Химия (гет)

В тот день приговор Эдварду обрушился на Ким ледяным шквалом. Его собственная боль, смешанная с горечью несправедливости, отзывалась в ней, пронзая насквозь. Ее переполняла жгучая ненависть к судьям, присяжным и обвинителям — ко всем, кто вынес этот жестокий приговор. В тот краткий миг, когда их взгляды встретились — его, полный подавленной агонии, и ее — она знала, что не может позволить себе сломаться. Не здесь, не сейчас, не на глазах у всех.

Дома царила гнетущая тишина, тяжелая, как свинец. Отстраненность и подавленность родителей лишь усугубляли ее чувство одиночества, делая ее боль еще острее. Лишь когда дверь ее комнаты захлопнулась за ней, плотина, сдерживавшая ее, наконец рухнула. Ким обессиленно сползла по стене на пол, прижав ладони к лицу. Глухие, мучительные рыдания сотрясали ее тело, а по лицу ручьями текли жгучие слезы, оставляя соленые, горькие дорожки.

Она винила себя за каждое неверно подобранное слово, за каждую дрожь в голосе, за ничтожность своих аргументов перед лицом предвзятого обвинения. Ей так и не удалось пробиться сквозь стену предубеждений, донести до них правду о том, каким Эдвард был на самом деле — его истинную доброту, его сложный, но чистый внутренний мир. Она ощущала отчаяние от того, что так и не смогла заставить их увидеть это. Она была его главной надеждой, его голосом во внешнем мире, и, сжигаемая чувством вины, она осознавала, что не оправдала эту надежду. Будущее, которое еще недавно казалось пусть и туманным, но возможным, теперь обернулось черной бездной, поглотившей все мечты и обещания.

Но даже в этой бездне отчаяния что-то внутри не давало ей сдаться. Она обязана была быть сильной — ради него. Медленно, с новой решимостью, она поднялась с пола. В ее глазах вновь зажглась слабая, но упрямая искра. Она сделает все возможное, она продолжит эту борьбу. Она будет его голосом, его опорой, она найдет способ добиться справедливости, учтя и исправив все прошлые ошибки.

* * *

Не виновен.

Эти слова, словно невидимая волна, прокатились по залу и растворились в наступившей тишине. Эдвард, затаив дыхание, казалось, не сразу понял их смысл. Не виновен. Неужели это правда? Он не мог поверить, все это время внутренне готовясь к самому страшному исходу. Не виновен. Не будет давящих каменных стен тюрьмы, не будет вечного, безысходного заточения. Сжатое внутри него напряжение вдруг ослабло, и он почувствовал странное, почти болезненное облегчение.

Он повернулся к Ким. Её глаза, полные слез радости и облегчения, встретились с его взглядом.

Не виновен. Но для него… странным образом это не означало свободы. Это означало лишь, что его заберут. Туда, где его будут «изучать», где с ним будут что-то делать. Мистер Картер уверял, что там будет безопасно, что именно там ему помогут. Но так ли это на самом деле? Это был словно другой приговор, более скрытый, но такой же пугающий. Он так и оставался чудовищем в глазах мира, которого нужно было контролировать, изучать, держать подальше от людей. И это осознание давило на него тяжёлым грузом.

Но разве лучше было бы вернуться в холодное одиночество замка? Разве он мог пойти с Ким, вернуться в её тёплый, живой мир? Нет. Ему не оставалось ничего другого, кроме как принять эту новую участь.

Зал ожил, и по нему прокатился ропот, мгновенно переросший в гул возбуждённых голосов. Сверкали вспышки фотокамер, журналисты что-то кричали, пытаясь ухватить момент, пока другие зрители обменивались быстрыми, изумлёнными взглядами и возбуждённо перешёптывались. С каждой секундой движение нарастало, превращая зал в бурлящий котёл эмоций и звуков. Всё смешалось: людские потоки, обрывки фраз, ослепляющие вспышки камер.

Мистер Картер чувствовал ликование. Победа была для него даже не торжеством справедливости, а скорее завершением особенно сложной и элегантной шахматной партии. Удовлетворение приносило не столько моральное превосходство, сколько безупречно разыгранная комбинация, где каждый ход, каждое слово имело свой вес. И теперь самая интересная часть — борьба с непредсказуемой человеческой природой и жесткими рамками закона, возможность подсветить их парадоксы — вновь была позади.

Картер повернулся к Эдварду, и на его лице появилась широкая улыбка, с искрой истинного триумфа и облегчения:

— Мы это сделали, Эдвард, — произнёс он, и в его голосе звучало глубокое, почти осязаемое удовлетворение, смешанное с торжеством. — Мы сделали это.

Ким, словно очнувшись от транса, быстро встала. Не обращая внимания на шум и суету вокруг, на десятки направленных на нее глаз, она устремилась к Эдварду и Картеру.

— Спасибо вам, мистер Картер! Вы невероятный адвокат! — воскликнула она.

— Вы и Эдвард были невероятно сильными, — ответил Картер, его голос был полон искренней признательности. — Без вашего участия, вашей стойкости, ничего бы не получилось. Это наша общая победа.

Он протянул руку Ким и крепко пожал ее.

Ким обращалась к Картеру, но её взгляд, полный нежности и глубокого облегчения, почти физически ощутимых в бурлящем зале, был прикован к Эдварду. В ее глазах читалось всё, что она пережила за эти месяцы — от глубокой, изматывающей боли до трепетной, не угасающей надежды — и вот теперь наконец-то она стояла рядом с ним. Она не осмеливалась прикоснуться к нему здесь, в этом хаосе, под сотнями взглядов, но её желание было почти осязаемо. Груз неопределенности и страха последних дней спадал с нее. Но это облегчение было с горьким привкусом, потому что впереди — лаборатория, и неизвестность нового этапа.

— Пойдёмте, — мягко произнёс Картер, на мгновение задержав взгляд на Ким, улавливая её невысказанное желание, и на Эдварде, понимая всю его непростую ситуацию. Он осторожно положил руку на спину Эдварда, деликатно направляя его к выходу. Ким шла рядом с Эдвардом, её плечо почти касалось его, словно она инстинктивно пыталась оградить его от окружающего хаоса.

Как только они вышли из зала в более тихий, но всё ещё оживлённый коридор, Картер мягко направил их к массивному арочному окну, расположенному в небольшой нише, давая им время на прощание, прежде чем их пути вновь разойдутся. Это место, чуть в стороне от основного потока людей, предлагало хоть какое-то подобие уединения.

Эндрю, улыбаясь и потирая затылок, вышел за ними следом. Они с Картером остановились чуть поодаль, ведя негромкий разговор между собой.

В нише у большого окна, за одной из монументальных колонн, Ким и Эдвард остановились. За окном сгущались майские сумерки, окрашивая небо в тающие оттенки лилового и синего. Она смотрела в его глаза, полные нежности, смешанной с глубокой, затаенной грустью, словно ища в них якорь, чтобы этот миг не растворился, как сон. Всей душой она ощущала, как они наконец-то могут быть так свободно и беспрепятственно рядом — без той непреодолимой прежде стены, что так долго стояла между ними.

— Ким, — сказал Эдвард, его голос был тихим, как дуновение ветра, но в нем звучала такая нежность, что у Ким перехватило дыхание.

— Эдвард, — откликнулась она так же тихо, словно боясь разрушить этот хрупкий момент, имя сорвалось с ее губ так, будто она произносила его тысячу раз про себя. Её пальцы нежно сомкнулись вокруг его запястья. — Все получилось, — горячо вздохнула она, и на ее лице появилась нежная и хрупкая улыбка. — Они поверили… Они увидели, какой ты на самом деле…

Эдвард лишь едва заметно кивнул, продолжая смотреть на нее своими невозможными глазами.

Слова и не были нужны. Она сделала ещё один шаг, преодолевая последние миллиметры пространства между ними, и обняла его так крепко, как только могла, прижимаясь к нему всем телом. Все слова казались лишними и пустыми в этот момент. Она просто чувствовала его — его дыхание, его тепло, учащенное биение его сердца, легкое покалывание металла, касающегося её сквозь ткань блузки.

Эдвард на миг оцепенел, не решаясь ответить на объятие, словно боясь, что любое его движение разрушит этот хрупкий момент. А потом осторожно поднял свои металлические руки, обнимая ее в ответ. В этом аккуратном, почти робком движении крылась безмерная нежность и забота, которые он не мог облечь в слова. Он просто прижимал её к себе, впитывая её тепло, её живое присутствие, стремясь удержать этот миг, убедиться, что она не исчезнет, как видение. Он касался щекой её волос, вдыхая её запах — тонкий аромат духов и чего-то неуловимо личного, только её. Но в глубине души уже зрела тоска от предстоящей разлуки.

Она шептала что-то неразборчивое ему в плечо — и не важно, что именно. Важно было только ощущение его рядом, здесь и сейчас. Прощание висело в воздухе, но сейчас они отгоняли его прочь, наслаждаясь этим кратким мигом единения. Ему так хотелось сейчас просто уйти с ней отсюда, остаться вдвоем навсегда, никогда не отпуская.

Наконец они осторожно отстранились, и Ким, словно боясь потерять связь, вновь крепко сжала его запястье.

В глазах Эдварда сейчас боролись два мира: глубокая, преданная любовь и тяжесть невысказанной вины. Словно преодолевая невидимую преграду внутри себя, он тихо произнес:

— Ким, я... Принёс тебе столько боли.

— Нет, Эдвард, не говори так! — горячо воскликнула она. — Ты показал мне мир, какой он на самом деле. Благодаря тебе я поняла, что все не делится на чёрное и белое. Ты научил меня не бояться... не бояться быть настоящей, быть сильнее. Мы обязательно найдем способ увидеться! Я это знаю.

На лице Эдварда отражалась его внутренняя борьба, мучительное сомнение, которое он не мог выразить иначе.

— Ким, это только... ненадолго. Это не может...

И тогда она решилась. Страха причинить ему и себе ещё большую боль, сковавшего ее той страшной ночью, больше не было. Пусть смотрят люди — уже не важно, сейчас были только они двое. Она нежно взяла его лицо в ладони, чувствуя его легкую дрожь, задержав дыхание, и прикоснулась губами к его губам. Сначала робко, словно спрашивая безмолвного разрешения, а потом решительнее, отдаваясь этому потоку чувств, что ждали слишком долго. Эдвард ошеломлённо замер, но в следующее мгновение Ким почувствовала, как его губы дрогнули в ответном порыве.

Его губы, поначалу чуть отстраненные, постепенно нагревались под её лаской, отвечая с отчаянной нежностью. Это был поцелуй, стирающий все границы, поцелуй-обещание, поцелуй-исповедь. Она почувствовала, как его металлические пальцы осторожно легли на её талию, пока между ними не осталось ни единого просвета, и мир вокруг окончательно перестал существовать. В этом прикосновении, в этом слиянии, было все, что они не могли сказать словами — вся боль разлуки, вся надежда на будущее, вся невыносимая нежность, которая в этот миг, наконец, обрела выход.

Наконец, они оторвались друг от друга. Эдвард смотрел на неё, не отводя взгляда, словно видел впервые, и в глубине его темных глаз, как в бездонной вселенной, плескалась буря чувств: изумление, нежность, боль и невысказанное обожание.

— Я люблю тебя, — выдохнул он с какой-то затаенной обреченностью, и это признание прозвучало как клятва, как самое сокровенное откровение.

Ким светло-печально улыбнулась ему, и в её сердце вновь затеплилась та хрупкая, но такая сильная надежда, что однажды, когда-нибудь, они обязательно встретятся снова. Их дороги расходились на время, но нить, связавшая их сердца, осталась нерушимой.

Они так и стояли прижавшись друг к другу, словно пытаясь удержать ускользающее время. В глазах Эдварда сейчас мелькали тени той же тихой грусти, что сжимала её сердце. Он впитывал в себя каждое мгновение рядом с ней, зная, что эти воспоминания станут его единственным утешением. Его сердце сжимала горечь — не только от неизбежности расставания и мучительной невозможности остаться, но и от сознания всей причиненной ей боли, от мысли, что он оставляет её здесь одну, такую хрупкую и сильную одновременно.

Именно тогда, словно разрушая это зыбкое мгновение, к ним подошёл Эндрю. Его шаги были тихими, но уверенными. Он остановился в нескольких футах, его лицо выражало смесь сочувствия и неизбежной необходимости.

— Ким… Эдвард… — произнёс он негромко, и в его голосе прозвучало лёгкое сожаление. Он не сказал "пора", но это слово повисло в воздухе, невысказанное, но отчётливое.

Хрупкое заклинание момента разбилось. Ким вздрогнула, ее взгляд на секунду скользнул к Эндрю. Драгоценные мгновения растаяли слишком быстро. В ее глазах сгустилась дымка, а сердце сжалось от тянущей грусти. Она стиснула запястье Эдварда ещё сильнее, словно пытаясь удержать этот миг, впитать его присутствие, прежде чем оно исчезнет. Взгляд Эдварда потускнел, но он сам по-прежнему был безраздельно в плену её глаз. Ее мысли метались, полные тревоги: что его ждёт в лаборатории? Не станет ли он лишь объектом для изучения? Сможет ли он когда-нибудь узнать нормальную жизнь, быть просто... Собой?

— Скажите, Эндрю… — обернувшись к нему, начала Ким взволнованно, но тут же постаралась взять себя в руки. — Как там будет с Эдвардом? В лаборатории? Всё… так, как вы говорили на суде? Это правда будет полностью безопасно для него?

Эндрю кивнул, его взгляд был прямым и честным:

— Ким, — мягко произнёс он, — я могу вас заверить. Мы обеспечим Эдварду абсолютную безопасность и самое уважительное отношение. Он будет жить не просто в хороших, а в максимально комфортных условиях. Мы исполним каждое обещание. Не переживайте.

Облегчение, тонкой волной, прокатилось по лицу Ким. В глубине души, ей почему-то хотелось верить Эндрю. Она повернулась к Эдварду, пытаясь улыбнуться сквозь подступающую к горлу боль.

— Видишь? Всё будет хорошо.

Эдвард не ответил, но его взгляд оставался прикованным к её лицу, словно он пытался ее удержать. В его глазах плескалась глубокая, почти болезненная тоска.

Ким снова посмотрела на Эндрю, и теперь в её глазах читалась новая, ещё более мучительная надежда.

— А… мы сможем встретиться? Позже?

Эндрю глубоко вздохнул:

— Возможно, Ким. Позже. Когда Эдвард адаптируется к новой обстановке, освоит необходимые навыки... Когда он привыкнет к людям... Это процесс, и он потребует времени. Это в любом случае решаю не я. Вам нужно будет позвонить нашему директору, Джону. Он вам все скажет, когда придёт время.

Он сделал небольшую паузу, давая Ким переварить сказанное, а затем с мягкой непреклонностью добавил:

— Но пока… вам нужно сосредоточиться на себе. На поступлении в колледж, на ваших планах.

Ким медленно кивнула. Её взгляд задержался на Эдварде, словно пытаясь сохранить его образ в своей памяти навсегда. Она медленно разжала его руку, и это движение было наполнено такой глубокой печалью, словно она отпускала часть себя.

Тепло её кожи отступило от его запястья, оставив после себя знакомый, пустой холод. Тяжесть прощания была такой же холодной и давящей, как металл его собственных рук. Он узнал эту боль, тупой пульсирующий удар в груди, так похожий на тот, что он почувствовал тогда, в особняке, когда она уходила, оставив его одного в тенях.

Тяжёлая, но ясная и неизбежная мысль, словно острый осколок, кольнула его — ей так будет лучше. Ее жизнь, свободная от него, от хаоса, от непредсказуемых опасностей, который он невольно привносил в ее мир, должна была стать другой, спокойной. Прежней.

— Эдвард, — мягко, но настойчиво произнёс Эндрю, легко положив руку ему на спину, чуть подталкивая. — Нам пора.

Ким посмотрела ему прямо в глаза, пытаясь вложить всю свою любовь и отчаянную надежду в этот последний взгляд:

— Мы… мы обязательно увидимся, Эдвард, — прошептала она, её голос дрогнул, но она заставила себя улыбнуться. — Обязательно. Я обещаю. Я буду звонить. Я буду ждать.

Взгляд Эдварда, полный немой тоски и безмолвной любви, не отрывался от её лица, словно он пытался запечатлеть каждую черточку в своей памяти, прежде чем расстояние станет непреодолимым. Его голос не дрогнул, и он лишь тихо выдохнул: «Я… должен». В этом слове звучала и тяжесть бремени, которое он обязан нести, и одновременно горечь неизбежного прощания.

Эдвард сделал первый, мучительный шаг вперёд. Каждый его шаг отдалял его от неё, и эта мысль обжигала, тяжёлым грузом ложась на сердце. Он оставлял её здесь, совсем одну, и осознавать свое бессилие, свою неспособностиь ее защитить, было невыносимо. Он уходил... навстречу будущему, где, быть может, однажды... он перестанет быть угрозой. Где мир будет другим, и им не придётся вновь прощаться. Где они смогут просто... быть.

Ким смотрела им вслед, пока их силуэты не растворились за поворотом. Ее сердце сжималось от непролитых слез, а горький комок сдавливал горло, не давая им вырваться, лишь усиливая щемящую боль. Их дороги разошлись, но незримая связь между ними оставалась неразрывной, вопреки любым преградам. Возможно, не скоро, возможно, при совсем других обстоятельствах, но они обязательно встретятся. Их связь была слишком сильна и уникальна, чтобы просто исчезнуть, и эта вера была ее единственным утешением в этой горькой разлуке и тягостной неопределенности. И пока эта связь жива, жива и надежда — хрупкая, но яркая, как огонек в темноте. Надежда на то, что однажды Эдвард сможет найти свое место в этом мире, что они смогут быть вместе, несмотря на все трудности. И она была готова ждать, сквозь любую тоску, сколько потребуется, чтобы эта надежда стала реальностью.

* * *

Поздно вечером, из окна своей комнаты — комнаты, где когда-то жил и сам Эдвард — Ким смотрела на безмолвный особняк, чьи окна казались черными провалами в ночи. Шум последних месяцев, наконец, затих. Теперь, когда огни софитов зала суда погасли, наступила непривычная, звенящая тишина. Она подняла взгляд к звездам, мерцающим в бескрайнем небе, — где-то там, под этими же звездами, был и он. Мысль о будущей встрече, о том дне, когда они снова окажутся под одним небом, стала ее единственным маяком. Но даже эта надежда не могла полностью разогнать мрак. Первый прилив облегчения схлынул — и тогда наступило полное, не оставляющее внутри ровным счётом ничего, опустошение.