Взаперти (гет)

Воздух на «Кингс-Кросс» был густым от пара, угольной пыли и голосов, спешащих прочь из Лондона. Кэтрин стояла, словно прибитая к платформе, вцепившись в рукав Римуса Люпина — единственный якорь в этом бушующем море. Под глазами залегла тень уставшего заката, а взгляд был устремлен внутрь себя, в страну, куда не ходили поезда.

Римус в своем вечном поношенном свитере старался держаться ровно. Собственное расстройство — от неудачных поисков постоянной работы, от общего чувства потерянности — он прятал за легкой, чуть печальной улыбкой.

— Ну что, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал бодрее, — кажется, наш поезд решил последовать моему примеру и устроить небольшую забастовку. Надеюсь, он не потребует бесплатный шоколад в обмен на отправление.

Он посмотрел на Кэтрин, но та, кажется, не слышала. Лишь машинально кивнула, ее пальцы сжали ткань его рукава еще сильнее.

— Кэт! Я чуть не опоздала, прости, эти идиоты из Отдела магических катастроф устроили... Ой!

Нечто ярко-розовое и невероятно неуклюжее влетело в них, запнулось о собственную сумку и рухнуло бы на плитки, если бы Римус не подхватил ее рефлекторно.

Перед ним оказалась молодая женщина с лицом, покрасневшим от смеха и досады, и с волосами цвета спелой малины, которые сейчас торчали в разные стороны. Она, не дав друзьям опомниться, впилась в Кэтрин в объятия, чуть не расплескав на них обоих кофе.

— Ты выглядишь ужасно, — выдохнула она, отстраняясь и без всякой церемонии рассматривая лицо подруги. — Прямо как я после того, как пыталась сделать перманентную завивку палочкой. — Девушка выпрямилась, отряхнула куртку и озарила Римуса ослепительной, немного смущенной улыбкой. — О! А ты кто? С нами едешь?

Кэтрин, казалось, немного вернулась к реальности. Она выдохнула, на ее губах дрогнуло подобие улыбки.

— Дора, прекрати. Это Римус Люпин. Римус, это Тонкс. Нимфадора Тонкс. Моя... спасательная шлюпка.

Римус, слегка ошеломленный этим вихрем, все же сделал небольшую галантную паузу и кивнул, поправляя воротник пальто, которое вдруг показалось ему до смешного поношенным.

— Очень приятно, мисс Тонкс. Кэтрин много рассказывала о вашей... — он на мгновение запнулся, подбирая слово, — ...неукротимой энергии.

— Тонкс! Просто Тонкс! — поправила она его, и ее глаза, яркие и любопытные, просканировали его с ног до головы. Взгляд задержался на шраме не с жалостью, а с интересом, словно она изучала старую карту сокровищ. — О, так это тот самый Римус? Тот, что умный, скромный и... ой. — Она замолчала, на ее лице появилась легкая паника. — Я хотела сказать... который... с Защитой от Темных и не очень... нет...

«Она сейчас его смутит до смерти», — мелькнуло у Кэтрин. Но, к ее удивлению, Римус не смутился. Напротив, он улыбнулся — настоящей, непринужденной улыбкой, от которой морщинки у его глаз разбежались лучиками.

— «От Темных и не очень» — это уже гораздо ближе к истине, — парировал он мягко, и в его голосе послышался давно забытый легкий флирт. — Включая некоторых мракоборцев с взрывными характерами и... меняющим цвет волос.

Тонкс рассмеялась, громко и заразительно, и ее волосы на мгновение вспыхнули неоново-розовым.

— О, мне уже нравится! Римус, ты смешной! И наблюдательный!

Она подмигнула ему, абсолютно не смущаясь его ошеломленного вида.

Римус почувствовал, как кровь ударила ему в лицо. Он был сбит с толку этой вспышкой энергии, этим прямым взглядом. Кэтрин смотрела на них обоих — на его смущение и на ее безудержный напор. На ее губах играла слабая, печальная улыбка.

Загудел их поезд. Свисток пронзил воздух.

Кэтрин обернулась к Римусу. Внезапная серьезность вернулась в ее глаза. Она отпустила его рукав и вместо этого поднялась на цыпочки, мягко поцеловав его в щеку. Его кожа пахла ветром, не дорогим лосьоном, старыми книгами и той неизменной грустью, что всегда его окружала.

— Спасибо, Римус. За все. За то, что был... — ее голос дрогнул, — ...что был рядом.

Он положил свою теплую, шершавую ладонь ей на плечо на мгновение.

— Всегда, Кэтрин. Дверь всегда открыта. Для чая, для тишины, для крика в подушку... для чего угодно. — Он посмотрел прямо на нее, и в его взгляде было столько теплого, нерушимого понимания, что у нее снова сжалось сердце. Как друг. Он не произнес это вслух. Но это висело в воздухе, чистое и ясное, как прощальный гудок.

— Эй, хватит сюсюкаться! Поезд уезжает без нас, а мой чемодан вот-вот запросит у тележки алименты! — крикнула Тонкс, уже втаскивая свой непослушный багаж в вагон.

Кэтрин кивнула Римусу в последний раз — короткий, полный понимания кивок — и повернулась к поезду. Тонкс, уже сидя у окна, поймала ее взгляд, потом взгляд Римуса. Она подмигнула ему, сложила губы бантиком и послала в его сторону громкий, театральный воздушный поцелуй. А потом расхохоталась своему собственному дурачеству.

Римус покачал головой, но улыбка не сходила с его лица. Он стоял и смотрел, как поезд набирает ход, увозя прочь его тихую, грустную подругу и ураганную Тонкс — непредсказуемую надежду на то, что не все в этом мире еще потеряно. И впервые за долгое время он почувствовал не одиночество оборотня, а легкое, щемящее любопытство к завтрашнему дню.

* * *

«Хогвартс-экспресс» вгрызался в самое сердце шотландских нагорий. Холмы, недавно утопавшие в зелени, теперь полыхали алым, медным и золотым. Вереск на склонах сменил лиловые цветы на рыже-бурую, подпаленную солнцем шерсть. Дорога петляла, обходя черные, отполированные дождями скалы. Внизу, в расселинах, лежали озера — лоскуты потускневшего свинца, подернутые рябью. Холодная вода отражала низкое бегущее небо, отчего казалась бездонной.

— Надеюсь, эта сутулая собака в ней вспотеет, как крыса в ловушке, — провозгласила Тонкс, ловко подбрасывая мандарин. — И будет чесаться. Ты туда колючую крапиву подмешала, да? Чтобы напоминала ему, каково это — быть колючим засранцем.

Кэт не ответила. Не подняла глаз. Но уголки ее губ дрогнули в почти незаметной улыбке. Она не останавливала Тонкс. Эти колкости были как бальзам — они прижигали рану, не давая ей загноиться.

Ее пальцы провели по мягкой шерсти, поправили складку на рукаве — там, где у него был старый шрам от цепи. Потом движение ее рук замедлилось. Взгляд улетел куда-то далеко, на солнечные террасы Сицилии.

Она открыла небольшую дубовую шкатулку с легким щелчком. Внутри лежал маленький пузырек из темного обсидианового стекла. Жидкость в нем переливалась густым, золотисто-медовым светом.

— О, это то самое, от которого он перестал ходить, как зомби, и начал просто хмуро бубнить себе под нос? — оживилась Тонкс. — Помнишь, он тогда говорил, что это на вкус как будто гномы нас…тупили ему на язык?

— Вкус на любителя, — тихо, почти машинально, процитировала Кэт свои же слова из иной жизни. Голос прозвучал хрипло.

Она бережно вложила флакон в потайной карман на внутренней стороне кофты, у сердца, который аккуратно зашила прочным незаметным швом. Это был символ. Того времени, когда она его вытаскивала. Когда она была ему нужна.

Теперь она возвращала ему это. Без единого слова. Он узнает запах. Узнает вкус.

Она захлопнула коробку и перевязала ее простой бечевкой — туго, профессионально, как перевязывала раны. Не было ни бантов, ни карточки. “С днем рождения”, выведенные углем на картоне — К.

— Готово, — выдохнула она, и в этом слове была целая вселенная усталости.

Тонкс свистнула. С багажной полки бесшумно спикировала ее личная сова — не почтовая, а для особых поручений. Птица была цвета пепла, с огромными, пронзительно-желтыми глазами.

— Ну что, красавица, — Тонкс протянула руку, и сова села ей на запястье. — Задание на выживание. Нужно найти большую черную псину с несчастными глазами. Чуешь его? Чуешь запах дыма, моря и глупой мужской тоски? А потом возвращайся к Кэти и оберегай ее, как сделала бы я.

Сова повертела головой, ее зрачки расширились. Казалось, она и правда что-то чувствовала.

Кэт протянула коробку. Тонкс прикрепила ее к мощной лапе птицы своим особым, хитрым узлом.

— Лети, — сказала Кэт, глядя сове прямо в глаза. Взгляд был тяжелым и полным невысказанного приказа. — И будь осторожна. Если почувствуешь хоть каплю опасности — бросай посылку и возвращайся. Она не стоит твоей жизни.

Сова глухо щелкнула клювом, толкнулась от руки и бесшумно растворилась в темно-синей мгле за окном.

Тонкс обняла Кэт за плечи, и они молча смотрели в ночь.

— Он сойдет с ума, — наконец сказала Тонкс, и в ее голосе не было насмешки, только странная нежность. — Когда найдет это. Это же твое сердце, выпаренное в склянке.

— Я знаю, — тихо ответила Кэт. — Пусть сходит. Я сделала это не для того, чтобы нам стало легче. Я сделала это, потому что не могу по-другому. — Она замолчала, а потом добавила уже почти шепотом: — Потому что, может быть, это единственный способ до него достучаться теперь.

— Ну и какого черта ты тогда с ним? — спросила Тонкс с искренним недоумением. — Если ты все это понимаешь и все равно...

Кэтрин отпила глоток кофе, ее взгляд снова ушел в окно.

— Потому что я также знаю, каково это — быть заложником собственного прошлого. Он сражался не со мной. Он сражался с призраками в своей голове. И... — она сделала паузу, — ...и проиграл этот раунд. Это не оправдывает его. Это просто... объясняет. — Она резко выдохнула, и в ее тоне появилась натянутая легкость. — Ладно, хватит. Если ты не против, давай сменим тему. Расскажи лучше, как ты умудрилась на прошлой неделе превратить патруль в розовых фламинго?

Тонкс на мгновение застыла, а потом расхохоталась, ее волосы на секунду стали ярко-оранжевыми. И хотя тема была закрыта, Кэтрин уже снова устроилась поудобнее, готовая слушать болтовню подруги, оставив за окном серое небо и образ человека, который, как эти шотландские холмы, был и суров, и далек от нее.

* * *

Великий замок Хогвартса преобразился до неузнаваемости. Тысячи тыкв парили в воздухе, из их глазниц лился неровный оранжевый свет, отбрасывая на стены гигантские, пляшущие тени. Потолок был затянут низкими, бархатисто-черными тучами, сквозь которые лишь изредка проглядывала кроваво-красная луна.

Холодный октябрьский воздух кусал щеки, но на площадке перед замком царило пестрое, шумное оживление. Среди черных мантий преподавателей, словно серая птица в стае ворон, выделялась строгая фигура мадам Помфри. И на шаг позади нее, с идеально прямой спиной — Кэтрин, кутая плечи в теплую шаль.

Ее лицо было маской профессиональной отстраненности, за которой скрывалась усталость до костей. Только легкая складка между бровями выдавала ее. Внутри же все клокотало. После побега Сириуса, после встречи с Тонкс этот шум казался ей фальшивым. Ее взгляд скользил по рядам студентов, машинально выискивая знакомую взъерошенную черную голову. Гарри. Жив, цел?

И она нашла его. Неподалеку, рядом с Роном и Гермионой. Он смотрел на озеро, нахмурившись.

Появление кареты, запряженной гигантскими крылатыми конями, произвело фурор. Студенты ахнули. Кэтрин же видела другое: бледность кожи, голубоватый оттенок губ у половины девушек — верные признаки переохлаждения. Их изящество было вымученным, плодом жесткой дисциплины, а не здоровья. Списки для укрепляющих зелий придется пополнить.

Потом появился Дурмстранг. Мощный всплеск мужской, почти звериной энергии. Кэтрин сузила глаза. Переразвитая мускулатура у многих говорила о сверхнагрузках. Тот, что выпрыгнул первым, приземлился с чуть слишком согнутыми коленями — старая травма. Слишком много агрессии в позах. Это не уверенность, это гиперкомпенсация. Готовь перевязочные материалы и успокоительные, Кейм.

И тогда она увидела его. Человека, вышедшего следом. С тонкими губами и улыбкой, которая не достигала глаз. Игорь Каркаров. Ее взгляд зафиксировал нервный тик под левым глазом, слишком частое сглатывание, землистый цвет лица. Сердечно-сосудистые проблемы или последствия постоянного стресса. Она мысленно добавила его в свой список наблюдения.

Кэтрин спиной почувствовала чей-то внимательный взгляд и обернулась. Дамблдор стоял рядом, его голубые глаза изучали не гостей, а ее саму.

— Ну что, мисс Кейм? — спросил он тихо. — Каков ваш медицинский вердикт нашим гостям?

Кэтрин не стала сглаживать углы. Голос прозвучал ровно и сухо.

— Они привезли нам своих лучших бойцов, профессор. Потребуется наблюдение. Некоторым — более пристальное, чем другим.

Она бросила короткий взгляд в сторону Каркарова. Дамблдор проследил за ним и медленно кивнул.

— Как всегда, проницательно, — произнес он. — Я буду полагаться на вашу бдительность. Рад, что вы вернулись к нам.

Церемония началась. Кэтрин отступила еще на шаг назад, в тень, позволив волне праздника прокатиться мимо. Ее работа была сделана. Теперь предстояло ждать. И быть готовой.

Ее взгляд снова нашел Гарри. Он теперь смотрел на прибывших с тем же подозрением, что и она. И в этом молчаливом, незнаемом ими обоими союзе, было крошечное, холодное утешение.

* * *

Несколько дней спустя в больничное крыло вкатили на носилках, которые парили в воздухе сами по себе, издавая тревожное позвякивание. На них корчились и стонали двое существ, с трудом узнаваемые как Фред и Джордж Уизли.

Их рыжие волосы поседели и полезли клочьями. Лица покрылись сеткой глубоких морщин, а руки тряслись с таким усердием, что, казалось, вот-вот отвалятся. От них пахло пылью, дешевым парфюмом и горьким миндалем.

Фоном гремел гневный монолог мадам Помфри.

— ...и конечно же! Близнецы Уизли! Следовало ожидать! — она влетела в палату. — Никто больше в этом замке не способен на такое идиотское, бессмысленное и... эстетически уродливое вредительство собственному здоровью!

Кэтрин, уже стоявшая у своего рабочего стола, даже бровью не повела. Лишь вздохнула и повязала волосы косынкой.

— Мадам, если я правильно помню, — ее голос разрезал гневную тираду, — их... творческая деятельность — семейная черта. Я работала с их отцом. Он как-то пытался «улучшить» автомобиль маггла... был большой пожар. — Она сказала это ровным тоном, подходя к носилкам.

Гневный румянец на щеках мадам Помфри немного спал. Она фыркнула.

— Не вижу, как это его оправдывает!

— Это не оправдание, мадам. Это... констатация наследственности, — мягко парировала Кэтрин, уже проводя палочкой над телом Фреда. Серебристый свет выявил ядовито-лиловые разводы.

Фред приоткрыл один глаз и попытался ухмыльнуться.

— Папа... взорвал... гараж? — прохрипел он.

— И чуть не лишился бровей, — кивнула Кэтрин без тени улыбки. — Молчите и не двигайтесь. Вы сейчас в состоянии, когда чих может стоить вам последнего зуба.

Она работала быстро и бережно. Ее руки уверенно накладывали заклинания, несколько зелий пришлось ввести шприцем прямо в кровь.

— Ваш отец, — продолжала она тихим голосом, чтобы отвлечь их, — был единственным, кто мог убедить начальство, что летающий Форд Англия — это «ценный исследовательский актив». Он всегда видел... необычное применение обычным вещам. — Она посмотрела на них.

— Я вижу, талант не пропал даром.

Джордж слабо закашлялся.

— Он... никогда... не рассказывал…

— Потому что я была одной из тех, кто тушил тот пожар, — сухо заметила Кэтрин. — У вашего отца обгорела половина спины. Но вы же не видели ни единого шрама? Магия — искусство. И сейчас мне предстоит исправлять последствия вашего... творчества. Глотайте.

Она поднесла к его губам мензурку с дымящимся противоядием. Мадам Помфри наблюдала, сложив руки на груди. Ее гнев сменился на привычную, суровую оценку.

— С вашего разрешения, мадам, — Кэтрин повернулась к ней, — я бы оставила их под наблюдением. Инъекции нужно повторять каждые четыре часа.

Мадам Помфри молча кивнула.

— Надеюсь, к утру они перестанут напоминать мою прабабушку Агату. Раз уж это ваши любимые сороки, дежурство за ними — ваше, моя дорогая.

Когда она ушла, в палате воцарилась тишина. Фред и Джордж, уже больше похожие на себя, смотрели на Кэтрин с новым уважением.

— Вы... знаете нашего отца? — тихо спросил Джордж. — Это не история для поднятия духа?

— Знаю, — просто ответила Кэтрин, поправляя ему подушку. — И если вы унаследовали хоть каплю его упрямства, то знайте: он никогда не сдавался. Но он всегда думал о последствиях. Попробуйте и вы последовать этому примеру.

Она погасила свет, оставив только ночную лампу, и вышла из палаты, оставив их наедине с мыслями о летающих машинах, взорванных гаражах и отце, который оказался куда интереснее, чем они думали.

* * *

Коридор, ведущий к больничному крылу, был пустынен в этот поздний час. Камни хранили древнее тепло, а в высоких окнах угасал розовый отсвет заката. Кэтрин шла медленно, ее шаги почти неслышны на вековом камне. Возвращение в Хогвартс после всего... оно как надевание старого, когда-то любимого платья, которое стало вдруг колоть в самых неожиданных местах.

Из ниши у статуи однорукого рыцаря выскользнул пушистый комочек грязно рыжего цвета. Живоглот. Он остановился перед ней, поднял свою приплюснутую мордочку и издал тихий, вопросительный звук. Его огромные глаза-блюдца смотрели на нее безо всякого осуждения, лишь с тихим, кошачьим пониманием.

Уголки губ Кэтрин дрогнули в чем-то, отдаленно напоминающем улыбку. Она наклонилась и взяла кота на руки. Он тут же устроился у нее на груди, упершись лапами, и заурчал, как маленький скрипучий двигатель, растворяя в себе всю тяжесть дня.

Кэт прижалась к нему щекой, вдыхая запах пыли, солнца и кошачьей шерсти, и отступила к глубокому подоконнику. Устроилась там, в последнем луче заходящего солнца, качаясь на каменном выступе и нежно гладя Живоглота за ухом. Она смотрела в окно, не видя открывающихся видов, ее взгляд был обращен внутрь себя.

Именно в этот момент из-за поворота появилась троица. Гарри, Рон и Гермиона. Они оживленно о чем-то спорили, но замерли, увидев ее.

— Видите? — прошипел Рон, тыча локтем в Гарри. — Говорю вам, она стала еще грустнее. В прошлом году она хотя бы иногда улыбалась. Теперь будто... будто ее лучший друг умер. Наверное скучает по Люпину, они всегда парой ходили.

— Рон! — строго прошептала Гермиона, но ее взгляд тоже прилип к одинокой фигуре в подоконнике. В том, как мисс Кейм держала кота, как она смотрела в никуда, было что-то такое хрупкое и беззащитное, что перехватывало дыхание.

Гермиона, не сказав больше ни слова, решительно взяла обоих мальчиков за рукава и потащила за собой в обход, по другой лестнице.

— Но мы можем пройти только тут! — попытался возразить Гарри. — Сир…Он ждет письма.

— Тс-с-с! — зашикала на него Гермиона, смотря на него с внезапной взрослой серьезностью. — Ей нужно побыть одной. Не сейчас.

Они ушли, их шаги затихли в соседнем коридоре, оставив Кэтрин наедине с мурлыкающим котом и угасающим светом. Она так и не заметила их. Но это мимолетное, тихое сострадание, это маленькое проявление такта со стороны девочки-отличницы стало тем самым невидимым стежком, что начал сшивать края ее разорванного мира. Не все еще было потеряно. Пока в этом замке были такие вот маленькие, тихие крупицы доброты, в нем можно было жить. И, может быть, когда-нибудь даже снова начать чувствовать.