— Ты ходишь, как старая миссис Пруитт! — рассмеялась Ханна, вытаскивая из духовки подгоревшие булочки. — Скажи честно, ты правда беременна или просто решила протестировать маггловский метод "мучайся девять месяцев, а потом забудь всё"?

— Очень смешно, — Гермиона закатила глаза, но с уголков губ не уходила улыбка. — И, признаюсь, я скучала по тебе. С тех пор, как ты стала хозяйкой "Кабаньей головы", ты реже появляешься в Министерстве. А мне иногда так хочется... простых разговоров.

— Простых? Гермиона Джин Грейнджер-Поттер жаждет "простых разговоров"? — Ханна изобразила драматическое падение на стол. — Это же сенсация, срочно в Пророк! Кто-нибудь, принесите перо!

— Ханна, перестань! — Гермиона рассмеялась, запрокидывая голову. — Я клянусь, ты была цирковой актрисой в прошлой жизни.

— А ты, — с серьёзной миной сказала Ханна, — была профессором в трёх школах одновременно и устраивала контрольные на свадьбах. Помнишь, как ты чуть не зачла нам урок трансфигурации на девичнике?

— Я хотела объяснить, как превратить фужер в лебедя! Это было полезно!

— Ты буквально взяла мел и начала рисовать схему на стене!

— Ну хоть не на лице Парвати! — Гермиона прыснула со смеху.

Обе замолчали на мгновение, а потом Ханна — неожиданно и резко — фыркнула.

Это был такой нелепый, внезапный звук, что Гермиона захихикала ещё сильнее. Смех стал глубже, почти детским, катящимся по животу.

Ханна, задыхаясь, смахивала слёзы:

— Я... я не хотела фыркнуть! Это вырвалось!

— Это был самый эпический фырк в истории магии! — Гермиона уже держалась за бок, не в силах остановиться.

— Мерлин, — Ханна хваталась за живот, — если бы Невилл это услышал, он бы женился на мне ещё раз!

— А Гарри... он бы подумал, что мы с тобой окончательно сошли с ума.

— А ты и так на грани, — подмигнула Ханна. — Беременность делает тебя невыносимо чувствительной и безумно... счастливой. Ты светишься, Гермиона.

Та замерла на миг. В глазах — что-то хрупкое, почти ранимое.

— Я... боюсь, — прошептала она. — Но с тобой рядом — меньше.

Ханна мягко сжала её руку и сказала:

— Ты будешь лучшей мамой из всех, кого я знаю. Даже если научишь ребёнка conjuctivitis до того, как он научится говорить "мама".

И снова — хохот. Настоящий, живой, как в детстве. В доме Ханны пахло пекарней и старой библиотекой. Сквозь приоткрытую дверь доносились звуки щёлкающих дров и негромкого смеха, перекатывающегося, как горошины на деревянном полу.

— Ну и скажи, Гермиона, ты правда не заколдовала Гарри, когда он согласился на первый семейный ужин в маггловском ресторане? — Ханна фыркнула, отхлебнула горячего чая и прищурилась. — Ну просто чтоб для надёжности: Accio, любимый!

— О, поверь, если бы это сработало, — Гермиона хохотнула и облокотилась на стол, прижав локти к щеке, — я бы давно уже заколдовала всех министров в этом чёртовом отделе. Особенно МакМёрроу — у него лицо, как у тюленя, попавшего в шкаф.

— Не говори про тюленей! — вскинулась Ханна. — Мне снилось, что я вышла за одного! И он... он не любил кактусы. Это был кошмар!

— Ты спала с этой мыслью?

— Конечно. Я уснула, обняв твой отчёт по политике артефактов. У него была такая скучная аура, что даже мои сны сдались.

Гермиона рассмеялась. Настоящий, глубокий смех, с прерывистым выдохом и влажными глазами. На мгновение она позволила себе расслабиться: в мире, где всё напоминало о хрупкости и секрете, это было как вдох под водой.

— Помнишь, — сказала Ханна, лениво качнувшись на стуле, — как ты однажды забыла наложить антискользящее заклинание на лестницу и Невилл полетел вниз со словами "Это за Гриффиндор!"?

— Он выглядел как герой до самого падения! — Гермиона тихо захохотала и легонько толкнула подругу плечом. — Ты так орала, что слизеринцы подумали, что началась эвакуация.

— А ты вот не радуйся! — Ханна с вызовом ткнула пальцем ей в плечо. — Ты, мисс Грейнджер, вылила на меня зелье ярко-синего цвета в седьмом классе! Я две недели сияла, как ёлочная игрушка!

— Я... случайно! — Гермиона, смеясь, толкнула Ханну чуть сильнее — та, не удержавшись, рухнула на пол прямо на мягкий ковёр, с громким "Ууууф!" и заливистым смехом, который сорвался с неё, как вода с крыш в оттепель.

— АХАХА, Мерлин! — хрюкнула она сквозь смех. — Ты меня только что победила, и это непозволительно, Гермиона Поттер!

— Это было заслужено! — Гермиона едва дышала от смеха, потирая лицо. — Ты выглядела, как перевёрнутый гоблин!

— И ты как влюблённая кабачковая ведьма! — выдохнула Ханна, и обе снова расхохотались.

— Чем, простите? — послышался вдруг хрипловатый голос с порога.

Они обернулись в унисон — Гарри стоял у косяка, с чуть приподнятой бровью, пальцами на ремне. Лицо его медленно вытягивалось от замешательства в сторону лёгкого восторга.

— Я... не хочу мешать, — сказал он. — Но я только что стал свидетелем того, как моя жена сбила взрослую ведьму с ног и назвала её кабачковой.

— Гарри! — Гермиона, вся заплаканная от смеха. — Нельзя подслушивать!

— Подсматривать, Гермиона. Я подсматривал, и это была лучшая сцена за всю неделю.

— Я... я, — Ханна попыталась встать, но снова грохнулась обратно и хрюкнула ещё громче. — Я не могу... Гермиона, твой муж шпион!

— И кабачок! — подхватила Гермиона и обе захихикали так, что у Гарри невольно задёргался уголок рта. Он подошёл к ней, склонился и поцеловал в макушку.

— Никогда не уходи далеко, ладно?

— Ни за что, — прошептала она, обняв его за талию.

Ханна, лежащая на полу, приподняла руку, сделала драматичный взмах:

— А мне кто поцелуй даст?!

— Уволь, — сказал Гарри, не сдержав смеха. — Только Невилл на такое подпишется.