Золотые Длани (джен)

Разведчики уехали поутру. Готовый к решающему удару Секлис поручил им отыскать удобное место, желательно с возвышенностью или хотя бы ровное. Подобных мест в округе, как он уже знал, было не так много — потому он и просидел столько времени со своим войском, ограничиваясь лишь отдельными схватками и мелкими стычками.

Наконец-то все возражения остались позади. Теперь не один Секлис возлагал всю надежду на крупное сражение, способное прорвать вражескую оборону.

В сердце этой деятельной суеты, охватившей воинов, оружейников, пушкарей и обозников, Секлис ликовал. Кругом царила весна, давно утвердив свои права, и душа его полнилась радостью и предвкушением. Вот чего он желал — открытых битв, а не тычков украдкой. Особенно когда они не приносят никакой пользы.

Сколько дней ему потребовалось, чтобы убедить всех командиров дать решающее сражение! А перед тем — чтобы стянуть все силы к Руманнскому перекрестку, который по-прежнему стерег дорогу на Маннискор. Да, лорды подчинились бы ему. Но Секлису было важно не подчинить, а переубедить. Пока же значительная часть военачальников стояла за прежнюю тактику — отдельные нападения.

— С кем труднее сражаться, — говорил на последнем совете лорд Генсинд, один из командиров конницы, — с одним противником или с сотней? Что труднее оборонять: один город или множество городов и крепостей? Если наносить удары сразу во многих местах, противник рассредоточит свои силы. И вот тогда, когда он отвлечен, возможно было бы нанести решающий удар — буде в нем возникнет нужда. Разве не такой…

Здесь лорд Генсинд осекся, невольно коснувшись неприятного для герцога предмета. Именно такой тактики придерживался ненавистный всем разбойник Амайран: ни разу он не вступил с кайбиганцами в крупное столкновение, но предпочитал удары исподтишка, мелкие, зато болезненные.

— Наш враг, — прервал Секлис, сделав вид, что не заметил намека, — уже отвлечен. Так или иначе, половина вербанненских войск сидит на берегу Схура. И стоит ли придерживаться тактики, которая не приносит плодов? Если противник навязывает ее нам, зачем поддаваться? Лучше изменить ее. Опрокинуть Фандоана и его щит, Кимбара, одним мощным броском. Когда мы это сделаем, то сумеем — если будет на то воля Превысшего — заставить нашего врага всерьез задуматься.

— Ваша светлость говорит справедливо, — неожиданно согласился граф Ильвед, который казался вечно погруженным в глубокие размышления. — Воины устали от поражений и безделья. Им нужна победа — хотя бы ради того, чтобы воспрянуть духом. Не говоря, — с улыбкой прибавил он, — об иных, более вещественных выгодах победы.

После этого заявления никто больше не возразил. Один за другим лорды-командиры присоединились к мнению графа и заодно обсудили возможный бой.

— Со всеми подкреплениями у нас больше восьми тысяч, — сказал Секлис. — Причем значительная часть — конница. На нее и возложим наши надежды. Если выберем удачное место, мы сомнем Кимбара и без труда достигнем ставки Фандоана. Возьмем его за горло и вынудим сдаться.

Были у Секлиса и другие причины поспешить, хотя он ни за что не упомянул бы о них перед своими военачальниками. Война затянулась, на что он не рассчитывал, а наполнить кайбиганскую казну много труднее, чем опустошить военными расходами. Грабежи вербанненских городов и поселений не слишком помогли. На помощь Лабайна после недавнего письма не стоит рассчитывать. Масла в огонь подлили и прочие напасти — вроде исчезновения дочери и набегов Амайрана. И, как верно отметил граф Ильвед, дух кайбиганского воинства заметно пошатнулся за минувшие месяцы. Раз уж его не поднять венцом Неватана, его должно поднять славной и блистательной победой. И заодно — доброй поживой.

В разгар подготовки к грядущему бою вернулись разведчики. При виде них Секлис почуял недоброе: двое из них сидели на одном коне, хотя никто не был ранен.

— Есть холм, ваша светлость, — доложил старший, один из десятников. — Всего в алкейме к юго-западу отсюда. Даже два холма, соединенные перемычкой. Я и мои люди видели их и раньше, только издали. Так что не могу сказать, насколько перемычка длинна и широка. Но сами холмы пологие и не слишком поросли травой.

— А около них? Есть еще возвышенности или овраги?

— Нет, ваша светлость, там равнины до самого перекрестка, сколько я помню. Осмотреть-то вблизи мы не смогли.

— Почему? — спросил Секлис, уже догадываясь об ответе.

— Нас опередили, ваша светлость. — Десятник склонил голову. — На дальнем холме уже поднято вербанненское знамя, и повсюду снуют их разведчики. Они заметили нас и бросились в погоню, но мы сумели уйти, только один из нас лишился коня. Похоже, герцог Фандоан знает или догадывается…

Секлис оборвал десятника взмахом руки и отпустил. Он едва не задыхался от досады, но виду не подавал. Недавнее воодушевление исчезло, смятое недобрыми предчувствиями, которые ныне сбылись. Разумеется, вербанненская разведка не могла не заметить переброски войск в последние дни. Фандоан и Кимбар опередили его.

Но битву они пока не выиграли.

И вряд ли выиграют, даже если усядутся неподвижно на холме. А уж Секлис позаботится, чтобы они не слишком засиделись там. У Фандоана почти вдвое меньше войска, и хотя пушки неплохи, но в последних стычках сильно пострадала конница. Именно в ней — преимущество Кайбигана. Тяжеловооруженные всадники сметут любую пехоту, даже копья их не остановят.

Еще не начало смеркаться, когда все работы были закончены. Кайбиганцы свернули лагерь и выдвинулись к месту будущей битвы, оставив позади кострища, наспех зарытые отхожие ямы и вытоптанные в траве до самой земли черные проплешины. За воинами, пешими и конными, тянулись, грохоча, возы с пушками и обоз. Развернутые знамена плескались на потеплевшем ветру: Секлис не видел нужды таиться от врагов, раз те уже разгадали его замыслы. Пусть знают, пусть видят, пусть готовятся. Пусть трепещут! Повезет тем вербанненцам, которые уйдут с поля боя живыми.

Не раз и не два во время перехода Секлису мерещилась на шлеме тяжесть — заветный золотой обруч с тремя зубцами. Что сталось бы с Фандоаном и его людьми, если бы они узрели на нем венец Неватана! Герцог стряхивал наваждение: к чему мечтать о том, чего сейчас нет? Быть может, победа облегчит его поиски. Но не стоит распылять понапрасну порывы души. Битва, победа, путь на Маннискор — вот нынешние цели. Брат и сестра ан Тойдре дождутся своего часа.

Дни заметно удлинились, и войско достигло места засветло, хотя на дорогу ушло почти два переворота больших часов. Пока воины и слуги обустраивали новый лагерь, в котором вряд ли задержатся надолго, Секлис выехал вперед, обозревая окрестности.

Да, все верно: два холма, широких и пологих, один впереди другого. Перемычки не видно, хотя вряд ли она длинна. На ближайшем холме сверкали в медленно сгущающихся сумерках вербанненские костры, метались алые искорки — отблески огня на воинской броне и оружии. А на дальнем холме вился голубой штандарт с Всевидящим Оком — знамя Вербаннена, дерзко взятое его герцогами у Неватана.

Фандоан здесь.

Секлису показалось, что он разглядел еще одну искорку, алую в закатных лучах: враг тоже смотрел на него в зрительную трубу. На губах сама собой расцвела усмешка. «Какой щеррь тебя понес на поле битвы, Фандоан? Если ты ничего в них не смыслишь, сидел бы за спинами своих военачальников!» Рядом с тенью, держащей трубу, появилась другая — высокая и могучая, достойная не меньшей ненависти. «Кимбар, старая пушка! Ничего, завтра тебе отменно заклепают ствол, да так, что больше не выстрелишь!» Секлис не намеревался щадить лордов-командиров Вербаннена — в отличие от их повелителя.

Да, Фандоан нужен ему плененным. Это не только сломит дух вербанненских воинов, но и положит конец войне и тщетному сопротивлению. Пустоголовый родич сразу на все согласится, стоит пригрозить ему — или его семье, укрывшейся в Маннискоре, который в свое время откроет ворота Секлису. Лучше лишиться власти, чем жизни — так рассудит Фандоан. Хотя, возможно, он знает от своих давних посланцев, что уже обречен потерять и то, и другое.

Размышляя так, Секлис понял, что невероятно устал. Негоже государю-полководцу показывать перед войском свою слабость — зато перед битвой стоит хорошо отдохнуть. Планы составлены, возможные решения на случай неожиданностей найдены, а если что-то изменится, разведчики сообщат. С этой мыслью Секлис вернулся в лагерь, уже обустроенный и укрепленный, и удалился в шатер. Ограничившись легким ужином, он отправился спать.

Сон его был крепок и спокоен, хотя проснулся герцог за переворот больших часов до рассвета. Никакие видения или тревожные знамения, добрые либо дурные, не посетили его в ту ночь. Он счел это знаком грядущей удачи, грядущей победы и торжества над врагом. Не утрудив себя молитвой, он вышел из шатра под шумный плеск своего багряного стяга.

* * *

Весна давно баловала Аскеллу доброй погодой, ночные легкие заморозки случались все реже. Сейчас, когда солнце открыто воцарилось в небе, было жарковато в полной броне, но Секлис не обращал внимания на досадные мелочи. Он объезжал свои позиции — и заодно оглядывал вражеские, которые заставили его и задуматься, и презрительно усмехнуться.

Напрасно он тревожился: холм невысокий и пологий, такая высота ничего не решит. Будь у Фандоана столько же конницы, сколько у него, тогда ее удар смял бы и кайбиганскую пехоту, и всадников. Но противник не выставил конницу вперед. За пушечными батареями, укрепленными наспех вырытым рвом с кольями, стояли рядов в двадцать, а то и больше, пехотинцы, наконечники их длинных копий поблескивали в лучах солнца. Позади них, почти на вершине холма, угадывалась легкая конница. Над головами воинов реяли знамена с Всевидящим Оком и с гербами лордов-командиров.

Секлис вновь убедил себя, что преимущество у противника незначительное. Кайбиганская конница стоит на равнине без оврагов и ручьев, поэтому легко наберет скорость для мощного удара. Ров и пушки не слишком сдержат ее. Длинные же копья вербанненских пехотинцев вызвали у Секлиса невольную тревогу. Даже если его всадники прорвутся сквозь этот смертоносный лес, победа обойдется дорого.

— Ведите конницу на прорыв, — приказал он обоим командирам, Генсинду и Йарангорду. — Если вдруг он не удастся, обманем их ложным отступлением. Главное — чтобы они спустились с холма, и тогда мы ударим по ним в лоб.

Прежде чем конница начала атаку, заговорили тяжелые кайбиганские пушки. Голоса их звучали весьма убедительно, хотя их могло быть больше, если бы не Амайран. Ядра не долетали до вербанненских позиций, разве что повредили кое-где укрепления. Но целью обстрела было не разбить, а рассеять строй. Вселить страх в сердца вражеских воинов, заставить их дрогнуть и заметаться на месте.

Этого не случилось. И четыре ряда тяжеловооруженных всадников, подкрепленные конными стрелками, пошли в атаку, постепенно ускоряясь.

Длинные копья пехотинцев медленно опустились, строй сомкнулся так, что между воинами не упала бы и травинка. Передний ряд упер древки в землю, так, что колонна ощетинилась лесом сверкающих остриев. Вербанненские пушкари дали залп, лишь подпустив конницу поближе. В грохоте потонули крики людей и пронзительное ржание коней. Вслед за ядрами в кайбиганцев полетели стрелы и болты, встретив ответную тучу от конных стрелков. Несмотря на потери с обеих сторон, и пешие, и конные воины сомкнули ряды и продолжили: одни — стоять, другие — мчаться вперед.

Вырытый ров с невысоким валом позади и кольями не слишком сдержал поток кайбиганской конницы. Вербанненские пушки рявкнули вновь: в первый раз выстрелили не все орудия. От вражеских стрел и болтов пушкари укрылись за деревянными щитами на колесах. Теперь, пока орудия остывают, пришло время копейщиков.

Лорд Генсинд, возглавляющий атаку, лишь вблизи оценил длину вражеских копий — в десять, а то и в двенадцать мужских шагов вместо обычных шести. Рубить их было бесполезно: древки укрепляла железная оковка в виде длинных полос. Кони переднего ряда заметались было, но напирающие задние ряды бросили их навстречу врагам.

Копья вонзались в груди и животы коней, кровь лилась на землю потоками. Некоторые копейщики нарочно били по глазам и ноздрям, чтобы заставить коней взбеситься и нарушить строй. Вербанненцы не пытались высвободить копья: они бросали их и кидались с мечами на упавших всадников. Если те не успевали подняться, то становились легкой добычей.

Лорд Генсинд попытался достать собственным копьем ближайшего пехотинца. Один пронзил брюхо его коню, а воин из следующего ряда легко достал его самого в прорезь брони. Лорд-командир рухнул на землю, на трупы своих товарищей и врагов. Столь же тщетны оказались и другие попытки прорвать вербанненский строй. Даже когда гибли копейщики передних рядов, их места тотчас занимали воины из задних.

Завидев это, лорд Йарангорд попытался обойти строй с флангов. На всадников вновь обрушили ярость своего оружия стрелки и двое-трое пушкарей. Пехота же по-прежнему стояла недвижимо, смыкая ряды там, где были убитые и раненые. Ни разбить строй, ни обойти их так и не удалось.

Лорд Йарангорд не желал напрасно терять ни людей, ни время. Лучше спасти тех, кого еще можно. Позора здесь нет — лишь уязвленная гордость. И разве не такой приказ отдал герцог перед боем? Без колебаний он велел оруженосцу трубить отступление.

Обычай подавать знаки в бою голосами труб и рогов жил в Аскелле не один век, но пока не обрел единообразия. Герцог Секлис перед началом войны позаботился об этом и проследил, чтобы каждый воин знал и понимал язык труб, как понимал язык знамен. Поэтому все кайбиганцы, кто удержался в седле и сберег коня, тотчас развернулись.

Прикрывая отступление, конные арбалетчики выпустили болты одновременно, вслед за ними — лучники. Но погони не последовало. Вербанненская пехота стояла на месте, словно ожидала обманного маневра. Так же стояла позади них и легкая конница. Вместо того, чтобы преследовать врагов, они занялись ранеными, пока пушкари перезаряжали остывшие орудия.

* * *

— Ваша светлость, — сказал лорд Кимбар, когда вместе с герцогом выслушал донесения о первой атаке, — позвольте мне ударить конницей. Пускай у нас ее немного и пускай это смахивает на притворное отступление…

— Вот именно, милорд, — ответил Фандоан.

Он не любил возражать Кимбару, поскольку считал неуместным спорить с более старшим и опытным воином. Но Кимбар мог поддаться порыву — и нередко поддавался, как в предыдущей битве, в которой чудом уцелел. Тогда как в этом бою требовалось не горячее сердце, а холодная голова.

— Вы не хуже меня видите, — прибавил Фандоан, — что они хотят заставить нас спуститься с холма. Не мне учить вас вести сражения, но я не намерен спускаться. Пусть лучше они лезут вверх по склону, пока не устанут. Прибережем конницу на другие случаи.

Лорд Кимбар лишь склонил голову, ветер бросил пряди жестких, неухоженных волос ему в лицо. Взор его устремился туда, куда смотрел сейчас и Фандоан: на резерв, припасенный для последнего удара — или же возможного отступления.

Перемычка, что соединяла холмы, была шириной всего в десять-двенадцать шагов. За нею, на склоне второго холма, разместились свежие силы — батареи, пехота и тяжелая конница. Удачнее места не найти: если кайбиганцы преодолеют первый холм, им будет трудно атаковать из-за тесноты.

Сейчас по перемычке сновали туда-сюда воины со щитами вместо носилок. За спиной Фандоана, где расположились лекари и обоз, уже слышались стоны раненых, и ветер приносил порой запах крови, почему-то отдающий железом и порохом. Герцог Вербанненский не любил войн, и этот запах вызывал у него отвращение, но сейчас странно возбуждал — наряду со зрелищем, что открывалось по ту сторону холмов.

— Они готовят второй удар, ваша светлость! — закричали разведчики, едва поднявшись на холм. — Они собирают конницу!

По-прежнему стоящий рядом Кимбар нахмурился.

— Всадники легковооруженные, — заметил он. — Таких не бросишь на прорыв копейного строя. Не иначе, хотят обойти с флангов.

— Вы знаете, что делать, лорд Кимбар, — сказал Фандоан. — Задержите их, не дайте прорваться. И не дайте увидеть то, что за холмом. Пока это наше преимущество, мы не должны потерять его.

— Не пройдут, ваша светлость, — только и ответил Кимбар, надевая шлем и подзывая оруженосца, что держал в поводу его коня.

Глядя, как часть конницы во главе с Кимбаром и Иль-Верьетом занимает позиции на склонах холма, Фандоан от души взмолился: «О Создатель, ради памяти великого Неватана и всех моих предков, пусть они выстоят! Если кайбиганцы возьмут передний холм, нам останется только стоять насмерть». Он допускал такой исход, но погибать в бою не желал. Если он умрет, Секлис без малейшего колебания лишит жизни обоих его сыновей — вместе с их матерью. Впрочем, та же участь ждет их всех, если он окажется в плену у врага.

На обоих склонах переднего холма, почти у подножия, тоже стояли батареи, подкрепленные копейщиками и стрелками. Длинные копья и глубокий, плотный строй сделали свое дело в первой схватке — не подведут и теперь. Фандоан не слишком надеялся на победу, разве что продержаться подольше, пока битву не прекратит ночь. Близился полдень, но Секлис, очевидно, не намеревался долго выжидать, предпочитая мощные, почти непрерывные атаки. Число его войска позволяло это.

Кайбиганцы в самом деле собрались обойти передний холм с обеих сторон — разделились на два отряда. Стоящая на склоне пехота, что недавно приняла первый удар, не двинулась с места, но это не озадачило всадников. Зато озадачил дружный залп обеих батарей, опрокинувший передние ряды, и туча стрел в лицо.

Конные стрелки в задних рядах ответили. В них полетели новые ядра, после чего пушкари оттащили орудия назад, насколько могли. Залп расстроил не только ряды всадников, но и пехоту, что шла следом. Несмотря на это, кайбиганцы продолжали наступать, смыкая ряды и прикрываясь щитами, в которых вскоре не осталось свободного места.

На обоих флангах у подножия холма стояли такие же шеренги копейщиков, как и на вершине. Они сдерживали легкую конницу, хотя потери были страшные с обеих сторон. Когда же пехоту поддержали Кимбар и Иль-Верьет, то лязг оружия, грохот разбитых щитов и крики сделались громче пушечной пальбы, словно во всем мире не осталось никаких иных звуков.

Стоя под знаменем, Фандоан не сводил глаз со сражения. В зрительной трубе не было нужды: все разворачивалось как на ладони. Порывы ветра почти мгновенно рассеивали густой дым от пушечной пальбы. Пушкари, вновь зарядив орудия, выжидали время для очередного залпа. Но оба воинства так смешались в пылу схватки, что трудно было различить чужих и своих. Кайбиганцев сдерживали, оттесняя назад, хотя они бросались в атаку с отчаянной яростью. Шум усилился настолько, что земля словно превратилась в огромную наковальню, по которой били столь же громадным молотом. И каждый удар уносил десятки жизней.

Фандоан видел издали, как упало на землю знамя Кимбара: его знаменосец был убит стрелой. Самого же лорда-командира он не мог разглядеть, хотя его трудно было не заметить. В тот миг, когда герцогу показалось, что все кончено, кайбиганцы дрогнули.

Они отступали поспешно, порой всадники затаптывали своих же пехотинцев. Вслед им ударил пушечный залп, но причинил немного вреда: конники успели отъехать на безопасное расстояние. Заметив, что его воины явно собираются преследовать врагов, Фандоан велел трубить отступление и заодно послал двух стражей, чтобы те передали воинам его приказ.

Молодая трава у подножия холма была залита кровью и усеяна телами. Пока воины возвращались, подбирали убитых и раненых, ловили лошадей и откатывали орудия, Фандоан услышал тревожные крики позади, со стороны обоза — нечто вроде: «Смотрите! Кто это едет?» С усилием отведя взгляд от воинов, он устремился было на голоса, когда к нему подбежал один из стражей.

— Ваша светлость! — сказал он. — С юго-востока приближается всадник. Один, по виду из наших.

Фандоан поглядел в зрительную трубу, куда указывал страж. Всадник правда был один, настолько запыленный, словно провисел пару дней в коптильне. Почти невозможно было различить сквозь грязь цвет его туники — зеленый — и герб на ней. Но Фандоан различил.

Сердце его на миг замерло, потом пустилось в бешеный бег. Он не знал, что делать, каких вестей ждать — радостных или горестных. Последние были бы вероятнее. Но лучше будет дождаться гонца и услышать все из его уст — если только он окажется в силах говорить.

Взмыленный конь пал у подножия холма. Вниз тотчас бросились слуги из обоза и потащили изможденного воина под руки к герцогу, кто-то дал гонцу глотнуть воды. Он отдышался и кое-как выпрямился, отдав Фандоану поклон, — стоять сам он не мог. Сил его хватило лишь на то, чтобы прошептать несколько слов, после чего он обвис в руках поддерживающих его людей.

— В лагерь его! — приказал Фандоан, заставив себя вырваться из оцепенения, в которое его ввергли слова гонца. — Он не ранен, просто утомлен.

Больше он ничего не прибавил и уже не смотрел, как исполняют его приказ. Из едва различимого бормотания гонца Фандоан расслышал всего пять слов — и они зажгли в его душе неистовую надежду. «Нет, — сказал он себе, — не будем радоваться раньше времени. Еще ничто не решено, и битва не окончена. Незачем понапрасну обнадеживать воинов. Пусть стоят, как стояли прежде, — с решимостью биться до конца».

Теперь Фандоан крепче утвердился в своем прежнем намерении: продержаться как можно дольше.

…Потери ужасали: из тысячи всадников, что сдержали натиск кайбиганцев, вернулась едва половина. Многие лишились лошадей, еще больше были ранены. Лорд Иль-Верьет погиб, пронзенный множеством арбалетных болтов. Кимбара же, раненого, несли трое воинов, и вперед них летел его яростный голос:

— Да щеррь меня разорви и всех лекарей заодно! Они опять заставят меня проваляться в шатре, а ведь я еще могу сражаться! Пусть мне только помогут сесть верхом, в седле я удержусь.

Фандоан взглянул на его бледное лицо, которому не придавал красок даже гнев. Со щита, на котором несли Кимбара, капала на молодую траву кровь. Вскоре сознание покинуло яростного лорда, чему Фандоан был рад в глубине души: не станет мешать лекарям. О том, сколько воинов нынче перешло под их опеку, он старался не думать. Крики позади становились громче, но он заставил себя отрешиться от них.

Это война и ее суровая правда. Если правитель станет сокрушаться сердцем из-за каждого убитого, ему не хватит ни слез, ни сердца. Они умерли ради того, чтобы не пришлось умирать другим, — и, дай Превысший, так оно и будет.

Фандоан видел в зрительную трубу, что противник его дал передышку своим воинам. Его собственное войско, закончив скорбный труд, тоже отдыхало и подкреплялось пищей — многие в последний раз. Заставив себя вновь отбросить эти мысли, Фандоан прищурился: затишье затишьем, но Секлис что-то замышляет. Кони-тяжеловозы во вражеском лагере потянули пушки вперед, к холму.

Напрасно было надеяться, что Секлис отступит, получив двойной отпор. Людей у него достаточно, как и свежих сил, еще не участвовавших в нынешнем бою. За переворотами часов Фандоан не следил, но день стоял в самом разгаре, и щедрое солнце дарило свое тепло всем, кто отважился сегодня победить или умереть.

Все решит время. Ночь — или… или то, что сказал гонец.

— Ваша светлость! — закричали очередные разведчики, нарушив размышления герцога. — Они поднимают пушки по склону холма, под прикрытием стрелков!

Фандоан вздохнул: не удался отдых. Даже переворота больших часов не прошло. Хотя может ли Секлис поступить иначе? Фандоан от души пожалел своих уставших воинов, которым сейчас придется поддерживать свежие отряды. О себе он не думал. Несмотря на проведенный на ногах целый день, он не ощущал усталости.

— Пусть копейщики и пушкари отступят на вершину холма, — приказал Фандоан. — И пусть держатся там, сколько смогут. Если не удастся, пускай отступают через перемычку сюда. По полсотни стрелков поставить у подножия, слева и справа от перемычки, пусть бьют по кайбиганцам снизу. И всем быть наготове, если они попытаются вновь обойти холм.

Воины поскакали на позиции отрядов, чтобы передать им приказы. Фандоан смотрел им вслед, сжав губы и не замечая тяжести брони и расшитого одеяния. Возможно, вскоре ему самому придется обнажить меч в бою. А возможно, его выручит то, что Секлис не знает местности, — об этом позаботились и вчерашние, и сегодняшние разведчики.

Не знает Секлис и того, что ожидает его за холмом.

* * *

— Во имя Превысшего, какого щерря он приклеился к этому холму?

Секлис не особо огорчился из-за двух отбитых атак — сил у него довольно еще для десятка, лишь бы не помешала ночь. Но он не рассчитывал настолько затягивать битву. Смущало его другое — странное упорство противника, который не поддавался ни на какие уловки.

Что могло заставить Фандоана держать позицию на холмах? Только выгодное расположение. Секлис не сомневался, что за передним холмом его ждет некая неприятная неожиданность, и рассказать, какая именно, было некому. К тому же, враг может придавать этой вершине некое значение — скажем, решиться погибнуть здесь в честном бою, лишь бы не увидеть позорного поражения.

Но кому будет нужен труп Фандоана? Секлису хватило трупа Ардара ан Тойдре.

«Довольно», — сказал он себе, глядя в зрительную трубу. Пушкари уже поднимали орудия по склонам холма. Словно заметив это, вражеские копейщики отступили выше, к самой вершине, широкой и пологой. Там они и встали, но не смыкали строй и не опускали копий — словно готовились в любой миг оставить позицию.

Прогремели пушки. Сквозь эхо грохота зычно прорвались приказы: «Вперед!» и голоса труб. Им ответил топот сотен копыт и боевые кличи «Кайбиган!» и «Дуб и Ворон!» Секлис глядел им вслед. Душа его была полностью пуста, как новая чаша, готовая наполниться сладким вином победы.

Потрепанные пушечным огнем вербанненцы не продержались долго — они даже не стали вступать в безнадежный бой. Их стрелки дали дружный залп, после чего все пехотинцы развернулись и отступили за холм. Вид отступающего противника воодушевил всадников, и они резвее помчались вперед, легко взлетев на вершину. Издали Секлису казалось, что весь холм вместо травы покрыли его воины, словно блестящая железная чешуя. В тот же миг на вершине развернулось кайбиганское знамя на длинном древке.

Всего несколько воинов задержались, чтобы укрепить на захваченной высоте свой стяг. Прочие переливались за холм. Всадники подгоняли коней, дабы сокрушить одним ударом вражеские силы. Но их поджидали разом две неожиданности.

По узкой перемычке, что соединяла холмы, проехали бы в ряд разве что пятеро тяжеловооруженных всадников. Кайбиганцы же летели сплошной линией, которой придется теперь преодолевать крутой спуск и столь же крутой подъем. На дальнем краю перемычки выстроились батареи, за ними — конница и пехота с копьями. Теперь все поняли, почему вербанненцы не подпускали разведчиков к своим позициям.

Размышлять об этом долго не пришлось. Кайбиганские кони заметались, зафыркали, послышалось жалобное ржание. Некоторые всадники вылетели из седел — и очутились под копытами коней товарищей. Животные продолжали беситься, расстраивая ряды, по ногам их струилась кровь.

— Будь они прокляты! — бросил в сердцах лорд-командир Танариг. — «Чеснок»!

Вербанненская пехота отступила не просто так. Отходя, они разбросали по склону холма «чеснок» — острый железный лом. Уловка подлая, достойная каких-нибудь разбойников, бьющих из засады, зато сущее бедствие для любого всадника. Пока воины пытались угомонить раненых лошадей, перемычку заволокло пороховым дымом. Загрохотали вербанненские пушки, рассеивая конницу.

Пушки били не все разом, но по очереди, не тратя понапрасну ядер. Вербанненские стрелки, пешие и конные — в том числе те, что укрылись у подножия холма, — валили лошадей. Если кто из кайбиганцев и добирался до перемычки, то вскоре летел вниз вместе с конем.

Небо потемнело — не то от порохового дыма, не то от приближающихся сумерек. Склон холма устилали трупы, а у перемычки они громоздились горой. Вербанненская конница развернула знамена, готовясь к атаке. Кайбиганские командиры решили было спешить оставшихся всадников, выстроить стену щитов и стоять насмерть — лишь бы убить побольше врагов. В это время равнину слева будто накрыла внезапная тень.

В грохоте пушек, ржании коней и человеческих криках никто не расслышал топота множества ног и копыт. Темная волна слева превратилась в войско. Солнце играло на шлемах, оковках щитов и наконечниках копий. Над головами воинов реяло зеленое знамя с черной медвежьей лапой — герб лорда Хойи. Сам он, возглавлявший своих воинов, остановился и сделал рукой знак, разделяя войско на два отряда.

— Вперед! — раздался громовой приказ. — За государя и Вербаннен!

Громче пушечной пальбы пронеслись над холмами боевые кличи: «Вербаннен!», «Фандоан!», «Всевидящее Око!» Первый отряд во главе с самим лордом-командиром помчался к перемычке, на защиту своего герцога. Второй устремился за первый холм, где еще стояли припасенные напоследок кайбиганские силы.

…Секлис видел, что бой проигран. Он не спрашивал себя, как такое могло случиться, не искал виноватых, не честил подлого Лабайна — для всего этого время настанет. Потом, когда он уведет своих людей прочь отсюда. Когда ночь прервет битву и избавит его от гибели или плена. Впрочем, это вряд ли случится. У него по-прежнему достаточно войска, чтобы отступить, не теряя достоинства.

Пушкари с помощью обозных слуг кинулись спасать орудия. Вербанненцы этого не заметили, пока схлестнулись с конницей у подножия обоих холмов. Те всадники, что волею судьбы шли в задних рядах, спешно разворачивались и отступали, порой сшибая друг друга. Кто-то принимал товарищей на крупы своих коней, а кто-то затаптывал в надежде спастись самому.

Один из всадников попытался вырвать из земли укрепленное на вершине кайбиганское знамя, лишь бы оно не досталось врагам. Он почти преуспел, когда в него врезались разом трое. Воин вылетел из седла, но не выпустил знамени, и они тотчас скрылись под копытами коней.

«Довольно ждать», — сказал себе Секлис, увидев это. В сопровождении телохранителей он повел свое войско прочь, к оставленному вчера лагерю. Как ни уверял он себя, на отступление это не походило — скорее, на бегство. Обозники наспех кидали в телеги шатры и утварь, запасы оружия и снеди. Лекари укладывали на телеги, точно бревна, раненых, многим из которых такая поездка будет стоить жизни. Прежде всего спасали орудия и знамена.

Секлис слышал позади грохот копыт и звон битвы. Что ж, самые доблестные из его людей исполнили сегодня свой святой долг — приняли на себя удар, дабы спасти своего герцога и честь Кайбигана. Он отомстит за них — в свое время. Никакие подлые уловки не помогут Фандоану: второй раз его никто вот так не выручит. А он, Секлис, залечит раны и воспрянет вновь.

Когда в небе зажглись первые звезды, смертоносный гром позади окончательно стих.

* * *

В тот час, когда Секлис Кайбиганский достиг своей недавней стоянки, Фандоан Вербанненский в своем лагере на вершине холма от души стиснул в объятиях лорда Хойю — грязного, усталого, раненого, но счастливого.

— Хвала Превысшему, мы поспели вовремя, ваша светлость, — только и сказал командир.

— Как это случилось, милорд?

С самого появления гонца в зеленом звенели в голове Фандоана сказанные им слова: «Ходанн отступил. Лорд Хойя идет». В преданности командира не приходилось сомневаться — и она сослужила сегодня добрую службу, избавив Вербаннен от поражения. Теперь же, когда преследование врагов закончилось и настало время пожинать плоды победы — не только радостные, но и скорбные, — Фандоан позволил себе задуматься о другом.

— Это правда, что ходаннцы отступили, как сказал мне ваш гонец?

— Сущая правда, ваша светлость. — Лорд Хойя шумно осушил поданную оруженосцем чашу с вином и утерся рукавом. — Иначе нас не было бы здесь. Конечно, я оставил у Схура отряд на случай обманного маневра. Но ходаннцы не солгали. Их командир, лорд Вирит, явился ко мне под ивовым знаменем и попросил дозволения послам герцога Лабайна предстать перед вашей светлостью.

— Что? — Фандоан едва не выронил собственную чашу, которой едва коснулся губами. — Лабайн прислал посольство?

— Да, ваша светлость. Они отстали от нас на день-два. Когда мы выступили в поход, они едва закончили переправу — у них с собой несколько телег. Едут они без особой пышности. Я приставил к ним десяток моих воинов для охраны. Быть может, завтра они уже будут здесь.

Фандоан кивнул. Мысленно он пребывал выше войн и заговоров, выше рек и границ, по ту сторону Схура — рядом с сестрой. Во всем этом бешеном вихре ее судьба оставалась для него самым важным вопросом. Что произошло с Лабайном и его брачными планами? Что заставило разорвать союз с Секлисом? Как он теперь намерен обойтись с Каингой?

Быть может, ходаннские послы сумеют развеять этот туман. А пока Фандоан шел к своему шатру, едва ощущая под ногами землю. Вся тяжесть сегодняшнего дня навалилась ему на плечи, словно он в одиночку противостоял всему кайбиганскому воинству. Он шел мимо горящих костров и теней дозорных, мимо перекликающихся вблизи голосов и воплей раненых из лекарских палаток. Сейчас ему просто хотелось спать. Во сне он переставал ненадолго быть герцогом Вербанненским, но становился обычным уставшим человеком.

Сон принес мало утешения, зато его принесли утренние разведчики. По их словам, кайбиганцы отступили на прежнюю позицию и пока не намерены ее покидать. Среди оставшихся на поле битвы раненых врагов нашлось десятка полтора богатых дворян, которые предложили за себя изрядный выкуп. Пообещав им жизнь и свободу, как только выкуп будет доставлен, Фандоан приказал отправить их к прочим раненым, а когда поправятся, перевезти под охраной в Пелангу, одну из южных вербанненских твердынь близ границы с Элласоном.

Преследовать Секлиса и вынуждать его на новый бой было ни к чему: слишком велики оказались вербанненские потери. Придется вернуться к прежней тактике — разъездам, перерезанным дорогам и мелким стычкам. В разгар военного совета — в нем участвовали все лорды-командиры, включая раненого Кимбара, — стражи доложили, что приближается ходаннское посольство.

Не без трепета ожидал их герцог Фандоан в своем шатре, сидя в резном кромитовом кресле. Он так и не изменил своему нынешнему облику государя-полководца, и это произвело на послов известное впечатление. Судя по их лицам, не меньше потрясло их и зрелище плодов вчерашней битвы, еще не убранных, несмотря на усердные труды. Фандоан разделял их чувства. По обычаю, он объехал поутру все поле битвы, но постарался сделать это поскорее. Торжества, как вчера при виде знамени Хойи и бегущих кайбиганцев, он не ощущал — его сменила одна лишь скорбь по погибшим.

Послов было четверо, не считая свиты. Одного из них Фандоан знал лично: этот человек, граф Патар, десять лет назад возглавлял свадебное посольство, присланное Лабайном за Каингой. Угловатое лицо графа ничуть не изменилось за эти годы, лишь в бороде прибавилось седины. Эта мысль заставила Фандоана вспомнить, как обошелся Лабайн три месяца тому назад с его собственными послами. Но мимолетный гнев тотчас сменился горечью, стоило ему заметить, как посланцы отводят взоры, сжимают руки и теребят золотые цепи на шеях. Бесспорно, они тоже обо всем помнили — и напрасно пытались скрыть свой страх.

— Говорите, милорды, — произнес Фандоан, ответив кивком на поклоны. — Что имеет сказать мне мой родич Лабайн?

— Ваша светлость, — граф Патар отвесил новый поклон, еще ниже прежнего, — герцог Лабайн во имя братских уз и давней дружбы молит вас о прощении, в знак чего шлет вашей светлости свои дары. Всей душой он сожалеет о необдуманном решении заключить союз с герцогом Кайбиганским, равно как и брак с его дочерью, леди Вальде. Герцог Лабайн доказал подлинность своих намерений, отозвав лорда Вирита и его людей с восточного берега Схура. Ныне они уже покинули пределы Вербаннена, не причинив никому вреда, о чем могут свидетельствовать ваши воины, что стерегут границу.

— Несомненно, — вновь кивнул Фандоан. — Но вы, граф, умолчали о некоем предмете, который весьма важен для меня. Упомянув Вальде Кайбиганскую, вы ни слова не сказали о моей сестре леди Каинге, в замужестве герцогине Ходаннской, которую родич мой Лабайн намеревался лишить сего титула, равно как и свободы, и чести, подобающей ей, как законной его супруге.

— Если ваша светлость желает знать о судьбе ее светлости герцогини Ходаннской, то пусть ответом вам станут собственные ее слова, писанные ее рукой.

Одно лишь упоминание титула «герцогиня Ходаннская» обнадежило Фандоана, хотя он сумел не подать виду. Граф Патар тем временем взял у одного из лордов тщательно свернутое письмо с двойной печатью белого воска. Тихо звякнули золотые цепи на шее графа, когда он выпрямился после очередного поклона. Послы застыли на месте, явно выражая желание подождать, пока герцог прочтет письмо.

Ходаннская печать — меч-молния — соседствовала с миртовой ветвью. Надпись на письме была сделана твердой рукой. Все еще трепеща внутренне, Фандоан развернул послание. Первые же его строки заставили герцога собрать всю свою волю, чтобы не выдать переполняющих его чувств — великой радости и благодарности Превысшему Создателю.

«Молю вас, милый брат, — писала среди прочего Каинга, — не препятствовать счастью сестры вашей, вновь обретшей любовь супруга и готовящейся подарить ему наследника. Во имя радости и процветания вербанненского и ходаннского домов молю простить Лабайна за недавние его деяния, ибо вы не хуже меня знаете, что он не всегда ведает, что творит, и предпочитает поспешное дело размышлениям. Простите его, как простила ваша сестра, возвратите ему вашу братскую любовь и примите с почетом его посланцев. Поверьте, урок усвоен — хотя, быть может, и ненадолго, — и Лабайн впредь трижды подумает, прежде чем заключит с кем-либо союз против вас и Вербаннена».

— Стало быть, — не удержался Фандоан, сворачивая прочитанное письмо, — пока Лабайн готовился принять новую супругу, бесплодная ветвь расцвела?

Ходаннские послы вновь поклонились. Лица их были преисполнены искренней скорби и сожаления за опрометчивые слова их государя.

— Герцог Лабайн молит вашу светлость позабыть эти недостойные речи и готов взять их назад, — сказал граф Патар. — Мольбы о том же, но изустно, прибавляет к своему посланию ее светлость герцогиня Каинга. Что до нанесенного вербанненским послам бесчестья, то ему нет прощения, и все же герцог Лабайн сожалеет об этом. Ему ведомо, что подобное оскорбление надлежит смывать лишь кровью, но крови без того пролито немало, а ваша светлость известны своим миролюбивым нравом. Посему от имени нашего государя мы молим вас принять от него дары в знак взаимного примирения и прощения. Нашими устами герцог Лабайн заверяет вашу светлость, что не станет более участвовать в нынешней войне. К драгоценным же дарам он присовокупляет оружие и пушки, предназначенные для вербанненского воинства. Кроме того, он шлет пять племенных жеребцов и десять лучших кобыл чистокровной ходаннской породы.

Граф особо подчеркнул последние слова, точно призывая оценить щедрость своего государя. Во всех герцогствах Аскеллы коневодство было в чести, обеспечивая торговлю с соседями и даже с заморскими странами. Многолетний труд позволил вывести множество пород — от неказистых, но сильных тяжеловозов до могучих боевых коней и изящных скакунов для торжественных выездов. Но лучшими считались именно ходаннские, поэтому дар Лабайна мог без преувеличений именоваться королевским.

Фандоан же выслушал эту речь, сдерживая горькую усмешку. Его родич остался верен себе — просто вышел из игры, намереваясь не вмешиваться до конца войны и при случае поддержать победителя. «И на том спасибо», — мог бы сказать Фандоан, зная нравы ходаннских герцогов. Но мысль о Каинге, как и о племяннике на престоле Ходанна, слегка развеяла горечь. Слишком он устал от вражды и от войны, чтобы отказываться от мира, когда его предлагают. Неважно, насколько искренне и как надолго.

Худой мир всегда будет лучше откровенной неприязни.

— Я благодарю вас, милорды, — произнес Фандоан после долгого молчания. — И принимаю предложение герцога Лабайна, равно как и его дары, ибо война всегда влечет за собой немалые расходы. Я могу лишь молить Превысшего Создателя о том, чтобы герцог Лабайн сдержал свое слово.

По лицам и еле заметным улыбкам послов Фандоан понял, что буде Лабайну вздумается изменить своему слову, его заставят вспомнить о братской верности.