В Министерстве Магии, в Отделе Невыразимцев, в просторном кабинете на столе перед Рональдом Уизли лежала стопка писем, два из которых были распечатаны. Одно было приглашением на свадьбу — золото букв ярко блестело на плотном кремово-белом глянцевом прямоугольнике.
Мистер Симус Н. Финниган и мисс Падма Патил имеют честь пригласить Вас и Вашу супругу на свое бракосочетание, которое состоится двадцать девятого апреля сего года по адресу: город Дублин, предместье Нью-Уоллем, дом 17
За официальным тоном скрываются веселый голос Симуса и ослепительная белозубая улыбка Падмы:
«Рон, дружище, попробуй только не приехать, я тебя никогда не прощу!»
«Мы будем так рады тебе и Габи! Обязательно приезжайте!»
И он был искренне рад за друзей, за то, что они наконец решились, приняли прошлое и пошли дальше.
Второе письмо притягивало его взгляд самым колдовским образом, и он снова взял в руки уже слегка помятый пергамент.
«…а потом он так отшил Делэйни с его придурками, что они просто впали в ступор и чуть «в штаны не наложили», как оригинально выразилась Лили. И теперь Эдвард, проходя мимо, только кидает ужасно злобные взгляды, но ничего не говорит!»
Почерк сына — прямой, аккуратный, буковка к буковке — совсем не похож на его собственные каракули.
Рон в который раз перечитал письмо, словно хотел выучить его наизусть. Через огромное окно врывалось утреннее солнце, хотя кабинет и находился на седьмом подземном этаже. Метеомаги сегодня в хорошем настроении, раз так расстарались. Косые лучи, в которых плясали пылинки, письмо сына и приглашение странно дополняли друг друга и создавали особую атмосферу, в которую против воли погружался Рон. Прошлое осторожными шагами прокралось в кабинет и развернуло перед ним свою немного потускневшую, но не утратившую живости красок картину.
* * *
Через грязное окно в просторную комнату старинного дома на Честити-Веринг-роуд проникают уже по-осеннему тусклые солнечные лучи. В снопах света пляшут золотые пылинки, в стекло бьется и возмущенно жужжит муха. В комнате полно людей.
Рон сидит, оседлав стул у окна, и просматривает «Пророк». Статьи в этой дрянной газетенке никогда не отличались правдивостью, но на этот раз она просто превзошла саму себя. Рон с гневом читает о том, как «Достопочтенный мистер Люциус Малфой, невинно засаженный несколько лет тому назад без суда и следствия в Азкабан и выпущенный через год за недостаточностью улик, внес щедрый благотворительный взнос в фонд Азкабана и посетовал на несовершенство современной судебной системы, которая в свое время надолго оторвала его от семьи».
Газета в руке шуршит, сминаясь, а Рон скрипит зубами от лживости утверждения о «невинно засаженном» Малфое. Его следовало сгноить в Азкабане, но после смерти Дамблдора, благодаря алчности и слепоте некоторых судей Визенгамота, Люциус Малфой вышел на свободу и щедро раздавал деньги направо и налево, стремясь создать имидж честного и порядочного гражданина.
Настораживает то, что в «Пророке» все чаще и чаще появляются статейки подобного рода: о Ноттах, Лейнстренджах, МакНейрах, Розье, Руквудах. Малфоям вообще была посвящена целая серия подхалимных слезливо-гневных материалов, призывающих к якобы справедливому расследованию дел. И Рон прекрасно знает, кто их кропает — мерзавка Скитер. Он почти не сомневается, что она сторонница Волдеморта, Гарри тоже так думает. Зря они ее тогда отпустили, сидела бы жуком в банке, грызла себе листья и не писала бы статьи, насквозь пропахшие обманом и грязью. Гермиона была слишком добра к ней…
Рон вздрагивает. Гермиона… надо помнить, что это имя — табу, его нельзя ни произносить, ни упоминать. Гермиона — красный сигнал опасности, шлагбаум на переезде. Они с Гарри пытаются отчаянно забыть, что когда-то их было не двое, а трое… что всего лишь каких-то два года назад рядом с ними всегда была кареглазая девушка с непослушными волосами, которая вечно читала им нотации, и от звуков голоса которой сердце у него в груди замирало. Надо забыть… забыть…
От мыслей его отрывают громкие крики. Это Падма Патил кричит на сестру Парвати, размахивая руками:
— Ты должна уехать! Как ты не понимаешь, дурочка? Здесь тебе не место!
Парвати в свою очередь решительно скрещивает руки на груди и категорично чеканит:
— Не. Уеду. Ни. За. Что. И. Никогда. Даже не уговаривай!!!
Сестры негодующе сверлят друг друга взглядами, похожие, с одинаковыми жгучими глазами, смуглым румянцем и смоляными черными волосами. Только у Парвати они заплетены в длиннющую косу с руку толщиной, а у Падмы забраны в короткий, смешно торчащий хвостик.
— Скажи что-нибудь! — Падма резко дергает Симуса Финнигана, робко топчущегося рядом.
Симус с готовностью поддакивает:
— Дорогая, пойми, это единственно правильный выход. Ты должна уехать. Мы за тебя очень беспокоимся, я себя не прощу, если с тобой что-нибудь случится.
Опять вступает Падма:
— Там безопасно! Здесь Мерлин знает, что случится на следующий день, а в Дели мама с папой о тебе позаботятся.
Из красивых уст Парвати Финниган срываются самые грязные, самые неприличные ругательства, которые, наверное, и не каждый портовый грузчик знает. Симус краснеет, как рак, а сестра шокированно то открывает, то закрывает рот. Присутствующие стараются делать вид, что ничего не видят и не слышат, и прячут усмешки. Все знают причину их ссоры. Парвати беременна, и Падма, беспокоясь за нее и еще нерожденного ребенка, хочет отправить ее к родителям в Индию. Симус, с одной стороны, тоже боится за жену, но, с другой, ему не хочется отпускать ее так далеко от себя. Они спорят уже вторую неделю, и пока Парвати не отступает. Падма зла на Симуса, считая, что он эгоистично не позволяет жене уехать.
Рон оглядывает комнату. В самой большой гостиной дома, некогда принадлежавшего Адонису МакГонагаллу, брату директрисы Хогвартса (они так и не поняли, что с ним произошло, почему дом стоял пустым и заброшенным?), они устроили что-то вроде комнаты отдыха или предбанника перед вызовом к начальству, стащив со всех комнат мягкие диваны, кресла и подушки и вынеся громоздкие шкафы и столы. Теперь здесь не то чтобы уютно, но пережидать можно.
Присутствующие здесь волшебники — все авроры, совсем еще молодые, но у них уже немалый опыт борьбы с Пожирателями Смерти Волдеморта. Аластор Грюм зовет их «надеждой свободной магии», пряча довольную улыбку в отращенные усы, что, впрочем, не мешает ему гонять их до седьмого пота на тренировках по физической подготовке и отрабатыванию заклятий, невзирая на пол, состояние здоровья и прочие мелочи. Сейчас они ждут ежедневной планерки, но Грозный Глаз изволит мешкать.
Невилл Лонгботтом и Луна Лавгуд сидят вместе в одном кресле и сквозь очередные жутковатого вида очки рассматривают иллюстрацию в «Придире». Интересно, о чем Луна вчера битый час болтала с Габи, кидая на него такие взгляды, что хотелось сквозь землю провалиться?
Словно почувствовав, что он о ней вспомнил, в комнату яркой весенней бабочкой впархивает Габриэль. Она сразу находит его взглядом и сияет всем личиком. Он до сих пор каждый раз удивляется счастливой радости, вспыхивающей в глазах этой девочки-полувейлы, когда он всего лишь скажет ей слово, накинет на плечи свою куртку, укрывая от вечерней прохлады, мимоходом поцелует в висок, спеша на очередное задание.
— Что вы делаете? — она подходит к нему и целует, обвив шею руками.
— Ничего, ждем.
Габи заводит какой-то легкий, бестемный разговор. Она так может, у нее счастливое свойство характера — нести милую ерунду, никого при этом не раздражая и не обижая.
Симус с Парвати продолжают свое сердитое препирательство, отойдя в уголок. Падма яростно кивает на каждое слово Симуса. Похоже, он все-таки принял решение.
Ханна Эббот, Эрни МакМиллан, Энтони Голдстейн и Сьюзен Боунс затеяли какой-то спор, причем девушки дружно нападают на парней, а те пытаются отбиться.
Хрупкая маленькая Салли-Энн Перкс кажется еще меньше в объятьях крепкого плечистого Оливера Вуда; она сонно прикрыла глаза, а Оливер чуть укачивает ее, словно ребенка.
Зак Смит что-то тихо рассказывает кудрявой Мариэтте, подруге Чжоу Чанг. Рон терпеть не может ни Зака, ни Мариэтту, едва вынося их присутствие, хотя ни тот, ни другая не дали повода усомниться в их верности Ордену.
Сама Чжоу стоит у другого окна, задумчиво выписывая узоры на пыльном стекле. За ней напряженно наблюдает Майкл Корнер.
Мораг МакДугал, Терри Бут и Джастин Финч-Флетчли в сторонке доводят до автоматизма применение Щитовых чар. Мораг среди них единственная слизеринка. Однажды Грюм просто представил им мистера Дункана МакДугала и его дочь и сказал, что отныне они тоже члены Ордена. Мораг училась вместе с Роном и Гарри на одном курсе, но они почему-то ее совершенно не помнили. Она всегда молчалива, даже угрюма. Шепотом говорят, что Волдеморт насмерть замучил миссис МакДугал на глазах у дочери и мужа. И что последнее смертельное заклятье он заставил произнести мистера МакДугала, держа под прицелом своей палочки Мораг. Никто не знал, как им удалось сбежать, но они появились в Ордене, и волосы девятнадцатилетней Мораг были такими же седыми, как у ее отца. Однажды Рону довелось быть с ней на задании, и он не мог забыть бешено полыхавший огонь ненависти в черных глазах девушки, когда она направляла палочку на безобразные маски. Он тогда еле утащил ее, а она рвалась в бой, уже обессиленная, с многочисленными ранами от заклятий.
Хотя нет, Мораг не единственная слизеринка, была еще Аделаида. Где-то полгода назад Терри и Тони наткнулись вечером на улице на девушку в мантии, которая бездумно брела, натыкаясь на прохожих, и на которую все показывали пальцем. Парни решили, что она под «Империусом» или «Обливиэйтом», и привели в штаб-квартиру. Девушка никого не узнавала, ничего не говорила. И они ее не знали. Все прояснилось с приходом МакГонагалл. Едва увидев директрису Хогвартса, девушка разразилась бурными рыданиями и начала бессвязно, но горячо рассказывать. Из ее сбивчивого рассказа они уяснили, что она была младшей дочерью Рольфа Лейнстренджа, брата Рудольфа Лейнстренджа, училась в Хогвартсе на шестом курсе, тайком встречалась с парнем-однокурсником из маглов. Отец и дядя, узнав о позоре семьи, заточили ее в собственной комнате. Ей удалось сбежать, но она ничего не знала о бесследно пропавшем Джоне, своем парне, и совершенно не представляла, куда ей идти. МакГонагалл забрала ее с собой, пообещав, что за ней будет надлежащий уход у мадам Помфри. Бедная девушка не могла поверить, что она будет в безопасности, и снова и снова заливалась слезами. Они редко ее видят, в основном Аделаида живет в Школе, став помощницей мадам Помфри.
Почти все авроры отряда на месте. Не подошли только Фред с Джорджем; наверняка, мотаются по делам магазина, который они так и не закрыли, несмотря на уговоры и слезы матери.
Нет еще и Гарри с Джинни. Рон невольно усмехается. Он знает, почему они сегодня опаздывают. Вчера они ужинали у родителей. Мама, наверняка, едва увидев Гарри, начала причитать, что он-де похудел до безобразия, что Джинни его не кормит, а если она углядела недостающую пуговицу на рубашке, то разразилась монологом о бесхозяйственности дочери, за которую ей стыдно. Джинни тут же вспыхивает и ехидно осведомляется: чья она, в конце концов, мать — ее, Джинни, или Гарри. Потом мама обязательно вспомнит, что ее единственная дочь живет во грехе, отчего Гарри, побагровев, как свекла, старается незаметно сползти под стол или слиться со стенами. Разгневанная Джинни, не выдержав, оскорбленно тащит Гарри к камину. Отец машет руками, стараясь разрешить все мирным путем, Гарри виновато и сумбурно пытается извиниться, мама в горестном недоумении от краткости их визита, а дома Джинни обижается на замечание Гарри о том, что ей нужно быть помягче с матерью. Впрочем, долго на него она сердиться не может, и примирение бывает бурным.
Рон еще раз окидывает взглядом комнату. Почти все они входили когда-то в ОД, отряд Дамблдора, как наивно, но точно называли они себя в Хогвартсе. И многих уже нет с ними. Нет Дина Томаса. Нет Алисии Спиннет и Кэти Белл. Нет веселого друга близнецов Ли Джордана. Он погиб год назад, прикрывая Лаванду Браун, которая все-таки не сумела увернуться от смертельного луча. Нет Дэнниса Криви, которого подстерегли у самого дома и убили обыкновенным магловским ножом, но никто не сомневался, что это были Пожиратели. И нет с ними Гермионы, той, которая и предложила это название, которая была идейным вдохновителем ОД…
Рон стискивает зубы. Опять и опять Гермиона. Почему он не может выжечь ее имя из памяти, оторвать и выбросить, словно ненужный листок бумаги? Как же крепко она вошла в него, в каждую клеточку тела, в каждую каплю крови, в каждый вдох и выдох!
Как всегда заполошно, врывается Колин.
— Грозный Глаз зовет, донесения от лазутчиков!
Все оживляются и вскакивают на ноги. Грюм ждет их в смежной комнате, в которой стоит шаткий полуразвалившийся стол и куча не менее ветхих стульев. Они рассаживаются как можно осторожнее. Парвати и Симус все еще переругиваются, но Грозный Глаз бросает на них свой фирменный взгляд, и они виновато умолкают. В комнате еще Дирборн, Бруствер, чета Люпин, Билл, Хагрид и… Перси! Невероятно усталый, весь помятый, в грязной одежде, с каким-то невыразительно-серым лицом. А еще у стола переминается с ноги на ногу волшебник в потрепанной мантии, маленький и какой-то сморщенный, словно летучая мышь. Рядом с ним кукожится Добби, одетый в неизменную рваную наволочку.
Рон кидает холодный взгляд на Перси. Они все еще почти не общаются. Что он здесь делает?
Грюм приподнимается, тяжело опираясь на свою деревяшку, и глухо говорит:
— По полученным сегодня от мистера Крига (кивок в сторону “Летучей мыши”) сведениям, которые были подтверждены мистером Уизли (взгляд на Перси), Волдеморт перешел в наступление. Буквально час назад он и отряд Пожирателей ворвались в Министерство, убили Министра Скримджера и многих министерских работников. Волдеморт объявил себя единоличным правителем магической Англии.
В комнате воцаряется тишина. Такая, что слышно, как бьются сердца в едином ритме.
Тук-тук.
Что будет?
Тук-тук.
Что будет с нами?
Тук-тук.
Что будет со всеми?
Тук-тук.
Как жить дальше?
Карадок Дирборн продолжает:
— Мы все переходим на нелегальное положение. Без сомнения, уже сейчас Пожиратели Смерти ищут нас, но я верю, наш Орден Феникса будет продолжать свою борьбу. Надо надеяться и… — безрукий маг осекается.
Что он еще может сказать этим молодым волшебникам, которые уже не раз встречались со смертью на своем пути, но твердо шли вперед, падая, теряя друзей и близких, уверенные в своей правоте и тянущиеся к свету надежды? Он пытается по лицам сидящих в этой комнате прочитать их чувства.
Молодые авроры молчат. Но не от страха. Нет. К этому исходу они были готовы. Все дело шло к этому. Они молчат и лихорадочно вспоминают, надежно ли укрыты их близкие, потому что Волдеморт всегда бьет по слабости человека, обрывая одним махом его любовь и привязанность и погружая в пучину отчаяния и безнадежности. Симус сжимает руку Парвати так, что та ойкает, но не отнимает. Рон чувствует, как судорожно и прерывисто вздыхает рядом Габи, и поворачивается к ней, но его дергает за штанину Добби.
— Сэр друг Гарри Поттера, у меня есть, что сказать вам.
— Мне?
— Да, вам и сэру Гарри Поттеру.
— Его пока нет.
— Я скажу вам. Плохая, плохая весть.
— Да что же? Говори быстрее!
— Сэр, мисс, ваша мисс…
Рон в нетерпении трясет домовика.
— Какая мисс? Добби, я сейчас тебя придушу!
— Ваша мисс, Гермиона… — пищит полузадушенный домовик и грохается на пол, потому что у Рона вмиг слабеют пальцы.
— Что с Гермионой? — голос какой-то скрипучий и шершавый.
— Она… она вышла замуж за молодого Малфоя! — выпаливает на одном дыхании Добби.
В комнате воцаряется тишина. Все взоры вольно или невольно обращены к Рону. Кто-то не удерживается:
— Как?! В газетах ничего, и слухи даже не ходили…
— Помолвка была очень тихая, и венчание было скромное, только Темный Господин и самые близкие. Паркинсоны не были приглашены, злились и говорили, что мисс Гермиона грязнокровка, которая позорит род Малфоев. Они удивлялись, как Господин такое допустил, что Господин слишком ей благоволит, и…
— Заткнись! Слышишь, заткнись!
Рон шепчет, а ему кажется, что кричит во все горло. Он немеет, глохнет и слепнет. Мир вокруг суживается до размеров этой комнаты, свертывается в тугой кокон, плотно обернув его. В ушах погребальным звоном бьют свадебные колокола. В глазах плещется багряное марево, застилая людей, грязные обшарпанные стены, обвисшие, некогда роскошные бархатные портьеры на окнах. Ему кажется, что все присутствующие в этой комнате царапают его обжигающе-сочувственными взглядами.
— Простите, мы опоздали! — в дверь врываются Гарри с Джинни.
Гарри с порога будто спотыкается, увидев лицо Рона. Им торопливо пересказывают полученные новости. Джинни вскрикивает и тут же зажимает рукой рот. А Гарри молча смотрит на друга, кажется, даже не обратив внимания на вести о том, что Волдеморт захватил власть над магической Англией.
— Когда это было? — спрашивает кто-то очень жестокий.
— Где-то в середине августа, точно не знаю, — домовик разводит руками.
— А сегодня какое число?
— Девятнадцатое сентября, — дата округло плывет по комнате.
Девятнадцатое сентября.
День победы Волдеморта.
День рождения Гермионы.
Ей исполнилось двадцать лет.
И она больше месяца замужем за Малфоем.
Рон слепо выходит в двери, и Гарри уходит за ним. Габриэль что-то кричит, изумленно гудит Хагрид, остальные разом начинают говорить, шаркают стульями, но тихий голос Джинни почему-то перекрывает всех:
— Оставьте их! Они должны сами справиться с этим.
Грюм обоими глазами, и обыкновенным, и волшебным, провожает их.
Гарри и Рон выходят из дома, идут по улице. Потом метро, снова улица. Поворот направо, старый бар с забавным названием «Веселая метла». А их «Дырявый котел» превратился в руины после одной стычки с Пожирателями. Бармен «Веселой метлы» Сид удивленно смотрит им вслед. Выход в Косой Переулок. Они идут по пустынной улочке, по которой с оглядкой пробегают редкие прохожие, ветер несет пыль и сухие листья. Доходят до кафе Флориана Фортескью, которое стоит закрытым уже несколько лет, на террасе сохранился только один стол и три колченогих стула. Здесь они назначали встречи после каникул, отсюда отправлялись делать покупки к новому учебному году. И это ИХ стол, за которым они всегда сидели, лакомясь чудесным мороженым. Вот и ИХ инициалы, вырезанные Роном, за что его отругала Гермиона:
«Ты как неразумный ребенок, честное слово»
А он шутливо оправдывался, вовсе не чувствуя себя виноватым:
«Да ладно, тут уже куча людей отметилась. Смотри, все изрезано. Ого, по-моему, даже Перси руку приложил, узнаю его почерк. А здесь какая каллиграфия, почти руны! Гарри, ты не знаешь никого с инициалами СС и НБ?»
«Северус Снейп?» — предположил Гарри, и все трое взорвались хохотом, живо представив угрюмого зельевара в неизменной черной мантии, прилежно выцарапывающего свое имя на столике в веселом кафе.
Рон садится на один из стульев, Гарри на другой. Третий пуст. А раньше он был занят девочкой, которая даже на каникулах во Франции умудрялась заниматься. Как часто они подшучивали на ней, а она лишь отмахивалась, заправляя непослушную прядь за ухо и потягивая через соломинку коктейль…
Рон со стоном роняет голову на руки и плачет. Впервые перед другом. Не стесняясь. Потому что больше нет сил молчать, делать вид, что все в порядке, что они взрослые, все понимающие люди, а где-то далеко-далеко в самом укромном уголке измученного сердца таится отчаянно-безумная, горячая надежда, что все произошедшее за эти страшные годы вдруг окажется просто сном, от которого можно будет очнуться. Но сейчас приходит осознание, что из этого адского кошмара они уже никогда не вырвутся. Это их проклятие.
И по его щекам бегут не слезы, а кровь, в которую вошла Гермиона, едкая кислота, которая выжигает его душу и сердце изнутри. Он пытался забыть ее, возненавидеть, но как можно ненавидеть себя? Ведь Гермиона в нем, в каждой его клеточке, в каждой капле крови, в каждом вдохе и выдохе
— ПОЧЕМУ? — Рон кричит, задыхаясь от рыданий.
Но солнце равнодушно освещает заколоченное кафе, двух молодых мужчин, сидящих за столиком на террасе, и молчит. Какое солнцу дело до забот и горестей земных людей?
— ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ? ПОЧЕМУ? — он повторяет и повторяет свой вопрос, которому нет ответа.
И не чувствует, как ласковые руки пытаются обнять его, как кто-то рядом что-то шепчет, быстро и неразборчиво, поцелуями осушая мокрое лицо. Он смотрит и не узнает Габриэль, из прекрасных голубых глаз которой тоже бегут слезы, но она упрямо разжимает его стиснутые в кулаки руки, целует его в глаза, губы, лоб, и повторяет, словно молитву:
— Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя!
Я люблю тебя. Слова проникают в мозг, в сердце, напитывают целебной силой отравленную кровь, и мир вокруг, вздрогнув, постепенно оживает и наполняется звуками. Ветер снова пробегает по крыше кафе, играя с осыпающейся черепицей.
Я люблю тебя. И Рон чувствует прохладное тепло осеннего солнца на лице.
Я люблю тебя. Вдалеке хлопает дверь какого-то магазина.
Я люблю тебя. Тревожно цокает каблуками пожилая колдунья, спешащая мимо, подозрительно косясь них и прижимая к груди тощую сумку.
Я люблю тебя. Красная пелена на глазах словно начинает рваться, мир вновь развертывает свои краски, и он видит Габи. И по его осмысленному взгляду она понимает, что самое страшное позади, и облегченно всхлипывает, не переставая целовать его.
— ‘Гон, любимый, все будет хо’гошо. Все будет хо’гошо. Я люблю тебя.
Рон слышит, как рядом Джинни тоже шепчет Гарри.
— Мой хороший, я рядом, я всегда буду рядом. Всегда.
Он видит, как Гарри обнимает Джинни так, как будто она единственно устойчивый островок в бушующем океане, они словно сливаются воедино.
А рядом с ним Габи. И он протягивает к ней руки, словно умоляя спасти его, не бросать среди этого ужаса и боли. И они стоят на пустынной улице, заливаемой бледно-желтым светом сентябрьского солнца. Вместе.
Прав был старый мудрый профессор Слизнорт, сказавший много лет тому назад юным студентам:
«Любовь — самая великая и могущественная сила на свете!»
Любовь разрушает города и крепости, огнем проходит по душам людей, заставляя их сгорать от мук неразделенности, заставляет совершать поступки, которые кажутся невозможными в обыкновенном мире, кидает людей в бездонную пропасть горя. И любовь спасает истомленных, отчаявшихся и обреченных, милосердной волшебницей исцеляет кровоточащие раны, вселяя желание и силу жить дальше, зажигает свет надежды в кровавой тьме отчаяния.
* * *
Негромкий голос секретарши заставил Рона вернуться из далекого осеннего дня двухтысячного года обратно в весеннее утро две тысячи шестнадцатого.
— Сэр, Министр Дирборн вызывает на совещание начальников всех Департаментов и их заместителей.
— Совещание? — Рон сверился с услужливо зашелестевшим страницами ежедневником, кинул взгляд на большие настенные часы, — сейчас только десять, разве оно не в три часа пополудни?
— Да, ранее было назначено на три часа, но пришло сообщение из Пекина о том, что в два часа прибудет делегация с дружеским визитом. Поэтому Министр перенес совещание на утро.
— Ясно, значит, китайская делегация. Мэри, у вас случайно нет списка прибывающих?
— Есть, сэр, — в руках секретарши появился небольшой свиток.
— Посмотрите, пожалуйста, фамилию Чанг.
— Делегацию возглавляет госпожа Чжоу Лин Чанг.
— Спасибо, Мэри. Шеф знает?
— Да, сэр. Мистер Бруствер уже в приемной Министра.
— Хорошо, вы можете быть свободны. Бумаги на подпись я сейчас отдам.
Рон торопливо придвинул к себе груду свитков, почти не глядя, расписался на всех, оживленно вскочил из-за стола и поправил галстук.
— Вовремя, как раз к свадьбе. Падма наверняка обрадуется.
Палочкой послав свитки в полет, Рон направился к двери, широко распахнул ее и нос к носу столкнулся с трансгрессировавшим Гарри.
— Дементор тебя побери, Гарри! С каких это пор позволяют трансгрессировать в Министерстве? На пару сантиметров ближе, и твоя рука очутилась бы в моем плече!
Друг философски пожал плечами.
— Ну не очутилась же? Тебе передали, СиДи перенес совещание из-за китайцев?
— Да, в делегации будет…
— Чжоу! — подхватил Гарри, — давно она у нас не была, а? Как будто к свадьбе подгадала.
— Давненько, — Рон аккуратно слевитировал секретарше на стол уже нетерпеливо шуршавшие свитки, — Мэри, насчет Диппета, пусть зайдет ко мне после совещания.
Секретарша кивнула, и Рон повернулся к другу.
— А ты чего так светишься? Смотри, Джинни скажу.
— Да хоть моей обожаемой теще. Я чист и невинен как младенец! — мужчины громко рассмеялись, направляясь к лифту.
Черная дверь с надписью «Отдел тайн» тихо захлопнулась за ними.
* * *
— Та-а-ак, — Рейн задумчиво смотрел на шахматную доску, — а если вот так?
Конь резво поскакал по черно-белым клеткам, и его всадник потрясал мечом, угрожая печально разводящему руками королю Алекса. Алекс вздохнул. Он играл гораздо хуже Рейна и за этот утренний час сегодняшнего воскресенья успел уже проиграть ему два блевальных батончика, четыре перечных чертика и одно желание. И сейчас, если срочно что-то не предпринять, Рейн в очередной раз, торжествующе ухмыляясь, выйдет победителем. Однако что-то сделать он не успел, потому что к ним подскочила Лили и закричала так, что все шахматные фигурки испуганно прянули в разные стороны (к тайной радости Алекса и явному огорчению Рейна), а старшекурсники за самым большим столом, со всех сторон окруженным летающими книгами, с бешеной быстротой строчащими перьями на длиннющих свитках и парящими хрустальными шарами, из которых бормотали голоса, сердито зашикали:
— Рейни, Алекс, срочно, бежим к крестному!
— Что ты сказала? Погромче, Лил, — язвительно поднял брови Рейн, демонстративно прочищая уши, — а то твой тихий шепот никто не услышал.
Лили махнула рукой на кузена и повернулась к Алексу:
— Крестный очень-очень просит нас помочь! Давайте собирайтесь!
— Ты уверена, что нас? — засомневался Алекс, ловя особо нахальную ладью, вознамерившуюся удрать под кресло, — от меня он точно не ждет помощи.
— Нет-нет, правда! Ну быстрее, пожалуйста!
— Что случилось? — Рейн успел уже сбегать наверх и спуститься, держа в руках мантии — свою и Алекса.
— Да… — Лили замялась, — это связано со Снежком. Вернее, не совсем со Снежком, но имеет к нему отношение. В общем…
— Подожди, — перебил ее Рейн, медленно растягивая губы в ехидную улыбку, — уж не хочешь ли ты сказать, что он наконец набрался решимости расстаться с ними?
— С кем — с ними? Что, Снежка клонировали? — удивился Алекс.
— Ну да, — с несчастным видом пробормотала девочка, — он так страдает, так плачет.
— Снежок плачет?! Или его клон?
— Какой еще клоун? — вытаращила глаза Лили, — я же о крестном Хагриде! Ему не до клоунов, он страдает, потому что вынужден расстаться со щенками.
Алекс решительно ничего не понимал. Улыбка Рейна стала еще шире и еще ехиднее.
— Ты не знаешь этой истории? Мы тебе не рассказывали?
— Ну пойдемте же, а? — жалобно протянула Лили, с видимым нетерпением переминаясь на месте, — Алекс, пожалуйста, Рейни все расскажет по дороге.
Мальчик заколебался, но все же накинул мантию, вылез через портретный проем и двинулся вслед за друзьями к выходу. Мало ли, вдруг профессору Хагриду на самом деле нужна его помощь?
А Рейн, стараясь удержать серьезный вид, рассказывал:
— Понимаешь, Хагрид зимой все жаловался, что Снежок ужасно растолстел, только ест и спит, и у средней головы то ли бешенство, то ли аллергия на что-то, все время рвет шерстью. Ну вот, по его просьбе дядя Гарри попросил известного магозоолога Рольфа Саламандера, у него еще своя передача на радио есть, осмотреть Снежка. Тот приехал, осмотрел и вынес вердикт, — Рейн не мог сдержать смеха, — в общем, это… ха-ха-ха, это… — он уже не мог говорить, давясь от хохота.
— Ничего смешного в этом нет, перестань! — непонятно разозлилась Лили и стукнула кузена по плечу, — крестный просто не понял.
— Не понял… ха-ха-ха, ой, не могу, Лил, но он же наш ПРЕПОДАВАТЕЛЬ, он ведет УХОД ЗА МАГИЧЕСКИМИ ЖИВОТНЫМИ! Ха-ха-ха…Он же все о них знает, а о Снежке не понял? Ха-ха-ха-ха!
Алекс недоуменно покосился на друга, совершенно не понимая причин его бурного веселья. А Лили густо покраснела и непреклонно сказала:
— Просто Снежок такой большой, что ничего не видно. А ты, Рейнар Фицджеральд Уизли, иногда бываешь ужасно тупым и толстокожим болваном!
Девочка, сердито дернувшись, убежала вперед.
— Да что, в конце концов, со Снежком-то? — не выдержал Алекс, тряся друга, — нормально не можешь рассказать?
Рейн вытер слезы, выступившие на глазах.
— Снежок — это не Снежок.
— ?
— Это Снежинка!
— ???
— И у нее в конце февраля появились маленькие Снежки и Снежинки.
Алекс захлопал глазами, наконец догадавшись, почему так веселился Рейн, но все равно не понимая, зачем профессору Хагриду понадобилась их помощь.
— Целых тринадцать штук! Представляешь? У Хагрида теперь в доме ужас что творится. Но самое главное — это не обычные щенки.
— Многоголовые? — спросил Алекс, справедливо полагая, что раз мама имеет три головы, то и детишки тоже не обделены.
— Если бы! Снежок, то есть Снежинка — цербер, это очень редкий вид адских псов. А щенков невозможно отнести ни к какому виду, и в этом состоит больша-а-ая проблема.
— Почему?
— Сам увидишь, — многообещающе прищурился Рейн.
И Алекс увидел. И пришел в ужас.
В доме профессора Хагрида, который почему-то хотелось невежливо назвать хижиной, было тесно, шумно и душно. Сам хозяин, занимавший половину дома (вторую половину занимала Снежинка, лежавшая на огромной кровати), встретил их в странном положении — из-под стола. Алекс робко ступил на порог, и тут же упитанный щенок вцепился в его штанину и, помогая себе виляющим хвостиком и крыльями, буквально втащил мальчика в комнату. Крыльями?! Алекс почувствовал, как подгибаются коленки, и с размаху уселся на вовремя подвернувшуюся кастрюлю. К счастью, кастрюля была перевернута. С пяток таких же крылатых и лохматых созданий копошились под боком у матери, еще трое дрались на полу за косточку, сбиваясь в рычащий пестрый клубок, хлопающий темно-серыми, похожими на нетопыриные, крылышками. Один кружил под потолком и кусал толстую цепь, на которой висела лампа. А еще парочка (встретивший Алекса щенок подбежал к ним) топталась у тлеющего очага и с аппетитом лопала горячие угли, время от времени весело порыгивая яркими оранжевыми язычками пламени. У некоторых было по три головы, у некоторых две, но большинство все-таки довольствовались одной. Рядом с огромной мамой щенки казались крохотными, но все же были ростом с терьера.
«Ой, с ума сойти!» — подумал Алекс, немного испуганно озираясь по сторонам. — «Это кто у них папа? Дракон, что ли? Ну Снежок, тьфу, Снежинка сделала сюрприз!»
— Лили? — прогудел профессор, — это ты, малютка? А я тут щеночка вытаскиваю, вылезать не хочет, боится, видать, или чувствует, что скоро расставаться надо.
В это время спрятавшийся щенок, наверное, решил, что с ним играют, и вылетел из-под стола, задорно тявкая. А профессор Хагрид застрял. Ребята кое-как помогли ему выбраться, и Лили, отдуваясь, спросила:
— Крестный, ты все решил?
— Решить-то решил, — черные глаза профессора влажно заблестели в тусклом свете лампы, и он шумно высморкался в огромный носовой платок, — да вот собрать их не могу, и жалко, жалко-то как! Снежок… Снежинка моя скучать будет, да и я тоже. Уже привык, возятся тут, шебуршатся.
— Кре-е-естный, — с жалостью протянула девочка, поглаживая его по огромной руке, — ну нельзя же так! Это же адские псы, им запрещено находиться на территории Хогвартса, их слишком много. Снежинке ведь одной едва-едва разрешили.
— Это не адские псы, — выдохнул Рейн, с боем отвоевывая у одного свободный стул. Щенок сердито зарычал, не разжимая зубов, и ножка стула задымилась, — это скорее суперадские псы. Этих крохотулек бы на мировой чемпионат по квиддичу, и никто не посмеет и близко подлететь к нашим игрокам, а Англии автоматически засчитают чемпионство на сто лет вперед.
Тут профессор Хагрид заметил Алекса и нахмурил лохматые брови, но Лили очень твердо сказала:
— Он с нами пришел. Я его попросила.
— А…, ну ладно… я это… тут…. — Хагрид стушевался и, как обычно отвел взгляд, кашлянув в кулак.
— Что нужно делать? — деловито спросил Рейн, закатывая рукава мантии и рубашки.
— В корзинку их эту посадить. Я все никак, только одного поймаешь, другой вылезает. За ними сегодня из питомника Саламандера должны прилететь, он мне обещал, что позаботится о них. Эх, крошки мои, как же мы со Снежинкой без вас-то? — профессор поспешно отвернулся, спина его затряслась от рыданий.
Ребята переглянулись и приступили к делу, которое оказалось очень и очень нелегким. Не так-то просто угнаться за тринадцатью крылатыми и ужасно озорными щенками, которые искренне считали, что должны веселиться от всей души, когда их ловят. Через час в доме не осталось ни одного целого предмета, все было расколочено. Снежинка, которую деликатно выставили на улицу, повизгивала в окне всеми тремя головами, переживая за деток, которым, похоже, не хватало только зрителей. Наконец к вечеру или даже ближе к ночи, взмокшие ребята и беспрестанно причитающий и сморкающийся профессор Хагрид переловили почти всех щенков, усадив их в огромную плетеную корзину с крышкой и зачаровав заклятьем Сонной Дремы, которое очень вовремя вспомнил Рейн. Остался один, первым встретивший Алекса, а потом лопавший угли — со снежно-белой пушистой шерсткой, с забавно торчащим левым ухом и смешной лохматой мордочкой. Его крылья были светлыми, в отличие от братьев и сестер, и, кажется, немного больше. Он так стремительно носился по комнате, что никто не мог его поймать, и время от времени лукаво приостанавливался, словно поджидал своих усталых, голодных и уже сердитых преследователей. Наконец он был окружен с трех сторон и загнан в угол.
— Держи его, Лили, — крикнул Рейн, — я с этой стороны не пропущу.
Лили зашла справа. Алекс слева присел, подзывая щенка, Хагрид приготовился ловить. Но щенок оказался хитрее. Он повел ушами, принюхался, попятился и вдруг… исчез в стене, оставив за собой дыру!
Ребята растерялись. Но профессор бросился вперед, упал на колени и горестно прохрипел:
— Да тут же шушали прогрызли, а я, старый дурак, совсем забыл, не заделал! Ох, куда же ты, Уголек? Заблудишься ведь, в Лесу-то!
— Уголек? Ты назвал его Уголек? — Рейн вытер пот со лба и плюхнулся на кровать, — странные ты имена вообще находишь.
Алекс покосился на черную, как смоль, Снежинку, с трех пастей которой на оконное стекло капала слюна, и молча согласился. Логики никакой в именах не было.
Лили выскочила во двор и начала звать:
— Уголек! Иди сюда, маленький, слышишь? Уголек!
— Уголек!
— Уголек, ко мне! — присоединились к ней мальчики.
Снежинка отрывисто гавкнула и потрусила к опушке Запретного Леса, оглядываясь на Хагрида и ребят. Вдруг в сгущающихся сумерках Алекс заметил белый пушистый комок, уже подкатившийся к зарослям густых кустов, за которыми начинались деревья.
— Вот он! Смотрите! Сейчас, я его догоню! — он бросился вперед.
Уголек, словно почуяв, что забава «поймай меня, если сможешь» продолжается, припустил еще быстрее, а потом вообще расправил крылья и полетел. Алекс не успел добежать до опушки, как щенок с тявканьем исчез между темнеющих стволов. Мальчик, не раздумывая, кинулся за ним. Уголек летел, ловко лавируя между деревьями, то приближался, то отдалялся, то взмывал вверх, к макушкам, то опускался совсем низко и почти бежал, все так же весело тявкая и повизгивая.
Так они бежали-летели, и Алекс, думая, что сейчас, вот-вот, еще чуть-чуть, и он поймает озорника и хорошенько нашлепает, совсем не слышал криков друзей, зова Хагрида и громогласного лая Снежинки, оставшихся далеко за спиной. Когда он наконец остановился, чтобы перевести дух, и огляделся, то с екнувшим сердцем обнаружил, что его со всех сторон обступает мрачный Лес.
Лес угрожающе хмурился сумраком, наплывающим из его глубин, страшно трещал, шелестел, скрипел, вздыхал. Вокруг были такие толстенные деревья, что Алекс, Лили и Рейн и втроем не смогли бы обхватить их. С них клочьями свешивался мох, и несмотря на то, что в Хогвартсе цвела весна, здесь, похоже, об этом забыли. Какие-то деревья топорщились голыми ветвями, какие-то — шумели темной листвой. То, под которым он стоял, осыпало сухие шишечки, странно прыгавшие по нему и земле. Он испуганно шарахнулся подальше. А рядом росли огромные грибы, почти ему по пояс, светящиеся тусклым голубоватым светом и пахнущие почему-то земляникой. Вдалеке кто-то страшно закричал не человеческим, не птичьим, не животным голосом, и эхо отозвалось ему так жутко, что Алекса продрал мороз. Так, наверное, кричало бы дерево под топором, если умело говорить. По спине мальчика маршировали мурашки, руки заледенели. Он невольно придвинулся ближе к дереву за своей спиной. И тут, напугав едва ли не до полусмерти, сверху на него свалился Уголек, такой же испуганный, дрожащий всем тельцем и лезущий за пазуху.
— Вот дурачок, — прошептал Алекс, с каким-то облегчением погружая пальцы в теплую шерсть, — а ведь все из-за тебя. Зачем убежал?
Уголек облизывал лицо и виновато вилял хвостом, словно прося прощения. Алекс глубоко вздохнул, зажег на конце своей волшебной палочки огонек и решительно шагнул вперед. Надо выбираться отсюда, возвращаться к друзьям. Щенок был тяжелым, но он ни за что на свете не отпустил бы его, да Уголек и сам не пойдет впереди. Он устал, да еще к тому же немного повредил крыло. Алекс чувствовал, как оно неестественно прогибалось под его рукой. Мальчик и щенок двинулись по почти незаметной то ли тропинке, то ли просто проходу между деревьями.
Алекс совершенно не помнил, как попал сюда, и шел наугад. Раньше, когда он жил в городе, казалось, что нет ничего страшнее потеряться на кишащих народом и машинами улицах. Ха, он не знал, что есть на свете такое место — Запретный Лес! Не зря, наверное, студентам запрещают сюда соваться…
Деревья словно наблюдали за ним. Он чувствовал их многоглазые взгляды, чужие, равнодушные, нечеловеческие. Они как будто даже двигались. Иногда, краешком глаза он замечал какое-то движение, а когда поворачивался туда, нацеливая палочку, то видел лишь качающуюся ветку.
Уголек подбадривающе тявкал, ворошился, царапался, и Алексу становилось не так страшно. Он разговаривал с щенком, строго отчитывал за побег и в глубине души жалел, что профессор Хагрид отдает его в какой-то питомник. Вот было бы здорово, если бы Уголька оставили! Такой забавный и смешной, и умный, вон как ловко устроился на его руках.
Они все шли и шли, перелезали через поваленные стволы, пробирались по кустарникам, перепрыгивали ручейки, и конца и края Лесу не было. Мимо проплывали все те же гигантские стволы, гигантские папоротники, гигантские грибы. Ночь мягко стелилась перед ними и позади них, укутывала бархатной мантией тьмы, зажигала на небе звездные фонарики, вывесила неяркую лампаду ущербного месяца. Когда Алекс задирал голову, он видел, как звезды подмигивали ему, цепляясь за верхушки деревьев. И странное чувство охватывало его — он был один в целом мире, вернее, мир сосредоточился в нем одном. Не было Хогвартса, не было Лили и Рейна, Хагрида, никого — только он. И Уголек на его руках. И казалось, он будет так идти всю жизнь — ощущая тяжесть и тепло щенка, смотря на голубоватый огонек на конце палочки, слушая Лес и звезды. Единственной спутницей его была ночь. Она не была злой, не была доброй. Она просто была, шагала рядом, невесомо гладя по щекам, обнимая за плечи. И Лес не был злым, он не хотел пугать, он ведь так жил. Разве виноват он, что глупые люди его боятся? Дети Леса скользили рядом с Алексом, шептались листвой, перекрикивались неведомыми голосами, смотрели из-за папоротников, и в их глазах мерцали звезды. Или это были светлячки?
Он так погрузился в это состояние отрешенного единения со всем окружающим, что даже не вздрогнул, когда из-за одного чудовищно гигантского дерева выступил самый настоящий кентавр. Алекс просто остановился и крепче стиснул щенка, который жарко и щекотно задышал в шею.
— Сын человеческий? Что ты делаешь в Сердце Леса? — голос кентавра был глубоким и звучным.
Алекс безбоязненно подошел поближе. Он словно был немножко во сне — таинственном, чуточку жутком, но наполненном твердой уверенности, что ничего страшного не случится.
— Здравствуйте, я немного заблудился. Вы не подскажете, как выбраться к дому профессора Хагрида?
Кентавр долго молчал, разглядывая мальчика большими, слабо фосфоресцирующими глазами. Наконец он протянул длинную руку и узловатым пальцем дотронулся до его лба.
— Звезды сегодня не лгали. Я увидел Наследника.
— Что, извините? — удивленно поднял голову Алекс.
Палец кентавра был твердым, и от него разливалась приятная прохлада по лбу, разгоряченному ходьбой.
— Когда Тот, Кто называл Себя Темным Лордом, вознамерился посягнуть на основы этого мира, много магов отдали свои жизни за сегодняшний день. Гремели битвы и сражения, видимые и невидимые, но не только волшебные силы решили исход той войны. Была еще одна сила, которую не признавал Темный Лорд, не имеющая никакого отношения к магии и колдовству, но которая и привела Его к краху. В тебе, сын человеческий, она есть, и досталась в наследство от тех, кто дал тебе жизнь.
Алекс глубоко вздохнул. Кентавр говорил высокопарно и непонятно, но от его слов удивительным образом стало хорошо и спокойно.
— Разве звезды умеют говорить? — спросил он, и кентавр усмехнулся.
— О, да, и часто они вещают столь ясно и отчетливо, что только глухие сердца их не слышат. Мой народ много столетий разговаривает со звездами, и могу сказать, что иногда они лгут, но по большей части и к сожалению, их речи правдивы.
— А что они могли сказать про меня? — зачарованно прошептал Алекс, снова задирая голову к мерцавшему ночному небу, — я ведь всего-навсего Алекс.
— Не бывает больших и малых деяний, и также не бывает больших и малых людей. Судьба каждого — нить, вплетающаяся в узор мироздания. Для звезд все дети, человеческие и нечеловеческие, и все судьбы равно значимы. Вот та дорога, которая выведет тебя, — кентавр указал рукой куда-то вправо, и Алекс вдруг увидел натоптанную, хорошо заметную даже в ночи тропу.
— Спасибо!
Когда мальчик снова взглянул на то место, где стоял его неожиданный собеседник, того уже не было. Кентавр исчез без следа, не шелохнулась ни травинка, ни веточка. Лишь уже издалека донесся тихий отзвук его голоса:
— Прощай, Наследник, и помни, что сыновья человеческие вольны в своем выборе, и не всегда одно оказывается одним. Не слушай чужие голоса, но слушай свое сердце, оно приведет тебя к истине.
Алекс растерянно огляделся вокруг, а щенок не менее растерянно проскулил. Они немного постояли, вслушиваясь в Лес, но потом Уголек беспокойно завозился, и Алекс пошел по тропе.
Он бежал за Угольком от силы минут двадцать, а обратно шел уже, наверное, часа два или три, так ему казалось, ноги уже заплетались. Когда впереди зажглись оранжевые факельные огни и показались фигуры людей, он быстро побежал им навстречу, даже забыв про усталость.
Двигалась целая процессия преподавателей, возглавляемая Снежинкой и профессором Хагридом, рядом с которым бежали Лили и Рейн. Слышался громкий голос профессора Люпин, бурчал что-то завхоз Филч, профессор Флинт выпускал из своей палочки маленькие зеленые огоньки, которые рыскали по кустам (несколько подлетели к Алексу и начали мерцать и свистеть). А следом за Флинтом спешила сама директор МакГонагалл. Алекс даже растерялся от такой встречи. Неужели они все вышли искать его?!
Первой его, вернее, огоньки, которые кружили над головой Алекса, увидела Лили и по своему обыкновению завопила так, что все вздрогнули, а профессор Кроткотт чуть не подпалил ярким люмосом какую-то лиану, испуганно убравшуюся вверх по стволу:
— Вот он! Вот он, нашелся!
Девочка стремительно бросилась к нему и схватила за рукав мантии так сильно, что чуть не оторвала:
— Алекс, ты куда пропал? Мы почти весь Лес прочесали, все-все, единорогов видели, с пауками разговаривали, а ты где был?!
— Малфой, это просто возмутительно! — грозно нахмурилась декан Гриффиндора, но ее перебил Хагрид, едва не задушивший Алекса в медвежьих объятьях:
— Уголек, ты нашел его, Алекс, нашел! А я уж так испугался, и за тебя, и за него! Нынче в Лесу глейстинги завелись, никак их выкурить не могу. Они-то взрослых не трогают, а ребенка или щеночка запросто загрызть могут.
— Ой! — прохрипел полузадушенный, притиснутый к кожаной куртке профессора Алекс. Пуговица больно врезалась в нос, а придавленный Уголек жалобно взвыл.
Хагрид, опомнившись, разжал объятья, и мальчик едва не упал.
— Они кричат, да? Так громко и жутко? — спросил он, отдышавшись.
— Не, кричат так фестралы, они-то тебя наоборот вывели бы, а глейстинги подкрадутся, усыпят своим пением и выпьют кровушки за милую душу.
Алекс вздрогнул от запоздалого страха, волной пробежавшего по всему телу. Их окружили учителя, а его друзья стояли рядом. Лили все держалась за его руку, а на бледном даже в теплом свете факелов лице Рейна было такое выражение, какое Алекс еще никогда не замечал.
Директор МакГонагалл строго сказала, глядя на мальчика, по-прежнему не выпускавшего из рук крылатого щенка:
— Лес — запрещенная территория для студентов, это одно из школьных правил, за нарушение которых следует наложить дисциплинарное взыскание.
Но ее, так же, как и профессора Люпин перед этим, прервал профессор Хагрид:
— Да это я все виноват, уж простите, директор! Это я попросил ребяток помочь с щенятами, сам Уголька упустил, а Алекс вот, молодец, не растерялся. Не наказывайте, а уж если наказывать — то меня, дурака старого, надо, по справедливости-то.
Директор МакГонагалл кашлянула и взглянула на профессора Люпин.
— Это решит декан Гриффиндора.
Хагрид снова начал громогласно объяснять, что виноват только он, но Люпин, ничего не слушая, сквозь зубы процедила:
— Десять часов работ на территории школы, Малфой, и ни минутой меньше. А вам, Хагрид, впредь следует быть предусмотрительнее и ответственнее. Вы все-таки преподаватель, а не просто лесничий.
Она круто развернулась, и ее черная мантия растворилась в черноте ночи. Она не взяла факел, не зажигала палочку, но двигалась бесшумно, словно все перед собой видела. Алекс ожидал чего-то в этом роде и не удивился, но друзья рядом возмущенно засопели, а Лили громко и с вызовом сказала:
— Но это же несправедливо!
Директор МакГонагалл переглянулась с профессором Хагридом.
— Декан факультета вправе наложить любое взыскание на провинившегося студента. Это также одно из правил школы.
Лили не осмелилась ей возражать, но все же пробурчала под нос так, чтобы слышали:
— Дурацкие правила, если наказывают невиноватого.
Профессора пошли к видневшемуся (оказывается!) невдалеке замку, а Хагрид и ребята немного отстали. Профессор все кивал, видя, как Алекс поглаживает щенка и, уже подходя к своему дому, около которого темнели силуэты двух человек с метлами, громко прошептал:
— Если хочешь, Уголек твоим будет. Я уж как-нибудь с директором разберусь и с Саламандером. Пока-то он у меня пусть поживет, с матерью рядом. Как, согласен?
— Я…. даже… спасибо!!! — Алекс с восторгом, не веря собственным ушам, повернулся к профессору, — большое вам спасибо! Я буду за ним ухаживать, правда! Я вам помогать буду!
Щенок, словно поняв, что речь идет о нем, облизал лицо мальчика и звонко залаял, и ему басовито, на три голоса, откликнулась Снежинка. Хагрид смущенно замахал руками, вытащил из кармана огромный платок, напоминавший скорее скатерть, и трубно высморкался.
— Ты меня, это… извини, — неожиданно он остановился и совсем понизил голос. Лили с Рейном тактично отошли вперед.
— За что? — Алекс от удивления едва не споткнулся.
— Да за все, вот, это вот… ну за меня, это… — невнятно пробормотал профессор, — уж очень ты на отца своего похож, а я его помню. Да только я и мать твою помню, сердце у нее было добрым, и у тебя такое же. Уголек к злому на руки не пошел бы, а вон он тебя уже и хозяином почти признал. Так-то.
— Вы знали, помните моих родителей?! — Алекс затаил дыхание, гулко стучало сердце, отдаваясь в ушах, — расскажите о них, пожалуйста! Хоть немножко!
Хагрид медленно покачал головой.
— Ты меня извини, Алекс, не могу. Тяжело слишком. Да и что рассказывать? Гермиону я в Хогвартсе знал. А может, только думал, что знал. А потом она за Малфоя замуж вышла. Ну и все. Больше, уж прости, не могу рассказать. Да ты и сам, наверное, слышал, читал там, ты же умный. Мама твоя тоже умница была… — профессор осекся на полуслове и натужно закашлялся.
Мальчик вздохнул.
— Спасибо, профессор Хагрид.
— Да ладно, ты смотри, приходи в гости-то, Уголек тебя ждать будет, — с явным облегчением распрощался Хагрид.
Алекс передал щенка, помахал ему и побежал к друзьям.
Когда они уже лежали в кроватях под балдахинами в своей спальне и слушали сонное дыхание соседей, ночную тишину, притаившуюся в углах комнаты, прорезал немного хриплый голос Рейна. Впервые за все это время.
— Ты больше так не пугай. Теперь если что, только с нами, ладно?
— Ладно, — улыбнулся в темноту Алекс, и ему вдруг показалось, что это коротенькое слово прозвучало как огромная торжественная клятва.
Клятва верности друзьям, обещание стоять всегда плечом к плечу, чтобы ни случилось.
Я плакала весь вечер! Работа очень атмосферная. Спасибо!
|
Изначально, когда я только увидела размер данной работы, меня обуревало сомнение: а стоит ли оно того? К сожалению, существует много работ, которые могут похвастаться лишь большим количеством слов и упорностью автора в написании, но не более того. Видела я и мнения других читателей, но понимала, что, по большей части, вряд ли я найду здесь все то, чем они так восторгаются: так уж сложилось в драмионе, что читать комментарии – дело гиблое, и слова среднего читателя в данном фандоме – не совсем то, с чем вы столкнетесь в действительности. И здесь, казалось бы, меня должно было ожидать то же самое. Однако!
Показать полностью
Я начну с минусов, потому что я – раковая опухоль всех читателей. Ну, или потому что от меня иного ожидать не стоит. Первое. ООС персонажей. Извечное нытье читателей и оправдание авторов в стиле «откуда же мы можем знать наверняка». Но все же надо ощущать эту грань, когда персонаж становится не более чем картонным изображением с пометкой имя-фамилия, когда можно изменить имя – и ничего не изменится. К сожалению, упомянутое не обошло и данную работу. Пускай все было не так уж и плохо, но в этом плане похвалить я могу мало за что. В частности, пострадало все семейство Малфоев. Нарцисса Малфой. «Снежная королева» предстает перед нами с самого начала и, что удивляет, позволяет себе какие-то мещанские слабости в виде тяжелого дыхания, тряски незнакомых личностей, показательной брезгливости и бесконтрольных эмоций. В принципе, я понимаю, почему это было показано: получить весточку от сына в такое напряженное время. Эти эмоциональные и иррациональные поступки могли бы оправдать мадам Малфой, если бы все оставшееся время ее личность не пичкали пафосом безэмоциональности, гордости и хладнокровия. Если уж вы рисуете женщину в подобных тонах, так придерживайтесь этого, прочувствуйте ситуацию. Я что-то очень сомневаюсь, что подобного полета гордости женщина станет вести себя как какая-то плебейка. Зачем говорить, что она умеет держать лицо, если данная ее черта тут же и разбивается? В общем, Нарцисса в начале прям покоробила, как бы меня не пытались переубедить, я очень слабо верю в нее. Холодный тон голоса, может, еще бешеные глаза, которые беззвучно кричат – вполне вписывается в ее образ. Но представлять, что она «как девочка» скачет по лестницам, приветствуя мужа и сына в лучших платьях, – увольте. Леди есть леди. Не зря быть леди очень тяжело. Здесь же Нарцисса лишь временами походит на Леди, но ее эмоциональные качели сбивают ее же с ног. Но терпимо. 3 |
Не то, что Гермиона, например.
Показать полностью
Гермиона Грейнджер из «Наследника» – моё разочарование. И объяснение ее поведения автором, как по мне, просто косяк. Казалось бы, до применения заклятья она вела себя как Гермиона Грейнджер, а после заклятья ей так отшибло голову, что она превратилась во что-то другое с налетом Луны Лавгуд. Я серьезно. Она мечтательно вздыхает, выдает какие-то непонятные фразы-цитаты и невинно хлопает глазками в стиле «я вся такая неземная, но почему-то именно на земле, сама не пойму». То есть автор как бы намекает, что, стерев себе память, внимание, ГЕРМИОНА ГРЕЙНДЖЕР НЕ ГЕРМИОНА ГРЕЙНДЖЕР. Это что, значит, выходит, что Гермиона у нас личность только из-за того, что помнит все школьные заклинания или прочитанные книги? Что ее делает самой собой лишь память? Самое глупое объяснения ее переменчивого характера. Просто убили личность, и всю работу я просто не могла воспринимать персонажа как ту самую Гермиону, ту самую Грейнджер, занозу в заднице, педантичную и бесконечно рациональную. Девушка, которая лишена фантазии, у которой были проблемы с той же самой Луной Лавгуд, в чью непонятную и чудную копию она обратилась. Персонаж вроде бы пытался вернуть себе прежнее, но что-то как-то неубедительно. В общем, вышло жестоко и глупо. Даже если рассматривать ее поведение до потери памяти, она явно поступила не очень умно. Хотя тут скорее вина авторов в недоработке сюжета: приняв решение стереть себе память, она делает это намеренно на какой-то срок, чтобы потом ВСПОМНИТЬ. Вы не представляете, какой фейспалм я ловлю, причем не шуточно-театральный, а настоящий и болезненный. Гермиона хочет стереть память, чтобы, сдавшись врагам, она не выдала все секреты. --> Она стирает себе память на определенный промежуток времени, чтобы потом ВСПОМНИТЬ, если забыла… Чувствуете? Несостыковочка. 3 |
Также удручает ее бесконечная наивность в отношениях с Забини. Все мы понимаем, какой он джентльмен рядом с ней, но все и всё вокруг так и кричат о его не просто дружеском отношении. На что она лишь делает удивленные глаза, выдает банальную фразу «мы друзья» и дальше улыбается, просто вгоняя нож по рукоятку в сердце несчастного друга. Либо это эгоизм, либо дурство. Хотелось бы верить в первое, но Гермиону в данной работе так безыскусно прописывают, что во втором просто нельзя сомневаться.
Показать полностью
Еще расстраивает то, что, молчаливо приняв сторону сопротивления, Гермиона делает свои дела и никак не пытается связаться с друзьями или сделать им хотя бы намек. Они ведь для нее не стали бывшими друзьями, она ведь не разорвала с ними связь: на это указывает факт того, что своего единственного сына Гермиона настояла записать как подопечного Поттера и Уизли. То есть она наивно надеялась, что ее друзья, которые перенесли очень мучительные переживания, избегая ее и упоминаний ее существования, просто кивнут головой и согласятся в случае чего? Бесконечная дурость. И эгоизм. Она даже не пыталась с ними связаться, не то чтобы объясниться: ее хватило только на слезовыжимательное видеосообщение. Итого: Гермиона без памяти – эгоистичная, малодушная и еще раз эгоистичная натура, витающая в облаках в твердой уверенности, что ее должны и понять, и простить, а она в свою очередь никому и ничего не должна. Кроме семьи, конечно, она же у нас теперь Малфой, а это обязывает только к семейным драмам и страданиям. Надо отдать должное этому образу: драма из ничего и драма, чтобы симулировать хоть что-то. Разочарование в авторском видении более чем. 3 |
Драко, кстати, вышел сносным. По крайне мере, на фоне Гермионы и Нарциссы он не выделялся чем-то странным, в то время как Гермиона своими «глубокими фразами» порой вызывала cringe. Малфой-старший был блеклый, но тоже сносный. Непримечательный, но это и хорошо, по крайней мере, плохого сказать о нем нельзя.
Показать полностью
Еще хочу отметить дикий ООС Рона. Казалось бы, пора уже прекращать удивляться, негодовать и придавать какое-либо значение тому, как прописывают Уизли-младшего в фанфиках, где он не пейрингует Гермиону, так сказать. Но не могу, каждый раз сердце обливается кровью от обиды за персонажа. Здесь, как, впрочем, и везде, ему выдают роль самого злобного: то в размышлениях Гермионы он увидит какие-то симпатии Пожирателям и буквально сгорит, то, увидев мальчишку Малфоя, сгорит еще раз. Он столько раз нервничал, что я удивляюсь, как у него не начались какие-нибудь болячки или побочки от этих вспышек гнева, и как вообще его нервы выдержали. Кстати, удивительно это не только для Рона, но и для Аврората вообще и Поттера в частности, но об этом как-нибудь в другой раз. А в этот раз поговорим-таки за драмиону :з Насчет Волан-де-Морта говорить не хочется: он какой-то блеклой тенью прошелся мимо, стерпев наглость грязнокровной ведьмы, решил поиграть в игру, зачем-то потешив себя и пойдя на риск. Его довод оставить Грейнджер в живых, потому что, внезапно, она все вспомнит и захочет перейти на его сторону – это нечто. Ну да ладно, этих злодеев в иной раз не поймешь, куда уж до Гениев. В общем, чувство, что это не величайший злой маг эпохи, а отвлекающая мишура. К ООСу детей цепляться не выйдет, кроме того момента, что для одиннадцатилетних они разговаривают и ведут себя уж очень по-взрослому. Это не беда, потому что мало кто этим не грешит, разговаривая от лица детей слишком обдуманно. Пример, к чему я придираюсь: Александр отвечает словесному противнику на слова о происхождении едкими и гневными фразами, осаждает его и выходит победителем. Случай, после которого добрые ребята идут в лагерь добрых, а злые кусают локти в окружении злых. Мое видение данной ситуации: мычание, потому что сходу мало кто сообразит, как умно ответить, а потому в дело скорее бы пошли кулаки. Мальчишки, чтоб вы знали, любят решать дело кулаками, а в одиннадцать лет среднестатистический ребенок разговаривает не столь искусно. Хотя, опять же, не беда: это все к среднестатистическим детям относятся, а о таких книги не пишут. У нас же только особенные. 2 |
Второе. Сюжет.
Показать полностью
Что мне не нравилось, насчет чего я хочу высказать решительное «фи», так это ветка драмионы. Удивительно, насколько мне, вроде бы любительнице, было сложно и неинтересно это читать. История вкупе с ужасными ООСными персонажами выглядит, мягко говоря, не очень. Еще и фишка повествования, напоминающая небезызвестный «Цвет Надежды», только вот поставить на полку рядом не хочется: не позволяет общее впечатление. Но почему, спросите вы меня? А вот потому, что ЦН шикарен в обеих историях, в то время как «Наследник» неплох только в одной. Драмиона в ЦН была выдержанной, глубокой, и, главное, персонажи вполне напоминали привычных героев серии ГП, да и действия можно было допустить. Здесь же действия героев кажутся странными и, как следствие, в сюжете мы имеем следующее: какие-то замудренные изобретения с патентами; рвущая связи с друзьями Гермиона, которая делает их потом опекунами без предупреждения; но самая, как по мне, дикая дичь – финальное заклинание Драко и Гермионы – что-то явно безыскусное и в плане задумки, и в плане исполнения. Начиная читать, я думала, что мне будет крайне скучно наблюдать за линией ребенка Малфоев, а оказалось совершенно наоборот: в действия Александра, в его поведение и в хорошо прописанное окружение верится больше. Больше, чем в то, что Гермиона будет молчать и скрываться от Гарри и Рона. Больше, чем в отношения, возникшие буквально на пустом месте из-за того, что Гермиона тронулась головой. Больше, чем в ее бездумные поступки. Смешно, что в работе, посвященной драмионе более чем наполовину, даже не хочется ее обсуждать. Лишь закрыть глаза: этот фарс раздражает. Зато история сына, Александра, достаточно симпатична: дружба, признание, параллели с прошлым Поттером – все это выглядит приятно и… искренне как-то. Спустя несколько лет после прочтения, когда я написала этот отзыв, многое вылетело из головы. Осталось лишь два чувства: горький осадок после линии драмионы и приятное слезное послевкусие после линии сына (честно, я там плакала, потому что мне было легко вжиться и понять, представить все происходящее). И если мне вдруг потребуется порекомендовать кому-либо эту работу, я могу посоветовать читать лишь главы с Александром, пытаясь не вникать в линию драмионы. Если ее игнорировать, не принимать во внимание тупейшие действия главной пары, то работа вполне читабельна. 4 |
Начала читать, но когда на второй главе поняла, что Драко и Гермиона погибли, не смогла дальше читать...
1 |
4551 Онлайн
|
|
Замечательная книга, изумительная, интересная, захватывающая, очень трагичная, эмоциональная, любовь и смерть правит миром, почти цытата из этой книги как главная мысль.
|
О фанфиках узнала в этом году и стала читать, читать, читать запоем. Много интересных , о некоторых даже не поворачивается язык сказать "фанфик", это полноценные произведения. "Наследник", на мой взгляд, именно такой - произведение.
Показать полностью
Очень понравилось множество деталей, описание мыслей, чувств, на первый взгляд незначительных событий, но все вместе это даёт полноценную, жизненную картину, показывает характеры героев, их глубинную сущность. Не скрою, когда дошла до проклятья Алекса,не выдержала,посмотрела в конец. Потом дочитала уже спокойнее про бюрократическую и прочую волокиту, когда ребенок так стремительно умирает. Жизненно, очень жизненно. Опять же,в конце прочла сначала главы про Алекса, понимая, что не выдержу, обрыдаюсь, читая про смерть любимых персонажей. Потом, конечно, прочла, набралась сил. И все равно слезы градом. Опять же жизненно. Хоть у нас и сказка... Однако и изначальная сказка была таковой лишь в самом начале) В описании предупреждение - смерть персонажей. Обычно такое пролистываю... А тут что то зацепило и уже не оторваться. Нисколько не жалею, что прочла. Я тот читатель,что оценивает сердцем - отозвалось или нет, эмоциями. Отозвалось, зашкалили. Да так,что необходимо сделать перерыв, чтоб все переосмыслить и успокоиться, отдать дань уважения героям и авторам.. Спасибо за ваш труд, талант, волшебство. 1 |