Грегори Гойл и новый враг (джен)

Эти последние слова отца повисли в воздухе кабинета, тяжёлые и холодные, как могильная плита. Они были не просто информацией. Они были приговором. Приговором моим планам, моей независимости, моей только-только зародившейся надежде на свободу.

Виктор во мне, старый, циничный наёмник, взвыл от ярости. Не от эмоциональной, детской обиды, а от холодной ярости тактика, который осознал, что его переиграли с самого начала. Я был пешкой в его игре. Весь мой год, все мои риски, все мои усилия — всё это было лишь суетой ребёнка, играющего с блестящей побрякушкой, пока взрослый терпеливо ждал, когда дитя наиграется и можно будет забрать игрушку. Он не просто восстанавливал силы. Он выжидал. Он наблюдал за мной, как за лабораторной крысой в лабиринте, позволяя мне бежать, биться о стены, находить обходные пути, только чтобы в конце забрать у меня сыр.

А Грегори… та часть меня, что всё ещё помнила этот дом до того, как я-Виктор оказался в этом теле, та часть, что видела в этом высоком мужчине не просто главу рода, а отца, — эта часть корчилась от предательства. Он не просто забрал камень. Он обесценил всё, что я сделал. Он показал мне, что я — никто. Мелкий, суетливый мальчишка, чьи великие достижения — лишь пыль под его сапогами.

— И кто же эти люди? — спросил я, и мой голос прозвучал на удивление спокойно. Я заставил его быть спокойным. Виктор взял контроль, запирая кричащего от обиды Грегори в самую дальнюю клетку сознания. — Старые друзья Пожиратели Смерти? Они ведь тоже любят красивые, блестящие вещи.

Отец медленно опустился в кресло, его движения были плавными, полными внутренней силы. Кожаное кресло скрипнуло под его весом — единственный звук в напряжённой тишине кабинета. Он посмотрел на меня с тем же выражением, с каким энтомолог смотрит на любопытное, но неразумное насекомое. В его тёмных глазах не было злости — только холодная оценка.

— Неважно, кто они, Грегори. Важно то, что они могут. А ты — не можешь. — Он откинулся в кресле, сцепив пальцы в замок. — Ты потратил полгода, копаясь в детских книжках в школьной библиотеке. Думаешь, Фламель оставил бы рецепт Эликсира Жизни на полке, доступной любому сопливому второкурснику? Ты наивен. Для работы с подобными артефактами нужны не только знания. Нужна воля. Нужна сила. Нужен опыт веков, а не месяцев. А у тебя всего этого пока недостаточно.

Каждое слово било по моему самолюбию, как удар хлыста. Я чувствовал, как в груди нарастает жар — смесь унижения и ярости. Мои пальцы непроизвольно сжались в кулаки, ногти впились в ладони.

Он похлопал по карману мантии, где лежал мой камень. Жест был небрежным, собственническим. Словно он гладил ручную зверушку. И этот жест стал последней каплей.

— Ты поиграл, — сказал он, и в его голосе прозвучали те самые нотки, которые я так ненавидел в голосе Люциуса Малфоя. Снисходительное превосходство взрослого над ребёнком. — Оставь игрушку взрослым. Мы найдём ей лучшее применение. Возможно, когда-нибудь, лет через двадцать, ты дорастёшь до понимания того, как надо было все сделать. Но не сейчас. Сейчас твоя задача — учиться. Подчиняться. Расти.

Всё. Предохранители сгорели. Холодный расчёт Виктора испарился в огне слепой, животной ярости Грегори. Это была уже не тактика. Это была реакция. Инстинкт загнанного в угол зверя, у которого отняли последнее. Я не думал о последствиях. Не думал о его силе, о ритуалах, о возможном поражении. Я видел только его самодовольное лицо, его руку, похлопывающую по моему камню, и слышал его унизительные слова.

Магия во мне закипела, как лава в жерле вулкана. Я чувствовал, как она рвётся наружу, требуя выхода. Моя палочка задрожала в руке, резонируя с моей яростью.

И я атаковал.

— СТУПЕФАЙ! — вырвалось из моей груди вместе с рёвом.

Заклинание было вложено со всей силой, на которую было способно моё тело, со всей магией, которую я мог выжать из своего ядра. Красный луч, яркий и плотный, как сгусток крови, сорвался с конца моей палочки, устремляясь ему прямо в грудь. Воздух вокруг заклинания задрожал от концентрированной энергии. Книги на полках зашелестели страницами, реагируя на магический всплеск.

Реакция отца была оскорбительно лёгкой. Он даже не встал с кресла. Не напрягся. Не ускорил движение. Небрежный, почти ленивый взмах его палочки — элегантная дуга запястья, отточенная десятилетиями практики — и мой мощнейший «Ступефай» не просто отразился щитом. Он был пойман, как мяч в ловушку жонглёра, раскручен, как праща, и с презрительной лёгкостью отправлен в сторону.

Заклинание ударило в книжный шкаф с силой пушечного ядра. Старинные фолианты в кожаных переплётах взорвались фонтаном страниц. Древесина треснула с сухим, болезненным звуком. Полки обрушились каскадом, и на пол с шорохом посыпалась вековая пыль, танцуя в косых лучах света из окна.

— Слабо, — констатировал он, пока я с ужасом смотрел на разрушения. Его голос был спокойным, даже скучающим. — Вся твоя сила — как укус рассерженного шмеля. Много шума, мало толку. Ярость без контроля — это просто энергия, растраченная впустую.

Он медленно поднял палочку, и я увидел, как воздух вокруг неё начал вибрировать от накапливаемой магии. Его движения были неторопливыми, почти театральными — он давал мне время осознать, что сейчас произойдёт.

— Урок первый: контроль. Инкарцеро!

Я едва успел выставить «Протего». Щит вспыхнул передо мной серебристой стеной, но был тонким, хрупким — я потратил слишком много сил на первую атаку. Верёвки, вылетевшие из его палочки, были не простыми канатами. Они двигались, как живые змеи, переплетаясь в воздухе в сложный узор. Они ударили в щит с силой кнута великана.

Щит затрещал, покрылся паутиной серебряных трещин. Я почувствовал, как магия утекает из меня, пытаясь удержать защиту. Ещё секунда — и щит рассыпался тысячей искр, но выдержал основной удар. Однако отдача была чудовищной. Меня отбросило назад, как тряпичную куклу. Спина врезалась в стену с такой силой, что из лёгких вышибло воздух. Старинный герб рода Гринготтов, висевший над моей головой, сорвался с крепления и с грохотом упал на пол, раскололся пополам — дурное предзнаменование.

— Защищаешься, — в его голосе прозвучало что-то похожее на одобрение. Или насмешку — трудно было понять. — Хорошо. Инстинкты есть. Но защита — удел слабых. Настоящая сила — в нападении. В подавлении. В доминировании.

Он встал из кресла одним плавным движением. Его мантия взметнулась, как крылья хищной птицы.

— Урок второй: предвидение.

Он атаковал без предупреждения, без подготовки. Это была не серия заклинаний, а шквал. Настоящий магический шторм. Десятки проклятий, половину из которых я даже не мог опознать, летели в меня одновременно. Красные, зелёные, фиолетовые, белые лучи пересекались в воздухе, создавая смертоносную радугу.

Но это было не хаотичное нападение. Я понял это слишком поздно. Он не просто метал заклинания — он создавал трёхмерную зону поражения, просчитывая траектории с точностью шахматного гроссмейстера. Одно заклинание летело прямо в грудь. Я уклонился вправо — и попал под второе, отражённое от зеркала. Прыгнул назад — третье срикошетило от пола прямо мне в ноги. Каждое движение было предугадано, каждый манёвр — просчитан.

Я метался по кабинету, как мышь в клетке с гремучей змеёй. Увороты, перекаты, короткие, отчаянные щиты, которые вспыхивали и гасли, поглощая часть урона. Мышцы горели от напряжения, магическое ядро пульсировало болью от перегрузки.

Одно из проклятий задело плечо — жгучая боль прошила руку. Другое опалило волосы. Третье разорвало рукав мантии, оставив на коже кровавую борозду.

Воздух трещал от магии, как во время грозы. Запах озона смешивался с запахом палёного дерева — одно из проклятий попало в письменный стол, и старинное красное дерево задымилось, обугливаясь. Картины на стенах попадали, их рамы треснули от магических вибраций. Даже массивная люстра под потолком раскачивалась, отбрасывая пляшущие тени.

— Видишь? — говорил он сквозь грохот заклинаний. Его голос был спокойным, даже поучительным, словно он читал лекцию в аудитории, а не вёл смертельный бой. — Ты реагируешь. Ты не думаешь. Ты не планируешь. Ты — жертва, пытающаяся выжить. А я — охотник, загоняющий добычу.

Он был прав, и это бесило ещё больше. Я действительно только защищался, тратя силы на то, чтобы просто остаться в живых. Виктор во мне кричал, что нужно менять тактику, но Грегори был в панике, подавленный превосходящей силой противника.

Отчаяние начало затапливать меня. Мои улучшенные рефлексы, моё натренированное тело, весь опыт прошлой жизни — всё это было бесполезно против его чистой, подавляющей магической мощи и опыта, как мага. Он был на совершенно ином уровне. Он не сражался — он преподавал урок. Жестокий, унизительный урок о том, кто здесь хозяин.

Но я не сдавался. Никогда не сдавался.

Я попытался контратаковать, используя окружение — тактика, которая не раз спасала мне жизнь. Серия быстрых, точных заклинаний, нацеленных не в него, а в предметы вокруг. В массивную хрустальную люстру над его головой — пусть попробует уклониться от дождя осколков. В книжные шкафы по бокам — создать стену из падающих фолиантов. В старинное зеркало в золочёной раме — множественные отражения собьют прицел.

— Бомбарда! Редукто! Диффиндо!

Люстра взорвалась фейерверком хрустальных осколков, каждый из которых был острым, как бритва. Они обрушились вниз сверкающим водопадом. Книжные шкафы накренились и рухнули с обеих сторон, изрыгая лавину древних томов. Зеркало треснуло с музыкальным звоном, разлетаясь на сотни фрагментов, каждый из которых стал потенциальным снарядом.

На мгновение кабинет превратился в хаос. Воздух наполнился летящими обломками, пылью, клочками пергамента. Видимость упала почти до нуля.

Но он даже не моргнул.

— Примитивно, — произнёс отец с лёгким разочарованием.

Его палочка описала сложную фигуру в воздухе — не одно движение, а целую последовательность, слившуюся в единый жест. Падающие осколки люстры замерли в воздухе, как в янтаре. Книги остановились на полпути. Осколки зеркала зависли, создавая сюрреалистическую картину остановленного взрыва.

Затем, вторым движением палочки, вся эта масса обломков развернулась на сто восемьдесят градусов.

И полетела в меня.

Я понял, что проиграл, ещё до того, как первый осколок достиг цели. Это был не бой. Это была казнь, растянутая для назидания.

Я выставил последний, отчаянный щит, вложив в него остатки магии.

— Протего Максима! — прокричал я, чувствуя, как что-то рвётся внутри от перенапряжения. Щит вспыхнул ярче, чем раньше, но я знал, что его не хватит.

Обломки ударили в щит, как артиллерийский залп. Первая волна — осколки хрусталя — пробила внешний слой защиты. Вторая — книги — заставила щит прогнуться. Третья — зеркальные осколки — разнесла его вдребезги.

Меня подхватило ударной волной и швырнуло через всю комнату. Я врезался в книжный шкаф — один из немногих уцелевших — и сполз на пол, оглушённый и дезориентированный. Во рту был вкус меди. Тёплая влага на лице — кровь из рассечённой брови.

— Урок третий, — продолжал отец, неспешно приближаясь. Его шаги гулко отдавались в моей звенящей голове. — Знай свои пределы. Ты устал. Твоя магия на исходе. Твоё тело едва держится. Но ты всё ещё пытаешься сопротивляться. Глупо.

Он был прав. Моё магическое ядро пульсировало болью, почти пустое. Руки дрожали. Зрение расплывалось. Но я не мог сдаться. Не после всего. Не после того, как он забрал мой камень, моё будущее, мою свободу.

С трудом поднявшись на одно колено, я направил на него палочку. Рука дрожала, но взгляд был твёрдым.

— Ещё... не всё... кончено, — прохрипел я сквозь разбитые губы.

Он вздохнул. Разочарованно, устало, как родитель, которому надоело объяснять очевидное непослушному ребёнку.

— Упрямство Гойлов. И проклятие, и благословение нашего рода. Хорошо. Последний урок.

Его палочка едва дрогнула.

— Экспеллиармус.

Заклинание было не быстрым. Не мощным. Оно было неотвратимым. Я видел, как красный луч летит ко мне почти лениво, и понимал, что уже ничего не смогу сделать. Мой щит был разбит. Магия — на нуле. Тело — измотано. Я попытался увернуться, но ноги подвели — мышцы, перенапряжённые от постоянных уклонений, просто отказались работать.

Заклинание ударило меня в грудь с хирургической точностью. Удар был не сильным, но правильным — точно в нервный центр, контролирующий хватку. Моя палочка, мой верный тисовый друг, с которым я прошёл через столько испытаний, вылетела из онемевшей руки. Она описала высокую дугу в воздухе, вращаясь, отблёскивая полированной поверхностью в свете камина, и упала на ковёр у его ног с мягким стуком.

Тишина.

В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь треском огня в камине, моим тяжёлым, сбивчивым дыханием и тихим шелестом осыпающейся с разрушенной мебели пыли. Я стоял на коленях, обезоруженный, униженный, раздавленный. Кровь капала с подбородка на дорогой персидский ковёр, оставляя тёмные пятна.

— Магия — это не сила, мальчик, — произнёс отец, нагнувшись и подняв мою палочку. Он рассматривал её с профессиональным интересом, словно оценивая качество древесины. — Магия — это воля, помноженная на знание и опыт. Твоя воля ещё слаба. Твои знания — поверхностны. Твой опыт — ничтожен. Ты всё ещё ребёнок, который закатывает истерику, когда у него отбирают игрушку. Ты думаешь, что год в Хогвартсе и пара удачных авантюр сделали тебя взрослым? Сделали тебя равным мне?

Он повернулся ко мне спиной, демонстративно показывая, что не считает меня угрозой даже сейчас, и направился к камину, чтобы положить мою палочку на каминную полку — высоко, недосягаемо, как отбирают опасные предметы у детей.

И в этот момент что-то сломалось во мне окончательно. Не просто гордость. Не просто планы. Сломалось что-то фундаментальное, что сдерживало самые тёмные, самые опасные инстинкты Виктора.

Он думал, что победил. Он думал, что преподал мне урок. Он думал, что обезоруженный маг — это побеждённый маг.

Он забыл, что передо ним не просто маг.

В моём рукаве, в специально вшитых ножнах, которые я носил всегда — старая параноидальная привычка убийцы — лежал тонкий стилет. Четыре дюйма закалённой стали, тоньше карандаша, острее бритвы. Оружие, созданное для одной цели — тихо и эффективно убивать. Наследие прошлой жизни, от которого я так и не смог избавиться.

Движение было единым, отточенным сотнями реальных боёв и тысячами тренировок. Я не думал — я действовал. Тело двигалось само, повинуясь мышечной памяти, въевшейся глубже любой магии.

Правая рука скользнула к сапогу, пальцы нашли потайной карман. Холодная сталь легла в ладонь идеально, как старый друг. Левая рука уперлась в пол, давая опору для броска. Ноги, несмотря на усталость, нашли правильную позицию — пружина, готовая распрямиться.

Три бесшумных шага по толстому ковру. Виктор знал, как двигаться беззвучно — перекат с пятки на носок, вес распределён равномерно, дыхание поверхностное. Отец, уверенный в своей полной победе, даже не обернулся. Он небрежно протирал мою палочку полой мантии, стряхивая пыль.

Дистанция сокращалась. Три метра. Два. Один.

Я видел его незащищённую шею над воротником мантии. Бледная кожа, тонкая, почти прозрачная в свете камина. Под ней — сонная артерия, пульсирующая размеренно, спокойно. Одно точное движение — и всё закончится. Никакая магия не спасёт от перерезанной артерии. Смерть наступит за секунды.

Я занёс руку для удара. Стилет в моей руке был продолжением воли, инструментом возмездия. Лезвие блеснуло в отблеске пламени — тонкая линия смерти.

В отражении в тёмном стекле портрета над камином я увидел его лицо. Увидел, как безмятежное спокойствие сменяется удивлением. Как удивление переходит в понимание. Как понимание превращается в ужас.

Он понял. Слишком поздно. Его рука дёрнулась к палочке, но он не успеет. Физика быстрее магии на такой дистанции.

Лезвие было в дюйме от его кожи. Я уже чувствовал сопротивление воздуха, уже выбрал точку входа — чуть левее, где артерия ближе всего к поверхности.

ЩЁЛК!

Резкий, оглушительный хлопок грома в закрытом помещении. Реальность словно треснула, как зеркало, и в трещину просочилось нечто невозможное.

Передо мной, между мной и отцом, материализовался Гринч. Не появился — материализовался, собрался из воздуха, из ничего, нарушая все законы физики. Его огромные глаза, размером с теннисные мячи, смотрели прямо на меня. В них был ужас — первобытный, абсолютный ужас существа, увидевшего, как рушится основа его мира.

Его тощие, похожие на ветки руки вцепились в моё запястье. Хватка была невероятной, несоразмерной его тщедушному телу. Словно моя рука попала в стальные тиски. Кости заскрипели от давления.

— Нет! — завизжал домовик тонким, ломким голосом. — Молодой господин не может! Не может причинить вред Хозяину! Гринч не позволит! Гринч защитит!

Я попытался вырвать руку, но безуспешно. Попытался ударить его свободной рукой — он увернулся, не ослабляя хватки. Магия домовиков была древней, инстинктивной, абсолютной в своей преданности.

Отец медленно обернулся. Время словно замедлилось, и я видел каждую деталь. Как расширяются его зрачки. Как выступает испарина на лбу. Как дрожат руки — совсем чуть-чуть, но достаточно, чтобы я заметил.

Его лицо было белым как полотно. Аристократическая бледность сменилась мертвенной белизной человека, заглянувшего в лицо смерти и осознавшего, насколько близко он был к концу.

А затем в его глазах вспыхнул огонь. Не холодное презрение. Не учительское разочарование. Чистая, незамутнённая, первобытная ярость. Ярость хищника, которого попытались убить в его собственном логове.

— Ты... — прошипел он, и его голос был похож на шипение раскалённого металла, опущенного в воду. — Ты посмел... В моём доме... Поднять руку на отца...

Он выхватил свою палочку движением быстрым, как удар змеи. Магия вокруг него завибрировала, искажая воздух. Книги на уцелевших полках задрожали. Стёкла в окнах зазвенели.

— Гринч, отойди.

Всего два слова, но в них было столько ледяной ярости, что домовик взвизгнул и исчез, аппарировав с тем же громким хлопком. Моя рука была свободна, но я знал — бежать некуда. Стилет всё ещё был в моей руке, но против поднятой палочки он был бесполезен, как зубочистка против дракона.

— Ты хотел убить меня, — продолжил отец, и его голос стал тише, что делало его ещё страшнее. — Не победить в поединке. Не превзойти в мастерстве. Убить. Как последний трус. Как наёмный убийца без чести и рода.

Я выпрямился, глядя ему в глаза. Стилет всё ещё был в моей руке — бессмысленный теперь, но я не собирался его выбрасывать. Это был мой выбор, и я буду стоять за него до конца.

— Ты забрал то, что принадлежало мне по праву, — сказал я, удивляясь собственному спокойствию.

— Круцио!

Слово было произнесено не громко. Почти шёпотом. Но оно ударило по мне, как таран.

Боль была не похожа ни на что, что я испытывал раньше. Это не была боль от раны или удара. Это была абсолютная, всепоглощающая агония. Словно тысячи раскалённых добела игл одновременно вонзились в каждый нерв моего тела. Мои мышцы сократились в одном чудовищном спазме, выгибая тело дугой. Я рухнул на пол, но падение не принесло облегчения.

Кости, казалось, крошились в пыль. Кровь в жилах превратилась в кипящую кислоту. В голове взорвалась сверхновая звезда, сжигая все мысли, все воспоминания, оставляя только одну всепоглощающую реальность — боль. Я закричал. Это был не человеческий крик, а животный вой, вырвавшийся из самых глубин моего существа.

Проклятие длилось вечность, хотя прошло, наверное, всего несколько секунд. Затем оно прекратилось так же внезапно, как и началось.

Я лежал на полу, корчась и задыхаясь. Тело не слушалось, оно билось в мелкой дрожи. В глазах потемнело, во рту был привкус крови — я прокусил себе язык.

— Это последний на сегодня урок, — произнёс отец сверху. Его голос был холодным и отстранённым, как у хирурга, комментирующего операцию. — Неповиновение. Ты поднял руку на главу рода. На своего отца.

Я попытался подняться, но смог лишь перевернуться на живот, тяжело дыша.

— Круцио!

Вторая волна была ещё хуже. Теперь я знал, чего ожидать, и от этого было только страшнее. Мой разум отчаянно пытался сопротивляться, Виктор выстраивал ментальные барьеры, но они рухнули, как карточный домик под ударом урагана. Боль была не только физической. Она была ментальной. Она проникала в самые потаённые уголки сознания, выворачивая наизнанку страхи, ломая волю, превращая личность в месиво из паники и агонии.

Я видел обрывки воспоминаний, искажённые, чудовищные. Лицо Алисы, искажённое гримасой боли. Виктор, умирающий в луже собственной крови. Грегори, маленький, напуганный, плачущий в тёмном подвале. Всё смешалось в один кошмарный калейдоскоп.

Крик перешёл в хрип. Я больше не мог кричать. Я мог только дёргаться на полу, как насекомое с оторванными лапками.

Проклятие снова отступило. Я лежал, пуская слюни, не в силах пошевелиться.

— Продолжим урок, — продолжил отец тем же ледяным тоном. — Ты напал на противника, который заведомо сильнее тебя. Без плана, без шансов на победу. На чистых эмоциях. Эмоции — это роскошь, которую мы не можем себе позволить.

Он подошёл и пнул меня ногой в бок. Я застонал.

— Круцио!

Третья волна.

— Круцио!

Четвёртая.

Я потерял счёт времени. Боль стала постоянной. Она была воздухом, которым я дышал. Она была единственной реальностью. Мир сузился до пола кабинета, холодного лица отца, нависшего надо мной, и бесконечной, разрывающей на части агонии.

В какой-то момент я перестал быть Виктором или Грегори. Я стал просто болью. Существом, состоящим из чистого страдания, которое хотело только одного — чтобы всё это закончилось.

Когда он наконец остановился, я уже был на грани потери сознания. Я лежал в луже собственной рвоты, моё тело было покрыто холодным потом, каждый мускул дрожал от перенапряжения. Я тихо всхлипывал, как побитый щенок.

Он присел рядом на корточки. Я видел его лицо сквозь пелену слёз и боли. Оно было спокойным. Усталым. Как будто он проделал тяжёлую, но необходимую работу.

— Теперь ты понимаешь своё место, Грегори? — спросил он тихо. — Ты — мой наследник. Моё оружие. Моё продолжение. И ты будешь делать то, что я скажу. Ты будешь служить интересам семьи. Потому что у тебя нет другого выбора.

Он встал, отряхнул мантию. В углу, сжавшись в комок, дрожал Гринч.

— Гринч, — позвал отец. — Отнеси молодого господина в его комнату. И приведи его в порядок. Завтра у него будет много дел.

Ярость исчезла. Гордость исчезла. Последнее, что я помню, это ощущение невесомости, когда домовик поднял меня своей магией, и холодный, всепоглощающий мрак, в который я провалился.