Стереть твой номер (гет)

День был серым и плаксивым. Низкие, тяжелые тучи цеплялись за крыши университетских зданий, а мелкий, настырный дождь превращал асфальт в черное, блестящее зеркало. Люмин, укутавшись в шарф и раскрыв свой большой желтый зонт — единственное яркое пятно в этой монохромной картине, — брела по мокрому тротуару. Мысли ее были далеко: список продуктов, предстоящий зачет, нелепая шутка Итто на последней перемене... Она была так погружена в этот внутренний мир, что совершенно не смотрела по сторонам.

Она как раз огибала угол здания биохимической лаборатории, откуда всегда пахло чем-то странным, когда из-за него, словно черт из табакерки, выскочила высокая фигура.

Столкновение было неизбежно. Раздался глухой стук, когда ее плечо врезалось в чью-то грудь, и звонкий шлепок ее зонта о землю. Стопка бумаг, которую нес незнакомец, взмыла в воздух, на мгновение зависнув, как стая белых птиц, а затем рассыпалась по мокрому, грязному асфальту, мгновенно начиная впитывать влагу.

— Черт! — раздалось громкое, полное искреннего негодования ругательство.

— Ой, простите, пожалуйста! — выпалила Люмин, инстинктивно делая шаг назад и чуть не поскользнувшись.

Высокий парень, не обращая на нее внимания, раздраженно взлохматил свои и без того растрепанные синие волосы и рухнул на корточки, отчаянно пытаясь спасти свои драгоценные листы от превращения в бумажную кашу. Когда он поднял голову, чтобы испепелить взглядом виновницу катастрофы, Люмин замерла.

Дотторе.

Но это был не тот Дотторе с вечеринок — театральный, громкий, одетый с иголочки. Этот был в простой серой толстовке с капюшоном, старых джинсах и с таким выражением на лице, будто у него только что украли Нобелевскую премию.

— А, это ты, мышка, — он хмыкнул, узнав ее. В его голосе не было обычной драмы, только чистое, концентрированное раздражение. — Ну конечно. Кому еще было сбить меня с ног в самый ответственный момент.

Старая Люмин бы пролепетала еще тысячу извинений и сбежала, сгорая от стыда. Но новая Люмин, увидев не пугающего безумца, а просто уставшего и расстроенного парня, сделала нечто иное. Она решительно захлопнула свой зонт, бросила его на землю и тоже опустилась на корточки.

— Я помогу, — сказала она.

— Валяй, — буркнул он. — Все равно хуже уже не будет.

Они молча принялись собирать размокшие, прилипшие к асфальту листы. Люмин старалась не смотреть на содержание, но взгляд невольно выхватывал сложные химические формулы, диаграммы и графики, похожие на таинственные руны.

И тут ее пальцы наткнулись на один лист, который разительно выделялся из остальных. На нем не было формул. Там был очень детальный, карикатурный и невероятно смешной шарж на Скарамуччу. Он был изображен с маленькими дьявольскими рожками, хвостиком и крайне недовольным выражением лица, а в руках держал чашку с ледяным кофе. Подпись, сделанная размашистым почерком, гласила: «Объект №6. Реакция на дефицит кофеина. Вывод: НЕ ПОВТОРЯТЬ ЭКСПЕРИМЕНТ В РАДИУСЕ 10 МЕТРОВ ОТ ЖИВЫХ СУЩЕСТВ».

Люмин не смогла сдержать тихий смешок.Дотторе, услышав ее, покосился. Он проследил за ее взглядом, увидел рисунок в ее руках, и его лицо расплылось в широкой, заговорщической ухмылке.

— А, это. Мои полевые заметки по психологии, — сказал он, забирая у нее рисунок. — Наш общий друг — ходячий научный эксперимент с удивительно предсказуемыми реакциями. Весьма забавный, надо сказать.

Они собрали почти все. Остался последний, самый важный на вид лист, который порыв ветра унес прямо в центр большой, грязной лужи. Он плавал там, как маленький белый кораблик, идущий ко дну. Дотторе с тоской на него посмотрел.

— Блин. Там самое главное... Все расчеты.

Не раздумывая ни секунды, Люмин встала и шагнула прямо в лужу. Ледяная вода хлынула в ее ботинки, промачивая носки, но она дотянулась до листа и осторожно, чтобы не порвать, подняла его. Чернила уже начали живописно расплываться. Она протянула мокрый, но спасенный лист Дотторе.

Он замер. Он смотрел сначала на драгоценный лист, потом на ее насквозь мокрый ботинок, из которого капала вода, потом ей в глаза. На его лице было выражение чистого, незамутненного шока.

— Ты... ты в своем уме? — спросил он, и в его голосе не было ни капли научного анализа или театральности. Только простое, человеческое удивление. — Зачем?

Люмин пожала плечами, пытаясь вылить воду из ботинка и чувствуя себя немного глупо.

— Не знаю. Показалось, что это важно.

Дотторе смотрел на нее еще несколько секунд, а потом рассмеялся. Громко, искренне, без всякой примеси безумия. Это был смех обычного парня, которого только что удивили до глубины души.

— Черт, мышка, а ты безбашенная, — сказал он, качая головой. — Скара был прав, в тебе определенно что-то есть.

Он взял у нее лист, кое-как привел в порядок всю стопку и сунул ее под свою толстовку, как самое дорогое сокровище.

— Ладно, спасибо, — бросил он почти небрежно, но в его глазах читалась неподдельная благодарность. — Я твой должник. Если Скара будет тебя доставать, скажи мне, я подмешаю ему в кофе слабительное.

И с этими словами он подмигнул ей, натянул на голову капюшон и стремительно зашагал прочь под дождем, оставив Люмин стоять посреди улицы с мокрыми ногами, растрепанными волосами и странным чувством, что она только что увидела настоящего Дотторе. И он ей даже... понравился. Как друг, конечно. .

* * *

Прогулка по лужам возымела последствия. На следующее утро Люмин проснулась от ощущения, будто ее голова набита ватой, а в горле поселился ежик. Она с трудом поднялась с кровати, и мир качнулся. Градусник показал неутешительные 38.2.

«Вот тебе и героизм», — хрипло подумала она, кутаясь в одеяло.

Пришлось написать старосте и остаться дома. Весь день она провела в полудреме, изредка вставая, чтобы выпить горячего чая. Телефон разрывался от сообщений в общем чате, но у нее не было сил даже читать их.

Ближе к вечеру в дверь постучали. Люмин с трудом встала, накинула халат и побрела к входу, думая, что это курьер с доставкой еды, которую она заказала час назад. Она, не глядя в глазок, открыла дверь.

На пороге стоял Скарамучча. В одной руке он держал свой рюкзак, а в другой — большой бумажный пакет из аптеки. На его лице было привычное хмурое и немного брезгливое выражение.

— Почему на пары не пришла? — спросил он вместо приветствия, бесцеремонно входя в квартиру и закрывая за собой дверь.

— Заболела, — прохрипела Люмин, указывая на свое красное лицо и растрепанные волосы, как на очевидное доказательство. Он окинул ее критическим взглядом с головы до ног.

— Вижу. Выглядишь еще хуже, чем обычно.

Он прошел на кухню, поставил пакет на стол и начал выкладывать его содержимое: жаропонижающее, спрей для горла, пастилки от кашля, несколько пакетиков с порошком от простуды и даже упаковку витамина С. Люмин молча наблюдала за ним, ошарашенная.

— Откуда ты...

— Дотторе сказал, — бросил он, не поворачиваясь. Он налил воду в чайник и включил его. — Рассказал, как одна идиотка вчера решила искупаться в луже, спасая его макулатуру.

Он наконец повернулся и скрестил руки на груди, впиваясь в нее своим фиолетовым взглядом. На его лице была смесь раздражения и чего-то еще, что она не могла расшифровать. Беспокойство?

— Так и знал, что от него одни проблемы. Надо было ему те каракули на голову надеть. Стоило оно того, чтобы теперь валяться с температурой?

Он говорил как всегда язвительно, но его действия говорили об обратном. Он уже рылся в ее кухонном шкафчике в поисках чашки, чтобы развести ей лекарство.

Люмин смотрела на его напряженную спину, на разложенные на столе лекарства, и на ее губах появилась слабая, но теплая улыбка.

— Стоило, — тихо сказала она.

Он замер, а потом медленно обернулся.

— Почему?

— Потому что он обещал подмешать тебе слабительное, если ты будешь меня доставать. Теперь у меня есть на тебя компромат.

Скарамучча смотрел на нее секунду, потом вторую. А потом на его губах появилась его редкая, кривая усмешка.

— Вот значит как, звёздочка, — протянул он. — Отращиваешь не только клыки, но и связи на стороне. Опасно.

Он налил кипяток в чашку, бросил туда пакетик с лекарством и размешал.

— Пей. И чтобы завтра была в универе. Без тебя скучно. А я пока схожу в магазин, куплю тебе фруктов, витамины все-таки нужны.

Когда Скарамучча ушёл, несмотря на пульсирующую боль в висках и заложенный нос, Люмин расположилась на кровати, обложившись подушками, и пыталась вникнуть в конспект по истории права. Болезнь болезнью, а сессию никто не отменял. В ее маленькой, уютной квартире царила благословенная тишина, нарушаемая лишь шелестом страниц и ее собственным сопением.

Эта идиллия была разрушена внезапным, настойчивым стуком в дверь. Даже не стуком, а серией мощных ударов, от которых, казалось, задрожали стены.

Люмин вздрогнула, решив, что это землетрясение или сосед опять двигает мебель. Она собиралась проигнорировать, но стук повторился, на этот раз сопровождаемый нетерпеливым голосом:

— Эй, открывай! Операция «Спаси больного друга» началась!

Люмин с неохотой сползла с кровати и направилась открывать дверь незванному громкому гостю.

На пороге, с видом триумфатора, стоял Итто. За ним, с виноватой улыбкой и большим контейнером в руках, — Тома. Следом, скрестив руки на груди и с выражением вселенской усталости на лице, — Синобу.

— Что... что вы все здесь делаете? — прохрипела Люмин, ошарашенно глядя на незваных гостей.

— Скара сказал, ты заболела! А больных друзей в беде не бросают! — провозгласил Итто, бесцеремонно входя в ее комнату.

— Я принес тебе куриный суп, — мягко сказал Тома, ставя контейнер на прикроватную тумбочку. — Мама говорит, лучшее лекарство.

— Лучшее лекарство — это покой, а не крики Итто, — сухо заметила Синобу.

Но это был еще не конец.

Из-за их спин в коридоре показалась еще одна фигура. Дотторе, в своей обычной толстовке, с любопытством заглянул в комнату.

— А, пациент в сознании. Отлично, — констатировал он. — Я пришел проконтролировать состояние. Все-таки я несу частичную ответственность за первопричину заболевания.

Люмин уже не знала, смеяться ей или плакать. Ее маленькая комната вдруг стала центром всеобщего внимания. Но апофеозом стала последняя гостья. В дверном проеме, словно королева, осматривающая свои новые, довольно скромные владения, появилась Синьора. Она окинула комнату ледяным, брезгливым взглядом, задержавшись на разбросанных учебниках. Итто и Дотторе мгновенно притихли.

— Какой беспорядок, — произнесла она, и ее голос был подобен звону льда. — Мы же не можем позволить, чтобы девушка нашего друга умерла от обычной простуды. Это было бы крайне непродуктивно.

Она не вошла в комнату, а осталась стоять на пороге, словно ее дорогая обувь боялась соприкоснуться с этим миром простых смертных. Люмин сидела на кровати, окруженная учебниками, с красным носом и температурой, и смотрела на эту немыслимую компанию. Громкий и добродушный Итто. Заботливый Тома. Рассудительная Синобу. Безумный Дотторе. И ледяная королева Синьора. Все они, по какой-то совершенно непонятной причине, притащились к ней домой.

Она обвела взглядом этот балаган — суп, насмешливые взгляды, непрошеная забота — и поняла, что ее тихая, спокойная жизнь, кажется, закончилась. Окончательно. И, что самое странное, под всей этой головной болью и раздражением, она почувствовала укол чего-то теплого. Они пришли. Эти сумасшедшие, невыносимые люди пришли, потому что она заболела.

Итто, заметив разложенные на кровати учебники, решительно шагнул вперед.

— Ты чего, больная учишься? Непорядок! — провозгласил он и, прежде чем Люмин успела среагировать, схватил ее конспект по истории права. — Так, что тут у нас... «Римское право»? Пф-ф, ерунда! Мы это на первом курсе щелкали как орешки!

— Итто, ты сдал этот предмет с третьего раза, — тут же вставила Синобу, но ее никто не слушал.

Идею подхватил Дотторе. Он с научным любопытством выхватил у нее из рук учебник по социологии.

— «Теории социального конфликта»? Интересно, — он быстро пролистал страницы. — Примитивно, конечно, но для гуманитариев сойдет. Я могу изложить эту тему с точки зрения нейробиологии агрессии. Будет гораздо убедительнее.

— У нее вырывают конспекты! — воскликнул Итто, и его лицо озарила гениальная, по его мнению, идея. — Ребята, а давайте мы за нее все напишем! Ты лежи, лечись, а мы тут все порешаем! Мы же это все проходили на твоем первом курсе!

Сказано — сделано. В следующее мгновение ее маленькая комната превратилась в хаотичный учебный штаб. Итто, с видом знатока, уселся на пол и принялся громко диктовать Томе что-то про «этого чувака, Цезаря, который был крутым, но его предали». Тома терпеливо пытался превратить этот поток сознания в связный текст. Синобу, вздохнув, отобрала у Дотторе учебник по социологии.

— Если ты напишешь ей про нейробиологию, ее отчислят. Дай сюда, я помню эту тему.

Дотторе не обиделся. Он с не меньшим энтузиазмом схватил ее тетрадь по философии, бормоча себе под нос: «Ницше? О, этого парня я понимаю. У нас с ним много общего...»

Даже Синьора, которая до этого брезгливо стояла в дверях, с ленивой грацией подошла к столу, взяла в руки листок с планом эссе по культурологии и окинула его критическим взглядом.

— «Влияние эпохи Возрождения на современную моду»? — она хмыкнула. — Какая банальность. Но я, так и быть, набросаю пару тезисов. По крайней мере, это будет стильно.

Люмин сидела посреди этого бедлама, обложившись подушками. Ее голова гудела, но уже не от болезни, а от происходящего. Они отняли у нее учебники. Они пишут за нее конспекты. Ее комната, ее тихое убежище, превратилась в филиал сумасшедшего дома.

Итто спорил с Томой о датах правления Августа. Дотторе что-то яростно черкал в ее тетради, хихикая. Синобу строго редактировала чьи-то каракули. А Синьора, присев на краешек стула, тонкими, изящными пальцами выводила на листке что-то, что, несомненно, получит высший балл.

Люмин как раз пыталась разобрать, что пишет Дотторе в ее тетради по философии (это было похоже на кардиограмму вперемешку с цитатами на немецком), когда в дверях появилась еще одна фигура.

Это был Тарталья.

Он стоял в коридоре, одетый в простую спортивную куртку, и в его руках был бумажный пакет с логотипом популярной пекарни. Он выглядел так, будто просто проходил мимо и решил заглянуть. Но как только он увидел, что творится в комнате, его уверенная улыбка слегка померкла.

Все на секунду замолчали. Итто уставился на него с вопросом «А ты еще кто такой?». Синобу одарила его коротким аналитическим взглядом. Дотторе оторвался от своих записей с любопытством хищника. А Синьора удостоила его лишь мимолетным, ледяным кивком.

— Э-э-э... привет, — сказал он, обращаясь вроде бы ко всем и ни к кому конкретно. Его взгляд метнулся к Люмин, которая сидела на кровати с растерянным видом. — Я... это... услышал, что ты заболела, — он неловко поднял пакет. — Принес тебе булочки. Говорят, свежая выпечка поднимает боевой дух.

Наступила неловкая пауза. Было очевидно, что он не ожидал застать здесь всю эту компанию. Он сам не знал, зачем сюда пришел. Просто услышал от кого-то в общем чате, что та самая девочка, с которой было так весело в бассейне, слегла с температурой. И ноги как-то сами его сюда принесли. Он думал, что просто отдаст булочки и уйдет, но теперь оказался втянут в этот странный спектакль.

— О, еще один помощник! — радостно воскликнул Итто, нарушая тишину. — Ты в чем шаришь? История? Социология? Философия?

Тарталья моргнул, сбитый с толку.

— Э-э... я больше по физкультуре. Могу за тебя нормативы сдать.

— Типичный ответ для образца с преобладанием мышечной массы над нейронной, — пробормотал Дотторе, возвращаясь к своей тетради.

Тарталья проигнорировал его, его взгляд снова был прикован к Люмин. Он видел ее — бледную, с красным носом, но с той же искрой в глазах, которую он помнил. И он снова почувствовал тот самый укол... интереса. Или чего-то большего.

Он шагнул в комнату, стараясь не наступить на разбросанные книги, и поставил пакет с булочками на тумбочку, рядом с супом Томы.

— Выздоравливай, — тихо сказал он, обращаясь только к ней.

Именно в этот момент дверь снова открылась, и в квартиру вошел Скарамучча.

Он замер на пороге, окинув комнату тяжелым, убийственным взглядом. Он увидел Итто, развалившегося на полу. Увидел Тому и Синобу. Увидел Дотторе и Синьору. Он увидел свою квартиру, превращенную в балаган.

А потом его взгляд остановился на Тарталье, который стоял слишком близко к кровати его девушки. В комнате мгновенно стало холоднее на десять градусов.

— Какого черта, — прошипел Скарамучча, и это прозвучало как объявление войны. — Вы что, все здесь делаете? Стоило на пятнадцать минут уйти...

Воздух в комнате мгновенно стал плотным. Все разговоры и смешки замерли. Взгляд Скарамуччи, холодный и острый, как скальпель, прошелся по каждому из присутствующих, но в итоге намертво вцепился в Тарталью.

Тарталья, в свою очередь, не отвел глаз. Его легкая улыбка никуда не делась, но стала напряженной, как натянутая тетива. Он стоял между Скарамуччей и кроватью Люмин, и это молчаливое противостояние было громче любого крика. Первым, как ни странно, тишину нарушил не Скарамучча.

— Мы пришли проведать больную, — спокойно сказал Тарталья, его голос был ровным и почти дружелюбным, что делало его еще более вызывающим.

— И конспекты за нее написать! — с гордостью подхватил Итто, совершенно не чувствуя напряжения. — Смотри, Скара, мы тут почти всю ее домашку сделали! Ты должен нами гордиться!

— Я наблюдаю повышенную агрессию у объекта №6, — с научным интересом пробормотал Дотторе, делая пометку в своем воображаемом блокноте. — Классическая реакция альфа-самца на вторжение конкурента.

Скарамучча проигнорировал их всех. Он сделал медленный, хищный шаг в комнату, его взгляд не отрывался от Тартальи.

— Тебя, — прошипел он, — я не звал.

— А меня и не нужно звать, чтобы проведать друга, — парировал Тарталья, не сдвинувшись с места.

Люмин смотрела на них, и ее головная боль усилилась в сто раз. Ее комната. Ее маленькая, уютная комната превратилась в арену для гладиаторских боев. Ее друзья сидели в заложниках у этой немой дуэли.

Она хотела что-то сказать, но ее опередила Синьора. Она смерила обоих ледяным взглядом и с усталой брезгливостью произнесла:

— Мальчики, может, вы выйдете на улицу и померяетесь... чем вы там обычно меряетесь? А то здесь становится душно от такого количества тестостерона.

Но они ее не слышали. Они были в своем мире, состоящем из невысказанных угроз и давнего соперничества. И тогда Люмин поняла, что с нее хватит.

— ХВАТИТ!

Ее хриплый, больной голос прозвучал так неожиданно громко и властно, что все в комнате вздрогнули. Даже Скарамучча и Тарталья оторвали друг от друга взгляды и уставились на нее. Она села на кровати, отбросив одеяло. Ее щеки пылали от температуры и гнева, а глаза горели яростным огнем.

— Это. Моя. Комната, — отчеканила она каждое слово. — Вы двое со своим выяснением отношений, — ее взгляд пригвоздил к месту Скарамуччу и Тарталью, — на кухню. Сейчас же.

Наступила оглушительная тишина. Все смотрели на то, как эта больная, уставшая девушка в дурацкой пижаме только что отчитала двух самых опасных парней, которых они знали.

Скарамучча выглядел так, будто его ударили. Его гнев столкнулся с ее неожиданным приказом, и он на мгновение растерялся. Тарталья же, наоборот, был в полном восторге. На его лице промелькнуло такое искреннее восхищение, что он едва не рассмеялся.

Не говоря ни слова, он первым развернулся и, бросив на Скарамуччу вызывающий взгляд «Ну что, идем?», направился на кухню.

Скарамучча сжал кулаки так, что побелели костяшки. Он бросил на Люмин испепеляющий взгляд, но, к своему собственному удивлению, подчинился. Он развернулся и пошел следом за Тартальей, оставив за собой ошеломленных друзей и Люмин, которая вдруг почувствовала себя невероятно уставшей, но в то же время — хозяйкой положения.

Именно в тот момент, когда Скарамучча и Тарталья, сверля друг друга взглядами, скрылись на кухне Люмин, а ошеломленные «помощники» неловко переглядывались, в дверь снова позвонили. На этот раз — тихий, мелодичный звонок. Все замерли.

— Я открою! — вызвался Тома, явно желая разрядить обстановку.

Он открыл дверь, и на пороге оказались Кэ Цин, Янь Фэй и Син Цю. В руках у Кэ Цин была корзинка с фруктами, а у Син Цю — стопка классических фильмов. Они выглядели как идеальная группа поддержки для больного друга.

— Привет, мы услышали, что Люмин не... — начала Кэ Цин и осеклась.

Ее взгляд скользнул за спину Томы и расширился от шока. Она увидела их лучшую подругу, сидящую на кровати с красным носом. А вокруг нее... был полный хаос.

Огромный парень с белыми волосами сидел на полу и громко спорил о чем-то с парнем в толстовке, похожим на сумасшедшего профессора. Рассудительная девушка пыталась навести порядок в разбросанных тетрадях. А у окна стояла пугающе элегантная женщина, которая выглядела так, будто вся эта квартира — досадное недоразумение.

— Люмин... — выдохнула Кэ Цин, не в силах подобрать других слов. — Что. Здесь. Происходит?

Янь Фэй и Син Цю заглянули в комнату из-за ее плеча, и их лица выражали такое же абсолютное недоумение. Это было похоже на сцену из абсурдистского фильма.

Люмин издала тихий стон и просто закрыла лицо руками. Она не злилась. Она была... перегружена. Ее тихая, маленькая квартира, ее убежище, превратилось в перекресток двух вселенных, которые никогда не должны были пересекаться.

— Мы... э-э... помогаем с учебой, — попытался спасти ситуацию Тома, виновато улыбаясь.

— О, еще подкрепление! — обрадовался Итто. — Заходите, ребята! Места, правда, нет, но в тесноте, да не в обиде!

В этот момент из кухни донесся приглушенный, но яростный шепот Скарамуччи:

— ...я не потерплю твоего присутствия рядом с ней, ты понял?

А в ответ — спокойный, издевательский голос Тартальи:

— А кто тебя спрашивает? Она не твоя собственность. Я просто пришел навестить друга, а ты там себе чего-то надумал.

Кэ Цин перевела взгляд с хаоса в комнате на дверь кухни, откуда доносились голоса, потом обратно на свою несчастную подругу, которая, казалось, вот-вот растворится от смущения и усталости. Лицо Кэ Цин стало каменным. Она решительно шагнула в квартиру, обошла Итто, как опасное препятствие, и села на краешек кровати рядом с Люмин, положив ей руку на плечо.

— Так, — сказала она тихо, но властно, обращаясь только к Люмин. — Я ничего не понимаю, но это неважно. Ты сейчас выпьешь чай с имбирем, который принесла Янь Фэй. Потом мы включим тебе какой-нибудь легкий фильм, который принес Син Цю. А все... остальные... — она обвела взглядом шумную компанию Скарамуччи. — ...пусть разбираются со своими делами сами.

Люмин подняла на нее глаза, полные безмерной благодарности. Она не могла их выгнать — это было не в ее стиле. Но появление ее собственных друзей в этом безумии было похоже на высадку спасательного десанта. Кэ Цин не стала кричать или ругаться. Она просто создала вокруг Люмин маленький островок спокойствия посреди этого шторма. И этого было достаточно.

А на кухне спор продолжался, и двое парней даже не подозревали, что битва за внимание Люмин только что была проиграна — чаю с имбирем и старому доброму кино.

Кэ Цин действовала с эффективностью кризисного менеджера. Чай с имбирем был заварен. Ноутбук с фильмом был водружен на колени Люмин. А ее друзья — Кэ Цин, Янь Фэй и Син Цю — создали вокруг кровати плотное кольцо обороны, ведя тихие, успокаивающие разговоры и полностью игнорируя остальной хаос.

Компания Скарамуччи, лишенная своего «пациента», постепенно сбавила обороты. Дотторе с интересом наблюдал за действиями «контрольной группы Люмин». Итто пытался завести разговор с Син Цю о комиксах, но тот вежливо его отшил. Синьора, поняв, что ее миссия по «предотвращению непродуктивной смерти» выполнена, смерила всех взглядом и собиралась уходить.

Именно в этот момент из кухни вышли Скарамучча и Тарталья. Их спор, кажется, зашел в тупик, и на обоих лицах застыло выражение упрямого раздражения. Они увидели эту новую диспозицию — два четко очерченных лагеря, а в центре — Люмин, наконец-то выглядящая умиротворенной.

— Так, все! — неожиданно для всех воскликнула Янь Фэй, которая до этого молчала, но теперь ее глаза горели энтузиазмом. — Я не знаю, что это за день и что здесь происходит, но это исторический момент! Такого сборища не было и, возможно, больше никогда не будет! Мы должны это запечатлеть! — она достала телефон. — Общее фото!

Идея была настолько абсурдной, что на мгновение все замерли.

— Ты серьезно? — скептически протянула Синьора.

— Отличная идея! — тут же взревел Итто. — Я буду в центре!

Начался полный хаос. Янь Фэй, как режиссер, пыталась всех расставить.

— Так, вы, высокие, назад! Итто, нет, не в центр, ты заслонишь Люмин! Тома, встань рядом с ним. Синобу, ты где? Кэ Цин, не будь такой серьезной!

Скарамучча и Тарталья, как по команде, попытались встать по обе стороны от кровати Люмин, но, встретившись взглядами, тут же разошлись в разные концы импровизированной группы, как два одноименно заряженных магнита.

Синьора отказалась садиться на пол и встала сзади, скрестив руки и одарив камеру своим самым ледяным взглядом. Дотторе попытался сделать «рожки» Итто, но тот был слишком высоким. Син Цю просто стоял с вежливой, чуть растерянной улыбкой.

В итоге, после нескольких минут суеты, все кое-как разместились. В центре, на кровати, сидела уставшая, но улыбающаяся Люмин. По бокам от нее — ее верные друзья. А позади них, на разных уровнях и в разных позах, стояла вся разношерстная, невозможная, хаотичная компания Скарамуччи. Янь Фэй поставила телефон на таймер и вбежала в кадр.

— Улыбаемся!

Щелк. На фотографии остался запечатлен момент чистого безумия. Улыбающаяся Люмин. Заботливая Кэ Цин. Восторженная Янь Фэй. Смущенный Син Цю. Сияющий Итто. Спокойный Тома. Усталая Синобу. Заинтересованный Дотторе. Высокомерная Синьора. И два парня, стоящие как можно дальше друг от друга, но смотрящие в одну точку — на смеющуюся девушку в центре этого хаоса.

Два мира столкнулись, пошумели, чуть не подрались, но в конце концов смогли поместиться на одной маленькой, нелепой фотографии. И это было лучшее лекарство, которое Люмин могла себе представить.

Вскоре постепенно, одна за другой, группы начали расходиться. Сначала — друзья Люмин. Кэ Цин бросила на нее последний ободряющий взгляд, пообещав написать позже. Янь Фэй и Син Цю помахали ей рукой с порога, оставив на столе корзинку с фруктами и стопку дисков.

Затем, с шумом и гамом, эвакуировалась компания Скарамуччи. Итто громко желал ей скорейшего выздоровления, чтобы они могли «помериться силами в какой-нибудь видеоигре». Тома виновато улыбнулся и забрал пустой контейнер из-под супа. Синобу просто кивнула, окинув комнату последним строгим взглядом. Дотторе на прощание подмигнул ей, сказав: «Если станет хуже, звони, проведем полевые испытания нового препарата». Синьора ушла первой, не попрощавшись, но Люмин заметила, как она оставила на столике маленький, элегантный флакончик с ароматическим маслом.

Последними, после еще одной напряженной перепалки на пороге, ушли Скарамучча и Тарталья. Скарамучча бросил на нее короткое «Я позвоню», в котором слышалось и раздражение, и беспокойство. Тарталья же просто улыбнулся ей той самой открытой, чуть виноватой улыбкой и тихо сказал: «Выздоравливай».

И вот, дверь закрылась. Наступила тишина. Густая, звенящая после всего этого хаоса. Люмин откинулась на подушки, чувствуя, как уходит адреналин, оставляя после себя лишь усталость и температуру. Она медленно обвела взглядом свою маленькую квартиру.

Это был ее мир. Ее тихое, упорядоченное пространство. Но сейчас оно выглядело иначе. На столе стоял суп от Томы, булочки от Тартальи, фрукты от ее друзей и Скарамуччи, лекарства, купленные им, и даже этот странный флакончик от Синьоры. На полу валялись ее тетради. Она взяла одну. На странице, посвященной римскому праву, красовалась размашистая надпись Итто: «Цезарь был крутым чуваком!!! Его предали друзья, не будь как Цезарь!!!». Она открыла другую — по философии. Там был аккуратный, но совершенно безумный конспект Дотторе о Ницше, полный непонятных символов.

Ее жизнь всегда была похожа на ее конспекты — аккуратная, предсказуемая, расписанная по пунктам. А теперь в нее ворвались эти люди со своими восклицательными знаками, безумными теориями, непрошеной заботой и язвительными комментариями. Они перевернули все с ног на голову.

Она взяла телефон и открыла последнее фото. Вся эта невозможная, разношерстная толпа в ее маленькой комнате. И она — в центре. Уставшая, больная, но улыбающаяся.

Она смотрела на это фото, и ее сердце наполнилось таким теплом, что, казалось, температура поднялась еще на градус. Раньше ее мир состоял из нее самой и трех лучших друзей. Это была тихая, безопасная гавань. А теперь... теперь ее жизнь превратилась в шумный, непредсказуемый, иногда пугающий, но невероятно оживленный порт.

Она вспомнила, как стояла в одиночестве в первый день учебы в университете, не зная, куда себя деть. А сегодня, в ее собственной квартире, ей не хватило места, чтобы вместить всех, кто пришел ее проведать.

Она закрыла глаза, и на ее губах появилась слабая, но счастливая улыбка. Оказывается, теперь у нее столько друзей.