Зимняя сказка (гет)

Признаюсь, что от слов начальника у меня побежали по спине мурашки. Это было также невероятно, как если бы я увидел, что камни вдоль аллеи начали петь. Хотя, стоп… Надо взять себя в руки и дослушать до конца. Всегда дослушай до конца, ибо концовка может оказаться совсем иной.

— Надеюсь, основания для подозрений веские? — спрашиваю я, рассматривая поверхность стола.

Гринграсс бросает на меня взгляд. Этакий пустой взгляд, не лишенный, впрочем, снисходительного любопытства.

— К сожалению, да.

В его руках тотчас появилось несколько колдографий: похоже, он держал их в кармане смокинга. Затем Гринграсс спокойно со знанием дела кладет передо мной одну из них. Я присмотрелся. На ней запечатлен высокий немного плотный мужчина лет сорока с небольшими черными бакенбардами. Одет он был в угольно-черный фрак с безупречной бабочкой.

— Это князь Василий Урусов, русский богач и путешественник. И одновременно — человек, непосредственно связанный с Охранным отделением.

— Резидент? Или координатор?

Я прищурившись, смотрел на его пронзительные черные глаза. Маленькие, как два треугольника. Как и у многих людей нашей профессии, они, казалось, жили сами по себе. Вот человек улыбается — а глаза смотрят внимательно и настороженно. Он грустит — а глаза все такие же внимательные и бесстрастные.

— Вербовщик, — пояснил Гринграсс. — Его задача — выискивать контакты, людей, с которыми русские могут попытать счастья. Точнее, оценить: годен или не годен для вербовки.

— Попался? — уточнил я, понимая, что сейчас нужно ловить каждое слово.

— Таких обычно и не прячут, как вы знаете, — махнул рукой Гринграсс.

Что верно, то верно. Таких, как этот Урусов, мало кто скрывает. Что он вербовщик знают многие. Секретами особыми сам не владеет. Арестовывать его не зачем — поди, пиши объяснения русскому посольству, за что сцапали их подданного. Доказательства? А какие доказательства? Чтобы предъявить доказательства надо раскрыть наших агентов, а кому оно надо?

— Теперь смотрите. — Начальник извлек новую порцию колдографий и аккуратно разложил их передо мной. Смотрите, вот первый снимок: Блишвики в театре вместе с Урусовым.

Да, чисто сработано. Изысканное театральное ложе бенуара инкрустировано золотом и слоновой костью. Балконы плотно завешаны красным бархатом. Витые свечи сияют, разбрасывая матовые световые облака. Вот они Блишвики: Джимбо в угольном смокинге и Мисси в белом платье и золотом изящном колпаке. А рядом сидит Урусов, о чем-то беззаботно болтая с Мисой.

— Блишвик говорил, что они просто знакомые по Петербургу, — как бы предварил мой вопрос Гринграсс. — К сожалению, найти истоки их контактов на Неве не удалось. Но зато теперь вы понимаете, что мне нужно было проверить вас перед операцией? — сказал Гринграсс, рассеянно посмотрев на свечи. — Узнать, насколько вы подвержены влиянию миссис Блишвик. Именно поэтому мои люди через мистера Бэрка провели эту проверку.

Мне нечего сказать. Теперь я с затаенным замиранием сердца смотрю на горящие на колдографии бронзовые свечи. Потайные темные подозрения, жившие до сих пор в потайных уголках моей души, стали осторожно выходить наружу.

— Значит, зеркальная система наблюдения в доме Блэков… — начал я, понимая, что совершил.

— Да, ее установили мы, — вздохнул Гринграсс. Сейчас он стал ужасно похож на сухого кузнечика. — Она была очень эффективной, но вы ее весьма ловко отключили.

Я молчу, потупившись в пол. Обидно, но сейчас мне в самом деле нечего сказать.

— Кстати, оцените профессионализм действий миссис Блишвик, — сказал Гринграсс. — Как ловко она направила вас на отключение этой системы, не правда ли?

Киваю. Киваю, ибо нечего возразить. Наоборот, я вспоминаю, как бодро и решительно Миса действовала в ту рождественскую ночь, когда я выключил зеркала.

— Пока есть только косвенные, — сказал Гринграсс. — Блишвикам нужны деньги — это раз, — загнул он палец. — Ликорус Блэк, кстати, дал дочери ничтожное приданное.

— Блэк не дал дочери денег? — уже искренне удивился я.

— Представьте себе, — кивнул Гринграсс. — Так старый Ликорус наказал дочь за разорванную помолвку.

— Она же была не виновата! — вырвалось у меня.

— Старый Блэк, видимо, считал иначе, — заметил Гринграсс. — То есть мотив для измены был. И год назад Блишвики получили отменную сумму денег — это два, — загнул начальник второй палец.

— От кого?

— Якобы от умершей тетки Джамбо Блишвика. Я навел справки: кое-что они получили, но таких денег у тетки в жизни не было.

— Получается, плата за что-то… — кинул я. Свеча в воздухе дрогнула и сделала разворот, словно в такт моим колеблющемся мыслям.

— Да. Арнольд разнюхал и еще кое-что. Блишвики контактировали с одним типом, которого использовали русские. Это долгая и скучная история, — морщит Гринграсс веко. — Это три. Ну и сам факт, что миссис Блишвик умело направила вас выключить в ее домах сигнализацию — это четыре. Значит, обладает навыками ее обнаружения и правилами ликвидации.

Я пускаю струю табачного дыма. Зыбковато, конечно. Но все-таки цепочка для Блишвиков не лучшая. Отсутствие денег — контакт с Урусовым — поступление таинственных средств — русский связник — обнаружение и отключение двух сигнализаций… Все это в самом деле вполне достаточный повод для подозрений.

— Теперь вопрос, как далеко миссис Блишвик продвинулась на вашем фронте, — вздохнул Гринграсс. — Понимаю, вы профессионал, — предупредительно выдвигает он руку, — секретов ей не раскрывали. Но всё же из намеков и разговоров она могла получить…

— Меня больше волнует, откуда она узнала обо мне, — непроизвольно дернул я шеей, словно мне был тесен воротник.

— Возможно, с Дальнего Востока, — прикусил губу Гринграсс. — Вот вам еще косвенное подтверждение ее связи с русскими.

В его словах звучат скорее констатация факта, чем обвинение, и даже нотка понимания. Но только не для тех, кто знает Гринграса. Скорее, это предостережение. Намек на то, что после истории с Гуном я мог попасть в поле зрения русских. А те, естественно, передали меня по нашей, британской, резидентуре. Говоря простым языком: почти провал. Ну, а за провалом бывает известно что. Тебя списывают со счетов. Пускают в расход. Или отправляют ко всем чертям.

— Всё же пока все улики косвенные… — снова затягиваюсь я табаком. Наверное, в глубине надеюсь, что так оно и есть.

Гринграсс пристально смотрит на летающую свечу, и та загорается сильнее.

— Гм… А вы готовы написать рапорт на мое имя, что целиком и полностью доверяете Мисапиноа Блишвик? — равнодушно спрашивает он.

Снова смотрю на летающую свечу и вспоминаю бронзовые подсвечники в театральном бенуаре, где сидела Миса с этим русским типом. Разумеется нет! Ручаться за кого-то в нашем мире может только идиот. Я бы и сам посмеялся над дурачком, который бы сказал мне, что этот человек «хороший». Откуда мы знаем, какие тайные мысли есть у кого в черепной коробке? Волшебникам чуть легче, чем маглам, но окклюменция есть и у нас.

— Не готов, — ответил я спокойно.

Гринграсс кивает, словно удовлетворен моим ответом.

— Что же, я всегда уважал вас как профессионала. Теперь буду уважать еще сильнее, — говорит он.

В этих словах все: и огорчение, что я сам не смог разглядеть Мисапиона Блишвик, и волнение, не сотворил ли я чего еще помимо отключения зеркал, и предупреждение на будущее. Я не спорю, а согласно киваю. Затем протягиваю шефу рулон пергамента.

— Здесь я оставил некоторые наблюдения, которые вызвали у меня интерес… — спокойно говорю я.

Утром я в самом деле суммировал данные о смерти Рафаэллы Бэрк и ее таинственном появлении на балу. О Малфое я пока не упоминал ввиду отсутсвия точных подтверждений внезапно осенившей меня версии. Пусть пока отрабатывают след с Рафаэллой: мое дело предупредить.

— Можете быть уверены: мы изучим ваши записи внимательно, — меланхолически говорит Гринграсс. Затем, бросив взгляд на соседний шкаф, рассеянно жмет в руках пергамент.

Прием закончен, и мне пора в путь. На душе у меня странное чувство: даже не злости, а какой-то опустошенности. Сейчас мне вспоминался пожилой баронет Бигль, с которыми мы познакомились в Индии. Этот холостяк с пышными бакенбардами меланхолически говорил: «Мы стали очередным разочарованием друг для друга». Убежденный холостяк, он так и не изменил себе, несмотря на все истерики пожилой матушки о необходимости подарить ей внуков и «продолжить род». Что-то героическое в этом спокойном противостоянии, наверное, было.

Наш роман с Мисапиноа Блишвик, несмотря на бурное развитие, вряд ли имел перспективы. Впрочем, после Джулии я давно перестал мучиться вопросами о потерях. Иногда мне кажется, словно какая-то часть моей души ампутировалась: я, словно черепаха, оброс панцирем, лишившись способности страдать. Мой покойный отец не даром говорил, что взрослые люди никогда не обижаются: обиды — удел детей и инфантильных переростков. За попытку нанести обиду или прекращают общение навсегда, или бьют в морду до крови — как в прямом, так и в переносном смысле. Сейчас я лихорадочно вспоминаю, какие ошибки я допустил в общении с очаровательной обладательницей перламутрового тела.

А ошибки у меня, к сожалению, были. Рассказы о Японии — косвенное… да нет, прямое подтверждение, что я побывал в этой закрытой стране в нарушение ее норм «Сакокоу». И главное: я сообщил имя нынешней династии хуанди Цинь — Айсинь Геро. Теперь эта информация скорее всего уплыла к русским. Не смертельно, но неприятно. Это пока не провал, но ситуация, близкая к провалу. И виноват в ней только я. Потому что не досмотрел, доверился ситуации, и незнакомому человеку. А делать этого никогда нельзя.

Нельзя… Я криво усмехаюсь, пытаясь побороть внутреннюю пустоту. Словно не знаю, что нельзя. Но выходит, что и впрямь не знаю. Хорошо военным или политикам: у них измена — это измена. А в нашем деле измена — вещь весьма условная.

«Он изменил.»

«А если это его задание?» — мысленно спрашивает Гринграсс, глядя сухим, но беспощадным взглядом.

«Но он выдал важные секреты!»

«А как иначе ему стать для врага persona grata? Только выдав важные секреты. Причем подлинные, — снова говорит невозмутимо начальник. — Ибо легенда должна быть достоверной».

Я спокойно смотрю на фонтан «Магического братства»: золотые статуи волшебника и волшебницы, кентавра, гоблина и домового эльфа установлены в центре круглого бассейна. Статуи волшебника и колдуньи расположены в центре группы, а другие существа смотрят на них снизу вверх с обожанием. Но меня сейчас волнуют не они, а важный вид волшебника и волшебницы. Я оборачиваюсь к ним и посылаю легкую улыбку.

— Ваше здоровье… — думаю я. — И благодарите Мерлина, что в ваше время не было русской разведки. А то не посмотрели бы на вашу гордость и пустили бы «аваду» в спину! Так что, скромнее, друзья!

Чиновники спешат по делам через министерский зал. А мне необходимо обдумать все с самого начала. Не сейчас. Завтра или послезавтра, но необходимо. Нужно найти выход. Или, быть может, сменить голову.

* * *

Я никогда бы не решился на выполнение столь важного задания, если бы не один урок Лай-Фэна. Мы, как я уже писал, подходили к монастырю в пустынных сопках Маньчужии, откуда доносились заунывные удары гонга. Удары были размеренными, словно сами собой навевали на грустные мысли. Старый Лай-Фэн посмотрел на уже окутанную предвечерний туманом дорожку и сказал:

— Похоже, один из лам скончался. Не удивлюсь, если это окажется почтенный кенпо Тинь-Гун.

— Мы идем на похороны? — спросил я.

Не скажу, что я чувствительный человек, но видеть погребальную процессию мне, признаюсь, никогда не доставляло удовольствия. Отвратительный запах похорон был мне противен еще в детстве, и стал окончательно омерзителен со дня смерти отца. Удивительно, но в детстве, пока видишь чужие смерти, с ужасом думаешь, как можно подойти к гробницы спокойно посмотреть на покойного. А когда умирают твои родные, то с интересом осознаешь, что ничего страшного в этом нет: всё так просто и естественно. Когда в гробу лежит родной тебе человек, то ты не испытываешь страха, а спокойно касаешься штаниной брюк гробовой доски. Хотя, конечно, видеть лишний раз покойника и похоронную процессию не слишком приятно.

— Ты спрашиваешь, отчего я не плачу и не убиваюсь? — с улыбкой посмотрел на меня Лай-Фэн. — Все просто. Мертвого надо провожать не рыданиями и криками: этим ты только сделаешь больно его душе и за держишь ее между Бардо Верхнего и Нижнего Мира Форм. Мертвого надо благодарить за добро и желать ему доброго пути к следующей жизни.

Я вздрогнул. Старик опять спокойно подслушивал мои мысли.

— Моя матушка говорила, глядя на стоявший на столе портрет отца: «Сегодня для него начался Вечный Путь». И всхлипнула, хотя тотчас поборола слезы…

— Ты думал, что я скажу тебе, что это неверно? — Лай Фэн посмотрел на маленькую каменную горку. — Но на самом деле я расскажу тебе, как похожи наши веры! Ведь мы во многом говорим об одном и том же.

Я с интересом посмотрел на старика, явно не ожидая такого поворота беседы. Гонг звучал все чаще, через определенные промежутки времени,

— Напомни, что происходит с человеком в момент смерти? — спросил Лай Фэн. Прищурившись, старик почему-то внимательно посмотрел на видневшийся сквозь предвечерний туман силуэт монастыря, словно о чем-то размышлял.

— Душа выходит из тела, — пожал я плечами. Аромат предвечернего воздуха даже сейчас, в августе, казался не теплым, а противно прохладным.

— Верно. А мы называет это выходом жизненной силы Ши, — ответил старик. — Что происходит дальше?

— Дальше? Дальше… — я стал вспоминать смутные рассказы о Священном Писании. — Дальше душа два дня гуляет вокруг тела и место смерти, а потом, на третий день, возносится поклонится Богу.

Лай Фэн кивнул, словно ожидая этого ответа.

— «Бардо Тхедол» говорит нам о том же: за два дня, отпав от изначального Белого Света, твоя энергия Ши становится Бардовой: тончайшим невидимым существом, на приминающим кокон бабочки. На третий день Бардова начинает подъем — выходит из Бардо Верхнего Мира Форм.

Я с удивлением повернул голову. У меня и в мыслях не было, что наши веры говорят на самом деле об одном и том же. Старик ласково смотрел на меня, словно в самом деле ожидая интересных замечаний. Налетевший степной ветер снова потрепал травяную зелень и бессмертник, пригнув их к камням.

— Потом с третьего по девятый день душа странствует в окружении ангелов по Раю и раскаивается, что не могла достичь совершенства.

— А мы говорим, что она странствует по Бардо Мирных Божеств как олицетворению своего добра, и переживает, что совершила его недостаточно, — улыбнулся Лай-Фэн.

— Потом с девятого до сорокового дня душа странствует по Аду, видя муки грешников и ужасается своим грехам.

— Мы называли это Бардо Гневных Божеств, если помнишь, — поправил серую одежду Лай Фэн. — Там человек видит ужасные образы — олицетворение своих злых мыслей и поступков.

— В самом деле… Почти тоже самое! — Изумился я. — А на сороковой день душа усопшего вновь кланяется Богу, и он решает, где ей быть до Страшного Суда — в Аду или в Раю.

Старый Лай Фэн прослушал очередной удар гонга, а затем прищурился на едва заметные в тумане солнечные лучи.

— Забавно… Ведь у нас именно в это время решается участь души. Праведные души сливаются с Божественным Светом; великие грешники падают в низший мир, получая тела темных духов… А куда, по твоему, девается большинство людей? — посмотрел он на меня в упор.

— Большинство? — спросил я.

— Да. Не праведники и не грешники, как ты и я.

Я задумался. Удивительно, но я никогда не задумывался над такими простыми вещами.

— Они попадают временно в Ад или Рай… — неуверенно сказал я. Похоронный гонг не стихал, словно призывая нас зайти и посмотреть на смерть.

— Неужели Бог будет их пересуживать? — спросил Лай Фэн.

— Или в чистилище… Там души проходят очищение. Римская церковь верит в него, — пожал я плечами.

— Именно так, — улыбнулся Лай Фэн. — И это не что иное, как новое рождение, — почему-то обвел он рукой воздух. — Они возвращаются на землю, чтобы отработать свои кармические грехи. Как видишь, твоим собратьям стоит лишь немного подумать, чтобы понять близость иных, — покачал головой старик.

Мы осторожно пошли по направлению к каменной тропинке. Здесь начинался подъем в гору. Я осмотрелся: по обочине валялась куча разбитых белых камней разной величины. Наверное, это бы мел или горный известняк, хотя кое-где попадались камни цветного и розового травертина. Этот удивительный камень напоминает внешне магловскую плитку, но на самом деле подарен нам природой. Достаточно расколоть такую «плитку», чтобы увидеть кучу блесток.

— Тебе неприятна смерть, я понимаю, — сказал Лай Фэн, бодро сделав шаг вперед. — Просто ты, как и твои собраться, никак не можешь понять, что тело — это только футляр для твоей духовной сути, которую вы приблизительно зовете душой.

— Разве это не так? — спросил я, зачем-то подняв розовую плиточку травертина и аккуратно стер с нее пыль. Мне словно хотелось, чтобы она была со мной и в радостные дни, когда ужас смерти наконец отступит.

— На самом деле у человека много духовных тел, — спрокойно ответил Лай Фэн. — Грубое тело станет прахом, а Дух, главное духовное тело, вознесется к Небу. Этому ведь учит и ваша вера?

— Наверное… Я не богослов… — вздохнул я. — Но я твердо знаю, что смерть неспроста отвратительна любому человеку.

Сейчас, смотря на пригибавшийся бессмертник, я вспоминал жухлую траву в день смерти моей бабушке. Мне было семь лет, и родители настояли на том, чтобы я не шел с ними на кладбище. До сих помню дождь и противный октябрьский ветер, который прижимал к кустам жухлую осеннюю траву, мокрую от своей омерзительности.

— Ты боишься увидеть смерть ибо забываешь, что мир вокруг состоит из двух энергий: Ли и Ши, — ответил мне старик. — Ли дарит нам Дао в момент зарождения; Ши вдыхает в нас жизнь.

— Умом все это понимаешь, но смерть мерзка и горька, — вздохнул я.

— Ты снова забыл мудрость Лао-Цзы, — покачал головой старик. — «Все существа обладают жизнью, как бы они ни казались мертвы, ибо смерть есть лишь относительно меньшее проявление жизни, а не отрицание ее». Смерть лишь ночь, за которым идет рассвет…

— Это хорошо в теории, а когда у дома видишь крышку гроба, не действует никакая мудрость, — горько усмехнулся я.

— В молодости у нас избыток Ши, и мы живем, несемся и трепещем. От пятидесяти до шестидесяти мы достигаем гармонии, после чего Ши начинает убывать, — ответил Лай Фэн, зачем-то подвинув посохом бессмертник. — Смерть также естественна, как и жизнь, ибо она — результат убывания Ши из твоего грубого тела.

— А как же тогда новое рождение? — переспросил я, делая шаг вперед. «Навстречу смерти», — подумал я горько.

— Твой дух нуждается в новом дыхании Ши, ибо он отпал от законов Божественного света, — продолжал Лай Фэн. — Если ты не слился с ним, то получишь дыхание Ши. Это ведь также естественно, как прилив и отлив океана по мановению Луны.

— Тогда почему и вы, и мы скорбим по смерти? — спросил я, вертя в руках камень. — По идее, мы вообще не должны грустить.

Лай Фэн опустил морщинистые веки, чем-то напоминавшие кожу старой черепахи.

— Мы скорбим, что больше не увидим душу в этом воплощении, — спокойно сказал он. — Мы скорбим, что тело, которое было дорого духу и нам, ушло из мира навсегда. Но главное: мы скорбим не только по усопшему, но и по своему грубому телу!

— А вот это, пожалуй, верно, — протер я кусок травертина краем одежды. — Мы смотрим на мертвое тело и думаем, что также точно однажды будем лежать и мы…

— Забывая, что в этом миг дух усопшего уже отпал от Божественного света и готовится получить новую энергию Ши! Мы плачем, хотя должны бы поблагодарить усопшего в этом воплощении и пожелать ему доброго пути!

Мы остановились на небольшом каменистом плато. Я с удивлением посмотрел вниз. До горизонта, куда хватит глаз, простирался унылый горный вид. Маленькое плато внизу опутал легкий туман, и вершины камней, казалось, были съедены густыми белыми облаками. Тропинка, по которой мы поднимались, словно утонула в топленом молоке. Налетевший ветер теперь не просто качал бессмертник, а поднимал в воздух дорожную пыль.

— У нас есть странный обычай: если человек умирает, завешивают зеркала… — задумчиво сказал я, вспомнив траур дома.

— Это не странный обычай, а необходимая мера предосторожности, — пояснил Лай Фэн. — Бардова может увидеть свое обратное отражение в зеркале, что приведет к опасному искажению энергии Ши, — пояснил Лай Фэн. — Вспомни: ваша вера считает обратные обряды и надписи опасным проявлением Тьмы. И отражение жизненной энергии Ши может привести к неожиданным последствия.

— Почему же мы спокойно смотримся в зеркала? — удивился я. Не знаю почему, но эта мысль показалась мне пугающей и одновременно интересной.

— Ровно потому, что Ши пока живет и развивается в нашем теле, — Лай Фэн облокотился о посох. — Единство грубого тела и Ши.

— Но тогда получается… — я задумчиво посмотрел на серые камни, напоминавшие ступени, — что лишение человека силы Ши.

Что-то мелькнуло на лице старика: то ли затаенная мысль, то ли недовольство. Во всяком случае, я никогда прежде не видел у него такого выражения.

— Да… Это невероятно темное волшебство… — хмуро посмотрел он на видневшееся поодаль нагромождение меловых плит, поросших мхом. — Наверное, это самое темное волшебство в мире.

— Убийство человека посредством лишения его силы Ши? — спросил я.

— Да… Возможно, это даже страшнее убийства, ибо оно делается на расстоянии. Только не спрашиваете меня об этом, — поднял он морщинистую руку. — Даже если бы я знал, то никогда бы не рассказал бы об этом.

Посох старика стукнул по камням, словно напоминая мне, что разговор на эту тему закончен. Я не спорю: не в моих правилах навязывать собеседнику ненужный ему разговор.

* * *

Полчаса отдыха. Или даже больше, Сегодня утом я живу, как богатый бездельник. Допоздна валяюсь в постели. Потом велю принести мне завтрак и газеты. Неторопливо принимаю ванну. Неторопливо одеваюсь. Спешить некуда. Мне предстоит почти весь день шляться по городу без всякой цели.

Резким движением я отбрасываю одеяло и соскакиваю с кровати. Чтобы размяться, делаю несколько спортивных упражнений. Быстрая гимнастика. Потом бегу в ванную, куда мне принесли горячей и холодной воды. А дальше это муторное дело — бритье.

Я остановился в магловской гостинице. Магловский мир не так уж плох, чтобы в нем затеряться. Да и гостиница весьма фешенебельная — напротив старинной башни. В приоткрытое окно дверь задувает свежий утренний ветерок. Небо по-весеннему голубое, хотя еще только приближается середина января. И внизу, за пустотами голых деревьев, тоже проступает голубизна. Только это уже не небо, а Северное море. Амстердам — город моря, и прямо из моего окна видны силуэты кораблей.

В трудных ситуациях самое главное — не обвинять кого-то в чем-то, и не сетовать на судьбу, а уметь сосредоточиться и обмозговать ситуаци. Меня всегда возмущало желание людей кричать на ни в чем не повинных окружаюих, если они в трудную минуту оказались рядом. До сих пор удивляюсь, отчего матушка кричала на меня, когда с отцом незадолго до смерти случился приступ: «Что стоишь, как истукан? Делай хоть что-то!» Любопытно, что в самом деле я мог сделать. Мы ожидали доктора, и только он мог помочь больному. А матушка продолжала бессмысленно кружить по залу, сбрысгивая отца водой и заставляя эльфийку поправлять ему компрессы на голове. Как-будто ему станет от этого легче…

Уроки сосредотачиваться в трудные моменты мне опять-таки преподал Слагхорн. Как-то раз мы снова шли по Гонконгу, болтая о пустяках после стольких дел. Вечерело и двуколки с рикши ползли к морю. Мы остановились возле небольшой грядки роз, и начальник сказал:

— А вы знаете, что изначально король — это вовсе не наш король, а раджа? А заодно в индийском варианте шахматной игры присутствует и игрок!

— Игрок тоже был предусмотрен правилами? — удивился я.

— Да. Вы называетесь махараджа, то есть высший раджа! — рыбьи глаза Слагхорна посмотрели на меня немигающим взглядом.

Я молчал, с интересом слушая его. Отец научил меня играть в шахматы в шестилетнем возрасте. Не могу сказать, что я был замечательным игроком, совсем нет. Я так и не узнал профессиональных тайн гамбитов, испанских и итальянских построений, и мог опираться только на собственные мышление и логику.

— Типичная ошибка махараджи, — продолжал начальник, — недооценивать легкие фигуры. Каждая из них в отдельности не способна противостоять объединенной мощи тяжелых фигур вражеского махараджи, но все все вместе, поддерживая друг друга, они образуют страшную силу. Махараджа теряет тяжелую фигуру, и с этого момента у него практически не остается шансов, кроме одного… — предупредительно поднял палец Слагхорн.

— Найти верную комбинацию для своих фигур? — наивно спросил я.

— Нет… Уже поздно… — махнул рукой Слагхорн. — Только если другой махараджа совершит такую же ошибку, Только тогда махараджа сможет добиться преимущества для главной фигуры.

— Ферзя? — спросил я, вспоминав уроки покойного отца. В Гонконке, как и на всем южном китайском побережье, в обычный день почти не бывает ветра, и розовые кусты стоят недвижимыми.

— Нет… Короля. Или, точнее, раджи, — Слагхорн бросил на меня пустой взгляд, не лишенный, впрочем, снисходительного любопытства.

— Но я думал, что король едва ценнее пешек, — запротестоввл я. — Пешки бьют только наискось, а король поражает на клекту вокруг себя.

— Если говорить о начале и середине партии, то вы правы! — прищурился начальник. — Зато в конце партии король становится самой ценовой фигурой. Тяжелые фигуры обычно уничтожены в разменах. Успех на стороне того, кто первым сумеет подогнать короля к своим пешкам и перекрыть доступ вражескому королю…

Я смываю остатки пены. Надо признать: Мису я недооценил. Не ее интеллект, и ее роль в семье с бедным мужем. Вполне возможно, что что русские в самом деле взяли Блишвиков на крючок, чтобы подобраться к нашим высшим сферам. Разумеется, я по неосторожности доверил ей две очень важные тайны. И все же, у каждой медали есть две стороны. Во-первых, теперь контакты Мисы можно будет выявлять нашим. Во-вторых, в случае необходимости я могу использовать сам себя в качестве приманки. Не лучшая роль, но Гринграсс вполне может на нее согласиться.

Покончив с бритьем и завтраком, взяв зонт и надев плащ, выхожу на улицу. Пока я брился и завтракал, небо стало темно-серым и пасмурным. На улице идет дождь. В этом городе очень часто идет дождь. «Страна вечной осени», — как называют Голландию. Мой путь лежит на тихую улицу недалеко от центра. В сущности, это не улица, а набережная — с одной ее стороны мерно текут воды глубокого канала, чья темная поверхность изрешечена сейчас каплями дождя. Подойдя к двери, стучу молотком в дверь.

Мне открывает дверь довольно милый человек — сразу видно, кореец. Это только для нас, европейцев, они похожи, а на самом деле весьма отличаются друг от друга. Я спокойно смотрю на него. Затем, вздохнув, говорю по-английски:

— Простите, на этом канале плавают домашние утки?

Будь кореец в своем уме, он, думаю, послал бы меня ко всем чертям. Но он, похоже, из той же породы, что и я. Кивая, он отвечает:

— Уток вы можете посмотреть под Лейденом. Там есть отличный каскад прудов.

Войдя в дом, я вешаю плащ и кладу цилиндр на маленький коммод. Обычный старинный голландский дом с высокими деревянными лестницами и узкими коридорами. Кореец оценивающе смотрит на мои ботинки. Найдя, что они не нуждаются в щетке, он, видимо, проникается ко мне расположением.

— К сожалению, мне нечем порадовать вас, — без экивоков начинает он. — Человек, которого вы ищите, скончался.

— В самом деле? — поднимаю я брови.

— К сожалению, да. У мастера Кой-Гоу случился сердечный приступ три дня назад, — кивает он. — Похороны прошли вчера. Если хотите, могу проводить вас на кладбище.

— Нет, спасибо, — морщусь я, ибо тащиться в колумбарий не испытываю ни малейшего желания. — В таком случае для меня…

— Одну минуту, — откланивается кореец и только потом выносит мне пакет. Здесь все. как и положено для вас, — кивает он.

Разговор затевать бессмысленно. Ни один нормальный человек не станет о чем-то расспрашивать законсервированного агента, задача котороо ограничивается вступлением в игру на случай войны. Как сейчас. Он не знает абсолютно ничего, кроме той инструкции, что ему была дана. Поэтому я, поблагодарив хозяина, не спеша беру головной убор и плащ, а затем выхожу на улицу.

Мне необходимо сосредточиться, выпить чашку кофе, но я решаю это сделать в ином месте. Операция осложнилась неверотяным событием: гибелью китайского мастера, который мог бы сделать для меня необходимый предмет. Что остается? Я не спеша иду по набережной канала мимо старинных домов с выскоими окнами. Не знаю почему, но в Амстердаме меня всегда преследовало странное чувство скрытой тревоги. Вроде бы вот ничего такого страшного нет, а тем не менее от смеси запаха моря и каналов, влаги и непонятно чего, на душе остается тревожное чувство. До сих пор, как в юности заблудился в этом городе и долго блуждал по нему, боясь, что попал в никуда. Впрочем, это уже совсем другая история…

Лучше всего сейчас нырнуть из этой части Амстердама в магическую. Что я, собственно, делаю. Беглые наблюдения убеждаеют меня, что хвоста за мной нет. Вход — внутри старинной башни, где надо исчезнуть и оказаться на другой стороне.

Магический Амстердам ужасно похожь на нашу Косую аллею. Те же старинные домики, что были двести лет назад, та же пристань со старинными фрегатами (которые в наши дни пополнили бы музеи с экспонатами). Еще кое-где мелькают и раритетные кареты. А потому, зайдя в маленький трактир, я заказываю себе чашечку хорошего кофе.

Посетителей здесь немного. Осматриваясь, я вижу в зале трех веселых мужичков-голландцев, активно потребляющих пиво. Один из них — высокий рыжий голландец, напоминает махину из розового сала, и вряд ли влезет в дверь. Сейчас он активно шутит и балагурить с двумя другими: просто толстячком и совсем еще молодным парнем с бледым лицом. Ладно, пусть курят — в конце концов, их проблемы. Поодаль в кафе сидит еще один маленький сутулый паренек. Я, заказав кофе, задумываюсь.

Ликвидация такой фигуры, как мастер, ставит вопрос о возможности продолжения операции. Что еще хуже — у меня сейчас нет ему альтернативы. Я, разумеется, сегодня напишу в Лондон о произошедшем, но все же мне надо найти альтернативного мастера, причем срочно. В Амстердаме я сделают это едва ли. Скорее всего, надо будет поискать другой город. Какой же? Я задумываюсь. Китайцы живут в портах у моря — на континенте им нечего делать. Что же остается? Петербург отпадает сразу. Копенгаген? Бордо? Гамбург?

На моем столе наконец возникает кофе. Я подвигаю горячую чашку взглядом. Но, может, я рано тороплюсь, и мне стоит-таки наведаться на могилу мастера, пообщаться с его родными? Опасно. Рисковано. Впрочем, где сейчас нет риска… Я бросаю взгляд на компанию рыжего толстяка и тотчас по движению руки замечаю, что рука его пухлого темноволосого собеседника достает палочку.

— Avada Kedavra!

Он не успел договорить, как я скорее упал на пол. Зеленый луч ударил по стулу и раскрошил дерево на мелкие щепки. Следом последовал второй.

Я быстро покатился к двери. Теперь хорошо. Теперь я спокоен. Был у них шанс убить Ланселота Роули одновременным ударом, но провалился. Не обессудьте, джентльмены.

Я быстро ставлю белую защиту и шепчу заклинание. Сейчас надо, как учил Лай Фэн, выпустить их энергию и забрать силу. Я концентриуюсь изо всех сил. Отлично. Перед мной возникает видение храма на горе. Я скорее бегу в него. Статуя Будды неподвижна. Монах с чертами лица, напоминающими мышь, кланяется мне и ударяет палочкой в барабан. Я чувствую, как усиливается жар.

— Амо… Агримо… Амо! — зашептал я, концентрируясь изо всех сил. — Амо… Агримо… Амо! Амо… Агримо… Амо….

Теперь важно ни на миг не упустить концентрацию. Для моих врагов я сейчас словно окутан мокрым паром. Я не дорос до того, чтобы выпустить дым или Небесную Сероту, но на пар меня вполне хватит. В нем начинают тонуть их заклинания. Пар движется на них, лишая их сил. Передо мной стоит статуя Будды, и я не могу ни на минуту оборвать концентрацию.

 — Амо… Аримо… Амо! Амо-агимо-амо… — ускоряю я темп молитвы. — Амо… Агримо… Амо…

Так, прекрасно… Я вижу купол голубого вечернего неба. Храм растворяется в синеве. Еще немного. Совсем немного… Чуть-чуть….

 — Амо… Агримо… Амо… Амо… Аримо… Амо… — продолжаю концентрироваться я.

Тело болит, словно я растягиваю его на тренажере.

Передо мной ползут цифры. Множество цифр… Прекрасно, энергия их заклинания уходит в Небытия. В Ворота Вечной Ничто, точнее. Теперь главное не упустить момент. Я вижу как темноволосый мальчишка бежит мимо Хогвартской башни и хочет кого-то вызвать на дуэль. Значит, один из них уже не может держать свое сознание…. Тело трясет, как в лихорадке… Нельзя порвать ни на минуту связь — иначе я лишусь своей паровой защиты.

 — Амо… Агримо… Амо… Амо… Агримо… Амо! Амо… Агримо… Амо… — продолжаю концентрироваться я, глядя на плывущие цифры.

Так! Готово… Из маленького курительницы возле Будды начинают вылетать синие искры. Теперь пора. Нужно вернуть им назад их энергию…. Я начинаю читать мантру и трястись. Синие облако поплыло в их сторону. Быстро достав палочку, я наношу удар.

 — Avada Kedavra! — выпаливаю я в их сторону.

Зеленое облако расплывается вместе с движением пара. Синий фейервек возле Будды извергается все сильнее. Убивать всех троих нельзя. Нельзя! Я вижу мальчишку, со страхом бегущего по коридору Хогвартса. Этого в сон… Чтобы потом допросить.