Темное Делание (джен)

Гермиона встретила его под аркой внутреннего двора — случайно. Она как раз сидела с толстой книгой в руках, уставившись в пустоту невидящим взглядом, и ветер трепал легкие пряди её волос. Первые три дня ее тошнило от волнения. Гарри предупредил ее, что исчезнет — но она не знала, что он делает и когда вернется. А вдруг он пошел в Запретный Лес… за каким-то ядом акромантула? Господи, зачем она его отпустила.

На пятый день она закрылась. Перестала чувствовать. Построила стену в своем мозгу, и загнала туда все чувства. Она ходила на уроки как робот, перекладывала перья, читала книги.

Когда Гарри появился — в потертой мантии, с впалыми щеками и нечитаемым выражением лица — она не сразу узнала его. Скользнула взглядом по появившейся во дворе фигуре, вернулась к книге и тут же, наконец узнав его, встала.

— Где ты был?! — бросила она.

Он остановился в двух шагах. Это не был тот Гарри, с которым они смеялись в библиотеке, спорили у камина. Она не узнавала его лицо.

— Там... — он выдохнул, — ...нет слов.

— Тебя не было две недели. Две. Я чуть… я чуть не пошла к Дамблдору. Ты хоть представляешь, что я пережила?

— Кто понял жизнь, тот не спешит, — вяло пошутил Гарри, но Гермиона не улыбнулась. — Ладно… Это было важно. Понимаешь?

— Важно?! — Гермиона шагнула к нему. — А ничего, что ты мог умереть? Что я ходила по замку, как сраная Серая Дама? Сидела каждый чертов день у больничного крыла.

Он отвел взгляд.

— Я всё расскажу, правда. Я не мог объяснить раньше. Ты бы не поняла.

— Не поняла? — её голос дрогнул. — Я защищала тебя перед МакГонагалл. Перед Флитвиком. Перед собой, Гарри. А ты… ты просто исчез. И теперь возвращаешься — весь такой мудрый, просветленный, и смотришь на меня, как на ребёнка. Сука!

Она ударила его кулаками в грудь и заплакала.

— Отвечай! — закричала она. — Имей смелость, черт возьми!

Проходящие мимо ученики окидывали ее странными взглядами.

— Я не знал, сколько времени это займет. Гермиона. Я не мог стать тем, кем должен… если бы остался прежним. Это была моя дорога. Я должен был это сделать один.

— Это всегда только твоя дорога, да?! Ты всё решаешь сам. Уходишь сам. Возвращаешься сам. — Гермиона расхохоталась сквозь слезы. — А я тут для чего? Статист? Черлидерша?

— Ты не понимаешь, Гермиона.

— Так объясни!

Он закрыл глаза. Сдержал дыхание.

— Прости, Гермиона. Я там буквально умирал. Каждый день. Никто не мог пройти это за меня. Всё же хорошо теперь.

— Я тебя не узнаю, — с горечью сказала она.

Ветер швырнул ей волосы в лицо. Гарри промолчал, только уставился в землю.

— Я не мог рассказать, — упрямо сказал он.

Гермиона сгорбилась, будто все чувства наконец прорвались сквозь ее построенную в разуме плотину. Она понимала, что он должен был что-то там сделать сам, но обида жгла ее сердце.

— Хрен с тобой, — махнула она рукой. — Я устала. Идем… куда-то.

— Озеро?

— Как хочешь.

Она помолчала.

— Ты ранен?

Он улыбнулся.

— Не так, как ты думаешь.

Они сдвинулись с места, и через долгие, молчаливые пятнадцать минут дошли до берега озера. Их любимый вяз стоял на своем месте, как знак, что ничего в этом мире глобально не меняется. Гермиона почувствовала себя странно. Кажется, это называлось жамевю... Столько раз они лежали на этой траве под тенью огромного замка, а теперь всё вокруг стало маленьким, незнакомым и искусственным. Шатаясь, она пошла к вязу, не оглядываясь, следует ли за ней Гарри.

Гарри подстелил мантию, молча сели.

— Короче. — Он откашлялся, не в силах вытолкнуть слова из горла. — Ритуал инициации. Я дам тебе почитать. — Он не мог рассказать ей, что он пережил. Этого было слишком много, слишком много интимного, но он продолжал подбирать слова. — Темнота. Я не спал, не ел. Видел вещи… нет, чувствовал.

Он замолчал, словно прислушиваясь к чему-то внутри.

— Я вообще думал, что умру. Потом — исчез. А потом… меня снова собрали.

Она сжала голову руками, и слезы, медленно скатывающиеся по ее щекам, промочили ткань ее мантии. Гарри положил ей руку на плечо и мягко сжал.

— Я должен был, — ответил он почти беззвучно. — Я не прошёл бы через это, останься я таким, каким был. Слишком живым. Понимаешь?

— Ты всё ещё жив.

Между ними повисла пауза.

— Хочешь всё рассказать? — скрещивая руки на груди, спросила она, и раздраженно вытерла глаза. — Только нормально, без всех этих загадок.

Гарри заговорил. Гермиона слушала его воспоминания о холодной пустоте звезд, и от его рассказов кровь стыла в жилах.

Гарри потрясло, когда Гермиона обняла его за плечи. Он бы опять расплакался, но внутри угнездилась лишь тягучая боль, словно его нутро выскребли тупым ножом и оставили только сосущую пустоту.

* * *

Да, что-то в нем точно изменилось. Он потратил три дня на восстановление, чтобы пройти от масштабной усталости и отрешенности до подобия своего прежнего себя. Были ли эти изменения чем-то хорошим, он еще не знал. Он чувствовал, будто долго спал, и вдруг проснулся. Или долго бодрствовал, но потом заснул? Ходил по замку, дотрагиваясь до холодных стен, игнорируя взгляды проходящих мимо людей. Ему была больше не нужна палочка, все будто стало рудиментом.

Он получил доступ к первородной, неотшлифованной магии, которая не полагается на заклинания в их привычной школьной форме. Под его пальцами пульсировала энергия замка. Движущиеся лестницы приветствовали его горячим жаром — и когда он разрезал палец, приложив его к пыльным ступеням, они жадно зачавкали и всосали его кровь. Замок должен был кормиться не только страхами студентов — ему были нужны жертвы. Хоть и такие маленькие. Лестницы, словно напитавшиеся его магией, насытившись его пережитой смертью, стали перемещаться от пролета к пролету в нормальном темпе. Это было правильным.

Гермиона волновалась, хоть, все еще обиженная, старалась этого не показывать. Она была в ужасе — Гарри видел это, когда колдовал мановением руки. Но он также знал и Гермиону, поэтому для него не было секретом, что она боялась не его, а того, что ему такую силу подарило.

Теперь он ощущал пульс энергий. Как легко теперь можно было вмешиваться в ход чар, менять их в процессе, накладывать спонтанные эффекты. Он гасил факелы одним своим желанием, движением пальца, и несся по темным коридорам, напитываясь тьмой, которая просачивалась из углов. Радость, животное счастье росло из его сердца, и он летел, распростав руки, хохоча во весь голос, не боясь, что его услышат. Магия росла из его тела, обвивала его корнями, кровожадно рвалась в мир. Глупые, наивные волшебники создали себе препятствия в виде палочек и ограничителей, когда сырая, пульсирующая жизнью и смертью магия была рядом — хоть руку протяни. Почему? В какой момент история пошла по этому пути?

Он выходил на опушку по ночам, не боясь слежки, и выпускал наружу свою магию. Каждое заклинание давалось в десятки раз легче и было в десятки раз сильнее. Вокруг него танцевало пламя. Пьянящее великолепие и счастье от величия собственных возможностей переполняло его до краев, выплескивалось в мир.

Гарри не уставал. Колдовал без ограничений, использовал заклинания Малефикуса, после которых в начале года терял сознание. Магия, узрев просвет, через который может вырваться в мир, жадно лезла вперед, питала его, насыщала. Он жрал ее, как жрали лошадиное сердце неофиты в Африке — кровь текла по подбородку, сырой запах заползал в ноздри, а мышцы распирала сила.

Он знал еще из школьных уроков в прошлой, маггловской жизни, что эволюция путем естественного отбора искореняет любое достоверное восприятие реальности. Птенцы видят только красное пятно на клюве своей матери, но не саму мать, потому что иначе было бы неэффективно. Люди точно так же не видели всю реальность, но теперь ее видел Гарри. Ему не нужны были очки артефакторов, чтобы видеть вязь заклинаний, всплески энергий, пронзающие весь мир острыми натянутыми струнами.

Он чувствовал землю под ногами, как продолжение самого себя. Он шевелил рукой — и деревья Леса качались, будто они были одним и тем же. Он чувствовал холодный воздух на лице, запах дыма и можжевельника, еле заметный запах вереска, украшающего склоны гор. Он смотрел на Хогвартс — его дом, пахнущий древней диковатой и живой магией — и Хогвартс, которому они кланялись, проплывая к нему на лодках, принимал его и смеялся в ответ. Он чувствовал холод подземелья, тепло деревянных половиц, по которым недавно прошли ученические ступни, он взмывал в небо вместе с высокими стенами, шпилями замка… Птицы летали над ним с распростертыми длинными крыльями. Подражая им, он раскидывал руки, вбирая в себя весь замок и его окрестности; его душа начинала расти, раздуваться, становиться пространством и временем, и над ним сияло неудержимое, необъятное Черное Солнце.

Он брал метлу и забирался в Запретный Лес, на сумасшедшей скорости пролетая мимо оттоптанных кентаврами полян, узловатых деревьев, тянущих к нему свои почти-человечьи руки. Деревья плотно обнимали друг друга могучими ветвями, запустив корни глубоко в цепкий ил болота, мешали ему идти. Он не разрубал их — он сам был Лесом. Он был дома, там, где должен был быть всегда. Он ложился на землю и впитывал ее запахи. Кентавры, на чью территорию он заходил — полный чистой опасности и жестокого смеха — меняли свое движение и скрывались за густыми кустами.

Он шел в Лес, когда весенние грозы гремели над Хогвартсом, когда испуганные ученики скрывались под сводами древнего замка. Деревья шептали ему страшные песни, но по-доброму, слегка насмешливо.

— Я ваш сын, — шептал он, подставив лицо под упругие струи ливня. — Я твой сын!

И лес шумел, грозно и глухо, рокоча темным смехом, освещенным холодным светом молний.

Да, у Крама и Седрика такого никогда не будет. И он, осознав это, захохотал.

* * *

Но школьная жизнь шла своим чередом. Двадцать третьего мая профессор МакГонагалл задержала его в классе после урока.

— Сегодня в девять часов вечера вам надо будет пойти на площадку для квиддича, Гарри, — сообщила она. — Мистер Бэгмен объяснит вам и другим участникам, что вас ждет в третьем туре.

Наконец-то! Магия в нем горела, жаждала действий. В половине девятого Гарри понесся к условленному месту, а Гермиона осталась в башне Гриффиндора. В холле Гарри нагнал Седрик Диггори, он тоже направлялся на площадку.

Они вместе вышли из дверей замка. Вечер был пасмурный, темные тучи гнались друг за другом по небу.

— Как думаешь, что будет в третьем испытании? — спросил Седрик Гарри, когда они стали спускаться по каменной лестнице.

— Сложно сказать, — легко ответил Гарри. Он уже знал, что Рубедо проверяет их Силу — и Сила у него была. Но помогать Седрику? Чего ради? Он пахал весь этот год, пока Седрик зажимал Чжоу по углам. Он заслужил свои будущие баллы, и он не позволит никакому ленивому хрену его убить — пусть и косвенно.

Они прошли темной лужайкой к стадиону. Гарри счастливо раскинул руки. В нос ударил запах сирени, ландышей и приближающейся грозы. Седрик только окинул его странным взглядом. Пофиг.

В тот момент, когда он умер — в том глубоком, безвозвратном смысле, когда исчезло всё, кроме пустоты, — Тьма нашла путь внутрь. Гарри не почувствовал, как она вошла. Она не ломилась, не кричала, а просто села рядом.

Наверное, она была там с самого начала, и только когда он слился с холодной, бездушной пустотой космоса, горящей яростным огнем звезд, мягко скользнула внутрь холодной змеей. Он хотел раствориться в ней, чтобы стать чем-то большим, чем человек. Чтобы перестать чувствовать. Перестать быть слабым. И вот теперь она дождалась.

Да, магия всё ещё была с ним — яркая, пульсирующая, как зарево под кожей, более мощная, чем прежде, но в ней теперь что-то изменилось. Чистое стало глубоким, тяжелым и знакомым.

Тьма не пугала, просто обволакивала. Она принимала его таким, какой он стал, во всей своей темной правдивости.

— Что с ней сделали? — с возмущением воскликнул Седрик, и Гарри перевел взгляд с неба на площадку для квиддича.

Она всегда была ровная и гладкая, а теперь на ней выстроили длинные низенькие стены, которые шли во всех направлениях и пересекали друг друга.

— Это живая изгородь, — сказал Гарри, наклонившись поближе.

— Эй, идите сюда! — весело окликнул их Людо Бэгмен.

Он стоял в самой середине площадки, а с ним Виктор Крам. Гарри и Седрик пошли к ним, перешагивая через стены живой изгороди.

— Ну, что скажете? — довольный собой, спросил Бэгмен, едва только Гарри и Седрик перебрались через последнюю стену. — Здорово растет? Глядишь, через месяц футов в тридцать вымахает. Ничего, ничего, — прибавил он, — Турнир кончится, и получите вы свою площадку для квиддича назад, не волнуйтесь. Ну что, поняли, что это такое?

— Лабиринт, — скучающе ответил Гарри и потер шрам.

— Точно, лабиринт! Так что, третье задание простое. Кубок Трех Волшебников поставят в центре, кто первый до него дотронется, тот и выиграл.

— Надо просто проходить лабиринт? — удивился Крам.

— Тут будут препятствия, — потер руки Бэгмен, раскачиваясь на пятках. — Хагрид приготовит всяких волшебных существ… и заклятия тоже будут, надо будет и их обойти… ну и все такое прочее… Брать метлы нельзя! — Бэгмен улыбнулся Гарри. — Первым в лабиринт войдет мистер Поттер, потом мистер Диггори, и, наконец, мистер Крам. У каждого из вас будет возможность победить, все зависит оттого, как вы справитесь с препятствиями. Что, здорово?

Гарри было хорошо известно, что за существ Хагрид приготовит для такого случая, и он подумал, что будет не до веселья. Придется их убивать, и Хагрид будет полностью разбит. Но что важнее — его жизнь или жизнь соплохвостов? И, надо же, какое чудесное совпадение — Гарри целый год их изучал. Он вежливо кивнул вместе с другими участниками.

— Ну ладно, если нет вопросов, тогда пойдемте в замок, что-то стало холодать…

Да, стало холодать, и этот холод был неестественным. Он проникал в кости, вымораживал душу. Гарри нервно оглянулся — нет ли рядом дементоров. Их не было.

Спотыкаясь и дрожа, вернулся в башню Гриффиндора, не понимая, что происходит. Беспокойство разносилось по венам, щекотало нервы, как будто под кожу забрался жучок. Счастье исчезло, будто слизанное холодным чужим языком. Гарри махнул рукой Гермионе, открывшей было рот, заперся в комнате, задернул балдахин и скорчился на кровати.

Сон пришел незаметно, но не был спокойным. Он не мог понять, сколько времени он провел в дреме, но было уже темно, и храп Рона разносился по всей комнате.

Он не мог снова уснуть. Каждое прикосновение простыни было как наждак по коже — будто всё тело вывернули наизнанку, и теперь любое движение причиняло боль. Гарри сбросил ботинки, в которых забрался на кровать, и стянул носки. Стало хуже. Он свернулся в тугой комок, вжавшись лбом в колени, обхватив себя руками, как младенец. Он раскачивался туда-сюда, словно это могло хоть как-то унять дрожь. Вены горели, словно туда закачали кипящее олово, сердце чесалось. Руки дрожали, мышцы сводило судорогами. Пальцы не слушались.

Его трясло. Колотило. Пот лился градом, холодный и липкий, как змеиная слизь. Боль накатывала волнами: тупая, глухая, как если бы кто-то бил изнутри. Он уже не знал, где заканчивается тело и начинается ужас. Было только это — дрожащая, вспыхивающая снова и снова точка боли, в которой он жил. Или прятался. Или умирал.

Он не замечал, как царапал себе грудь, руки, живот. Он хотел содрать с себя кожу, но жучки под ней забегали активнее и активнее. Он почувствовал страшное возбуждение, как будто что-то пульсировало внутри. Черт. В Лес. Срочно в Лес.

Свалившись с кровати, он дополз до нового сундука, достал оттуда метлу, чуть не обломав прутья, распахнул окно (Невилл проснулся и уставился на него ошалевшими глазами) и вылетел прочь. Под сенью деревьев — слышно было аж отсюда — издевательски чирикали козодои.

В Лесу ему полегчало — не нужно было сдерживаться. Гарри катался по земле, как безумный, пытался вывернуть руки, чтобы унять надвигающийся зуд. Палочка сама оказалась в его руке, и кончик ее загорелся угрожающим огнем. Ему нужна была магия. Темная магия. Она тянула его к себе, дергая за ниточки, дерзко хохоча.

— Круцио, — на выдохе произнес Гарри, делая резкий выпад. Крыса, пробегающая мимо, дернулась и тонко, пронзительно завизжала.

Он проснулся, отплевываясь от грязи. Видимо, потерял сознание, и на лице запеклась корочка глины. Гарри не мог дышать и ничего не видел. Грязь отваливалась колючими струпьями.

Он с трудом перевернулся, с пять минут лежал неподвижно, а потом поднялся.

Стоять прямо не получалось — его качало. Гарри никогда не испытывал такого странного состояния: сухость во рту и тупой звон в висках. Мышцы слабо ныли, и тянуло болью, когда Гарри дотрагивался до кожи, ощупывая себя.

Что ж, он мог шевелить руками и ногами. Он видел, слышал, дышал и держался на ногах. Остальное — потом.

Он двинулся в сторону Хогвартса; каждый шаг отзывался в голове пульсирующей болью.

* * *

Гермиона сжалась в кресле, маленькая и усталая. Только сейчас Гарри заметил темные круги под ее глазами, выцветшие волосы, трещинки на губах. Ее магия пахла жженными листьями. Она устала, хрен знает когда, помогая ему с Турниром, дожидаясь его с ритуала, а он так ничего и не замечал.

Гарри сел у ее ног.

— Что? — устало спросила она.

— Прости, — грустно сказал он. — У меня вечно какие-то проблемы.

— Сейчас скажешь, что я такого не заслуживаю, и гордо уйдешь? — сухо спросила Гермиона.

Вообще-то Гарри так и собирался сделать, но теперь засомневался.

— Н-нет.

— И правильно. Умей быть ответственным за свои действия. — Она взъерошила волосы, стоящие колтуном, и отчаянно посмотрела на него. — Ты ввязался в темную историю, Гарри. Я не хочу для тебя такого будущего.

— И что мне теперь делать? Мучать крыс каждый раз, как это начнется?

— Смотрел «Мы, дети со станции Зоо«?

— Нет. Это фильм?

— Да, биографический. Там играет такая красивая рыжая девочка. Это было в Берлине. — Она помолчала. — В общем, героиня становится полностью наркозависимой и начинает заниматься проституцией, чтобы достать наркотики. Там была такая жесткая сцена…

— Подожди, ты хочешь сказать, что я зависим от Темной магии? — ужаснулся Гарри.

— Не знаю. Похоже ведь, правда? Зуд, желание быть ближе. Как часто это происходит?

— В первый раз вчера. Может, пронесет?

Гермиона сплела пальцы домиком и задумалась.

— Смотри. Ритуал приблизил тебя к магии. Ты начал ее видеть, лучше ей управлять. Скорее всего, магия теперь рвется наружу, и все больше начинает на тебя давить.

— И чего она хочет?

— Чего хочет безумное божество, нашедшее свой выход наружу? — на повышенных тонах спросила Гермиона. — Не знаю! Сожрать все, что видит? Дорваться до других учеников?

Она потерла глаза, пытаясь успокоиться. Гарри было тошно и мерзко.

— Ладно, прости. Прости, пожалуйста. Я не думаю, что ей нужны другие ученики. Знаешь, когда я после летних каникул беру палочку, то чувствую такую радость… И когда покупала палочку у Олливандера, это было как… возвращение домой. Как будто знакомое тепло разлилось в груди. — Она задумчиво смотрела в окно. — Магия была рада вернуться туда, где ей место. Может быть, у тебя то же самое, просто более интенсивное. Не уверена, что лучше — просто больше не использовать магию? Или использовать ее больше?

— Но я хотел использовать именно Круцио, — тихо сказал Гарри. — Это темная магия, не простой Люмос.

Вскоре Гермиона расхаживала по комнате, иногда возвращаясь к столу, чтобы записать новую мысль, и расспрашивала Гарри по нескольку раз о подробностях его ночного путешествия. Гарри раздражался, но отвечал. В конце концов, ему не улыбалось… что там делают наркоманы? Короче, всё это.

Его размышления вновь прервала Гермиона. Она присела рядом на диван: пальцы и лоб в чернилах, запястья растерты до красноты.

— Я думаю, тут два варианта. Один похуже, другой получше.

— Начинай с плохого.

— Магическая зависимость, — прямо сказала она. — Ритуал мог быть не просто инициацией, а открытием канала. Эти силы, которые ты получаешь, они скорее темны по природе: древние, сырые, безличные. Их нельзя просто «использовать» — они требуют плату, и чем больше ты берешь, тем больше должен отдать.

— В последнее время я только и жил в этой магии, — признался Гарри.

— Вот! Потом магия ритуала запустила цепь трансформаций. Теперь внутри тебя есть своего рода магическая «воронка», которая тянет на себя всё подобное. Чем больше ты используешь тьму, тем глубже проваливаешься в нее. Своего образа энергетическая инерция.

— Так, а второе? Получше?

— Психологическая зависимость.

— Ничего себе получше!

— Ну лучше же?! Слушай, ты пережил сильную травму. Нет, не отрицай, пережил. Такое бесследно не проходит. А потом на эту травму намазал экстаза. Ой, перестань краснеть. Я об удовольствии от использовании сильной магии. Было?

— Ну было, — нехотя признал Гарри. — Ты бы сама попробовала, оторваться бы не смогла. Чувствуешь себя по настоящему сильным… прям как будто на своем месте.

— И теперь жаждешь этого ощущения, даже если оно связано с болью или жестокостью, — подвела черту Гермиона. — Темная магия ведь быстрее светлой, мощнее. — Она вновь расхаживала по комнате, загибая пальцы. — Дает преимущество. Конечно, тебе хотелось бы ее использовать. В общем, Гарри, будь с этим аккуратнее. Возвращайся в мир живых, и посмотрим, что будет.

— Никаких темных заклинаний?

— Никаких темных заклинаний.

Да, эта мысль Гарри не очень понравилась. Может ну его… Это же всего лишь крысы. Но он сжал зубы и только кивнул. Магия может хотеть чего-то от него, но он не обязательно должен давать это взамен. Он не превратится в какого-то Волдеморта с его размытыми границами добра и зла. Не превратится же?

Следующие дни стали сложными. Уже через двое суток он нервно ходил по спальне, то и дело запуская в волосы пальцы. Его трясло, и в глазах то и дело темнело. Есть и спать не хотелось.

Его весь день рвало, и он не слазил с толчка, выпивая по противорвотному после каждого приступа, а потом выпивая по нескольку стаканов воды в попытке заглушить сухость во рту. Вечером Гермиона предложила ему уйти в Выручайку — такими темпами с соседей станется позвать на помощь мадам Помфри. Как Гарри дошел до Выручайки, он не помнил, осознавая только тепло руки Гермионы под его локтем.

Гермиона отобрала у него палочку, но у него чесались руки свистнуть ее у Рона или кого-то еще. Он бросился на кровать и сжал зубами одеяло. Чертова стерва! Он ее ненавидел, хотел вцепиться пальцами ей в лицо и выдавить глаза.

* * *

Комната была окутана тусклым, мутным светом. Заклинания на шторах не пропускали ни солнца, ни луны — только густой серый полумрак, в котором очертания теряли четкость. Воздух казался стоячим, тяжелым.

Гарри лежал на кровати, скрюченный, как сломанная ветка. Простыни сбились в комки, пропитались потом. Его руки дрожали даже во сне, зубы скрипели. Иногда он вздрагивал всем телом, глухо стонал, и из горла вырывался сдавленный шёпот, на грани внятной речи:

— Пусто… дай… ещё… я… могу…

Гермиона сидела на полу, спиной прислонившись к стене. Рядом стоял таз с водой, три мокрых полотенца и книга, которую она уже давно не пыталась читать. Её руки были исписаны следами ожогов. Это были следы, оставленные, когда Гарри рванулся к ней в приступе, пытаясь найти ее палочку, и его магия разрядилась, как хлыст. Он даже не понял, что произошло.

— Не найдешь, — холодно отрезала она. — Я ее спрятала.

— — Ыгнайих… — зашипел Гарри, выгибая руки с крючковатыми пальцами. — Ы‑бтнк… х’ьейе н’гркдл’лх…

— Замолкни! — страшно взвизгнула Гермиона и хлестнула его по рукам.

С тех пор прошло несколько часов. Она успела поплакать, стоя перед зеркалом, отвешивая себе пощечины и уговаривая себя собраться.

Его лицо изменилось всего за пару дней: скулы впали, а под глазами пролегли тени. Временами глаза открывались — и в них отражалось что-то такое, что Гермионе хотелось отвернуться. Так смотрит человек, у которого изо рта вырвали кусок мяса — злость и дикий голод. Иногда он с кем-то болтал, иногда смеялся, иногда раскачивался, впившись пальцами в колени.

Она не разрешала себе спать, не привязав его к кровати. Он вырывался и расчесывал кожу до крови. Может, пойти к Флитвику? Но он догадается, что происходит с Гарри, или прямо спросит — а Гермиона не могла об этом рассказать. За практику темных искусств Дамблдор упек бы его в Азкабан как пить дать — ему нужен был светлый мальчик.

Гермиона подошла ближе. Села на край кровати, чуть коснулась его лба. Гарри горел, пот скапливался на висках и затекал на подушку. От него исходил тошнотворный маслянистый запах, кровавый жирный пот покрыл всё тело. Жир пах металлом и водорослями.

— Я здесь, — прошептала она. — Я всё ещё здесь, Гарри. Ты не один.

Он застонал.

— Солнце… не хочу… больн…

— Тогда не сдавайся, — Она накрыла его ладонь своей. — Ладно?

— Я тебя ненавижу, — сказал он, давясь слезами.

— Всегда пожалуйста.

Он захрипел, вывернулся в веревках, и его магия затрещала угрожающим огнем. Гермиона вытащила палочку, не зная, что можно сделать.

— Гарри. Ты мне нужен. — Ее голос дрогнул от испуга. — Особенно сейчас. Прошу, выбери меня, а не это. Ты зашел слишком далеко.

Он заплакал, и плакал, пока не уснул.

* * *

— Сколько я… спал? — прохрипел он, пытаясь разлепить глаза, склеенные корочкой.

— Трое суток.

— Ты что, все это время здесь сидела?!

Он был шокирован. Посмотрел на часы, еле фокусируя взгляд. Час дня. Трое суток, вот черт, целых трое суток из-за того, что он экспериментировал с магией!

— Меня сменял Добби, — ответила уставшая Гермиона, перелистывая страницу какой-то книги. — В душ пойдешь?

Гарри потер сухие глаза. Во рту был мерзкий привкус, язык пересох, будто Гарри много часов облизывал соляные копи. Он подвигал туда-сюда ноющей челюстью, мрачно собрал тапки по полу и побрел в предоставленный Выручайкой душ.

В зеркале отразился настоящий мачо. Белки налились кровью, радужки потемнели. Под глазами — Гарри аж приблизился к зеркалу, подумал, что сошел с ума и у него появились веснушки — лопнувшие капилляры образовали сеточку красных точек. Губа треснула, и запекшаяся кровь собралась на ней пятном. В половину щеки красовались мятые полосы от отпечатавшегося одеяла.

Он сидел в душе, скорчившись в комок. Было холодно, и горячая вода не спасала положение. Холод был внутри. Магия обозлилась на него, он чувствовал это, но отступила. И что ему делать потом — никогда не использовать магию? Ему казалось, что он загнал себя туда, где нет выхода, и придется идти на ковер к Дамблдору, стоять там, пламенея от стыда, слушать разочарованный ровный тон. Гарри встал, держась за каменную стену — голова кружилась — и хорошенько вымыл голову.

— Выглядишь все еще кошмарно, — тонко улыбнулась Гермиона.

— Очень мило, — только и произнес Гарри. — Спасибо большое.

Гермиона закрыла книгу, заложив ее пальцем.

— Учись это контролировать. Как хочешь, Гарри. Эти несколько дней — просто кошмар.

— Я знаю, — прошептал он, растерявшись от нападок. — Просто… Она хочет…

— Этого ты хочешь.

— ЭТО БОЛЬНО! — заорал он, превозмогая набат в голове. — БОЛЬНО!

— Значит, наплюй на боль, — закричала в ответ Гермиона. — Нет ничего такого, с чем не справилась бы дисциплина! Научись контролировать магию!

— Да как?!

— Если ты считаешь, что не справишься, то иди к Дамблдору, — безжалостно продолжила она. — Потому что магия будет разъедать тебя, превратит в своего раба и вымучает все вокруг, все, что ты любишь и что тебе небезразлично. И однажды ты пожалеешь, что не пошел к Дамблдору раньше.

— Я справлюсь, — хмуро ответил Гарри, усаживаясь за стол. Он выгорел. — Дай мне шанс. Что это у тебя на руках?

Она проигнорировала его.

— Добби?

— Это я сделал?

— Что хотела мисс? О, Гарри Поттеру стало лучше!

— Это я сделал?

— Господи! Да, Гарри, ты! Легче стало? Добби, принесешь ему чего-нибудь поесть, пожалуйста?

Гарри тошнило. Добби смотрел на них, уши прижаты к голове. Есть ли смысл извиняться? Можно ли за такое извиниться? Да что он за чудовище?

— Это твоя магия, — вздохнула Гермиона. — Я знаю, что ты ее не контролировал.

— От этого не легче, — ответил он.

Она промолчала.

Когда Гермиона ушла на Нумерологию, Гарри поменял потную постель, всю в кровавых мазках. Сел, устало вытер лоб. Его опять начинало трясти. Хотя нет. Он посмотрел на свои руки — всё было в порядке.

Что тогда было не так? Или он просто забыл как это — жить без боли? Да вроде нет.

Пространство.

Вот оно что. Пространство стало вязким. Движения — чуть запаздывающими. Язык стал чужим — шероховатым, неуклюжим. Гарри встал, прошелся. Каждый вздох отдавался в голове туманным эхом, словно его уши залили водой. Всё казалось чуть-чуть знакомым и одновременно чужим.

Словно кто-то медленно выключал свет внутри головы — прикручивая лампу виток за витком.

Он моргнул. Потянулся к голове, пощупал затылок. Будто кто-то раскалил медную монету у него в черепе.

Он понял, что не может подобрать слова. Что-то назревало. Приближалось. Что-то непрошеное, что выходит из подсознания. Он никогда не терял сознания так плавно, так медленно…

Тело знало раньше, чем ум.

«Скоро», — подумал он, охваченный смесью ужаса и тупого смирения, — «ещё сек…»

Гарри летел на спине филина по голубому небу к старому увитому плющом дому, дом стоял на склоне высокого холма. Приятный ветер дул в лицо. Они спускались все ниже и ниже и, наконец, влетели в темное разбитое окно в верхнем этаже дома. Миновали полутемный коридор, влетели в дверь в конце коридора и очутились в слабо освещенной комнате с наглухо заколоченными окнами.

Филин пролетел через комнату, завернул прямо в кресло и исчез. На полу рядом с креслом двигались две темные фигуры.

Одна принадлежала большой змее, другая человеку. Человек был маленький, лысый, остроносый. Он лежал, скрючившись, на коврике перед камином, всхлипывал и хрипел.

— Тебе повезло, Хвост, — раздался ледяной голос из глубины кресла, куда опустился филин. — Очень повезло. Ты сделал грубую ошибку, но все обошлось. Он мертв.

— Господин, — с трудом произнес человек на полу. — Господин мой, я… я так рад… простите…

— Нагайна, — продолжал ледяной голос, — тебе сегодня не повезло. Я пока не позволю тебе пообедать Хвостом. Ну, ничего, ничего, Гарри Поттером полакомишься.

Змея зашипела, и Гарри увидел ее трепещущий язык.

— Вот тебе еще, Хвост, и помни, больше ошибок я не потерплю.

— Не надо, мой господин, умоляю…

— Круцио!

Хвост закричал как животное, разрываемое клещами. Гарри захлебнулся в этом звуке — он не слышал ничего, кроме этого мучительного, бесконечного рева, шрам вспыхнул белым огнем. Гарри кричал, кричал, кричал, не осознавая этого — от боли и ужаса, терпкого звериного страха — красные глаза найдут, тонкие пальцы потянутся за ним…

Он очнулся на полу, рыдая от боли, двумя руками вцепившись в лоб. Его трясло, а по полу от штанин растекалась теплая лужа. Он перевернулся, лихорадочно всматриваясь в темные углы комнаты, отползая прочь от Волдеморта, прочь от боли.

Звать Добби было выше его сил. Он лежал — в глазах было темно — и судорожно подергивал ногами.

Гарри перевернулся, наконец встав на дрожащие колени, поморщившись, убрал лужу.

Он не понимал, как сумел подняться. Ещё мгновение назад сидел на полу, пытаясь справиться с головокружением, а в следующий — уже шел, цепляясь за спинки кресел, потому что не мог восстановить равновесие и удержаться на ногах. На губах чувствовался вкус крови, но он так и не понял, откуда она взялась.

— Гермиона?

Ответа не последовало.

— Гермиона?

Гермионы не было.

Пошатываясь, он побрел в душ, потирая глаза в попытке лучше рассмотреть творящееся вокруг и прийти в себя. В голове бил набат. В зеркале отразилась искаженная рожа — шрам, разветвляющийся по всему лбу, кровоточил.

Со сдвоенного урока нумерологии Гермиона пришла в половину седьмого, когда сумерки только начали опускаться на замок. Гарри, мрачный, сидел в кресле.

— У меня опять был сон, — встретил он ее. — Про Волдеморта.

Гермиона, вмиг напрягшись, села на диван, скинув сумку на пол.

— Кто-то умер, и это пошло на руку Волдеморту. Но Хвост перед этим совершил какую-то ошибку, и Волдеморт его за это наказал. Ну и он, как обычно, планирует убить меня, но тут ничего нового.

— Нет, мне все-таки интересно, почему ты видишь эти сны.

— А ты не понимаешь? — Он вскочил и заходил по комнате. — Во мне все-таки часть его души…

— Не говори так!

— …может, я вижу эти сны, когда слаб, или еще что-то…

— Гарри. Мы не доказали, что в тебе его душа, или смерть, или что бы там…

— …хотя летом всё было нормально, просто недоедал…

— Гарри.

Он посмотрел на ее, раздраженный и взъерошенный.

— Пойдешь к Дамблдору?

— Уже сходил, пока чувствую себя в адеквате. Он, конечно, мудак, но мы на одной стороне. — Гарри потянулся.

— И что?

Гарри вздохнул.

— Он думает, что сны вещие — естественно. Или как называются сны, когда ты видишь, что происходят в настоящем? Короче, типа шрам у меня начинает болеть, когда Волдеморт близко и питает ко мне — цитирую — особенно сильную ненависть.

— А во сне ты чувствовал его ненависть?

— Я и в первом ее не чувствовал. Не знаю, чего он вдруг взъярился. Короче, Дамблдор думает, что всё связано: Берта, какой-то старик, который жил в деревне отца Реддла, и Крауч.

— А что Крауч?

— Ах, да! — вспомнил Гарри. — Я ж тебе не рассказал. Крауч мертв.

Гермиона тихо вскрикнула и прижала руки ко рту.

— Какая-то Чарис Крауч, вроде его сестра, пришла в Министерство, и сказала, что родовой гобелен показывает дату смерти. Двадцать третьего мая.

— Господи…

Гермиона молчала несколько минут, уставившись в огонь.

— Слушай, Гарри. Вспомни, что Дамблдор тебе еще говорил. Или спрашивал. Вообще, как себя вел — паузы, жесты, всё.

Гарри задумался, перебирая воспоминания, благодаря Умострильному ритуалу теперь уложенные в аккуратные штабеля.

— Так… Он подтвердил, что Сириус ему всё рассказывает, сказал, что сам привел Сириуса в пещеру.

— Ага, так и знала.

— Я спросил, становится ли Реддл сильнее, он так внимательно посмотрел на меня. Еще сказал, что его слова о том, почему я чувствую Волдеморта — всего лишь предположение.

— Ну, его предположения часто оказываются правдивыми.

— Еще спросил, видел ли я Волдеморта.

— А это ему зачем знать? Он же в курсе, что у него новое тело. И что ты ответил?

— Что видел только спинку кресла.

Гермиона еще немного сидела, раздумывая, а потом мрачно усмехнулась.

— Ну конечно. Естественно. — Она фыркнула. — Он в курсе того, что ты… ну, что в тебе душа Волдеморта.

— А ты сомневалась? Стоп, и что?

— А то, что ему было интересно, как ты видишь Волдеморта в своих снах — сбоку или… или его глазами. Очевидно, было бы плохо, если бы ты начал вселяться в его сознание, м?

Гарри передернуло.

— Что еще?

— В конце пожелал мне удачи в третьем туре, — хмуро ответил Гарри. — Позвал меня, долго молчал, а потом пожелал удачи. Всё он знает, Гермиона.

И Гермиона зашипела, как разъяренная кошка.

* * *

Следующие будни прошли относительно скучно. Она все равно ходила на уроки, оставляя вместо себя Добби и бегая в Выручайку каждую перемену. Гарри было лучше — вроде бы. Иногда он расхаживал по комнате, заламывая пальцы, иногда замирал и всматривался в окно. Ел плохо, но питание началось налаживаться к огромному облегчению Гермионы и счастью Добби. В пятницу его опять затрясло, и он два дня провалялся в кровати, воя и раздирая себе грудную клетку, пока Гермиона, сдерживая слезы, его не связала. Он не спал, хоть и был уставший донельзя. Его тошнило, и весь бульон, съеденный днем, оказался на полу. Гермиона, не поведя и бровью, взмахнула палочкой.

Она смотрела на него, когда он спал, и любовь к нему — ее брату, ее семье — переполняла сердце пышущим жаром. Они знали друг друга интуитивно — костями, кровью. «Бери, что хочешь. Рви, ломай, выжигай. Я буду ненавидеть тебя за это, Гарри, но и любить тоже буду вечно. Даже если ты сотрёшь всё, что у нас было, и то, кем ты есть. Даже если от меня ничего не останется, только пепел».

Через два дня он открыл окно, высунулся в него наполовину, и с наслаждением вдохнул запах приближающегося лета.