Один человек и один город (гет)

* * *

Процессия, торжественно вошедшая в камеру, оказалась немногочисленной. Собственно, лица были все те же: команданте, мой следователь и две, эээ… колдуньи.

Честно говоря, я в равной степени сомневался насчет обеих. Просто чернокожая, в силу возраста и приобретенного жизненного опыта, производила большее впечатление. По крайней мере, внушала к себе уважение плавностью движений и спокойствием. Внутренним, которое, как ни странно, всегда явственнее и заметнее внешнего. Помню, у меня в ежедневнике была пара-тройка контактов на этот счет. Тренинги по эмоциональной устойчивости и все такое. И я даже побывал на вводных занятиях. Чтобы решить, какой из шарлатанов больше заслуживает платы за свои фокусы. М-да…

— Нужно что-то еще? Для вашей работы, сеньорита, — уточнил Сильва, обращаясь к девчонке на удивление почтительно.

Потешается? Да нет, вроде не похоже. Начальник управления, все-таки, человек не в том статусе, чтобы развлекаться, насмехаясь над бесправными и беззащитными. У него в подчинении целая куча куда более забавных мишеней. А главное, ни одна из них слова поперек не скажет. Наоборот, натужно посмеется вместе с команданте.

Лил не стала отвечать. Не разжала стиснутые до синевы губы, только мотнула головой. Отрицательно. Ну и слава Господу! Если бы в камеру внесли какие-нибудь погремушки, ленточки, бусики, палочки и прочую бессмысленную дребедень, боюсь, сохранять вежливую заинтересованность было бы трудно всем присутствующим. Мне уж точно.

— Итак?

— Не торопите ее, сеньор, — тихо попросила чернокожая Мари. — Осталось самое малое, что нужно для ритуала. И самое важное.

— Хотите сказать, все, что нам продемонстрировали ранее, всего лишь…

— Тссс! Проявите еще немного уважения. Совсем немного.

Сильва пожал плечами, но коснулся рта кончиками пальцев, показывая: все, согласен, буду нем, как рыба. Остальные и до того молчали, а когда девчонка шагнула ко мне, так и вовсе затаили дыхание.

Не знаю, какой ерундой Лил занималась целые сутки, но явно не спала: кожа вокруг глаз казалась совсем серой. Комплект одежды тоже был прежним. И слишком легкомысленным для намечающегося представления. Ничего не имею против народных традиций и связанной с ними театрализации всяческих бытовых ситуаций, но право, если уж речь зашла о колдовстве, можно было внешнюю атрибутику хоть обозначить? Например, накинуть на плечи девчонке такую же хламиду, в какой щеголяла ее наставница. Прочитать молитву или абракадабру, символизирующую заклинание. Сделать пасс руками. А так получается, она просто подойдет ко мне и… И что-то случится?

Лил остановилась. На приличном расстоянии: не дотянуться. Подняла голову и уставилась на меня. Не моргая. Глаза в глаза.

Поймав ее взгляд, кстати, вполне можно было поверить в нечто сверхъестественное. На несколько секунд.

Крепкий кофе. Не только что заваренный, а уже успевший постоять. Слегка остывший, сбросивший пенку и обнаживший свою глубину. Не ту, что прячется на дне чашки. Другую. Где-то под ней. Под блюдцем. Даже под столиком. Может, в области пола? Нет, еще дальше…

Взмах ресниц, и все, нет больше кофе. Остался только карий взгляд, напряженный и вопросительный.

Я что-то должен сказать? Сделать? Упасть на пол и забиться в конвульсиях? Вряд ли, потому что все остальные смотрят на меня с интересом, но явно без опасений, что случится нечто, угрожающее жизни и здоровью. Значит, планировался какой-то простой фокус. Что-то вроде гипноза? Хорошо. Но почему она всего лишь молчит и смотрит? Пусть озвучит задание, даст приказ, вот тогда и оценим силу заявленного колдовства.

Ну же! Только не говори, что струсила в последний момент. Не поверю.

Еще взмах. Один, другой, третий. Мелко-мелко задрожавшие ресницы, между которыми вдруг заблестели…

Слезы?

Дверь камеры оставалась открытой, и наверное, только поэтому Лил удалось выбежать вон: не думаю, что ее глаза, залитые соленой водой, что-то могли видеть в этот момент. Следом, кстати, никто не отправился. Ни падре, так трогательно, почти душераздирающе рассказывавший мне о нелегкой девичьей судьбе, ни величавая мамбо. Пожалуй, проводил девчонку взглядом один только Гарсия. На всякий случай.

— Что скажете? — первым общее молчание нарушил команданте.

Можно было не гадать, кому задан вопрос. Одной-единственной персоне изо всех нас. Той, которая хоть что-то должна была понимать в случившемся. Или хотя бы притвориться, что понимает.

— Порадуете нас или огорчите?

— А что бы вам хотелось услышать, сеньор?

— Собственно, правду. Ничего, кроме правды, ведь мы собрались здесь именно за этим.

Мари ла Кру мягко улыбнулась:

— Правда состоит в том, что никто не добился своей цели. Кроме, разве что, этого молодого человека: он хотел помочь девушке, попавшей в затруднительное положение, и помог. Что заслуживает уважения.

— О каких целях вы говорите? Мы хотели лишь…

— Вы, сеньор, хотели увидеть чудо. Или, на крайний случай, чудесный спектакль. Ваш подчиненный надеялся, что увиденное подарит вам немного больше веры. Я желала убедиться в силе девочки, святой отец…

— Позвольте мне сохранить мою цель в тайне, — подал голос падре Мигель. — Могу только чистосердечно подтвердить: да, то, на что я рассчитывал, тоже не случилось.

— Кто у нас остался? Девочка. Но думаю, ее даже не надо спрашивать о результате. Мы все видели слезы, сеньоры. Это самый искренний и правдивый ответ.

Сильва, кивавший каждому слову чернокожей мамбо, признал:

— Вы правы. Никто не получил желаемого. И пожалуй, это справедливо. Как считаете, падре?

— Все в руках божьих.

— Вне всякого сомнения, вне всякого… — осенил себя крестом команданте. — Что ж, никого не смею задерживать.

Вышел он первым. Как полагается самой важной персоне. Гарсия потянулся следом и вздрогнул, услышав мое:

— Шеф! Насчет справки…

— Будет тебе справка. Все будет.

— Так я сейчас зайду?

В ответ, уже из-за порога, раздалось что-то малоразборчивое, но вселяющее надежду на получение нужного документа.

Падре на прощание перекрестил меня, уж не знаю, зачем, и тоже ушел. Последней к выходу двинулась Мари ла Кру, и поскольку теперь уж точно было ясно, что по доброй воле никто не будет ничего рассказывать, пришлось заступить ей дорогу.

— Вам что-то требуется, молодой человек?

— Информация.

— И какая же?

— Вы всех нас, и себя в том числе, замечательно разложили по полочкам, но не сказали главного. Мне, по крайней мере.

— И что же, по-вашему, главное?

— То, из-за чего все и затевалось. Колдовство.

— Оно не состоялось, — улыбнулась мамбо.

— Отлично. Но я могу узнать, что произошло бы, если бы…

Ее улыбка стала шире. Обнажила ослепительно-белые, особенно на фоне такой кожи, зубы.

— Или вы хотите, чтобы я спросил у Лил? Вряд ли это поможет ей поскорее успокоиться.

— А знаете, пусть будет именно так. Спросите. Либо это убьет девочку, либо заставит родиться заново. Для новой жизни.

Поскольку я не двигался с места, ей пришлось меня обойти. Давая понять, что продолжения беседы не будет.

Справку мне выписали в рекордные сроки: Гарсия сунул мне бумажку с ярко-синей печатью еще на полпути к выходу из общего зала. И тут же убрался восвояси под улюлюканье коллег, уже наверняка посвященных во все подробности только что завершившейся истории.

Солнце на небе подползало к обеду. То есть, к зениту. Жарило вовсю. Укрыться от палящих лучей можно было только в тени парковых кустов, да и то весьма условно. И уж точно никто бы не обезумел настолько, чтобы выходить на самый солнцепек, пусть и к фонтану: водяная пыль слегка освежала кожу, но для защиты требовалось что-то поматериальнее. Особенно маленькой фигурке, присевшей у мраморного бортика. Ага, прямо голыми коленями в острую каменную крошку.

— Тебе не больно?

Попытка быть вежливым прошла без внимания.

— Ну не получилось, и ладно. Чего переживать?

Ноль эмоций. Смотрит куда-то в переплетение струй. Но хоть не плачет. Или просто в брызгах, оседающих на ее лице, не разобрать слез?

— А что вообще должно было получиться, кстати?

Ага, теперь все четко: брызги налево, слезы направо. Целый поток.

— Да хватит уже!

И платка-то под рукой нет… Придется пожертвовать рубашкой: утереть чумазую мордочку. В смысле, загорелую от природы.

— Есть смысл рыдать-то? Мир же не рухнул. Вон, стоит себе, такой же, как раньше, сама посмотри.

— Мир…

Первое слово за весь день. Наш совместный.

— Стоит…

— И будет стоять, можешь мне поверить. Потому что ему все наши слезы до одного…

— Этот мир пусть делает, что захочет. А мой… мой… Моего мира больше нет!

Новый поток слез. Чуть послабее, ну да и рубашка у меня не безразмерная.

— Можешь объяснить толком? Только учти, еще одного взрыва рыданий я терпеть не буду. Уйду и больше ничего спрашивать не стану.

— Не уходи.

Сказала еле слышно, зато за штанину уцепилась не хуже краба.

— Значит, поговорим?

Кивнула. В паузе между сморканиями. Интересно, кто стирать-то будет?

— Я уже понял: твои планы полетели ко всем чертям. Что бы ты ни планировала. И хотя сейчас уже почти бессмысленно это знать, с другой стороны, и тайну хранить больше не нужно. Что ты хотела сделать? В смысле, наколдовать?

Бурчание. Куда-то вниз, в песок.

— Не слышу.

Еще несколько слов, по-прежнему неразборчивых.

— Нет, так дело не пойдет!

Она легкая. Чуть тяжелее Генри, если сравнивать. И поднять ее за талию так же легко. Только приходится держать, чтобы снова не осела вниз.

— Вот, теперь можешь говорить.

— Ты должен был…

Ага, значит, подобие гипноза намечалось. В принципе, изо всех фокусов самый реальный. И беспроигрышный. Если получается.

— В меня…

Странное построение фразы. Настораживающее.

— Влюбиться…

Она говорила все тише и тише, так что последнее слово пришлось наполовину угадывать, а не слушать. Может, поэтому долгожданный ответ и показался мне настолько нелепым?

— Только и всего?

— Однажды и на всю жизнь!

Чуточку обиделась? Зато вроде больше не плачет.

— Разве любовь можно наколдовать? Возьми любую сказку, и она докажет тебе обратное. Чудо настоящей любви всегда рушит все чары.

— Сказки это сказки! Чудес в жизни не бывает!

— А колдовство бывает?

— Да!

Идиотская позиция. Главное, не предполагающая осмысленной дискуссии.

— Ладно. Значит, ты хотела заколдовать меня, чтобы я в тебя влюбился. Допустим. И ты была уверена, что все получится?

Гордо отвернулась.

— Тем не менее, я сейчас стою перед тобой и в сфере чувств изменений не ощущаю. Какой вывод будем делать? Очень простой: никакого колдовства не существует.

— Существует! Просто у меня… просто…

Последний заряд слез был совсем слабым. Как раз на рукав рубашки.

— Просто я…

— Та еще колдунья. Правильно?

Опустила взгляд.

— И в чем трагедия? Никто даже не улыбнулся, если хочешь знать. А могли бы освистать, и это было бы намного больнее.

— Пусть свищут. Пусть смеются. Это все уже не важно.

— А что важно?

— Я слышала их. Лоа. Можешь говорить все, что хочешь, но они были рядом. Были со мной все эти годы, а сегодня… Промолчали. Сегодня, когда были нужны, как никогда…

— Наверное, у них нашлись другие дела. Более важные.

— Просто промолчали. Они слышали мою просьбу. Я знаю, что слышали!

А уж я сколько просил. И не духов каких-то. Самого главного. Того, кто их всех сотворил. И тоже уверен, что каждое мое слово донеслось до Его ушей. Правда, не могу сказать, что в ответ промолчали. Ответили, и еще как! Примерно в том же стиле, как ни печально.

— Не помогли — их проблемы. Забудь. Если ты им нужна, еще сами придут и попросят.

Господи, что я несу?! Хотел же наоборот. Немного действенной шоковой терапии Лил не помешало бы. Совсем чуть-чу…

А ведь мамбо на это и рассчитывала. Когда не стала отвечать на мой вопрос. Отправила меня к зареванной девчонке, уверенная, что я не буду никого щадить. Занятная забота о воспитаннице, нечего сказать!

— Придут?

— Ну, прилетят. Понятия не имею, как они передвигаются.

— И попросят?

М-да, момент упущен. Дождаться нового? Да ну, к черту! Голову и так уже напекло.

— Придут, не придут — их дело, я уже сказал. А вот мы точно сейчас пойдем.

— Куда?

— Домой!

— К тебе домой?

Могу спорить, к этой секунде в голове девчонки уже не осталось ни одной мысли о духах, колдовстве и прочей возвышенной ерунде. По крайней мере, во взгляде, что-то ищущем на моем лице, ничего сверхъестественного не читалось. Но это-то как раз и пугало. По-настоящему.

— Ты приведешь меня в свой дом?

Все-таки она сумасшедшая. Повернутая на любви. Даже колдовство ей было нужно только для этого. Ну и для замужества, наверное. Хотя если учесть, что ее мать, согласно рассказам падре, так и не захотела связать себя узами брака…

Право, не знаю, какой вариант развития сложившейся ситуации меня больше удручает: возможность обзавестись блаженной супругой или вероятность того, что до венца мы так и не доберемся?

— Мы будем жить вместе?!

Хорошо, людей вокруг нет. Не видят скачущую и вопящую девицу.

— Пошли уже.

— Мы будем жить вместе!

На плече ее нести еще легче. А что самое удобное в этом моменте: не путается под ногами. Пинается только. От избытка чувств. И повизгивает прямо в уши. То в левое, то в пра…

Стоп. Слева — это вовсе не она. Это тормозные колодки.

— Эй, амиго! Как поживаешь? Хотя, что я спрашиваю? Если есть женщина, есть и жизнь, а ты, вижу…

Господи, а это еще кто? Рожа вроде знакомая, только где я мог ее видеть? Торчит из окна такси. А! Вспомнил. Тот самый, добрый самаритянин, который подвозил нас до границы Вилла Баха. Как его там… Муньес или что-то в этом роде. Только расставались мы на более церемонной ноте. «Сеньор» и все такое прочее. А теперь, значит, «амиго»?

— Доброго дня.

В появлении нового собеседника было, по крайней мере, одно неоспоримое преимущество: Лил смущенно затихла.

— А приятель твой как? Помню, выглядел он плоховато.

— Пока не помер.

— Ну и слава Господу!

Именно этого мне и не хватало сегодня, пожалуй. Разговора ни о чем с едва знакомым человеком. Причем любопытным и понятия не имеющим о такте и вежливости.

— Гуляете?

— Собственно, домой уже отправляемся.

— Подвезти?

— Я не при деньгах, так что…

— Да ну, какие деньги между друзьями? Садитесь, домчу в два счета!

Или он и вправду добряк, или хорошо усвоил основные правила расширения рынка услуг. Ну да, скидки постоянным пассажирам, бонусы, рекламные акции — вся эта нелепая, но действенная ерунда. Только целевую аудиторию выбрал неудачно.

— Куда ехать-то?

— В Низину. Рискнешь?

— Да запросто.

— Камино Брава, пара кварталов от колонки, дом… С балкончиком. Дурацким. Увидишь — сразу поймешь, что это он.

Лил, едва коснулась ногами земли, тут же юркнула в машину. Довольная донельзя.

— Хорошего парня нашла, — подмигнул ей водитель. — Надежного. А уж видела бы ты его тогда вечером… Настоящий принц был.

— Принц? — переспросила девчонка, озадаченно хмурясь.

— Еще какой! Одет, причесан, все дела. Да не переживай, он сейчас хорош!

— Принц…

Она откинулась на спинку сиденья. Почти вжалась. И о чем-то напряженно задумалась. Меня тоже вдруг внезапно осенило.

— Довезешь ее? Только смотри, чтобы никаких проблем не было.

— Можешь на меня положиться, присмотрю, как за младшей сестренкой. А сам что? Не поедешь?

— Надо зайти в одно местечко. Уж извини, в следующий раз покатаешь. Договорились?

— Как скажешь. Ну что, красавица, готова?

Шевеление губ, но ни одного звука. Ушла в себя, что называется.

— Удачной дороги! И спасибо. Получу зарплату, сразу…

Он покачал головой. Укоризненно. А потом машина торжественно… поплыла, иначе не скажешь. Прямо как карета. С самой задумчивой принцессой в мире.

* * *

События прошедших суток вкупе с сотрясением мозга и душевными потрясениями совсем выбили из головы единственно важную деталь аварии. Трансформацию сеньора Фуэнтеса. А вот доктор сразу подметил схожесть между двумя больными, которых ему довелось осмотреть. И поставил диагноз. То есть, назначил меня главным виновником. Не то, чтобы я совсем уж был ни причем в обоих случаях, но…

Форту большой гарнизон не полагался: упор ставился на мощные орудия, а не на живую силу, поэтому когда возникла необходимость не защищаться от внешнего врага, а подавлять внутренние волнения, рядом — через пустошь, сейчас занятую под парк — отстроили казармы. Широкобокие, низкосводчатые, с трех сторон опоясывающие просторный плац. Помещения без какой-либо внятной планировки внутри. Зачем солдатам удобства и личное пространство? Правильно, незачем. Зато сооружать здесь центральный госпиталь Санта-Озы оказалось крайне удобно. Правда теперь внутри белоснежных стен располагался сущий лабиринт из палат, операционных, сестринских, кладовых и кабинетов, разбираться в котором не рискнул бы ни один здравомыслящий человек.

— Чего тебе? — неприветливо спросила женщина, перекладывающая пухлые тетради из стопки в стопку.

— Навестить больного.

Одна, вторая, третья, четвертая. Пауза. Пятая и шестая — в новую стопку.

— Что за больной?

Отутюженными и внимательными медсестры здесь бывали явно только в дни приезда сенаторской команды. А сейчас и разгар дня, и приемный покой пустует, и обеденный перерыв слишком скоро, чтобы напрягаться.

— Привезли прошлой ночью. На «скорой», после аварии. Водитель автобуса.

Лениво посмотрела в журнал. Листнула страницу.

— Как звать?

— Фуэнтес, Альваро.

Палец пополз по строчкам. Еще ленивее, чем взгляд.

— Есть такой. А ты ему кто будешь? Только не говори, что родственник: целый день прошел, а кроме священника никто не приходил.

Странно. Нет семьи, что ли? Ладно, допустим. А шайка ночных беспредельщиков? Уж из них кто-то должен был наведаться. Например, чтобы получить новые распоряжения на мой счет.

— Так кто?

— Сослуживец.

Она мельком взглянула на карточку, однозначно определяющую меня в жители Низины. Хмыкнула.

— Врешь.

— Вру.

— Полицию вызову, — пообещала медсестра, правда, все с той же апатией, чуть ли не зевая.

— Зовите. Только можно я пока пройду, посмотрю на него?

— Вот настырный… — ага, все-таки зевнула. — Иди уж. Секция Д, палата 34. У двери все равно сканер стоит, мимо него не пройдешь.

Это она напомнила совершенно правильно. Только дело было вовсе не в обеспечении безопасности.

Конечно, высокопоставленных больных, а также тех, кто мог дорого заплатить за свое здоровье, охраняли безукоризненно. Правда, совсем в другом районе города и совсем другом здании. А центральный госпиталь принимал всех остальных, и администрацию волновало лишь количество посетителей: от него зависел объем бюджетного финансирования. Сначала сканировали людей на главном входе, но цифры получились жуткие. В первую очередь, за счет самого персонала, мельтешащего туда-сюда. Тогда и было принято решение отслеживать тех, кто пользуется медицинскими услугами, целенаправленно. И сами услуги, кстати, тоже.

Систему ввели в эксплуатацию примерно год назад. Помню, главный врач по этому поводу прочел проникновенную речь. Пыжился от гордости, краснел, потел… Смотреть было неприятно, слушать — неинтересно. Но тогда это казалось мне важным, присутствовать на городских событиях. Нужным. Перспективным. М-да.

Половина палат в секции Д пустовало: за прозрачными перегородками не было видно следов человеческого присутствия. Чистота, строгость, скромность. Никаких излишеств. Ни тебе букетика цветов на столике у кровати, ни картинки на стене. Впрочем, даже обитаемая комната, та, куда меня направила медсестра, выглядела точно так же. Уныло. Мало подходяще для ускорения выздоровления. Впрочем, пациент, похоже, ничего не видел вокруг себя. Как по мне, к своему счастью.

Сканер мигнул, считывая матрицу моей «Молли», и дверь шурша отъехала в сторону. А несколькими секундами повторила этот маневр уже у меня за спиной.

«Альваро Фуэнтес. Возраст — 35 лет. Диагноз…» Ага, пустое место. Было сначала написано что-то вроде «дорожная авария», но потом затерли, да так и оставили. Жаль. Я-то думал, хоть здесь разобрались, что к чему.

Наверное, санитары не на шутку устали, укладывая его на кровать, и все равно казалось: сидит. Вернее, собирается то ли сесть, то ли лечь обратно, но почему-то застыл на полпути. Согнулся, потом перекосился. Или наоборот?

Но на то, что случилось с Хэнком, не очень-то и похоже. Например, кожа не обугленная. Смуглая, да, но такой она была и до аварии. Если разница и есть, то на пару тонов. Главное, сами искривления, если их можно так назвать. Другие. Намного более… грубые, что ли.

Этот бедняга словно набросок. Задали основные направления усилия, на глазок, условно, и потянули. Не каждое мышечное волокно по отдельности, а пучком, выворачивая конечности из суставов. Как будто кто-то боялся не успеть. И если бы вдруг не передумал, то вполне возможно, что водителя разорвало бы на…

— Помолись со мной! Кто бы ты ни был, помолись, прошу тебя!

Пробовали когда-нибудь согнуть все пальцы в разные стороны, а потом попытаться ухватиться за чужую штанину? Вот и у Фуэнтеса не получилось. Только заставил меня дернуться от неожиданности.

— Помолись со мной!

Глаза его тоже смотрели, куда придется. В основном, внутрь черепа. Представляю, что он там видел. И представляю, почему никто не спешил навещать больного.

— Признавайтесь друг перед другом в проступках и молитесь друг за друга, чтобы исцелиться, ибо много может усиленная молитва праведного!

И с языком у него проблемы. Слова можно разобрать, но общее впечатление… Мрачное. Не приведи Господи, чтобы Хэнк однажды очнулся таким. Я его тогда сам убью. Чтобы не мучался.

— Помолись со мной!

Крюки, шарящие в воздухе. Бррр.

— Прошу тебя…

Все, насмотрелся. Прочь отсюда. Подальше. В коридор. Пред темные очи доктора Веги.

— Пришел полюбоваться на дело рук своих?

— Я уже говорил вам, что…

— Я помню. Да ладно, это шутка. Хотя смеяться, конечно, не над чем.

В медицинском халате он производил более внушительное впечатление. И уважения вызывал несоизмеримо больше, чем когда закуривал сомнительную сигаретку в темном доме папаши Ллузи.

— Пойдем, поболтаем, раз уж зашел. Не против?

Собственно, на это и рассчитывал, отправляясь в госпиталь. Хотя особо не надеялся выполнить все, что запланировал.

— Как голова?

Кабинет доктора располагался поблизости от палаты: весь путь не занял двух минут. А обстановка была еще аскетичнее, чем в апартаментах сеньора Фуэнтеса. Хотя, так могло только казаться. Из-за закрытых стенных шкафов с непрозрачными дверцами и совершенно пустого процедурного стола.

— Все еще на месте.

— Чувство юмора на месте точно, — он приоткрыл один из шкафов. — Извини, не приглашаю присесть: некуда.

— Ничего, постою.

— Как твой приятель?

— Который из?

— А вот злоупотреблять не стоит. Даже юмором.

Хлопнул дверцей, защелкивая замок. Размял в пальцах папиросу, скрученную явно не фабричным способом.

— По-прежнему. Выглядит чуть здоровее, если вы об этом. Но в сознание не приходит.

— Это не так уж плохо, кстати.

— Ага.

Помолчал. Поднес папиросу к лицу. Понюхал.

— Лучше так, чем…

— С ним произошло то же самое? С этим водителем?

— Я бы сказал, что тебе виднее, — Вега оперся о стол. — Но да. Суть та же.

— Почему тогда результат другой?

— А вот это вопрос.

Он все-таки закурил, и по кабинету поплыл тонкий сладкий аромат.

— Трудность в том, что я пока не представляю, каким было воздействие. Отчасти похоже на последствия магнитной бури, но слишком узкая локализация. Точечная, можно сказать, а следовательно, и интенсивность превышает все разумные пределы. Просто зашкаливает.

— В природе такого не бывает?

— Да кто знает, что бывает и не бывает на этом свете? Я вижу впервые, вот и все.

— А ваши коллеги? Вы ведь наверняка консультировались с кем-нибудь?

— Соображаешь, — черты докторского лица начали умиротворенно расслабляться. — Спрашивал. Не прямо, конечно. Но думаю, результат все равно был бы тем же. Отрицательным.

— Неужели во всем мире никто и никогда…

— Насчет всего мира говорить не буду. Хотя шанс крайне маленький, да. Ничтожный.

— Значит, нет ни диагноза, ни методики лечения?

— Значит, нет.

Примерно то, что я ожидал услышать. И надеялся, что не прозвучит.

— Зато есть подопытный и куча времени.

— Хотите сказать…

— Я собираюсь попробовать. Пока только местное воздействие. Возьму списанный томограф и займусь. Может, что и получится. Ну а не получится, и ладно.

— Человеколюбиво звучит. Очень.

Вега затянулся папиросой. С видимым наслаждением.

— Врачи все немного сволочи, разве не знал? Бессердечные ублюдки. А если серьезно…

Он вдруг посмотрел мне прямо в глаза. На редкость ясным взглядом.

— Ты сам все видел. Я буду делать то, что могу и умею, не больше и не меньше. И буду молиться, чтобы кому-то из нас повезло: или мне, или пациенту. На выбор Господа.

* * *